В Мюллюпельто советская финка нам, продрогшим, варила уху… Караси – то ли золото инков, то ли медные листья на мху — Дребезжали в корзине… Смеркалось. Пререкались лягушки в пруду. Ускользала бугристая алость облаков за крутую гряду. Словно клавиши фортепиано, черно-белая стая сорок Из-под ног молодого тумана упорхнула и села на стог. Как волшебная мельница Сампо, в котелке колесила уха… Пузыри, наподобие ампул… плавники, чешуя, требуха — Атрибуты ночного гаданья возлежали на грязном столе… Над избушкой цвело мирозданье, будто Ленин сиял на рубле. Самомолкою – мельницей Сампо финка пальцами мяла куски Грубой соли: «Попробовал сам бы… Растолчёшь и умрёшь от тоски». Как тверда соли каменной пачка! Не прожать, не согнуть, как горбыль… Финка вздрогнула, что-то кудахча, соль веков, перетёртую в пыль, Отдала мне: «Держи, Вяйнямейнен», – и рукой указала на дверь, — «Бросишь в воду солёную жменю, если вздумаешь мыться теперь».