Устраиваясь на работу в «Глориос», я представляла, на что иду. Компания славилась тем, что работать в ней нелегко. До меня доходили слухи, что в «Глориос пикчерс» даже существовал свой аналог «двенадцати шагов» : бывшие работники компании собирались где-то в пригородах Нью-Джерси. «Анонимные глорики» либо и вправду были вполне анонимными, либо являлись чистым вымыслом, так как впоследствии, когда я наводила справки, никто не мог подтвердить самого факта их существования. Тем не менее ходили легенды о блестящих молодых людях, которые приходили в «Глориос» полными сил и энергии, а покидали ее, едва понимая, на каком они свете. Но лично я предпочитаю истории с более счастливым концом: о двадцатичетырехлетних исполнительных вице-президентах с соответствующими этой должности окладами и количеством подчиненных; об ассистентке, так великолепно представившей свой собственный сценарий, написанный под псевдонимом, что через несколько недель ему уже дали зеленый свет; о секретарше, которая своими замечаниями и предложениями до того поразила режиссера, что ее сделали помощником продюсера. Что до меня, однако, то на работу в «Глориос» меня подвигли не столько слепые амбиции, сколько наука и искусство, устроившие против меня заговор.

До прихода в «Глориос» я около четырех лет работала в Си-эн-эн, в отделе рекламных исследований. Например, от меня могли потребовать сведения о том, сколько процентов аудитории Си-эн-эн склонны к «хронической или рецидивной» изжоге в настоящем или будущем. Деньги платили нормальные, мои коллеги были очень приятными людьми, а полугодовые отзывы начальства о моей работе выглядели просто прекрасно. На первый взгляд мое будущее было обеспечено, однако меня постоянно одолевали сомнения — на своем ли я месте? Но если работа и была скучна, то вечера и выходные проходили под знаком веселья. Светской стороной моей жизни руководили моя лучшая подруга Арабелла (начинающая актриса) и мой бой-френд Гейб (начинающий художник). В свободное время Арабелла постоянно таскала меня на кинофорумы или в театр «Уолтер Рид», а для Гейба было делом чести посетить столько открытий художественных галерей, сколько человек в состоянии вынести. Наша маленькая «банда четырех» — я, Гейб, Арабелла плюс молодой человек, с которым в тот момент встречалась Арабелла, — бегала по городу, пробуя все подряд: от оперы про Джеймса Бонда к слайд-шоу «Юриспруденция как искусство», а от слайд-шоу на «Экуус» в постановке седьмого класса одной из самых «передовых» школ города. Мы посещали все, что предлагал нам Нью-Йорк дешевого или бесплатного.

Арабелла Томпсон была моей лучшей подругой с первого курса в Массачусетском университете. (На самом деле ее звали Абби, но после второго курса она вдруг решила стать Арабеллой.) Она увлекалась драматургией, а я — политологией, так что наши дорожки могли и не пересечься, если бы мы не оказались в разных командах во время дискуссии о «правде в кинематографе», устроенной в университете после выхода на экраны «Всей президентской рати». В тот вечер мы открыли, что спорить друг с другом интереснее, чем соглашаться с кем-то другим, и вскоре стали лучшими подругами. Ненасытная киноманка, Арабелла знала все едва ли не обо всех фильмах, когда-либо выходивших на экран, не говоря уже о звездах, режиссерах и продюсерах, и она же была ходячим справочником «Кто есть кто», когда речь заходила о кинематографической промышленности. К несчастью, она родилась в семье, насчитывавшей три поколения медиков, — и все они, даже давно почившие в бозе, оказывали на нее сильнейшее давление, настаивая на продолжении семейной традиции. Арабелла поступила в медицинский институт Джона Хопкинса, альма-матер Томпсонов, но тянула с учебой и не приступала к занятиям, так что могла посещать классы актерского мастерства и ходить на прослушивания в Нью-Йорке. В конце концов она неохотно признала, что если врачом она, безусловно, стать может, то сыграть его в телевизионной постановке ей не удастся никогда. А потому Арабелла переехала в Балтимор, где она должна была ближайшие двадцать лет (по крайней мере мне представлялся именно такой срок) играть роль прилежной студентки.

Мы условились проводить вместе как минимум один уик-энд в месяц — либо в Мэриленде, либо в Нью-Йорке, но очень скоро анатомия, физиология и гистология лишили нас этой возможности. К середине осени стало ясно, что один телефонный разговор в неделю уже удача. Речь Арабеллы теперь изобиловала не навязчивым обсуждением самородков из мира кино, а медицинским жаргоном и отвратительными подробностями вскрытия Ллойда — трупа, на котором она тренировалась. И еще — и это было самое грустное — она вновь стала Абби.

А потом мы с Гейбом сильно поругались в День благодарения. Гейб — неплохой художник, но совершенно не умеет себя подать. Он мечтает, чтобы его картины висели в художественных галереях и офисах гипотетических меценатов, но думает, что это свалится на него само, и продолжает жить случайными заработками. Незадолго до нашей ссоры он нашел работу на аукционе «Кристи». Устраиваясь туда, Гейб, конечно, рассчитывал наладить связи с ценителями искусства, но вместо этого оказался на складе: перетаскивал антикварную мебель и возил тележки. Уже через неделю он возненавидел свои обязанности и своего шефа, который вел себя так, будто сундуки Чиппендейла были важнее натруженной спины рабочих. Вместо того чтобы посочувствовать Гейбу, я предположила, что ему, наверное, уже пора менять свою жизнь — например, попробовать себя в коммерческих видах искусства. Гейб понял это так, что я вообще никогда не верила в его мастерство художника, и объявил, что уезжает в Кентукки к двоюродному дедушке, где будет жить на птичьих правах, но зато «беспрепятственно творить».

Все знают, что разбитое сердце можно вылечить, занимаясь всякой всячиной и не давая себе ни минуты передышки. Но я вдруг обнаружила, что мне плохо, когда рядом нет никого, с кем можно было бы провести время, поболтать и просто отвлечься. Я чувствовала себя брошенной и выбитой из колеи. Гейб и Арабелла внезапно исчезли с горизонта, и мне пришлось выискивать в своей жизни аспекты, которые можно было бы изменить. На предметном стекле микроскопа оказалась карьера.

В институте я была полна амбиций: я воображала, как получаю диплом и лечу с ним сломя голову, хотя и не вполне представляла, куда именно. Я овладела азами нескольких профессий, но нынешнее место в Си-эн-эн мне выхлопотала подруга подруги. Случилось так, что я занимала его гораздо дольше, чем намеревалась, — совершенно незаметно пролетели целых четыре года. Пусть Абби и распрощалась с мечтой, ее запасной вариант едва ли можно было считать обреченным на неудачу. А Гейб решил посвятить себя творчеству, в конечном счете поставив его выше дружбы. Я не без иронии подумала, что они знали, чего хотели, тогда как я, со своими чеками два раза в месяц, медицинской страховкой и кредитной картой, не имела об этом ни малейшего представления.

Обо всем этом я размышляла, когда темным январским вечером брела в бар «Итчиз Тако Хевен», где, как обычно по четвергам, собрался уже почти весь наш отдел. Увидев ярко светящийся над входом неоновый перчик, я зашагала быстрее, предвкушая бокал крепкой «Маргариты». Вечер четверга уже давно стал главным событием моей недели. «В конце концов, — думала я, — это неплохая возможность поближе познакомиться со своими сослуживцами». Я взяла в баре коктейль и принялась проталкиваться сквозь толпу секретарш и работников из пригородов в поисках нашего столика. Усевшись на свободное место, я заметила в нашей компании незнакомца.

— Карен, это Кларк Гарленд, — сказал Пит, главный статистик нашего отдела. — Мы с ним учились в одной школе. Не виделись сто лет с тех пор, как он стал пахать на «Глориос».

Не ослышалась ли я? Этот парень работает в «Глориос пикчерс»? Абби мне не поверит. Из миллиона фильмов, которые мы с ней пересмотрели, ей больше всего нравились фильмы «Глориос». Она помешалась на братьях-близнецах, управлявших компанией, особенно на Тони Уоксмане. Пресса выставляла их то жадными жлобами, то гениальными художниками — в зависимости от дня недели, а некоторые истории о компании, которые она мне поведала, захватывали больше, чем сами картины.

Я подскочила, в пылу едва не опрокинув стакан.

— Карен Джейкобс, рада познакомиться, — сказала я сдавленным от волнения голосом, протягивая руку. — Обожаю фильмы «Глориос». На «Театральной истории» я так ревела, что меня чуть не выгнали. — Я поняла, что все еще трясу руку Кларка, и, ужаснувшись, резко остановилась, так что он пролил свой мартини. Он галантно сделал вид, что ничего не случилось, тогда как Пит одарил меня недоуменным взглядом. В офисе он сидел в двух шагах от меня, но с Кларком я проговорила дольше, чем с Питом за все время нашей совместной работы.

В Кларке было около шести футов росту, а его аристократическая красота в сочетании со стройной, спортивной фигурой выдавали в нем игрока в сквош. Его темно-каштановые волосы чуть портили залысины, но я никогда прежде не видела столь уверенной улыбки. Если мы с коллегами выглядели словно на похоронах, чему причиной был немыслимо строгий стиль одежды, принятый в нашей компании, то Кларк был одет по последнему крику моды и все, что он носил — брюки высококачественной хлопковой ткани, черный кашемировый свитер с вырезом, разношенные туфли от Гуччи, — имело домашний, уютный вид.

— Мне тоже нравится этот фильм, — сказал Кларк. — В ближайшие два месяца выйдут наши новые фильмы, просто великолепные, — надеюсь, что доживу до этого счастья, — добавил он с улыбкой.

Я сумрачно кивнула:

— Говорят, что у вас очень трудно работать. Чем вы там занимаетесь?

— Я работаю в отделе связей с общественностью, и это самое безумное место среди всеобщего безумия. Но я обожаю мою работу.

Он обожал ее! Мне не терпелось позвонить Абби и рассказать, что я познакомилась с настоящим сотрудником «Глориос пикчерс», и что он обожает свое дело, и что эта работа в точности такая, какой мы ее себе представляли, — веселая и безумная. Весь остаток вечера я следовала за Кларком, как маленький голодный спаниель; закидывала его вопросами, жадно ловя любую подробность о «Глориос», которую он великодушно бросал мне. Пит, пытаясь перекинуться с другом словечком, спросил, правда ли, что Уоксманы часто ссорятся.

— Ссорятся? Не то слово. Это больше похоже на рукопашный бой, — ответил Кларк. — Бывают дни, на них просто страшно смотреть.

— Например? — спросила я в надежде разжиться интимными сведениями для передачи Абби.

— Тони все время ворчит по поводу диеты Фила — это действительно форменное безобразие. Однажды Тони вошел в кабинет Фила, когда тот уписывал свой гигантский бифштекс с сыром. Тони наклонился к брату и заорал в самое ухо: «Давай жри! Ты сдохнешь, и мне достанется все!» Сам Тони много работает, особенно когда у него стресс — то есть всегда. Он ежедневно является на работу одетым по моде семидесятых — ну, вы знаете: нейлоновые спортивные костюмы, махровые повязки на голове и запястьях. А на прошлой неделе, во время встречи с режиссером картины «Ворон-2: Никогда», он бросал лассо и случайно заарканил Фила. Понятное дело, тот устроил ему сцену. Насколько я знаю, вот что он сказал дословно: «Тонто, сними эту гребаную веревку с моей чертовой шеи».

— Он сказал «тонто»! — Мы с Питом переглянулись. В прошлом месяце мы посещали рабочий семинар по политкорректности за счет компании, и там нас учили всячески избегать этого словечка. Оно явно оскорбляет не только коренных жителей Нью-Йорка, но и тех, кто говорит по-испански, так как на этом языке «тонто» означает «дурак». Пит осведомился:

— Разве это не считается верхом неполиткорректности?

— Виноват, ваша честь. — Кларк широко улыбнулся. — Такое вот это местечко, только и всего.

Посидев еще немного, я стала со всеми прощаться.

— Карен, я был счастлив познакомиться, — сказал Кларк, по-прежнему лучась своей ослепительной улыбкой. — Я могу с вами как-нибудь связаться? Мне кажется, нам есть о чем поговорить.

Не будучи уверенной в его искренности, я протянула ему визитку. Вообще-то у меня сложилось впечатление, что Кларк гей — хотя в современном Нью-Йорке судить об этом становится все труднее, — но я надеялась, что ошиблась. Так или иначе, поход в кино с работником «Глориос» мигом прогонит мою хандру.

На следующий день, едва я выяснила, что пятьдесят семь процентов наших телезрителей любят студень, причем восемьдесят пять процентов из них назвали своим любимым «студень, подкрашенный синим красителем», как на моем столе зазвонил телефон. Это был Кларк.

— Привет, Карен, вчера я решил вам кое-что сказать, но не хотел говорить при всех. Нашему директору по связям с общественностью нужен ассистент, а вы так много знаете о наших фильмах, да и энергии вам не занимать. Может быть, придете на собеседование? Мне кажется, вы справитесь с блеском.

— О! Большое спасибо за заботу. — Меня охватило возбуждение, и рука, державшая трубку, немедленно вспотела. Я переложила трубку в другую руку и, пытаясь сохранить хладнокровие, слушала, как Кларк рассказывает мне, что я должна сделать. Он объяснил, что, как только будет получено мое резюме, мне позвонят и пригласят на собеседование. Едва повесив трубку, я немедленно составила свое резюме, отправила его Кларку электронной почтой и позвонила Абби.

— Привет, Карен, у меня скоро экзамен по акушерству и гинекологии. Ты знаешь, что при беременности аппендикс смещается влево?

— Нет, не знаю. Потрясающе. А ты знаешь, что я подумываю устроиться в «Глориос пикчерс»?

Абби завопила в трубку:

— Правда? В «Глориос»? К Уоксманам?

— Именно туда. — Я вкратце рассказала ей о своем знакомстве с Кларком.

— Карен, я убегаю в лабораторию, но буду держать за тебя пальцы. Я даже Ллойду скрещу пальцы.

— А получится? — спросила я, стараясь не думать о лиловых, окоченевших пальцах Ллойда.

— Обязательно, — сказала она. — Он невероятно покладистый.

Остаток дня я провела в попытках продолжить исследование рынка любителей студня, но мои мысли все время возвращались к беседе с Кларком. За последнюю пару лет мы с Абби и Гейбом посмотрели несколько великолепных фильмов «Глориос», в том числе «Крик отчаяния», «Шедевры», «Вилы Фортуны» и «Шепот девушки»; все эти фильмы обычно заканчивались оживленными дискуссиями, которые мы устраивали за турецким кебабом. Иногда в разговор встревали другие обедающие; был случай, когда две радикальные феминистки чуть не закололи Гейба своими шпажками, подслушав его комментарии к брутальному эпизоду из «Гобоя». Я знала, что не все фильмы «Глориос» порождают такую живую реакцию, однако из года в год компания поднимала планку и ее успех обсуждался не только в развлекательных изданиях, но и в «Уолл-стрит джорнал». Компания доказала, что деньги можно делать, пускаясь в рискованные предприятия. Главное — художественное чутье. Даже в качестве ассистента я окажусь в непосредственной близости от самого блистательного, самого новаторского киноискусства. И как знать? Если кто-то и способен доказать, что искусству не нужны границы, так это компания «Глориос пикчерс». Я давно уже не испытывала такого воодушевления, и это было поистине волшебное чувство.

— Карен? — Пит раздраженно постукивал карандашом по монитору моего компьютера. Сколько времени он уже тут простоял? — Ты подготовила мне сравнительные материалы по студню? — Я вручила ему распечатку. — Нет, мне нужна та часть, где речь идет о студне из кулинарии и студне домашнего приготовления, — возразил он. — В течение часа.

— Извини, Пит. Двадцать минут, и я все сделаю. — Я напрочь забыла, что он сегодня уже спрашивал об этих цифрах, и вдруг ужаснулась, осознав, сколько времени трачу на подобную чушь. Что лучше — покупной или приготовленный дома? Пора сматывать удочки.

Двумя неделями позже я сидела за своим рабочим столом и обрабатывала данные по изжоге. В этот раз потенциальный рекламодатель желал узнать, какой процент наших зрителей испытывает ее как минимум три раза в неделю. Это захватывающее занятие прервал телефонный звонок. Женщина, говорившая высоким, хорошо поставленным голосом, представилась Джеральдиной Уотерс, начальницей отдела кадров «Глориос».

— Мне бы хотелось побеседовать с вами, — заявила она. — Сможете приехать через час?

Через час? Я рассчитывала, что у меня будет в запасе хотя бы день и я смогу выбрать одежду поприличнее. Сейчас я была одета по моде Си-эн-эн: деловой костюм, юбка-не-выше-двух-дюймов-над-коленями и туфли на-каблуках-не-выше-двух-дюймов. Кстати, мои туфли отчаянно нуждались в чистке. Не говоря уже о том, что я должна была представить новые сведения об изжоге к собранию, назначенному на четыре часа.

— Конечно, смогу, — ответила я и положила трубку, уже обдумывая стратегию бегства.

Я сунулась к начальнику:

— Простите меня, ради Бога. Я совершенно забыла, что в два часа мне нужно к гастроэнтерологу. — В том, что я выбрала себе именно такое алиби, не было ничего удивительного: мой желудок уже отплясывал мамбу. — Я послала вам документы с цифрами по изжоге и вернусь сразу, как только освобожусь, — добавила я, изображая спешку во избежание дополнительных вопросов. Затем бросилась в дамскую комнату. Там я заперлась в кабинке, осторожно пристроила пудреницу на шкафчик с туалетной бумагой и накрасилась. Нашарив в косметичке заколку, попыталась подцепить и уложить аккуратной волной самую непослушную прядь. Я вышла из кабинки и подошла к зеркалу, надеясь на чудесное превращение, но мое отражение выглядело как встрепанная «степфордская жена». Приотворив дверь, я поглядела по сторонам, чтобы убедиться, что в холле пусто. Затем быстро прошла к лифту, пронеслась через вестибюль, вышла на улицу, свернула за угол и только тогда поймала такси, чтобы добраться до «Глориос». Я вздохнула свободно, лишь когда села и захлопнула за собой дверцу. Я назвала шоферу адрес, и он оглянулся:

— Куда-куда?

— Гринвич-стрит.

— Вы хотите сказать — Гринвич-авеню.

— Нет, именно Гринвич-стрит. Поезжайте вниз, на запад, а я попробую вычислить по пути, — распорядилась я, ругая себя за то, что не уточнила адрес. Квартал Трайбека — «Треугольник за Канал-стрит» — расположен в нижнем левом углу Манхэттена, улицы там не пронумерованы, поэтому легко заблудиться.

В конце девятнадцатого века это был промышленный район. Сейчас, через сто лет, он был снова востребован, так как располагал главным достоинством для богатых жителей Нью-Йорка — свободным пространством. Заброшенные склады и фабрики быстро переделали в роскошные офисные здания, галереи и конторы, способные вместить пару сотен людей, приютить коллекцию импрессионистской живописи и обеспечить простор, которого столь жаждут знаменитости, шишки и преуспевающие творцы. Район постепенно заполнялся инвестиционными банками и другими учреждениями для белых воротничков, но на карте Нью-Йорка он выделялся прежде всего благодаря независимому кинематографическому сообществу города. Жаль только, что эта карта есть не у всех таксистов.

Машина резко свернула влево, и я завалилась на бок, — шофер обнаружил Гринвич-стрит только после того, как проехал мимо. Увидев невысокое здание из красного кирпича, рядом с которым были припаркованы несколько лимузинов, я попросила водителя остановиться. Он немедленно нажал на тормоза, и машина со скрежетом замерла. Я вошла внутрь, получила от охранника бейдж с надписью «Посетитель», шагнула в лифт и поднялась на этаж, где располагался офис «Глориос».

После того как я представилась, секретарша сказала, что Джеральдина «чуточку задерживается». Чтобы скоротать время, я принялась изучать не очень-то презентабельную приемную: небольшой диван с грязной обивкой и вытертый ковер. На фоне этого интерьера яркими пятнами смотрелись многочисленные киноафиши и статуэтки наград. Я ждала уже пять минут, когда из лифта вышли четверо посыльных, у каждого в руках по пакету с логотипом магазина деликатесов на Второй авеню и по огромному подносу с сандвичами. Запах горчицы и мяса пробивался даже сквозь пластиковую упаковку. Мой рот наполнился слюной. Я решила, что это доброе предзнаменование. Когда отец приезжал погостить, он неизменно настаивал на походе в этот магазин и я была счастлива составить ему компанию ради гигантских сандвичей с пряной ветчиной и ржаным хлебом, которые таяли во рту, чтобы затем превратиться в желудке в кирпич. Секретарша сняла трубку и проговорила: «Фил, приехал ленч», — после чего направила прибывших к соответствующей двери. Мне стало интересно — сколько же таких сандвичей может умять Фил Уоксман?

Просидев в приемной полтора часа, я начала размышлять о том, что совершенно не готова к собеседованию. Да, Абби прислала мне составленный ею вопросник по истории «Глориос», а позже по телефону учила меня отвечать на такие каверзные вопросы, как: «Что ценного вы принесете в нашу организацию?» и «Как вы справляетесь с повышенной нагрузкой?» Однако куда денешься — мой послужной список ограничивался рекламной и исследовательской деятельностью, и решительно никакого опыта в связях с общественностью. У меня вспотели ладони, а во рту пересохло. Что я могу предложить, помимо рекомендации Кларка? Я несколько раз слегка повернула голову и постаралась незаметно подвигать плечами, стараясь расслабиться. Я пожалела, что в свое время не послушала Абби и не занялась йогой. Осторожно разминая затекшие мышцы шеи, я повернула голову и обратила внимание на большую картину на стене за моей спиной. Это было нагромождение красных клякс, с которых свисали нити пластика. Чтобы прочесть подпись под этим шедевром, мне пришлось полностью развернуться:

Моя мечта

(холст, масло, леска, скотч).

Труди Уоксман

Это, подумала я, прекрасно доказывает, что кровь гуще воды. Жаль, что Гейб не был родственником Уоксманов. Наверное, он сейчас где-нибудь на своей ферме в Кентукки, одет в рабочий комбинезон и погружен в создание очередного шедевра, не опасаясь моих негативных реплик. Уже в сотый раз за эту неделю я начала размышлять над тем, не должна ли я преодолеть себя и первой ему позвонить. Правда, как угадаешь, окажется ли этот звонок сигналом к примирению или станет только хуже. И в этот момент в приемную вошла высокая женщина и протянула мне руку. Она вся была ярко-оранжевого цвета — волосы, брови, лак для ногтей, помада и брючный костюм.

— Вы, должно быть, Карен, — проговорила она. Ее крепкое рукопожатие как бы говорило: «Здесь командую я». Я попыталась ответить столь же твердо, но она усилила нажим, и я, в целях самозащиты, позволила своей ладони обмякнуть.

В офисе Джеральдина села за стол, а я опустилась на стул напротив нее. Когда я полезла за резюме, мой взгляд упал на очаровательную маленькую таксу, затаившуюся в углу.

— Привет, — сказала я и попыталась ее погладить. Таксик обнажил зубы и зарычал.

— Это Харви, — объяснила Джеральдина. — Иногда он сущий зверь, но обычно не кусается.

Это прозвучало не слишком убедительно, и я украдкой поставила портфель между собой и собакой. Харви ответил мне злобной гримасой.

— Никогда не видела пса с такими белоснежными зубами. — Я решила сказать о ее мерзком любимце хоть что-то приятное.

— Как мило, что вы заметили. — Джеральдина с обожанием посмотрела на Харви. Она жеманно помахала псу, и тот чуть шевельнул хвостом. Когда Харви зевнул и принялся обнюхивать свою лапу, Джеральдина просияла. — Мне не нравилась его улыбка, так что я отвела его к собачьему дантисту, он и вычистил Харви зубы. — Джеральдина говорила очень быстро, как будто спешила поскорее все выложить.

Я еще раз взглянула на пса, который продолжал демонстрировать отменную работу врача, хотя выражение его морды сделалось скорее сердитым.

— Кларк Гарленд рассказал мне о вас, — сказала Джеральдина. — Он думает, что вы хорошо управитесь в позиции Аллегры.

Позиция Аллегры? Это что же — вроде приема Геймлиха или упражнений Кегеля? Конечно же, нет.

Джеральдина принялась объяснять, что Аллегра Ореччи — директор по связям с общественностью, и ей положены два ассистента для работы в офисе и участия в более крупных и интересных проектах: например, они должны заниматься планированием премьерных показов и обеспечением выездных мероприятий вроде кинофестиваля «Санденс» и церемонии награждения в Киноакадемии.

— Вы будете номером два, — изрекла Джеральдина, имея в виду второго ассистента, — но первый номер приступила к работе всего несколько месяцев назад, так что между вами не будет никакой разницы — с точки зрения старшинства. Это очень престижная позиция — вы будете много общаться с Филом и Тони Уоксманами, а также с актерами и съемочными группами.

Я ждала случая обнаружить мое знакомство с компанией — упомянуть оскароносный саундтрек, кассовые сборы за последние два года, фильмы, находившиеся сейчас в производстве, — но нужный момент никак не наступал. Говорила в основном Джеральдина, а я только слушала и кивала. Когда у нее наконец возник вопрос, она задала его с предельной серьезностью:

— Ваш возраст — с ним все в порядке?

Я не имела ни малейшего понятия, о чем идет речь. Не дождавшись ответа, она объяснила:

— Судя по году окончания учебы, вам около двадцати девяти лет.

— Двадцать восемь, — уточнила я.

— Понятно. Дело в том, что вам предстоит иметь дело с администраторами, большинство из которых будут намного выше вас по должности, однако по возрасту — младше. Как минимум на пару лет. Некоторым ассистентам, которые работали здесь до вас, это не нравилось.

Неужели Джеральдина думала, что моя песенка уже спета?

— Нет, это замечательно. Я рада возможности поучиться у таких одаренных людей. — Мой ответ был ясен и четок, и мне наконец удалось прибегнуть к тому особенному тону, в котором я упражнялась перед собеседованием.

— Тогда это все. Я с вами свяжусь. — Она поднялась, чтобы меня проводить. Я пристально следила за Харви, когда брала портфель и пальто. Хотелось оказаться подальше от этих острых сверкающих зубов.

На протяжении двух следующих недель от «Глориос» не было никаких известий. Я уже приготовилась проститься с надеждой. Были объявлены номинанты Академии, и картина «Пилот-иностранец» производства «Глориос» была номинирована в дюжине категорий, включая «Лучший фильм», «Лучшая режиссура», «Лучшее то», «Лучшее сё», а я в это время притворялась человеком, у которого все в порядке. Телефонный звонок раздался через три дня после оглашения номинантов. Я сидела за своим столом и прилежно пыталась обнаружить связь между людьми, смотрящими новости по кабельному телевидению, и людьми, которые пользуются воском для натирки полов.

— Карен? Джеральдина. Вы получили место.

— Это здорово! Огромное вам спасибо! — Мне захотелось тут же закончить разговор и перезвонить Абби, чтобы сообщить, что она наконец-то может расправить пальцы несчастному Ллойду, если они все еще скрещены. Потрясающе! Мне больше не придется иметь дела ни с «Джелло», ни с изжогой, ни со скучным гардеробным кодексом. Я устремляюсь к большему и лучшему… Я…

Всецело захваченная эйфорией, я чуть не пропустила слова, которые повторяла Джеральдина:

— Я говорю: мы хотим, чтобы вы приступили к работе с понедельника.

Было четыре часа пополудни, пятница. Я не могла просто так уйти и не вернуться. Это было бы абсолютно непрофессионально. Я глубоко вздохнула:

— Мне бы хотелось закончить дела и подать уведомление за две недели, но я определенно согласна занять это место в вашей компании.

— Карен, работа начинается в понедельник. Мы увидим вас в понедельник, в девять ноль-ноль?

Такой шанс выпадает раз в жизни. Могла ли я позволить себе потерять две недели из-за какого-то уведомления? В конце концов, это была «Глориос пикчерс», а они всегда получали что хотели. В настоящий момент они хотели, чтобы в понедельник, в девять ноль-ноль я была на своем новом рабочем месте.

— Я буду.

Тем вечером я, задыхаясь, ввалилась в квартиру, которую делила со своей двоюродной сестрой. Эллен была старше меня на четыре года и пару лет назад развелась с мужем. С тех пор мы жили вдвоем. Казалось, мы почти перенеслись обратно в Провиденс, Род-Айленд, где выросли в одном квартале. По пятницам Эллен обычно готовила обед, остатки которого, до исчезновения Гейба и Абби, я доедала в субботу на ленч. Хотя я боялась, что мы так и состаримся в этой обители — две незамужние сестры с волосами, подкрашенными голубой краской, — однако теперь мне было приятно, что на выходных рядом со мной живая душа. Я зашла на кухню. Элен мыла салат-латук, а из духовки аппетитно пахло лазаньей. На столе стояла откупоренная бутылка «Пино нуар».

— Эллен, ты не поверишь! — изрекла я, не снимая пальто. Она обернулась:

— Ты получила работу в «Глориос»?

— Выхожу в понедельник. Я буду вторым ассистентом директора по связям с общественностью! — Я сбросила пальто, наполнила стаканы вином и протянула один Эллен.

— В понедельник? И когда ты узнала? Разве тебе не нужно подавать уведомление об уходе?

Моя сестра, подобно самонаводящемуся снаряду, всегда попадала в самую точку.

— На это нет времени. Они позвонили сегодня и сказали, что я должна выйти в понедельник, а иначе меня не возьмут.

Эллен покачала головой и вздохнула, не говоря ни слова. Она была налоговым инспектором, делала все строго по правилам и не доверяла тем, кто поступал иначе.

— Эллен, ты не понимаешь. Мне до смерти хочется там работать. Другой такой возможности может не быть.

— Хорошо, но если ничего не выйдет, то мосты будут сожжены.

Уход без уведомления пугал. Но потом я подумала о Филе и Тони Уоксманах, которые, когда чего-то хотели, плевали на трудности и шли напролом. Внезапно я ощутила себя другим человеком. Человеком «Глориос». Кем-то, кто мыслил широко, попирал правила, изменял заведенный порядок. Эллен этого никогда не понять. Однажды в детстве она прошагала целую милю, чтобы вернуть монетку кассирше из магазина — та случайно дала ей лишнюю сдачу. «Дело не в пяти центах», — сказала Эллен, уже в одиннадцать лет следовавшая строгим принципам.

— Я должна попробовать, иначе никогда себе этого не прощу.

— Только пообещай мне быть осторожной. Все знают, что работа в «Глориос пикчерс» не сахар.

Меня удивила такая осведомленность. Слухи обычно обходили Эллен стороной, и большую часть жизни она жила, зарывшись в гроссбухи и отчеты. Впрочем, я была благодарна ей за заботу. Ребенком я имела обыкновение бросаться очертя голову куда угодно, в том числе — на улицу с оживленным движением, и твердая рука Эллен не раз меня спасала. Хотя я и не всегда понимала ее — она предпочитала надежное и испытанное вместо нового и лучшего, — я любила Эллен всем сердцем и понимала, что она просто беспокоится обо мне.

— Вот что я решила, — сказала я, намереваясь предложить нечто, что успокоит Эллен и в то же время гарантирует, что я не увязну снова. — Я даю «Глориос» один год. Все эти триста шестьдесят пять дней мы будем обсуждать, как идут дела. Если мне будет плохо, я уйду.

Эллен перечеркнула понедельник в кухонном календаре большим красным крестом.

— Договорились.

Мы чокнулись, скрепляя сделку.

В воскресенье днем по странному совпадению — или велению судьбы — по телевизору шла передача «Портрет крупным планом». Выпуск назывался «Матери великих». Часть его была посвящена не кому-нибудь, а неутомимой Глории Уоксман. Ядром сюжета была история о том, как она в одиночку растила сыновей в однокомнатной квартире в Бронксе. Отец бросил семью вскоре после того, как близнецам исполнилось два года, и если Глории его недоставало, она никогда этого не показывала. Взамен она сосредоточила свою кипучую энергию на мальчиках. Глория решила, что Фил и Тони ни в чем не будут знать отказа — даже если ей придется спать на ходу.

Все это я уже слышала раньше из рассказов Абби. Она утверждала, что в семействе Уоксманов взяли за правило никогда не произносить отцовского имени. Это было видно по глянцу, который Глория наводила на соответствующую часть их биографии, как будто отец был мелким эпизодом в общем круговороте событий.

Ведущий передал слово самой Глории, и та поведала о маленьком салоне красоты, который она соорудила в своей кухоньке. Соседки стекались к ней с просьбами: «Глория, я хочу быть похожей на Тину Тернер». Или: «Глория, сделай меня похожей на Риту Хейуорт. Она нравится мужу». Глория преобразовывала соседок в их любимых богинь экрана. «Поверьте, не так-то просто было это делать», — добавила она с виноватым смешком.

На экране начали появляться семейные фотографии Уоксманов. На одной из них Фил и Тони играли в песочнице — вернее, Фил закапывал Тони в песочнице. На другой Тони кормил Фила грязью.

— Они всегда были неразлучными друзьями, — сообщила Глория, любовно глядя на фотографии. Ведущий рассказал зрителям, что через несколько лет Глории удалось скопить достаточно денег, чтобы открыть небольшой салон. «Шик» Глории не был золотой жилой, но позволял платить за квартиру, сытно есть и, главное, ходить в кино. Каждое воскресенье Глория готовила сандвичи и все втроем отправлялись в кинотеатр.

— Ходили на двойные или на тройные сеансы. Мы смотрели все подряд, — говорила Глория. — Фил, знаете ли, любил эпические картины — «Лоуренс Аравийский» и «Доктор Живаго». А Тони больше нравились вестерны и комедии: «Как победил Запад» мы посмотрели, по-моему, раз пять. Я? Я глядела на прически, так что у моих клиентов всегда были самые модные.

Когда ведущий заговорил о романтической стороне жизни Уоксманов, камера зафиксировала смешок Глории, прежде чем та заявила, что ее сыновья всегда умели ценить красоту.

— Для Тони не существовало никого, кроме Натали Вуд. Он писал ее имя во всех своих блокнотах, как будто это была соседская девочка. — Она откинулась на спинку кресла и продолжила: — А Фил всегда предпочитал европеек. Он по уши влюбился в Софи Лорен и Одри Хепберн. Я подтрунивала: «Фил, выбери кого-то одного». А он отвечал: «Мам, ну как же тут выбрать?» — Глория сияла, предаваясь воспоминаниям.

Передачу прервал рекламный ролик очередного фильма «Глориос», который вот-вот должен был выйти на экраны, — «Разящий удар». После этого снова последовала череда фотографий. Затем Глория торжественно заявила:

— На шестнадцатилетие я пообещала взять их в Голливуд, пусть даже мне придется сделать для этого миллион завивок.

Передача меня околдовала. Конечно, я знала историю матери близнецов, ее ревностное служение своим сыновьям и то, что свою студию они назвали в ее честь. Но я и понятия не имела, в какой нищете они выросли и как мать жертвовала всем ради них. Компания предстала в совершенно новом свете, а люди, ею правившие, теперь волновали меня больше, чем когда бы то ни было.

Вечером я долго сидела в ванне, расслабляясь и пытаясь сосредоточиться на завтрашнем дне. Затем я исследовала свой гардероб, не зная, что надеть в первый день работы у Уоксманов. Я должна была выглядеть по-деловому строгой, но не нищей; небрежной, но не неряшливой. Наконец я остановилась на старомодном черном платье, ранее предназначавшемся для выходов «в мир искусства». Занимаясь глажкой и обрезая выбившиеся нитки, я грезила о моем будущем в «Глориос». В самый разгар мечтаний, когда я уже видела себя на яхтенной вечеринке в Каннах, в дверь постучала Эллен и вручила мне экземпляр «Вэрайети», который купила, возвращаясь из гимнастического зала. Заголовок на первой странице, прямо над сгибом, гласил: «"ГЛОРИОС" СРЫВАЕТ БАНК СЕМНАДЦАТЬ НЕДЕЛЬ ПОДРЯД». Мне не терпелось приступить к делу.