Глава первая

Я брожу по темным опасным улицам бандитских кварталов Лос–Анджелеса. Молодая, на вид беззащитная женщина с шелковистыми светлыми волосами и притягательными голубыми глазами. Я иду по замусоренным улицам и закоулкам, где власть измеряется количеством крови от пуль, выпущенных подростками, которые еще даже не научились водить машину. Я недалеко от муниципальных домов, этих архаичных приютов враждебности, откуда гораздо труднее выбраться, чем туда попасть. Благодаря своей сверхчувствительности я знаю, что окружена людьми, которые сразу перерезали бы мне горло, спроси я их, который сейчас час. Но я не беспомощна и не испытываю страха, особенно ночью, потому что я не человек. Я — Алиса Перн, так меня зовут в двадцатом веке, Сита — в древности. Мне пять тысяч лет, и я одна из двух последних вампиров.

Но действительно ли нас осталось двое? Вот вопрос, которым я задаюсь,

В бандитских кварталах Лос–Анджелеса происходит что–то совсем неладное, и это наводит меня на размышления. За последний месяц «Лос–Анджелес Таймс» сообщала о целой серии жестоких убийств, которые заставляют меня предположить, что Рей и я — не единственные существа, в ком течет особая кровь, не дающая нам стареть и делающая нас не восприимчивыми к большинству людских болезней. Жертвы этих убийств были разорваны на куски, обезглавлены и иногда, как говорится в статьях, обескровлены. Это последнее обстоятельство и привело меня в Лос–Анджелес. Я и сама люблю кровь, но совсем не хотела бы, чтобы нашлись другие вампиры. Я знаю, на что способен наш вид, и я знаю, как быстро мы можем расплодиться, если тайна воспроизведения будет раскрыта. Любой вампир, которого я сегодня вечером найду, не увидит восхода солнца, вернее, я бы сказала, заката луны. Я не то чтобы без ума от солнца, но если нужно, могу его вытерпеть.

Под высоко плывущей, полной луной я выхожу на Экспозишн авеню и направляюсь на север. Я нахожусь неподалеку от места последнего убийства — вчера в кустах был обнаружен труп шестнадцатилетней девушки с оторванными руками. Уже за полночь; на улице градусов восемнадцать, несмотря на середину декабря. Зима в Лос–Анджелесе как луна из зеленого сыра. Шутка. На мне черные кожаные штаны и облегающая стройную талию майка с короткими рукавами. Мягкие шаги черных сапог по неровным тротуарам едва слышны. Волосы собраны и спрятаны под черной бейсболкой. Черный цвет я люблю почти так же сильно, как красный. Я знаю, что выгляжу шикарно. Правую голень холодит шестидюймовое лезвие — это мое единственное оружие. В эту чудесную зимнюю ночь на улице полно полицейских машин. Одна из них проезжает слева от меня; я опускаю голову и стараюсь не выделяться. Я не взяла с собой пистолет из страха, что меня задержат и обыщут. Опасаюсь я за жизнь полицейских, а не за свою собственную. Меня не остановил бы и целый отряд спецназа. Я убеждена, что молодой вампир или вампирша мне не соперник. А он или она явно молод, слишком уж безрассудны совершаемые убийства.

Но кто же этот юнец? Кто его или ее создатель?

Тревожные вопросы.

Трое молодых мужчин ждут меня в сотне метров вниз по улице. Я перехожу на другую сторону, но они тоже переходят и оказываются у меня на пути. Один из троих» — высокий и стройный, второй — приземистый, как старый пень. У третьего лицо темного ангела, выросшего по мрачную сторону от жемчужных врат. Он, без сомнения, лидер. Он улыбается при виде моей попытки бегства, напрягая мощные бицепсы с таким видом, будто сила и есть закон. Я замечаю оружие под его грязной зеленой курткой. Остальные двое не вооружены. Пока я обдумываю дальнейшие действия, все трое трусцой бегут ко мне. Я, конечно, могу развернуться и убежать. Даже если они олимпийцы, им меня не догнать. Но я не люблю избегать боя, и к тому же я внезапно ощутила жажду. Представляю, как угаснет улыбка главаря, когда кровь из его тела польется мне в рот. Я решила дождаться их. Ждать пришлось недолго.

— Эй, детка, — говорит главарь, когда я оказываюсь в центре живого полукруга, — что ты тут делаешь одна–одинешенька? Заблудилась?

Я спокойна:

— Нет. Просто прогуливаюсь. А вам что надо, ребята?

Парни недобро ухмыляются. Уж точно они не задумали ничего хорошего.

— Как тебя зовут? — спрашивает главный.

— Алиса. А тебя?

Он улыбается с самодовольством человека, считающего себя юным богом.

— Пол. Эй, а ты настоящая красотка, Алиса, знаешь? Уж я умею оценить красоту, когда вижу ее перед собой.

— Это точно, Пол. А опасность ты умеешь оценить, когда она перед тобой?

Парни захохотали, посчитав меня забавной. Пол в приступе смеха хлопает себя по ноге.

— Ты хочешь сказать, что ты опасна? — спрашивает он. — Мне кажется, ты похожа на девчонку, что не прочь повеселиться. Мы с ребятами как раз идем на вечеринку. Присоединишься? Будет круто!

Я задумалась:

— Помимо вас троих, на вечеринке никого не будет?

Пол оценил мое остроумие:

— Может быть, и так. Но может, тебе только этого и нужно.

Он делает шаг в мою сторону. В его дыхании пары алкоголя — пиво «Коорс», в кармане куртки рядом с пистолетом пачка «Мальборо». Смельчак кладет правую руку на мое левое плечо, взгляд его из насмешливого становится хищным. Он добавляет:

— Или тебе нужен только я, детка? Что скажешь? Повеселимся?

Я смотрю ему в глаза:

— Нет.

Внезапно он моргает. Мой взгляд, если дать ему волю, прожигает зрачки смертных. Но сейчас я удержала его силу под контролем, поэтому Пол заинтригован, а не напуган. Он не отпускает мое плечо.

— Ты ведь не скажешь мне «нет», милая. Не люблю этого слова.

— Вот как?

Он оборачивается на своих друзей и вновь смотрит на меня, серьезно кивая:

— Ты не похожа на местную. Знаешь, в этой округе есть два способа веселиться. Либо с улыбкой на лице, либо с криками. Ты меня понимаешь?

Я, наконец, улыбаюсь:

— Ты собираешься изнасиловать меня, Пол?

Он пожимает плечами:

— Решение за тобой, сладкая.

С этими словами он вынимает револьвер — новенький «смит энд вессон» сорок пятого калибра, не иначе как подарок на последний день рождения. Он прижимает дуло к низу моего подбородка:

— За тобой и за Коллин.

— Ты называешь свой револьвер Коллин?

Он серьезно кивает:

— Да, она леди. Никогда меня не подводит.

Я улыбаюсь шире:

— Ну, и глуп же ты, Пол. Ты не сможешь меня изнасиловать. Если планируешь дожить до Рождества, выкинь это из головы. Этому просто не бывать.

Моя наглость удивляет его и злит. Но он продолжает усмехаться, чтобы не ударить в грязь лицом перед друзьями. Он сильнее прижимает дуло к моей шее в попытке заставить меня откинуть голову назад. Я не подаюсь ни на дюйм, что вкупе с моим небрежным тоном приводит его в полное замешательство.

— Скажи мне, почему я не могу овладеть тобой прямо сейчас? Скажи мне, Алиса. Пока я тебе не отстрелил голову.

— Потому что я тоже вооружена, Пол.

Он снова моргает — мой взгляд начинает поджаривать его мозги.

— Что у тебя?

— Нож. Очень острый нож. Хочешь посмотреть?

Он отступает на шаг и держит пистолет на уровне моего живота.

— Показывай, — приказывает он.

Я поднимаю правую ногу по направлению к нему. Равновесие у меня как у мраморной статуи.

— Он тут, у меня под штаниной. Достань его, и, может быть, мы устроим небольшую дуэль.

Пытаясь казаться мачо и шутливо демонстрируя похотливый взгляд своим дружкам, Пол аккуратно просовывает руку мне в штанину. Он и не представляет, насколько высок риск, что я вот–вот снесу ему голову правой стопой. Но во–первых, у меня есть сострадание, а во–вторых, я не люблю пить кровь из фонтана, — так можно одежду запачкать. Глаза Пола расширяются, пока он нащупывает нож и высвобождает его из кожаной петли. Он любовно обращается с моим оружием, показывает свой трофей друзьям. Я нетерпеливо жду.

— Верни мне нож, — не выдерживаю я. — Мы не можем драться, если оба оружия у тебя.

Пол не верит своим ушам. Моя дерзость ему надоела. Да и он мне порядком наскучил.

— Хорош умничать, стерва. С чего бы мне возвращать тебе нож? Еще пырнешь меня, пока я буду тебя любить.

— Пырну, будь уверен, — киваю я. — Я не возражаю, что вы с дружками бродите по этим улицам, как голодные пантеры. Это джунгли, и здесь выживает сильнейший. Это мне понятно лучше, чем вы себе представляете. Но даже в джунглях есть свои правила. Не бери то, что тебе не нужно, а если берешь, то играй по правилам. Но ты не благороден. Ты взял мой нож, и я прошу его вернуть. И сейчас же, иначе ты пострадаешь. — Я вытягиваю руку вперед и повторяю голосом таким темным, как вся моя долгая жизнь: — Очень сильно пострадаешь.

Его злость дает о себе знать; щеки наливаются кровью. Он не истинный житель джунглей, иначе он узнал бы ядовитую змею, столкнувшись с ней. Он — трус. Вместо того чтобы передать мне нож, он пытается порезать им мою открытую ладонь. Естественно, он промахивается, потому что моя ладонь уже не там, где была долю секунды назад. Я убрала ее, а моя левая стопа в тот же момент прицельно летит к его револьверу. Я ударяю ей точно по револьверу, не задевая его руки, и одна из всех замечаю, как тот приземляется на крышу трехэтажного жилого здания чуть в стороне. Дружки Пола отступают, он же все еще продолжает искать свой револьвер. Он пытается что–то сказать, но не находит слов. В конце концов он произносит лишь недоуменное:

— Что?

Правой рукой я хватаю его за волосы, притягивая к себе; левой сжимаю его ладонь, в которой он держит мой нож. Мой взгляд прожигает его, будто луч палящего солнца, сфокусированный через увеличительное стекло. Дрожа в моей хватке, он наконец понимает, сколько разных зверей можно повстречать в джунглях. Я подношу губы близко к его уху и тихо говорю:

— Я вижу, что тебе доводилось убивать, Пол. Это ничего, я тоже убивала, много раз. Я намного старше, чем выгляжу, да и сильнее, насколько ты уже успел заметить. Я убью тебя, но сперва хочу узнать — может, у тебя есть какие–нибудь последние пожелания. И говори скорей, я спешу.

Он отворачивается, но его глаза не могут уйти от моего взгляда. Он пытается вырваться и понимает, что мы сплетены воедино. С его лица льет пот, подобно реке слез, пролитых семьями его жертв. Его друзья отступают еще дальше. Нижняя губа Пола дрожит.

— Кто ты? — выдыхает он.

Я улыбаюсь:

— Девчонка, что не прочь повеселиться, как ты и сказал. — Я перестаю улыбаться. — Так что, последних пожеланий не будет? Что ж жаль. Простись со смертной жизнью. Передавай от меня привет дьяволу. Скажи, что я тоже скоро приду составить тебе компанию.

Мои слова — лишь жалкая шутка с целью помучить безразличную мне жертву. Однако в них есть доля правды. Когда я притягиваю Пола ближе к себе, мою грудь пронзает волна боли. В ту ночь когда погиб Якша, в это место воткнулся кол, и рана так и не зажила. С той ночи прошло уже шесть недель, а боль все не отпускает. Начинаю подозревать, что она меня никогда уже не отпустит. Пик боли настигает меня всегда неожиданно, накатываясь будто огненной лавой. Дыхание перехватывает, я сгибаюсь и закрываю глаза. За пятьдесят веков у меня было с сотню серьезных ранений, говорю я себе. Почему же именно это меня никак не оставит? Вот уж действительно, жизнь с постоянной болью — это удел проклятых.

Я пытаюсь убедить себя, что я не нарушила заветов Кришны, создавая Рея.

Даже Якша верил, что еще тогда со мной была милость божья.

— Боже, — шепчу я и прижимаю полнокровное тело Пола к себе как целебный бандаж к своей невидимой ране. Чувствую, как теряю сознание; в момент, когда боль становится нестерпимой, мой слух улавливает отдаленные шаги. Сила и скорость этих шагов свидетельствуют о том, что это ступает бессмертный. Шок от осознания этого будто обдает мою агонию ледяной водой. Рядом другой вампир! Я резко выпрямляюсь и открываю глаза. Приятели Пола находятся в пятнадцати метрах и продолжают отступать. Пол смотрит на меня, будто в собственный гроб.

— Я не хотел сделать тебе больно, Алиса, — бормочет он.

Я делаю сильный вдох; слышу громкий стук своего сердца в ушах.

— Хотел, — с этими словами я вгоняю нож в его правое бедро чуть выше колена. Лезвие входит чисто и проходит насквозь, с алого кончика ножа капает кровь. Лицо Пола выражает настоящий ужас, но у меня больше нет времени выслушивать его извинения. У меня есть дело поважнее. Отпущенный, он падает наземь, как опрокинутый мусорный бак. Я быстро разворачиваюсь и устремляюсь по направлению шагов вампира. Нож я оставляю на развлечение Полу.

До вампира метров четыреста, он прыгает по крышам со здания на здание. Сократив расстояние между нами вдвое, я также запрыгиваю наверх, в два длинных прыжка взметнувшись на третий этаж. Стремительно огибая поломанные дымоходы и ржавые вентиляторы, я выискиваю взглядом свою жертву — это афроамериканский юноша лет двадцати на вид, с мышечной массой достаточной, чтобы с легкостью раздавить телевизор.

Впрочем, сила вампира никак не зависит от объема мускулов. Сила связана с чистотой крови, глубиной души, длиной жизни. Созданная Якшей, первой из вампиров, на заре цивилизации, я исключительно сильна. Рассекая воздух прыжками, я знаю, что могу поймать другого вампира за считаные секунды. Сейчас я предпочитаю не спешить: хочу посмотреть, куда он меня приведет.

Я ни на секунду не сомневаюсь в том, что моя жертва — вампир. Его движения отражают известную мне пластику новорожденного кровопийцы. Кроме того, вампиры источают едва уловимый запах змеиного яда; а мой преследуемый пахнет как огромный черный змей. Запах этот не отвращает, а скорее одурманивает смертных. Я использовала действие этого запаха как для любовников, так и для врагов. Однако я сомневаюсь, что моя жертва даже подозревает о его наличии.

Однако он уже знает о моем присутствии. Он не останавливается, чтобы напасть, а продолжает убегать — он напуган. Я обдумываю этот факт. Откуда ему известны мои силы? Кто рассказал ему? Все мои вопросы об одном. Кто его создал? Есть надежда, что он бежит за помощью к своему создателю. Боль в груди утихла, но я по–прежнему испытываю жажду. Для вампира кровь себе подобного может быть чем–то вроде деликатеса, как для смертного пикантный кровавый бифштекс. Я бесстрашно мчусь вперед. Даже если у него есть соратники, пусть так. Я разгромлю их всех и вернусь в Орегон на своем самолете еще до восхода, с наполненными венами и желудком. На секунду я задумываюсь, как там Рей без меня. Ему тяжело дается привыкание к жизни вампира. Я знаю, что без меня он не станет питаться.

Слышу неподалеку грузовичок, развозящий мороженое.

Это среди ночи–то. Странно.

Моя жертва приблизилась к концу ряда жилых зданий и спустилась на землю одним летящим шагом. Прикоснувшись к земле, он оступается. Я могла бы воспользоваться моментом, чтобы приземлиться ему на спину и сломать все его позвонки до последнего, но я позволяю ему продолжить свой путь. Я уже знаю, куда он направляется — к Экспозишн парку, где расположены лос–анджелесские музеи, Мемориальная Спортивная Арена и Мемориальный Колизей. Конечный пункт его путешествия, догадываюсь я, Колизей, где проводились Олимпийские игры 1984 года. Он проносится через пустую автостоянку со стремительностью Дорожного Бегуна из одноименного мультфильма. По счастью, в округе нет смертных, и они не видят, как его нагоняет Хитрый Койот — наяву, а не в утреннем субботнем сериале. Я вот–вот поймаю его, и, когда я с ним закончу, от него мало что останется.

Я немного замедляю бег, видя, что в высокой ограде вокруг Колизея уже есть пролом. Может, я чересчур самонадеянна? Пять–шесть таких вампиров я еще одолею, но дюжину или тем более сотню? А сколько их там — мне неизвестно. Не обернулся бы этот Колизей для меня римским. Будучи гладиатором в душе, я не останавливаюсь, однако вхожу с осторожностью.

Войдя, я сразу ощущаю запах крови. В следующий момент я обнаруживаю изувеченное тело охранника. Мухи кишат над его вырванным горлом; он мертв уже несколько часов. Преследуемый скрылся из моего поля зрения, но мой слух улавливает его движения. Я на нижнем ярусе, в тени трибун. Уровнем выше он взбегает по открытым трибунам. Я замираю подобно истукану, и мой слух испускает волны, словно невидимый радар. Помимо меня, в Колизее находятся трое; и среди них ни одного смертного. Я слежу за их передвижением. Они сходятся в северной части здания, Тихо переговариваются, а после расходятся по разным углам. Сомневаюсь, что они знают, где именно я нахожусь, но их план мне ясен. Они хотят окружить меня, обступить со всех сторон. Не хочу их разочаровывать.

Покинув свое укрытие, я открыто прохожу по бетонному туннелю на арену, где луна переливается на траве подобно радиации на месте атомного взрыва. Я вижу четырех вампиров в тот же момент, как они замечают меня. Они медлят, пока я спешу к пятидесятиметровой линии. Я позволю им самим подойти ко мне. Это даст мне время понаблюдать за ними и увидеть, вооружены ли они. Пуля в голову или нож в сердце могут убить меня, хотя деревянный кол, воткнутый в грудь, и не убил шесть недель назад. Воспоминание вновь провоцирует боль, но я прогоняю ее усилием воли. Теперь моя проблема — эта четверка.

Луна почти прямо над головой. Трое вампиров продолжают отодвигаться к своим углам; один неподвижно стоит в северном конце, наблюдая за мной. Он из них единственный белый, высокий и худой, с руками костлявыми, как у окаменелого скелета. Даже издалека и в слабом лунном свете я замечаю необыкновенный зеленый цвет его глаз и кровавую паутину вен, обрамляющую светящиеся зрачки. Он — предводитель; самодовольная улыбка на его покрытом рубцами от угрей лице выдает уверенность. Ему около тридцати, и старше он не станет, думаю я про себя, потому что сегодня он погибнет. Я хочу и допросить «то, и попить его крови. В голову приходят мысли об охраннике и девочке из утренней газеты. Я убью его медленно, растягивая удовольствие.

Эти четверо, похоже, безоружны, но я оглядываюсь в поисках оружия для себя самой; жаль, что я рассталась со своим ножом, который я умею метать метров на четыреста с убийственной точностью. Как я уже говорила, сейчас середина декабря, но я замечаю на краю арены инвентарь для занятий легкой атлетикой. Видимо, заведующий снаряжением забыл его убрать. Среди инвентаря мое внимание привлекает метательное копье. Под изучающим взглядом главаря я будто невзначай направляюсь к копью. Но он умен, этот холодный уродец, и он угадывает мои намерения. Движением руки он подает знак своим спутникам двигаться ко мне.

Три темные фигуры быстро спускаются по ступеням. В считаные секунды они уже спрыгивают с трибун на окружающую арену дорожку. Этих секунд мне достаточно, чтобы взять копье и поднять его в правой руке. Жаль, что копье всего одно. Я вытягиваю пустую левую руку по направлению к их главарю, все еще стоящему вдалеке над трибунами.

— Я хочу поговорить! — кричу я. — Но я способна защищаться.

За двести метров я вижу, как лицо вожака расплывается в улыбке. Его головорезы тоже скалят зубы, но менее уверенно. Они знают, что я — вампир. Они видят копье и гадают, что я буду с ним делать, — глупые молодые бессмертные. Я не выпускаю их из поля зрения, продолжая стоять лицом к главарю.

— Впопыхах принимать решение умереть — это всегда ошибка, — выкрикиваю я.

Главарь вытаскивает из заднего кармана нож. Я вижу свежую кровь на конце лезвия. Я не боюсь, что он кинет его в меня с такого расстояния, ведь мое мастерство в обращении с ножом было отточено веками практики. Однако он обращается с оружием умело, балансируя им на открытой ладони. Тот, за кем я гналась до Колизея, встает между мной и главарем. Похоже, четверо на одного. Я попытаюсь улучшить свое положение. Движением слишком стремительным для человеческого глаза я метаю копье в свою жертву. Он слишком поздно оценивает мою силу и быстроту. Когда он пытается отскочить, мое копье протыкает его грудную клетку под прямым углом, проходя сквозь ребра и позвоночник. Я слышу, как его сердце взрывается кровью. Испустив смертный хрип, он валится на землю, проткнутый длинным острым снарядом.

Я слышу свист летящего лезвия.

Я запоздало оцениваю сноровку главаря.

Я уклоняюсь влево достаточно быстро, чтобы избежать попадания в сердце, но лезвие успевает войти по самую рукоятку в правое плечо. Боль невообразимая; мои конечности слабеют. Я невольно падаю на колени и пытаюсь вытащить нож. Другие двое быстро бегут в мою сторону, и я знаю, что через пару секунд они меня настигнут. Главарь не спеша спускается по лестнице с трибун. Вдруг я осознаю, что нож, торчащий у меня из плеча, мой собственный. Очевидно, вожак был свидетелем нашей разборки с Полом, но ему как–то хватило времени вызволить у последнего мой нож и встретить меня тут в Колизее. Насколько же он силен? Смогу ли я, будучи раненой, противостоять ему?

Я подозреваю, что нога у Пола больше не болит.

Сейчас моя непосредственная проблема — другие двое. Мне удается вытащить нож как раз в тот момент, когда первый склоняется надо мной, чтобы добить меня. Резким движением я замахиваюсь ножом и вонзаю его в череп противника. Я слишком слаба, чтобы увернуться от его падающего тела. Я резко ударяюсь об землю, а сверху меня придавливают сто килограммов человечины. По моему боку стекает кровь из поврежденной артерии в глубине плеча, и в какой–то момент я даже боюсь потерять сознание. Но я не буду лежать, пока враг стоит. Я сбрасываю с себя тело мертвого вампира, как раз когда третий заносит ногу над моим лицом. Этот не очень быстр, и мне удается увернуться от удара. Все еще на земле, ворочаясь в собственной крови, выбросом стопы я ударяю его по правой голени, ломая кость. Он с криком падает, и в следующий момент я уже сижу на противнике сверху, пригвоздив коленями к траве его массивные черные руки. Главарь не спеша приближается, все еще считая меня легкой добычей. Я впервые сомневаюсь, что мне стоит здесь оставаться. Вопреки планам, у меня нет времени поподробнее расспросить вампира, которого я прижимаю к земле. Я хватаю его за волосы у самых корней.

— Кто ваш главный? — требую я. — Как его зовут?

Этому явно не больше двадцати пяти, а вампиром он пробыл не дольше месяца. Заблудшая овечка. Даже увидев, что сталось с его друзьями, он все еще не осознает масштаба нависшей над ним угрозы. Он усмехается; думается, что его опыт бессмертия окажется недолгим.

— Иди к черту, стерва, — отвечает он.

— Это чуть позднее, — замечаю я. При других обстоятельствах я бы с ним побеседовала и попытала. Вместо этого я обхватываю руками его шею и, прежде чем он успевает вскрикнуть, сворачиваю ему голову, ломая все шейные позвонки. Он безжизненно затихает. В следующий момент я вновь на ногах, извлекаю свой нож из черепа жертвы номер два. Их предводитель, видя, что я завладела оружием, не ускоряет и не замедляет шаг. Его лицо выражает причудливую смесь отрешенности и стремления. За пятьдесят метров от меня он выглядит полным психопатом. Что ж, через минуту он будет мертвым психопатом, думаю я. Зажав нож в левой руке, я замахиваюсь и швыряю его прямо в сердце противника так же, как он недавно целился в мое. Я знаю, что не промахнусь.

И в некотором смысле я не промахнулась. Но все же я не попала.

Он поймал нож на лету, в считаных сантиметрах от груди.

Он поймал его за рукоятку, а такое даже мне не под силу.

— О, нет, — шепчу я. — Этот парень силен, как Якша.

Не думаю, что он собирается обсуждать наши разногласия. Развернувшись, я кидаюсь к туннелю, через который вышла на арену. Плечо пульсирует, а сердце вот–вот выпрыгнет из груди.

С каждым шагом я чувствую, что он может стать последним. Вот–вот в воздухе снова просвистит нож и вонзится мне между лопаток, глубоко войдя в мое, уже раненное, сердце. Может быть, это и к лучшему. Может быть, тогда боль наконец меня отпустит. Но в глубине души я не хочу, чтобы она проходила. Боль напоминает мне, что я жива и что моя жизнь дорога мне, хоть я иногда и небрежно обращаюсь с жизнями других. К тому же, если я умру, а он останется жить, что за жизнь настанет на земле? Сомнений нет — от пего нельзя ждать ничего хорошего, я знаю.

Он не убивает меня. Однако и не дает мне уйти. Он ускоряет преследование. Я думаю, он хочет поговорить со мной на собственных условиях, прежде чем выпить мою кровь. Он хочет сначала высосать из меня силу, а потом почувствовать, как я умираю у него на руках. Но я не доставлю ему такого удовольствия.

Я бегу по длинному туннелю; подошвы моих сапог стучат по бетону, как пулеметные пули. Его шаги подбираются сзади все ближе, словно языки пламени, выигрывая метр за метром. У меня просто нет сил убежать от него. Хотя мой план и не в этом. После убийства охранника эти ночные братья не потрудились забрать его револьвер. Когда я входила в Колизей, я была так уверена в своей неуязвимости, что тоже его не взяла. Теперь он — моя единственная надежда. Если я доберусь до револьвера раньше, чем мой преследователь до меня, то я покажу и ему, каково это — истекать кровью от смертельных ран. Я невелика — всего сорок девять килограммов без одежды, — а уже потеряла не меньше литра крови. Мне отчаянно нужно остановиться, сделать передышку, залечить раны. Револьвер охранника даст мне такую возможность.

Я добираюсь до тела охранника, когда чудовище всего метрах в тридцати от меня. Он мгновенно угадывает мои намерения. Доставая револьвер из кобуры, краем глаза я вижу, как вампир заносит нож. Сейчас он им воспользуется, не волнуясь о том, что прольет остатки моей крови. Он должен знать, как сложно поймать или уклониться от летящей в тебя пули, особенно если она выпущена другим вампиром. Я же все еще надеюсь увернуться от брошенного им ножа. Крепко сжав револьвер, я прыгаю высоко вверх, будто взлетая по невидимой оси. К сожалению, мой маневр не застает его врасплох. Когда я открываю огонь, его нож, мой нож, во второй раз вонзается мне в тело, на этот раз в живот около пупка. Больно. Господи, не могу поверить, что мне так не везет. Правда, есть шанс, что я выживу, а вот от него удача точно отвернулась. Опускаясь на землю после прыжка, я открываю огонь по нему на пределе своих сил; он пытается избежать смертельного ранения. Одна пуля попала ему в живот, одна — в шею, одна — в левое плечо и две — в грудь. Падая на землю, я ожидаю, что он тоже должен упасть.

Однако он не падает. Пошатываясь, он продолжает стоять.

— О боже, — шепчу я, падая на колени. — Неужели этот ублюдок не умрет?

Истекая кровью, мы смотрим друг на друга сквозь черные тени нависающих трибун. Наши взгляды встречаются, и я с новой ясностью вижу в его глазах тревогу — что–то, что ни человек, ни вампир не желал бы выставлять напоказ. У меня закончились патроны. На его лице некое подобие улыбки — не знаю, что его так забавляет. Потом он разворачивается и исчезает в темноте, так что я больше не вижу и не слышу его. Вынимая нож из голого живота, я без сознания падаю на землю, пытаясь дышать сквозь красную муть агонии. Не могу припомнить другой такой паршивой ночи.

Но я — Сита, я существую с начала истории человечества, я — вампир с непревзойденной выносливостью, разве что только не в сравнении с этим субъектом, чьего имени я так и не знаю. Он жив, я не сомневаюсь. Через двадцать минут катания по бетону я понимаю, что выживу. Наконец–то мои раны начинают затягиваться, и я могу сесть и сделать глубокий вдох. До того прокола в сердце они бы зажили за две минуты.

— Наверное, я старею, — бормочу я.

Вампиров поблизости не слышно. Зато Колизей окружен полицией. Засунув нож под штанину, я хромаю обратно по коридору на поле. Я нахожу кран и смываю с себя кровь, сколько получается смыть. На плече и на животе нет шрамов. Однако я потеряла много крови, чувствую страшную слабость, а теперь еще должна волноваться о полиции. Патрульная машина останавливается у арены. Наверное, кто–то сообщил о стрельбе. Здесь так много трупов, что было бы ошибкой допустить, чтобы меня поймали в Колизее. Меня заберут в участок, и мне трудно будет объяснить состояние моей одежды. Мне приходит мысль притаиться внутри, пока все не стихнет. Но нет, это может занять часы, если не дни, а мне не терпится вернуться домой и обсудить с Реем дальнейшие действия.

Прежде чем покинуть арену, я проверяю тех трех вампиров, чтобы убедиться, что они действительно мертвы. Вне зависимости от тяжести ранений они могли исцелиться и восстать. Для полной уверенности я разбиваю черепа этих троих каблуком правого сапога. Этот гротескный акт не вызывает во мне угрызений совести. Ведь, в конце концов, я лишь забочусь о жизни полицейских, которые их найдут.

Я поспешно направляюсь туда, где наименее шумно, и в следующую минуту я уже снаружи, за оградой, на автостоянке, когда внезапно на мне останавливается свет фонарика. Черт, это из патрульной полицейской машины. Они подъезжают, и из окна пассажирского сиденья высовывается лицо полицейского, который, похоже, двадцать лет питался исключительно пончиками.

— Юная леди, что вы тут делаете в такой поздний час? — спрашивает он.

Я напускаю на себя озабоченность.

— Да вот пытаюсь найти свою машину. Она сломалась около часа назад, и я пошла за помощью, а эти ребята за мной погнались. Они кидали в меня шары с водой и угрожали мне. — Я дрожу, ловлю его взгляд и давлю на кнопки доверчивости. — Но мне удалось убежать.

Полицейский окидывает меня взглядом, но, похоже, не замечает пятен крови на моей одежде. В темноте их трудно увидеть на черном. Кроме того, мой взгляд ослабил его силу воли. Моя восхитительная красота, молодость, предусмотрительно распущенные светлые волосы тоже возымели действие. Он переглядывается со своим напарником на водительском сиденье и снова поворачивается ко мне с улыбкой.

— Что же, вам повезло, что они только кидались водными шариками, — говорит он. — Здесь не место для одиноких ночных прогулок. Садитесь назад, мы вас отвезем к вашей машине.

Отказ выглядел бы странно. Поблагодарив, я открываю дверцу и забираюсь на заднее сиденье. Второй полицейский, помоложе, оборачивается ко мне.

— Вы сейчас были внутри Колизея? — спрашивает он.

Я ловлю и его взгляд.

— Нет, — четко говорю я. — Как бы я туда попала? Вокруг пятиметровая ограда.

Он кивает как марионетка:

— Просто тут случились кое–какие неприятности.

— Понимаю, — говорю я.

Им звонят по рации. Толстый полицейский объясняет, как они натолкнулись на меня. Мужчина на том конце провода не убежден моим рассказом и приказывает задержать меня до его приезда. В голосе человека слышится сила даже по прерывающейся помехами радиосвязи. Удастся ли мне управлять им так же легко, как этими двумя?

Мы сидим и ждем прихода их босса; полицейские извиняются за задержку. Мне приходит мысль попить их крови и оставить их в ошеломленной полубессознательности, но я всегда питала слабость к полицейским. Толстяк угощает меня пончиком, который никак не удовлетворяет мой глубокий голод.

Прибывший оказывается не из Лос–Анджелесского департамента полиции, а из ФБР. Он приехал один на машине без опознавательных знаков, и мне велено пересесть к нему. Я не сопротивляюсь. Он представляется как спецагент Джоэл Дрейк, и у него есть аура властности. Он молод, его волосы почти так же светлы, как мои собственные, и глаза тоже голубые, но темнее моих. На нем голубой пиджак спортивного покроя и дорогие белые брюки. Он впечатляюще красив. Садясь к нему в машину, я чувствую себя героиней сериала. «Агент Вампир» — такой сериал должен существовать. У него загорелое, с правильными чертами, умное лицо. Он изучает меня в свете лампочки на потолке, прежде чем захлопнуть дверь. Он замечает, что я насквозь промокла, но опять же пятна крови на моей черной одежде почти не видны. Полицейские уезжают.

— Как вас зовут? — спрашивает он.

— Алиса Перн.

— Где ваша машина?

— Я точно не знаю. Я ходила целый час и заблудилась.

— Вы сказали, что группа парней забросала вас шариками с водой? Думаете, я в это поверю?

— Да, — отвечаю я, глядя в его, надо сказать, просто прекрасные, глаза. Я стараюсь не слишком резко притупить его волю, чтобы не навредить ему. Однако он силен, его так просто не сломишь. При этом я не могу позволить ему задержать меня для допроса. Я понижаю голос и настраиваю его так, чтобы произносимое мной звучало как раз между его ушей, так, будто он сам думает о том, что я говорю. — Я не сделала ничего плохого, — говорю я мягко. — Все, что я говорю, — правда. Я молодая женщина, я беззащитна, и я здесь чужая. Лучшее, что вы можете сделать, — это отвести меня к моей машине.

Он несколько секунд обдумывает мои слова. Я знаю, что мой голос звучит в его голове как эхо. Он трясет головой, как бы пытаясь сбросить наваждение. Я чувствую его ощущения, хотя не могу прочесть его мысли. Он все еще сомневается. Он протягивает руку и захлопывает свою дверь; двигатель уже заведен.

— Вы были сегодня вечером внутри Колизея? — спрашивает он.

— Нет. А что там внутри?

— Неважно. Полицейские сказали, что нашли нас здесь, на парковке. Что вы тут делали?

— Скрывалась от парней, которые меня преследовали.

— Сколько их было?

— Не уверена, трое или четверо.

— У нас есть заявление от двух молодых людей, живущих тут по соседству. Они утверждают, что на их приятеля напал кто–то, по описанию похожий на нас. Несколько минут назад мы обнаружили в канапе тело этого их друга. Вы можете сказать что–нибудь по этому поводу?

Я изображаю ужас:

— Мне ничего об этом не известно. Как он умер?

— Насильственной смертью, — хмуро отвечает Джоэл.

Качаю головой и выгляжу взволнованной:

— Я просто пыталась добраться до своей машины. Вы меня не отвезете? У меня была трудная ночь.

— Откуда вы?

— Из Орегона. Я не знаю Лос–Анджелес. Свернула не там, где надо, а потом машина заглохла. Но может, с вашей помощью мне удастся ее отыскать. — Я протягиваю руку и прикасаюсь к его руке, снова удерживая его взгляд, но теперь мягко, без огня. — Пожалуйста.

В конце концов он кивает, и машина трогается.

— Где вы свернули с шоссе?

— Я не помню названия. Вон там. Я могу показать, и, может, нам удастся проехать моим маршрутом. — Я указываю дорогу. Мы выезжаем с автостоянки и едем на север по направлению к шоссе. — Честное слово, я никогда никому не причиняла зла.

— Я и не думал, что вы как–то связаны с сегодняшним происшествием, — горько усмехается он.

— Я слышала, что Лос–Анджелес — опасный город.

Он уныло кивает:

— Да, особенно в последнее время. Полагаю, вы читали газеты?

— Да. Вы руководите расследованием убийства?

— Нас несколько человек этим занимается.

— Есть какие–нибудь версии?

— Нет. Но это строго между нами.

— Я не журналист, агент Дрейк, — улыбаюсь я.

Он слабо улыбается:

— Держитесь по ночам минимум за тридцать километров от этих мест. Вы надолго здесь, в Лос–Анджелесе?

— А что?

— Возможно, у нас к вам будут еще вопросы.

— Я буду здесь. Я вам дам номер телефона, когда мы найдем мою машину.

— Хорошо. С какого шоссе вы съехали — Харбор или Санта–Моника?

— Я была на Санта–Моника. Давайте проедем еще пару кварталов на север. Думаю, я вспомню улицу.

— Алиса, сколько вам лет?

— Двадцать два.

— Что привело вас в Лос–Анджелес?

— Приехала навестить друзей. Подумываю приехать сюда учиться в будущем году.

— Учиться где?

— Университет Южной Калифорнии.

— Колизей прямо рядом с университетом.

— Поэтому–то я и проезжала неподалеку. Один мой друг живет в университетском городке. — Я снова поеживаюсь. — Но со всем этим насилием я серьезно задумалась, правильный ли университет выбрала.

— Вас можно понять. — Он окидывает меня взглядом, обращая внимание в этот раз на фигуру. Л замечаю, что у него на руке нет кольца. — Значит, вы — студентка. Какое направление?

— История, — отвечаю я.

Несколько минут мы едем молча, не считая моих указаний, где поворачивать. На самом деле я не хочу привести его к своей машине, потому что, хоть он и следует моим указаниям, у него есть и своя воля. И он явно хорошо подготовлен. Приведи я его к своей взятой напрокат машине, он запомнил бы номера. Я прошу остановиться, когда мы проезжаем красную «хонду» в квартале от места, где стоит моя машина.

— Вот и она, — говорю я, открывая дверь машины. — Спасибо вам огромное.

— Думаете, она сейчас заведется? — спрашивает он.

— Может, вы отъедете немного вперед и подождете, пока я не заведусь? — В моем голосе появляется сексуальная нотка. — Сделаете это для меня?

— Конечно, никаких проблем. Алиса, у вас есть при себе какие–нибудь документы?

Я глупо улыбаюсь:

— Я так и знала, что вы спросите. Боюсь, что я разъезжаю без прав. Но я могу вам оставить номер, по которому меня можно будет найти завтра: 310–555–4141. Это лос–анджелесский номер с переадресацией вызовов ко мне домой в Орегон. Меня можно найти по этому номеру в любое время в ближайшие три дня. Мне вам его записать?

Он колеблется минуту, но потом решает, что в случае чего сможет разыскать меня по номеру машины.

— Нет необходимости, номер простой, я его запомнил.

Он умолкает и начинает изучать влажные пятна на моей майке. С виду невозможно определить, что это кровь, но я задумываюсь, не может ли он распознать запах, хоть я и замыла пятна. Несмотря на мое мягкое манипулирование, он бы не отпустил меня, если бы узнал, что это — пятна крови. Он все еще не отпускает меня.

— Не дадите мне еще и свой адрес? — спрашивает он.

— Джоэл, — с особой интонацией говорю я, — вы же правда не думаете, что я кого–то убила?

Он ослабляет напор:

— Нет.

— Тогда зачем вам это?

Он с сомнением пожимает плечами:

— Если у вас есть адрес, я бы хотел его знать. Если нет, мне хватит и телефона. — И добавляет: — Мы, наверное, завтра поговорим.

— Хорошо. Приятно было познакомиться. — С этими словами я выхожу из машины. — Надеюсь, эта чертова тачка заведется.

Джоэл отъезжает чуть вперед и ждет, как я и предложила. Мне этого не нужно, но я предложила это, только чтобы успокоить его подозрения. Дверца «хонды» заперта, но я открываю ее рывком и проскальзываю за руль. Пока я двумя пальцами ломаю замок зажигания, Джоэл рассматривает мой номерной знак в зеркало заднего вида. Он его записывает, когда я состыковываю контактные провода и двигатель заводится. Поспешно отъезжая от обочины, я машу ему рукой. Не хотелось бы, чтобы жители соседнего дома услышали, как я отъезжаю на их машине. Обогнув квартал, я пересаживаюсь в свою машину, и менее чем через час уже лечу в Орегон на собственном реактивном самолете. Я знаю, что скоро вернусь в Лос–Анджелес и завершу войну с могущественным вампиром.

К лучшему или к худшему.

 

Глава вторая

Когда я прихожу, Рея нет дома. Это новый дом — мое прежнее жилье взорвалось с Якшей внутри. Нынешний особняк в лесу расположен неподалеку от старого дома. Дом с видом на океан оборудован множеством электронных устройств и тяжелыми гардинами для защиты от жарких полуденных лучей. Из всех знакомых мне вампиров Рей отличается особо болезненной чувствительностью к солнцу. Он похож на образцовых вампиров, которых описывал Брем Стокер по старым легендам. Многое из его нынешнего существования его не устраивает. Он скучает по своим школьным товарищам, бывшей подружке и еще больше по своему отцу. К сожалению, я не могу ему вернуть ничего из этого — и уж точно не отца, которого я собственноручно убила. Я могу только дарить ему свою любовь — и я мечтала, что этого будет достаточно. Пробыв дома пару минут, я возвращаюсь в машину, чтобы поехать его искать. Всего час до рассвета.

Я нахожу его сидящим на крыльце дома его бывшей девушки Пэт Маккуин, причем последняя не подозревает о его присутствии. Она, как и ее родители, внутри дома и спит. Как я знаю, она считает, что Рей погиб во взрыве вместе со мной. Он сидит, опустив голову в колени и даже не реагирует на мое приближение. Я вздыхаю.

— А что, если бы я была полицейским? — спрашиваю я.

Он поднимает голову, красота его омрачена печалью. Однако мое сердце тянется к нему каждый раз, как мы расстаемся; оно болит по нему с тех пор, как Рей вошел в мою жизнь, мое физическое сердце и душу. Радха, подруга Кришны, как–то сказала мне, что подобное томление древнее, чем любовь, и что они друг от друга неотделимы. Собственно, ее имя и означает томление, тогда как Кришна означает любовь. Но я не замечала, чтобы их взаимоотношения причиняли им такие мучения, какие моя страсть к Рею причиняет мне. Я подарила ему царство вечной ночи, а все, чего он хочет, — это гулять под солнцем. Я замечаю, что он голоден и слаб. Прошло уже шесть педель, а я все еще силком заставляю его питаться, хотя мы не раним и не убиваем свою добычу. Он, похоже, не рад меня видеть, и это меня расстраивает еще больше.

— Если бы ты была полицейским, — говорит он, — я бы в два счета тебя обезоружил.

— И устроил бы из этого представление.

Он кивает на кровавые разводы на моей майке:

— Ты, похоже, уже устроила сегодня пару представлений. — Я не отвечаю, и он добавляет: — Ну, как в Лос–Анджелесе?

— Расскажу тебе дома. — Я разворачиваюсь. — Пошли.

— Нет.

Я останавливаюсь и через плечо смотрю назад:

— Скоро солнце взойдет.

— Мне все равно.

— Будет не все равно, когда ты его увидишь. — Он мне не отвечает. Я подхожу к нему, сажусь рядом, обнимаю его за плечо. — Это из–за Пэт? Ты же знаешь, ты можешь с ней поговорить, если нужно. Просто я не считаю это хорошей идеей.

Он качает головой:

— Я не могу с ней говорить.

— Тогда что ты здесь делаешь?

Он смотрит на меня в упор:

— Я прихожу сюда, потому что мне больше негде грустить.

— Рей.

— Я имею в виду, я не знаю, где похоронен мой отец. — Он отворачивается и пожимает плечами: — Это неважно. Все прошло.

Я беру его за руку; он едва позволяет мне это сделать.

— Я могу отвезти тебя туда, где я его похоронила. Но там просто яма в земле, присыпанная сверху. Это тебе не поможет.

Он поднимает глаза к звездам:

— Как ты думаешь, на других планетах есть вампиры?

— Не знаю. Может быть. В какой–нибудь отдаленной галактике, может быть, есть целая планета вампиров. Ведь и эта планета чуть не стала такой.

Он кивает:

— Все могли стать вампирами, за исключением Кришны.

— Да, за исключением Кришны.

Он продолжает разглядывать небо:

— Будь где–то такая планета вампиров, она бы долго не просуществовала. Они бы убили друг друга. — Он смотрит на меня. — Я делаю это с тобой? Я тебя убиваю?

Я грустно качаю головой:

— Нет. Ты даешь мне очень много. Жаль, что я не знаю, что дать тебе, чтобы помочь забыть.

Он мягко улыбается:

— Я не хочу забывать, Сита. Может быть, как раз в этом моя беда. — Он на минуту замолкает. — Отвези меня к могиле. Мы там недолго пробудем.

— Ты уверен?

— Да.

Я встаю, протягиваю ему руку:

— Хорошо.

Мы заезжаем в лес. Я указываю ему путь между деревьев. Конечно, я помню, где я похоронила частного детектива Майкла Райли, я помню все. К тому же я чувствую слабый запах испарений его разлагающегося тела сквозь два метра почвы над ним. Я опасаюсь, что Рей тоже их почувствует. Жизнь вампира изобилует трупами, поэтому они не вызывают у меня таких сильных эмоций, как у большинства людей. Когда мы подходим к месту, Рей падает на колени, а я отхожу метров на двадцать, чтобы дать ему в одиночестве повариться в своем котле сожалений. Я все еще слишком слаба, чтобы разделись их с ним. Иначе я замучаюсь чувством вины. Я слышу бесслезные рыдания Рея над несуществующим могильным камнем.

Две мои свежие раны уже затянулись, но жжение в груди не утихает. Вспоминаю ту ночь, когда Рей выдернул кол из моей груди, когда невдалеке полыхал мой дом. В полубеспамятстве я не знала, выживу ли; да и Рей в следующие три дня этого не знал. Хотя рана быстро затянулась, я не приходила в сознание. Все это время я видела необычный сон.

Я летела через космос на звездолете. Рей был рядом со мной; наша цель — скопление Плеяды, или Семь сестер, как их часто называют астрономы. Сквозь передние панели мы видели, как бело–голубые звезды приближались и становились больше и ярче, и, несмотря на долгое путешествие, мы все время были переполнены радостным волнением. Потому что мы возвращались домой, в тот мир, которому мы принадлежим, где мы не вампиры, а ангелы света, питающиеся сиянием звезд. Пробуждаться от этого сна было больно, и я до сих пор, ложась спать, молюсь о том, чтобы он вернулся. Свет звезд напомнил мне глаза Кришны.

Рей недолго изливает горе. Когда небо на востоке начинает светлеть, мы возвращаемся в машину и отправляемся домой. Мой возлюбленный молча сидит рядом, уставившись в пустоту, и я, поглощенная мрачными мыслями, не нарушаю тишины. Мои силы на исходе, но я знаю, что сейчас не время отдыхать — до тех пор, пока у меня не будет плана, как остановить эту черную чуму, что разрастается в тысяче километров к югу. Я. не сомневаюсь, что этот злодей со страшными глазами в ближайшую ночь произведет на свет новых вампиров. Заменить тех, что я уничтожила. А те, в свою очередь, создадут своих. На счету каждый день, каждый час. Человеческий род в опасности. Кришна, молю тебя, дай мне силы погубить этого противника. Дай мне силы не погибнуть самой.

Когда Рей ложится отдохнуть, я даю ему выпить крови из моих вен, немного, только чтобы он продержался день. Но даже глоток истощает меня еще больше. Все–таки я не легла с ним рядом, когда он закрыл глаза, засыпая. Пусть смотрит сны про отца. Я расскажу ему о Лос–Анджелесе позже.

Я заезжаю к своему другу Сеймуру Дорстену. С тех пор как я уничтожила его вирус СПИДа несколькими: каплями своей крови, мы виделись дважды. Его здоровье сильно улучшилось с тех пор. У него теперь есть подружка; я говорю, что ревную, но он не верит. Я залезаю к нему через окно и бужу, скинув его с кровати на пол. После глухого удара головой о деревянный пол он радостно улыбается. Только мой Сеймур приветствует такое обращение.

— Ты мне снилась, — говорит он, с наполовину спрятанным под одеялом лицом.

— Я была одета? — спрашиваю я.

— Конечно нет. — Он садится и потирает ушибленный затылок. — Что видели глаза, голова не забудет.

— Когда это ты меня видел голой? — спрашиваю я, хотя знаю ответ.

Он хихикает в ответ. Его не одурачишь, Сеймура Великого, моего персонального Биографа. Зная силу нашей духовной связи, я спрашиваю, не провел ли он ночь за описанием моих похождений, но он качает головой. Он посмотрел со своей новой подружкой фильм и рано пошел спать.

Я рассказываю ему про Лос–Анджелес, почему я в крови.

— Ух ты! — произносит он в конце моего рассказа.

Я откидываюсь на его кровати, прислонившись головой к стене. Он продолжает сидеть на полу.

— Этим ты не отделаешься, — говорю я.

Он кивает:

— Ты хочешь, чтобы я тебе помог выяснить, откуда они берутся.

— Они происходят от того чудовища. Я хочу знать, откуда взялся он. — Я качаю головой. — Всю дорогу сюда я об этом думала, и у меня нет объяснения.

— Всему есть объяснение. Помнишь известную цитату Шерлока Холмса? Когда вы исключили все невозможное, то, что останется, каким бы невероятным оно ни казалось, должно быть истиной. — Сеймур думает, стиснув ладони. — Вампира такой силы мог создать только Якша.

— Якша мертв. Кроме того, Якша не стал бы создавать вампира. Он был связан обещанием, данным Кришне. Последние пять тысячелетий он прожил, уничтожая вампиров.

— Откуда ты знаешь, что Якша мертв? Может, он пережил взрыв.

— Очень маловероятно.

— Но не невероятно. В том–то и дело. Кроме тебя, только Якша может создавать вампиров. Если ты, конечно, не допускаешь возможности, что еще один якшини случайно зародился в трупе беременной женщины.

— Не напоминай мне о той ночи, — ворчу я.

— Ты в плохом настроении. Любой, пострадай он дважды за ночь от своего же ножа, был бы расстроен.

Я слабо улыбаюсь:

— Ты надо мной смеешься? Ты знаешь, я хочу пить. Я могла бы прямо сейчас вскрыть тебе вены и хорошенько напиться, и ты бы ничего не смог сделать.

Сеймур заинтересовался:

— Звучит соблазнительно! Мне раздеться?

Я с силой запускаю в него подушкой, чуть не снося ему голову.

— Тебе что, еще не удалось заманить в постель свою новую девчонку? В чем дело? С моей кровью в жилах ты должен уметь заполучить, кого хочешь и когда хочешь.

Он снова потирает ушибленный затылок, убеждаясь, что он будет болеть весь остаток дня.

— Откуда ты знаешь, что мы с ней еще не переспали?

— Я определю девственника за километр. Они ходят так, будто слишком долго скакали на коне. Но вернемся к нашей проблеме. Якша не создал бы этого парня. Об этом даже речи быть не может. Но в одном ты прав — только Якша мог породить его. Парадокс. Как мне в этом разобраться? И как мне уничтожить его — существо, вдвое сильней и быстрей, чем я? Скажи же мне, юный писатель, и я дам тебе дожить до того дня, когда ты предашься плотским утехам с этой девчонкой, на которую ты так глупо меня променял.

— Мне жаль, я не могу ответить на твои вопросы. Но я могу сказать тебе, где нужно искать ответы.

— Где?

— Где ты оставила последний след. Где ты в последний раз видела Якшу. Он взлетел на воздух во время того взрыва, что ты устроила у себя дома. Но даже после взрыва динамита что–то да остается. Отыщи останки, и, может быть, тогда ты узнаешь, откуда возник твой противник.

Я киваю. Он всегда рассуждает здраво.

— Но даже поняв, откуда он появился, мне нужно будет узнать, как его побороть.

— Ты узнаешь. Якша был более серьезным противником. Он знал по меньшей мере столько, сколько знаешь ты о том, что может и чего не может вам пир. Поступки выдают в этом вампире новорожденного. Он все еще познает, кто он. Он не знает свои слабые места. Найди его, уязви его слабое место, и он падет.

Я слезаю на пол и, встав на колени, целую Сеймура в губы. Потом ласково треплю его по волосам.

— Ты так веришь в меня, — говорю я. — Почему?

Он пытается шутить, но выражение его лица говорит о том, что ему не до смеха. Я чувствую, что он немного дрожит.

— Он действительно так страшен? — спрашивает Сеймур мягко.

— Да. Ты не прав, когда говоришь, что Якша был более сложным противником. По–своему Якша был заступником человеческого рода. Этот парень — психопат. Он повернут на том, чтобы уничтожить человечество. И ему это может удаться. Если я его не остановлю в ближайшее время, ничто его не остановит.

— Но ты видела его лишь мельком.

— Я заглянула ему глубоко в глаза. Я видела достаточно. Поверь моим словам.

Сеймур прикасается к моему лицу, с восхищением и любовью в глазах.

— Я верю в тебя, потому что, когда мы встретились, я был одной ногой в могиле, а ты спасла меня. В моей книге ты — герой. Разыщи его, Сита, загони его в угол. И задай ему жару. Это будет классным продолжением. — Он серьезно добавляет: — Бог тебе поможет.

Я осторожно сжимаю его ладонь, снова ощущая свою слабость, свою боль. Она меня не отпустит, пока я жива, я это знаю. Я впервые поддаюсь искушению убежать, предаться забвению. Но я знаю, что не могу, не имею права. Как и Якша, я должна выполнить свой последний долг, прежде чем вернусь в звездный рай своего сна.

Или в холодный ад. Но я ненавижу холод.

Вампиры не любят холод. Как и у змей, он затормаживает наши движения.

— Я боюсь, что ему будет помогать дьявол, — говорю я. — И я не уверена, кто сильнее.

 

Глава третья

Солнце уже высоко; я сижу в кабинете и обдумываю план действий. Шесть недель назад после взрыва в моем доме прибыли три вида специалистов: пожарные, полицейские и санитары. Мне об этом рассказал Рей. Он с ними не разговаривал; он оттащил меня в лес из их поля зрения, но я связалась с ними позже, когда пришла в сознание. Я заявила о своей полной неосведомленности об обстоятельствах и причинах взрыва. В то время они не сообщили мне об обнаружении на месте каких–либо человеческих останков. Но это, конечно, не означало, что останков не было. Полиция могла просто скрыть от меня эту информацию. Вполне возможно, что я еще под следствием по вопросам взрыва и всего, что было найдено в окрестностях.

Мне необходимо немедленно связаться с местной полицией. У медиков или в больнице должны быть останки Якши, но, если я не пойду по должным каналам и инстанциям, они мне ничего не покажут. С моими контактами и деньгами связаться с правильными людьми не составит труда, но это займет время. Пока я, задумавшись, сижу за столом, мой телефон начинает мигать. Это звонок из другого штата. Я снимаю трубку:

— Да.

— Алиса?

— Да. Агент Джоэл Дрейк. Как хорошо, что вы позвонили.

Я незамедлительно принимаю решение, воспринимая звонок от агента ФБР именно в эту минуту, как знак от Кришны. Я не верю в знаки, просто я в отчаянии.

— Я собиралась вам позвонить, — добавляю я. — Меть вещи, которые нам нужно обсудить и о которых я не упомянула вчера ночью.

— Какие именно? — с интересом спросил он.

— У меня есть подозрение, кто стоит за этими убийствами.

После некоторой паузы он спрашивает:

— Вы серьезно?

— Да. У меня есть основания.

— Какие?

— Я могу сказать вам только при личной встрече. Прилетайте сегодня днем в Портленд, я заберу вас из аэропорта. Гарантирую, что вы не пожалеете, что приехали.

— Я думал, вы сказали, что несколько дней не покинете Лос–Анджелес.

— Я обманула. Звоните в авиакомпанию и закажите билет.

Он усмехается:

— Погодите. Я не могу просто так взять и полететь в Орегон посреди расследования. Скажите, что вам известно, тогда мы сможем это обсудить.

— Нет, — говорю я твердо, — вы должны прилететь сюда.

— Почему?

— Убийца приехал сюда.

— Откуда вам это известно?

— Мне много что известно, агент Дрейк, — говорю я самым сладким голосом. — Например, то, что один из найденных вами убитых был проткнут копьем, у другого был размозжен череп, а у третьего не было ни одного целого шейного позвонка. Не спрашивайте, откуда я это знаю, и не рассказывайте своим дружкам из ФБР обо мне. По крайней мере, если хотите разрешить это дело и поставить это в заслугу себе. Подумайте об этом, Джоэл, это ваш шанс стать героем.

Он шокирован моей осведомленностью. Он задумался.

— Вы во мне ошибаетесь, Алиса. Я не хочу быть героем. Я всего лишь хочу остановить убийства.

Он говорит искренне. Мне это нравится.

— Они прекратятся, если вы приедете сюда, — говорю я.

Он закрывает глаза; я это слышу. Мой голос не выходит у него из головы. Он задается вопросом, не ведьма ли я.

— Кто вы такая? — спрашивает он,

— Это неважно. Я останусь на линии, пока вы закажете билет. Берите ближайший рейс.

— Мне нужно будет объяснить партнерам, куда я еду.

— Нет. Только мы вдвоем, вы и я, будем над этим работать. Это мое условие.

Он снова хохотнул, но уже невесело:

— Ты очень бесстрашна для молодой девушки.

— Да, я крепкий орешек, — согласилась я, вспоминая, как не более полусуток назад в мой живот вошло лезвие ножа.

Джоэл переключил меня в режим ожидания. Он вернулся на связь через несколько минут. Его самолет должен приземлиться через три часа. Мы договорились, что я встречу его у выхода из зала прибытия. Повесив трубку, я вышла из кабинета и забралась в кровать рядом с Реем. Он пошевелился и, не просыпаясь, повернулся ко мне спиной. До Портленда полтора часа пути. У меня есть девяносто минут, чтобы отдохнуть перед сражением.

У Джоэла усталый вид, когда я встречаю его в аэропорту. Не думаю, что ему довелось нормально поспать прошлой ночью. Он сразу начинает задавать вопросы, но я прошу его подождать, пока мы сядем в машину. В машине я включаю музыку, запись моей игры на фортепиано. Мы едем в направлении Мейфэра. Я все еще обдумываю, как мне подойти к делу. Поскольку все указывает на участие в деле таинственных сил, мне нет нужды секретничать.

— Кто играет? — спросил он наконец.

— Нравится?

— Музыка завораживающая, а пианист выше всяких похвал.

Правильно сказано.

— Это я.

— Серьезно?

— Вы меня уже дважды это спросили сегодня. Я всегда серьезна, агент Дрейк.

— Называй меня Джоэл. Алиса — это настоящее имя?

— А что? Ты обо мне наводил справки?

— Немного. Но мало что выяснил.

— Ты имеешь в виду, что не нашел никакой Алисы Перн в базе данных?

— Верно. Так как тебя зовут на самом деле и кто тебя научил такой виртуозной игре на фортепиано?

— Я самоучка. И я люблю, чтобы меня называли Алисой.

— Ты не ответила на мой вопрос.

— Я ответила на один из вопросов.

Он пристально смотрит на меня. В нескольких фразах я упустила контроль за своим голосом, и он выдал мой возраст. Иногда мои слова и голос похожи на живые привидения. Не только моя музыка может завораживать.

— Сколько, ты говоришь, тебе лет?

— Больше, чем мне можно дать. Ты хотел знать, откуда мне известно об убийствах.

— Среди прочего. Так ты обманула, когда сказала, что не была вчера внутри Колизея.

— Правильно. Я там была. И видела, как на арене убили троих человек.

— Ты смогла разглядеть убийцу?

— Да, достаточно хорошо.

Он делает паузу.

— Ты его знаешь?

— Нет. Но он связан с одним человеком, которого я знала когда–то. Он погиб во время взрыва в моем доме шесть недель назад. Я вызвала тебя сюда, чтобы ты помог мне разыскать останки этого человека. Мы сейчас поедем в полицейский участок Мейфэр. Я хочу попросить их открыть для тебя архив.

Он качает головой:

— Даже не думай. Ты ответишь на мои вопросы до того, как я буду тебе хоть как–нибудь помогать.

— Иначе ты меня арестуешь?

— Да.

Я едва заметно улыбаюсь:

— Этого не будет. И я не собираюсь отвечать на нее твои вопросы — только на те, которые я выберу. Тебе придется пойти мне навстречу. Ты сам сказал вчера ночью — у вас нет никаких версий. Ты в еще большем неведении, чем признаешь. Несколько человек были убиты кем–то со сверхъестественными силами. Кем–то настолько сильным, что он похож на сверхчеловека.

— Ну, это преувеличение…

Я тихо фыркаю:

— Чтобы переломать человеку все шейные позвонки, нужна огромная сила. А разве не это показало вскрытие?

Джоэл неловко ерзает на сиденье, но он весь внимание.

— Вскрытие ни одного из трупов еще не завершено.

— Но полицейский медэксперт рассказал о шее того убитого. Тебя это озадачило, разве нет?

— Да. Это меня озадачило. Но откуда тебе все это известно? — осторожно спрашивает он.

Я протягиваю руку и прикасаюсь к его ноге. У меня очень чувственное прикосновение, если я его хочу продемонстрировать, и к тому же я признаю, что Джоэл меня привлекает. Я не испытываю к нему тех же чувств, что к Рею, но я не прочь соблазнить его тайком от Рея. Побывав с десятью тысячами мужчин, я не разделяю человеческих иллюзий насчет святой верности. Но ради секса я не пойду на риск причинить боль Рею и не буду ему больше лгать. От моего прикосновения Джоэл еще больше разволновался. Мне нравятся беспокойные мальчики.

— Ты собирался что–то сказать? — спрашиваю я, не убирая руки с его бедра.

Он откашливается.

— Ты очень соблазнительна, Алиса. Особенно когда чего–то не договариваешь или пытаешься в чем–то убедить. — Он рассматривает мою руку, будто пытаясь понять, что это — бесценный бриллиант или ядовитый паук, забравшийся к нему на колено. — Но я начинаю видеть сквозь твою внешнюю оболочку.

Я убираю руку, но я не обижена:

— Так ты считаешь, что это все — внешняя оболочка?

Он качает головой:

— Где ты выросла?

Я расхохоталась:

— В джунглях! В месте, похожем на то, где происходят убийства. Я видела, как тому человеку сломали шею. Обычный человек не смог бы этого сделать. Тот, кого ты ищешь, — не обычный человек. И тот мой друг, который погиб во взрыве, тоже не был обычным. Если мы отыщем его останки, то сможем найти и твоего убийцу, — я так надеюсь. Только не спрашивай меня о том, чем они отличаются от людей, откуда у них столько силы и как взорвался мой дом. Я не отвечу.

Он не отрывает от меня глаз:

— А ты обычная, Алиса?

— А как ты считаешь?

— Нет.

Я похлопываю его по ноге:

— Хорошо. Так и продолжай считать.

Все–таки я думаю, что он уже знает обо мне слишком много. Когда все это закончится, мне придется убить Джоэл а Дрейка.

 

Глава четвертая

По пути в Мейфэр Джоэл рассказывает мне о своей жизни. В некотором смысле я выпытываю у него информацию. А может, ему нечего скрывать. Я внимательно слушаю его, и с каждым проеханным километром он нравится мне все больше, к моему собственному беспокойству. Может, таково его намерение — достичь со мной наибольшей открытости. Я думаю, он уже понял, что я более опасна, чем могу показаться с первого взгляда.

— Я вырос на ферме в Канзасе. Хотел стать агентом ФБР с тех пор, как впервые увидел тот старый телесериал, «ФБР» с Ефремом Цимбалистом–младшим в главной роли. Помнишь такой? Замечательный был сериал. Допускаю, что у меня тогда была мечта стать героем: ловить грабителей банков, отыскивать похищенных детей, задерживать серийных убийц. Но когда я окончил академию в Куантико, Вирджиния, мне поручили беловоротничковые преступления в городке Сидар–Рапидс в Айове. И двенадцать месяцев я провел, преследуя бухгалтеров. Но потом мне выпал счастливый билет. Моя домовладелица была убита. Ее зарезали ножом и закопали на кукурузном поле. Это было в конце лета. Привлекли местных полицейских, и они довольно быстро нашли тело. Они были уверены, что это сделал ее парень. Он был арестован и готов предстать перед судом. Я их все пытался убедить, что парень ее любил и никогда бы не причинил ей вреда. Они меня не слушали. ФБР и полиция — давние соперники. Даже в Лос–Анджелесе, во время нынешнего расследования, полиция постоянно утаивает от меня информацию.

Как бы то ни было, я в частном порядке обратил внимание на другого подозреваемого — шестнадцатилетнего сына убитой. Я знаю, что единственный ребенок женщины — это, по сути, маловероятный кандидат. Но я хорошо знал как бойфренда женщины, так и ее сына, — и последний был, прямо скажем, не подарок. Наркоман, способный украсть мелочь у бездомного. Я был их квартиросъемщиком и как–то поймал его за попыткой стащить радио из моей машины. Он сидел на амфетаминах. Под воздействием наркотиков он становился одержим — то был самым милым человеком на свете, то был готов выколоть тебе глаза. Он полностью потерял связь с реальностью. На похоронах матери он запел «Столько любви» группы «Led Zeppelin». Но в то же время он лукавил. За его странным поведением скрывалась вина. Я знал, что это сделал он, и, как ты любишь повторять, не спрашивай меня почему. Когда мы говорили о его матери, что–то промелькнуло в его взгляде — будто он подумал о том, как прекрасно наконец–то полностью завладеть домом.

Проблема заключалась в том, что у меня не было ни одной улики, указывающей на его причастность к преступлению. Но я продолжал за ним наблюдать в надежде на то, что он как–нибудь выдаст себя. Мне не терпелось перейти на новое место, но в нерабочие часы я был на посту. Я нутром чувствовал, что вот–вот что–то проявится.

Потом наступил Хэллоуин, и в тот вечер этот негодяй сидел у крыльца и вырезал из тыквы огромный фонарь. Когда я шел мимо к своей машине, он одарил меня тошнотворно–сладкой улыбкой; и что–то в его взгляде заставило меня обратить внимание на его нож. К этому времени парень убитой женщины был уже под следствием и проигрывал дело. Как я уже говорил, ее зарезали. И когда я посмотрел на ее сына и тыкву у него на коленях, я вспомнил, что в протоколе вскрытия упоминалось, что отметины от зубчиков лезвия на теле жертвы были на неравном расстоянии. Этот нож был необычным — у режущей стороны была неравномерная насечка.

Чтобы не показать своей заинтересованности в ноже, я небрежно махнул ему в ответ, однако на следующий день получил ордер на обыск дома. Когда я достал нож, лезвие сравнили с фотографиями, которые сделал следователь. Они совпали. Короче говоря, сына в конце концов осудили. Теперь он отбывает пожизненный срок в Айове.

— И все из–за какой–то тыквы, — добавил он.

— Все из–за одного проницательного агента, — говорю я. — И твой успех стал билетом в мир больших дел?

— Да. Начальник был доволен моей настойчивостью и поручил мне пару давних нераскрытых дел об убийствах. Я добился успеха в одном из них и получил повышение. С тех пор я работаю в Лос–Анджелесе над сложными делами об убийствах. — Он добавил, кивая: — Настойчивость — ключ к раскрытию многих тайн.

— И воображение. Зачем ты рассказал мне эту историю?

Он пожимает плечами:

— Просто разговорился с потенциальным свидетелем.

— Неправда. Ты хочешь увидеть мою реакцию на свои сказки об озарениях и интригах.

Он не удерживается от смеха:

— Что ты хочешь, Алиса? Сделать меня героем или ослом? Я поступил, как ты просила, — никому не сказал, куда я еду. Но в течение дня надо объявиться. И если я скажу, что катаюсь по Орегону с симпатичной блондинкой, это мне в заслугу не поставят.

— Так ты считаешь меня симпатичной? — спрашиваю я.

— Ты вылавливаешь ключевые слова, не так ли?

— Да, — говорю я и добавляю: — Я тоже считаю тебя симпатичным.

— Спасибо. У тебя есть парень?

— Да.

— Он нормальный?

Мою грудь пронзает приступ боли:

— Он чудесный.

— Он может подтвердить, где ты была в последние два дня?

— В этом нет нужды. Я уже сказала, что я была в Колизее и видела, как ломались шеи и пронзались торсы. Если это означает соучастие, то я, вне всякого сомнения, виновна.

— Неужели тебя не волнует, что ты рассказываешь это агенту ФБР?

— А похоже, что я волнуюсь?

— Нет. Это–то меня и волнует. — Его тон снова становится официально–деловым. — Как этот необычный человек сломал шею жертвы?

— Голыми руками.

— Но это невозможно.

— Я же просила не задавать мне таких вопросов. Давай подождем, пока доедем до Мейфэра, и посмотрим, что нам удастся выяснить у местной полиции. Тогда, быть может, я смогу рассказать тебе больше.

— Мне нужно позвонить в местный офис ФБР, чтобы те сообщили полиции о моем прибытии. Они не покажут мне дело, если я явлюсь просто так.

Я протягиваю ему свой телефон:

— Сообщи всем кому нужно, Джоэл.

Мейфэрская полиция скупа на информацию, но сообщает самое главное. Пока я, сидя в машине, слушаю разговор в участке, Джоэл узнает, что на месте взрыва нашли целое тело, а не его части, как я предполагала. Я спрашиваю себя, как смогла оболочка Якши уцелеть при взрыве. Он был самым сильным созданием на земле, но не в сравнении с несколькими ящиками динамита. Полиция говорит Джоэлу, что тело было отвезено в морг на побережье, в ста километрах к югу от Мейфэра, туда, где я сражалась с посланцами Якши — Слимом и его помощницей.

«Пожалуйста! Я не хочу умирать!»

«Тогда тебе не следовало рождаться».

Кровь Слима была горькой, как и его смерть. Да будет так.

Джоэл возвращается в машину, и я готова выслушать любое вранье о том, что ему сказали полицейские. Но ой ограничивается строгими фактами.

— Мы едем на побережье в Сисайд. — Я снова передаю ему телефон. — Скажи им, что мы скоро будем.

— Как звали твоего погибшего друга?

— Якша.

— Что это за имя такое?

— На санскрите. — Я бросаю на него быстрый взгляд. — Это имя демонического существа.

Он набирает номер морга.

— Ты умеешь выбирать компанию.

— С каждым часом все лучше, — подмигиваю я ему.

Джоэл — большая шишка из ФБР. Здесь рады показать ему любое тело из тех, что у них есть. Проблема в том, что, когда мы — теперь уже вместе — заходим в морг, нужное нам тело отсутствует. Теперь я понимаю, что от нас скрыла полиция Мейфэра. Джоэл выглядит раздраженным. У меня кружится голова. Якша все еще жив? Он создал чудовище, которое напало на меня? Если это так, то все мы обречены. Сеймур может верить в меня сколько ему угодно, но я не смогу остановить своего создателя, если он твердо решил расширить наш род. Но это не имеет смысла. Якша ждал своего конца; он был уверен в том, что умирает, выполнив веления Бога.

— Как это — тело отсутствует? Что с ним случилось? — допытывается Джоэл у рябого судебного медика. Тот в ответ качает головой. Он как ребенок, которого поймали, когда он запустил руку в корзинку со сладостями. Только по виду рук ясно, что их запускали в формалин каждое утро на протяжении последних двадцати лет. Он такой желтый, что, кажется, вирус гепатита вот–вот польется из его больших ушей. Даже я, будучи вампиром, не понимаю, почему кто–то хочет стать судебным медиком и работать весь день с трупами, пусть даже свежими и с хорошей кровью. Еще более странными мне представляются гробовщики. Однажды я заживо похоронила гробовщика — это было во Франции после Второй мировой войны — в его самом дорогостоящем гробу. Он имел неосторожность сказать, что все американцы — свиньи, чем рассердил меня. Он сам брыкался, как свинья, когда я закидывала его землей. Я люблю иногда пошалить.

— Мы точно не знаем, — отвечает медик, — но мы предполагаем, что тело было украдено.

— Отлично, — ворчит Джоэл. — Сколько тело пробыло здесь до исчезновения?

— Неделю.

— Простите, — вмешиваюсь я. — Я спецагент Перн, эксперт по судебным уликам. А вы уверены, что труп, о котором мы говорим, действительно был трупом? Что человек был мертв?

Медик моргает так, будто в глаз ему что–то попало:

— Что вы имеете в виду?

— Что этот человек просто встал и ушел, — говорю я.

— Это было бы невозможно.

— Почему? — спрашиваю я.

— Ему оторвало обе ноги, — отвечает медик. — Он был мертв. Он лежал в морозильнике все время, что пробыл здесь.

— У вас есть предположения, кто мог похитить тело? — вступил Джоэл.

Медик выпрямляется:

— Да. У нас работал некто Эдди Фендер, который исчез одновременно с трупом. Даже расчет не взял. Он работал в ночную смену, и часто без чьего–либо надзора.

— В какой должности он работал?

— Чем–то вроде санитара.

— Готовил трупы к препарированию, — хихикаю я.

— Мы никого не препарируем, агент Перн, — обиделся медик.

Джоэл примиряюще поднимает руку.

— У вас есть резюме этого парня? Заявление о приеме на работу?

Медик кивает:

— Мы передали копии документов в полицию. Но вы можете посмотреть оригиналы. Пойдемте ко мне в офис, я отыщу их в архиве.

— Сходите вы, — говорю я Джоэлу. — Я хочу остаться и осмотреть место.

— Не потревожь усопших, — отвечает Джоэл, театрально закатив глаза.

Я прохожу вглубь и осматриваю одноместные морозильные камеры. Острый нюх быстро приводит меня к той, что занимал Якша. Змеиный дух сохранился даже после смерти, даже во льду. Однако запах не тот, каким я его запомнила, будь то шесть недель или пять тысяч лет назад. Что–то не так со следами его крови в морозильной ячейке. Они каким–то образом загрязнены. По пустому пространству расходятся какие–то странные флюиды. Если Якша в самом деле мертв, то он покинул этот мир не с мыслями о Кришне, как он рассчитывал. Мое беспокойство нарастает.

Пока Джоэл занят с медиком, я иду в глубь морга и нахожу контору с секретаршей. Она забросила ноги на стол и делает себе маникюр. Мне нравится женщина, которая относится к своей работе не слишком серьезно. Эта девчонка даже не дает себе труда сесть нормально, когда я вхожу. Впрочем, некоторые воспринимают меня как подростка. Ей лет тридцать, у нее на столе журнал «Нэйшенал Инквайрер» и двухлитровая бутыль диетической пепси. Рядом с ними стоит монитор, по которому пробегают слова: «Временно неисправен!» Ее губы густо намазаны красным, а волосы высоко взбиты наподобие старинного парика. В ней килограммов десять лишнего веса, она выглядит жизнерадостной и немого кокетливой.

— Ух ты, — говорит она при виде меня. — Какая красотка! Что ты делаешь в этом богом забытом месте?

Я улыбаюсь:

— Я пришла со специальным агентом Джоэлом Дрейком. Меня зовут Алиса Перн. Мы расследуем убийство.

Теперь она–таки спускает ноги со стола:

— Ты из ФБР? А выглядишь как черлидер.

Я сажусь:

— Спасибо. А ты выглядишь как ответственный секретарь.

Она достает сигарету и отмахивается:

— Ну, конечно. А это номер–люкс. Чем могу помочь?

— Ты знала Эдди Фендера?

— Парня, который похитил мертвеца?

— А он его похитил?

Она прищуривается:

— Конечно. Он был влюблен в тот труп. — Она усмехается. — Он привлекал его больше, чем я.

— Ты общалась с Эдди?

Она наклоняется и выпускает струю дыма:

— Ты имеешь в виду, заигрывала ли я с ним? Слушай, сестренка, я бы скорее совсем лишилась мозгов, чем стала заигрывать с Эдди Фендером, если ты понимаешь, что я хочу сказать.

Я киваю:

— Как тебя зовут?

— Салли Дидрих. Я не немка, просто фамилия такая. Эдди подозревается в убийстве?

— Мы пока собираем сведения. Ты меня очень обяжешь, если расскажешь все, что знаешь о нем.

Салли присвистнула:

— Я могу тебе рассказать об этом парне такое, что тебе захочется повернуться и убежать отсюда. Слушай, у тебя найдется минута? Я бы тебе рассказала одну историю об Эдди и его отношениях с действительностью.

Я кладу ногу на ногу:

— У меня найдется много минут. Расскажи мне все, что знаешь.

— Это случилось три месяца назад. Мы взяли временную работницу, чтобы она помогла мне перерыть самые старые файлы и найти пропавшие рентгеновские снимки. Не верь копам и газетам: никакие из этих судебно–медицинских улик не годятся для суда. Мы все время путаем отчеты о вскрытии. У нас тут несколько дней пролежал один парень: так вот, в его свидетельстве о смерти было сказано, что он умер от внематочной беременности. Ладно. Эту временную звали Хитер Лонгстон, и она была просто конфетка, правда, немного тормозная. Эдди с ней флиртовал, пригласил на свидание, и она согласилась, еще когда я не успела ее предостеречь. А когда я с ней поговорила, она сказала, что чувствует себя «обязанной» пойти. Вот пример того, как она была глупа. Парень хвалит ее одежду, предлагает угостить ужином, и она уже чувствует себя обязанной. Хитер была такая девчонка, которая чувствует себя обязанной получать все, что рекламные агентства предлагают по телевизору. Я один раз была у нее дома и видела два набора различных ножей, о которых продавцы говорят, будто их можно использовать как лузу для поиска под землей воды и нефти. Так вот, Хитер пошла с Эдди — и это было то еще свиданьице! Сначала он повел ее ужинать в «Макдоналдс». Она сказала мне, что он взял три гамбургера и все. Ни напитков, ни картошки, ничего. Он ел только гамбургеры — мясо в булке. Потом он повел ее прогуляться. Догадываешься куда?

— На кладбище, — говорю я.

— Точно. Он сожрал свои гамбургеры, взял ее под руки и повел любоваться надгробиями. Хитер сказала, что он очень завелся при виде могил. Он хотел улечься на них и заняться сексом. Говорил, что она получит невероятное удовольствие. Ну, она поверила. Они занялись этим делом в двух метрах над каким–то гниющим трупом. Хитер сказала, что он неплохо целуется. Он сорвал на могиле цветы и подарил ей. Она была очень тронута, я уверена. — Салли качает головой. — Просто красота, когда сходятся двое чокнутых, а?

— Или двое уродов, — говорю я.

— Понимаю тебя. Теперь начинается вообще извращение. Эдди ведет ее к себе домой посмотреть кино и догадайся, что он предлагает?

— Порнофильмы?

Салли еще больше подается вперед. Ее большие груди сдвигают стопку бумаг, скопившихся за неделю работы, и бутыль пепси.

— Снаффы. Знаешь, что это такое?

— Да. Кино, в котором людей — обычно женщин — убивают.

— Ну, не извращенец? У Эдди была целая коллекция. Он успел показать Хитер три или четыре — я так понимаю, они обычно довольно короткие, — прежде чем она догадалась, что смотрит не последние диснеевские мультики. Тогда она встала и хотела уйти. Но проблема была в том, что Эдди ее не отпускал.

— Он угрожал причинить ей боль?

Салли почесала голову:

— Не уверена. Думаю, нет. Но вот что он сделал: связал Хитер в нише своей спальни; при этом она стояла, и на ней был только его школьный пиджак — и все. И в таком виде он заставил ее всю ночь сосать эскимо.

— Как он ее заставлял?

— Если она останавливалась, он начинал еще щекотать. Хитер очень чувствительна к щекотке. Она сосала эти эскимо до восхода солнца. Сказала, что, когда вернулась домой, ей показалось, что она проглотила пол–литра новокаина.

— Но больше он никакого вреда ей не причинил?

— Запястья натерло веревками, а в остальном все было нормально. Я уговаривала ее пойти в полицию и рассказать об этом, но она отказалась. Она хотела снова встретиться с ним! Я ответила: ни в коем случае. Я нашла Эдди и сказала ему, что, если он еще раз увидится с Хитер, я сама пойду в полицию и расскажу о его коллекции порнонасилия. Ты ведь знаешь, эти фильмы противозаконны. Конечно, знаешь! Ты ведь работаешь на ФБР. Извини, я как–то даже забыла об этом. Ты тут сидишь, совсем молоденькая и все такое. В общем, Эдди от нее отстал, потому что боялся потерять работу. Бог мой, говорю тебе: этот парень был рожден, чтобы работать с мертвыми. Можно было подумать, что это для него куклы Барби.

— Ты говорила, что он любил труп, который был похищен. Что ты имела в виду?

— Он всегда с ним дурачился.

— Как именно дурачился?

— Не знаю. Просто всегда его утаскивал.

— И никто не говорил ему перестать дурачиться?

Салли хихикает:

— Нет! Труп никогда не жаловался,

Я на секунду замолкаю, чтобы все это переварить. Если он дурачился с останками Якши, значит, мог дурачиться и с его кровью. Могла ли кровь мертвого вампира сотворить нового вампира? Я не знаю.

— Он больше не приставал к Хитер? — спрашиваю я.

— Нет.

— Тебе он как–то мстил за то, что ты угрожала ему?

Салли задумалась. Ее природная веселость дала сбой.

— Точно не знаю. У меня была старая кошка, Сивилла, она жила у меня с самого своего рождения. Я была к ней очень привязана. Через два дня после того, как я поговорила с Эдди, я нашла ее во дворе мертвой.

— Как она умерла?

— Я не знаю. На ней не было никаких следов. Я не носила ее в ветеринарку на вскрытие. — Она поеживается. — Все, хватит об этом. Ты понимаешь.

— Понимаю. Мне жаль твою кошку. Скажи, у Эдди были странные зеленые глаза, костлявые руки и шрамы от угрей на лице?

Салли кивает:

— Да, это он. Он кого–нибудь убил?

Я встаю. Я не чувствую никакого облегчения от того, что выяснила, кто мой клиент. Он еще хуже, чем я опасалась.

— Да, — говорю я. — Он теперь сам делает фильмы с убийствами.

 

Глава пятая

Мы сидим одни на краю пирса «Уотер Коув», куда Слим и его люди пришли за мной вооруженные до зубов и с наручниками, которые невозможно было разорвать. В такую погоду вряд ли кто захочет устроить пикник, но мы тепло одеты. Мы едим рыбу и чипсы и кормим птиц. Яркое солнце отражается от водной глади, и в воздухе стоит сильный запах соли. На мне темные очки и шляпа. Мне нравятся шляпы, красные и черные.

Я впервые увидела море, когда уже была вампиром. Поэтому я не знаю, каким его видят смертные. Рыбы, водоросли, раковины — я их вижу даже в темной воде. Для меня океан — это огромный аквариум, с обильной и хорошо видимой жизнью и пищей. В моменты очень сильной жажды мне доводилось пить кровь рыб, даже акул. Однажды в семнадцатом веке у побережья, которое сейчас известно как Биг–Сюр, я даже убила большую белую акулу, но не ради еды. Эта тварь хотела откусить мне ноги.

Я думаю о Якше, оставшемся без ног.

И задаю себе нереальный вопрос.

Может ли он еще быть жив?

Джоэл держит в руке добытые у судебного медика бумаги. Это подробности об Эдварде Фендере — Эдди. Через несколько минут я избавлю его от этих бумаг. Но сначала я хочу поговорить с ним, потому что не хочу, чтобы разговорился он. Честно сказать, и не хочу его убивать. Он хороший человек — я вижу это. Ему интереснее помогать людям, чем срывать аплодисменты. Но чтобы убедить его держать рот на замке, мне надо еще больше рассказать ему о враге и о себе. Тогда у меня будет еще больше причин его убить. Вот в чем парадокс. Такова жизнь. Так она устроена божьим промыслом. Думаю, я однажды встречалась с Богом. Он был большим проказником.

Я скажу такие вещи, какие никогда не должна говорить ни одному смертному. Потому что я расстроена, я ощущаю собственную смертность. Это чувство позволяет мне быть опрометчивой.

— Ты здесь часто бываешь? — спрашивает Джоэл, имея в виду «Уотер Коув», находящийся в тридцати километрах к югу от Мейфэра. — Или ездишь дальше на побережье?

— Нет. — Слабость неотступно преследует меня, как вторая тень. Если я скоро — и много — не выпью, то не смогу вернуться сегодня в Лос–Анджелес. — Почему ты спрашиваешь?

— Просто я вспомнил, как ты рассказала, что твой дом был взорван шесть недель назад. По странному совпадению, в то же время на побережье прошла серия жестоких убийств. Если память мне не изменяет, они случились за день до того, как ты лишилась дома.

— У тебя хорошая память.

Он ждет, что я разовью мысль, но я молчу.

— Вы с твоим другом были связаны и с этими убийствами? — спрашивает он.

Я смотрю на него сквозь темные линзы.

— Почему ты спрашиваешь?

— Среди убитых на автозаправке на побережье была женщина. Ей раскроили череп ударом страшной силы. Мне об этом сказал судебный медик. Он сказал, что на это способно только чудовище. — Он делает паузу и добавляет: — То, как она погибла, напоминает мне происходящее в Лос–Анджелесе.

Я даю птице кусочек жареной картошки. Животные, как правило, любят меня, если я за ними не гоняюсь.

— Ты думаешь, что я чудовище, Джоэл?

— Не надо все время отвечать вопросом на вопрос.

— Но любой ответ ведет к следующему вопросу. — Я пожимаю плечами. — Мне не хочется обсуждать с тобой историю моей жизни.

— Ты там была той ночью, когда погибли эти люди?

Я делаю паузу:

— Да.

Он собирается с духом:

— Это твой друг убил ту женщину?

Мою картошку склевывает белый голубь. Я отряхиваю ладони о юбку.

— Нет. Мой друг послал ту женщину убить меня.

— Хорош друг.

— У него были на то причины.

Джоэл вздыхает:

— От тебя ничего не добьешься. Просто скажи то, что ты пытаешься сказать, и покончим с этим.

— Эдди Фендер из таких людей, как мы.

— Ты этого не знаешь.

— Знаю. Для меня это факт. И еще одно. Ты мне правишься, и я не хочу, чтобы ты пострадал. Ты должен оставить Эдди мне.

Он фыркает:

— Ну да. Спасибо, Алиса, но я сам могу позаботиться о себе.

Я касаюсь его руки и ловлю его взгляд через свои темные очки.

— Ты не понимаешь, чему противостоишь. Ты не понимаешь меня. — Кончики моих пальцев скользят по рукаву его куртки. Я беру его за руку. Несмотря на всю мою слабость, его близость возбуждает. Хотя я даже не стараюсь, мой взгляд размягчает его. Лучше его целовать, думаю я, а не убивать. Но тут я вспоминаю о Рее, которого я люблю. Он скоро проснется. Солнце приближается к горизонту. Лицо Джоэла освещает оранжевый свет, словно он сидит в опустевшем чистилище, где проклятых и спасенных уже разделили пять тысяч лет назад. Он сидит рядом со мной, но я не могу слишком глубоко пустить его в свой мир, не уничтожив его мир, как это случилось с Реем, Но я должна вселить в него страх, да, и глубокий страх. Я добавляю: — Это я убила ту женщину.

Он нервно улыбается:

— Конечно. И как ты это сделала? Голыми руками?

Я беру его ладонь:

— Да.

— Алиса.

— Сита. Меня зовут Сита.

— А почему ты называешь себя Алисой?

Я пожимаю плечами:

— Это просто имя. Ситой меня называют только те, кто мне дорог.

— А как мне тебя называть?

Я печально улыбаюсь:

— А как бы ты предпочел называть убийцу?

Он убирает свою руку и минуту смотрит на океан.

— Иногда мне кажется, что у тебя психическое; расстройство. Но ты слишком собранна, чтобы тебя можно было назвать неуравновешенной.

— Спасибо.

— Ты ведь это не всерьез говоришь, что убила ту женщину?

Я без всякого выражения говорю:

— Это случилось на углу Фраер и Тадс. Женщина была найдена на полу женского туалета. Ее мозги тоже были на полу. Как ты и говоришь, ее голова была проломлена, передняя ее часть. Потому что я схватила ее сзади, когда ударила лицом об стену. — Я потягиваю «колу». — Судебный медик рассказал тебе эти подробности?

Судя по окаменевшему лицу Джоэла, медик просветил его по поводу некоторых фактов. Он не может оторвать от меня взгляд. Ему, я знаю, мои глаза кажутся большими, как море, и черными, как самая глубокая подземная пещера. Под океаном лежит расплавленная земная мантия. А за моими глазами, я думаю, он ощущает вечный огонь. Но он дрожит, и я понимаю почему. От моих слов веет таким холодом.

— Это правда, — шепчет он.

— Да, я не нормальная. — Я встаю и, не успевает он и глазом моргнуть, выхватываю у него из руки бумаги. Мой взгляд пронзает его. — Иди домой, Джоэл, где бы ты ни жил. Не пытайся преследовать меня. Никому не говори обо мне. Если заговоришь, я об этом узнаю и приду за тобой. Тебе этого не надо, как не надо гоняться за этим убийцей. Он такой же, как я, и в то же время не такой. Мы оба жестоки, но его жестокость беспричинна, и в ней нет доброты. Да, я убила ту женщину, но не по злому умыслу. Когда мне это подходит, я могу быть очень доброй. Но если меня загоняют в угол, я становлюсь такой же опасной, как этот Эдди. Понимаешь, я должна прижать его в особом месте и при особых условиях. Только так его можно остановить. Но тебе там быть нельзя. Если ты там будешь, то умрешь. Ты в любом случае умрешь, если не оставишь меня в покое. Ты понимаешь?

Он уставился на меня, словно я — деформированный призрак, пытающийся материализоваться из неведомого ему мира.

— Нет, — бормочет он.

Я на шаг отступаю:

— Попробуй арестовать меня.

— А?

— Арестуй меня. Я призналась, что голыми руками убила женщину, Я знаю такие подробности преступления, которые могут быть известны только убийце. Твоя обязанность как агента ФБР — арестовать меня. Достань пистолет и зачитай мне мои права. Быстро!

Мой сверлящий взгляд устроил короткое замыкание в его мозгу. Но он проявляет стойкость и в самом деле достает пистолет и наводит на меня.

— Ты арестована, — говорит он.

Я выбиваю пистолет. Он падает в воду в ста метрах от нас. Но Джоэл понимает лишь, что пистолета нет. Его ошеломленное лицо бледнеет даже в рубиновом свете заката.

— Вот видишь, — мягко говорю я. — Ты не можешь играть со мной в эти игры. У тебя нет для этого необходимого снаряжения. Твое оружие лежит на дне моря. Поверь мне, Джоэл, доверься мне, иначе; ты окажешься на дне могилы. — Я похлопываю его по плечу и начинаю уходить. — Скоро придет автобус. Остановка у въезда на пирс. Прощай.

 

Глава шестая

Рей не должен ехать со мной в Лос–Анджелес. Я чувствую это сердцем. Но когда, после заката и его пробуждения, я объясняю ему, что там происходит, он настаивает на том, чтобы поехать со мной. Как он содрогается при мысли о других вампирах! Как его ужас разбивает мне сердце, хотя умом я и разделяю его мнение. Действительно, он все еще воспринимает нас как зло. Но, говорит он, двое сильнее одного, и эта его арифметика имеет смысл. Очень может быть, что в критический момент он понадобится. К тому же я знаю, что, если не возьму его с собой, он проведет еще одну ночь без еды. Не знаю, как много ночей он сможет прожить так. Я могу протянуть без крови шесть месяцев. Если только при этом другие вампиры не бросают в меня ножи.

Спеша добраться до Лос–Анджелеса, мы натощак летим на юг в моем реактивном «Лиэре». Но как только мы приземляемся, я говорю Рею, что прежде всего мы идем на охоту. Он соглашается нехотя, и мне приходится пообещать ему, что мы никому не причиним вреда. Это обещание я тоже даю неохотно. Вскрывая большие вены, я никогда не знаю, какие могут последовать осложнения.

Мы едем на пляж Зума к северу от Малибу. Пляжи всегда были для меня излюбленным местом для поиска жертв. Много туристов из других штатов, бездомных, пьяниц — тех, кого не сразу хватаются. Конечно, сейчас я редко убиваю свои продовольственные пайки — то ли с тех пор, как начала верить в чудеса, то ли полюбив своего неуступчивого графя Дракулу, не знаю, что случилось раньше. Между прочим, однажды я встречалась с реальным Владом Сажателем–на–кол, который стал прототипом графа Дракулы. Это случилось в пятнадцатом веке в Трансильвании во время войны с оттоманскими турками. Забудьте истории о его ужасающих клыках. Ему просто понадобился бы хороший современный дантист. У него были гнилые зубы и жуткий запах изо рта. Он был не вампиром, а просто католическим фанатиком, помешанным на отсечении голов. Он, впрочем, пригласил меня прокатиться в своей карете. Необычных мужчин тянет ко мне.

Мы едем на север по прибрежному шоссе, и я вижу на пляже молодую парочку, которая занимается любовью на спальных мешках. Больше на пляже, по крайней мере в радиусе полукилометра, нет ни души. Для меня они выглядят как хороший ужин, но Рей сомневается. Он всегда сомневается. Клянусь, если бы мы были нормальной парой и ходили в рестораны, ему бы никогда не нравились меню. Будучи вампиром, нельзя привередничать. Правда, можно задаться вопросом: а как насчет болезней крови? Как насчет СПИДа? Это не имеет никакого значения. Ни одна из этих болезней нам не страшна. Наша кровь — это ферментированный черный суп; что бы мы ни высосали, вонзив зубы, она все до последнего перерабатывает и усваивает. Что касается этой парочки, то они выглядят здоровыми и счастливыми, такой тип крови я и предпочитаю. Это верно, что я чувствительна к «жизненным флюидам» тех, кем кормлюсь. Однажды я пила кровь известного рэп–певца — так потом у меня неделю болела голова.

— Что ты имеешь против них? — спрашиваю я Рея, когда мы останавливаемся в сотне метров от них. Они остаются позади и ниже нас, рядом с полосой прибоя. Волны, большие и частые, накатывают на берег.

— Они ненамного старше меня, — говорит он.

— Да? А ты бы предпочел восьмидесятилетних?

— Ты не понимаешь.

— Я прекрасно понимаю. Они напоминают тебе о жизни, которую ты оставил. Но мне нужна кровь. Мне не надо тебе это объяснять. Прошлой ночью мне нанесли две серьезные раны, а потом, когда я вернулась домой, мне еще пришлось кормить тебя.

— Я не просил кормить меня.

Я всплескиваю руками:

— И не просил, чтобы я наблюдала, как ты умрешь. Пожалуйста, Рей, давай покончим с этим поскорее и займемся тем, ради чего сюда приехали.

— А как мы это устроим?

Я открываю дверь машины:

— Никак. Мы просто подбежим, схватим их и начнем пить их кровь.

Рей хватает меня за руку:

— Нет. Они будут в ужасе. Они побегут в полицию.

— У полиции этого города есть более важные дела, чем парочка истеричных двадцатилеток.

Рей упрямится:

— У тебя уйдет всего несколько секунд, чтобы их расслабить и загипнотизировать. Тогда они не будут страдать.

Я выхожу из машины и сердито смотрю на него:

— Ты бы предпочел, чтобы страдала я.

Рей неохотно выбирается из машины со своей стороны:

— Нет, Сита. Я бы предпочел поститься.

Я обхожу машину и беру его за руку — симпатичная молодая пара на невинной прогулке. Но настроение у меня испорчено.

— Ты бы предпочел, чтобы страдала я, — повторяю я.

Когда мы приближаемся, белокурая парочка даже не поднимает глаз — настолько они увлечены анатомией друг друга. Я бросаю на Рея еще один недовольный взгляд. «Что, ты хочешь, чтобы я их загипнотизировала?» Он пожимает плечами — он хотел бы для них анестезии перед тем, как прокусить им вены. Мое терпение истощилось. Подбежав к разгоряченным парню и девушке, я наклоняюсь и вырываю из–под них спальный мешок. Они взлетают на метр в воздух — в буквальном смысле. Они смотрят на меня так, словно я могу их укусить. А вот и могу.

— Это ограбление, — говорю я. — Необычное ограбление. Вы не пострадаете и не лишитесь денег. Но вы должны оказать нам огромную услугу. Оставайтесь спокойными, и мы всё закончим за десять минут.

Они не остаются спокойными. Мне плевать. Я хватаю девушку и бросаю ее Рею, а сама берусь за парня. Я стягиваю ему руки за спиной и держу их одной рукой. Меня не тревожит, что он открывает рот и громко зовет на помощь. При грохоте прибоя никто его не услышит. А если бы кто и услышал, то какая разница? Это Лос–Анджелес: здесь может произойти землетрясение, а люди подумают, что это Гармоническая Конвергенция. Небольшой крик на пляже Зума никогда никого не тревожил. Но все же я закрываю парню рот своей свободной рукой.

— Я предпочитаю ужинать в тишине, — говорю я. Оборачиваясь на Рея, который борется с девушкой, я делаю ему замечание: — Ты тянешь, и от этого только хуже.

— Я делаю, как мне надо, — говорит он.

— Хм, — ворчливо произношу я. Я закрываю глаза, длинным ногтем большого пальца вскрываю иену на шее, впиваюсь губами в рану и жадно сосу. Я попала в сонную артерию. Кровь льется мне в рот, как шоколад на мороженое. Мой молодой человек обмякает в моих руках и начинает наслаждаться. И для меня, и для моей жертвы высасывание крови может быть очень сладострастным. Я знаю, что он чувствует, будто каждую клеточку его тела ласкают тысячи пальцев. А мне его кровь кажется теплой пульсирующей рекой. Но если я захочу, то могу сделать кормление просто ужасным для своей жертвы. Например, когда я закончила со Слимом, он чувствовал, что адские муки были бы желанной заменой.

Конечно, ни одна из моих жертв не становится вампиром просто из–за того, что ее укусили. Чтобы произошла трансформация, нужен массированный обмен кровью. Интересно, есть ли у Эдди Фендера иголки и шприцы.

Я так захвачена восстановлением своих сил, что не сразу замечаю, что нас трое, хотя должно быть четверо. Открыв глаза, я вижу, что девушка Рея сбежала. Она молча и очень быстро бежит вдоль пляжа по направлению к бетонной лестнице, которая выведет ее через огораживающие пляж валуны на прибрежное шоссе.

— Что за черт! — говорю я Рею.

Он пожимает плечами:

— Она укусила меня за руку.

— Догони ее. Нет, я сама догоню. — Я передаю ему своего счастливчика. — Заканчивай с ним. Он потянет еще на пол–литра.

Рей колеблется, принимая юношу:

— Он обессилен.

— Беспокойся о собственной силе! — кричу я через плечо, бросаясь за девушкой. Она в ста метрах и готова прыгнуть на ступени — удивительно, что она еще не кричит. Должно быть, она в шоке. Она всего в трех метрах от шоссе, когда я настигаю ее и стаскиваю вниз по ступеням. Однако она сопротивляется сильнее, чем я предполагала. Она выкручивается и сильно бьет меня кулаком в грудь. К моему великому изумлению, мне больно. Она ударила меня точно в то место, где мое сердце пронзил кол. Но я не ослабляю хватку.

— Тебе будет больно, сестричка, — говорю я, когда она в ужасе смотрит на меня.

Моя правая рука удерживает ее руки, а левая закрывает ей рот. Снова ноготь большого пальца вскрывает ей шейную вену. Но теперь жажда крови еще сильнее, и я сосу красную струю, словно эликсир самого бессмертия. Но бессмертие вампиру дарует не материальное, не флюиды или частицы крови. Это сама жизнь — субстанция, которую никогда и никакой ученый не способен воспроизвести в лаборатории, — и любой другой источник питания меркнет по сравнению с ней. Но высасывание крови этой девушки обращается не в эротику, а в жадность. Словно пытаясь утопить всю свою боль и измождение в одном глотке, я пью из этой девушки так, как будто ее жизнь — это мое вознаграждение за всех злодеев, которых мне придется наказать.

Моя жажда сбивает меня с толку. Мой огромный опыт меня подводит. Я вдруг чувствую, что Рей трясет меня и требует отпустить девушку. Открывая глаза, я вижу, что юноша спокойно лежит на песке, все в тех же ста метрах от меня, и во сне забывает нежданную встречу с творениями ночи. Он проснется с сильной головной болью, только и всего. С девушкой все иначе. Она страшно бледна, холодна как песок, на котором мы стоим, и хрипит. Ее сердце едва дрожит в груди. Я наклоняюсь и кладу ее спиной на песок. Рей опускается на колени и качает головой. Мой промах стал для него горьким десертом.

— Я не нарочно, — говорю я. — Меня занесло.

— Она выживет? — спрашивает Рей.

Я кладу ладонь ей на грудь, и биение ее пульса говорит мне больше, чем могло бы определить самое современное оборудование интенсивной терапии. Только теперь я замечаю, что сердце девушки в шрамах — они на правой аорте, возможно, из–за перенесенной в детстве болезни. Я не то чтобы совсем осушила ее. Но выпила больше, чем следовало, а тут еще ослабленный организм. Я знаю, что она не выкарабкается.

— Дело плохо, — говорю я.

Рей берет ее за руку. Меня он не брал за руку больше месяца.

— Ты что–нибудь можешь для нее сделать? — спрашивает он с болью в голосе.

Я развожу руками:

— Что я могу? Я не могу вернуть ей забранную кровь. Все кончено — давай убираться отсюда.

— Нет! Мы не можем ее бросить. Используй свою силу. Спаси ее. Ты ведь спасла меня.

Я на секунду закрываю глаза:

— Я спасла тебя, изменив тебя. Я не могу изменить ее.

— Но она умрет.

Я смотрю на него поверх своей работы:

— Да. Все, кто рождаются, умирают.

Он не хочет с этим смириться.

— Мы должны отвезти ее в больницу. — Он собирается ее поднять. — Они сделают ей переливание; крови. Она сможет выжить.

Я останавливаю его, медленно и мягко отводя его руки от тела девушки. Я скрещиваю ее руки у нее на груди и слушаю, как ее сердце начинает давать сбои. Но при этом я продолжаю смотреть на Рея, ища в выражении его лица признаки ненависти или осознания того, что существо, с которым ему суждено провести остаток вечности, — действительно ведьма. Но у Рея просто скорбный вид, и от этого мне только хуже.

— Она не выживет, — говорю я. — Она не доедет до больницы. У нее слабое сердце. Я сначала этого не заметила. Меня мучила жажда, и я забылась. Иногда такое случается. Я не совершенна. Это не совершенный мир. Если это будет для тебя каким–то утешением, поверь, мне жаль, что так случилось. Если бы я могла излечить ее, я бы это сделала. Но Кришна не дал мне такой способности. — Я добавляю: — Я могу только убивать.

Рей с минуту прислушивается к дыханию девушки. Она и дышит всего минуту. Девушка издает слабый сдавленный звук, и ее спина аркой выгибается над песком. Она замолкает и больше не двигается. Я молча беру Рея за руку и веду к машине. Я давно поняла, что смерть не обсуждается. Это все равно что говорить о тьме. Обе темы приводят только в замешательство — особенно нас, которые обречены жить в ночи. Все, кто рождаются, умирают, вспоминаю я слова Кришны. Все, кто умирают, рождаются заново. В этой глубокой мудрости он нашел слова утешения для тех, кто родился в Кали–Югу, — в век, в котором мы живем, темный век. Но странно: когда мы садимся в машину и уезжаем, я не могу вспомнить его глаза, не могу вспомнить в точности, как они выглядели. Небо в тумане. Звезды, луна — они не видны. Я не могу думать о том, как это — быть молодым. Все действительно погружено во тьму.

 

Глава седьмая

Когда я встретилась с частный детективом Майклом Райли, отцом Рея, он говорил мне о моем прежнем жилище. Пытаясь произвести на меня впечатление тем, как много он знает о моем состоянии.

«Прежде чем переехать в Мейфэр, вы жили в Лос–Анджелесе, в Беверли–Хиллс, если быть точнее, в доме 256 по Гроув–стрит. Это поместье в полторы тысячи квадратных метров с двумя бассейнами, теннисным кортом, сауной и маленькой обсерваторией. Оно стоит шесть с половиной миллионов долларов. До настоящего времени вы числитесь единственным владельцем, мисс Перн».

И Райли впечатлил меня своими знаниями. Это было одной из главных причин, почему я его убила. Именно в этот дом мы едем после пляжа Зума. Мистер Райли забыл упомянуть о глубоком подвале в особняке. Здесь я держу свой арсенал самого совершенного оружия: автоматы «узи», гранатометы, мощные снайперские винтовки с оптическим прицелом, пистолеты десятого калибра с глушителями — эти игрушки легко купить на черном рынке в любой стране Ближнего Востока. Загружая машину, я ощущаю себя Рэмбо, который, должно быть, в прежней жизни был вампиром. Мне нравится, как этот парень ломает людям шеи. Рей в замешательстве смотрит, как я загружаю оружие.

— Знаешь, — говорит он, — я даже никогда не стрелял.

Это проблема. Если он вампир, это еще не значит, что он настоящий костолом, хотя мог бы быстро им стать после пары уроков. Что до меня, то я практиковалась со всеми видами оружия, какое только у меня есть. У меня такая квалификация, что я использую его на полную мощность.

— Хотя бы не прострели себе ноги, — говорю я.

— Я думал, ты скажешь — не застрели меня.

— И это тоже, — говорю я, испытывая неприятные чувства.

В заявлении о приеме на работу и в резюме Эдварда Фендера значится только один постоянный адрес, и это адрес его матери. Я верю, что он правильный. Дом миссис Фендер находится всего в шести километрах к западу от Колизея, в Инглвуде, пригороде Лос–Анджелеса. Когда мы останавливаемся перед ее домом, на часах четверть десятого. Я опускаю стекло, велю Рею сидеть тихо и внимательно слушаю, что происходит в доме. Телевизор включен на программе «Колесо фортуны». Пожилая женщина сидит в кресле–качалке и читает журнал. У нее слабые легкие, и она сухо подкашливает. Переднее окно полуоткрыто. Внутри дома пыльно и не прибрано. Пахнет плохим здоровьем и людьми–змеями. Недавно в доме был вампир, но сейчас его нет. Теперь я абсолютно уверена, что чудовище, которое я ищу, живет здесь.

— Он был здесь меньше двух часов назад, — шепчу я Рею.

— Он где–то поблизости?

— Нет. Но может появиться очень быстро. Он по крайней мере вдвое быстрее меня. Я собираюсь поговорить с этой женщиной наедине. Я хочу, чтобы ты припарковался дальше по улице, так, чтобы тебя не было видно. Если ты увидишь, что кто–то подходит к дому, не пытайся меня предупредить. Уезжай. Я узнаю, что он идет. Я им займусь. Ты понял?

Рей развеселился:

— Я что, в армии? Я должен выполнять твои приказы?

Я беру его за руку:

— Это серьезно, Рей. В такой ситуации ты не можешь мне помочь. Можешь только навредить. — Я отпускаю его и кладу в карман пальто маленький револьвер. — Мне надо лишь всадить ему в мозги пару пуль, и он больше не сможет делать новых вампиров. Потом мы займемся остальными. С ними все будет просто — как съесть кусок пирожного.

— Тебе нравится пирожное, Сита?

Это вызывает у меня улыбку:

— Конечно. Особенно с мороженым.

— Ты мне не говорила, когда у тебя день рождения. Ты знаешь когда?

— Да. — Я тянусь и целую его. — Это день, когда я встретила тебя. В тот день я заново родилась.

Он отвечает мне поцелуем и берет за руку, когда я начинаю выходить из машины.

— Ты знаешь, я тебя не виню.

Я киваю, хотя не вполне ему верю:

— Я знаю.

Женщина выходит сразу же, как только я постучала, и теперь стоит за рваной сеткой второй двери. У нее седые волосы и неухоженное лицо. Ее руки отмечены признаками подагры, а пальцы хватают воздух как лапы голодной крысы. У нее пустые серые глаза, которые выглядят так, словно десятки лет смотрели черно–белый телевизор. Они почти ничего не выражают за исключением разве что циничного презрения. Ее халат весь перепачкан едой и пятнами крови. Некоторые из этих пятен еще свежие. У нее на шее еще не зажившие ранки.

Ее сын пьет ее кровь.

Я быстро улыбаюсь:

— Здравствуйте. Миссис Фендер? Я — Кэти Гибсон, подруга вашего сына. Он дома?

Моя красота и хорошие манеры обескураживают ее. Я содрогаюсь при мысли о том, каких женщин Эдди обычно приводит домой к маме.

— Нет. Он работает в ночную смену и будет поздно. — Она делает паузу и критически оглядывает меня. — Как, вы сказали, вас зовут?

— Кэти. — У меня нежный, мягкий и до странного убедительный голос. — Я не планировала заходить так поздно. Надеюсь, я вас не побеспокоила?

Она пожимает плечами:

— Я смотрела телевизор. Почему Эдди никогда раньше вас не упоминал?

Я смотрю на нее:

— Мы познакомились всего несколько дней назад. Нас познакомил мой брат. — Я добавляю: — Он работает вместе с Эдди.

— В клинике?

Женщина пытается подловить меня. Я хмурюсь:

— Эдди не работает в клинике.

Женщина слегка расслабляется:

— На складе?

— Да, на складе.

Моя улыбка становится шире. Мой взгляд глубже; проникает в нее. Эта женщина психически не устойчива. У нее есть тайные извращения. Она не дрожит под моим взглядом. Она любит молодых девушек, даже маленьких девочек, насколько мне известно. Интересно, как насчет мистера Фендера. Я спрашиваю:

— Можно мне войти?

— Простите?

— Мне нужно позвонить. Можно, я позвоню с вашего телефона? — Я добавляю: — Не бойтесь, я не кусаюсь.

Я попала в точку. Она любит, когда ее кусают. Сын пьет ее кровь с ее согласия. Даже я, бессмертное чудовище, никогда не доходила до инцестных отношений. Конечно, мы не говорим об инцесте в буквальном смысле слова. Но нормальным людям здесь не место. Она открывает сетчатую дверь.

— Конечно, — говорит она. — Пожалуйста, входите. Кому вы хотите звонить?

— Брату.

— О.

Я вхожу внутрь, обоняние напряжено. Эдди недавно спал в этом доме. Она, должно быть, позволяет ему спать днями, не спрашивая насчет непереносимости солнца. Я надеюсь, что моя терпимость к солнцу станет козырем в игре против этого создания. Даже Якша, во много раз более сильный, чем я, с гораздо большим трудом переносил солнце. Я молю про себя, чтобы Эдди не мог в дневные часы выходить из дома без защитного экрана силой не меньше ста единиц, как это делает Рей.

Хотя мои органы чувств изучают обстановку внутри дома, мои уши «остаются» снаружи. Я больше не могу позволить захватить себя врасплох, как уже бывало. Миссис Фендер ведет меня к телефону около своей качалки. Ее чтиво частично накрыто грязным кухонным полотенцем — это старый выпуск «Мэд Мэгэзин». Вообще–то «Мэд Мэгэзин» мне нравится.

Я набираю несуществующий номер и говорю ни с кем. Я в доме Эдди. Его здесь нет. Я на несколько минут опоздаю. До свидания. Положив трубку, я снова пристально смотрю на женщину.

— Эдди сегодня вечером сюда звонил? — спрашиваю я.

— Нет. С чего бы ему звонить? Он ушел всего пару часов назад.

Я делаю шаг к ней:

— И никто не звонил?

— Нет.

— Она лжет. Звонили из ФБР, возможно, сам Джоэл. Но ни Джоэла, ни кого бы то ни было еще — за исключением самого Эдди — в доме в последнее время не было. Я бы учуяла их запах. Рано или поздно власти захватят этот дом. Ничего особенного при этом может и не произойти. Эдди нелегко заманить в ловушку, и он уж точно не встречается со своим войском в этом доме. Ключевое место — это склад. Мне нужен адрес. Я делаю еще один шаг вперед, заставляя женщину сдвинуться в простенок, отделяющий убогую гостиную от замусоренной кухни. Мои глаза захватывают ее, это все, что она видит. Времени на тонкую обработку нет. В ее груди нарастает и страх, и благоговение. У нее злая, но слабая воля. Я останавливаюсь всего в полуметре от нее.

— Я сейчас собираюсь навестить Эдди, — мягко говорю я. — Скажите, как отсюда проще всего добраться до склада.

Она говорит безучастно:

— По бульвару Хоторп на восток к Вашингтон. Потом направо по Уинстон. — Она моргает и кашляет. — Это там.

Я придвигаю свое лицо к ее лицу. Она вдыхает мое дыхание, мой одуряющий запах.

— Ты не запомнишь, что я здесь была. Нет никакой Кэти Гибсон. Нет никакой красивой блондинки. Никто не приезжал. Даже из ФБР не звонили. Но если они позвонят, скажешь им, что давно ничего не слышала о своем сыне. — Я кладу ладонь на лоб женщине и шепчу ей на ухо: — Ты меня поняла?

Она уставилась в пустоту:

— Да.

— Хорошо. — Мои губы скользят по ее шее, но я не кусаю. Но если Эдди еще раз меня разозлит, то, клянусь, я задушу его мать у него на глазах. — До свидания, миссис Фендер.

Уходя из дома, я чувствую холодную волну воздуха из задних комнат. Чувствую вибрацию компрессора и запах охладителя. В доме близ одной из задних спален есть большой холодильник. Я почти готова развернуться и проверить. Но я внедрила свои предложения, и мое возвращение может нарушить деликатное иллюзорное состояние женщины. К тому же я знаю, где расположен склад, а найти Эдди — это сейчас главное для меня. Если понадобится, я смогу позже вернуться и обыскать часть дома.

 

Глава восьмая

— Расскажи мне о своем муже Раме, — говорит Рей, когда мы едем к складу. — И о дочери Лалите.

Просьба меня удивляет:

— Это было давно.

— Но ведь ты все помнишь?

— Да, — я минуту сижу молча. — Когда мы встретились, мне было почти двадцать. В нашу часть Индии, которая сейчас называется Раджастан, три–четыре раза в год наезжали купцы. Мы жили между пустыней и джунглями. Купцы продавали нам шляпы для защиты от солнца и настои трав, чтобы избавиться от насекомых. Рама был сыном одного из таких купцов. Я впервые увидела его у реки, которая протекала рядом с нашей деревней. Он учил ребенка запускать воздушного змея. В те времена у нас были змеи. Это мы их изобрели, а не китайцы. — Я качаю головой. — Когда я его увидела, я сразу все поняла.

Рей знает ответ, но все равно спрашивает, чтобы в свете того, что случилось на пляже, сделать акцент на моей человечности.

— Что поняла?

— Что люблю его. — Я улыбаюсь своим воспоминаниям. — Он был назван в честь более ранней инкарнации бога Вишну — восьмого аватара, или инкарнации бога. Бог Рама был женат на богине Сите. Предполагалось, что Кришна был девятым аватаром. Я поклонялась богу Вишну с самого рождения. Может быть, поэтому мне довелось увидеться с Кришной. Во всяком случае, ты видишь, как наши с Рамой имена были связаны. Наверное, наш союз был предопределен. Рама во многих отношениях был похож на тебя. Был спокойным, надолго задумывался. — Я оглядываюсь на него. — У него даже были твои глаза.

— Они были такими же?

— Они не выглядели так же. Но они были такими же. Понимаешь?

— Да. Расскажи мне о Лалите.

— Лалита — это тоже одно из имен богини. Оно означает «та, кто играет». Она была шалуньей, как только появилась из моей утробы. В десять месяцев она уже выбиралась из колыбели и попеременно ползла и шла до самой реки. — Я усмехаюсь. — Помню, однажды я нашла ее со змеей в одной из маленьких лодок, принадлежавших нашим людям. К счастью, змея спала. Она была ядовитая. Я помню, как я испугалась. — Я вздыхаю. — Я была тогда совсем другой, ты бы меня не узнал.

— Я бы хотел знать тебя тогдашней.

Его замечание доброе — он хотел, чтобы оно было добрым, но оно все равно ранит. Мои пальцы беспокойно перебирают руль.

— Я бы много чего хотела, — шепчу я.

— Ты веришь в реинкарнацию? — вдруг спрашивает он.

— Почему ты спрашиваешь?

— Просто любопытно. Веришь?

Я задумываюсь:

— Кришна сказал, что это реальность. Оглядываясь назад, я верю, что он всегда говорил правду. Но я с ним никогда об этом не говорила. Я с ним почти вообще не говорила.

Если реинкарнация реальна, то что будет с нами? Мы эволюционируем в бога? Или стоим на месте, потому что отказываемся умирать?

— Я сама себе часто задавала эти вопросы. И я не знала ответов.

— Можешь ли ты ответить хотя бы на один?

— Какой? — спрашиваю я.

— Ты боишься?

Я тянусь и беру его за руку:

— Я не боюсь смерти для себя.

— Но зачем тогда вообще ее бояться? Если ты веришь Кришне, то ты должна верить, что смерти нет.

Я натянуто улыбаюсь:

— Ты сегодня прямо философ.

Он улыбается:

— Не волнуйся. Я не думаю о самоубийстве. Я просто подумал, что нам надо увидеть более широкую картину.

Я сжимаю его ладонь и выпускаю ее.

— Я думаю, Кришна видел всю жизнь просто как движущиеся картинки, спроектированные на огромный экран. В этом мире его ничто не страшило. Даже когда его подруга Радха была в моих руках, он не утратил своей безмятежности.

Рей кивает:

— Хотел бы я иметь такую умиротворенность.

— Да. Я тоже.

Он трогает рукой мои длинные волосы:

— Ты думаешь, я — Рама?

У меня перехватывает дыхание. На глаза наворачиваются слезы. Я еле слышно говорю:

— Я не понимаю.

— Понимаешь. Я пришел за тобой?

У меня по лицу бегут слезы. Им пять тысяч лет. Я понимаю их. После того как Якша меня изменил, я больше никогда не видела ни мужа, ни дочери. Как же я ненавидела его за то, что он сделал со мной. Однако, не став вампиром, я бы никогда не встретилась с Реем. Но в ответ на его вопросы я только качаю головой.

— Я не знаю, — говорю я.

— Сита…

— Когда я встретила тебя, — прерываю я его, — я почувствовала, словно это Кришна привел меня к тебе. — Я беру его ладонь и прикладываю к своей щеке. — Ты на ощупь, как Рама. И пахнешь, как он.

Он придвигается и шепчет мне в ухо:

— Ты замечательная.

— Ты удивительный.

Он смахивает мне слезы:

— Кришну всегда рисуют синим. Я помню, как ты объясняла, что это символически. Что он такой же бездонный, как синее небо. Но иногда, когда ты лежишь рядом, я вижу его во сне. И тогда у него всегда синие глаза, как горящие звезды. — Он делает паузу. — Ты когда–нибудь видела такой сон?

Я киваю:

— Расскажи мне.

— Может, позже.

— Хорошо. Но ведь твой муж умер до того, как мог бы встретиться с Кришной?

— Да.

— Значит, я не могу вспоминать свою прошлую жизнь?

— Не знаю. Думаю, что нет.

Рей откидывается на свое сиденье и явно разочарован. Он как бы между делом добавляет.

— Мне никогда не снится кровь. А тебе?

Часто, думаю я. Может, когда–то, пять тысяч лет тому назад, у нас было больше общего. Но я лгу ему, хотя терпеть не могу лгать тем, кого люблю. Хотя пообещала себе и ему, что прекращу лгать.

— Нет, — говорю я. — Никогда.

Мы останавливаемся в двух кварталах от склада — серого прямоугольного сооружения длиной с футбольное поле и высотой с маяк. Но никакого света изнутри не проникает. Снаружи здание — это гниющее дерево, трухлявая штукатурка и стеклянные панели, заросшие таким слоем пыли, что из них можно было бы строить стены угольных забоев. Вокруг стоит высокий забор, затянутый сверху колючей проволокой — нужная штука, чтобы подвешивать свежие трупы. Но правда, обитатели здания достаточно хитры, чтобы этого не делать, хотя их хитрости тоже хватает не намного. Даже издалека я чувствую смрад разлагающихся внутри здания тел и понимаю, что полиция и ФБР серьезно недооценивают масштабы криминальной волны с жестокими убийствами, прокатившимися недавно по Лос–Анджелесу. Из здания доносится также запах якшини, этих змей из черного склепа Вселенной. По моим подсчетам, внутри находится дюжина вампиров. Но там ли Эдди? И как много его напарников сейчас разгуливает по улицам? Вдоль забора бегают злобные собаки. Они хорошо откормлены.

— У тебя есть план? — спрашивает Рей.

— Всегда.

— Я хочу в него вписаться.

Я киваю:

— Ты должен осознавать степень опасности.

— Мне для этого надо только посмотреться в зеркало, сестричка.

Я улыбаюсь:

— Мы должны сжечь это здание вместе со всеми его обитателями. Понадобится очень много бензина, так что единственная возможность его добыть — это украсть пару бензовозов с ближайшего нефтеперегонного завода.

— С нашим располагающим видом и мастерским кусанием это будет не трудно.

— Конечно. Трудно будет поставить автоцистерны в противоположных концах здания и поджечь их. В первую очередь нам надо прорубить забор, чтобы въехать без помех, а для этого придется тихо убить всех собак. Но думаю, я смогу это сделать отсюда из одной из моих винтовок с глушителем.

Рей морщится:

— Это необходимо?

— Да. Лучше несколько мертвых собак, чем гибель человечества. Главное в том, что мы должны атаковать после рассвета, когда они все вернутся и будут сонными. Это касается и нашей призовой мишени — Эдди.

— В это время я и сам люблю поспать, — замечает Рей.

Я говорю со всей серьезностью:

— Тебе надо сохранить силу, когда солнце будет стоять в небе, и вести одну из цистерн. Я знаю, что тебе это будет нелегко. Но если все пройдет нормально, ты сразу же сможешь отдохнуть.

Он кивает:

— Просто, как съесть кусок пирожного.

— Нет. Как поджарить Аляску. — Я оценивающе оглядываю здание и киваю. — Они сгорят.

Но это напускная уверенность. Когда прошлой ночью я вгляделась в глаза Эдди, он казался безумным, но и сообразительным. Меня тревожит легкость, с какой мы нашли его и его людей. Все похоже на то, что будет блокбастер с убийствами. Но непонятно, кто задумал это шоу. Пойдет ли это прямо на первые страницы «Лос–Анджелес Таймс». Или останется на пленке — в личной коллекции Эдди.

 

Глава девятая

Мы прячемся в тени в двух кварталах от склада, пока я заряжаю свою мощную винтовку с оптическим прицелом и сильным глушителем. У нас за спиной стоят две огромные автоцистерны с бензином. Нам даже не пришлось ехать за ними на нефтеперерабатывающий завод. Выезжая из квартала, я увидела, как две цистерны движутся в направлении шоссе. Я случайно выехала перед одной из них и устроила маленькую аварию. Оба водителя вышли, и я начала на них кричать. Как вы посмели сломать мою новую машину! Я ее только что купила! Ну, вам придется дорого за это заплатить!

Потом я ударила их головами и забрала ключи. Думаю, скоро они очнутся в Дампстере, где я их оставила. Рей помог мне привезти одну из цистерн к складу. Сначала ему нравилось — охотничий азарт. Потом взошло солнце. С того момента уже пятнадцать минут он прячется под одеялом и трет свои воспаленные глаза. Впрочем, он не жалуется. Он никогда не жалуется.

Я заканчиваю заряжать винтовку, ставлю левый локоть на колено и целюсь в ближайшую к нам большую черную собаку. Я должна попадать не только точно в голову, но еще и в ячейку сетки ограды. Одна срикошетившая пуля может погубить весь план. Собака рычит, словно чувствуя на себе мой взгляд, а я замечаю, что у нее со слюной капает кровь, а сама она дрожит, когда солнце попадает ей в глаза. Еще один сюрприз Эдди Фендера.

За час до рассвета Эдди вернулся с дюжиной подельников. Теперь внутри двадцать один вампир, все это крепко сбитые мужчины. Они привели с собой две запуганные белые пары — на завтрак. Все четверо начали кричать, как только их завели внутрь, и не замолкали, пока им не перегрызли глотки. Рей все ходил вокруг меня с несчастным видом, настаивая, чтобы мы сейчас же напали.

Но я отказалась рисковать человечеством ради жизни четырех людей.

— Я бы предпочел, чтобы ты стреляла в людей, — бормочет Рей, прячась под грязной оранжевой накидкой. Это одеяло — подарок от местного бездомного. Я дала ему за него пятьсот долларов и велела бежать отсюда. Хотя мы находимся в густой тени от кирпичной стены, брови Рея покрыты потом, и он все время моргает. Его налитые кровью глаза выглядят так, будто в них плеснули керосином.

— Если это может быть каким–то утешением, — говорю я, — то эти собаки хуже, чем бешеные.

— Что ты имеешь в виду?

— Он дал им свою кровь.

— Не может быть. Собаки–вампиры?

— Могло быть кое–что и похуже. Например, рыбы–вампиры. Представь косяк такой рыбы в океане. Мы бы никогда не смогли всю ее отловить.

Рей слабо усмехается:

— Можно будет поехать на север на рыбалку, когда все это закончится?

— Конечно. Мы будем ловить лосося в реках штата Вашингтон. И ты приятно удивишься, что сможешь обойтись без удочки.

— Лучше с удочкой. Я рыбачил с отцом.

— И я рыбачила с отцом, — признаюсь я. До того, как его убил Якша. Якша… Где может быть его тело? И в каком оно виде? Меня продолжают мучить сомнения, но я откладываю их на потом. Прицелившись в первую собаку, я шепчу Рею: — Я все сделаю быстро. А пока не разговаривай со мной.

— Хорошо.

Я вижу в прицел злобный глаз собаки. Когда я нажимаю спусковой крючок, раздается лишь мягкий шелест воздуха. У меня мелкий калибр, но выстрел сносит собаке верхнюю часть головы. Собака беззвучно падает. Другие собаки ничего не замечают. Но это ненадолго. Они учуют кровь, а, будучи инфицированы кровью Эдди, могут просто взбеситься. Но я не даю им такого шанса. Стреляя почти без пауз, я убиваю всех девятерых тварей меньше чем за минуту. Я кладу винтовку и беру кусачки.

— Сиди здесь, пока я не вернусь, — говорю я. — И будь готов действовать. Если все пойдет по плану, через десять минут мы отсюда уедем.

Босая, я бесшумно несусь к забору. Нам продолжает сопутствовать удача. В этот ранний час улица остается пустынной. Мы совсем недалеко от Колизея, может быть, километрах в трех, в захолустной промышленной зоне города. Делать дыру в заборе не было бы нужды, если бы я просто собиралась протаранить склад нашими цистернами и одним затяжным прыжком очутиться в безопасности. Я отказалась от этой идеи по двум причинам. Я боюсь, как бы Рей, в его ослабленном состоянии, не был убит. Кроме того, я думаю, что если действовать тихо, то мы гарантированно уничтожим всех вампиров. Мой чувствительный нос определил, что раньше склад использовался для хранения поролона, и в нем до сих пор много листов полиуретана. Полиуретан исключительно горюч. План в том, чтобы тихо поставить цистерны у двух концов здания, поджечь десятисекундные запалы к детонаторам, которые я привезла из своего лос–анджелесского дома, и бежать. Обитатели здания окажутся между двумя несущимися навстречу друг другу волнами разгорающегося пламени.

За складом находится высокая кирпичная стена другого заброшенного здания. Огонь ударит в эту стену и отрежет всякий путь к бегству с той стороны. А если кому–то из вампиров вдруг удастся выбраться из этого ада, я буду поджидать с винтовкой у забора. Их можно будет перебить так же легко, как собак. Это хороший план, и он должен сработать.

И все же я тревожусь.

Встав перед забором на колени, я начинаю быстро резать проволоку, высматривая охранников, или голову в одном из грязных окон, или какой–нибудь признак движения внутри склада. Все тихо и спокойно. Новые вампиры Эдди безо всякого сомнения чувствительны к солнцу и вряд ли могут нести охрану после рассвета. Может быть, он слишком уверен в своих силах — я очень на это надеюсь. Мои кусачки работают со скоростью электронных импульсов в телефонном проводе. Уже скоро я укладываю срезанную проволоку на разбитый асфальт. Меньше чем an пять минут я проделала такую большую дыру, что через нее пройдут оба наши бензовоза. Я возвращаюсь к Рею. Он смотрит на меня из–под одеяла воспаленными глазами.

— Лучше бы сегодня было пасмурно, — бормочет он.

Я киваю:

— А солнечное затмение было бы еще лучше. — Я подаю ему руку: — Готов им врезать?

Он медленно встает, голова все еще закутана одеялом, он смотрит в даль на проделанную мной работу.

— Они все спят?

— Кажется, да.

— Ты уверена, что Эдди еще там?

— Я видела, как он входил. И не видела, чтобы он выходил. Но он мог улизнуть с заднего хода. — Я пожимаю плечами: — У нас может больше никогда не быть такого хорошего шанса. Мы должны нанести удар сейчас, и сильный удар.

Он кивает.

— Согласен. — Он ковыляет к своему бензовозу, и я помогаю ему влезть на водительское сиденье. — Знаешь, Сита, мои водительские права не позволяют мне ездить на таком большом тягаче. Это противозаконно.

— Есть человеческие законы и есть Божьи законы. Может, мы и не самые приятные создания во Вселенной, но мы делаем все, на что способны.

Он серьезно и изучающе смотрит на меня, все его лицо горит и покрыто потом.

— Это правда? Мы можем дать миру что–то хорошее?

Я обнимаю его:

— Если мы сумеем остановить этих вампиров, то наше существование оправдается тысячекратно. — Я целую его. — Мне очень жаль, что я позволила той девушке умереть.

Он обнимает меня одной рукой:

— Это не твоя вина.

— Мне жаль, что я убила твоего отца.

— Сита. — Он держит меня на расстоянии вытянутой руки. — Тебе пять тысяч лет. За тобой слишком много истории. Ты должна научиться жить в настоящем.

Я улыбаюсь, чувствуя себя как глупый ребенок. Это неплохое чувство. Хотя я столько всего видела и сделала, мудрым из нас является он. Я тянусь к нему, сдвигаю волосы с его глаз и потом вдруг снова целую его.

— Ты действительно напоминаешь мне Раму, — шепчу я ему на ухо. — Настолько, что, наверное, ты — это он. Пообещай мне, Рей, а я пообещаю тебе. Мы будем вместе — всегда.

Он отвечает не сразу, и я немного отодвигаюсь, чтобы увидеть, в чем дело. Он сбросил полотенце и смотрит в направлении солнца, хотя не прямо на него, потому что мы все еще в тени. Но думаю, его глазам от этого все равно станет еще хуже.

— Небо такое голубое, — говорит он задумчиво. — Такое большое. — Он снова оборачивается ко мне и тихо усмехается: — Мы как те рыбы–вампиры, затерянные в океане.

Я хмурюсь:

— Рей?

— Я просто задумался о Кришне. — Он сжимает мои ладони. — Я обещаю, что наша любовь будет жить. — Он смотрит на склад. — Ты хочешь, чтобы я ехал к южной стороне?

— Да, налево. Поезжай за мной. Не отставай. Держи дверцу немного приоткрытой. Следи, чтобы она не хлопала. Заглуши двигатель, когда проедешь дыру в заборе, и дальше поезжай накатом. Остановись как можно ближе к зданию. Когда выйдешь из кабины, не закрывай дверцу. Как можно быстрее подожги запал и убегай. Я услышу, как он загорится, и зажгу свой. Если они попытаются бежать, я их перебью. Когда все закончится, встретимся здесь. А потом можем поехать на рыбалку. — Я замолкаю и хочу еще что–то добавить, только не знаю что. — Будь осторожен, Рей.

— И ты, Сита. — Он касается рукой сердца. — Я люблю тебя.

Я касаюсь своего. Вернулась боль, стало труднее дышать. Может, это знак от Бога.

— Люблю тебя, — говорю я.

Мы едем к складу, я — впереди. Цистерны легко проходят в проделанную дыру. Переднее колесо тягача расплющивает голову мертвой собаки. Заглушим двигатель, я еду к заднему концу здания, Мой маневр сложнее, чем у Рея, поэтому я его и выбрала для себя. Мне нужно не просто ехать вдоль здания, а завернуть за угол. Но есть совсем мало изобретенных людьми механизмов, которыми бы я не владела в совершенстве, и к тому же я за многие годы выпила кровь стольких шоферов–дальнобойщиков, что мастерство вождения, можно сказать, у меня в крови. Я мягко завершаю поворот, останавливаюсь и вылезаю. Две мои цистерны стоят меньше чем в полутора метрах от стены здания. Краем глаза я замечаю припаркованный и стороне фургон для перевозки мороженого.

Но все спокойно, все тихо. Даже для моего острого слуха.

По другую сторону здания тягач Рея тоже остановился. Я слышу, как Рей вылезает и идет к задней цистерне, где я заложила запал. Но он останавливается на полпути, и я не слышу, чтобы горел запал. Я слышу, как стучит сердце, и жду, когда он выполнит свою задачу.

Но все тихо. Запал не подожжен.

Мое сердце начинает колотиться.

С винтовкой на плече я иду в хвост своего тягача, в направлении Рея. Боюсь, что–то не так. Я не могу запалить свои цистерны, не узнав, в чем проблема. Но я и не могу взорвать свои цистерны на расстоянии — во всяком случае, это будет непросто. Пули может хватить, а может и не хватить. Однако я не смогу проверить, что с Реем, не уйдя от цистерн. Снова парадокс — как и вся моя жизнь. После секундного размышления я отвинчиваю вентиль на днище задней цистерны. Из нее хлещет бензин. Склад стоит на уклоне, мой конец выше, чем у Рея. Огибая угол здания, за мной бежит булькающий поток горючего, омывая мои босые ноги. Я опасаюсь, как бы кто–нибудь внутри не проснулся от запаха, но у меня все равно нет выбора. Бензин струится впереди меня к другому тягачу. Две наши бомбы превратятся в одну.

Теперь я вижу тягач Рея, но не вижу его самого и не вижу его ног за цистернами. Медленно двигаясь с винтовкой на изготовку, я высылаю вперед свой слух. Внутри здания все остается по–прежнему. Двадцать один вампир, все мирно спят с полными животами, из их снов сочится краснота. Но кто–то есть и за тягачом. Может, два человека.

Может, два вампира.

Я слабо слышу их дыхание. Один дышит легко и спокойно. Другой — натужно, может быть, с зажатым рукой ртом. Я мгновенно понимаю, что случилось. Эдди нас поджидал. Он схватил Рея и держит его в качестве заложника, стоя на ступеньках, ведущих в кабину. Теперь он ждет, что я приду за Реем и высунусь. Тогда он нападет. Я сделали ошибку, которую клялась не допускать. Я недооценила врага.

Все это была подстава. Эдди хотел заманить меня в ловушку.

Но я не паникую. На это нет времени. Все еще можно поправить. Мой слух с веками очень обострился. Я подозреваю, что, хотя Эдди сильнее меня, его органы чувств не так развиты, как у меня. Может, он не почувствует, что я уже чувствую его. Ни моей стороне может оказаться элемент неожиданности.

Я снова все быстро обдумываю. Я могу зайти на него слева или справа. А могу сверху. Этот последний вариант — самый опасный, но поэтому будет и самым неожиданным. Я останавливаюсь на нем. Я не просто запрыгну на крышу тягача, я перелечу через него. Крепко держа винтовку в руках, я разбегаюсь несколькими длинными шагами и потом сильно отталкиваюсь, как прыгуны в длину. Взмывая на внушительном расстоянии от тягача и над его кабиной, я разворачиваюсь в воздухе и целюсь в то место, где, по моим расчетам, должен быть Эдди. Я двигаюсь быстро, очень быстро, но когда заканчиваю свой полет–прыжок по другую сторону тягача, их там нет.

Черт.

Я так поражена их исчезновением, что, приземляясь, чуть не падаю. У меня уходит доля секунды, чтобы восстановить равновесие. И тут из–за кабины тягача выходит Эдди, прикрываясь Реем наподобие щита, держа его за шею своими костлявыми руками. Быстрота Эдди продолжает изумлять. За то короткое время, что я была в воздухе, он сумел убраться из опасного места. Однако меня потрясают не только его превосходные рефлексы, но и его способность предвидеть мои действия. Он читает меня как открытую книгу. Но так ли уж это поразительно? В конце концов, мы оба хищники. Он встряхивает Рея, показывая мне, что держит его смертельной хваткой. Что касается Рея, то он выглядит спокойным. Он верит, что я его спасу. Хотела бы я разделить эту веру.

Эдди ухмыляется:

— Привет, Сита. Вот мы и снова увиделись.

Если он знает мое имя, значит, Якша жив. Но я не могу поверить, что Якша выдал бы меня этому чудовищу, хоть мы и были смертельными врагами. Держа винтовку нацеленной и медленно двигаясь по кругу, я изучающе смотрю на Эдди. Он кажется более спокойным, чем прошлой ночью, немного усталым. Шесть полученных пуль все–таки не прошли для него даром. Но глаза остаются страшными. Я думаю о его матери, о том, как она его воспитывала и что нужно было сделать, чтобы получился человек, который находит удовольствие в фильмах с кровавыми убийствами. Я понимаю, что он всегда чувствовал себя изгоем и проводил свои одинокие ночи, думая в основном о том, что бы он сделал, если бы стал всемогущим. А потом это могущество свалилось на него. Как божий дар. В его глазах есть фанатизм. Он верит, что у него святая миссия, и он сам себя избрал главным божеством. Это меня тревожит еще больше. Пророк опаснее преступника. Во всяком случае, у преступника простые запросы. А пророку постоянно нужны новые стимулы. Пусть и ложные. Эдди до сих пор не убил Рея лишь потому, что хочет с нами поиграть. Ладно, решаю я. Я знаю много разных игр.

Солнце беспокоит Эдди, но это для него терпимо. Он отводит глаза от солнечного света.

— Привет, Эдди, — мило говорю я. — Хорошо выглядишь.

— Спасибо. И ты тоже вполне оправилась. Поздравляю, ты так быстро меня нашла. Я думал, у тебя уйдет не меньше недели, чтобы отыскать этот склад. — Он добавляет. — Как тебе это удалось?

Его голос представляет странную смесь: он хитрый и напряженный, спокойный и больной. Но в нем нет глубины, и я не уверена, что Эдди будет восприимчив к моему вежливому обхождению. Нечего и думать о том, чтобы пытаться застрелить его, пока он держит Рея. Его тело показывается только на пару сантиметров.

Он знал, что я где–то поблизости, потому что ждал и готовил засаду. Но, судя по его словам, он не знает, что я навестила его мать и изучила его прошлое.

— За тобой тянется след, который ни с чем не перепутаешь, — мягко говорю я. — Я просто шла по дорожке из красного кирпича.

Это его забавляет. И раздражает. Он просто куча противоречий, как я вижу. Он сильно трясет Рея, и тот давится.

— Отвечай на мой вопрос, — приказывает он.

— А что я получу взамен?

Я продолжаю двигаться по кругу на расстоянии десяти метров. Внутри здания ничего не слышно. Не думаю, что у него есть сообщник, который мог бы ему помочь. Бензин, вытекший из моей цистерны, образует рядом лужу, хотя никто из нас прямо в ней не стоит. Я еще раз пытаюсь внедрить свои слова в его ум. Но почва там не благодатная.

— Я оставлю твоего друга в живых, — говорит Эдди.

— Почему бы нам не сделать так: отпусти моего друга, и я отвечу на все твои вопросы, Я даже отложу свою новую блестящую винтовку.

— Сначала отложи ее, и тогда я подумаю над твоим предложением, — отвечает Эдди.

Мой голос еще не оказал воздействия на его ум. Но я продолжаю свои попытки.

— Ясно, что мы не доверяем друг другу. Мы можем надолго остаться в этом тупике. Никому из нас это не нужно. Позволь кое–что тебе предложить в обмен на освобождение моего друга. Ты — новорожденный вампир. Я — очень старый. Есть много секретов использования твоих сил, которым я могу тебя обучить. Тебе самому понадобятся столетия, чтобы овладеть ими. Чтобы стать тем, чем ты хочешь стать, тебе нужна я.

— Но как я узнаю, что ты передашь мне эти секреты? — спрашивает он. — Как я узнаю, что в момент, когда я отпущу твоего друга, ты не начнешь в меня стрелять?

— Потому что ты мне нужен, — лгу я, но убедительно. — Твоя кровь сильнее моей. Мы можем устроить равноценный обмен — твоя сила за мои знания.

Эдди задумывается:

— Приведи пример одного из твоих секретов.

— Ты уже видел такой пример. Я здесь сегодня, прямо сейчас. Ты не знаешь, как я сумела так быстро сюда попасть. Меня вывел на тебя один из моих секретов. Я могу передать тебе этот секрет и другие; тоже, если ты освободишь моего друга.

— У тебя интересный голос.

— Спасибо.

Эдди начинает говорить жестко.

— Это один из твоих секретов? Ты так манипулируешь людьми?

Его вопрос ошарашивает меня. Он ничего не упускает, а если так, то он не отпустит Рея, потому что должен также понимать, что я его убью. Я придумываю опасную альтернативу.

— Я манипулирую смертными, как куклами, — отвечаю я. — Но не так–то легко манипулировать могущественными вампирами. Однако что касается слабых вампиров — каковыми являются многие из твоих последователей, — то я могу показать, как держать их под контролем, Знаешь, Эдди, чем больше ты их создаешь и чем больше создают они, тем меньше ты их контролируешь.

— Я в это не верю.

— Поверишь. Вникни в то, что я тебе говорю. Тебе предоставляется редкая возможность. Если ты ею не воспользуешься, то пожалеешь. И к тому же ты умрешь. Ты так молод. Ты чувствуешь себя таким могущественным. Но ты допустил большую ошибку, встретившись со мной безоружным. Эта винтовка выпускает много пуль без перезарядки. Твое тело не выдержит того, что я с тобой сделаю. Если ты убьешь моего друга, я убью тебя. Все очень просто.

Он не испугался.

— Может быть, ты стара и полна секретов, но ты допустила большую ошибку. Этот парень важен для тебя. Я держу его жизнь в своих руках. Если ты не положишь винтовку, я убью его. — Он усиливает хватку, и Рею вдруг становится нечем дышать. — Положи ее сейчас же.

— Ты еще смеешь грозить мне, щенок. — Я поднимаю винтовку и целюсь в грудь Рею. — Отпусти его сейчас же.

Эдди непоколебим:

— Тысячи лет назад играли в покер? Думаю, нет. Ты не умеешь блефовать. Говорю тебе: положи ее. Твой друг уже синеет.

— Лучше синий, чем красный, — отвечаю я. — Но немножко красного меня не пугает. Если ты не сделаешь, что я говорю, я начинаю стрелять. Это снайперская винтовка. Пули вылетают из ствола с большой скоростью. Я выстрелю моему другу в грудь, в одно из его легких, и та же пуля, наверное, прострелит одно из твоих легких. Тебе будет трудно держать моего друга с дыркой в таком важном месте. Да, твоя рана сразу начнет заживать, но не успеет она зажить, как я всажу еще одну пулю в него и в тебя. Сколько пуль ты выдержишь перед тем, как отпустить его? Сколько пуль ты выдержишь, пока не умрешь? — Я делаю паузу. — Я не делаю много ошибок, Эдди.

Моя дерзость потрясает его. А он, в свою очередь, трясет Рея, от чего тот немного зеленеет. Рей задыхается. Эдди все же не верит.

— Ты не станешь стрелять в своего друга, — говорит он.

— Почему нет? Ты все равно собираешься его убить. — Я целюсь Рею в живот, сразу под грудной клеткой. Они примерно одного роста, так раны будут менее серьезными, чем если прострелить легкие. — Считаю до трех. Раз, два…

— Постой, — быстро говорит Эдди. — У меня есть встречное предложение.

Я не медлю ни секунды:

— Да?

— Я тебе скажу, где находится другой твой друг — это будет как знак доброй воли, — а ты позволишь мне дойти с этим твоим другом до другого конца склада. Там я его отпущу.

Он лжет. Он свернет Рею шею, как только отойдет на достаточное расстояние.

— Сначала скажи мне, где Якша, тогда я подумаю над твоим предложением.

Эдди фыркает:

— Ах, ты, хитрая сука.

— Спасибо. Где Якша?

— Недалеко отсюда.

— Мне надоело. — Я почти до конца нажимаю на спусковой крючок. — Рей, — мягко говорю я, — после того как я выстрелю, постарайся вырваться. Конечно, он будет тебя держать, но помни, что он будет так же истекать кровью, как и ты. И хотя он сильнее нас обоих вместе взятых, но он один. Даже если мне придется всадить в тебя две или три пули, обещаю: ты не умрешь. — Мой голос становится резким. — А ты, Эдди, будешь кричать, умирая. Как кричали те люди, которых ты мучил прошлой ночью.

Он крутой, дьявол.

— Жду не дождусь услышать твои крики.

Я стреляю. Пуля попадает куда надо, прошивает их обоих, вылетает из спины Эдди и бьет в пассажирскую дверцу бензовоза. Торс Рея краснеет, и он стонет от боли. Но Эдди больше не защищается, прикрываясь Реем, как щитом. Этот парень совершенно непредсказуем. Он швыряет Рея в меня, и я на долю секунды теряю равновесие. И он уже на мне. Да, хотя у меня в руках винтовка, а между нами десять метров, Эдди добирается до меня быстрее, чем я успеваю еще раз выстрелить. Он как черная молния. Врезаясь в меня со страшной силой, он сбивает меня с ног, и я падаю на спину. Я бьюсь затылком об землю и ослабляю хватку винтовки, хотя не выпускаю ее из рук. На мгновение я вижу перед глазами звезды. Они не синие, как Кришна, а адски красные и готовые взорваться. Оглушенный сам, Эдди медленно поднимается на колени рядом со мной. Но он быстро приходит в себя. Он смотрит на винтовку — то единственное, что дает мне преимущество. Я пытаюсь поднять ее и всадить ему пулю в лицо, но опять–таки он слишком быстр. Он мгновенно вытягивает правую руку и резким ударом на каратистский манер сгибает ствол винтовки, делая ее бесполезной. У него сильно кровоточит живот, но он усмехается, глядя на мою сломанную игрушку.

— Я так легко не умру, — говорит он, отвечая на мое предыдущее замечание.

— Серьезно? — Я пинаю его в живот, в рану, и он сразу переламывается пополам. Но это не решающий удар. Пока я пытаюсь подняться на колени, он бьет меня левым кулаком, и мне кажется, что моя голова чуть ли не слетает с плеч. Я снова падаю на спину, изо рта хлещет кровь. Я почти бесчувственно лежу на куче гравия. Боль распространяется от лица по всему телу. Он как минимум сломал мне челюсть и выбил несколько зубов. И он еще не закончил. Углом затекшего глаза я вижу, как он встает и готовится забить меня до смерти своими остроносыми черными сапогами. Другим глазом я вижу, что Рей тоже встал. Эдди сразу забыл о нем, видимо, не принимая его всерьез.

Рей в нерешительности делает движение, чтобы напасть на Эдди. Это продлило бы мне жизнь секунд на пять. Качая головой, я протягиваю свою окровавленную руку в направлении тягача. Мы встречаемся взглядами. Рей понял.

— Зажги запал, — говорю я ему, — взорви нашу бомбу. Спаси человечество. Спаси себя. Я задержу Эдди на десять секунд.

Рей поворачивается к тягачу, бензин из другой цистерны уже образовал лужу у его колес. Эдди тоже видит, что он повернулся к тягачу. Он делает движение, намереваясь остановить его. В этот момент, собрав последние силы, я отрываюсь от земли и врезаюсь ему в торс.

Мы снова падаем грудой боли. Когда мы опять пытаемся подняться, он хватает меня за волосы и притягивает мое лицо к своему. У него вонючее дыхание; думаю, он не только высасывает кровь из своих жертвы, но и ест их. Похоже, ему хочется откусить кусок и от меня. У него безумные глаза — одновременно и яростные, и возбужденные. Ему бы не помогли никакие, даже самые сильные антидепрессанты. Он дергает меня за волосы и с корнем вырывает тысячи волосинок.

— Больно, — говорю я.

Он усмехается и замахивается кулаком:

— Попробуй этого, Сита.

Я закрываю глаза и жду удара. Он, я уверена, отправит меня на землю обетованную. Я лишь надеюсь, что выиграла достаточно времени для Рея. Но я не понимаю, что и Рей пытается выиграть время для меня. Удара нет. До меня словно откуда–то издали доносится голос Рея.

— Эдди, — твердо говорит он.

Я открываю глаза, Эдди и я оба смотрим и видим, что Рей не выполнил мою последнюю просьбу и не поджег фитиль, а вместо этого кулаком пробил цистерну. Бензин плещет из дыры рядом с ним, как вода из прорванной дамбы. Что еще важнее, он зажжет спичку и держит ее над головой, как миниатюрный факел, который точно проведет нас мимо долины смертных теней. Или к самой смерти. Я точно знаю, что пары бензина еще более легко воспламенимы, чем сам бензин. А Рей стоит в облаке бензинового тумана. Я и Эдди тоже не на безопасном расстоянии. Мы оба стоим в бензине.

— У меня больше нет спичек, — говорит Рей Эдди. — Если ты не отпустишь Ситу, мне придется бросить эту. Что скажешь?

Эдди ничему не хочет учиться.

— Ты блефуешь, — говорит он.

Я ловлю взгляд Рея.

— Нет, — молю я.

Рей слабо улыбается мне:

— Беги, Сита. Лети. Потом вернешься и еще сразишься с ним. В конце концов ты победишь. Помни, у тебя есть благословение Кришны. — Его пальцы двигаются.

— Рей! — кричу я.

Он бросает горящую спичку. Эдди поспешно отпускает меня. Долю секунды я завороженно смотрю, как маленькое оранжевое пламя падает на бензиновый водопад. Несмотря на все бесконечные, прожитые мной годы, бесчисленные смерти, которые я видела, мне кажется невероятным, что этот маленький огонек может испепелить мой мир, сжечь все, что и люблю и чем дорожу. Но мое остолбенение не длится вечно. Спичка еще на полпути к земле, когда я бросаюсь к Рею. Но даже я, лучшая ученица Якши, слишком медленна по сравнению с силой земного притяжения. Я не успеваю дотронуться до рук Рея, которые он выставил вперед, останавливая меня, когда спичка касается потока горючего.

— Нет! — кричу я.

Возгорание происходит мгновенно. Бензин у его ног воспламеняется. Огонь бежит вверх по его пропитанной бензином одежде. В секунду мой прекрасный мальчик превращается в живой факел. Я успеваю заметить сквозь пламя его глаза. Может, это игра света, но его карие глаза вдруг кажутся мне синими, сверкая светом звезд, которых я никогда не видела или которые успела забыть. В его лице нет боли; он сделал осознанный выбор, чтобы спасти меня, спасти всех нас. Секунду он стоит, как свеча, предназначенная Богу. Но языки огня не неподвижны, они бегут ко мне и одновременно к тягачу позади Рея. Тягач ближе. Пламя не успевает добраться до моих ног, я не успеваю прыгнуть к Рею и вытащить его из этого кошмара, когда оно змеей проскальзывает в проделанную им в цистерне дыру. Поток огня — это не запал, который мы планировали поджечь, но действует так же эффективно.

Цистерна с бензином взрывается.

Злая красная рука бьет меня по всей передней части тела. Я в последний раз успеваю заметить, как горящий силуэт Рея разрушается от ударной волны. Потом меня поднимает в воздух, и я лечу сквозь дым. Появляется смутное очертание стены, и я сильно бьюсь о нее, чувствуя, что у меня ломаются все кости. Я падаю на землю, проваливаясь в колодец отчаяния. Моя одежда горит, но пламя не может охватить этот черный колодец, потому что он бездонный.

Последним проблеском сознания я чувствую, что на меня набрасывают спортивную куртку.

Потом я оказываюсь во тьме.

 

Глава десятая

Я стою на широком, поросшем травою поле, на нем много пологих холмов. Ночь, но небо яркое. Солнца нет, но сотни ярких звезд своим мерцанием сливаются в длинную туманную реку. Воздух теплый и приятный, насыщенный ароматами тысяч невидимых цветов. Вдалеке поток людей направляется к какому–то судну, находящемуся в ложбине между холмами. Корабль фиолетовый и светится; кажется, что исходящие от него лучи устремляются прямо в небо. Каким–то образом я знаю, что он скоро отправляется, и я должна быть на нем. Однако перед этим мне нужно что–то обсудить с богом Кришной.

Он стоит рядом со мной на широкой равнине, в правой руке у него золотая флейта, в левой — красный лотос. Он одет просто, как и я, — на нас длинные синие тоги, ниспадающие до самой земли. Только у него на шее висит бриллиант — прекрасный Каустубха, в котором можно увидеть судьбу любой души. Он смотрит не на меня, а на корабль и на звезды над ним. Кажется, он ждет, чтобы я заговорила, но я по какой–то причине не помню, что он перед этим сказал. Я знаю лишь, что у меня особый случай. Поскольку я не знаю, о чем его спросить, я говорю то, что меня занимает больше всего.

— Когда я снова тебя увижу, мой господин?

Он жестом показывает на равнину и на тысячи уходящих людей.

— Земля — это место, где правят время и измерение. Мгновения здесь могут показаться вечностью там. Все зависит от твоего сердца. Когда ты вспомнишь меня, я явлюсь в мгновение ока.

— Даже на земле?

Он кивает:

— Особенно на земле. Это уникальное место. Даже боги молятся о том, чтобы родиться здесь.

— Почему, мой господин?

Он слабо улыбается. У него колдовская улыбка. Я знаю, говорят, что улыбка Бога сбивает с толку ангелов. Она сбивает с толку и меня.

— Один вопрос всегда ведет к другому. Некоторым вещам лучше просто удивляться. — Он немного оборачивается ко мне, его длинные черные волосы колышутся на легком ночном ветерке. В его черных зрачках отражаются звезды, в них — вся Вселенная. От него исходит такая любовь, которая слаще любой райской амброзии. И все же у меня разрывается сердце при мысли, что скоро все это уйдет.

— Все это майя, — говорит он. — Иллюзия.

— Я затеряюсь в этой иллюзии, мой господин?

— Конечно. Этого следует ожидать. Ты затеряешься надолго.

— Я забуду тебя?

— Да.

Я чувствую, что у меня по лицу текут слезы:

— Почему это должно случиться?

Он задумывается:

— Был когда–то великий бог, хозяин обширного океана. Этот океан совсем недалеко отсюда, хотя ты не знаешь его названия. У этого бога было три жены. Ты знаешь, как трудно угодить даже одной жене? Значит, можешь себе представить, насколько трудно было сделать счастливыми целых трех. Вскоре после того как он взял третью жену, к нему пришли две первые и стали просить подарки. Первая сказала: «О, великий бог. Мы лучшие из твоих жен, самые прекрасные. Одари нас особыми дарами, и мы будем очень довольны». Вторая сказала: «Мы часто служили тебе и никого больше не любим. Дай нам сокровища, и мы останемся с тобой до конца твоих дней». Бог посмеялся над их просьбами, но поскольку они ему нравились, он исполнил их желания. Первой он дал все драгоценные камни океана: алмазы, изумруды, сапфиры. Второй дал все разноцветные кораллы и все прекрасные раковины. Третья жена конечно же ничего особенного для себя не просила. Он дал ей соль.

— Соль, мой господин? И все?

— Да, поскольку она ничего не просила, он дал ей соль, и она рассеяла ее по океану. Все яркие драгоценные камни стали невидимыми, все красивые раковины оказались спрятанными. Две первые жены не смогли отыскать своих сокровищ и остались ни с чем. Как видишь, соль оказалась самым великим даром или, во всяком случае, самым действенным. — Кришна делает паузу: — Ты понимаешь смысл этой истории, Сита?

Я колеблюсь. В его историях всегда много смыслов.

— Да. Этот ближний океан — творение, в которое мы скоро войдем. Соль — это майя, иллюзия, которая скрывает его сокровища.

Кришна кивает:

— Да. Но пойми, что эти сокровища — не зло, а богини, которые ими обладают, не просто тщеславны. Нырни глубоко в океан, и они вызовут такие течения, которые принесут тебя к невообразимым вещам. — Он делает паузу и продолжает более мягким голосом, снова глядя на звезды. — Я мечтал о земле, и поэтому она возникла. В своих мечтах я видел на ней тебя. — Он касается рукой моих волос, и я чувствую, что сейчас упаду в обморок. — Ты идешь туда, чтобы узнать такое, чему может научить только земля. Это правда, но это и ложь. Вся правда парадоксальна. Со мной никогда ничто не приходит и не уходит. Ты понимаешь?

— Нет, мой господин.

Он убирает руку:

— Это неважно. Ты уникальна, как сама земля. Но, в отличие от других, ты не будешь много раз приходить и уходить. В твоей мечте и в моей ты уйдешь туда и там останешься.

— Как долго, мой господин?

— Ты родишься в начале одной эры. Ты не уйдешь, пока не наступит новая эра.

Я снова в слезах:

— И за все это время я не увижу тебя?

— Ты меня увидишь вскоре после того, как будешь изменена. Потом, возможно, снова увидишь меня перед тем, как покинуть землю. — Кришна улыбается. — Все зависит от тебя.

Я не понимаю, что он имеет в виду под изменением, но у меня более серьезные заботы.

— Но я совсем не хочу туда!

Так легко вызвать у него смех.

— Ты это говоришь сейчас. Ты этого не скажешь… позже. — Его взгляд на секунду встречается с моим, а может, и не на секунду, а гораздо дольше. В этот короткий промежуток я вижу много лиц, много звезд. Словно внизу разворачивается целая Вселенная и завершает полный цикл. Но я не покинула вершины холма. Я продолжаю смотреть в глаза Кришны. Или это не глаза, а окна в ту часть моего существа, которую я так хочу задействовать? Маленький шар света появляется из его глаз и перетекает в мои, это живой мир, полный фигур и образов. Он обращается ко мне шепотом: — Как ты теперь себя чувствуешь, Сита?

Я прикладываю руку к голове:

— Голова кружится. Я чувствую, словно только что прожила… — Я останавливаюсь. — Я чувствую, словно уже была на земле, была замужем, и у меня был ребенок! Все это так странно. Я чувствую, что была не человеком, а чем–то другим. Такое возможно?

Он кивает:

— Ты будешь человеком только короткое время. И верно, все это уже случилось. Понимаешь, это все майя. Ты думаешь о том, что делать, чего добиваться, как совершенствовать себя, чтобы достичь меня. Но ничего этого не нужно. Ты всегда со мной, а я всегда с тобой. Однако у тебя глубоко в сердце коренится желание быть отличной от других, совершить за одну долгую жизнь столько, на что у других уходят тысячи жизней. Так тому и быть. Ты ангел, но ты хочешь быть такой, как я. Но я — и ангел, и демон, и добро, и зло. Однако я выше всего этого. Погружайся глубоко в этот океан, Сита, и ты увидишь, что все сокровища, которые ты найдешь, — это иллюзии, и ты оставишь их.

— Я не понимаю.

— Это неважно. — Он подносит к губам флейту. — Теперь я сыграю тебе песнь из семи нот человечества. Здесь все чувства, которые ты будешь испытывать как человек и как вампир. Помни эту песнь, и ты будешь помнить меня. Пой эту песнь, и я буду с тобой.

— Подожди! Что такое вампир?

Но Кришна уже начал играть. Я напряженно слушаю, но тут неожиданно на равнину налетает ветер, и звуки пропадают. Поднимается пыль, она слепит меня, и я больше не вижу Кришну. Я не чувствую, что он рядом. Свет звезд меркнет, и становится темно. И меня охватывает великая печаль.

Но я думаю, что, может быть, не слышу песни, потому что сама стала этой песней. Что я потеряла своего господина, потому что действительно хочу стать тем, чем стану. Любовницей, которая ненавидит, святой, которая грешит, и ангелом, который убивает.

Я просыпаюсь в реальности, которой не хочу. Никакой перемены для меня не случилось. Я в раю, я в аду.

— Эй? — говорит чей–то голос.

Я нахожусь в каком–то дешевом мотеле. Оглядываясь вокруг, я вижу ободранный номер, пыльное зеркало, в котором отражаются голые стены и продавленный матрац. На этом матраце я и лежу, голая, накрытая простыней. В зеркале я вижу специального агента Джоэла Дрейка, который сидит на стуле у окна и с нетерпением ждет моего ответа. Сначала я ничего не говорю.

Рей погиб. Я знаю это, я чувствую это. Но я так разбита, что мало что могу чувствовать. Я слышу биение сердца в своей груди. Но оно не может быть моим. За свою долгую жизнь я выпила кровь тысяч людей, но сейчас я опустошена. Я дрожу, хотя в комнате тепло.

— Да? — наконец говорю я.

— Сита.

В зеркало я вижу, как отражение Джоэла подходит и садится на кровать рядом со мной. Изношенные пружины реагируют на его тяжесть, и матрац подо мной прогибается.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

— Да.

— Ты в мотеле. Я привез тебя сюда после взрыва на складе. Это было двенадцать часов назад. Ты проспала весь День.

— Да.

Он говорит, не веря собственным словам:

— Я шел по твоим следам. Я зашел к его матери. Она была в страшном состоянии, не в себе, как сломанная пластинка. Она твердила о местонахождении того самого склада, который потом взорвался. И кроме этого мало что сказала.

— Да. — Ясно, что я слишком сильно надавила на ум матери, отпечатала свои вводные на ее психике, получился эффект эхо. У меня такое случалось в прошлом, и эффект редко оставался необратимым. Скорее всего женщина через день–другой поправится. Но мне это безразлично.

— Я сразу поехал на склад, — продолжает Джоэл. — Когда я приехал, вы с напарником противостояли этому парню. Я уже подбегал, когда раздался взрыв. — Он делает паузу. — Тебя отбросило, но я был уверен, что ты мертва. Ты со Страшной силой врезалась в кирпичную стену, и на тебе горела вся одежда. Я набросил на тебя куртку и сбил пламя. Потом увидел, что ты еще дышишь. Я положил тебя в свою машину и повез в больницу, но по дороге заметил… Я видел это своими глазами. — Ему трудно говорить. — Ты стала излечиваться, прямо на моих глазах. Затянулись порезы на лице, а спина — она была переломана в сотне мест — срослась. Я про себя подумал: это невозможно, я не могу отвезти ее в больницу. Они заберут тебя на десять лет для исследований. — Он останавливается. — Поэтому я привез тебя сюда. Ты меня слышишь?

— Да.

Он теряет терпение:

— Скажи мне, что происходит? Кто ты?

Я продолжаю смотреть в зеркало. Я не хочу задавать вопросов. Просто спросить — значит, проявить слабость, а я всегда была сильной. Не то чтобы у меня теплилась надежда. Но я все равно спрашиваю.

— Юноша около тягача… — начинаю я.

— Твой напарник? Тот, что горел?

— Да. — Я сглатываю. У меня пересохло в горле. — Его отбросило?

Джоэл смягчает тон:

— Нет.

— Ты уверен?

— Да.

— Но он погиб?

Джоэл понимает, что я имею в виду. Мой напарник был таким же, как я, необычным. Даже будучи серьезно ранен, он мог поправиться. Но Джоэл качает головой, и я понимаю, что Рея разнесло на куски.

— Он погиб, — говорит Джоэл.

— Я понимаю. — Я сажусь и слабо кашляю. Джоэл дает мне стакан воды. Когда я подношу его к губам, прозрачную жидкость замутняет красная капля. Но это не кровь изо рта или из носа. Это кровавая слеза. Я редко плачу. Только по особым случаям.

Джоэл колеблется:

— Это был твой друг?

Я киваю.

— Мне жаль.

Словами мне не поможешь.

— Взорвались обе цистерны у разных концов склада?

— Да.

— Ты видел, чтобы кто–нибудь выбегал из склада после взрыва?

— Нет. Это было невозможно. Это был ад. Полиция все еще разбирает завалы, доставая обугленные тела. Вся территория оцеплена. — Он делает паузу. — Это ты взорвала цистерны?

— Да.

— Зачем?

— Чтобы убить тех, кто был внутри склада. Это были ваши убийцы. Но я сейчас не настроена об этом говорить. Как насчет другого человека? Который был со мной и с моим другом? Он спасся?

— Я не знаю. Он просто исчез.

— О. — Значит, он спасся.

— Кто это был? — спрашивает Джоэл.

— Думаю, ты догадываешься.

— Эдвард Фендер?

Я киваю:

— Эдди.

Джоэл откидывается назад и пристально смотрит на меня. На эту молодую женщину, чье тело двадцать часов назад было изувечено и которая сейчас выглядит совсем здоровой, если не считать нескольких кровавых слезинок. Через треснутое окно а вижу темное небо и неоновое сияние, свидетельствующее о начале еще одной долгой ночи. Он хочет знать зачем. Но я и сама задаюсь этим вопросом. Почему понадобилось пять тысяч лет, чтобы снова кого–то полюбить? И почему я лишилась любимого всего через шесть недель?

Почему время и пространство, Кришна? Ты воздвигаешь вокруг нас эти стены и потом запираешь нас внутри них. Особенно когда нас покидают те, кого мы любим. К тому же эти стены слишком высоки, и, как ни подпрыгивай, никогда не увидишь, что там за ними. И все, что есть, — это падающие на нас стены.

Я не верю своему сну. Жизнь — это не песня. Жизнь — это проклятие, а никто не жил дольше, чем я.

— Как ты смогла так быстро поправиться? — спрашивает Джоэл.

— Я тебе говорила, я необычная.

Он дрожит:

— Ты человек?

Утирая свои кровавые слезы, я горько усмехаюсь. Что это было там во сне? В той части, где я хотела быть другой? Какая ирония — и какая глупость. Словно я была ребенком, собиралась ложиться спать и просить маму, нельзя ли, чтобы мне приснился жуткий кошмар.

— В обычной ситуации я бы сказала «нет», — отвечаю я. — Но поскольку я плачу, а люди часто это делают, то, может быть, мне надо сказать «да». — Я смотрю на свои ладони в пятнах крови и чувствую, что и он смотрит на них. — Как ты думаешь?

Он берет мой ладони в свои и рассматривает их. Он все еще пытается убедить себя, что реальность не дала неожиданный и заметный сбой.

— У тебя идет кровь. Ты все еще ранена.

Я отнимаю свои руки и оставляю без ответа его вопрос.

— Я такая. Это для меня нормально. — Мне придется опять вытереть щеки. Эти слезы… их не остановить. — Куда бы я ни пошла и к чему бы ни прикоснулась… везде кровь.

— Сита?

Я резко распрямляюсь:

— Не называй меня так! Я не она, ты понял? Она давно умерла. А я — это то, что перед тобой. Эта… кровавая тварь!

Не обращая внимание на свою наготу, я встаю и иду к нему, перешагивая через мою брошенную кучей, обгоревшую одежду. Должно быть, он сдирал ее с меня — к ткани пристала обуглившаяся плоть. Шире раздвинув шторы, я смотрю на ландшафт, который так же чужд миру из моего сна, как другая галактика. Мы не можем быть далеко от склада. Мы все еще внутри квартала, на вражеской территории.

— Интересно, чем он сейчас занят, — бормочу я.

Джоэл стоит у меня за спиной.

— Пока ты отдыхала, я вышел и купил тебе одежду. — Он показывает на сумку, лежащую на стуле в углу. — Только не знаю, подойдет ли.

— Спасибо. — Я иду в угол и одеваюсь: синие джинсы, серая футболка. Все впору, туфель нет, но они мне и не нужны. Под сумкой я нахожу свой нож. Кожаного ремешка, которым он крепился к ноге, нет, и я засовываю его в задний карман джинсов. Он торчит на несколько сантиметров. Джоэл со страхом в глазах следит за моими движениями.

— Что ты собираешься делать? — спрашивает он.

— Найти его. Убить его.

Джоэл делает шаг ко мне:

— Ты должна поговорить со мной.

Я качаю головой:

— Не могу. Я пыталась поговорить с тобой на пирсе, но ты все равно пошел за мной. Подозреваю, что и теперь попытаешься пойти. Я понимаю. Ты просто делаешь свою работу. А я хочу сделать мою. — Я поворачиваюсь к двери: — Все скоро закончится — так или иначе.

Он останавливает меня, когда я берусь за дверную ручку. И это после всего, что он видел. Он смелый человек. Я не стряхиваю его руку со своей. Вместо этого я пристально смотрю ему в глаза, но без намерения манипулировать им, без желания взять его под свой контроль. Я смотрю на него, чтобы он мог смотреть на меня. Без Рея я впервые за долгое время чувствую себя такой одинокой. Такой человечной. Он видит мою боль.

— Как ты хочешь, чтобы я называл тебя? — мягко спрашивает он.

Я изменяю выражение лица. Без зеркала я не могу сказать, насколько оно получается приятным.

— Можешь называть меня Ситой, если хочешь… Джоэл.

— Я хочу помочь тебе, Сита.

— Ты не можешь мне помочь. Я тебя объясняла почему, а теперь ты и сам видел почему. — Я добавляю: — Я не хочу, чтобы тебя убили.

Он настойчив. Это значит, что я ему нравлюсь — я, кровавая тварь.

— Я не хочу, чтобы убили тебя. Может, у меня и нет твоих особых способностей, но я опытный офицер полиции. Мы должны выследить его вместе.

— Пистолетом его не остановишь.

— Я могу предложить больше, чем пистолет.

Я мягко улыбаюсь и касаюсь его щеки. Я снова думаю, какой он хороший человек. Весь в сомнениях и вопросах, он все равно хочет исполнить свой долг. Он все равно хочет быть со мной.

— Я могу заставить тебя забыть, — говорю я ему. — Ты видел, как я воздействовала на мать. Я могу делать такие вещи. Но не хочу делать этого с то бой, даже сейчас. Я просто хочу, чтобы ты ушел отсюда и оставил меня. И забудь обо всем, что случи лось. — Я опускаю руку. — Это самое человечное, что я могу тебе сказать, Джоэл.

Он наконец опускает мою руку.

— Я тебя еще когда–нибудь увижу? — спрашивает он.

Я опечалена:

— Надеюсь, что нет. И это не в оскорбительном смысле. Прощай.

— Прощай.

Я выхожу и закрываю за собой дверь. Ночь не такая теплая, как мне нравится, и не такая холодная, как я терпеть не могу. Прохладно и темно, отличное время для вампирской охоты. Позже, говорю я себе, я буду горевать о Рее. А сейчас у меня слишком много дел.

 

Глава одиннадцатая

Я пешком возвращаюсь в район склада. Но, как и говорил Джоэл, вся территория оцеплена многочисленными полицейскими. С расстояния в несколько кварталов я со своим острым зрением изучаю руины склада и, может быть, подсознательно ищу останки Рея. На руинах работает следовательская бригада. Все, что было внутри, уже собрано и разложено по пластиковым мешкам с белыми наклейками. Вся эта сцена — с многочисленными красными проблесковыми фонариками, грудами пепла и обугленными телами — действует на меня угнетающе. Но я не отворачиваюсь. Я думаю.

«Но вот что он сделал: связал Хитер в нише своей спальни; при этом она стояла, и на ней был только его школьный пиджак — и все. И в таком виде он заставил ее всю ночь сосать эскимо».

В ту ночь, когда я встретилась с новообращенными вампирами, я слышала, как неподалеку проехал фургон для мороженого с привычным громким перезвоном. И это в середине декабря посреди ночи. Дальше. Когда я навестила миссис Фендер, я поняла, что у нее в доме есть большая морозилка. Наконец, припарковав свою цистерну у склада, я краем глаза заметила фургон для мороженого. С точки, где я стою, не видно места, где был припаркован фургон, и неясно, там ли он еще. Но учитывая меры, предпринятые сейчас для охраны здания, я думаю, что он может еще быть на месте, и думаю, что это может быть важно.

Чем так привлекали Эдди эскимо?

Что за фетишем были для него замороженные трупы?

Связаны ли эти фетиши между собой?

Если Эдди положил глаз на останки Якши и Якша еще был жив, Эдди, чтобы контролировать Якшу, надо было держать его в ослабленном состоянии. Для этого есть два пути — во всяком случае, я знаю о двух. Один — это проткнуть Якшу некоторым количеством острых предметов, вокруг которых его кожа не сможет затягиваться. Второй способ менее очевидный и связан с природой вампиров. Якша был инкарнацией якшини, сатанинского змееподобного существа. Змеи холоднокровны и не любят холода. Точно так же и вампиры не любят холода, хотя могут выносить его. Однако лед, как и солнце, действует на нас разрушительно, затормаживаются мыслительные процессы, затруднено заживление серьезных ран.

Исходя из того что Эдди силен и знает, кто я, я предполагаю, что он действительно захватил Якшу живым и держит его в исключительно ослабленном состоянии, продолжая при этом пить его кровь. Я подозреваю, что Эдди держит его пронзенным и наполовину замороженным.

Но где?

Дома у матери?

Сомнительно. Мать — сумасшедшая, а Якша — такое сокровище, что было бы слишком рискованно оставить его на ее попечение. Эдди предпочел бы держать поставщика крови рядом. Он, пожалуй, даже берет его с собой, отправляясь на ночную охоту.

Я нахожу неподалеку телефон–автомат и звоню Салли Дидрих. Перед уходом из конторы судмедэкспертов я раздобыла ее служебный и домашний номера телефонов. Я не в настроении для праздной болтовни и поэтому сразу перехожу к делу. Перед тем как заняться своим крутым бизнесом, не был ли Эдди мороженщиком? Оказывается, да, отвечает Салли, Они с матерью владели маленькой фирмой по доставке мороженого в фургонах. Это я и хотела узнать.

Потом я звоню Пэт Маккуин, бывшей подружке Рея.

Не знаю, зачем я это делаю. Она не та, с кем я бы могла разделить свое горе, и к тому же я думаю, что такими вещами не надо делиться. Однако в эту самую темную из всех ночей я чувствую некую близость к ней. Я похитила ее любовь, а теперь судьба похитила мою. Может, это и есть справедливость. Набирая номер, я думаю, хочу ли я извиниться или разругаться с ней. Я напоминаю себе, что она думает, что Рей погиб шесть недель назад. Она не будет рада моему звонку. Я только разбережу раны, которые едва начали затягиваться. Но я не кладу трубку, когда она отвечает после двух гудков.

— Алло?

— Привет, Пэт. Это Алиса. Ты ведь меня помнишь?

Она хватает ртом воздух, потом наступает тревожное молчание. Я знаю, она ненавидит меня и хочет повесить трубку. Но любопытство пересиливает.

— Что тебе нужно? — спрашивает она.

— Не знаю. Я сейчас стою и задаю себе тот же вопрос. Наверное, просто хотела поговорить с кем–то, кто хорошо знал Рея.

Долгое молчание.

— Я думала, ты умерла.

— Я тоже так думала.

Еще более долгая пауза. Я знаю, о чем она спросит.

— Но он умер, да?

Я киваю:

— Да. Но его смерть не была случайной. Он погиб храбро, по своему выбору, защищая то, во что верил.

Она начинает плакать.

— Он верил в тебя? — горько спрашивает она.

— Да. Хочется думать, что да. Он верил и в тебя. У него было к тебе очень глубокое чувство. Он оставил тебя не по доброй воле, это я заставила его.

— Зачем? Почему ты просто не оставила нас в покое?

— Я любила его.

— Но ты его убила! Если бы ты никогда не разговаривала с ним, он сейчас был бы жив!

Я вздыхаю:

— Я знаю. Но я не знала, что так случится. Если бы знала, то поступила бы иначе. Пожалуйста, поверь мне, Пэт, я не хотела причинить вред тебе или ему. Просто так вышло.

Она продолжает плакать:

— Ты — чудовище.

Сильная боль сдавливает мне грудь:

— Да.

— Я не могу его забыть. Я не могу забыть всего этого. Я ненавижу тебя.

— Ты можешь меня ненавидеть. Это ничего. Но тебе не нужно его забывать. Ты все равно не сможешь. И я не смогу. Пэт, я, кажется, поняла, почему я тебе звоню. Думаю, чтобы сказать тебе, что его смерть — это не обязательно его конец. Понимаешь, я думаю, что я знала Рея когда–то очень давно, в другом месте, в другом измерении. И в тот день, когда мы все познакомились в школе, это было как чудо. Он ушел, но вернулся. Думаю, он может снова вернуться, или, по крайней мере, мы сможем пойти к нему, по направлению к звездам.

Она начинает успокаиваться:

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Я просто натянуто улыбаюсь:

— Это неважно. Мы обе любили его, теперь его нет, и кто знает, будет ли что–то еще? Никто не знает. Спокойной ночи, Пэт. Приятных снов. Пусть тебе приснится он. Я знаю, что мне он будет долго сниться.

Она колеблется:

— Прощай, Алиса,

Вешая трубку, я смотрю на землю. Она ближе, чем небо, и я, по крайней мере, знаю, что она реальна. Над головой все равно висят облака, и звезд не видно. Я звоню своему старому другу Сеймуру. Он отвечает быстро, и я рассказываю ему обо всем, что случилось. Он слушает, не перебивая. Вот что мне в нем нравится. В этом мире болтовни реже встретишь хорошего слушателя, чем великого оратора. Когда я заканчиваю, он молчит. Он знает, что не может утешить меня, и не пытается. Это я тоже в нем уважаю. Но он понимает, как велика потеря.

— Очень жаль, что так получилось с Реем.

— Да. Очень жаль.

— Ты в порядке?

— Да.

У него твердый голос:

— Это хорошо. Ты должна остановить эту сволочь. Я согласен с тобой — Якша наверняка в том фургоне с мороженым. Все указывает на это. Почему ты не проверила, прежде чем звонить мне?

— Потому что, если он там и если я смогу вы рвать его у Эдди и копов, то мне уже будет не до звонков.

— Хорошо. Достань Якшу. Он быстро поправится, и вы вдвоем займетесь Эдди.

— Не думаю, что это будет так просто.

Сеймур делает паузу:

— Его ноги не отрастут?

— Ты можешь удивиться, но у меня нет большого опыта в таких делах. Но я сомневаюсь.

— Это не хорошо. Тебе придется противостоять. Эдди в одиночку.

— И мне не очень это удалось в последнюю нашу встречу.

— Тебе удалось. Ты уничтожила его сообщников. Но тебе нужно действовать быстро, пока он не создал новых, потому что на этот раз он не позволит им всем собраться в одном месте и стать столь легкой добычей.

— Но мне не хватает силы, чтобы противостоять ему. В этом я уже убедилась на опыте. Он слишком быстр, слишком силен. И слишком сообразителен. Но ты тоже сообразителен. Поэтому просто скажи мне, что делать, и я сделаю это.

— Я лишь могу предложить тебе несколько идей. Тебе надо создать такую ситуацию, в которой твое преимущество будет еще больше. Возможно, у него не так хорошо развиты слух и зрение, как у тебя. Или, быть может, он более чувствителен к солнцу.

— Солнце не очень–то ослабило его.

— Ладно, тогда он может быть более чувствителен к холоду. Думаю, что это так, и он об этом не знает. И еще он явно чувствителен в том, что касается его матери. Сколько ему? Тридцать? Он вампир и все еще живет с мамой? Этот парень не так уж страшен.

— Я оценила твой юмор. Но предложи что–нибудь поконкретнее.

— Возьми ее в заложницы. Угрожай убить ее. Он примчится на помощь.

— Я думала об этом.

— Так сделай это. Но прежде отними у него Якшу. Думаю, именно Якша может рассказать тебе, как его остановить.

— Ты читаешь и пишешь слишком много книг. Ты что, в самом деле думаешь, что есть какой–то магический секрет?

— Ты сама — магия, Сита. Ты полна тайн, о которых даже не подозреваешь. У Кришны была причина, чтобы позволить тебе жить. Найди эту причину, и нынешняя ситуация разрешится сама собой.

Его слова трогают меня. Я не рассказала ему о своем сне. Но мои сомнения и моя боль слишком велики, чтобы справиться с ними одними лишь словами.

— Кришна был полон озорства, — говорю я. — Иногда, как говорят, он что–то делал безо всяких на то причин. Просто потому, что ему так хотелось.

— Тогда и ты будь озорной. Обхитри Эдди. Все футбольные игроки в нашей школе больше и сильнее меня. Но они все придурки. Я мог бы в любой момент надрать им задницы.

— Если я переживу эту ночь и следующую, то заставлю тебя ответить за это хвастовство. Я передам вашим футболистам все, что ты о них сказал, слово и слово.

— Можно и так. — Его голос смягчается. — Достаточно Рея. Не умирай, Сита, прошу тебя.

Я снова чуть не плачу.

— Я тебе позвоню при первой возможности.

— Обещаешь?

— Вот тебе крест, чтоб мне не жить.

Он давит смешок. Он боится за меня.

— Будь осторожна.

— Само собой, — говорю я.

Проникнуть в оцепленную зону не составляет труда. Я просто прыгаю с одной крыши на другую, пока никто не видит. Но выбраться с фургоном с мороженым будет уже не так просто. Все выезды заблокированы поставленными поперек полицейскими машинами. Однако это меня волнует меньше всего. Беззвучно двигаясь на высоте тридцати метров, я вижу, что фургон все еще стоит на своем месте. Его окружает густая, почти ощутимая аура боли — словно рой черных насекомых над незахороненным трупом. Я испытываю дурное предчувствие, когда прыгаю со своего высоко го насеста на бетонный тротуар рядом с фургоном. Кажется, что я попала в колодец, кишащий змеями. По близости никого нет, но в воздухе стоит сильный запах яда. Еще не открыв запертую дверь в морозилку, я знаю, что Якша внутри и в плохом состоянии.

Я открываю дверь.

— Якша? — шепчу я.

В глубине холодной камеры происходит какое–то движение.

Странный силуэт заговаривает.

— Какого мороженого ты хочешь, девочка? — спрашивает Якша усталым голосом.

Моя реакция удивляет меня. Наверное, потому, что я так долго его боялась, мне трудно без колебаний приблизиться к нему, даже несмотря на то, что я хочу сделать его союзником. Однако от его смешного вопроса по мне разливается теплая волна. Но я все же стараюсь не вглядываться и не видеть, во что он превратился. Я не хочу знать, по крайней мере, не сейчас.

— Я заберу тебя отсюда, — говорю я. — Дай мне десять минут.

— Если нужно, можешь взять и пятнадцать, Сита.

Я закрываю дверь. Въезжать и выезжать с территории позволено только полицейским машинам. За блокпосты не пускают даже прессу, что можно попять. Не каждый день в Лос–Анджелесе сжигают двадцать с лишним человек, хотя, с другой стороны, в этой части города это дело не то чтобы уж совсем необычное.

Мои действия ясны. Я достану полицейскую машину и, может быть, синюю полицейскую фуражку, чтобы скрыть свои белокурые волосы. Я спокойно иду по направлению к складу и вдруг наталкиваюсь на двух копов, которые останавливали меня около Колизея. Это детектив Пончик и его напарник–вундеркинд. Они моргают при виде меня, и я едва удерживаюсь от смеха. На капоте их черно–белой машины стоит пакет с пончиками, и они потягивают кофе из пластиковых стаканчиков. Мы в квартале от центра событий и вне поля зрения кого бы то ни было. Ситуация взывает к моей дьявольской природе.

— Забавно встретиться здесь с вами, — говорю я.

Они неловко суетятся, ставят свою еду на капот.

— Что ты здесь делаешь? — вежливо спрашивает старший коп. — Это закрытая территория.

Я наглею:

— Вы так говорите, будто здесь атомная подводная лодка.

— Мы говорим серьезно, — отвечает молодой. — Тебе лучше бы поскорее убраться отсюда.

Я подхожу ближе:

— Я уеду, как только вы отдадите мне ключи от своей машины.

Они обмениваются улыбками. Старший кивает в мою сторону.

— Ты разве не смотрела новости? Не знаешь, что здесь произошло?

— Да, я слышала, что взорвалась атомная бомба. — Я протягиваю руку: — Ну ладно, дайте мне ключи. Я очень спешу.

Молодой кладет руку на дубинку. Как будто она ему действительно может понадобиться против молодой женщины весом около пятидесяти килограммов, которой не больше двадцати лет. На самом деле, чтобы меня остановить, ему понадобился бы танк «Брэдли». У парня повадки зазнавшегося ученика подготовительной школы. Я определяю его так: богатенький недоучка, который не смог поступить на юридический факультет и пошел в полицию назло папочке.

— Мы теряем терпение, — говорит недоучка, разыгрывая крутого парня. — Уходи немедленно, или мы заберем твою тугую задницу.

— Мою тугую задницу? А как насчет всего остального? Звучит прямо как дискриминация по половому признаку. — Я подхожу еще ближе и останавливаюсь в полуметре от недоучки. Я смотрю ему в глаза, едва сдерживаясь, чтобы не выжечь ему глазницы. — Знаешь, я ничего не имею против хороших копов, но терпеть не могу свиней, которые дискриминируют женщин. Они выводят меня из себя, а когда я выхожу из себя, меня ничто не остановит. — Я тычу его пальцем в грудь, сильно. — Сейчас же извинись, или я надеру тебе задницу.

К моему удивлению — я ведь могу сойти за старшеклассницу, — он достает пистолет и прицеливается в меня. Я отступаю, как будто в шоке, и поднимаю руки над головой.

Старший полицейский делает предварительный шаг в нашу сторону. У него больше опыта; он знает, что не надо искать неприятностей, когда их нет. Но он не знает, что неприятность — это мое второе имя.

— Эй, Гэри, — говорит он. — Оставь девушку в покое. Она просто флиртует с тобой. Убери пистолет.

Но Гэри не слушает:

— У нее слишком грязный рот для флирта. Откуда мы знаем, что она не проститутка? Да, правильно, наверное, так и есть. Может быть, надо забрать ее тугую задницу по обвинению в предоставлении сексуальных услуг за деньги.

— Я тебе не предлагала никаких денег, — говорю я.

Это злит Гэри. Он трясет пистолетом перед моим животом:

— Вставай к стене и раздвинь ноги.

— Гэри, — недовольно говорит старый коп. — Прекрати.

— Лучше прекрати сейчас, Гэри, — предостерегаю я. — Могу точно сказать тебе, что ты не сможешь этого закончить.

Гэри хватает меня за руку и швыряет к стене. Я не сопротивляюсь. Когда я огорчена, я люблю охотиться. Когда я вообще испытываю любые сильные эмоции, я люблю охотиться, пить кровь и даже убивать. Когда Гэри начинает меня обыскивать, я раздумываю, не убить ли его. Он перешел все границы, когда шарит рукой по моей тугой заднице. У него нет обручального кольца, по нему никто не будет скучать, за исключением, может быть, напарника, но тому все равно грозит скорый инфаркт, потому что он питается жирными пончиками и черным кофе. Да, думаю я, пока Гэри лазит по моим карманам и находит нож, но у него будет вкусная кровь, а мир перенесет потерю одного ничтожества.

Он поднимает нож и показывает его напарнику, как будто это ключ к сокровищнице. По его мнению, так оно и есть. Теперь, когда я определенно преступница, он может делать со мной все что хочет — ведь никто не снимает на видео. Неудивительно, что люди в этом районе время от времени устраивают бунты.

— Так–так, посмотри–ка, что у нас тут есть! — вскрикивает Гэри. — Билл, когда ты последний раз видел такой нож у студентки колледжа? — Он похлопывает меня по плечу плоскостью лезвия. — Кто дал его тебе, дорогуша? Твой сводник?

— На самом деле, — отвечаю я, — я вытащила его из тела одного французского аристократа, которой имел наглость дотронуться до моей задницы без моего разрешения. — Я медленно поворачиваюсь и ловлю его взгляд. — Как ты.

Полицейский Билл забирает нож у полицейского Гэри, который пытается мериться со мной взглядами. С большим успехом он мог бы это делать с идущим на него поездом. Я аккуратно запускаю в свой взгляд немножко жара и с удовольствием вижу, как Гэри начинает сильно потеть. Он все еще держит пистолет, но ему трудно держать его ровно.

— Ты арестована, — мямлит он.

— По какому обвинению?

Он сглатывает:

— Ношение спрятанного оружия.

Я на секунду оставляю Гэри и перевожу взгляд на Билли:

— Ты тоже меня арестовываешь?

Он в сомнении:

— Зачем тебе нужен такой нож?

— Для самозащиты, — отвечаю я.

Билл смотрит на Гэри:

— Отпусти ее. Если бы я жил здесь, тоже ходил бы с ножом.

— Ты что, забыл, что это та самая девушка, на которую мы наткнулись у Колизея? — раздраженно спрашивает Гэри. — Она была там в ночь убийств. Теперь она здесь, у сожженного склада. — Свободной рукой он достает наручники. — Пожалуйста, вытяни руки.

Я вытягиваю:

— Если уж ты сказал «пожалуйста».

Гэри убирает пистолет в кобуру и защелкивает наручники. Он снова хватает меня за руку и тащит к патрульной машине.

— У тебя есть право хранить молчание. Если ты предпочтешь отказаться от этого права, то все, что ты скажешь, может быть использовано против тебя. У тебя есть право на присутствие адвоката, либо нанятого, либо назначенного…

— Одну секунду, — прерываю я Гэри, когда он нагибает мне голову, заталкивая на заднее сиденье.

— В чем дело? — рычит Гэри.

Я поворачиваю голову к Биллу и ловлю его взгляд:

— Я хочу, чтобы Билли сел и поспал.

— А? — говорит Гэри. Но Билл не говорит ничего. Излишнее пристрастие к пончикам сделало его легкой наживой. Он уже под моими чарами. Я продолжаю сверлить его взглядом.

— Я хочу, чтобы Билл сел и уснул, — говорю я. — Усни и забудь, Билл. Ты никогда со мной не встречался. Ты не знаешь, что случилось с Гэри. Он просто исчез этой ночью. Это не твоя вина.

Билл садится, закрывает глаза, как маленький мальчик, которого только что уложила его мама, и засыпает. Он храпит, и это поражает его напарника, который снова хватается за пистолет и целится в меня. Бедный Гэри. Я знаю, что не гожусь на роль героя в борьбе с преступностью, но все же не надо было бы выпускать его из полицейской академии с настоящим оружием и боеприпасами.

— Что ты с ним сделала? — требовательно спрашивает он.

Я пожимаю плечами:

— А что я могу сделать? Я в наручниках. — Чтобы продемонстрировать свою беспомощность, я поднимаю руки на уровень его глаз. Потом, хитро улыбаюсь, рву наручники. Я напрягаю кисти, и остатки металлических основ падают на бетон, как мелочь из порванного кармана. — Знаешь, что сделал тот французский аристократ перед тем, как я перерезала ему горло его собственным ножом?

Ошеломленный, Гэри делает шаг назад:

— Не двигайся. Я буду стрелять.

Я делаю шаг к нему:

— Он сказал: «Сделаешь еще шаг, и я тебя убью». Конечно, у него не было твоего преимущества. У него не было пистолета. На самом деле, в те времена их вообще не было. — Я делаю паузу, и мои глаза, должно быть, кажутся ему просто огромными. Они больше лун, горевших над первобытными вулканами. — Знаешь, что он сказал, когда я пальцем схватила его за горло?

Гэри весь трясется и взводит курок.

— Ты — исчадье зла, — шепчет он.

— Близко. — Я выбрасываю ногу и выбиваю у него из руки пистолет. Он в испуге видит, как тот отскакивает от дороги. Я продолжаю сладким голосом: — Он сказал: «Ты ведьма». Понимаешь, тогда верили в ведьм. — Я медленно приближаюсь, хватаю мою смертельно побледневшую жертву за ворот и притягиваю к себе: — Ты веришь в ведьм, Гэри?

Он охвачен страхом и весь дрожит.

— Нет, — бормочет он.

Я усмехаюсь и лижу его горло:

— А в вампиров ты веришь?

Невероятно, но он начинает плакать.

— Нет.

— Ну–ну, — говорю я, поглаживая его по голове. — Ты ведь веришь во что–то страшное, иначе ты бы не был так расстроен. Скажи мне, что я за чудовище, по–твоему?

— Пожалуйста, отпусти меня.

Я грустно качаю головой:

— Боюсь, я не могу этого сделать, хоть ты и сказал «пожалуйста». Твои коллеги–полицейские совсем рядом, за углом соседнего здания. Если я тебя отпущу, ты побежишь к ним и скажешь, что я проститутка, которая прячет на себе оружие. Кстати, не очень–то лестно было услышать, что ты назвал меня проституткой. Никто и никогда не платил мне за секс, по крайней мере, деньгами. — Я слегка сдавливаю ему горло. — А вот своей кровью они мне платили.

У него рекой текут слезы:

— О боже.

Я киваю:

— Давай, молись Богу. Ты можешь удивиться, но я с ним однажды встречалась. Может, он и не одобрил бы истязания, которому я тебя подвергну, но, поскольку он позволил мне жить, то, должно быть, знал, что я когда–нибудь тебя встречу и убью. Впрочем, поскольку он убил моего любимого, мне, пожалуй, все равно, что он может подумать.

Я скребу Гэри ногтем большого пальца, и у него на коже появляется кровь. Красная жидкость стекает на его чистый накрахмаленный воротник чертой какого–то злого граффити. Я тянусь к его шее и открываю рот.

— Мне это понравится, — бормочу я.

Он закрывает глаза и кричит:

— У меня есть подруга!

Я делаю паузу.

— Гэри, — говорю я терпеливо. — Надо говорить «У меня жена и двое детей». К таким мольбам я иногда прислушиваюсь. А иногда нет. У того французского аристократа было десять детей, но поскольку у него одновременно было три жены, то я не была склонна к снисхождению. — Его кровь вкусна, особенно после тяжелого дня и тяжелой ночи, но что–то меня сдерживает.

— Как долго ты знаком с этой девушкой? — спрашиваю я.

— Шесть месяцев.

— Ты ее любишь?

— Да.

— Как ее зовут?

Он открыл глаза и уставился на меня:

— Лори.

Я улыбаюсь:

— А она верит в вампиров?

— Лори верит во все.

Я не могу удержаться от смеха:

— Ну и парочка из вас получится! Слушай, Гэри, этой ночью тебе крупно повезло. Я попью твоей крови, пока ты не отключишься, но обещаю, что ты не умрешь. Как тебе такой вариант?

Он не то чтобы совсем успокоился. Думаю, ему в жизни делали предложения и получше.

— Ты действительно вампир? — спрашивает он.

— Да. Но не говори об этом другим копам. Ты потеряешь работу — а может быть, и подружку. Просто скажи, что недоглядел, и какой–то бродяга украл твою машину. Это я и собираюсь сделать, когда ты вырубишься. Поверь, мне она очень нужна. — Я немного сжимаю его, просто чтобы напомнить, что я сильная. — Это по–честному?

Он начинает понимать, что у него нет выбора:

— А это будет больно?

Да, но это будет приятная боль, Гэри.

Я шире раскрываю его вены и впиваюсь жаждущими губами в его плоть. В конце концов, я страшно спешу. И только когда я пью, я осознаю, что оставлю его в живых вовсе не потому, что у него есть подружка. Впервые в жизни кровь не удовлетворяет меня. Меня отвращает и ее вкус во рту, и ее запах в ноздрях. Я не убиваю его, потому что устала от убийств — наконец–то. Перепалкой с этими копами я просто отвлекала себя. Тяжесть осознания того, что я единственная, кто может остановить Эдди, и боль утраты как острые колья пронзили мое сердце, и я не могу их вытащить. Неожиданно для себя я не могу утопить свои переживания в крови, как много раз на протяжении веков делала это с другими своими невзгодами. Я хочу быть не вампиром, а обычным человеком, который может найти утешение в объятиях такого существа, которому не приходится убивать, чтобы жить. Мой сон преследует меня, душа просит. Возвращаются красные слезы, я больше не хочу быть другой.

Гэри только начинает стонать от боли и наслаждения, когда я его отпускаю. Когда он в полубессознательном состоянии падает на землю, я беру его ключи и залезаю в машину. Мой план прост. Я погружу в машину то, что осталось от Якши, и проскользну через блокпост с помощью полицейской фуражки и тяжелого взгляда на того, кто будет там главным. Я отвезу Якшу в какое–нибудь уединенное место, и там мы поговорим. Может быть, о волшебстве. И уж точно о смерти.

 

Глава двенадцатая

Я еду к морю, недалеко от того места, где я прошлой ночью убила женщину. Пока мы едем, Якша сидит на сиденье рядом со мной. Вернее, сидит то, что осталось от него, — искореженное туловище, упрятанное в замасленный полотняный мешок. Из него торчат стальные колья, которые Эдди вонзил в Якшу, чтобы держать его в состоянии боли. Мы не разговариваем. Когда я загружала его в патрульную машину, я попыталась снять с него этот отвратительный мешок и вытащить клинья, но он меня остановил. Он не хотел, чтобы я увидела, во что он превратился. Взгляд его темных глаз, все еще прекрасных, несмотря на все, что случилось, встретился с моим. Я услышала не высказанные вслух слова. «Я хочу, чтобы ты запомнила меня таким, каким я был». И я бы тоже этого хотела.

Прибой стал спокойнее по сравнению с прошлой ночью. Море почти такое же тихое, как озеро, и я вспомнила, как Якша взял меня с собой на огромное озеро в южной Индии, всего за месяц до того, как мы встретились с Кришной. Естественно, была ночь. Он хотел показать мне сокровище, которое нашел под водой. У Якши был особый дар отыскивать драгоценные камни и золото. Он был просто помешан на них — тайные пещеры, заброшенные шахты притягивали его, словно магнит. Но когда он находил эти драгоценности, он их никогда не брал. Как будто он хотел просто увидеть красоту, которая пришла из прошлого.

Однако под этим озером, сказал он мне, находится целый город, о котором никто не знает. Он думал, что ему более ста тысяч лет и что это последний след великой цивилизации, забытой историей. Взяв меня за руку, он повел меня в воду. Потом мы глубоко ныряли. В те дни я могла по полчаса обходиться бел воздуха. Якша, я думаю, мог не дышать часами. Будучи вампирами, мы довольно хорошо видели даже в темной и мутной воде. Мы опустились больше чем на тридцать метров, и перед нами возник город: здания с колоннами, мраморные дорожки, фонтаны со скульптурами, все инкрустированные золотом и серебром, которые вобрали в себя столько воды, что уже никогда не смогут сверкать под солнцем. Город наполнил меня благоговением: как он мог существовать в полной неизвестности, такой прекрасный и не подвластный времени. И опечалил меня по тем же причинам.

Якша привел меня в здание, которое, наверное, было храмом. Высокие окна с витражами, многие все еще целые, окружали просторное внутреннее помещение, скамьи поднимались амфитеатром до самого каменного потолка. Храм выглядел необычно, потому что в нем не было ни росписей, ни скульптур. Я поняла, что этот народ поклонялся безликому богу, и подумала, не это ли привело их к тому, к чему привело — к вымиранию. Но в глазах Якши, который плыл рядом со мной, была такая радость, какой я раньше никогда у него не видела. Он пришел из бездны, думала я, и, может быть, сейчас он наконец нашел свой народ. Не то чтобы они были демонами, как он, конечно нет, но казалось, что они не от мира сего. В тот момент я почувствовала, что тоже как–то связана с ними, и задумалась, откуда я произошла. Якша, должно быть, ощутил мои мысли, Потому что кивнул, словно мы выполнили то, что нужно, и увлек меня на поверхность. Я помню, как ярко светили звезды, когда мы вернулись из затерянного города. По каким–то причинам, начиная с той ночи, звезды всегда сверкают особенно ярко, когда я нахожусь у большого водного пространства.

Я кладу Якшу на спину недалеко от воды. Облака рассеялись, и ярко светят звезды, хотя свечение расположенного неподалеку Лос–Анджелеса даст фору Млечному Пути. Как много потеряла современная цивилизация, думаю я, утратив ощущение миллиардов звезд над ней. К сожалению, этой ночью и мое сознание приковано к земле. Оказывается, Эдди пришил мешок к телу Якши. Под мешковиной шевелятся невидимые клинья, а может быть, это дрожат иссеченные мышцы. Меня тошнит при мысли о том, каким истязаниям он подвергался. Я касаюсь ладонью его лба, который все еще холоден.

— Якша, — говорю я.

Его голова откидывается на бок. Его блестящие темные глаза с такой тоской смотрят на воду. Каким–то образом я знаю, что он, как и я, думает о затерянном городе. В тот день у нас в последний раз была близость. Потом на сцену вышел Кришна и положил конец появлению новых вампиров, взяв с Якши клятву уничтожить их всех, если он хочет умереть в милости Кришны.

— Сита, — говорит он слабым голосом.

— Должно быть, под океаном скрывается много городов.

— Да.

— Ты их видел?

— Да. Под этим океаном и под другими.

— Как ты думаешь, куда ушли все населявшие их люди? — спрашиваю я.

— Они не ушли в какое–то место. Время — более крупное измерение. Их время пришло, их время ушло. Так все и происходит.

Мы какое–то время молчим. Маленькие волны накатывают на песок в такт моему дыханию. С минуту они совсем совпадают: с каждым вздохом на песок накатывается пенная волна, с каждым выдохом она откатывается назад. За последние пять тысяч лет волны изменили береговую линию, истерли ее, образовали новые заливы. А вот я, хотя все это время прокачивала воздух через легкие, не изменилась — по сути, не изменилась. Океан и суша знали больше умиротворенности, чем я. Они хотели перемен. А я им противилась. Мое время ушло, а я не ушла вместе с ним. Об этом и говорит мне Якша.

— Той ночью, — говорю я, — что произошло?

Он вздыхает, и в этом вздохе столько чувства.

— В момент когда ты выбежала из входной двери, мне захотелось подойти к окну. Я хотел взглянуть на океан. Ты знаешь, что он напоминает мне о Кришне, и я хотел, чтобы океан был последним, что я увижу перед тем, как покинуть этот мир. Когда взорвалась бомба, меня выбросило из дома в лес, разорвав надвое. Падая, я чувствовал, что горю, и подумал, что теперь я точно умру.

— Но ты не умер, — говорю я.

— Нет. Я провалился в какую–то мистическую пустоту. Казалось, я нескончаемо плыву по черной лагуне. Настал новый ледниковый период. Я почувствовал страшный холод, я был как айсберг, дрейфующий между материками. Потом я все же почувствовал свое тело. Кто–то тряс меня и чем–то тыкал в меня. Но я все еще не мог видеть и не был в полном сознании. Звуки доносились до меня с черного неба. Что–то могло быть моими собственными мыслями, моим собственным голосом. Но были и другие звуки — они казались враждебными.

— Это Эдди задавал тебе вопросы.

— Так его зовут?

— Да.

— Он никогда не называл мне своего имени.

— Этот парень не слишком мягкий и пушистый.

Лицо Якши искажает гримаса:

— Я знаю.

Я снова касаюсь его:

— Мне жаль.

Он слабо кивает:

— Я даже не знаю, что сказал ему, но, должно быть, сказал много. Когда я наконец полностью пришел в себя, я оказался в фургоне для мороженого и был пленником безумца, который очень много знал обо мне и, собственно, о тебе.

— Он брал твою кровь и вливал себе?

— Да. Когда я лежал в морге, он, должно быть, увидел, как мои останки пытаются излечиться. Он держал меня живым, чтобы продолжать брать мою кровь. Он взял ее так много, что, наверное, стал очень сильным.

— Да. Я дважды пыталась остановить его, и дважды потерпела неудачу. Если я проиграю в третий раз, он меня убьет.

Якша колеблется, и я знаю, о чем он собирается спросить. Под угрозой оказалась его клятва Кришне уничтожить всех вампиров.

— Он сделал новых вампиров? — спрашивает он.

— Да. Насколько я знаю, двадцать одного. Но этим утром я сумела их уничтожить. — Я делаю паузу. — Мне помог мой друг.

Якша изучающее смотрит на мое лицо:

— Твой друг убит.

Я киваю. Еще одна слеза. Еще одна красная капля падает в океан времени и пространства, который собирает эти капли, нимало не задумываясь о том, как дорого они обходятся нашим, предположительно бессмертным душам.

— Он умер, чтобы спасти меня, — говорю я.

— Твое лицо изменилось, Сита.

Я смотрю на океан, высматривая его неуловимое умиротворение:

— Это была огромная потеря для меня.

— Но мы оба несли очень большие потери на протяжении веков. А эта приоткрыла перемену, которая уже произошла.

Я слабо киваю и прикладываю руку к сердцу.

— В ночь взрыва мое сердце пронзил деревянный кол. Почему–то эта рана до конца так и не зажила. Я постоянно чувствую боль. Иногда она терпима. А иногда почти не выносима. — Я смотрю на него. — Почему эта рана не зажила?

— Ты знаешь почему. Эта рана должна была тебя убить. Предполагалось, что мы умрем вместе.

— Что же помешало?

— Я встал и пошел к окну. А ты, наверное, теряя сознание, обратила свое милое лицо к Кришне и молила его дать тебе больше времени побыть с ним.

— Все так и было.

— Значит, он дал тебе время. У тебя его милость. Я подозреваю, что ты всегда получаешь то, что хочешь.

Я горько качаю головой:

— Чего я хотела больше всего, так это чтобы Рей был рядом со мной следующие пять тысяч лет. Но твой драгоценный бог не дал мне и года с ним. — Я опускаю голову. — Он забрал его.

— Он и твой бог, Сита.

Я продолжаю качать головой.

— Я ненавижу его.

— Смертные всегда преувеличивали различие между ненавистью и любовью. Обе идут от сердца. Ты никогда не сможешь сильно ненавидеть, если сильно не любила. И наоборот. Но сейчас ты говоришь, что твое сердце разбито. Я не знаю, можно ли его излечить. — Он берет меня за руку. — Я уже говорил тебе. Наше время прошло, Сита. Это больше не наш мир.

Я вздрагиваю и сжимаю его руку.

— Я начинаю тебе верить. — Я вспоминаю свой сон. — Ты думаешь, если мы покинем этот мир, я снова увижу Рея?

— Ты увидишь Кришну. Он присутствует во всех существах. Если ты будешь искать там Рея, то найдешь его.

Я прикусываю свою нижнюю губу и пью собственную кровь. Она вкуснее, чем у копа.

— Хочется верить, — шепчу я.

— Сита.

— Ты можешь мне помочь остановить это чудовище?

— Нет. — Он окидывает взглядом свое изуродованное тело. — У меня слишком глубокие раны. Тебе придется сделать это самой.

Его заявление умаляет силы, которые у меня остаются.

— Не думаю, что я смогу.

— Никогда не слышал, чтобы ты сказала, что что–то не сможешь сделать.

Я не могу удержаться от усмешки.

— Это потому, что мы не общались пять тысяч лет. — Я больше не смеюсь. — У него нет слабых мест. Я не знаю, куда наносить удар.

— Он не непобедим.

Я начинаю говорить серьезно:

— Вполне может быть и непобедимым. Во всяком случае, в схватке с любым существом, которое ходит по этой земле. — Я чувствую неожиданную волну страстного желания Рея, любви, Кришны. — Я бы хотела, чтобы сейчас вернулся Кришна. Он смог бы легко его остановить. Как ты думаешь, это возможно? Что он сегодня придет?

— Да. Он, может быть, уже здесь, и мы об этом не знаем. Конечно, когда он приходит, мало кто его узнает. Это всегда так. Знаешь ли ты, что я снова встречался с ним?

— Встречался? До того, как он покинул землю?

— Да.

— Ты мне не говорил.

— Я тебя не видел.

— Да, знаю, пять тысяч лет. Когда и где ты его видел?

— Это было незадолго до того, как он покинул землю и началась Кали–Юга. Я шел по лесу в северной Индии и просто натолкнулся на него. Он был один, сидел у пруда и омывал ноги. Когда я приблизился, он улыбнулся и жестом пригласил сесть рядом. Все его манеры держаться были другие по сравнению с тем, как он вел себя, когда мы впервые его увидели. Все могущество, конечно, было при нем, но в то же время он казался гораздо мягче, был больше похож на ангела, а не на Бога. Он ел манго и угостил меня. Когда он смотрел на меня, я не чувствовал никакой нужды объяснять, что я делал все возможное, чтобы сдержать данную ему клятву. Мы просто сидели на солнце, держали ноги в воде, и все было прекрасно. Все было совершенно. Наша битва была забыта. Я чувствовал себя таким счастливым, что готов был умереть. Я хотел умереть и покинуть землю вместе с ним. Я спросил, можно ли сделать так, а он покачал головой и рассказал мне историю. Когда он закончил, я даже не мог понять, зачем он мне ее рассказал. — Якша делает паузу. — Не мог понять до сегодняшней ночи.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я.

— Думаю, он рассказал мне эту историю, чтобы я сейчас мог рассказать ее тебе.

Я заинтересовалась:

— Расскажи.

— Бог Кришна сказал, что когда–то был демон по имени Махиша, который практиковал великое воздержание, чтобы получить благоволение бога Шиву, а Шива на самом деле не отличался от Кришны. Потому что может быть только один Бог. Махиша в течение пяти тысяч лет неотступно думал о Шиве и предавался созерцанию, сосредоточившись на нем и его шестисложной мантре — Ом Мамах Шивая. Но Шива не являлся ему, и Махиша задумал устроить огромный костер и принести в жертву Шиве все, что он имел, в надежде, что тогда Шива уж точно явится. Махиша сжег одежду, драгоценности, оружие — даже своих пятьдесят жен. Но Шива так и не пришел. Тогда Махиша задумался: что же еще я могу ему предложить? Я отрекся от всего, что имел. Но потом сообразил, что у него осталось еще его тело, и решил его тоже сжечь, по кусочку. Сначала он отрубил себе пальцы ног, потом уши, потом нос. И все это бросил в огонь. Сидя на горной вершине в благословенной Кайлаше, Шива пришел в ужас при виде этого. Он не хотел, чтобы его приверженец, пусть и демон, так себя разрубал. И когда демон был уже готов вырвать свое сердце, Шива явился ему.

Он сказал:

— Ты совершил подвиг сурового аскетизма, Махиша, и доказал свою преданность мне. Проси, чего хочешь, и я дарую это тебе.

Тут Махиша улыбнулся себе, потому что ради этого все и затеял. Он сказал:

— О, бог Шива, у меня всего лишь две просьбы. Я хочу, чтобы меня нельзя было убить и чтобы любой, кого я трону за макушку головы, был убит.

Как ты можешь догадаться, Шива не очень обрадовался этой просьбе. Он пытался уговорить Махишу выбрать что–то более пристойное, предлагая хороший дворец, божественное предвидение, даже несколько нимф с небес. Но Махиша стоял на своем, а Шива был связан обещанием даровать ему все, что бы он ни попросил. Так что, в конце концов он сказал: «Да будет так». И поспешил вернуться в Кайлашу, пока Махиша не попытался дотронуться до его головы.

Ясное дело, что Махиша сразу же начал чинить разные неприятности. Собирая толпы демонов, он нападал на Индру, владыку Рая, и на его королевство. Никто из богов не мог остановить Махишу, потому что он был непобедим: всякий раз, когда кто–то приближался к нему, он клал руку на макушку, и тот был убит. Понимаешь, что даже бог может утратить свое божественное обличье. В конце концов все боги были изгнаны с небес и вынуждены скрываться, чтобы избежать уничтожения.

Махишу короновали владыкой Рая, и весь космос был в беспорядке и смятении, повсюду бесчинствовали демоны, разрушая горы и создавая вулканы.

— А на земле в то время были люди? — спрашиваю я.

— Я не знаю. Кришна об этом не сказал. Думаю, были. Предполагаю, что руины, которые я находил, относятся к тем временам. А может быть, в тех сферах, о которых мы говорим, нет времени в нашем понимании. Это неважно. Ситуация была отчаянная, и никакого облегчения не предвиделось. Но по завещанию своей жены, прекрасной Индрани, Индра сам устроил долгую медитацию, сосредоточившись на Кришне и его двенадцатисложной мантре — Он Намо Бхагавате Васудевайя. Индра скрывался тогда в глубокой пещере на земле, и ему пришлось медитировать пять тысяч лет, прежде чем Кришна явился и предложил ему любой дар, какой тот пожелает. Разумеется, Кришна понимал, что происходит на небесах и на земле, но не вмешивался, пока не начались огромные страдания.

— Почему? — спрашиваю я.

— Такой уж он. Бесполезно его спрашивать почему. Я знаю, потому что я пытался. Это все равно что спрашивать природу о ней самой. Почему огонь горячий? Почему глаза видят, а не слышат? Почему есть рождение и смерть? Вещи просто таковы как они есть. Но поскольку Кришна предложил Индре дар, тот мудро решил воспользоваться ситуацией. Он попросил Кришну убить неуязвимого Махишу.

Так перед Кришной возникла интересная проблема. Как я уже говорил, он был в сущности, тем же, что и Шива, и ему было непросто забрать дар, который он сам по своей воле дал. Но Кришна выходит за рамки всех пар противоположностей и всех парадоксов. Он решил явиться перед Махишей в образе прекрасной богини. Она была столь восхитительна, что тот сразу же забыл обо всех небесных нимфах и бросился к ней. Но она — а на самом деле он, если только бога можно отнести к определенному полу, — танцуя, бежала от него по райскому лесу, покачивая бедрами, развевая вуали и разбрасывая их по неведомым тропинкам, чтобы Махиша не потерял ее, но и не мог до нее дотянуться. Махиша был вне себя от страсти. А ты знаешь, что происходит, когда твой ум полностью зациклен на какой–то одной личности. Ты становишься таким, как она. Кришна говорил мне, что таким образом даже демоны могут просветиться и открыть себе его. Они так его ненавидят, что могут думать только о нем.

Я выдавливаю улыбку:

— Значит, это нормально, что я его ненавижу.

— Да. Противоположность любви — это не ненависть. Это безразличие. Вот почему так мало людей находят Бога. Они ходят в церковь, говорят о нем… Они даже могут стать проповедниками и стараться обращать людей в веру. Но в своих сердцах, если только они будут честны с собой, они безразличны к нему, потому что не могут его видеть. Бог — слишком абстрактное понятие для людей. Бог — это слово без значения. Если бы Иисус пришел сейчас, те, кто его ждет, не увидели бы в его словах никакого смысла. Они бы первыми снова убили его.

— Ты когда–нибудь встречался с Иисусом? — спрашиваю я.

— Нет. А ты?

— Нет. Но я слышала о нем, когда он еще был жив.

Якша с трудом вдыхает:

— Я даже не знаю, смог ли бы Иисус сейчас меня исцелить.

— Даже если бы мог, ты все равно не стал бы его просить.

— Это правда. Но позволь мне продолжить. В облике прекрасной богини бог уже не был для Махиши чем–то слишком абстрактным. Поскольку она танцевала, он, в свою очередь, начал танцевать. Он точно копировал ее движения. Он делал это спонтанно, по своей собственной воле, ни на секунду не представляя, что он в опасности. Он не ведал страха, потому что знал, что его нельзя убить. Но парадокс дарованных ему благ был сам и решением парадокса. Он просил два дара, а не один. Но какой из них был сильнее? Первый, потому что он просил его сначала? Или второй, потому что он просил его потом? Или ни один из них не был сильнее другого? Может быть, они могли отменить друг друга.

Богиня танцевала перед Махишей в очень хитроумной манере и так быстро, что это было почти неуловимо для глаз, затем она начала поводить рукой близко от макушки своей головы. Она сделала это несколько раз и каждый раз при этом немного замедляла движения. Потом, наконец, она коснулась головы, и Махиша, поскольку он был всецело поглощен ею, сделал то же самое.

— И в это мгновение он был убит, — говорю я. История мне понравилась, но я не понимаю, с какой целью она была рассказана.

— Да, — говорит Якша. — Непобедимый демон был уничтожен, а небеса и земля — спасены.

— Я понимаю мораль этой истории, но не понимаю ее практического смысла. Кришна не мог рассказать ее тебе для передачи мне. Она мне не поможет. Я могу околдовать Эдди только одним — показать ему порнофильм с жестоким убийством. Этого парня не интересует мое тело, а если и заинтересует, то только в виде трупа.

— Это неправда. Он очень заинтересован в том, что внутри твоего тела.

Я киваю:

— Он хочет моей крови.

— Конечно. После моей твоя кровь — самая мощная субстанция на земле. Он догадался, что мы с тобой в течение столетий развивались разными путями. Ему нужны твои уникальные способности, а он может их получить, только введя твою кровь в свой организм. Поэтому, я думаю, когда он увидит тебя в следующий раз, он не станет тебя просто убивать.

— Когда мы встретились первый раз, у него была возможность меня убить, но он этого не сделал.

— Тогда ты сама видишь: то, что я сказал, — правда.

Я говорю эмоционально, потому что весь этот разговор никак не облегчает моих мук. Рей мертв, и мой старый наставник умирает, а бог откликается на молитву только через пять тысяч лет. Я чувствую, что это я плыву по ледяной лагуне и с черного неба мне нашептывают какую–то чепуху. Я знаю, что при следующей встрече Эдди меня убьет. Он будет медленно сдирать мою плоть, и я знаю, что, когда я буду кричать от боли, Кришна не откликнется на мои мольбы о помощи. Сколько раз Якша взывал к Кришне, чтобы он спас его, когда Эдди все глубже загонял стальные клинья в его разорванное тело? Я задаю этот вопрос Якше, но он снова уставился на океан.

— Вера — это таинственная вещь, — говорит он. — На вид она кажется безрассудством — как можно так беспредельно верить в то, о чем ты не знаешь, что это правда. Но думаю, у большинства людей эта вера исчезает, когда смерть стоит у порога. Посмотри на мертвого иудея, или мертвого христианина, или мертвого индуиста, или мертвого буддиста — они все выглядят одинаково. И пахнут одинаково, со временем. Поэтому я думаю, что настоящая вера — это дар. Ты не можешь решить, иметь ее или не иметь. Бог либо дает тебе ее, либо не дает. Когда я был заперт в этом фургоне последние несколько недель, я не молил Кришну спасти меня. Я молил, чтобы он дал мне веру в него. Потом я осознал, что для меня все свершилось. Я увидел, что у меня уже есть вера.

— Я не понимаю, — говорю я.

Якша снова смотрит на меня. Он поднимает руку и касается моей щеки, где красная слеза оставила трагическое пятно. Но, ощутив мою кровь, он улыбается — он, который испытал невыносимую мучительную боль. Как он еще может улыбаться, недоумеваю я. От него исходит свет, хоть он и стал развалиной, и я понимаю, что он — как море, которое он так любит, в мире с омывающими его волнами. Действительно, мы превращаемся в то, что любим или ненавидим. Хотелось бы мне до сих пор его ненавидеть, чтобы хоть отчасти разделить с ним его умиротворение. Со всеми своими утратами я боюсь относиться к нему с любовью.

Но я лгу даже себе самой. Я люблю его так же сильно, как Кришну. Он все еще мой демон, мой любовник, мой чародей. Я опускаю голову, чтобы он мог погладить мои волосы. Его прикосновение не убивает меня, а немного успокаивает.

— Я имею в виду, — говорит он, — что я знал, что ты придешь. Я знал, что ты избавишь меня от мучений. И, как видишь, ты это сделала. Точно так же, когда он вонзал в меня длинные иглы, на моих глазах перекачивал себе мою кровь, смеялся и говорил, что теперь владеет миром, — я знал, что, найдя меня и услышав рассказанную Кришной историю, ты его уничтожишь. Ты спасешь мир и исполнишь за меня мою клятву. У меня есть эта вера, Сита. Бог дал мне ее. Пожалуйста, верь в это, как я верю в тебя.

Я вся взбудоражена. Это я–то, холодный вампир. Я дрожу перед ним, как маленькая заблудившаяся девочка. Я была юной, когда давным–давно встретилась с ним, и с тех пор так и не повзрослела. По крайней мере, не повзрослела так, как, наверное, хотелось бы Кришне. Я знаю, что теряю Якшу и что он попросит меня его убить, и эта мысль приводит меня в отчаяние.

— Я не знаю, что означает эта история, — шепчу я. — Ты можешь мне объяснить?

— Нет. Я тоже не знаю, что она означает.

Я поднимаю голову:

— Тогда мы прокляты!

Он нежно забирает полную ладонь моих длинных волос.

— Так в прошлом многие о нас говорили. Но сегодня ты заставишь их раскаяться, потому что станешь их спасителем. Найди его, Сита, околдуй его. Той ночью, когда я пришел, чтобы сделать тебя тем, чем ты стала, я был столь же силен, как он сейчас. Но я тогда вернулся в деревню не по доброй воле. Просто ты околдовала меня — да, уже тогда, — а ведь я был таким же порочным чудовищем, как Эдди.

Я беру его за руку.

— Но я никогда не хотела тебя уничтожить. — Он собирается заговорить, и я тут же качаю головой. — Пожалуйста, не говори этого.

— Это нужно сделать. Тебе понадобится сила моей крови. Это самое малое, что я могу тебе дать.

Я держу его ладонь в своих дрожащих губах, но осторожно, стараясь не касаться зубами его пальцев. Я не хочу их кусать, не хочу даже царапать. Как же тогда я смогу выпить всю его кровь?

— Нет, — говорю я.

Он снова устремляет глаза к морю.

— Да, Сита. Это единственный путь. В этот раз я ближе к нему. Я могу его видеть. — Он закрывает глаза. — Я помню его, словно мы виделись только вчера. Словно я вижу его сейчас. — Он кивает себе. — Умереть таким образом — это совсем неплохо.

У меня когда–то была подобная мысль, но я осталась жить. Но я не отказываю ему в последней просьбе. Он страшно страдал, и продлить его муки было бы слишком жестоко. Опуская голову и вскрывая его вены, я прижимаюсь губами к плоти, которая привела мою собственную плоть к этому мистическому моменту, когда в печальном парадоксе слились могущество и слабость отчаявшихся существ, потерянных во времени и пространстве, где звезды перевернулись и светят на нас, изливая дары всемогущего бога или проклятия безразличной Вселенной.

Однако вкус его крови добавляет жизни моей душе, и, пока я ее пью, я неожиданно ощущаю проблеск надежды и веры. Когда он делает последний вздох, я шепчу ему на ухо, что я не умру, пока не убью врага. Это клятва, которую я даю Якше и Кришне.

 

Глава тринадцатая

Я снова сижу у дома матери Эдди Фендера. Время — половина двенадцатого ночи. До Рождества остается десять дней. По улице развешаны дешевые фонарики, они напоминают старые пасхальные яйца, которые окунули в неоновую краску. Теперь они придают фальшиво–праздничный вид району, который должен был бы числиться у бывшего Советского Союза в списке целей для первых ядерных ударов. Сидя в патрульной машине Гэри и Билла, я настраиваю свои органы чувств на дом Фейдеров, снаружи и внутри, и на весь квартал. Мой самый большой союзник — это мой слух. Мои чувствительные уши улавливают даже движение земляных червей в полукилометре от меня. Миссис Фендер еще не спит, она сидит в своем кресле–качалке, читает журналы и смотрит телепрограмму о том, как спасти свою душу перед концом света. Она явно одна в доме, и я практически уверена, что Эдди нет даже где–то поблизости.

Это приводит меня в недоумение. Я могу понять, почему Эдди бросил фургон с мороженым: вокруг склада полно полиции, и к тому же он уверен, что очень ловко спрятал Якшу. Но я не могу понять, почему он бросил свою мать, хотя я легко могу взять ее в заложницы. Он уже должен догадаться, что я вычислила склад через нее. Я снова боюсь попасться в западню.

С кровью Якши в моем организме моя сила вернулась на сто процентов, может быть, даже сто двадцать процентов, хотя я знаю, что все равно не сравнюсь с Эдди, который прикладывался к крови Якши много раз в течение нескольких недель. К сожалению, мое умственное состояние не вполне устойчиво. После того как Якша испустил последний вздох, я утяжелила мо шок, в котором находилась часть его тела, камнями, отплыла на глубину и утопила его. Я убеждена, что теперь никто не сможет причинить вред его останкам. Его никогда не найдут. Но он оставил мне загадку, которую я не могу решить. Кришна рассказал ему свою историю пять тысяч лет тому назад. Почему Якша был так уверен, что Кришна рассказал ее для передачи мне именно в этой чрезвычайной ситуации? Жизненный опыт — а моя жизнь очень долгая — никак не подсказывает, каким образом я могу уничтожить Эдди, танцуя перед ним. Для меня слово «вера» так же абстрактно, как слово «бог». Я верю в то, что все будет хорошо, примерно так же, как верю, что Санта Клаус подарит мне на Рождество бутылку крови.

Что я могу сделать? У меня нет никакого реального плана, если не считать того, что напрашивается само собой. Взять миссис Фендер в заложницы, заставить Эдди примчаться сюда и, когда будет возможность, всадить ему в мозги пулю. У меня на коленях лежит револьвер офицера Гэри. Или офицера Билла? Это неважно. Он был в их машине, и в нем шесть патронов. Я засовываю его на животе за пояс под футболку, выхожу из машины и иду к дому.

Я не стучусь. К чему? Она все равно мне не откроет. Я берусь за ручку, выламываю замок и хватаю женщину, когда она еще даже не успела дотянуться до пульта от телевизора. Современные американцы просто помешаны на своих дистанционных пультах. Они считают их ручными лазерами или чем–то вроде того, способными устранить любые препятствия. Страх и ненависть искажают ее и без того дурные черты. Однако проявление эмоций показывает, что ее мозги прочистились. Я так рада за нее. Схватив ее за горло, я придавливаю ее к стене и обдаю холодным вампирским дыханием ее мерзкое лицо. Перед тем как захоронить Якшу в море, я разделась догола, но потом надела одежду на еще мокрое тело. Когда я усиливаю хватку на старой леди, с джинсов, которые мне принес Джоэл, на деревянный пол капает вода. Она вперилась в меня своими странными серыми глазами, и при этом выражение ее лица меняется. Полная беспомощность пугает ее, но и возбуждает. Ну и семейка.

— Где твой сын? — спрашиваю я.

Она кашляет:

— Кто ты?

— Один из хороших парней. А твой сын — один из плохих. — Я чуть сильнее сжимаю ей горло. — Ты знаешь, где он?

Она трясет головой и немного синеет:

— Нет. — Она говорит правду.

— Ты его видела сегодня вечером?

— Нет.

Еще один искренний ответ. Странно. Я позволяю себе мрачную усмешку.

— Чем Эдди забавлялся, когда был маленьким? Вставлял лягушкам в рот хлопушки, и они отрывали им головы? Поливал кошек бензином и поджигал? Ты покупала ему бензин? Покупала ему кошек? Мне в самом деле интересно знать, какая нужна мать, чтобы вырастить такого сына.

Она тут же справляется со своим страхом и ухмыляется. Похоже на провал в болотной грязи, и запах такой же мерзкий.

— Мой Эдди — хороший мальчик. Он умеет обращаться с такими девицами, как ты.

— Твой мальчик никогда прежде не встречался с такими девицами, как я. — Я бросаю ее в ее кресло. — Сиди и молчи. — Я сажусь в кресло напротив. — Мы будем ждать Эдди.

— Что ты хочешь ему сделать?

Я достаю револьвер:

— Убить его.

Она даже глазом не моргнула. Вообще она очень спокойно воспринимает мою сверхъестественную силу. Должно быть, ее мальчик просветил ее насчет того, что в городе появились новые крутые ребята. Она по–прежнему очень напугана, но уже с примесью наглости. Она кивает, словно бы сама себе, и ее страдающая от подагры шея хрустит как изъеденная термитами доска.

— Мой мальчик умнее тебя. Я думаю, убита будешь ты.

Выключив пультом телевизор, я кладу ногу на ногу.

— Если он такой умный, то почему не сбежал из дому в тот же день, как научился ходить?

Это ей не понравилось:

— Ты еще пожалеешь, что это сказала.

Она мне надоела:

— Посмотрим.

Через час звонит телефон. Поскольку я хочу напугать Эдди и заставить его броситься домой, нет нужды заставлять отвечать его мать и притворяться, что меня здесь нет. Эдди все равно не попадется на такую примитивную хитрость. Я беру трубку.

— Алло, — говорю я.

— Сита.

Это Джоэл, и у него крупные неприятности. Я мгновенно все понимаю: когда я ушла, он пришел сюда, и Эдди здесь его схватил и куда–то увез. Эдди был здесь, пока я выручала Якшу, может, прятался где–то снаружи, видимо, уверенный в том, что я вернусь сюда при первой же возможности. Но я не объявилась, и он схватил человека, который спас меня из огня, наверняка рассчитывая использовать его для торга со мной. Я сразу отдаю себе отчет в том, что шансов у Джоэла пережить эту ночь меньше, чем один на сотню.

— Он рядом, — говорю я.

Джоэл напуган, но владеет собой.

— Да.

— В том, что касается тебя, я все поняла. Пусть он возьмет трубку.

— Мной можно пожертвовать, — говорит Джоэл. — Ты это понимаешь?

— Нами обоими можно пожертвовать, — отвечаю я.

Секунду спустя Эдди на линии. Его голос растекается, как топленое масло. Он, как и следовало ожидать, уверен в себе.

— Привет, Сита. Как там моя мама?

— Хорошо. Все хвастается своим сыном.

— Ты что–то с ней сделала?

— Подумываю об этом. Ты что–то сделал с Джоэлом?

— Только переломал ему руки. Это еще один твой дружок? Тот, последний, недолго протянул.

Я напрягаюсь, чтобы говорить спокойным тоном.

— Кого–то находишь, кого–то теряешь. В моем возрасте один стоит другого.

Эдди хихикает:

— Не знаю, не знаю. Думаю, сейчас тебе никого лучше меня не найти.

Я хочу разозлить его, заставить его делать глупости:

— Ты что, заигрываешь со мной, Эдди? В этом все дело? Ты хочешь править миром, чтобы быть уверенным, что в пятницу вечером у тебя будет свидание? Знаешь, я разговаривала с твоим прежним хозяином и слышала, какие у тебя были идеи насчет того, как хорошо провести время. Клянусь, зная твои достоинства и обходительность, я бы не удивилась, если бы ты оказался девственником.

Это ему не нравится. Надо бы нащупать чувствительные струнки, думаю я, прежде чем мы снова сойдемся в схватке. При всем своем уме Эдди, кажется, совершенно не умеет общаться с людьми. И я не имею в виду, что он просто псих. Я знавала многих психов, которые общались просто прекрасно — когда никого не убивали. С Эдди случай более тяжелый. Во время обеда он томился в школьной библиотеке, ковырял свои прыщи и фантазировал об изнасиловании всякий раз, когда мимо проходила симпатичная девушка–черлидер. Его тон становится мерзким и угрожающим.

— Хватит острить, — говорит он. — Я хочу, чтобы через тридцать минут мы встретились на пирсе Санта–Моники. Если к этому времени тебя не будет, я начну убивать твоего друга. Я буду делать это медленно — на случай, если ты задерживаешься из–за спустившего колеса. Если ты опоздаешь не больше, чем на двадцать минут, то, может быть, еще опознаешь его. Естественно, моя мать должна остаться дома, целой и невредимой. — Он для пущего впечатления делает паузу. — Инструкции понятны?

Я фыркаю:

— Еще чего. Я не буду плясать под твою дудку. У тебя нет ничего, чем бы ты мог мне угрожать. Такого не существует на этой планете. Если ты хочешь говорить со мной, то это ты приедешь сюда через тридцать минут. Если нет, то я повешу голову твоей матери над входной дверью вместо рождественской гирлянды. Красный цвет будет хорошо сочетаться с праздничным настроением. — Я делаю паузу. — Ты понял мои инструкции, извращенец с вонючей пастью?

Он разозлился:

— Ты блефуешь!

— Эдди, пора бы тебе уже знать меня получше.

С этими словами я кладу трубку. Он придет, я уверена в этом. Но я не знаю, хочу ли я, чтобы он привел Джоэла; что, если во время следующей схватки я снова проявлю нерешительность, когда на кону окажется жизнь важного для меня человека. Я почти молюсь, чтобы он убил Джоэла до того, как мне самой придется убить его.

 

Глава четырнадцатая

Тысячу лет назад в горной Шотландии я столкнулась с ситуацией, похожей на ту, в которой оказалась сейчас. В то время у меня был любовник королевской крови, лор Уэлсон, мой Гарольд. Мы жили в скромном замке на северо–западном побережье Шотландии, где колючие зимние ветры дули с бурлящих океанских вод и пронзали подобно ледяным кинжалам, сделанным фригидными русалками. Из–за этих ветров я мечтала о каникулах на Гавайях, хотя в то время Гавайи еще не были открыты. Гарольд мне нравился. Больше, чем все другие смертные, которых я знала; он напоминал мне Клео, моего старого греческого друга. У них было одинаковое чувство юмора, и оба они были распутниками. Мне нравятся похотливые мужчины; по–моему, это соответствует их внутренней природе.

Гарольд, в отличие от Клео, был не врачом, а художником — и великим художником. Он писал меня в разных позах, и часто обнаженной. Одна из этих картин сейчас висит в парижском Лувре и приписана кисти художника, которого никогда даже не существовало. Однажды я пришла в музей и застала студента, который делал копию этой картины. Я долго стояла рядом, и он все поглядывал на меня с растущим любопытством. Присмотревшись получше, он даже вроде испугался. Он хотел мне что–то сказать, но не знал что. Перед тем как уйти, я просто улыбнулась ему и кивнула. Гарольд передал сходство безупречно.

В то время в Шотландии в этих краях был один высокомерный властитель, некий лорд Тенсли. Его замок и его самомнение были больше, чем у Гарольда, но у него не было главного объекта его вожделений, каковым оказалась я. Лорд Тенсли безумно меня хотел и делал все, что в его силах, чтобы отбить меня у Гарольда. Он посылал мне цветы, лошадей, кареты и драгоценности — обычный набор для Средневековья. Но для меня чувство юмора всегда дороже, чем деньги и власть. Кроме того, лорд Тенсли был жесток. Я же, хоть мне и случалось прокусывать людям шеи и разбивать головы, никогда не находила удовольствия в чужой боли. Говорили, что лорд Тенсли обезглавил свою первую жену, когда она отказалась задушить их первенца — девочку, которая родилась с небольшими отклонениями. Потом у всех любовниц лорда Тенсли были затекшие шеи, потому что им постоянно приходилось с опаской оглядываться назад.

Когда я была с Гарольдом, я переживала один из своих периодов безрассудства. Обычно я всячески стараюсь скрывать свою подлинную сущность, да и тогда не бегала по шотландским горам и не вцеплялась в горло каждому встреченному в темноте прохожему. Но в то время, может быть, от лени и оттого, что устала препираться, я, чтобы быстро получить желаемое, использовала силу своих глаз и голоса. Естественно, со временем у меня появилась репутация ведьмы. Гарольда это не волновало, как раньше не волновало Клео. Однако, в отличие от Клео, Гарольд знал, что я — вампир и часто пью людскую кровь. Он очень возбуждался при мысли о том, что у него такая подружка. Когда он меня писал, у меня на лице часто была кровь. Иногда Гарольд просил сделать его вампиром, чтобы он не старел и не умер, но он знал о Кришне и о клятве, которую я дала, и поэтому не настаивал. Однажды Гарольд с моих слов написал Кришну, и этой картиной я дорожила больше всех других, пока она не погибла под немецкой бомбежкой в Англии во время Второй мировой войны.

Поскольку я отвергла лорда Тенсли и считалась ведьмой, этот добрый христианин решил, что его долг — сжечь меня на костре; эта практика позднее вошла в моду во времена инквизиции. Так что в каком–то смысле лорд Тенсли опередил свое время. Он отрядил полтора десятка человек, чтобы они схватили меня, и, поскольку у Гарольда все силы безопасности состояли из служанок, лакеев и погонщиков мулов, то я сама встретила отряд еще на подступах к замку, и потом послала лорду Тенсли оторванные головы его посланцев с запиской: «Ответ по–прежнему «нет»». Я думала, что это отпугнет его, хотя бы на время, но у лорда Тенсли было больше решимости, чем я предполагала. Через неделю он похитил моего Гарольда и прислал записку, в которой написал, что если я сразу же не сдамся, то он пришлет мне его голову. Штурмовать хорошо укрепленный замок лорда Тенсли было бы трудно даже такому существу, как я, и к тому же я подумала, что притворным сотрудничеством я быстрее заполучу Гарольда обратно. Я отправила ответную записку: «Ответ «да», но ты должен прийти за мной. И приведи Гарольда».

Лорд Тенсли привел Гарольда и двадцать своих лучших рыцарей. Услышав, что они приближаются, я отослала своих людей. Они не были бойцами, и я не хотела, чтобы они погибли. Темной холодной ночью я стояла одна на воротах моего замка с луком и стрелами в руках и смотрела, как приближается конный эскадрон охотников на ведьм. Пар от Нервного дыхания людей и животных в оранжевом дрожащем огне факелов казался дыханием дракона. Лорд Тенсли вез Гарольда на своей лошади, посадив перед собой и прижав к горлу моего любовника зазубренный нож. Он крикнул, чтобы я сдавалась, иначе он убьет моего дружка прямо на моих глазах. Интересно, что лорд Тенсли никоим образом не недооценивал меня. Разумеется, можно было ожидать, что полтора десятка голов, которые я ему послала, его насторожат. Но то, какую дистанцию он соблюдал, как держал Гарольда прямо перед собой и даже как избегал смотреть в мою сторону, заставило меня подумать, что он и вправду считает меня ведьмой.

Это была проблема. Обычно в былые времена, до появления современного оружия, мне, чтобы выбраться почти из любой ситуации, хватало моих скорости и силы. Стрелой или брошенным копьем меня было не взять — я бы просто уклонилась или перехватила их на лету. Меня невозможно было победить в схватке на мечах — даже если у меня и не было меча. Только с появлением огнестрельного оружия мне пришлось стать осторожнее и использовать сначала голову, а потом уже руки и ноги.

Долгую секунду я облизывала наконечник стрелы, которую держала в руке и думала сделать самый точный выстрел в моей жизни в лорда Тенсли. У меня была прекрасная возможность убить его и не задеть Гарольда. Но проблема была в том, что я не смогла бы остановить его людей, и они бы сразу изрубили моего любовника на куски.

— Я сдамся! — крикнула я сверху. — Но сначала ты должен его отпустить.

Лорд Тенсли рассмеялся. Он был очень красив, но почему–то лицом он напоминал мне лисицу, которая мечтает стать волком. Я имею в виду, что он был одновременно и коварным, и гордым, и ему было наплевать, что он измажет рыло в крови — только бы наесться. Гарольд, с другой стороны, был невозможно уродлив, но при этом с правильными в общем–то чертами. Он трижды ломал себе нос, каждый раз по пьянке, и, как это ни печально звучит, каждый сломанный хрящ только улучшал его вид. Но он мог меня рассмешить, мог целыми ночами заниматься любовью, и разве что–то еще имело значение? Я знала, что сделаю все для его спасения, пусть даже с риском для собственной жизни. Больше всего я всегда презирала трусов.

— Сначала сдайся! — крикнул в ответ лорд Тенсли. — А потом я его отпущу.

— Я здесь совсем одна, — сказала я. — Слабая женщина. Почему твоим рыцарям не взять меня?

— Я не буду спорить с тобой, ведьма, — ответил лорд Тенсли. И с этими словами он воткнул нож в правое предплечье Гарольда. В те дни, когда не было современной хирургии и лекарств, это была серьезная рана. Даже на холодном ветру я унюхала, как много крови вытекает из Гарольда. Решив торговаться, я допустила ошибку. Теперь надо было быстрее до него добраться.

— Я сейчас спущусь! — крикнула я, отставив лук и стрелу.

Спустившись, я осталась за воротами и, высунув голову, смотрела на эту злобную банду. Зная, что они придут, я спрятала в ближайшем овраге лошадь и припасы. Если Гарольд сумеет добраться до животного, то, я знаю, он поскачет к пещере, до которой три километра и о которой знаем только мы с ним. Там он бы и скрывался, пока его экстраординарная подружка не придумает, как избавиться от врага. Гарольд абсолютно верил в меня. Даже в тот момент, связанный и истекающий кровью, он мне улыбнулся, как бы говоря: устрой им ад. Это было бы проще всего. Но меня заботило, как при этом сохранить ему жизнь. А пока я попыталась, выглядывая из–за ворот, сконцентрировать взгляд на лорде Тенсли. Он, однако, по–прежнему избегал смотреть на меня.

— Отпусти его! — крикнула я, придав голосу всю силу, на какую была способна, и зная, что если повезет и образуется визуальный контакт, то слабый пока эффект вырастет десятикратно.

— Выходи прямо сейчас, ведьма, или я проткну ему другую руку! — крикнул в ответ лорд Тенсли. — Тогда твой любовник–язычник больше не сможет рисовать непотребные картины твоего мерзкого тела.

На самом деле Гарольд был левшой. Я сдерживаюсь, чтобы не ответить ему, что, если меня сожгут на костре, то Гарольд в любом случае не сможет меня нарисовать. А что касается моего мерзкого тела, то он был совсем не против смотреть на него и обнюхивать, пока я не предложила ему прогуляться куда подальше. Кстати, по–моему, это я придумала это выражение. Но сарказм не всегда уместен, и в тот момент было не до него. Я вышла из ворот и заговорила твердым голосом.

— Теперь сдержи слово и отпусти его, — сказала я.

Лорд Тенсли сделал, как я просила, но это была просто уловка. Я знала, что, как только меня свяжут и воткнут мне в рот кляп, он бросится за Гарольдом и либо зарубит его, либо снова схватит, чтобы судить вместе со мной как колдуна. Однако лорд Тенсли не знал о спрятанной поблизости лошади, и поэтому я обменялась с Гарольдом долгим взглядом, пока они развязывали его и спускали с лошади. У нас с Гарольдом была глубокая телепатическая связь, еще один особый элемент в наших взаимоотношениях. Даже несмотря на боль от раны и стрессовую ситуацию, он мог чувствовать мои мысли. Ему помог и обычный здравый смысл: он понял, что ему надо идти в пещеру. Он едва заметно мне кивнул, повернулся и скрылся в ночи. Как ни печально, за ним тянулась дорожка крови — я слишком отчетливо ощущала ее запах.

Когда он пропал из вида, я переключила внимание на сына лорда Тенсли, который не имел ничего против того, чтобы смотреть на меня. Юноше было не больше шестнадцати, но он был здоров как бык. У него было такое жизнерадостное и пустое выражение лица, что я подумала: если его карма не изменится, то в следующей жизни он станет форвардом в профессиональной футбольной команде и будет зарабатывать два миллиона долларов в год. Неважно, что тогда не было ни футбола, ни долларов. Некоторые лица и вещи я просто предчувствую. Я намеревалась как можно быстрее отправить его навстречу его великой судьбе, но понимала, что тонким воздействием его примитивные мозги не пронять. Выступив вперед и сконцентрировав взгляд глубоко внутри его сознания, я спокойно и четко сказала:

— Твой отец — колдун. Убей его, пока еще можешь.

Мальчик развернулся и всадил меч в живот своему отцу. На лице лорда Тенсли отразилось безмерное удивление. Перед тем как рухнуть с лошади, он взглянул на меня. Разумеется, я улыбалась.

— Я знаю, что ты держишь у себя в кладовой одну из картин Гарольда с моим изображением, — сказала я. — Для ведьмы я ведь неплохо выгляжу?

Он попытался ответить, но вместо слов изо рта хлынула кровь. Лорд Тенсли стал заваливаться вперед и умер, еще не успев упасть на землю. Половина его рыцарей сразу сбежала, в том числе его атлетически сложенный сын, остальные решили драться. Я расправилась с ними быстро и беспощадно в основном потому, что спешила к Гарольду.

Но я опоздала. Я нашла его лежащим на спине рядом с лошадью, которую я приготовила для него. Удар ножа задел артерию, и он истек кровью. Мой Гарольд — я потом долго скучала по нему. И больше никогда не возвращалась в Шотландию.

Какова мораль этой истории? Она мучительно проста. Нельзя дискутировать с носителями зла. Они слишком непредсказуемы. Я жду Эдди, крепко держа его мать, и знаю, что он выкинет нечто странное.

И я так и не знаю, что за мораль у истории, рассказанной Кришной.

 

Глава пятнадцатая

Я отчетливо ощущаю запах Эдди, когда он еще за четыре квартала от дома. Он и не пытается подобраться незаметно. Думаю, это потому, что он дорожит жизнью своей матери, как своей собственной. Он едет на предельной скорости. Останавливается перед домом. По ступеням крыльца поднимаются две пары ног. Эдди даже вежливо стучится. Стоя в дальнем углу гостиной с прижатым к голове мамочки револьвером, я кричу, чтобы они входили.

Дверь открывается.

Эдди сломал Джоэлу обе руки. Они беспомощно свисают. Несмотря на сильную боль, Джоэл старается казаться спокойным, и это меня в нем восхищает. У него много достоинств — и я действительно дорожу этим парнем. Я снова должна себе напоминать, что не могу рисковать человечеством ради спасения только его жизни. Джоэл слабо — почти виновато — улыбается мне, когда Эдди толкает его перед собой через дверной проем. Но ему не нужно извиняться передо мной, хотя он сделал именно то, что я велела ему не делать. Настоящая храбрость перед лицом почти неминуемой смерти — это самое редкое качество на земле.

Эдди раздобыл себе оружие — стандартный фэбээровский пистолет десятого калибра. Он приставил его к голове Джоэла, а самого Джоэла держит рядом перед собой. У Эдди действительно большие проблемы с кожей лица. Похоже, что в самом нежном возрасте он пытался бороться с прыщами с помощью бритвы. Эксперимент был провальным. Но страшнее всего его глаза. Зеленая радужная оболочка похожа на изумруды, которые сначала окунули в серную кислоту, а потом вытащили сушиться в поднятой ветром радиоактивной пыли. Белки не столько белые, сколько красные; его глаза не просто налиты кровью, а кровоточат. Может, их раздражает какая–то здешняя пыльца. Или это от солнца, под которое я его накануне вытянула. Впрочем, он вполне рад видеть меня и свою мать. Он одаривает нас обеих зубастой улыбкой. Мама не отвечает, поскольку мои пальцы держат ее за горло, но она явно чувствует облегчение при виде своего дорогого мальчика.

— Привет, мама, — говорит Эдди. — Привет, Сита. — Он ногой захлопывает за собой дверь.

— Я рада, что ты сумел приехать вовремя, — говорю я. — Но я могла бы и подождать. Приятно потолковать с твоей матерью и узнать о том, каким был юный Эдвард Фендер и как он рос в трудные времена.

Эдди хмурится:

— Знаешь, ты все–таки сучка. В этой непростой ситуации я пытаюсь быть дружелюбным, а ты стараешься меня оскорбить.

— Не считаю твои попытки убить моего друга и меня проявлением дружелюбия, — говорю я.

— Ты первой пролила кровь, — говорит Эдди.

— Только потому, что оказалась быстрее, чем твои друзья. Пожалуйста, Эдди, брось придуриваться. Мы здесь не для того, чтобы целоваться и мириться.

— А зачем мы здесь? — спрашивает Эдди. — Чтобы снова схватиться? В последний раз это у тебя не очень–то хорошо получилось.

— Не знаю. Я уничтожила твою тупую банду.

Эдди ухмыляется:

— Ты в этом не уверена.

Я улыбаюсь:

— Теперь уже уверена. Понимаешь, я знаю, когда кто–то лжет. Это один из тех великих даров, которыми я обладаю, а ты — нет. Остался только ты, и мы оба об этом знаем.

— Ну и что? Если понадобится, я в любой момент могу создать новых.

— А зачем они тебе? Чтобы тебе всегда было кому отдавать приказы? И раз уж мы об этом заговорили, какова твоя конечная цель? Заменить все человечество вампирами? Если ты посмотришь на вещи логически, то поймешь, что это не сработает. Нельзя всех сделать охотниками. Тогда не за кем будет охотиться.

Эдди на секунду кажется озадаченным. Он умен, но не мудр. У него острое зрение, но он не дальновиден и не может заглянуть дальше следующей недели. И он опять злится. Его самообладание появляется и пропадает, как всполохи огня на лаве в кратере вулкана. Логикой его не пронять.

— Ты просто пытаешься сбить меня с толку своим колдовским голосом, — говорит он. — Я развлекаюсь, и это все что мне нужно.

Я фыркаю:

— По крайней мере, мы выяснили твои предпочтения.

Он теряет терпение. Притянув Джоэла ближе к себе, он утыкает ему в шею ноготь большого пальца и чуть не рвет ему кожу.

— Отпусти мою мать, — приказывает он.

Я небрежно утыкаю свой ноготь в шею его матери:

— У тебя проблема, Эдди. Я едва знаю этого парня. Можешь убить его — я и глазом не моргну. Ты не в том положении, чтобы отдавать мне приказы.

Он пытается подавить меня взглядом. Взгляд сильный, но держать меня под контролем он не может.

— Я не верю, что ты убьешь невинную женщину, — говорит он.

— Она родила тебя, — говорю я. — Она не невинная.

В ответ Эдди прокалывает Джоэлу шею. Этот мороженщик хорошо знает, где находятся вены. Кровь сразу хлещет густым потоком. Джоэл беспокойно двигается, но не пытается вырваться, видимо, понимая, что это все равно было бы бесполезно. До сих пор он позволял мне вести игру, наверное, надеясь, что у меня в рукаве есть козырь, который я не показываю. А у меня есть только абстрактная сказка Кришны. Но жизнь вытекает из Джоэла, окрашивая в трагический красный цвет его белую рубашку, и я понимаю, что ему придется что–то сказать. Он, наконец, начинает делать ставки в этой партии, и он не боится умереть.

— Он не выпустит меня отсюда живым, Сита, — говорит Джоэл. — Ты это знаешь. Сделай хороший выстрел и покончи с этим.

Совет разумный. Прикрываясь мамочкой как щитом, я могу просто открыть огонь. Единственная проблема в том, что Джоэл — это не Рей. Он не сможет оправиться в считаные минуты. Он наверняка умрет, а у меня нет уверенности, что при этом я точно убью Эдди. Это вековая проблема. Сделать то, что нужно сделать, и при этом не уничтожить то дорогое, что у тебя есть. После секундного колебания я глубоко протыкаю ногтем мамочкину шею. Женщина сдавленно стонет от ужаса. По моим пальцам струится теплая кровь. Какая помпа остановится раньше? Честно сказать, не знаю. Мамочка заметно трясется у меня в руках, и лицо Эдди темнеет.

— Чего ты хочешь? — требовательно спрашивает он.

— Отпусти Джоэла, — говорю я. — Я отпущу твою мать. Тогда дело пойдет между нами двумя, как и должно быть.

— Я тебя размажу, — говорит Эдди.

Я мрачнею:

— Может быть.

— Тут нет никаких может быть, и тебе это известно. Ты не собираешься отпускать мою мать. Ты не хочешь переговоров. Ты только хочешь, чтобы я умер.

— Верно, — говорю я.

— Пусти в ход оружие, — с чувством говорит Джоэл. Кровь стекает с его рубашки на брюки. Эдди вскрыл ему яремную вену. По моей оценке, Джоэлу остается жить три минуты. И только половину этого времени он будет в сознании. Слегка оседая, он наваливается на Эдди, и тот без труда удерживает его. Хотя Джоэл изо всех сил пытается сохранить спокойствие, он уже весь побелел. Не так просто наблюдать, как ты истекаешь кровью. Что еще хуже, он не может поднять свои сломанные руки и зажать рану. Естественно, мамочка пытается остановить кровотечение, царапая меня своими когтистыми пальцами, но я не позволяю красному соку остановиться. Они оба умрут примерно одновременно, если я или Эдди быстро чего–нибудь не предпримем.

Но я не знаю, что предпринять.

— Отпусти его, — говорю я.

— Нет, — говорит Эдди. — Отпусти мою мать.

Я не отвечаю. Вместо этого я начинаю паниковать. Я не могу просто стоять и смотреть, как Джоэл умирает. Да, я, древняя Сита, бич Кришны, которая сама убила тысячи людей. Но может быть, неизменная сущность наконец дала сбой. Я уже не та, что была два дня назад. Может быть, все дело в утрате Рея и Якши, но меня до костей пробирает дрожь при мысли, что еще один умрет у меня на руках. На меня накатывает волна тошноты, и я вижу что–то красное — оно не здесь, и цвет гуще и краснее, чем даже у крови. Грязное солнце, уходящее за горизонт в конце света. Если сдаться маньяку, это будет конец человечества, я знаю, но арифметика человеческих жизней не срабатывает. Я не могу пожертвовать одной жизнью ради спасения пяти миллиардов. Не могу, когда эта жизнь тает и истекает у меня на глазах. Кровь Джоэла уже капает с отворотов его брюк на пыльный пол. Кровь мамочки тоже стекает на пол с ее старомодной ночной рубашки. Что себе думает Эдди? Неужели он не видит, как уходят секунды? Его мать плачет в моих руках, и мне, как ни странно, становится жаль ее. Да уж, чудесное время я выбрала, чтобы так размякнуть.

— Через минуту твоей матери уже ничем нельзя будет помочь, — объясняю я. — Но если ты сделаешь, как я говорю, прямо сейчас, я заживлю ее шею и отпущу ее.

Эдди усмехается:

— Ты не умеешь заживлять. Ты умеешь только убивать.

Мой голос твердеет:

— Я умею и то, и другое. Могу тебе показать. Просто отпусти его. А я отпущу твою мать. Можем сделать это вместе, одновременно.

Эдди качает головой:

— Ты лжешь.

— Может, да, может, нет. Но твоя мать умирает. И это точно. — Я делаю паузу. — Разве ты не видишь?

У Эдди подергивается щека, но его воля непоколебима.

— Нет, — говорит он.

Джоэл опасно заваливается на бок, и теперь его приходится полностью держать. Литр его крови на рубашке, еще литр на полу. Его глаза стали цвета пищевой соды. Он пытается сказать, чтобы я была сильной, но почти не может выговаривать слова.

— Стреляй, — умоляет он.

Боже, как бы я этого хотела. Одна пуля в мозги Джоэлу, чтобы избавить его от страданий, и остальные пять в Эдди, в более правильные точки, чем было в Колизее. Пока его мать еще жива, я уверена, что сумею выпустить все шесть пуль и сама не схвачу ни одной. Но баланс скоро рухнет. Мамочка обвисает в моих руках. В ее венах уже недостаточно крови, чтобы поддерживать биение сердца. Но сил все же хватает на слезы. Почему они на меня так действуют? Она ужасный человек. Кришна не обрадуется встретить ее по ту сторону, если такое место вообще существует. Но ирония в том, что я жалею ее именно из–за ее убожества. Я не знаю, что со мной творится.

Я не знаю, что мне делать!

— Джоэл, — говорю я с болью в голосе, проявляя перед Эдди шаткость своей позиции. — Я этого не хотела.

— Я знаю… — Он пытается улыбнуться, но у него не получается. — Ты меня предупреждала.

— Эдди, — говорю я.

Ему нравится слышать слабость в моем голосе.

— Да, Сита?

— Ты — дурак.

— А ты — сука.

Я вздыхаю:

— Чего ты хочешь? На самом деле? Скажи мне хотя бы это.

Он задумывается:

— Того, что и так идет мне в руки.

— Боже мой. — С ним бесполезно говорить. — Они тебя убьют. Эта планета не так велика, мест, где можно спрятаться, не так много. Человеческая раса устроит на тебя охоту, найдет и убьет тебя.

Он самонадеян:

— Еще до того как они поймут, что происходит, их останется не так много, чтобы устроить охоту.

Капающая кровь Джоэла для меня как река, как поток, от которого я, как ни стараюсь, не могу оторвать взгляд. Когда–то я находила удовольствие в таких красных потоках, но это когда я верила, что они вливаются в океан. В безбрежный океан милости Кришны. Но где он сейчас? Где этот великий бог, который обещал мне защиту, если я подчинюсь его воле? Он мертв, утонул в безразличии времени и пространства, как и все мы.

— Кришна, — шепчу я себе. — Кришна.

Он не появляется передо мной в видении и не объясняет, почему я вдруг отпускаю мать Эдди. Эта капитуляция — не акт веры. В этот момент я чувствую полное отчаяние от крушения всех надежд. Женщина уже стоит на пороге смерти, но как–то умудряется ковылять к сыну с кривой усмешкой на лице, как у испорченной куклы. Ее дорогой сын, думает она, снова одержал победу. За ней по деревянному полу тянется липкая красная дорожка. Лишившись живого щита, я беспомощно стою, ожидая выстрелов. Но их нет. Разумеется, время играет на Эдди, и он, наверное, приготовил мне что–то похуже. Он ждет, когда подойдет мать.

— Бабочка, — сладко говорит она, поднимая свои обескровленные руки, чтобы его обнять. Эдди высвобождает одну руку от Джоэла, словно готовясь ответить на объятие.

— Солнечный свет, — отвечает Эдди.

Он хватает мать свободной рукой. Крепко хватает.

Он резко выкручивает ей голову. На полный оборот.

Прикосновение демона. Все ее шейные кости ломаются.

Она замертво падает на пол, и эксцентричная усмешка так и прилипла к ее лицу.

Полагаю, он не был так уж без ума от матушки.

— Она всегда указывала, что я должен делать, — объясняет Эдди.

Следующие минуты смазаны. Мне велено бросить оружие, что я и делаю. Джоэл посажен на диван, откуда он смотрит на нас остекленевшими глазами, все еще живой и осознающий, что происходит, но не способный хоть что–то предпринять. Эдди, однако, позволяет мне остановить Джоэлу кровотечение с помощью одной капли крови из моего пальца. Наверное, Эдди просто хотелось увидеть, как это делается. В целом же, как и предсказывал Якша, он очень заинтересован в моей крови. По удивительному совпадению, у него в кармане оказались шприц и пластиковая трубка — никогда без них не выходит из дома. Современные медицинские устройства, несомненно, облегчили ему создание новых вампиров. Держа меня под прицелом, Эдди заставляет меня сесть за обеденный стол. У него также есть жгут, и он велит, чтобы я затянула его на левом предплечье. Я веду себя просто образцово и слушаюсь беспрекословно. Мои вены набухают под нежной белой кожей. Я замечаю на локте родинку. Странно, я никогда раньше ее не видела, хотя ей уже, наверное, пять тысяч лет.

Не могу поверить, что я скоро умру.

Не спуская с меня глаз и не сводя с меня дуло пистолета, Эдди приносит из кухни пару стаканов и лед. Он явно намерен отпраздновать победу несколькими тостами. Я не вздрагиваю, когда он вставляет иглу в мою самую большую вену, и моя кровь начинает течь по пластиковой трубке в его стакан. Получится Кровавая Сита — со льдом. Стакан постепенно наполняется. Мы смотрим друг на друга через стол. Джоэл лежит слева от меня в трех метрах и дышит с трудом. По своему огромному опыту я знаю, что большая потеря крови может вызвать удушье. Через несколько минут я смогу убедиться в этом и на себе. Особенно раздражает ухмылка Эдди.

— Так что я выиграл, — говорит он.

— Что ты выиграл? Ты несчастное создание. И когда я умру, ты все равно таким и останешься. Сила, богатство, даже бессмертие — они не приносят счастья. Тебе не дано узнать, что значит это слово.

Эдди смеется:

— Ты сейчас выглядишь не очень счастливой.

Я киваю:

— Это правда. Но я не притворяюсь счастливой. Я то, что я есть. А ты просто карикатура на героя из твоих извращенных фантазий. Как–нибудь утром, вернее ночью, ты проснешься, взглянешь в зеркало и пожелаешь, чтобы тот, кто отражается в нем, не был бы таким уродом.

— Ты просто паршивая неудачница.

Я качаю головой:

— Я говорю не только о твоем уродливом лице. Если ты достаточно долго проживешь, то в конце концов увидишь, что ты из себя представляешь. Это неизбежно. Если я не сумею этой ночью тебя убить, то я берусь предсказать, что когда–нибудь ты сам себя убьешь. Просто от отвращения к себе. Ты никогда не переменишься. Ты навсегда останешься ублюдком, которого природа создала, когда ее стошнило, а Бог при этом отвернулся.

Он фыркает:

— Я не верю в Бога.

Я печально киваю:

— Я тоже не знаю, верю ли я.

На меня накатывает головокружение.

Меня покидает моя кровь, моя бессмертная кровь.

Мне недолго осталось.

Однако я не перестаю думать о Кришне, пока высокий стакан наполняется, Эдди подносит его к губам и залпом выпивает за мое здоровье. Кажется, что мой сон с Кришной и рассказанная им Якше история наложились у меня в голове друг на друга. Кажется, что у меня два сознания: одно — в этом аду, из которого я не могу выбраться; другое — в небесах, которые я не могу толком вспомнить. Но эта двойственность сознания меня не успокаивает. Память о блаженстве, которое я испытала, разговаривая с Кришной на том прекрасном холме, в нынешней безвыходной ситуации только еще больше удручает меня. Конечно, я не смиряюсь. Хоть я и сдалась, но я слишком долго прожила, чтобы безропотно позволить высосать всю мою кровь. Кришна побил демона, прикинувшись чаровницей. Могу ли я сыграть такую роль? Где ключ к этому? Пусть бы он только явился сейчас передо мной и сказал мне. Наполняется еще один стакан, и Эдди его выпивает.

«Теперь я сыграю тебе песнь из семи нот человечества. Здесь все чувства, которые ты будешь испытывать как человек и как вампир. Помни эту песнь, и ты будешь помнить меня. Пой эту песнь, и я буду с тобой».

Зачем он мне это сказал? И говорил ли он мне что–нибудь вообще? Не выдумка ли все это? Я только что потеряла Рея. Мое подсознание жаждет успокоения. Наверняка я все это сама устроила. И это принесло мне больше радости, чем что бы то ни было в этом мире. Я не могу забыть прекрасных глаз Кришны — этих синих звезд, в которых сияет все мироздание. Кажется, я верю его красоте больше, чем его словам. Его любовь никогда не нуждалась в том, чтобы быть понятой. В день, когда мы встретились, она просто была — как бескрайнее небо.

В день, когда мы встретились.

Что он делал в тот удивительный день?

Он играл на флейте. Якша вызвал его на состязание. Они спустились в глубокую яму, полную змей, и договорились, что победителем станет тот, кто выберется из нее живым. Оба играли на флейтах, чтобы околдовать змей и не позволить им укусить себя. Но в конечном счете победил Кришна, потому что он знал секретные ноты, которые пробуждали во всех присутствующих неведомые раньше чувства. Своей песнью Кришна проник глубоко в сердце Якши и возбудил в нем любовь, ненависть и страх — именно в такой последовательности. И это последнее чувство и погубило Якшу, потому что змея жалит, только когда чувствует страх жертвы. Тело Якши сочилось ядом, когда Кришна достал его из ямы.

У меня нет флейты, чтобы сыграть ту песнь.

Но я хорошо ее помню. Да.

«Пой эту песнь, и я буду с тобой».

Я помню это с того самого дня, помню вне времени и дней. Мой сон был больше, чем сон. Это был ключ.

Уставившись Эдди прямо в глаза, я начинаю свистеть.

Сначала он не обращает на меня никакого внимания.

Он выпивает третий стакан моей крови.

Мои силы начинают таять. Не остается времени для любви, даже для ненависти. Я пою последнюю песнь Кришны, песнь страха. Ее мелодия и тон глубоко отпечатались в моей душе. Мои губы складываются точно как флейта Кришны. Конечно, я не вижу его и вряд ли даже ощущаю его божественное присутствие. Но я чувствую что–то удивительное. Мой страх велик, это правда, и он проникает глубоко в мою кровь, которую Эдди продолжает пить. Когда он делает очередной глоток, по его лицу пробегает тревога, и это меня радует. Кроме того, я осознаю значение моего тела, этого инструмента, который исполняет для всех нас песнь жизни и смерти. Это осознание дает мне и осознание исполнителя, моего собственного я, которое существовало еще до того, как я оказалась на этой странной сцене, до того, как я обрядилась вампиром.

Я снова вспоминаю, как хотела быть отличной от других.

Эдди замирает со стаканом в руке. Он странно смотрит на меня.

— Что ты делаешь? — спрашивает он.

Я не отвечаю ему словами. С моих губ продолжает исходить мелодия, отравляющая мелодия, с помощью которой я надеюсь спасти мир. Ее воздействие распространяется по всей комнате. Дыхание Джоэла становится мучительным — моя песнь убивает и его. И она, уж это точно, раздражает Эдди. Он вдруг бросает стакан и наставляет на меня пистолет.

— Прекрати! — приказывает он.

Я знаю, что должна прекратить, во всяком случае, эту мелодию. Если я не остановлюсь, то он начнет стрелять, и я умру. Но ко мне приходит другая нота, и это странно, потому что ее не было в песни, которую Кришна играл Якше во время их дуэли. Но я ее знаю и снова думаю, что мой сон был настоящим видением. Еще до того, как я явилась в мироздание, Кришна дал мне все ноты жизни, все ключи ко всем эмоциям, которые только могут испытать человек или чудовище.

Я исполняю ноту второго по значению центра тела — сексуального. Здесь с потоком жизненной энергии возможны два состояния ума. Если она идет по нарастающей, возникает сильный творческий порыв, если по нисходящей — сильная похоть. Подавшись к Эдди, не отрываясь от его глаз, как будто это кнопка наслаждения, я внедряю эту секретную ноту через его уши в его нервную систему и направляю по нисходящей. Вниз, под землю, где я хочу зарыть его вонючее тело. Это неважно, что я сама не вожделею его. Важно лишь то, что я наконец поняла смысл притчи Кришны. Я — чаровница. Пистолет в руке Эдди дрожит, и он вдруг видит меня в другом свете. Он больше не хочет только моей крови. Он теперь хочет и ее вместилища — моей плоти. Я одариваю его долгой непристойной усмешкой. Он один раз устоял перед моим внушением, и мой любимый умер. Теперь ему не устоять — и умрет он.

Я — та девушка–черлидер, которая так и не досталась ему в школе.

— У тебя никогда не было такой, как я, — мягко говорю я.

Другая нота. Еще одна нечеловеческая ласка.

Эдди облизывает губы.

— У тебя никогда не будет такой, как я, — шепчу я.

Я не пою ноту. Она поется сама.

Эдди суетится, он вне себя от страсти.

— Никогда. — Я выговариваю это слово своими влажными губами.

Еще одна нота. Я едва ее выдаю.

Эдди бросает пистолет и хватает меня. Мы целуемся.

Хмм. О'кей.

Я слегка отстраняюсь, чтобы он мог полюбоваться мной целиком.

— Я люблю это делать на холоде, — говорю я.

Эдди понимает. Он — мороженщик, знаток замороженных трупов. Это его дело, и не надо судить его слишком строго. Особенно когда он западает на мое внушение и тащит меня в заднюю часть дома. К огромному морозильнику, где он среди ночи брал мороженое. Я так слаба — Эдди тащит меня за волосы. Распахивая толстую белую дверь, он бросает меня в морозильный туман, в холодную темень, где его зрение не такое острое, как у меня, и где его и моя сопротивляемость холоду будет находиться в практическом равновесии, пока одна из них не выдержит. Я падаю на спину, быстро встаю и ловлю на себе этот особый взгляд Эдди. Думаю, он даже не позволит мне полностью раздеться. Я движением головы отбрасываю волосы на бок, поднимаю правую руку и кладу ее на левую грудь. Прежде чем заговорить, я в последний раз высвистываю последнюю ноту.

— Я предпочитаю темноту, — говорю я. — По мне, так получается гораздо непристойнее.

Эдди, Эдди — на нем так много кнопок. Он пинком захлопывает дверь. Лампочки на потолке то ли нет, то ли она не работает. Полная темнота и холод.

Я слышу, как он идет ко мне.

Более того, даже при полном отсутствии света я различаю его едва уловимый силуэт. А по его неуверенным движениям я понимаю, что меня он совсем не видит. Кроме того, я уверена, что холод сгустил его вампирскую кровь. Это и хорошо, и плохо. Чем он медленнее, тем легче будет с ним справиться. Но холод так же подействует и на меня. В действительности мое преимущество в том, что я знаю об этой подступающей слабости. К сожалению, змеи никогда не совокупляются зимней ночью. Морозильник остужает его безрассудную страсть, как раз когда я в ней больше всего нуждаюсь. Не успеваю я исполнить еще одну ноту, как он останавливается на полушаге. Я вижу: он понял, что попался на мою уловку. Он мгновенно разворачивается к двери.

Я ставлю ему подножку. Он падает на пол.

На тот случай, если дверь большой морозильной камеры заест и человек окажется запертым внутри, закон требует, чтобы в камере всегда был топор. С его помощью несчастный сможет прорубиться наружу. В морозильнике Эдди топор пристегнут к двери, и это соответствует нормам. Когда Эдди падает, я прыгаю ему на спину и через его голову хватаю топор. Этот леденец на палочке очень большой. Подняв его над головой и ощущая тяжесть его острого стального лезвия, я испытываю настоящее счастье.

— Какое мороженое тебе больше всего нравится, малыш? — спрашиваю я.

Эдди быстро встает на колени, пытаясь найти меня в темноте, ощупывая воздух руками, понимая, что я где–то рядом, но не зная, что у меня в руках.

— А? — говорит он.

— Красное вишневое? — шепчу я.

Я с силой опускаю топор. Отрубаю его чертову голову. Фонтаном бьет черная кровь, и я пинком отбрасываю отрубленную башку — похоже, она летит в ящик для слоеного мороженого. Бросив топор, я в темноте нащупываю дверь и с большим трудом ее открываю. Силы окончательно оставили меня. Даже с топором, даже будучи вампиром, я бы не смогла прорубиться наружу.

Джоэл умирает на диване. Ему осталось жить минуту, может, две. Я встаю перед ним на колени и поднимаю его упавшую голову. Он открывает глаза и пытается мне улыбнуться.

— Ты его остановила? — шепчет он.

— Да. Он мертв. — Я делаю паузу и бросаю взгляд на иглу, которая все еще торчит в моей руке, на жгут и пластиковую трубку. Я скручиваю ее, чтобы моя кровь не стекала на пол. Вглядываюсь в лицо Джоэла, я чувствую себя такой виноватой.

— Ты знаешь, кто я? — спрашиваю я.

— Да, — выговаривает он с трудом.

— Хочешь быть такой, как я?

Он закрывает глаза:

— Нет.

Я хватаю и трясу его:

— Но тогда ты умрешь, Джоэл.

— Да. — Его голова падает на грудь. У него обреченное дыхание, как пузырьки воздуха на глади горного озера, готового к зимней стуже. Все же он заговаривает еще раз и произносит лишь одно сладкое слово, которое пронзает мне сердце и заставляет меня почувствовать свою ответственность за него: — Сита.

Секунды бегут. Как всегда. Всей силы солнца не хватит, чтобы хоть на один миг их остановить. Поэтому и смерть приходит между мгновениями, как воровской проблеск света во тьме. Эдди принес запасной шприц. Он лежит на обеденном столе, и его игла как бы ждет, чтобы я воткнула ее в глаз бога. Кришна взял с меня обещание не делать новых вампиров и взамен собирался даровать мне свою милость и свою защиту. И хотя я сделала вампира из Рея, Якша верил, что я все еще в милости, потому что я дала Рею свою кровь, чтобы спасти его, потому что я любила его.

«Там, где любовь, там моя милость».

Я верю, что могу спасти Джоэла. Я чувствую, что это мой долг.

Но люблю ли я его?

Боже, помоги мне, я не знаю.

Я ковыляю в столовую и беру другой шприц. Он точно подходит к пластиковой трубке. Поскольку на мне жгут, кровь будет выдавливаться из моих вен и потечет в его. Как и Рей шесть недель назад, Джоэл будет навечно изменен. Но, глядя на его лицо без признаков сознания, я задумываюсь, имеет ли право любое существо, смертное или бессмертное, принимать решения, которые длятся вечно. Я только знаю, что буду по нему скучать, если он умрет.

Сидя рядом с ним и баюкая его в своих руках, я вставляю иглу в его вену. Моя кровь — она идет в него. Но на чем она остановится? Опадая на диван и начиная терять сознание, я понимаю, что утром он может меня возненавидеть — утром, которое отныне для него всегда будет начинаться к ночи. Он сказал мне не делать этого. Он даже может убить меня за это. Но я так измождена, что даже не знаю, волнует ли меня это. Пусть он продолжает эту историю, думаю я.

Пусть он будет послушным вампиром.