Я, в манную кашу насыпав черники, раскрасил тарелку под цвет каракатиц. Смотрю на икону: крамольные лики смеются над тем, как измазался братец. От деда – затрещина: грех повторяться за старшим, творящим чернильную тюрю Со скуки, чтоб яркие ягод паяцы бродили по кругу – конвоями тюрем. Пора выдвигаться на речку, где утром насажены тучным червём перемёты, Где солнце беззубо, как праведный урка, сощурилось – жёлтой квашнёй из-под гнёта. Пора улепётывать, словно кузнечик, по скошенным травам от жаркой ладони, Я слышу: за мною идёт человечек, а кажется, я ухожу от погони. В надежде увидеть судачьи слюдянки, цепляю наживку – весомых уклеек И шарю рукою в пустеющей банке, как будто в кармане ищу пять копеек. Я странно мерцаю – заплатой заката, елозя коленями по-над кормою. Мне жалко у камня сидящего брата, которого брать запрещают с собою Домашние на воду: мол, несмышлёныш, ещё навернётся нечаянно за борт… Брат чутко глядит, как притихший зверёныш, в хрустальную клетку безветрия заперт. Тогда подгребаю, отторгнув запреты родных, говоря: «Мы поедем на остров». Он, зябко вдыхая дымок сигареты моей, от неверия трогает вёсла. Я дам потащить ему знатную рыбу, немного ругну, если рыба сорвётся… Настрою удобную удочку, ибо – когда ещё жизнь к нам лицом повернётся?!