Четыре недели спустя, в четверг, в половине седьмого утра я ехала на работу в лимузине по Вестсайд-хайвей. За прошедшее время я успела убедиться, что безумие, которым, кажется, было заражено все в «Глориос», не всегда было безнадежным. А иногда оно даже приносило пользу.

Мы с Дагни составили расписание, и каждое утро одна из нас приезжала в офис пораньше. А значит, уйти с работы могла еще до начала передачи Джея Лиино. Примерно за неделю до этого, после того как мы три вечера подряд до двух часов ночи работали на победу и завоевание наград, Дагни решила, что я уже набралась опыта, чтобы в одиночку справиться с утренней сменой, начинавшейся в семь утра. Приступать к делу следовало немедленно. В тот первый день я вышла из метро и сразу же обнаружила в сотовом пять сообщений от Аллегры. Каждое выглядело более паническим, чем предыдущее, но их смысл сводился к одной простой фразе: «Где ты?»

Я тут же перезвонила ей домой.

— Прошу прощения, ехала в метро.

— И как долго?

— Около получаса.

— Полчаса в метро? Где ты живешь?

Я объяснила, что живу на углу Бродвея и Сто двенадцатой улицы. Она вздохнула и пробормотала:

— Они мне не сказали, что ты живешь в пригороде.

Появившись в офисе, Аллегра сразу велела мне соединить ее с Филом. Я нажала кнопку отключения звука на своем телефоне, чтобы узнать, в чем дело, и ужаснулась, поняв, что речь шла обо мне.

— Фил, она живет в верхнем городе, практически в Бронксе. Если учесть все возможные проблемы, она может быть вне досягаемости до девяноста минут в день. Не мне тебе говорить, что это угрожает всей моей работе. — Мое сердце замерло, а Аллегра продолжала: — Ей нужна машина.

Машина?

Фил, казалось, читал мои мысли.

— Ты хочешь сказать, что мы должны дать твоей чертовой помощнице гребаную машину?

— В ее отсутствие может произойти все, что угодно. Риск слишком велик. Вспомни то утро, когда выяснилось, что Бадди Фридман спутался с племянницей. Я не могла заняться этим вопросом до восьми часов. К тому времени об этом знали все, помнишь?

Фил задумался. Пока мы с Аллегрой напряженно ждали его вердикт, в трубке было слышно, как он что-то жует.

— Ладно, — сказал он ворчливо, — но только из твоего бюджета.

Аллегра вздохнула и согласилась. Я впервые увидела ее в деле и вынуждена была признать, что у нее есть талант. Дорога на работу могла отнять у меня в худшем случае сорок пять минут, но обычно занимала всего тридцать. Меня потрясло, что женщина, которая была достаточно крута, чтобы запросто общаться с Филом Уоксманом, не могла смириться с тем, что ее помощница находится под землей, пока она ей названивает впустую.

Вообще-то мне было жаль этих тридцати минут уединения, но я решила считать машину добрым знаком. Разве стала бы Аллегра тратить такие силы и средства, если бы не считала меня объектом, достойным вложений? Правом на автомобиль с водителем обычно пользовались старшие вице-президенты и выше, так что сделанное исключение заставило кое-кого вскинуть брови. Джеральдина, когда я забирала формы медицинского страхования, бросила:

— Вестсайд, Сто двенадцатая улица? Надеюсь, ты носишь в сумочке газовый баллончик?

Я промолчала. По правде говоря, единственной опасностью, с которой я столкнулась в своем районе, был налетевший на меня в баре «Вест-Энд» рассеянный преподаватель философии из Колумбийского университета.

Дагни, жившая в Гринвич-Виллидж и ходившая на работу пешком, пришла в ярость, когда услышала о машине.

— В жизни не видела такой несправедливости, — заявила она и топнула своей лодочкой из змеиной кожи.

Я без труда сдержала свои сожаления перед двадцатипятилетней особой, чьи родители купили ей двухэтажную квартиру на Джейн-стрит. Однако с этого момента на нашем крошечном рабочем пятачке, где мы проводили по четырнадцать часов в сутки, определенно начала скапливаться негативная энергия.

Тем утром, однако, я пребывала в приподнятом настроении, рассевшись на просторном заднем сиденье автомобиля, с ножницами, отрывным блокнотом и маркерами наготове. Я рылась в крупных газетах на предмет упоминаний о «Глориос», которые чуть позднее разойдутся по офису. Меня интересовало все, что могло представлять интерес хоть для кого-то из «Глориос пикчерс»: высказывания о самой компании, ее фильмах, Филе или Тони, информация о конкурентах, колонки сплетен и разделы «К вашему вниманию». У водителя, когда он подобрал меня, уже лежали наготове «Нью-Йорк таймс», «Пост», «Дейли ньюс» и «Уоллстрит джорнал», так что я могла просмотреть новости и быть готовой на случай, если мне позвонит моя начальница.

Страсть Аллегры к изучению прессы граничила с одержимостью. Все свое время она расходовала на то, чтобы выставить «Глориос» в наилучшем свете, и с абсолютным фанатизмом разыскивала и препарировала каждое слово, сказанное или напечатанное о компании в средствах массовой информации. Она считала, что если увидит и услышит все первой, то сможет установить контроль над всем и вся. Когда о «Глориос» говорилось нечто сомнительное и нелицеприятное, у Аллегры всегда было наготове тщательно прописанное обоснованное опровержение — обычно еще до того, как новость становилась известной публике.

Для нас с Дагни это означало постоянный сбор газет, журналов, сводок новостей и записей, а также неустанные поиски в Практикантете, призванные обеспечить нашего босса анализом новостей в режиме реального времени. Связь с Ассошиэйтед Пресс была у нас налажена так, что мы первые узнавали о появлении материалов, связанных с «Глориос». Мы как будто жили в альтернативной вселенной: вместо того чтобы публиковать новости, мы их коллекционировали. Любые материалы поступали к нам так рано, что я боялась в один прекрасный день наткнуться на собственный некролог.

Мы ехали по Челси-пирс. В газетах пока что не было ничего особенного. Лишь привычные прогнозы относительно награждения, интервью с актерами из новых фильмов «Глориос», а также новости и слухи о картинах, находившихся в производстве. Попадись мне что-то странное или тревожное, я должна была немедленно позвонить Аллегре и прочесть ей сомнительную статью. Если в ней содержались оскорбления в адрес Фила, мне полагалось разыскать его и соединить их, чтобы она могла его успокоить. Тони в такого рода услуге не нуждался. Его главным желанием было покарать журналиста, и в этом деле Аллегра тоже была незаменима.

Она начала бы с редакторов или продюсеров и добралась бы до издателей или даже до владельцев вещательных компаний, окажись Тони в особенно скверном настроении или будь проступок чересчур вопиющим.

После поворота на Канал-стрит машина останавливалась у магазинчика, где продавались газеты и журналы. Он принадлежал ирландке по имени Белинда. Каждое утро она вручала мне полный комплект свежих журналов и еженедельников, а также «Лос-Анджелес таймс», «Вашингтон пост», «Ю-Эс-Эй тудей», «Дейли варайети» и «Голливуд рипортер». Белинда была моим секретным агентом. Часто она заранее выделяла для меня заголовки. Она была большой фанаткой «Глориос пикчерс», обладала энциклопедическими познаниями в фильмографии компании и запросто отслеживала вещи, которые я могла пропустить, особенно в первые месяцы работы в «Глориос». Белинда была неофициальной главой местных киноманов, которые регулярно собирались в ее магазинчике, так что она была в курсе всех новостей и сплетен из мира кинобизнеса. А поскольку Дагни, когда газеты доставлялись в офис по «ее» дням, отказывалась брать второстепенные издания, помощью Белинды я пользовалась безраздельно.

С газетами в руках я забралась обратно в машину и проехала последние два квартала до «Глориос», набрала код, позволявший войти внутрь, отключила сигнализацию и зажгла свет. Почти сразу, едва я положила газеты на кресло, зазвонил телефон. У меня засосало под ложечкой. Я осторожно сняла трубку.

— Офис Аллегры Ореччи.

— Она на месте? — спросил мужской голос.

— Да. Могу я узнать, кто звонит?

Человек отключился. Я нервно взглянула в окно на крыши приземистых зданий, примыкавших к нашему. Это повторялось каждый день в течение двух последних недель, и я уже начинала не на шутку волноваться. В такое время в офисе — а может быть, и во всем здании — не бывало никого, кроме меня. Сначала я решила, что звонивший — всего лишь Хенретти, призрачный биограф, — но Кларк сказал, что в эти часы тот наверняка дрыхнет и, уж конечно, находится не в том состоянии, чтобы звонить.

Я выжала из Кларка все, что он знал о Хенретти, но и этого мне было мало. По словам Кларка, на заре становления «Глориос» Хенретти был ярым сторонником Уоксманов, и они поначалу отвечали добром, предоставляя ему эксклюзивный доступ и приглашая на все вечеринки и мероприятия. Но чем успешнее становилась компания, тем реже Фил и Тони прибегали к его услугам и в конечном счете стали делать вид, что не знают о существовании журналиста. Когда газета его оппонентов опубликовала материал о «Глориос», в результате чего Хенретти уволили, братья Уоксманы не сделали ничего, чтобы вызволить его из беды. Теперь весь жизненный уклад Джорджа Хенретти был подчинен одной идее — мести. Примерно пять лет назад поползли слухи о биографии, но многие не приняли их всерьез, посчитав пьяным бредом.

— Если он помогал им в самом начале, то почему же они так отнеслись к нему потом? — спросила я.

Кларк пожал плечами:

— Потому что могли себе это позволить, я думаю.

— Но полностью перекрыть ему кислород? Это чересчур даже для Уоксманов.

— Может быть, дело в чем-то другом, — согласился Кларк, — но я понятия не имею в чем. Я знаю лишь, что звезда Хенретти закатилась и он слишком много пьет, чтобы она засияла снова. Настоящий позор — я читал его ранние работы, и они великолепны. Он был невероятно талантлив.

— Какая потеря, — пробормотала я.

После сегодняшнего звонка я хотела, чтобы это был Хенретти — альтернативные варианты я старалась выкинуть из головы. Что, если это снайпер, наблюдающий за моим силуэтом в окне бывшей прядильно-ниточной фабрики? Или какой-нибудь псих, который уже проник в здание, вооруженный неизвестно чем, и который прекрасно знает, что я здесь одна-одинешенька? И по причудливой воле судьбы, которая отразится в броских заголовках, он поведет себя, как в сценарии какого-нибудь ужастика, произведенного Тони, — я видела их слишком много. Пустынное здание, где гуляет эхо, в сочетании с моим недосыпом и леденящими кровь звонками развило во мне паранойю. Мне хотелось спросить у Дагни, не происходило ли и с ней подобное, но отношения у нас теперь были натянутые, и я не решилась.

Следующей позвонила, разумеется, Аллегра. Она всегда звонила ровно без четверти восемь и, лежа в постели, выслушивала короткую сводку новостей, притворяясь, что уже встала. Затем она, как обычно, заставила меня прочесть вслух всю шестую страницу, а затем попросила послать ее по факсу к ней домой. Эта колонка оказывала на Аллегру завораживающее действие, и она изучала ее с усердием талмудиста. Казалось, что она усматривала там глубокий подтекст и даже, быть может, расшифровывала тайный смысл, скрывавшийся за полужирным шрифтом.

Однако накануне там появилась загадка, ответить на которую мог даже новичок вроде меня.

Вопрос на засыпку!

Угадайте, кто это — заика, глава киностудии, который выставляет напоказ художества своей бывшей жены в надежде выиграть бракоразводный процесс? Сотрудники говорят, что на ее творения «больно смотреть».

Итак, жуткая мазня, висевшая в приемной, получила объяснение. В речи Фила не было и намека на заикание, но я давно заметила, что Тони предпочитал изъясняться односложными, отрывистыми репликами. По всей видимости, Труди Уоксман была бывшей миссис Тони.

Добравшись до офиса, я набрала домашний номер Аллегры и прочла ей загадку.

— Карен, не стоило будить меня из-за этого, — ответила она холодно, но я услышала, как ноги ее со стуком коснулись пола. — Я уверена, что это про Калеба Дэниелса из «Уорнер бразерс». — Она положила трубку.

Через полчаса раздался телефонный звонок.

— Это Эллиот Солник, шестая страница. Я перезваниваю Аллегре.

— Сейчас соединю, — сказала я, укрепляясь в своих подозрениях.

— Подождите. Сначала скажите — не вас ли я видел на показе «Любит мальчиков, любит девочек» в прошлую среду?

— Возможно. — Я была там, но нас, естественно, друг другу не представили.

Эллиот не унимался:

— Длинные светло-русые волосы, черные замшевые сапоги, размер шесть с половиной?

— Да, это я, — сказала я, польщенная тем, что он обратил внимание на сапоги, которые обошлись мне почти в недельное жалованье. Кроме того, он первым смог правильно угадать мой размер.

— «Я» — это кто? — спросил он смеясь.

— Карен Джейкобс.

— Рад познакомиться, Карен. Мы еще побеседуем, — сказал он самоуверенно, и мне его тон показался очень привлекательным. Тут я вспомнила о предостережении Дагни.

— Позвольте, я вас соединю, — ответила я как можно более деловито.

Я позвонила Аллегре:

— На проводе Эллиот Солник.

— Не знаю, что ему от меня нужно в такую рань. Скажи, что я на совещании.

Я начала передавать это Эллиоту, но меня перебил другой телефонный звонок, раздавшийся в его офисе. Эллиот попросил меня подождать и через минуту сообщил:

— Можете Аллегре ничего не передавать: она звонит по другой линии.

Я усмехнулась, но все же зарегистрировала звонок Элиота, гадая, когда мне удастся побеседовать с ним еще раз.

Сегодняшнее утро начиналось спокойнее. Завершив первый разговор с Аллегрой, я позвонила в лучшую местную кондитерскую и заказала три чашки кофе и шоколадный круассан. Затем взяла поджидавшую меня кипу факсов от службы мониторинга и принялась внимательно их изучать. «Глориос» пользовалась услугами компании, агенты которой смотрели телепередачи по всей стране, в каждом городе, каждый канал, двадцать четыре часа в сутки. В моем воображении они представали армией теленаркоманов, одетых в пижамы, непрерывно жующих, не знающих сна. Им завидуют окружающие: «Тебе платят за то, что ты смотришь телевизор?» Они записывают все, что показывалось и обсуждалось, и каждое утро нас поджидала груда факсов с резюме; если нам требовалась дополнительная информация, то в наше распоряжение поступали пленки и расшифровки. Все это напоминало телефонное прослушивание. Если какой-нибудь из партнеров ругал наш последний релиз в утреннем выпуске новостей, мы узнавали об этом мгновенно. Уже к полудню продюсеру развлекательного отдела телекомпании напоминали, не особенно стесняясь в выражениях, о возможности бывать на наших пирушках — возможности, которой с восторгом воспользуются его конкуренты. Очередной утренний обзор бывал, как правило, намного лучше.

Складируя «хиты» — все статьи и стенограммы передач за минувший день, — я принимала звонки для Аллегры и оставляла сообщения от людей, которые никогда не получат ответа. Сегодня урожай был средним: «хитов» набралось примерно на сто пятьдесят страниц. В девять прибыл практикант, чтобы отксерокопировать и доставить пакеты более чем шестидесяти пяти адресатам, числившимся в списке рассылки. Затем, около десяти, начал подтягиваться персонал «Глориос». Многие сразу же отправляли «хиты» в мусорную корзину. Мне хотелось оградить людей от ненужных бумаг, поэтому через пару недель такого рода трудов я разослала электронные письма с просьбой ко всем, кто не желал получать пакеты, уведомить меня об этом обстоятельстве. Марлен незамедлительно проинформировала Аллегру об этой новой оплошности, утверждая, будто мое вежливое обращение, вне всяких сомнений, оскорбило многих получателей в той же мере, в какой оскорбило ее саму. Аллегра тут же заставила меня отправить новое письмо, на сей раз от ее имени, в котором приносила глубокие извинения за мою ошибку, напоминая о моем «малом стаже» и «недостаточном понимании важности медиа-дистрибуции». Выбрасывание «хитов» на помойку явно считалось в «Глориос» привилегией, от которой многие не хотели отказываться. Впоследствии Кларк объяснил мне, что попасть в список адресатов можно было только с письменного разрешения Аллегры. Заинтересованные стороны должны были в мельчайших подробностях излагать, какими подвигами они заслужили право получать эти «хиты», а Аллегра раздумывала по нескольку недель, прежде чем наложить резолюцию; шансы при этом бывали три к одному в пользу отказа.

Дагни явилась в половине одиннадцатого и села в кресло, не сказав ни слова. Между нами явно продолжалась холодная война, хотя накал ее часто менялся. Покончив с «хитами», я обратилась к гораздо более неприятному делу: попытке перетащить Шона Рейнса, звезду в «Пилоте-иностранце» и номинанта на звание лучшего актера, из Новой Зеландии в Сидней, а оттуда — в Лос-Анджелес. В полночь последнего дня, когда битва за «Оскар» пошла на убыль и можно было посылать бюллетени голосования, начали обнаруживаться все мыслимые недоработки и требования, всплывавшие в последний момент. Шон — настаивавший, чтобы его имя произносили как «Шин» , — своей несговорчивостью выделялся из сонма всех прославленных и несговорчивых персон. В настоящее время он находился в Новой Зеландии. Его пресс-секретарь позвонила Аллегре и сказала, что ему нужен частный самолет, чтобы попасть в Лос-Анджелес. Фил согласился на это лишь при условии, что Шон сначала отправится в Сидней и даст пресс-конференцию в поддержку австралийской премьеры фильма. Он полетит в Сидней коммерческим рейсом, первым классом, а когда выполнит там все свои обязательства, его доставят в Лос-Анджелес частным самолетом. Шон надулся, но в конце концов согласился, при условии, что у него будет возможность нормально отдохнуть во время долгого перелета.

Самолеты Аллегра поручила мне, и я, пользуясь инструкциями Дагни, как раз намеревалась нанять какой-нибудь. Я просматривала факс за факсом, изучая салоны, преобразованные в залы заседаний, спальни и небольшие шикарные апартаменты, пытаясь выбрать тот, где гарантированно удастся «нормально отдохнуть». К полудню вторника я выбрала самолет со спальным помещением и комнатой с полным комплектом аудио- и видеооборудования. Едва я переслала соответствующую информацию пресс-секретарю Шона, как тут же получила ответ, что тот единственный день, который Шон проведет в Сиднее, потребует кое-каких «дополнительных услуг», а потому остаток дня ушел на поиски «первоклассного повара, умеющего готовить блюда тосканской кухни», а также на заказ автомобиля с шофером. Меня поразило, что Аллегра все это одобрила, но Роберт объяснил, что речь идет о защите студийных вложений: если бы Шон держался с австралийскими репортерами обиженно и мрачно, остановка в Сиднее потеряла бы смысл.

Среда принесла проблему более экзотического свойства: пресс-секретарь Шона оповестила меня, что тот и не подумает явиться в аэропорт Веллингтона, не имея в руках настоящего билета. Три года назад, в Марракеше, он «приобрел горький опыт», когда его билет пропал. Электронный билет не годился, потому что Шон «не верил» в Интернет. Он признавал только билет, врученный ему лично, доставленный в далекую деревушку, где он в настоящее время охотится. Я нашла службу доставки, готовую провернуть это дельце, но теперь Аллегра хотела гарантии того, что Шон получит билет и будет в Сиднее и Лос-Анджелесе в назначенный срок. К несчастью, разница во времени и отсутствие сотовой связи в захолустье, где он сейчас был, означали, что мне не удастся подтвердить факт передачи билета.

Я сказала Дагни, что хочу выпить воды, и пробралась в конурку Роберта, где устроилась в углу так, чтобы меня никто больше не видел.

— Что это за выходки? — спросила я. — Какому взрослому человеку придет в голову так выпендриваться?

— Такому, который может себе это позволить, — ответил тот. — Который знает, что все вокруг будут плясать и кривляться, пока он не получит то, чего хочет.

— А эта его секретарша. Что за скотина! Сегодня она уже три раза звонила узнать, будет ли у него билет.

— Не бери в голову. И уж в любом случае не переживай лично.

— Как же мне не переживать? Они все орут на меня. Лично, — сказала я.

Роберт улыбнулся:

— Дело того не стоит. Когда посыльный в Новой Зеландии вручит Шону билет, секретарша позвонит ему и подробно распишет, как устроила все дело. Потому что, если подумать, Шон нанял именно ее, так что если он не получит желаемого, то первой с плеч полетит ее голова, а не твоя — скобки открываются, — а потому не важно, сколько она будет орать на тебя и говорить, что ты напортачишь, — скобки закрываются.

Я не выдержала и засмеялась, одновременно завидуя невозмутимости Роберта.

— Спасибо. По-моему, до меня дошло.

— Так он получил билет или нет? — мерзким голосом сказал Роберт, когда я уже выходила.

— А с вами я потом поговорю, — высокомерно ответила я.

— Вот так-то лучше.

За нашим столом Дагни занималась планированием лос-анджелесской премьеры «Любит мальчиков, любит девочек» — мероприятия, которое должно было состояться через два дня после вручения «Оскаров». Фильм был дебютом для Айван-Мелиссы Пелл, актрисы, переменившей, согласно официальной биографии, свое имя «в честь прадеда и прабабки». Под девятнадцатым номером в длинном списке инструкций, которые нам раздали для поддержки инженю, значилось: «Всегда называть мисс Пелл «Айван-Меллисой» и никогда — "Айван"». По-моему, это имя, как и ее фильмы, выдавало попытку транссексуального лавирования между полами; однако с учетом того, что в настоящее время я занималась безуспешным отслеживанием маорийского посыльного, затерявшегося в населенном антиподами буше, я, вероятно, была не лучшим экспертом по карьерным вопросам.

С другой стороны, Айван-Мелисса зарекомендовала себя весьма сообразительной американкой иностранного происхождения. Сначала она пустила слух, что «тайно» встречается с Бобом Метаченом, режиссером фильма; затем, хотя, по общему мнению, мальчиков и девочек любила ее героиня, она жеманно сообщила интервьюерам, что приглашение ее на пробу имело под собой некоторые основания, коренившиеся в реальных жизненных фактах. Айван-Мелисса Пелл была востребована масс-медиа быстрее, чем вы успели бы произнести «две девочки».

Дагни отвечала за аренду отелей и лимузинов, а также нанимала барменов. Правда, как и на большинстве премьер «Глориос», угощение не оплачивалось. Еда стоит денег, а кроме того, Уоксманы убедились, что чернил на их праздниках вырабатывается гораздо больше, когда гости пьют на пустой желудок.

Я забирала в приемной свой ленч у посыльного, когда увидела прикрытое фольгой китайское блюдо, от которого исходил потрясающий аромат.

— М-м-м, что это? — спросила я у секретарши.

— Грудинка, — ответила та. — По четвергам Глория готовит для Тони и Фила особую грудинку — это семейная традиция с тех пор, как у них прорезались зубы.

— А можно взглянуть? — поинтересовалась я. — Пахнет так вкусно, что я должна посмотреть. — Она кивнула, и я приподняла фольгу, под которой обнаружилось отличное жареное мясо. Подносом служило великолепное блюдо от «Ройал Далтон», похожее я видела, когда ходила с Эллен составлять список подарков к ее свадьбе. — Спасибо. А вы когда-нибудь это пробовали?

— Нет. Насколько я знаю, они ни с кем не делятся. Я слышала, что половинка Тони недожарена, а половинка Фила — наоборот. Вообще-то моя бабушка утверждает, что это невозможно.

— И она не пропустила ни одной недели? — спросила я, старательно прилаживая фольгу на место. Эта грудинка до странного заинтриговала меня.

— Если Глория не может приехать сама, грудинка едет отдельно в ее «ягуаре» — с шофером, конечно.

— Как мило со стороны грудинки, — заметила я, забирая свой сандвич.

Я пообедала. Затем в семнадцатый раз побеседовала с диспетчером новозеландской почтовой службы. Как только я положила трубку, телефон опять зазвонил. Звонивший резко бросил: «Аллегру! Быстро!» — и отключился. Обе помощницы Тони говорили с хамскими манерами своего шефа, когда звонили от его имени. Я не могла понять, была ли то имитация как самая искренняя форма лести, или им просто нравилось безнаказанно пакостничать. Едва я передала сообщение, Аллегра сгребла папки, газетные вырезки и видеопленки, схватила с моего стола только что заряженный аккумулятор для телефона и растворилась в направлении административного отдела.

Через две минуты после ухода Аллегры Дагни объявила, не обращаясь ни к кому конкретно, что ей нужно перекурить, и ушла. Пока Дагни курила, а Аллегра общалась с Тони, я отвечала на звонки и разбиралась с электронной почтой Аллегры. Похоже, она не понимала смысла слова «электронная» и настаивала, чтобы мы ежечасно складывали распечатки писем в ее корзину для входящих бумаг. На каждой бумаге она затем писала ответ, а мы их перепечатывали и отсылали. Работа эта была совершенно бесполезной, но в промежутках между звонками и чтением писем у меня хватало времени на наблюдение за шоу под названием «Глориос». Аллегра делилась информацией только тогда, когда злилась на нас за то, что мы не знаем чего-либо из-за того, что она нам об этом не сказала. Так что нам с Дагни приходилось искать пути, чтобы оставаться в курсе событий. Как-то мы это обсудили и решили, что нам не заказано смотреть все, что не попадало под за мок.

Сейчас, просматривая ее входящую корреспонденцию, я кое-что узнала о стратегии, скрывавшейся за организацией лос-анджелесской премьеры, которой занималась Дагни. Боб Метачен был режиссером-вундеркиндом, его открыл Тони несколькими годами ранее на фестивале «Санданс», а фильм — который я, как выяснилось, смотрела педелю назад в компании Эллиота Солника — был изящным и острым. Было сказано, что на сегодняшний день это лучшая работа Боба, и Тони держал на это отчаянное пари. Оглядываясь на всю историю, которая началась задолго до моего появления в «Глориос», я поняла, что перенос Аллегрой этой премьеры на время после вручения «Оскаров» был предназначен стратегически продемонстрировать, что компания уверена в своей способности покорять зрителей. Боб был визитной карточкой компании — дитя, которое неизменно улыбается и возносит хвалу «Глориос» за свалившуюся на него удачу. Его фильмы не делали больших сборов, но и стоили недорого. Главное, что они порождали крики «Гениально!» — достаточно громкие, чтобы их было слышно на обоих побережьях. И, как обычно, фильм Тони «Любит мальчиков, любит девочек» для сохранения тонкого равновесия противостоял «Пилоту-иностранцу» Фила.

Чуть раньше на этой неделе я ощутила потребность немного похвастаться новой работой и рассказала Эллен обо всем, что было мне доступно, — от электронной почты и кнопки отключения звука до возможности подслушать почти любой разговор, происходящий в здании.

— Это как заниматься сексом при собаке, — сказала она.

— Что?

— Ну, я имею в виду людей, которые занимаются сексом в присутствии собаки, потому что им наплевать, что она смотрит и слышит.

Я не могла поверить в такую низость.

— Эллен, как у тебя язык поворачивается? Они мне просто доверяют.

— Ладно, пусть доверяют. Извини. Но только берегись удара в спину.

Я пообещала, что буду беречься, и теперь, распечатывая для Аллегры письма и записывая сообщения обиженных и уязвленных абонентов, размышляла над этой аналогией.

Я уже распечатала двадцать два новых письма и заносила звонки в список, когда появился Роберт.

— Мыло? — произнес он.

Я протянула ему антибактериальный «Дайал». С учетом того, что в туалетах не было мыла, что иногда мы не спали ночами и что всякий раз, стоило вам чихнуть, как минимум пятнадцать человек могли откликнуться «Будь здорова!» (на самом деле никто этого не делал), я старалась следить за своим здоровьем.

— Карен. Карен. Карен. Мне нужна Аллегра. Где она?

Не важно, сколько раз я это выслушивала, — фирменная манера Вивьен троекратно повторять имя неизменно наполняла меня адреналином, подобно выстрелу из стартового пистолета. Она повторяла мое имя трижды одним и тем же тоном, независимо от того, пеняла ли мне за пропущенную заметку в две строчки о фильме, который еще не значился в расписании релизов, или — если кто-то был рядом — сообщала, что у меня на зубах помада.

— Она с Тони.

Та осведомилась:

— Она у Тони или сидит с ним в его приемной? — Еще одной отличительной чертой Вивьен была предельная конкретность.

— Насколько я знаю, она в офисе Тони. Я занесу вас в список звонков. — Я добавила Вивьен в список и отметила время: без пятнадцати четыре. Тут я поняла, что Дагни не было уже почти целый час, а мне отчаянно хотелось в туалет.

Вивьен прошла в свою кабинку, быстро позвонила, затем вышла и вновь троекратно произнесла мое имя — достаточно громко, чтобы ее было слышно за квартал.

— Аллегра сидит в приемной, — объявила она победно, как будто поймала меня на лжи. — Он сейчас занимается в спортивном зале со своим тренером.

— Я обязательно передам ей, — повторила я. — Потому что, насколько мне известно, она сидит в офисе у Тони. — Я постаралась послать Вивьен заговорщическую улыбку, которую та парировала свирепым взглядом.

Вивьен отвечала за предоскаровское освещение в прессе «Пилота-иностранца». Сложная кампания, в которой были задействованы таланты и журналисты с пяти континентов, отлично отвечала ее маниакальному интересу к тылам и мелочам, но гигантский масштаб проекта истощил ее терпение до предела. И все-таки она не доверяла никому даже заклеить один-единственный конверт. Вивьен пошла в свою кабинку, громко перечисляя все, что ей предстояло сделать в ближайшие два часа, — как будто в этом была моя вина. Мне захотелось крикнуть через перегородку: «Да, Вивьен, у тебя дел больше, чем у всех остальных, вместе взятых!» — но вместо этого сделала еще один безуспешный звонок в Новую Зеландию.

Дагни вернулась, вся провонявшая табаком, но в гораздо лучшем расположении духа. Стараясь попасть ей в тон, я сообщила:

— Аллегра встречается с Тони — или, по версии Вив, сидит в приемной.

Она закатила глаза:

— Когда кто-то из братьев звонит Аллегре, они обычно заставляют ее прождать по меньшей мере пару часов. — Дагни объяснила, что Аллегра пытается создать видимость, будто она и впрямь все это время общается с ними. — Она не хочет, чтобы даже мы знали, что она не на совещании, — поэтому, пока ждет, делает самые важные телефонные звонки.

— Зачем ей сидеть в приемной и притворяться, что она на собрании? — спросила я.

— Вешает лапшу, — разъяснила мне Дагни таким тоном, словно я в бизнесе несмышленый младенец. Аллегра стремилась заставить остальных администраторов «Глориос» считать, будто тем для разговора с близнецами тет-а-тет у нее больше, чем у кого-либо другого: на самом деле на разговор с тем или иным братом у нее уходило не больше пятнадцати минут. — У Фила и Тони есть дела поважнее, чем прислушиваться к ее лепету, — закончила Дагни, быстро перелистывая свежий номер «Вайб».

Непосредственно в эту минуту самым важным для меня делом было добраться до туалета и не дать перехватить себя по пути — задача, которая всегда оказывалась не из легких. Офис Аллегры специально был расположен в конце коридора, подальше от туалетов, чтобы никто не досаждал ей непрерывной беготней мимо ее неизменно запертой двери. Отлучаясь по малой нужде, мы с Дагни ежедневно проходили сквозь строй, краснея и пытаясь разминуться с сотрудниками отдела, чего-то хотевшими от нашей начальницы. Законы, установленные Аллегрой для отдела связей с общественностью, были непререкаемы, и контроль ее был вездесущ: от согласия на то, чтобы номинанты прихватили в полет дополнительных членов семьи, до утверждения формы конфет, выполненных в виде статуэток «Оскар» и входивших в подарочные наборы от «Глориос». На запросы подчиненных она отвечала с чудовищными задержками, нередко парализуя работу всего коллектива. До церемонии награждения оставалось меньше двух недель, а весь отдел пребывал в ступоре.

Нашим попыткам прорваться в туалет постоянно препятствовали напоминания для Аллегры перезвонить другим сотрудникам или ответить им по электронной почте. Мы с Дагни, при всем нашем бесправии, всегда были на виду и на слуху, а потому часто становились мишенью для всеобщего негодования. Сейчас у меня не было времени на такие беседы. Я двигалась целенаправленно, пригнув голову, и врезалась прямо в Марлен.

— О-о, мой бедный локоть, — проговорила она. Я извинилась и попыталась ее обойти, но Марлен и не думала меня пропускать.

— Марлен, мне действительно нужно, — сказала я, для убедительности потрясая бутылкой с мылом. — Я подойду на обратном пути.

— Мне необходимо поговорить с Аллегрой, — ответила она, многозначительно потирая локоть, как будто проверяла, целы ли кости. — Ты обещаешь, что я буду следующей в очереди?

— Я занесу вас в список звонков.

— Но мне нужно сейчас, — заныла Марлен. — Это насчет Бадди Фридмана. Он говорит, что не приедет, если мы не доставим из Майами его родителей и не достанем для них билетов на церемонию.

Я обогнула ее и устремилась в холл, бросив через плечо:

— Когда я вернусь из туалета, родители Бадди все еще будут в Майами.

Этим я, конечно, заработаю еще одну записку. Налицо было разгильдяйство, отягощенное нарушением субординации, но я уже знала, что Марлен была из тех, кого полагалось терпеть, а не бояться.

Марлен незаменима для «Глориос», так как почти каждый уик-энд занималась организацией вечеринок для прессы. Это была трудная работа, требовавшая умения присматривать за капризными знаменитостями и их людьми, одновременно делая так, чтобы все двести пятьдесят журналистов остались довольны. Но если с вечеринками Марлен справлялась блестяще и была на своем месте, то все остальное время она превращалась в сущее наказание. С утра понедельника до полудня среды она сетовала на огрехи, допущенные на последней вечеринке. В среду же, после ленча, она начинала предсказывать погрешности, которые будут допущены на следующем приеме. Но ее организаторские таланты вкупе с готовностью жертвовать ради «Глориос» всеми выходными без исключения дали ей прерогативу игнорировать элементарные правила человеческого общения.

Когда я вернулась за стол, Аллегра уже была у себя и Марлен с Вивьен расхаживали перед ее запертой дверью, как тигры в клетке, а Дагни без особого энтузиазма пыталась их отогнать.

— Но она мне нужна, — говорила Марлен.

А Вивьен настаивала:

— Мне нужно видеть Аллегру сию секунду.

— Она разговаривает по телефону и знает, что вы ждете, — сказала Дагни, пристально изучая свои ногти. — Я позову вас, когда она закончит.

— Но кто пойдет первой? — спросила Марлен.

Дагни взглянула на меня и чуть заметно приподняла брови. Нам трудно было обижаться друг на друга всерьез — лишь мы одни понимали, в каком положении находились. Этот спектакль разыгрывался как минимум раз в день, и игнорировать его было очень сложно. Единственным, что объединяло Марлен и Вивьен, было то, что обе они терпеть не могли отчитываться перед Аллегрой, и масла в огонь подливал тот факт, что Аллегру назначили на этот пост через их головы какие-то три года назад, хотя обе они считались ветеранами «Глориос». Ситуация грозила полностью выйти из-под контроля, но так бывало всегда — наш отдел неизменно пребывал в состоянии, близком к истерике.

Не в силах больше ждать, Марлен вошла в офис Аллегры. Вивьен следовала за ней по пятам. Аллегра разговаривала по телефону, прижав трубку плечом и что-то невразумительно бормоча. Потрясенная вторжением, она сделала большие глаза и замахала на них рукой, а потом нацарапала на листке: «ЭТО ОПРА».

Мы с Дагни, не выходя из-за своего стола, с большим удовольствием наблюдали за этой маленькой драмой. Мы знали, что она говорила не с Опрой. Этим утром Мэкки Моран, которая перестраивала для Аллегры холл, взглянула на Крайслер-билдинг по-новому, и ей открылся мир новых возможностей.

Вивьен и Марлен, потерпевшие поражение, выкатились. С Опрой, даже воображаемой, не мог тягаться никто, и им это было известно.

— Пойду перекурю, — сказала я Дагни, натягивая пальто.

— Ты же не куришь, — мрачно бросила она мне в спину, как будто подозревая, что я намеревалась обскакать ее и в этом.

Я отправилась в корейский гастроном на углу, чтобы пополнить свои надуманные запасы курева, и выбрала зажигалку «Бик» ярко-синего цвета. Не имея опыта в покупке сигарет, я какое-то время изучала ассортимент, пока не остановилась на «Мальборо», потому что их курил Кларк.

— В мягкой упаковке, — добавила я, прихватывая банку леденцов, чтобы сымитировать мятный запах, характерный для дыхания курильщиков.

На улице я распечатала пачку, зажгла сигарету и решила убить четверть часа на рассматривание витрин. Однако, еще не сжившись с новой привычкой, я постоянно забывала, что держу в руке зажженную сигарету. После того как меня выставили из двух магазинов — здорового питания и декоративных ковров, — я решила присесть на скамейку и позвонить Абби по своему новенькому сотовому телефону от «Глориос».

— Карен! Я как раз тебя вспоминала, — ответила та.

— Правда? — спросила я, настороженная ее энтузиазмом. В последнее время Абби разглагольствовала лишь о загадочных болезнях, которые обычно диагностируются слишком поздно. — И сколько мне осталось? — спросила я.

— Да брось ты. Я уже давно разделалась с зачетом по смертельным заболеваниям.

— Это название?

— Конечно, нет. Официальное название — «Трудно диагностируемые заболевания эндокринной системы», и я очень рада, что с ними покончено. Хотя, если понадобится, я их узнаю с закрытыми глазами. Хуже всего то, что преподаватель сказал на прощание, что нам, оказывается, здорово повезет, если мы хотя бы раз в жизни столкнемся с такими болезнями.

— Что ж, тебе повезет больше, чем пациенту.

— Точно. Ладно, а как твои дела? Как поживает «Глориос»?

— Я наконец освоилась, но люди — это отдельная тема. Формально я работаю под началом Аллегры, но на самом деле прогибаюсь перед Вивьен, исполнительным вице-президентом, и Марлен, старшим вице-президентом, а с ними просто беда.

— И почему?

— Потому, что они не только злятся без причины, но и тщеславны настолько, что это уже болезнь. Вивьен только чуть-чуть выше Марлен, а Аллегра — выше их обеих, так что постоянно ждешь свары.

— Похоже на здоровую рабочую обстановку.

— Я одного не могу понять: они — хоть и ведьмы — очень смекалистые, прекрасно знают свое дело, да и сама работа такая, что дух захватывает. Я бы восторгалась ими, дай они мне такую возможность. — Я рассмеялась, стараясь скрыть горечь.

— Может быть, это тот случай, когда есть чему поучиться, а дурных манер можно и не набираться.

— Пытаюсь, — ответила я, провожая взглядом длинный столбик пепла, обвалившийся мне на пальто. — Обещай, что скажешь мне, если заметишь, что я становлюсь стервой.

— Легко. А ты пообещай, что не будешь позволять им собой помыкать.

Я пообещала, попрощалась и отправилась назад в офис. Абби знала о моем свойстве подпадать под власть обстоятельств, и мы вели с ней об этом нескончаемые беседы. На прошлой работе я оставалась так долго лишь потому, что она была легкой, и не ссорилась с Гейбом из-за его погони за заработком в ущерб карьере художника, пока не стало слишком поздно. Уходить от конфликтов всегда казалось проще, и именно эту черту я обязана преодолеть. Иначе меня съедят заживо.

Остановившись перед зданием, я бросила сигарету на асфальт и изящно загасила туфлей, потом, как положено курильщику с чувством гражданской ответственности, подобрала окурок и бросила в урну, после чего вошла внутрь.

Еще издалека я увидела угрюмое лицо Дагни. С момента моего ухода эмоциональная температура на нашем рабочем месте переменилась, но я, взбодренная беседой с Абби, никак не думала, что это каким-то образом связано со мной.

— Что случилось?

— Звонки замучили, — сказала она, уставясь в экран компьютера. Было ясно, что ей не хочется развивать тему.

В офисе, где телефон звонил сто раз на дню, а список звонков занимал двадцать страниц, которые распечатывались ежечасно, о некоторых звонках и звонящих неизбежно забывали в общей неразберихе. Даже при этом я была рада, что на сей раз напрячься пришлось Дагни. По всему выходило, что это будет первый день работы в «Глориос», когда я не влипну в какую-нибудь историю, и мне хотелось, чтобы остаток дня прошел в том же духе.

В минувшее воскресенье у меня ушел почти час на попытку объяснить Эллен наши телефонные правила и ритуалы. Та заявила, что это звучит сложнее, чем новые правила управления дивидендами в оффшорных Корпорациях. Я не сказала ей, что у нас последствия ошибки могли быть даже более катастрофическими, чем перспектива попасть в федеральную каторжную тюрьму. В конце концов, телефоны образовывали особое звено в иерархии компании, и ее силовые игры сказывались на телефонах таким образом, который заставил бы Александра Грэхема Белла задуматься, не является ли в действительности его изобретение орудием дьявола.

Аллегра действовала в классическом голливудском стиле. Если первой звонила она, то предполагалось, что абонент ей перезвонит. Она не звонила повторно, пока другая сторона не предпринимала попытку связаться с ней. Пожар в офисе, долгая болезнь — ничто не являлось причиной для повторного звонка. Если же кто-то звонил ей первым, то она принимала решение об ответном звонке, исходя из алгоритма, который изобрела сама: значимость собеседника умножалась и делилась на то, что ей было от него нужно в данный момент; то, что могло понадобиться в будущем; те или иные неулаженные разногласия и, может быть, даже на старую обиду, которая, по мнению абонента, давным-давно была позабыта. Каждый раз, когда я или Дагни распечатывали список звонков, Аллегра пересматривала его и возвращала нам документ, испещренный своими пометками. Цифра «2» означала, что она перезвонит через день или два. Звездочка показывала, что есть какая-то памятная записка или вырезка, которая должна быть у нее под рукой как примечание к беседе. «ПОС-НЕТ» расшифровывалось так: одна из нас должна ПО-звонить и Сказать «НЕТ» в ответ на запрос абонента; «ПОС-ДА» не бывало вообще. «ПЕ-В» означало необходимость Передать это Вивьен, или Марлен, или Кларку, или кому-то еще, в зависимость от инициала. «ПОТОМ» означало, что ее услышат не скоро.

У Фила стиль телефонных разговоров вообще был не стилем, а скорее очень энергичным публичным выступлением. Если кто-то не перезванивал ему сразу же, как только было передано распоряжение, его помощницам вменялось в обязанность ежечасно оставлять по пять-десять сообщений, пока разговор не состоится. С другой стороны, о звонках Тони оповещали лишь единожды, с точностью ножевого удара. Внутри компании говорили всего одно слово: «Тони!» Вне компании это звучало так: «Тони! Уокс! Ман!» У абонента был выбор: снять трубку сразу же и побеседовать с рассерженным Тони или перезвонить и поговорить позднее с разъяренным Тони.

Марлен, как я уже знала, часто звонила просто так, тогда как телефонные послания Вивьен изобиловали яркими подробностями; и их нужно было дважды повторить ей в ответ, чтобы та убедилась, что мы всё записали правильно. В девяти случаях из десяти она посылала еще и электронное письмо аналогичного содержания. Короче говоря, телефонные разговоры были подобны хождению по натянутой проволоке, и здесь, как и вообще везде в «Глориос», не было никакой страховочной сетки. Памятуя об этом, я обрабатывала каждый звонок, входящий или исходящий, с осторожностью спецназовца при изучении подозрительного свертка.

Около четырех я посмотрела на часы и поняла, что мне надо выяснить, где будут позднее находиться Фил и Аллегра, чтобы я смогла передать им обзор из «Нью-Йорк таймс», касавшийся назначенного к завтрашнему показу фильма «Хорошо оттянуться в Фениксе».

Газетные обзоры публикуются в день премьеры — обычно по пятницам, но компания «Глориос» заходила исключительно далеко в своем стремлении предвосхитить реакции обозревателей так, чтобы раздавить любую угрозу в зародыше. Это означало, что всякий раз, когда «Глориос» выставляла свой фильм на суд критики, ассистенты из отдела рекламы и практиканты занимали позиции в зале и фиксировали все перемены поз, икоту, ковыряние в носу и откашливание. Пристальнее всего наблюдали за критиками.

Ими же, помимо прочего, всячески манипулировали. Если шла комедия или боевик, то компания наводняла зал юнцами, которые гоготали или вставали и вопили при малейшем поводе, благодаря чему критикам было трудно не попасть под влияние эмоций. Мы поддерживали отношения с самыми хулиганскими городскими школами, зная, что их измученные директора будут счастливы возможности выпроводить своих проблемных учеников на экскурсию. Зарядив колоду и следя за всеми игроками, компания «Глориос» обычно получала картину общей реакции газетной братии на тот или иной фильм.

Однако обозреватели «Нью-Йорк таймс» прилагали все усилия, чтобы остаться непроницаемыми. Они научились сидеть со сверхъестественным спокойствием, как будто отправили на просмотр своих восковых двойников. Если бы мы взялись наблюдать за ними, то они ничем не выдали бы своих чувств. Их не поколебал бы даже зал, битком набитый орущей ребятней. Это были ребята из железа. А потому, как правило, никто из посторонних понятия не имел о содержании критики «Таймс» до ее публикации. Когда они звонили, чтобы что-нибудь проверить, мы с Дагни силились вывести какой-то смысл из их вопросов, но обычно они уточняли лишь правильность написания имен героев и места действия.

Аллегра умоляюще шептала: «Но как, как они попросили продиктовать «Боб Андерсон»?»

Дагни отвечала:

— По-моему, он хотел узнать, как написать правильно — через «о» или через «е».

— А тебе не показалось, что ему нравится Боб Андерсон?

— Мне показалось, что он всего лишь хотел узнать, как пишется имя. — Дагни наслаждалась нечастыми мрачными предчувствиями Аллегры.

С самого первого четверга, когда я прочла Филу рецензию на «Воробья на оливковом дереве», Дагни постановила, что моим делом так и останутся вечерние обзоры. Обычно такие обзоры подразумевали нечто большее, чем просто чтение Филу, и я разработала систему для повышения эффективности процесса. Около одиннадцати я приезжаю на лимузине в Куинс. На первый взгляд кажется, что в типографии темно и безлюдно, но вдруг открываются целые ряды гаражей и улицу заполняют десятки грузовиков, принадлежащих «Нью-Йорк таймс» и нагруженных завтрашними газетами. Я лечу к автомату, покупаю два номера, запрыгиваю обратно в машину, немедленно звоню Аллегре и читаю ей статью, пока шофер мчится к ближайшему «Кинко», откуда я смогу переслать эту статью Аллегре, Филу и Тони по факсу. Даже при наличии факса Аллегра частенько заставляла меня звонить Филу, чтобы зачитать статью непосредственно. Иногда Фил велел мне перечитывать какую-то фразу или параграф. Его также интересовали отзывы о конкурирующих фильмах, премьера которых имела место в тот же день. Двумя неделями раньше я прочла Филу половину раздела «Уик-энд» и некоторые рейтинги NBA.

Полный успех и полный разгром означали, что я быстро окажусь дома, но все, что оказывалось посередине, вынуждало меня чуть ли не всю ночь напролет соединять Фила и Аллегру, пока они пытались вывести точный процент позитива и строили планы по сглаживанию менее благоприятных отрывков. В «Таймс» в отличие от других газет не бывает «звездных» рейтингов, а потому они силились представить, сколько звезд получил бы фильм, появись подобная рецензия в издании, где подобные рейтинги публикуются. Я оставалась в машине близ «Кинко», так как меня могли попросить переслать рецензию и другим людям, участвовавшим в создании фильма. Я никогда не знала, кого пригласят на такой поздний саммит и как долго он продлится. Эти ночные бдения были блестящей иллюстрацией необыкновенной готовности администраторов «Глориос» потрудиться, чтобы сплести историю.

В прошедшую пятницу Аллегра бросила мимоходом:

— Фил сказал, что ты хорошо читаешь.

Раньше я не сочла бы это особенным комплиментом, так как читала на протяжении последних двадцати пяти лет, но теперь втайне была довольна, что Фил меня отметил. Чего, однако, нельзя было сказать о Дагни. Сегодня, после моего обычного звонка Сабрине, помощнице Фила, которая ведала его расписанием, Дагни заворковала:

— Сегодня, Карен, обзорами займусь я. Ты занималась ими четыре недели подряд.

— Разве ты не идешь вечером к Феликсу?

— Я поменялась с мамой, она ходит к нему много лет.

— Дагни, поеду я. Это не обсуждается.

Дагни была в ярости:

— Мы должны меняться.

— Должны. Но ты не менялась. И ты не можешь передумать лишь потому, что Фил меня похвалил.

— Отлично. Располагайся как дома, — бросила она злобно. — Похоже, только это тебе и остается. — Она резко отвернулась.

Следующее утро началось хорошо: ассистент, отвечавший за участие Шона в рекламе фильма, уведомил нас, что билет наконец-то прибыл. По его словам, посыльный три часа ехал, а последние двадцать километров прошел пешком. Шон отплатил отказом расписаться в получении, пока его массажистка не закончит работу и не покинет трейлер.

Я занесла сообщение в список Аллегры, и вскоре она попросила меня зайти к ней в офис. Она сидела за столом в окружении папок и писала ответы на распечатках писем.

— Фил думает, что ты неплохо справишься с объявлением знаменитостей на вечеринке, — прошептала Аллегра, обращаясь к своей ручке и не утруждаясь посмотреть мне в глаза. — Ты вылетаешь в среду утром.

Ее взгляд переключился со стола на окно, сигнализируя о конце разговора, но я была настолько возбуждена, что не обиделась. Сев на свое место, я позвонила Роберту, а после него — Кларку, чтобы сообщить им новость. Дагни подслушала и, стоило мне положить трубку, спросила:

— Ты летишь с нами в Лос-Анджелес? Ты же только начала работать!

— Аллегра сказала, что Фил специально попросил, чтобы я была там, — ответила я, наслаждаясь каждым слогом.

Кларк пришел сразу. Он объявил:

— Это заслуживает похода в «Баббл-Лондж» сегодня вечером. Тебе понравится.

Я названивала как сумасшедшая — родителям, Эллен, Абби — и всюду оставляла сообщение: меня номинировали на «Оскар», я отправляюсь в Лос-Анджелес, я лечу в Голливуд! Что с того, что со мной отправятся Марлен, Вивьен, Аллегра и Дагни?

Тем вечером, когда мы с Кларком и Робертом подошли к выдержанному в строгом стиле навесу «Баббл-Лондж» на Западном Бродвее, я была настолько поглощена вещами, которые мне предстояло уладить, что прошла мимо входа. Кларк выбежал и вернул меня.

— Золушка, бал не продлится полторы недели! — сказал он, встряхивая меня и смеясь.

Внимательно изучив интерьер — обитые диваны, старинного вида гнездышки для влюбленных и несколько оттоманок с бахромой, — мы выбрали место подальше, на ложе, застланном бархатом и заваленном подушками. Подошла официантка и подала Кларку лист шампанских вин — их было более трехсот. Кларк быстро выбрал и вернул меню. Я развалилась в подушках, ободряемая мыслью о путешествии вместе со всеми в Лос-Анджелес. С первых дней работы в «Глориос» у меня накопилось много вопросов — теперь мне наконец хватало смелости их задать.

— Почему у Фила такой офис? — Мне всегда казалось, что его кабинет должен быть огромным и пустынным, как у Гордона Гекко из «Уолл-стрит».

— Фил может позволить себе любой офис, какой захочет, — кивнул Кларк. — Но это маленькое помещение дает тактическое преимущество.

— Неужели? Мне казалось, что ему захочется чего-то большего, что отражало бы его успех. Там очень тесно. — Перед моими глазами все еще стоял парикмахер, втиснувшийся в узкое пространство между стеной и головой Фила.

— Точно. Именно это ему и нужно, — сказал Кларк. — Тесная, уютная каморка, — добавил он.

Я по-прежнему не понимала.

— Хорошо, — сжалился Кларк. — Представь, что тебе что-то нужно от Фила. А ему что-то нужно от тебя. Вы ведете переговоры.

— Допустим.

— Как только ты входишь в этот офис, он получает психологическое преимущество. Офис маленький, Фил большой, ты попадаешь в ловушку, садясь на диванчик. Когда он начнет орать, тебе будут видны его миндалины.

— Гм. — До меня начинало доходить. — Выходит, что Фил как бы берет посетителя в тиски.

— Совершенно верно, моя дорогая, — ответил Кларк. — Доверенные лица Фила — Клаустрофобия и Страх.

Именно в эту секунду прибыла бутылка, и официантка исполнила один из своих фирменных трюков — беззвучно ее откупорила и разлила шампанское по бокалам.

— За Карен, — сказал Кларк.

— За твой первый месяц в «Глориос», дальше будет полегче, — подхватил Роберт, чокаясь со мной.

— За вас обоих — вы мне здорово помогли, — отозвалась я. Мы церемонно кивнули друг другу и выпили. Такого шампанского я в жизни не пробовала. — Что это, Кларк? — поинтересовалась я, остерегаясь слишком поспешно осушать бокал.

— Это «Боллингер РД» урожая 1973 года, одно из моих любимых. Но ты этого, бесспорно, заслуживаешь. — Они с Робертом перемигнулись.

— Чего — этого?

— Ну, оно стоит около четырехсот пятидесяти баксов. — От этой цифры пузырьки в моем бокале едва не полопались. Я не могла заплатить и трети этой суммы. Видя тревогу у меня на лице, Кларк добавил: — Разумеется, это деловое мероприятие, так что — за счет «Глориос».

— И тебе позволяют?

— Золотое Дитя, — усмехнулся Роберт и сделал очередной глоток.

Кларк оставил реплику без ответа.

— Мы просто скажем, что ты журналистка, и Айван-Мелисса настояла, чтобы интервью брали именно здесь, — рассмеялся Кларк. — Итак, откуда же взялось такое странное имя — Айван? — Он подался вперед, пародируя акцент Би-би-си.

— Правильно — Айван-Мелисса, — парировала я. — Эти неудачники из «Глориос» вам что, ничего не объяснили?

Очень скоро мы прикончили первую бутылку, и Кларк заказал новую, такую же дорогую.

— Ну, так что у тебя с Дагни? — осведомился Кларк.

— Что ж, если не считать перекуров, змеюшности и хронически угрюмого вида, то она очень даже ничего.

— Она коварнее, чем кажется, — предупредил Роберт. — Смотри в оба. Чем грамотнее ты будешь, тем меньше она будет приставать. Она даже записывает самые изощренные интриги «Глориос» в книжечку, которую носит в своей сумочке.

— Откуда ты знаешь?

— Обычное задание по сбору информации, — ответил Роберт, стараясь нацепить невинную маску. — Мне был нужен адвил .

— Роберт! Когда ты прекратишь всюду совать свой нос? — возмутилась я, хотя информация о том, что Дагни вооружена и опасна, была очень полезной.

— Наверное, никогда, — сказал Роберт. — Я охотник за информацией. Это полезно. Спроси меня о чем-нибудь. — Кларк закатил глаза.

— Ладно. Почему Аллегра всегда требует, чтобы я передавала вещи непосредственно Филу и Тони в руки? Вивьен чуть не убила меня тогда, на первой неделе.

— Это легко. Потому же, почему она говорит, что разговаривает с Опрой или находится у Фила, а сама сидит в приемной. Это просто ее способ напомнить себе о собственной важности. И о том, что ты должна считать себя ее физическим продолжением.

Я вздернула подбородок. Я помощница, а не руки-манипуляторы.

— Выкладывай еще.

— Что случилось с той, которая была до меня?

— По-моему, ее звали Сесилией, — сказал Роберт. — Она у нас недолго работала.

— И что случилось? Она с воплями выбежала из здания?

— Не совсем. — Они с Кларком переглянулись.

— Ты ведь слышала о Марвине Фишере? — спросил Роберт.

— Конечно, слышала.

Марвин снимался во многих ранних фильмах Джонни Люччезе и сыграл в картине, которая прославила Джонни Ди Сальва. Какое-то время его карьера давала сбои, но он снова стал знаменитостью после головокружительного успеха в «Гобое», выпущенном «Глориос пикчерс».

— У Марвина офис в нашем здании, — продолжал Роберт. — Он сейчас занимается продюсированием. — Кларк послал ему предупреждающий взгляд, но Роберт не остановился. — Как бы там ни было, у Сесилии был роскошный бюст. А Марвин без ума от таких женщин. Он совершенно безобиден, не какой-нибудь выскочка-недотрога; ему просто нравится общество женщин, которые похожи на моделей, демонстрирующих белье. Он увидел Сесилию, когда та выходила из лифта на нашем этаже, а через час позвонил Филу и спросил, нельзя ли ее переманить.

— Прямо так и спросил?

— Ага, прямо так. Ну, все дальнейшее, как и положено, есть в книжечке Дагни. Фил не возражал, но лишь при условии, что Марвин согласится дополнительно дать три пресс-конференции по своему следующему проекту. Так что с тех пор Сесилия работает у Марвина. — Он откинулся назад и сделал большой глоток шампанского. Затем они с Кларком машинально взглянули на мою грудь, очень маленькую.

Я была в замешательстве. Сразу прояснилось многое: первоначальный интерес Кларка, отсутствие вопросов во время собеседования у Джеральдины, необходимость немедленно приступить к работе. Я должна была заменить предшественницу, которую явно ждали более серьезные дела.

— Поэтому, Кларк, ты и попросил меня прислать резюме?

Кларк посмотрел себе под ноги и не ответил. Я полагала, что могу взять чем угодно, но только не этим — меня наняли из-за маленьких сисек. Я разозлилась секунд на пять. Потом начала истерически хохотать, и вскоре Роберт и Кларк присоединились ко мне. В конце концов, я продержалась первые пять недель. Я летела на церемонию вручения «Оскаров». И мне даже не пришлось снимать для этого юбку.