Как посиневший подбородок (я на рыбалке день-деньской), Посыпав снегом околоток, нависла туча над рекой. Во льду просверленные дыры – кругом, как заячьи следы, Дуршлаг, охотничьего тира мишень, кротовые ходы. Мне странно, сонную мормышку подлещик нежно теребит, Так, пенкой поднимая крышку кастрюли, молоко кипит. Перерыбачился, морозом стянулась лунка, и рука Ошпарилась – не о мимозу – о ручку кружки молока? Внезапно помутнел рассудок, я, продираясь через лес, Увы, не помнил время суток, стуча зубами полонез. На соснах, елях – вместо шишек – дрожа, топорщились ерши, Цепляясь за набор мормышек, как будто за волосы вши. Я ел их, мёртвыми губами шептал: «Лабискви»… – (без ума), И сердце, превращаясь в камень, тащило в прорубь, как сума. Потом погонщик маламутов и – в лихорадочном бреду — Лабискви, снега перламутр, орава орков на Ski Doo… Холодный Доусон, в салуне я сыплю золотой песок Лабискви между полнолуний и виски делаю глоток…