Освободилось место «вдоль угла», правь сети, жереха, сколь хочешь, Лови. Он умер. Острая пила согнулась о завалинку пророчеств. Он говорил: «Мне нужен компаньон, чтоб ставить вятери в тугие воды Леты, С собой возьму, когда со всех сторон тебя опутают рыбацкие приметы». Я усмехался, сам, как угорь, скольз… в глазах его сверкали волчьи искры, Однажды окровавленный приполз – я вспомнил дот, накрытый коммунистом — На мой порог. В больнице (не жилец!) дрожали лупоглазые сестрички — Стрекозами… А сердце, что елец, моё распрыгалось, как сумка в электричке. «Я – царь, я – червь, я – Бог…» Я – полосатый раб, я – окунь у свободы на кукане… Меня согнали вскоре на этап: мол, завалил товарища, по пьяни. Хлебай щи лаптем (если б только щи), для Бога православную обиду Таи; снуют охранники-хлыщи с последней «дачкой» – небо инвалиду, Клеёнчатое, клетчато, как сеть, которую в проток настрою пенный… Ты мог бы, сука, в поле помереть, мой лучший друг – убийца убиенный?!