По канализационным трубам все чаще и чаще стали прибывать связные и нарочные из штаба армии. Подземная тропа, проложенная Фоминым, была трудной и опасной, но пока что единственной. Встретившиеся в трубе не могли разминуться, и кто-то один в зависимости от важности поручения должен был продвигаться вперед, другой — ползти назад до ближайшего люка. На этой почве не раз происходили короткие перепалки. Особенно много таких встреч пережили письмоносцы.

Пункт полевой почты 32410 снова ожил: письма, открытки от родных и знакомых! Какое счастье! Многие, прежде чем читать, прикладывали конверт к губам, будто вдыхая запах родного дома.

Фомин читал письма с трепетом. Жена, тоже учительница, сообщала об успехах своего класса как о большом событии в жизни всей страны. И она была права. Отдельные строчки Фомин, не замечая того, перечитывал по нескольку раз вслух.

Треугольный конвертик получил и Зернов. Теперь он являлся в санроту только на перевязку — по утрам. И тут его застало письмо. Двенадцатилетний братишка Триша писал о пятерках по математике, географии, русскому языку, подробно сообщал о домашних делах: об уборке урожая, хлебосдаче, о своем бычке, на котором он все лето возил воду тракторной бригаде. «В следующее лето, — писал Триша, — буду работать прицепщиком».

Зернов не мог спокойно читать эти слова один. Он прибежал в трансформаторную. Тут его знали и любили. Размахивая письмом, как флагом, он приговаривал: «Молодцы, ребята, молодцы! Читайте!»

Затем брал на руки первого попавшегося и качал. А когда письмо взяла Лиза и прочитала вслух, Зернов неожиданно предложил:

— Давайте споем, ребята, мою любимую.

Все знали, о какой он песне говорит, и тут же запели «Варяга»:

Зернов пел хуже, чем играл на пианино, но он так увлекательно дирижировал, что ребята забывали про все. Когда кончили петь, он снова предложил почитать письмо от брата. Бронебойщик был по-детски рад весточке из дому и хотел, чтобы вместе с ним радовались все.

Не получал писем только Титов. Его семья и родные были там, откуда никто не ждал почты: они остались в оккупации. Свое личное горе командир старался не выказывать. В часы доставки почты он вызывал к себе писаря и диктовал ответы родителям и женам погибших воинов полка.

Не приносили полковые почтальоны писем и обитателям трансформаторной. У юных жителей этого гарнизона еще не было постоянного адреса, и ждать писем им было не от кого. Родители погибли здесь, в Сталинграде, а дальние родственники и знакомые не могли и предполагать, что в таком огне могут жить дети, хотя и Лиза, и Гира, и Петя, и Ваня были бы рады получить от кого-нибудь весточку. Но от кого?

Не ждал писем и Костя. Ему совсем не от кого было ждать. В эти дни перед ним все чаще и чаще вставал образ отца. Костя видел и чувствовал, с какой любовью бойцы и командиры относятся к нему — сыну погибшего майора Пургина. «Видно, папа много сделал для полка, раз его так долго помнят. Мало ли погибло в полку людей, а вот папу не забывают. Значит, и мне надо сделать такое, чтоб, если даже не останусь в полку, запомнили бы надолго».

И Костя с жаром принимался за решение поставленной перед собой задачи. За эти дни он приобрел хороших друзей во взводе связи. Туда он ходил неспроста и вскоре добился, что ему снова доверили ремонтировать рацию. Он принес ее в трансформаторную, когда ребята легли спать. «Иначе нельзя: начнут расспрашивать да мешать».

Место для работы он подготовил еще днем в дальнем углу, который забаррикадировал кроватью, перевернутым столом и досками. Спрятав туда рацию, он прилег рядом с Петей. Но не спалось. Вспомнив, как он брался ремонтировать рацию и как на глазах всего взвода провалился, Костя встревожился и уже не мог больше лежать: ему казалось, что только теперь он может снять с себя это позорное пятно. И разве можно было уснуть с такими мыслями в голове?

— Костя, ты где? — бормотал Петя, проснувшись в полночь. Не чувствуя возле себя Кости, он открыл глаза и, заметив в дальнем углу огонь лампы, поднялся и тихо, точно кошка, подкрался к другу.

«Подсмотрю, что делает, всю его тайну раскрою, пусть не секретничает, я же никаких секретов не держу». Но, увидев разобранную рацию, множество разных катушек, медных проволочек, шурупов, болтиков, блестящие лампочки, проволоку, серебряную бумагу (фольгу), чертежи, над которыми Костя склонился, Петя не посмел произнести ни одного слова и долго молча наблюдал за тем, что делает его друг.

■

Костя был так увлечен своим делом, что не заметил, как к нему подошли сначала Ваня, затем Лиза и Гира.

— Ты не спал? — спросила Лиза.

— А? Что? Да, да… Перегорела первичная катушка выпрямителя, четыре тысячи витков. И пробит конденсатор.

— Неужели пробит? Прямо пулей. Вот паразиты! — не понимая, в чем дело, сожалел Петя.

Костя только теперь увидел перед собой своих товарищей.

— Нет, Петя, пуля тут ни при чем. Током, понимаешь: электрическая искра пробила изоляционную эмаль, и теперь ток идет не туда.

— Ну давай наладим, — сразу предложил Ваня.

Костя с удивлением посмотрел ему в глаза. «Нет, Ваня. Раньше бы я тоже так сказал, а сейчас — ведь это радиотехника, ее голыми руками, без подготовки, не возьмешь».

— Впрочем, вы поможете мне? — вдруг предложил он друзьям.

— Конечно, поможем, — ответил Ваня.

— Только не горячиться и на силу не брать, — предупредил Костя. — Сначала давайте перемотаем вот эту катушку. Тут четыре тысячи витков. Потом возьмемся за проверку контактов и так постепенно поставим рацию в строй.

Ребята доверчиво выслушали Костю, и работа началась.

Прежде чем браться за какую-нибудь деталь, они листали страницы книг, читали, сличали с чертежами и только тогда или ставили ее на место, или принимались ремонтировать. Работа шла медленно, но интересно. Много интересного и нового узнавали с каждым часом Петя и Ваня. Пришедший сюда старший радист из взвода связи помог разобраться в непонятных вопросах, и теперь уже все надеялись на восстановление рации. Но в этот день в гарнизоне разбушевался пожар. Он начался от взрыва заводского нефтехранилища, что находилось у изгиба железнодорожной линии, проходящей в верхней части заводского района. Его взорвали фашисты.

Тысячи тонн горящей нефти, мазута, разливаясь по территории осажденного гарнизона, затопили окопы, траншеи, ходы сообщений. Кипящая масса устремилась в овраг, где были расположены штаб, санитарная рота и блиндаж для больных. Расползаясь по всем щелям и канавам, нефть выкатилась на Волгу. Горела земля, гулко лопались камни, рушились руины. Это был самый страшный пожар. Осажденный гарнизон утопал в море огня. Казалось, сгорит нефть — и тем закончится героическая борьба. Если бы кто-нибудь посмотрел на эту картину со стороны, то никогда бы не поверил, что там, в пучине этого пожара, еще живут и борются люди.

Да, то были тяжелые часы и минуты осажденного гарнизона. Но там не было паники. Закаленные в огне Сталинграда, бойцы и командиры не отступили перед этим пожаром, а вступили в борьбу с ним. Они бросались в пламя, выносили из горящих блиндажей раненых и больных, осыпали их землей, тушили огонь и снова шли.

К трансформаторной, где жили ребята, огонь не дотянулся, его потушили перед заводской стеной. В эти часы Костя, Ваня, Петя, Лиза, Гира стояли возле своего жилища с лопатами и ведрами с песком. С ними был Александр Иванович Фомин. Видя, как борются с огнем взрослые, ребята были готовы так же отстаивать и свою трансформаторную, которая для них была и школой, и родным домом.

— Скажи, Костя, через огонь радиоволны проходят? — вдруг спросил Петя, как бы ища выхода из положения, если пожар не утихнет.

— Проходят, — ответил Костя. — По радио передают сигналы со дна моря через воду, не только через огонь.

— Тогда иди скорей, ремонтируй, а мы постоим, — предложил Ваня.

■

День и ночь не унимался пожар. Местами его потушили воины героического гарнизона; местами огонь, высосав всю нефть из оставленных окопов и траншей, погас без вмешательства людей.

Главное, удалось отстоять заводскую ограду и основные позиции обороны полка. Титов предвидел, что после такого пожара фашисты начнут новое наступление. Поэтому он еще ночью, связавшись по радио с командующим и доложив свой план, начал готовить полк к отражению предстоящих атак. В первую очередь он приказал открыть нефтяные баки, что были зарыты у заводского заправочного пункта.

— Будем клин клином выбивать, — говорил Титов своим боевым помощникам.

К утру вся заводская площадь была вновь залита нефтью и бензином. Только теперь эта территория должна была вспыхнуть, лишь когда будет дан сигнал Титова. Не каждый мог понять этот план командира. Да и в самом деле, после такого пожара вызвать новый было, на первый взгляд, опасным риском. Но Титов твердо стоял на своем.

— Мы уже умеем жить и бороться в огне, а фашисты нет. Посмотрим, смогут ли они выдержать такой урок, — разъяснял он, инструктируя группу воинов, составленную из самых надежных и отважных бойцов, среди которых был и Зернов.

Утром над осажденным гарнизоном повисла непривычная тишина. Сначала Косте показалось, что он оглох. Он вышел из трансформаторной, чтобы побежать к Титову и доложить, что в полку с этого дня есть вторая рация. Он, Костя, собрал ее и уже поймал первые сигналы. Правда, передатчик еще не действует, но прием идет нормально. Теперь только надо узнать, на какой волне работают рации штаба армии, чтобы принимать оттуда радиограммы.

«Но что это, почему такая тишина? Ни выстрела, ни взрыва». Костя остановился. Перед его глазами была заводская стена. Она стояла, как скала из черного камня. С неба еще продолжали валиться хлопья сажи. Кругом черно и тишина.

Вслед за Костей вышла Лиза, за ней потянулись остальные. Они молча прижимались друг к другу, вздрагивали и не могли понять, почему наступила такая тишина. Даже в той стороне, где был враг, тоже было тихо. Фашисты, притаившись, прислушивались к мертвой тишине осажденного гарнизона.

Да, было именно так. Фашисты считали, что после такого пожара осажденный гарнизон погиб полностью. Они были уверены, что не встретят сопротивления. И двинулись вперед.

Цепь за цепью, колонна за колонной шли фашисты по бывшему парку на заводскую площадь. Костя видел это, забравшись на кучу щебня. Впереди ползли танки, их было не меньше десятка. Они ползли по пустырю, на котором чернели пятна кустов, искалеченных деревьев и пней.

За танками двигалась пехота в серо-зеленых шинелях. И вот уже над головой засвистели пули.

— В нас бьют! — крикнул Костя, прогоняя ребят в укрытие.

Прошло еще несколько секунд. Танки остановились и, подождав пехоту, двинулись прямо на заводскую площадь.

Вдруг от самой кучи, где лежал Костя, кто-то выскочил и помчался навстречу танкам. Он бежал проворно по ходу сообщения, держа на плече какой-то шест. Косте показалось, что у этого гвардейца было какое-то новое оружие: металлический шест, на конце которого — большой сверток тряпок, как на факельной палке.

Добежав до окопа, гвардеец с шестом припал к брустверу. Он, казалось, подкарауливал головной танк, что двигался прямо к трансформаторной через бугорки и ямки, политые нефтью. Местами из отдельных лужиц нефть под тяжестью гусениц разлеталась в стороны, обливала броню, захлестывала смотровые щели.

Знали ли фашисты, что огненный меч, который они готовили на защитников Сталинграда, теперь повертывался против них? Могли ли они думать, что у них под ногами загорится земля?

Гвардеец выскочил из окопа, держа над головой шест. На шесте красным флагом полыхал факел.

И земля загорелась! Вспыхнул головной танк!

Вражеские пехотинцы застрочили из пулеметов в гвардейца с факелом. Тот рухнул на землю и тут же встал, весь в огне. Метнувшись в сторону, затем прямо, он выбежал на площадь. И везде, где он появлялся, сразу же загоралась земля.

— Что это такое?! — воскликнул кто-то из ребят, видя, как на площади мечется огненный ком. Вот он бросился навстречу бронированным машинам, как бы преграждая им путь…

Загорелся танк, другой, третий… Остальные попятились назад, давя гусеницами свою же пехоту, припавшую к земле.

А земля горела, горела…

Сквозь огонь и дым было видно, как огненный ком выкатился на бугорок и там остановился. И когда остановился, Косте стало ясно, что это человек. Он поднял руку. Слившиеся языки пламени развевались вокруг него, как знамя на ветру. Он звал своих товарищей, друзей на помощь? Нет, он звал вперед, на врага…

Но не все гвардейцы, как показалось Косте, поняли этот жест героя. Вдруг наступила какая-то оглушительная тишина. Перестали строчить фашистские пулеметчики. Они были ошеломлены появлением горящего человека, который бежал на них, затем остановился. Замолчали и наши, видно ожидая какой-то команды. Косте даже показалось, что все ждут команды горящего человека, и, кажется, услышал его захлебывающийся в огне голос. Нет, это огонь так плескался.

Пламя на бугорке взметнулось еще выше и бросилось вперед. Сквозь огонь Косте плохо было видно, как и куда повел за собой горящий человек поднявшихся в атаку гвардейцев. Он только видел, как через всю пылающую площадь, по горящей земле, ринулись большие группы гвардейцев, словно их не брал огонь, словно они сами были жарче огня. А потом до Костиного слуха донеслось нарастающее «ура». Грозное и мощное, оно катилось все дальше и дальше.

Броситься бы вслед за гвардейцами, да нельзя: туда же потянутся и малыши… Однако надо узнать, кто же выскочил из-под этой кучи щебня с шестом и не пустил головной танк к трансформаторной, а потом поджег землю и сам превратился в горящий факел.

Узнал об этом Костя, когда стих бой, — вечером перед сумерками, когда возле невысокого бугорка, где была вырыта свежая могила, состоялся митинг. На митинг пришли и Костины друзья из трансформаторной.

Среди собравшихся на митинг Костя нашел глазами сначала Александра Ивановича, затем Титова и долго не мог найти Зернова. Но вот все повернули головы в сторону переднего края. Оттуда по глубокому ходу сообщения шли гвардейцы. На скрещенных винтовках они несли покрытого шинелью погибшего товарища. Несли скорбно, тяжело. И когда положили его на бугорок свежей земли и сняли шинель, чтоб попрощаться, Костя увидел на обгоревшей груди героя обуглившиеся, но сохранившие свои оттенки полосы морской тельняшки. Это был Зернов. Его нельзя было узнать в лицо, но это был он — огромный, хоть огонь и старался скоробить его тело, сильный и такой могучий, что казалось, встань он снова во весь рост, топни ногой, и земля покачнется.

— Товарищи!.. — Титов приподнялся с носилок. В руках у него была красная книжечка. — Это партийный билет на имя Зернова Михаила… Мы не успели вручить тебе, наш дорогой товарищ, этот билет, но ты погиб коммунистом. Твой подвиг, как яркий костер, будет всегда освещать и согревать сердца патриотов нашей Родины! Вечная слава тебе, Михаил Зернов…

Воины полка склонили головы. Прозвучал прощальный салют.

Костя стоял возле Титова, и ему казалось, что вот сейчас зазвучит рояль, на котором играл Зернов. Но рояль молчал.

А немецкие танки все еще горели, как бы корчась от огня.

■

Прошло еще две недели.

Ребята по-прежнему жили в трансформаторной. К ним из санитарной роты пришла мать Лизы. Надежды на восстановление ее зрения не было. Вытекшие глаза остались закрытыми на всю жизнь. Прислушиваясь к тому, что делают ребята, она ко всем относилась одинаково, иногда даже больше и строже спрашивала со своей дочери. Ее сразу полюбили все — и Петя, и Ваня, и Гира. Костя же был знаком с ней давно и относился с искренним уважением. Ему было очень жалко, что эта добрая и умная женщина осталась без глаз. Как-то у Пети сорвалось с языка: слепая — и нечего, мол, ее спрашивать о всяких пустяках. Костя схватил его за грудки, подтянул к себе и молча тряхнул так, что тот прикусил язык.

Все чаще и чаще стал приходить в трансформаторную Александр Иванович.

Он горячо одобрял и поддерживал Костю за организацию радиокружка. Знакомясь с устройством радиоламп, трансформаторов, наушников, микрофона, ребята практически познавали законы физики, химии, вникали в существо электрических явлений и радиотехники.

— Знаешь что, Костя, давай эту рацию приведем в полный порядок и отнесем командиру полка, — как-то вечером, перед сном, предложил Ваня. — Отнесем и поговорим. Теперь он должен поверить нам и принять в полк.

— Правильно, я тоже пойду, — поддержал его Петя.

— Но ведь эта рация только принимает. Передатчик нам не наладить, — возразил Костя.

— Этого ни один радист здесь не сделает. Это надо на заводе, — как бы оправдывая Костю, сказал Петя.

— Значит, это наш плюс, — заключил Ваня и с азартом настоял: — Идем, ты же не трус.

Костя подумал и согласился.

— Только вы первыми начинайте просить. Да не прямо, а так — сначала про пушки, а уж потом и насчет радистов.

— Ладно, я начну первым, — вызвался Петя, боясь, что Ваня не возьмет его в компанию.

Едва скоротав ночь, еще далеко до рассвета, Ваня, Петя и Костя тайком от девочек ушли к командиру полка.

— Значит, кто же из вас решил артиллеристом быть? — внимательно выслушав ребят, спросил Титов.

— Мы же об этом прямо не говорили, мы только спрашиваем, можно ли нам ходить на батарею, — сказал Петя.

— Кому это нам?

— Ну Косте, Пете и мне, — с нетерпением пояснил Ваня. Костя пока молчал.

— Нечего там сейчас делать, снарядов нет, расчеты заняты другим делом, неинтересно, — заметил командир полка. — А то еще Костя вздумает посмотреть, что делается за передним краем, но пуля тут как тут и нет вашего друга.

Костя понял намек и ответил:

— Что я, глупее всех?

В это время из-за перегородки послышался голос Александра Ивановича:

— Костя, Костя, говори прямо: зачем пришли?

Эти слова смутили Костю, а командир полка, будто ждал такой помощи, улыбаясь, позвал к себе Фомина:

— Александр Иванович, я думал, ты спишь. Заходи, заходи! Меня тут атакуют, штурмом хотят взять.

— Не спится что-то, — сказал Фомин, входя в отсек.

Костя насупился: «Теперь они вдвоем окончательно просмеют меня за разведку».

— Так, значит, вы решили ходить на батарею, а дальше что? — спросил Титов, вернувшись к прерванному разговору.

— Да нет, я просто так сказал, — пояснил Петя, глядя на рацию: вот, мол, рацию отремонтировали, значит, понимать надо, мы уже радисты, а про батарею так, для начала затеяли.

— Он «просто так сказал» потому, что не откровенно, — заметил Фомин.

— Вот это, пожалуй, верно, — подхватил Титов. — Например, ты, Ваня, кем хочешь быть: наводчиком? командиром орудия?

Этот вопрос поколебал Ваню, и он, забыв про условие, вдруг высказал свое сокровенное желание:

— Хочу быть командиром орудия!

Титов и Александр Иванович переглянулись и, чувствуя, что Ваня вот-вот заплачет, решили поддержать его порыв. Сначала они говорили, что враг будет разбит. Для этого у советского народа есть все необходимое: и армия, и ее кадровый состав, и техника, и многое другое. Затем Александр Иванович коснулся выдержки, сказал об умелом использовании техники и заметил, что одним желанием врага не возьмешь.

Костя слушал и не мог понять, почему они так подробно объясняют. Неужели решили взять Ваню в артиллеристы?

— Вот артиллерийский планшет, — сказал Титов, — вот логарифмическая линейка, а завтра я вам покажу буссоль. Все это нужно знать артиллеристам как свои пять пальцев.

Ваня подержал в руках белую раздвижную линейку с непонятными буквами, посмотрел на планшет со множеством квадратиков, на формулы и расчеты, вычерченные между овальными линиями, затем взглянул в глаза собеседникам и признался:

— Этого я не знаю.

— Это тригонометрия, — заметил Александр Иванович.

— Значит, я не гожусь в артиллеристы? — всхлипывая, спросил Ваня.

— Почему же не годишься? — успокоил его Титов и, помолчав, добавил: — Вы ребята настойчивые, умные. Поучитесь — и из вас такие артиллеристы вырастут, всем на зависть.

— Оставьте нас в полку хоть рядовыми стрелками! — с отчаянием взмолился Петя, поняв последний намек Титова.

Беседа длилась больше часа. К огорчению Вани, Костя и Петя согласились, что быть пехотинцем-стрелком тоже не простое дело. В пехоте надо знать хорошо тактику, умело владеть автоматическим оружием, разбираться в законах огневого дела и быть выносливым, крепким и закаленным физически.

Внезапно с потолка посыпался песок. В эмалированной ванночке запрыгал металлический шприц, рассыпая дребезжащий звук, будто в эту минуту по блиндажу промчались сотни машин и повозок…

— Ну вот и началось, — сказал Титов.

— Что началось? — спросил Ваня.

— Большое наступление, Ваня, большое…

Костя первым выскочил на улицу. «Надо разбудить девочек, а то ничего не увидят, проспят», — подумал он и, остановленный нарастающим гулом, облегченно вздохнул: «Эх как здорово играют!» В эту же секунду за ним выскочили Ваня и Петя. И перед их глазами открылось невероятное: в зимнем небе — радуга! Ниже туч — Млечный Путь. Звезды, искрясь, стремительно катились в одном направлении. На востоке занялась заря, но она слилась с заревом залпов заволжских батарей, отчего все небо покраснело.

Ребята, задрав головы, остановились.

Как рой комет с длинными огненными хвостами, пронеслись над ними снаряды «катюш». Описывая дугу и перегоняя друг друга, они устремились туда, за окраину заводского поселка, за Мамаев Курган. А там, на юге, за Дар-горой, за элеватором, и тут, на севере, за Спартановкой и у Орловки, гремели взрывы. Сначала были видны только столбы вспышек, затем они слились в сплошную стену огня. А из дубрав Заволжья каждую секунду вырастали новые и новые полосы залпов «катюш». Они, как острые сабли, выхваченные из ножен, рассекали утренний туман. Это вступил в дело резерв Верховного Главнокомандующего.

От огненного полукруга, опоясавшего Сталинград, катились теплые воздушные волны, и их приятно было ощущать. Теперь казалось, что земля радуется появлению такого огня, который сметет с ее лица фашистов.

В эту же минуту Костя вспомнил отца. «Папа, папа… если бы ты был жив!» Глаза затуманились, в горле тесно, не проглотишь слюны, и сердце куда-то рвалось из груди. Быть бы сейчас Косте где-нибудь одному, он бы дал волю слезам, но куда уйдешь от такого зрелища.

Костя украдкой взглянул на Титова, который стоял возле него, и, почувствовав, что этих слез не надо стыдиться, повернулся к нему лицом.

Александр Иванович, видя на Костином лице слезы, бросил костыль, обнял его, затем Петю и, подтянув сюда же Ваню, закричал им прямо в уши:

— Скоро, ребята, скоро пойдете в школу!..

В небе, волна за волной, пошли скоростные бомбардировщики новой конструкции Туполева. Вокруг них кружились шустрые истребители Яковлева и Лавочкина. Тут же из-за облаков вывернулись косяки двухмоторных пикировщиков Петлякова. За ними грозной тучей двигались тяжелые бомбардировщики. Но вот воздух наполнился гудением целой армады штурмовиков. «Девятый вал». Грозные «воздушные танки» спустились низко. Покачивая крыльями, они приветствовали защитников Сталинграда. В ответ полетели вверх шапки, все закричали. Но ни Костя, ни Петя, ни Ваня слов не слышали. Только по движению губ и радостным лицам они определили, что сталинградцы приветствуют грозную силу советской авиации.

Из первой роты, в списки которой майор Пургин зачислен навечно, прибежал связной. Он, по привычке втягивая шею в плечи и пригибаясь, спрыгнул в канаву, как было установлено правилами маскировки, но, видя перед собой стоящих во весь рост Титова, Фомина, офицеров штаба, как бы оробел, смутился. Костя знал этого связного с первого дня прихода в полк. Он казался ему маленьким, короткошеим, сгорбленным. Но вот связной выпрямился, поднял голову и стал неузнаваем: он будто раздался в плечах, вырос в могучего и красивого воина. И он ли только вырос в глазах Кости в эту минуту?! Все вокруг него стояли теперь с поднятыми головами и смотрели туда, где был оставлен его отец. У них будто раздвинулись груди, и, кажется, только теперь они ощутили в себе поистине богатырскую силу!

За первой партией штурмовиков появилась вторая, третья, четвертая… шестая.

— Четвертая сотня! — крикнул Ваня, но его голос потерялся в шуме моторов.

Описав в воздухе рукой четверку и два нуля, Ваня растопырил четыре пальца. Но в это время появилась новая партия, и Ваня вынужден был отсчитывать десятками, показывая пальцы обеих рук: «Двадцать, тридцать…» В ту же секунду над осажденным гарнизоном, покачивая крыльями, промчалась пятерка «яков», и все дружно начали им аплодировать. Ребята сорвались и, что есть силы, пустились к трансформаторной, чтобы вытащить девочек на улицу. Но и они уже вышли из подземелья. Рядом с ними стояла мать Лизы. Она учащенно моргала, будто щурясь от яркого солнца и разгадывая, что делается в небе. Она не видела, сколько летело самолетов и какие они были, но чувствовала, понимала и радовалась прилету крылатых защитников…

Костя не знал, о чем думает в эту минуту слепая женщина, но видел — она, как молитву, шептала слова благодарности.

■

Начавшийся еще до рассвета снегопад и понизовый ветер торопятся закрыть глубокие воронки от бомб и следы вражеских снарядов на отлогих северных склонах Мамаева Кургана. Будто сама природа взялась остудить и залечить обожженные огнем скаты кургана. Сколько стали, железа и свинца выплеснул враг на эту господствующую над городом высоту, чтобы овладеть важным командным пунктом! Были дни, когда врагу удавалось заползать на вершину кургана и отсюда корректировать огонь своих батарей. То были тяжелые для Сталинграда дни.

Теперь здесь, на северных склонах, как и в начале битвы, генерал Пожарский устроил наблюдательный пункт. Отсюда видны и тракторный завод, где еще сидят фашисты и огрызаются с отчаянием обреченных, и степные дороги, по которым еще носятся вражеские мотоциклисты с пакетами и донесениями о все новых и новых ударах Советской Армии.

Кто-кто, а Пожарский знает, почему так мечутся по степи вражеские связные: наступление, начатое на флангах Сталинградского фронта, продолжается успешно, и не сегодня-завтра огромная армия гитлеровцев окажется в гигантском котле. И здесь, у стен Сталинграда, героические защитники волжских берегов, взламывая вражескую оборону, штурмом овладевают кварталами, улицами и целыми районами.

Только вчера была прорвана блокада осажденного гарнизона, где оборонялся полк Титова, а сегодня вот-вот начнется штурм соседней с Мамаемым Курганом высоты.

Переступая с ноги на ногу, Пожарский смотрит в окуляры стереотрубы, затем дует на озябшие пальцы и отмечает на карте замеченные объекты противника. До начала артиллерийской атаки недолго…

…Холодно. Пронизывающий ветер с мелким колючим снегом забирается в траншею, а по ней — и в наблюдательный пункт. Под ногами у Пожарского поскрипывает снег. Стоящие рядом телефонисты и радист изредка отряхиваются.

— Зябко? — спрашивает генерал.

— Зато на душе тепло, — отвечает один из телефонистов.

— Нам-то что, а вот каково им? — добавил радист, кивая в сторону противника. — У них ведь одежда на рыбьем меху. Вчера привели одного, а он, как кол, согнуться не может…

Пожарский снова приник к окулярам. Перед его глазами — подножие высоты. Там ветер вихрит и перегоняет снег, кажется, еще сильнее, чем здесь, на склонах Мамаева Кургана. Белые полосы поземки волнами перекатываются через насыпь заводской железной дороги и огибают завалы. Лишь опытный глаз генерала, знающего, где и в каком направлении готовится атака, мог заметить, как умело и толково используют поземку саперы, проделывающие проходы в минных полях; все они одеты в белые халаты, и даже миноискатели обмотаны бинтами. А вон к насыпи, через руины, переползают в белых полушубках штурмовые группы, накапливаются к атаке…

— Передавайте… Внимание! — приказал генерал своим помощникам, держа на ладони часы. По этой команде-сигналу расчеты орудий стали у лафетов в полной готовности открыть огонь.

Пока секундная стрелка описывала последний перед началом атаки круг, Пожарский еще раз посмотрел на высоту, затем на рубеж атаки.

Телефонисты и радист, продолжавшие ждать дальнейшую команду, вдруг заметили в поведении генерала что-то необычное. Застыв у стереотрубы, он с затаенным дыханием напряженно всматривался туда, откуда должны были наступать штурмовые группы гвардейского полка Титова. Там кто-то, как увидели телефонисты, нарушив условия маскировки, черной точкой передвигается по открытой местности к минному полю, демаскируя расположение самих штурмовых групп. Генерал резко сжал ладонь, в которой лежали часы, и, держа их в кулаке, как бы старался остановить время. В окулярах ему хорошо была видна фигура мальчика в черном пальтишке, бегущего с гранатой в руках.

— Куда он бежит?! Остановить!.. — приказал генерал, забыв о том, что он находится не в полку, который готовится к атаке, а на наблюдательном пункте армии.

Еще минута — и бегущий мальчик припал к земле и пополз в воронку. Отпрянув от стереотрубы, Пожарский, прежде чем подать команду «огонь», вызвал по радио Титова.

— Что вы смотрите!.. Куда вы пустили ребенка?.. Ротозеи!

Потом он передал трубку радисту и, не разжимая зубов, сказал:

— Огонь!

■

Первый залп орудий прямой наводки и заволжских батарей пришелся как раз по подножию высоты, где были густо насажены вражеские мины, а среди них и глубокая воронка со спрятавшимся в ней мальчиком. Снаряды просвистели и взорвались где-то неподалеку от воронки, на дне которой, как оказалось, лежал Ваня.

Ваня, считая себя вполне подготовленным бойцом, укрылся в воронку для того, чтобы дождаться конца артподготовки, а затем впереди всех подбежать к фашистской траншее и, как он любил говорить, «шандарахнуть по фашистам гранатой». Ему хотелось доказать, что он умеет воевать по-настоящему. Раз наша армия пошла в наступление, не может же он сидеть в этой трансформаторной и заниматься пустяками. А тут еще их собираются отправить в тыл. «А что мне в тылу делать? Вот подберу сейчас трофейный автомат и стану чесать по удирающим фашистам. Когда оборонялись, мне трудно было воевать, а теперь пусть посмотрит сам командир полка, чего я стою».

После беседы, состоявшейся в блиндаже Титова накануне наступления наших войск под Сталинградом, Ваня решил действовать все же по-своему. Расспрашивая знакомых пулеметчиков, где и как они будут наступать, он раздобыл гранату, потом вторую: для себя и для Кости. Но делал это втайне от всех.

И только сегодня рано утром он разбудил Костю и показал ему гранаты.

— Вот твоя, а это моя, — сказал он Косте. — Эту, в рубашке, с оборонительным чехлом, я беру себе, а если хочешь — возьми ты, только ее надо подальше бросать и сразу падать, а то от нее осколки с убойной силой далеко летят.

Костя подержал в руке гранату: уж больно сильный соблазн быть хозяином ее — она ловко лежит в ладони, можно кинуть далеко.

— Давай попробуем, кто дальше, — предложил он Ване.

— Что ты, это же боевая, и если кто увидит, знаешь, что нам за это будет.

— Понятно. Значит, ты эти гранаты стащил?

— Ну хотя бы так… Иди доложи своему дяде Володе.

— Я не такой, как ты думаешь, — ответил Костя и, повременив, спросил: — А зачем ты их взял?

Ваня отвел Костю в угол и шепотом под честное слово сообщил:

— Сегодня наши наступают. Понял? Вот и мы с тобой пойдем. Эх, и дадим фашистам жару! Пойдешь? Петьку я не беру, он хилый и трус. Ну?

Костя долго колебался и вдруг спросил:

— А командир полка и Александр Иванович разрешат? Если разрешат, пойдем.

Вопрос этот привел Ваню в смятение, но ответил он спокойно:

— А что спрашивать, когда все идут.

— Нет, без разрешения я не пойду. Давай спросим — и тогда вместе, — предложил Костя.

Ваня в раздражении махнул рукой и пошел.

— Ваня, постой, — остановил его Костя.

— Ну?

— Не ходи!

Костя взял друга за руку, но тот хмуро оттолкнул его.

И вот он уже в воронке, на рубеже атаки. Сюда он проскочил в тот самый момент, когда штурмовые группы полка начали выдвигаться вслед за саперами и внимание их, как и командиров, наблюдавших за полем боя, было обращено на высоту, на вражеские укрепления, которые предстояло штурмовать.

По расчетам Вани, артподготовка переднего края противника должна была продолжаться не меньше получаса, затем артиллеристы перенесут огонь в глубь обороны врага, и наши пехотинцы, не отставая от огневого вала, начнут захватывать одну траншею за другой. Все это Ваня подслушал в пулеметной роте, у своих друзей. Однако и пяти минут не прошло, как взрывы снарядов, падающих неподалеку от воронки, прекратились и, как определил Ваня, огневой вал откатился вдаль.

«Фу, черт! — заторопился Ваня. — Так и все можно прозевать», — и, выскочив из воронки, бросился вперед. В руках у него были две гранаты. Не видя перед собой ни цели, ни людей (над полем уже кружила густая метель), Ваня бежал на заминированный участок…

■

Запыхавшийся Фомин ворвался в трансформаторную и, не веря своим глазам, остановился у порога. Сюда он прибежал, чтобы убедиться в том, что все дети на месте, что генералу, должно быть, померещилось и напрасно он волнуется.

Столь внезапное появление возбужденного Фомина насторожило ребят.

— Александр Иванович, что с вами? — спросила Лиза, глядя на его побледневшее лицо.

Сию же секунду к нему подбежали Гира и Петя. Заглядывая ему в глаза, ребята не могли понять, почему он молчит: они привыкли видеть Александра Ивановича жизнерадостным и разговорчивым. Сейчас на его лице выступили темные пятна, лицо судорожно передергивалось, и наконец он вымолвил:

— Костя, где Ваня?

Костя, стоявший у своей рации, не поднимая глаз, виновато ответил:

— Ушел наступать…

— А почему ты мне об этом не сказал?! — кинулась к нему Лиза.

— Потому… не обязан.

— Как не обязан? — спросил Фомин.

— Он меня звал… а я…

— Выдать побоялся, — сердито упрекнула Костю Лиза.

Фомин, не сказав ни слова, круто повернулся и вышел.

Ребята долго стояли молча, глядя на прикрытую дверь.

К вечеру им стало известно, что Ваню принесли в санитарную роту. Он подорвался на противопехотной мине. Саперы, бросившиеся за Ваней, когда временно была прекращена артподготовка, не успели преградить ему путь. Догонявший Ваню боец тоже наскочил на мину и погиб.

Ребята пришли в санитарную роту к Ване.

Он еще был жив, но не приходил в сознание. Он весь был искалечен.

— Ваня, Ваня… — со слезами на глазах повторял Костя, стоя у койки умирающего друга.

■

…Вскоре стало известно о том, что войска Сталинградского и Донского фронтов соединились в районе Калача и огромная гитлеровская армия, наступавшая на Сталинград, оказалась в окружении. В эти дни полк Титова готовился к выполнению новых задач — к большому наступлению для разгрома окруженных немецко-фашистских войск. Много неотложных и больших дел было в эти дни у Титова и Пожарского, но они встретились, чтобы решить дальнейшую судьбу Кости, Пети, Лизы и Гиры.

— Прежде всего, — пошутил Пожарский, — надо послушать главкома и стратега детских душ. — И тут же, обращаясь к Фомину, сказал: — В этом деле решающее слово за тобой, товарищ педагог.

Александр Иванович, не задумываясь, ответил:

— О чем можно говорить? Об усыновлении? Но война еще не окончена, может случиться, что они снова осиротеют…

Пожарский и Титов переглянулись, не зная, что сказать. И тогда Фомин серьезно уже проговорил:

— У них нет родителей, но есть Родина, есть детские дома, школы. Они пойдут учиться… Прошу подписать направление… — Он положил перед генералом список, в котором значилось: «Костя Пургин, Лиза Пескова, Гира Шарахудинова, Петя Чернов сего числа 26 ноября 1942 года направляются в детский дом».