Глава 34

Прежде чем открыть глаза, я постарался вспомнить, что привело меня сюда. Пока я оставался во мраке, можно было вернуть большую часть прошлого, восстановить последовательность событий. Мне почти удалось отыскать смысл во всем случившемся. Когда оказываешься в состоянии ПОСЛЕ смерти, первой страдает память – это я знал точно. И хотя жизнь практически забылась, часть из этого недавнего прошлого была прекрасна, лучше всего, что я знал, и мне не хотелось, чтобы она исчезла.

Слишком поздно.

Теперь это твое настоящее.

Это – твое «сейчас».

И ничто, кроме этого, не имеет значения.

Ну, что, Дэнни, готов? Пора шевелиться. Ради них. Итак, на счет «три» открываем глаза.

Один…

Как и прежде, запах подсказал, где я нахожусь. Однако в этот раз он был другим. Я вернулся в свою комнату. Сейчас я – в ней. В настоящем, которое, кажется, расширилось до размеров вечности. Только на этот раз вечность пахнет скверно.

Несвежие простыни, нестираный спортивный костюм, подгоревшие тосты и сиреневый дезодорант – все это пахло настолько резко, что, очнувшись, я закашлялся, словно под нос сунули флакончик с нашатырем.

…Два…

Есть и другое. Вонючий запах экскрементов животных. Не собак или кошек, а какой-то дикой твари, возможно, с другого континента. Хищной твари.

…Три!

Я сел и принялся отмечать последствия ярости этого создания. Глубокие борозды на стенах, оставленные когтями размером с хороший лом. Совершенно измочаленный постер к фильму «Дюна» висит на одном уголке. Жуткая мешанина из запачканной дерьмом одежды и расщепленного дерева; все залито кровью. Лоскутья всего этого висят на том, что осталось от окна и изголовья кровати. А на полу – вверх изображением валяется единственный семейный портрет семьи Орчард. Мы улыбаемся вымученными улыбками. А Эш смотрит на меня, словно говоря: тебе следовало знать, что все этим и закончится.

Тварь, которая здесь побывала, охотилась. И, когда не нашла того, что искала, оставила свидетельства своей силы, своего размера. Словно желая показать, на какие ужасные вещи она способна.

За порогом жизни можно испугаться. Можно испытывать страх смерти даже ПОСЛЕ смерти.

Я встал и на цыпочках направился к двери, стараясь не становиться на торчавшие повсюду гвозди и не касаться оголенных проводов. Заметив разбросанные медали, которыми меня награждали в шахматном клубе, я чуть не начал их собирать неизвестно зачем. И внезапно сам себе ответил: просто эти медали напоминают о единственной игре, в которой я был силен. В шахматах моей особенностью было умение уходить от опасности. Глухая защита в надежде на промах противника. Ту же самую тактику я применял против Эш.

По крайней мере в шахматах это иногда срабатывало.

Тот же хаос царил в коридоре. И там все было изодрано, загажено и забрызгано кровью, хотя и в меньшей степени. Словно неизвестное животное знало, где искать.

Подтверждение этому нашлось в родительской комнате. Тварь посетила и ее – раскуроченная дверь, на обоях брызги мочи, которой метилась территория, но в целом помещение осталось неповрежденным, если не считать полос засохшей крови на простынях, там, где в прошлый раз оставались вмятины от лежавшего на них отца.

Я вышел на лестницу. Попытался решить, не настал ли момент убираться отсюда. Его можно и пропустить, если я засижусь здесь. Если тому, ради чего я тут оказался, в первые же минуты помешают звериные клыки.

Отсюда возник вопрос: а ради чего я тут оказался? Что собирался сделать?

Вспомнил! Сделать то, о чем мне говорила Сильвия Григ. Вы не сможете вытолкать ее отсюда. Ее можно только затащить туда.

Я умер, чтобы попытаться спасти живых.

Но, умерев, я просто очутился здесь. Это никого не спасает. Это все означает только то, что я никогда больше их не увижу.

Нет. Нельзя об этом думать. Если я перестану двигаться, то застряну в этом месте навечно. ЗДЕСЬ это работает именно так. Ты перестаешь думать о прошлом, и тебя затягивает сюда навечно.

Так что давай попробуем снова, Дэнни. Что ты собираешься тут совершить? Зачем ты здесь оказался?

Мне нужно совершить резкий рывок. Выдернуть Эш из мира живых людей и запереть ее здесь, в пространстве ПОСЛЕ смерти. Это ее преисподняя. Теперь и моя тоже.

Как это сделать? Сильвия Григ не знала решения этой части проблемы. Мне оно тоже неизвестно. Но я совершенно точно знаю, каким должен быть первый шаг: необходимо разыскать ту половину Эш, которая все еще находится здесь. То есть разыграть шахматную комбинацию, которую я никогда не разыгрывал. Из жертвы превратиться в охотника.

Дверь в комнату сестры была единственной уцелевшей.

Я ожидал, что она, как в прошлый раз, будет забаррикадирована, но теперь дверная ручка провернулась свободно. Легкий толчок локтем, и дверное полотно открылось, зашуршав по чистому ворсу ковра.

– Эш?

Голос у меня прорезался сразу. Хрупкий, но вполне различимый. Впрочем, отклика не последовало, если не считать атмосферы комнаты, тут же окутавшей меня. В комнате пахло так же, как тогда, когда мы еще были живы. Только теперь запах был настолько густым и насыщенным, что я невольно поднял руки, чтобы растолкать его. Фруктовые леденцы, сушеная лаванда и тальк. Непременные атрибуты девчонок 80-х годов.

Все как было. Пространство комнаты настолько чистое, опрятное и лишенное какой-либо индивидуальности – ни плакатов, ни фотографий, ни книг, – что кажется, будто я оказался внутри декорации к фильму. Сценарий которого назывался «Комната хорошей девочки». В этом сценарии не утруждались прописыванием деталей и ограничились тем, что разместили на полках в рамочках всевозможные дипломы об отличии, не говорящие ни о чем. Просто трофеи. Теннис, олимпиада по математике, плавание, научные достижения, лучшая актриса.

Единственный предмет на столе – ее дневник. Кожаный ремешок закрывает доступ. Дневник закрыт на замок.

Моей дочери Эшли – отец.

Оставлен здесь для меня. Но не оставлено ключа.

Можно разрезать кожаный ремешок, но это будет жульничеством. А за жульничество я буду наказан.

Я принялся осматривать комнату, заглянул под кровать, излазал весь пол на четвереньках и посмотрел внизу во встроенном шкафу. В конце концов я сбросил все на пол, швырнул стаканом в дипломы и грамоты, запустил парочкой трофеев в стену, топтал разные пластмассовые безделушки каблуками, пока не превратил их в труху.

Ключ нашелся, когда я во второй раз принялся перерывать содержимое ящика, в котором она хранила свое нижнее белье. Он был глубоко запрятан между трусиков, поэтому, чтобы обнаружить эту твердую медную мелкую штуковину, мне пришлось прощупать целую гору нежнейших и тончайших изделий из шелка и хлопка. Еще одна шутка. Сделать из меня похотливого братца, который роется в белье сестрички. Озабоченного – как она одобрительно называла всякого парня, кто смотрел ей вслед.

Я отомкнул замок. Открыл первую страницу. Потом вторую… в середине… в конце…

На всех трех сотнях страниц одно и то же:

Меня здесь нет.

Меня здесь нет.

Меня здесь нет.

Меня здесь нет.

Меня здесь нет.

Написано аккуратным почерком, неторопливо. Автопортрет, написанный словами и чернилами, настолько похожий на реальную Эш, насколько это возможно. Ее автобиография.

В то же мгновение запах в комнате стал вдвое интенсивнее. Он стал настолько невыносимым, что мне пришлось выбежать вон, чтобы не заблевать ковер.

Я успел добежать до ванной и согнулся над унитазом, когда все прошло. Но не успел я выпрямиться, как вдруг услышал это…

Звук капель, падающих из водопроводного крана в наполненную водой ванну.

«Игра в душе». От меня требовалось отдернуть занавеску и посмотреть, что там. Однако на этот раз там не будет ожидающей меня намыленной веревки с петлей на конце.

В этом больше нет смысла.

Тело, целиком погруженное в воду – ее поверхность спокойна, – только голова на краешке ванны. Моя мать. Обнаженная и пьяная, как в тот день, когда я нашел ее, вернувшись из школы.

Она открыла налитые кровью глаза и навела их на меня.

– Дэнни? – Ее рука легла на край ванны, однако у нее недостало сил, чтобы подняться.

– Да, это я, мама.

– Ты… тоже здесь?

– Да.

– Но почему? Что ты сделал?

– Я пришел, чтобы найти Эш.

– Ах, ну конечно, – кивнула она и неосторожно окунула нос в воду, так что ей пришлось хорошенько высморкаться, чтобы избавиться от нее. – Забавно, как тяжело думать о своих детях… что их время вышло, совсем как у нас. Это последнее, о чем хотела бы думать всякая мать.

– Никто не любит об этом думать.

– Естественно, с какой стати?

Она, как всегда, старалась изо всех сил. Это «естественно» и преувеличенно спокойная жестикуляция – попытка удержать под контролем свои мысли и слова. Как и в жизни, она делала это скорее для меня, чем для себя.

Я опустился на коврик у ванны, убрал ей с глаз прядку мокрых волос.

– Давай помогу тебе выбраться.

– Будь добр, – ответила она. – Не знаю, я, наверное, заснула…

– Бывает.

– Как ужасно! Сын не должен вынимать мать из…

– Все нормально, правда. Все хорошо.

В ответ она слабо улыбнулась. В ее взгляде читалась благодарность и глубокая печаль. Но и облегчение. Она долго находилась в полном одиночестве, таком безысходном, что эти слова сочувствия согрели ее, как первый глоток вина.

Значительно легче вынимать ее из ванны, имея силу тридцатидевятилетнего мужчины – не то что тогда, в возрасте десяти лет. Хотя и сейчас мне это удалось не без труда.

Усадив маму на коврик, я направился в комнату родителей, чтобы найти ей какую-нибудь одежду. И остановил свой выбор на легком воздушном платье, которое она всегда надевала в дни «генеральных уборок», то есть когда решала закончить пылесосить какую-то комнату или доделать какую-нибудь мелочь по хозяйству. Я помог ей поднять руки, и мы вместе облачили ее. Затем мама шлепнула ладонью по мокрому полу, приглашая меня сесть рядом. Я уселся напротив нее, прислонившись спиной к стене.

– Мама, ты видела, что тут произошло? – спросил я, кивнув на приоткрытую дверь, за которой виднелся разгромленный коридор.

– Ты уже видел. Ужасно. Я думала – это сон.

– Что это было?

– Я только слышала. Думаю, я пыталась сделать вид, что это – не здесь, так что не хотела смотреть. Но это было большим. Что бы это ни было. – Она помотала головой. Точно так же она делала, когда слышала в теленовостях сообщения о новой волне сокращений или плохой прогноз погоды на предстоящие выходные.

– Тут происходят странные вещи, Дэнни. Некоторые – более странные, чем другие.

– Папа тоже здесь, с тобой?

– Нет, но мне жаль, что его нет.

– А Эш? Она тебя навещает?

– Я бы не назвала это так. – Мама прищурилась. – Она приходит и уходит, и иногда я, случается, вижу ее в такие моменты. Но она не здесь… не со мной.

– Зачем она приходит?

– Она не говорит.

– Ты ходишь с нею иногда? Я хочу сказать – на улицу?

Она косо посмотрела на меня, будто я попытался над ней посмеяться.

– Это мое место, – сказала она. – Этот дом. Я не могу его покинуть, даже если захочу.

– Но Эш может.

– Она скитается.

– Как это?

– Должно быть, это потому, что она не была привязана ни к чему… и ни к кому. Там, в прошлом.

– Та штуковина, которая была здесь. Животное. Оно тоже скитается?

Мать обняла себя за плечи, словно ей внезапно стало зябко.

– Понимаешь, Дэнни, я не знаю о многом, что происходит там, за этими стенами. Я здесь сама по себе. Я обречена быть здесь сама по себе.

– Я тоже не могу остаться здесь, мама.

– Да?

– Я должен кое-что сделать.

– Имеешь в виду там, на улице? – Мать подняла свою мокрую руку и погрозила мне пальцем. – Обещай мне, что будешь осторожен.

– А что? Что там снаружи?

– Чудовища… Люди. – Она вздрогнула, будто последнее было самым страшным из всего.

– Кто нам может что-нибудь сделать? Умереть мы не можем. Мы и так уже здесь.

Она печально покачала головой.

– Всегда есть возможность умереть еще раз. По-другому. Так же, как всегда имеется еще худший вариант того, что здесь.

Мама потянулась ко мне через грязный пол и похлопала мне по руке, как делала это, когда я был ребенком.

– Понимаешь, в этом месте можно умереть по-разному, но это здесь случается. И это ужасно.

Помолчав, она продолжала:

– Когда ты возвращаешься сюда в следующий раз, все остается по-прежнему. Ты снова оказываешься в своем здесь. За тем исключением, что с каждым разом все меньше солнца, меньше порядка, меньше надежды. Все меньше того хорошего, что ты еще можешь вспомнить с той поры, когда был живым.

Хорошее. Что для нее означало это понятие? Уверен, «хорошее» – это я. Но мать не могла думать обо мне и не думать одновременно об Эш. И мысль об этом доставила мне мучительную горькую радость.

Мама не всегда была такой. На фотографиях, которые были сделаны до нашего рождения, родители часто смеются, на них смешные шляпы в честь новогоднего маскарада. Папа кружит ее в каком-то танцевальном па, а она делает вид, что совсем потеряла голову. На одной из фотографий они буквально сияют от счастья и целуются у церкви в день венчания.

Лучший день ее жизни должен был быть где-то там. Начиная со встречи с папой и покупки дома на окраине тогда еще процветающего города. И, если я не ошибаюсь на этот счет, тогда все это означает для матери обратную сторону, темную изнанку той жизни. Она приговорена к одиночеству в доме, на приобретение которого отец потратил все, что мог себе позволить, обречена забываться от алкоголя в холодной ванне.

Ее ПОСЛЕ – это ад, посланный в наказание за нежелание признать очевидность. Ее пребывание здесь доказывает, что мы заслуживаем наказания и если не делаем того, что должны делать, и если совершаем какие-то поступки, зная, что поступаем неправильно.

Это касается и неправильной молитвы, и неправильной сделки.

– Я рада, что ты их носишь, – сказала мать, указав на часы на моей руке.

– Почему ты не передала их мне сама?

– Ты был в таком месте, куда я не могу попасть. Но вещи иногда могут проходить через барьеры, даже если мы не можем.

Я поднялся и подал ей руку, чтобы помочь встать, однако она отказалась. Похлопав ладонью по луже на полу, словно показывая, что ей и тут хорошо, она посмотрела на меня снизу вверх.

– Можно тебя попросить кое о чем, Дэнни?

– Конечно.

– Ты ведь знаешь, что Эш была со мной, когда я умерла, да?

– С тобой? Как?

– Здесь, в этой комнате. Возле ванны…

– И она тебе не помогла.

– Не помогала, нет. Скорее ее помощь заключалась в другом.

Мать посмотрела на меня как доктор, ожидающий, когда сделанная инъекция даст результат.

– Она утопила тебя?!

– Господь знает, это оказалось нетрудно.

– Мама! Боже мой!!!

– Самое забавное, что я подумала, будто она собирается помыть мне голову. У нее было такое почти доброе лицо. Почти ласковое…

– Она убила тебя!!!

– Она просто положила руку мне на голову и удерживала так под водой. Она не казалась ни сердитой, ни раздраженной, ничего такого. Не сказала ни единого слова. Это выглядело так, будто ей ужасно интересно смотреть, как я захлебываюсь, как изо всех сил хватаюсь за ее руку, чтобы вырваться на поверхность. Я, помню, видела ее прекрасное лицо и подумала: кажется, будто она смотрит телевизионное шоу. А потом я подумала: шоу, которое она уже видела.

Мама помотала головой, словно отгоняя воспоминание о розыгрыше, участником которого стала, и теперь ей предлагалось восхититься сообразительностью участников.

– Я собираюсь найти ее. – Мне показалось, что комната завертелась вокруг меня. – Я собираюсь остановить ее, чтобы она больше никому не могла причинить зло.

– Остановить ее?

– Поэтому я здесь. Надо положить этому конец.

– Но это и есть конец.

Я попробовал что-нибудь возразить, но как-то не нашел подходящих слов. В этой ситуации были неуместны реплики типа:

Мне очень жаль.

Ничего не поделаешь.

Она потеряла свою душу в день, когда родилась.

Прежде чем я открыл рот, чтобы ляпнуть что-нибудь подобное, мама сказала:

– Тебе лучше идти. Днем тут плохо. Но ночью… по ночам совсем не хочется выходить.

Я нашел на полке массажную щетку и расчесал ей волосы. Положил ей на ноги сухое полотенце. Склонился, чтобы поцеловать ее в щеку. Она удивила меня, когда повернулась ко мне, чтобы ответить на поцелуй.

– Прощай, мама.

– Пожалуй, я не буду отвечать тебе тем же, если ты не против, – улыбнулась она. – Я постараюсь сохранить подольше мысль о том, что ты можешь когда-нибудь вновь навестить меня.

Она отвернулась от меня и стала смотреть в маленькое прямоугольное окошко ванной комнаты, где виднелись только клубы тумана, которые колыхал, но так и не мог разогнать завывающий ветер.

– С днем рождения, Дэнни, – прошептала она.

 

Глава 35

Мне было достаточно дойти до тротуара, чтобы увидеть, что моя мать была права. Это ПОСЛЕ имело разные уровни.

Требовалось только посмотреть по сторонам, чтобы убедиться, что это Фарнум-авеню находится значительно ниже, чем то место, куда меня приводила Эшли. Меньше солнца, меньше порядка, меньше надежды. Когда-то аккуратно подстриженные лужайки и уютные садики теперь заросли чертополохом. Толстые ветви вьющихся растений карабкались на стены, заползали в разбитые окна и переплетались между собой, словно пытаясь затянуть дома под землю, в могилы. Мостовая растрескалась, и ее куски торчали, напоминая льдины на скованной морозом реке.

И все это окутывала пелена тумана, совсем не похожего на туман. Матовая вуаль скрывала истинные формы и размеры, то исчезая, то появляясь вновь. Из-за этого практически не удавалось точно определить расстояние до тех или иных объектов, да и сами предметы в серой дымке могли оказаться совсем не тем, за что их принимало зрение.

Больше всего настораживали пронзительные вопли. Каждые две минуты откуда-то раздавался крик агонии или протеста, некоторые в отдалении, где-то в полумиле, другие не далее чем в соседнем дворе или квартале. И никаких сирен. Никаких ответных выстрелов.

Каким путем идти? Куда?

Туда, где может находиться она.

В те места, которые Эш знает, которые для нее что-то значат, являются своего рода эмоциональными вехами. Где с ней случились самые ужасные вещи. Если бы речь шла о большинстве людей, короткий список таких адресов наверняка мгновенно пришел бы на память. Но эта девушка чувствовала совсем не так, как другие, поэтому такие места могли находиться где угодно. Или вообще их могло не быть.

Меня здесь нет.

Я посмотрел по сторонам в поисках чего-то, что могло пригодиться. Прежде всего, требовалось средство передвижения. В этом смысле мой старый велосипед фирмы «Райли» мог оказаться кстати, и я перепрыгнул через ограду на заднем дворе нашего участка, где обычно хранились оба наших байка – мой и Эш. Осмотрел все, заглянул также в сарай. Ничего, что имело бы колеса, ни там, ни там. Та же картина на соседних дворах и в гаражах. Немногочисленные автомобили, припаркованные прямо посреди улицы или на участках, что некогда были газонами, пришли в негодность давным-давно. Теперь они стояли на проржавевших дисках, с отвалившимися крыльями, распахнутыми дверями и выбитыми стеклами. Город моторов остался без машин.

Я пошел в западном направлении. Часы на руке показывали полдень. Собственно, они это показывали с того момента, как я тут оказался. Попытки их завести, постучать по ним, вообще как-то реанимировать ни к чему не привели.

Я вышел на Мейн-стрит, пересек ее и направился дальше, к нашей школе, находившейся в паре кварталов. Этой же самой дорогой я ходил туда, когда был подростком, и она вновь вызвала у меня ощущение того же самого благоговейного трепета. Эш никогда не позволяла мне идти с нею рядом. Вместо этого она уходила далеко вперед или принимала приглашение одного из старшеклассников, притормаживавших возле нее свои авто, и так добиралась на занятия, хотя школа находилась всего в четверти мили от нашего дома. Порой мы встречались с нею в школьном коридоре на переменах, и тогда, заметив ее, я спешил повернуть куда-нибудь и делал вид, будто что-то забыл у себя в шкафчике или еще где-то. Лишь бы не видеть, как она не замечает меня. Разговаривая с приятельницами или смеясь над шутками какого-нибудь парня из баскетбольной сборной, Эш всегда оставалась в центре всеобщего внимания, независимо от того, кто находился в компании на тот момент. А мимо меня она всегда проходила, даже не подавая виду, что заметила.

Это случалось позже, после возвращения домой. Тогда она обнаруживала мое присутствие.

«Ах да! Я видела тебя сегодня», – говорила она таким тоном, словно, заметив меня, получала новое доказательство моего дурного воспитания.

Возможно, именно поэтому я пробрался через кирпичные завалы и осколки стекла туда, где некогда находился главный вход в школу, и вступил под грязные пыльные своды здания. Может быть, Эш, как всегда, шла впереди меня и уже здесь.

Я остановился у кабинета администрации, обратив внимание на то, что конторка, за которой стояла секретарша в ночной сорочке в «Пижамный день», здесь безжалостно разломана. Попытался включить свет на главном рубильнике, но ничего не получилось. В результате, когда я направился вглубь школьного корпуса, мне пришлось утонуть в полной темноте, затопившей коридоры и рекреации; проникавший сквозь разбитые окна свет освещал их всего на несколько футов, после чего терялся в молочно-сером мраке.

Классные комнаты были разгромлены. Доски сброшены со стен, использованы на дрова. Ободранные потолочные плитки открывали паутину проводов и всевозможных труб, шедших поверху. А стена с висевшими на ней портретами президентов превратилась в выставку настенной живописи, в основном порнографического содержания. В библиотеке весь пол усеян сброшенными со стеллажей книгами. Их рассыпавшиеся в прах страницы лежали, словно странный мягкий ковер, шелестевший от сквозняка.

Я открыл дверь в зал, где устраивались театральные постановки. Окон в зале не было, поэтому единственным источником света являлся дверной проем. Ряды кресел, настенные панно, изображающие эпизоды промышленного и культурного процветания Детройта, сцена – здесь повсюду царил беспросветный мрак, пока я секунду назад не заглянул сюда. И хотя тьма никуда не делась, слабого луча света оказалось достаточно, чтобы заметить две вещи.

Во-первых, декорации к спектаклю «Тихоокеанское побережье», использовавшиеся, когда в нем играла Эш, все еще стояли на сцене. Пальмы, стволы которых соорудили из хоккейных клюшек, завернутых в коричневый строительный картон; нарисованный на заднем плане далекий остров. Все сохранилось так же, как в тот день, когда здесь на сцене стояла Эш и принимала несмолкающие овации.

И, во-вторых, я успел заметить, что в зале кто-то сидит.

Видны только голова и длинные волосы. Женщина сидит ко мне спиной и, видимо, смотрит куда-то в направлении сцены. Она не обернулась, даже когда на нее упал тусклый свет из приоткрытой двери.

– Привет! – окликнул я, но ответа не последовало. Если не считать, конечно, ответом раздраженный хлопок ладонью по ручке кресла, словно незнакомка просила меня говорить потише и не прерывать пьесу.

Я прошел по проходу вниз и сел через два места от нее. И тут же увидел, что я знаю эту зрительницу. Мишель Уинн – одна из трех девушек, которые отправились вместе с Эш на велосипедах по Вудворд-авеню в тот день рождения. Хотя эту Мишель я никогда прежде не видел: рядом со мной сидела толстощекая женщина лет тридцати пяти, складки ее пухлого тела нависали над подлокотниками. Наверное, именно то состояние, в котором она появилась здесь.

– Мишель? Я – Дэнни Орчард.

Она обернулась. Посмотрела на меня, пытаясь осмыслить мои слова.

– Дэнни?

– Помнишь меня?

– Конечно, помню. Я все время думаю о тебе.

– Серьезно?

– Я все время думаю обо всем.

– Да, были времена…

– Нет, не поэтому. Потому что никогда не знаешь, чем закончишь, если будешь частью ответа.

– Ответа на что?

Она улыбнулась, будто хотела сказать: «Не будь таким глупым!»

Одна из трех девчонок, поехавших за Эш на велосипедах в тот день. Меньше всего можно было ожидать, что она окажется среди них. Тем более на велосипеде. Ей вообще было тяжело крутить педали, уезжать куда-то далеко, она была самой толстой и неспортивной из всех девчонок. Во всем мирке школы Дондеро она играла роль под названием «ни то ни се». Главным образом ее отличало откровенное желание ладить со всеми, а в средней школе это могло означать только гарантию того, что тебя будут все избегать.

К тому же она была толстой.

«Это потому, что у меня гормоны!» – протестовала Мишель, когда над ее весом начинали подшучивать. Этим она только сильнее себя подставляла. Едва она заходила в школьную столовую, мальчишки совали себе в рот половину гамбургера и начинали стонать с набитыми ртами: «Ах, эти гормоны такие вкусные!»

– Что ты здесь делаешь, Мишель?

– Жду, когда она выйдет, – она кивнула в сторону сцены.

– А раньше ты ее здесь видела?

– Много раз! Начиная с премьеры 14 мая 1989 года. И потом еще шесть спектаклей. Она была восхитительна!

– Ты приходишь каждый вечер?

– Это мое место. Я сижу тут и пытаюсь понять, как она это делает. Так перевоплотиться в другого человека, заставить всех поверить во все, что ты делаешь каждое мгновение.

– А тут? Я говорю о театре ЗДЕСЬ? Эш сюда возвращается?

– Она не разговаривала. И потом, здесь слишком темно, чтобы ее увидеть. Но я чувствую, как она стоит там, на сцене, и смотрит на меня. Я чувствую, о чем она думает.

– И о чем же?

– О том же, о чем она думала всегда, когда смотрела на меня там: «Чего ты вообще лезешь, суетишься?»

Ее подражание голосу Эш было безупречным. Настолько точным, что я непроизвольно оглянулся, чтобы убедиться, что сестры нет рядом.

– Посмотри на себя! Зачем жить, если у тебя нет для этого никакой причины?

– Я не понимаю, почему ты оказалась здесь ради нее, если там она не обращала на тебя внимания?

– Потому что я любила ее! Когда она говорила со мной, я чувствовала себя так, будто мы подруги. Позволь открыть один секрет – до того я никогда не испытывала ничего подобного. И после тоже не испытывала подобного ни разу.

Мишель выпрямилась на своем кресле, вернее, попыталась выпрямиться. И продолжила:

– Вот почему, когда она сказала мне взять в руки бритву и… Я сделала это. Сделала! Хотя бы один-единственный раз, но я завладела ее вниманием целиком. И я никогда прежде не ощущала ничего подобного!

Мишель легко взмахнула рукой и стукнула по спинке кресла перед собой. А я увидел у нее на пальце обручальное кольцо. Она оставила кого-то там, на земле, возможно, у нее были дети, но все это не имело значения для девушки, которая усвоила один-единственный урок: жизнь не стоит того, чтобы жить так, как живет она.

– Мишель, ты помнишь день, когда погибла Эш? Когда вы на ее день рождения поехали кататься на велосипедах?

– Я помню…

– Она ничего не говорила о встрече с кем-нибудь?

– С кем-нибудь?

– Ну, может, у нее было назначено свидание? Тайна, которой она хотела с вами поделиться?

Лицо Мишель помрачнело.

– А Дин Малво? – попробовал я подсказать. – Учителя помнишь? Она никогда о нем не упоминала?

– Все, Дэнни! Рада была повидать тебя.

– Подожди! Не надо…

Но она уже ушла. Ее взгляд устремился в центр сцены, словно там зажглись огни рампы. Тело Мишель напряглось в кресле, будто она услышала первые звуки увертюры.

Я направился между рядами кресел к выходу. Затем вышел в коридор и закрыл за собой двери, оставив Мишель в кромешной темноте.

 

Глава 36

На Мейн-стрит были люди.

Не много, может, с десяток или чуть больше. Они стояли то тут, то там у многоэтажек в конце Ройял-Оук, причем некоторых мне даже удалось узнать. На углу Гас, известный парикмахер, в своем рабочем халате, с ножницами, торчащими из нагрудного кармана, вглядывался в небеса, словно гадая, пойдет ли дождь. Один из сослуживцев моего отца жевал нераскуренную сигару и, стоя на четвереньках, что-то рассматривал внизу, под канализационной решеткой. Кассир из «Холидей Маркет» толкал взад-вперед детскую коляску, набитую мертвыми птицами.

Когда я проходил мимо, все смотрели на меня с откровенной неприязнью, перераставшей в открытую враждебность тем быстрее, чем дольше их внимание было приковано ко мне. Я почти физически ощущал ее и понимал, что причина этого заключена в моей способности передвигаться. Я еще не отыскал свое место, поэтому продолжал идти, направляясь на юг. И эта моя способность выбирать направление и следовать туда по своей воле – скитаться, как назвала это мама, говоря про Эш, – вот это наполняло их яростью.

Парочка из них, бормоча что-то под нос, последовали за мной, но тут же отказались от своей затеи, когда я прибавил ходу. Никто не осмелился пересечь железнодорожные пути. Все они были привязаны к Ройял-Оук.

Когда я добрался до того места, где Мейн-стрит встречается с Вудворд-авеню, свет начал тускнеть. Серая дымка пошла рябью, словно легкая алюминиевая занавеска, а над нею по-прежнему тяжелой массой нависали тучи, гладкие снизу, будто простыни. Где-то за ними, выше облаков, солнце начало клониться к закату, хотя возникало стойкое ощущение, что оно убывает по собственному желанию, а не в соответствии с законами природы. Значит, через два часа, а может, через пять или пятнадцать (кто знает, что в этом месте означает слово «час», сколько он длится) здесь наступит ночь.

Детройтский зоопарк находился прямо впереди, на дальней стороне многочисленных изогнутых улочек и переулков Вудворд-авеню. Я начал пробираться через металлические конструкции поваленной водонапорной башни, когда увидел фокусника. Сначала между билетными киосками на входе стал заметен высокий цилиндр, он покачивался из стороны в сторону, но как-то держался на его голове. Тот самый человек, который развлекал нас на единственном детском утреннике, устроенном родителями персонально для меня. Тот человек в мантии и перчатках, мимо которого я проехал на велосипеде, когда оказался здесь с Эш, и который достал из воздуха мертвую голубку.

Фокусник карабкался на остатки водонапорной башни. Заметил меня, но не остановился. Его глаза смотрели в другом направлении.

Громкий рев заставил нас обоих замереть на месте. Рык, похожий на львиный, но это не лев. Он доносился с территории зоопарка.

Неподалеку от меня фокусник издал невольный крик ужаса. Пошатываясь, начал карабкаться дальше.

Затем появилась зебра. Она протиснулась в пролом, где когда-то стояли турникеты, и тихо заржала. Очевидно, не зная, куда бежать дальше, она осталась стоять на месте, возле перевернутой тележки продавца сладостей. Белая пена капала у нее с губ.

Новый звериный рык.

За которым последовали другие. С разных сторон. Некоторые доносились издалека, другие раздались совсем рядом.

На крышу одного из киосков запрыгнул чудовищный тигр и посмотрел на всех нас троих, словно проверяя, все ли собрались. Зебра, фокусник и еще один человек – да, все тут.

Времени оказалось достаточно, чтобы заметить, что это не совсем тигр. Такие же полосы, длинный хвост, усатая морда. Однако его оранжевая шкура была как-то уж слишком оранжевой, черные полосы – чересчур черными, словно эту тварь раскрасили и покрыли лаком. К тому же ее размер был раза в два больше, чем у любого тигра из мира живых людей.

Зверь принял решение.

Он выбрал травоядное. Прыжок! Тридцать футов, отделявших его от жертвы, хищник преодолел в полете, словно был рожден летать. И упал на хребет зебры.

Та издала короткий вопль, и все кончилось. Ноги в черно-белую полоску еще беспомощно молотили по земле, однако в следующее мгновение чудовищные челюсти впились в шею несчастной, а когти с отчетливым треском оторвали ее голову от тела.

Фокусник раньше меня увидел, что будет дальше, поэтому побежал не оглядываясь.

Это напомнило мне, что следует подумать и о собственном спасении.

Только я собрался припустить за ним, как вдруг у билетных киосков ситуация начала меняться.

Второй тигр. Потом еще один. Причем этот, третий, больше остальных двух по крайней мере наполовину. Мощный, с лоснящейся шерстью, блестящей так, словно ее намазали жиром. Весь его вид, а также взгляд говорили о том, что он вожак этих тварей. Его глаза светились красным огнем, особенно ярким в серых сумерках уходящего дня. Именно такой огонь я видел в глазах отца Сильвии и Вайлет Григ, когда он провожал меня, стоя на лестнице. И этот же красный свет горел в глазах доктора Ноланда, принимавшего роды у моей матери.

Я бросился мимо многоярусной парковки на юг. Безусловно, здесь, в этом ПОСЛЕ, мое сердце оставалось таким же больным – через две сотни ярдов спринта оно с огромным трудом заставляло мои ноги шевелиться, так что мне пришлось перейти на рысь. Я чувствовал, как в груди разгорается острая боль, но страх умереть после смерти оказался не таким ужасным, как перспектива повстречаться с огромными тиграми, поэтому я продолжал бежать, пока окончательно не выдохся. На углу Лерой-авеню и Вудворд, где стоит серая глыба методистской церкви, я вновь встретил фокусника.

Мы заметили друг друга одновременно. Он сидел, прислонившись к дереву посредине поляны с выгоревшей травой. Увидев меня, он встал. На его восковом лице отразилось недоверие. Казалось, он не мог поверить в это, и в его глазах читалось: «Неужели на пустыре площадью в тысячу акров нужно было оставить след, который приведет именно туда, где я сижу?» Впрочем, у него тут же появились новые темы для размышлений.

Он оценивающе взглянул на дерево, однако оно было слишком низким и стояло слишком на виду, чтобы тратить время на попытку найти спасение в его ветвях. Дальше на юг тянулась Вудворд-авеню, широкая и открытая всем взорам. Фокусник посмотрел на улицы по другую сторону авеню, не найдется ли там безопасного убежища, как вдруг замер.

Я проследил за его взглядом и примерно за шесть многоэтажных зданий до нас увидел идущего посередине улицы третьего, самого крупного тигра. Его пылающие красным огнем глаза заметили нас.

Фокусник развернулся и бросился в церковь, я последовал за ним.

Непроглядная тьма обрушилась на меня, и я на мгновение задержался на входе в храм. За это время фокусник куда-то скрылся, и, пока я шел в проходе между рядами, его нигде не было видно.

Однако красные глаза заметили, куда мы скрылись.

Органные трубы возле алтаря обрушились, на клавиатуре осталось лишь несколько клавиш, так что сейчас она выглядела как челюсть боксера на пенсии. Однако большинство труб еще находились на месте. В промежутках между ними виднелась спасительная темнота. Возможно, там будет достаточно места, чтобы спрятаться взрослому человеку.

Забираясь наверх по остаткам органа, я смог подтянуться на платформу, где были установлены трубы. Это было легкой частью задачи. Устоять там на ногах и не упасть оказалось сложнее.

Тигр вошел в церковь в ту самую минуту, когда я протиснулся вдоль стены и затаился между органными трубами. Он шел между рядами, опустив голову к полу, принюхиваясь. А когда поднял ее, его взгляд был устремлен прямо туда, где стоял я.

Целое мгновение мы оба выжидали. Примерялись, прислушивались. Потом тигр двинулся вперед.

Мне очень жаль, Эдди.

Чудовище замерло прямо подо мной, там, где когда-то сидел органист. Теперь мои ноги отделяли от головы зверя всего два лестничных пролета.

Жаль, что я не смог побыть с тобой подольше. Но я старался. Очень.

Стремительно, так, что не хватило бы времени вздохнуть, тигр вскочил на алтарь. Своды храма потряс его громовой рык, с потолка посыпались куски штукатурки.

И в ту же секунду из темной церковной паперти выпрыгнул фокусник, прятавшийся там. Он попытался проскочить мимо хищника и добежать до дверей. Тигр, будто только этого и ждал, как-то нехотя поднял огромную лапу и ударил беглеца. Тот как подкошенный улетел куда-то под скамьи, а его высокий цилиндр покатился по полу.

Фокусник страшно кричал, когда чудовище выковыривало его из-под скамеек, а потом разрывало на части. И кричал он не только потому, что ему было больно, но и от отчаянного, мучительного осознания того, что он оставляет здесь последние воспоминания о том, как он когда-то был живым.

И когда клыки чудовища вонзятся в меня, настанет мой черед.

 

Глава 37

Я простоял в своем укрытии всю ночь. Тигр оставался здесь же.

Он полежал возле костей, оставшихся от фокусника. Потом тщательно вылизал свою блестящую шерсть, удаляя остатки крови, попавшей на нее. Периодически жуткая тварь обходила стены, потягиваясь и принюхиваясь, будто пытаясь уловить в воздухе запах, который теперь исчез.

У меня не оставалось другого выбора, кроме как наблюдать за происходящим. Я скрючился за органными трубами, стараясь не уснуть, а свет становился все более тусклым, и тигр растворялся в темноте, превращаясь в размытый лоснящийся сгусток маслянистой плоти. И только его глаза продолжали гореть красным огнем.

Это не ощущалось как сон, но, наверное, я спал.

Снаружи, за разбитыми витражами оконных стекол, рассвет задерживался. Я ждал его, надеясь увидеть, чем наступающий день может отличаться от прошедшего, однако того, что пришло на смену ночи, хватило лишь на то, чтобы укутать окружающий мир покрывалом, похожим на серую песчаную муть.

Тигр ушел. Или нет? Что происходило в углах церкви, я не мог увидеть, а там вполне хватало для него места, чтобы устроиться на ночь. Он – охотник. У него есть время подождать.

И он пришел за мной.

Я это знал, потому что уже видел эту тварь. Когда побывал здесь в прошлый раз и Эш привела меня к дому на Альфред-стрит. Она не могла войти внутрь, но очень хотела, чтобы это сделал я. Тогда я убежал, и меня остановило существо, которое мне не удалось рассмотреть из-за прожекторов, освещавших бейсбольный стадион. Но его глаза я запомнил. И этот огонь, полыхавший в них.

Я выбрался из узкого пространства за трубами органа. Прошел к дверям и вышел наружу в черно-белое утро. Все окутано тонкой, прозрачной металлической дымкой тумана. Вудворд практически безлюден. Лишь вдали несколько смутных одиноких фигур пробираются куда-то вдоль тротуаров.

Направившись снова на юг, я подумал, не лучше ли будет двигаться через более тихие, обжитые улицы, однако тут же выбросил эту идею из головы. Именно по Вудворд-авеню мой отец добирался в деловой центр на службу, по этой улице Эш отправилась в свое последнее путешествие. Именно Вудворд-авеню ведет к сердцу Детройта. Так что из двух зол лучше выбрать меньшее.

Путь преграждали многочисленные обломки, захламлявшие тротуары, поэтому я старался держаться больше проезжей части. В районе Ферндейл двери большинства магазинов и деловых центров были либо закрыты, либо открыты, либо вообще отсутствовали, однако никто в них не заходил и не выходил оттуда. Редкие прохожие, заглядывавшие внутрь, сразу разворачивались и направлялись назад, откуда пришли. Похоже, единственной их целью было просто рассматривать витрины.

Трудно сказать, сколько прошло времени (поскольку мои «Омега» по-прежнему показывали двенадцать то ли дня, то ли ночи), когда я, наконец, пересек трассу 8-й Мили и вступил в собственно Детройт. Здесь, так же, как в мире живых, перемены стали заметны сразу, причем перемены разительные. Огромные пустыри по обе стороны Вудворд-авеню. Обломки ангаров из шлакобетона, остатки тягачей и складских помещений. И огромное количество мертвых.

Их число удвоилось, когда я прошел четверть мили от кладбища Вудлон до бетонной громады экспоцентра. Как напоминание о прошлом здесь еще сохранилась часть аттракционов парка. Неподвижное «чертово колесо». Ряды игровых площадок с обвалившимися крышами. Покосившееся колесо карусели.

Некоторые из мертвецов бродили вокруг всевозможных лошадок, ракет, американских горок, разглядывали их, словно ожидая, что они заработают сами по себе. Двое прогуливались, держась за руки, и выглядели так, будто потерялись. Казалось, они никогда не замечали друг друга, но не могли отпустить своего спутника. На другой стороне улицы, там, где кладбище, высокие деревья обещали более свежий воздух и место для отдыха, закрытое от тех, кто мог бы следить за мной с улицы. Это подтолкнуло меня присоединиться к другим слонявшимся здесь прохожим.

Я старался не встречаться с ними взглядами, однако они, похоже, стремились заглянуть мне в глаза.

Эти взгляды я чувствовал. Кто-то смотрел на меня пристально, другие – с изумлением, иные – с ненавистью. Но на протяжении всего пути никто не подошел ко мне достаточно близко, чтобы прикоснуться. Из чего я сделал вывод, что здесь, в ПОСЛЕ, – это, видимо, одно из правил поведения.

В сотне ярдов от меня была установлена декоративная каменная глыба. Я уселся и прислонился спиной к ее холодной шершавой поверхности. Конечно, для скамьи не очень удобно, но мне уже было не до таких мелочей. Я провалился в сон.

Я открыл глаза, когда что-то ударило меня по плечу. Оказалось, что передо мной стоят три человека, которых не было поблизости перед тем, как я заснул.

Женщина и двое мужчин. Один – лет двадцати, с вьющимися волосами, другой – с голым торсом, покрытым искусно выполненной татуировкой, старше первого лет на двадцать. Их темнокожая спутница с выгоревшими до желтизны волосами могла оказаться любого возраста в этом промежутке.

– Мудак! – произнес тот, что помоложе.

– Козел и мудак! – согласился его спутник. А потом ударил меня по лицу.

Да, мама была права. Здесь можно умереть даже после смерти. И можно также выплюнуть выбитый зуб на ладонь и чувствовать при этом, как голова разламывается от звона в ушах.

Стало ясно, что нужно немедленно подняться, – если я не сделаю этого прямо сейчас, эти двое не остановятся и доведут дело до логического конца. Достаточно было посмотреть на их лица. В их глазах загорелся огонь, ноздри раздулись от возбуждения. Раздалось странное, словно девчоночье, хихиканье женщины. Привычное возбуждение, которое приходит, когда видишь, что сейчас произойдет что-то интересное.

В этой ситуации я случайно принял хорошее решение. Вместо того чтобы попытаться сразу вскочить на ноги, я резко развернулся к ним спиной. Одной рукой нащупал выступ на каменной глыбе, который можно было использовать, чтобы уцепиться за нее, как за лестницу, и выпрямиться. В то же время другой рукой я схватил с земли первый попавшийся булыжник и зажал его в кулаке. Но тут же и забыл про это оружие, поскольку теперь их удары градом посыпались на мою спину.

Поднявшись, я уперся ногой в поверхность камня и резко оттолкнулся назад, стараясь всем своим весом прорваться сквозь окружившую меня троицу.

– Не, ну ты посмотри! Мать твою разэтак, ты видел? – изумился тот, что постарше, и с осуждением покачал головой, словно моя попытка убежать была глубоко несправедливым поступком.

Быстро оглядываюсь по сторонам. Если я собираюсь бежать, а я собираюсь, то следует это делать, пока они не принялись за меня всерьез и не превратили в отбивную. Вот только куда удирать?

Любое направление не казалось лучше другого, поскольку события последних секунд привлекли внимание толпы. Темные личности, слонявшиеся неподалеку, начали собираться вокруг валуна, на котором я имел неосторожность задремать, и их намерения ясно угадывались. Безразличие явно уступало у них место ничем не контролируемой ярости, и она хотела выплеснуться. На меня.

А потом раздался топот. Гнев вернул их конечностям способность быстро двигаться.

Мышцы моих ног никогда не соответствовали их длине. Результатом оказался замедленный старт. Но будь у меня пространство для маневра, не подгибайся у меня колени, я, пожалуй, перешел бы в галоп. Совсем как та зебра, что я видел вчера у турникетов.

Наверное, так я смотрел на тех, кто меня преследовал. Неловко, испуганно. Словно жертва, которая умоляет дать ей отсрочку хотя бы на секунду-другую.

Тихая погоня. Никто не ухает, не кричит «Держи его!», не командует. Просто топот ног по сухой земле. Стадо, несущееся между могильных плит. Или стая. Толпа.

Я выбрал неправильную дорогу к спасению.

Правда, эта мысль пришла слишком поздно, чтобы быть полезной. Если те, кто за мной гонится, привязаны к кладбищу Вудлон, если они не «скитальцы», то мне следовало бы попробовать вернуться на Вудворд-авеню, и, возможно, они не осмелились бы переступить границы своей территории. Но вместо этого я продолжал углубляться дальше на кладбищенские земли.

Хуже оказалось то, что я ко всему прочему еще и заблудился. Извилистые дорожки, на которых прежде парковались машины людей, приезжавших навестить могилы своих близких, тех самых, которые сейчас гнались за мной, так вот, эти дорожки все время водили меня по кругу. Всякий раз, когда я надеялся, что выберусь к главному входу, они заканчивались у того или иного могильного камня с надписью посередине:

ДОДЖ

ХАДСОН

КУЗИНА

За последним камнем я повернул по дорожке за угол и увидел человека, стоявшего на склоне у маленькой усыпальницы. Он не бросился за мной, а, наоборот, поднял руку и махнул мне. Подзывая к себе.

 

Глава 38

Я направился к нему.

Пригнул голову пониже, чтобы мои преследователи не заметили, куда я направился. Затем торопливо вошел внутрь крипты, опустился вниз, в углубление. И прислонился к холодной каменной стене, в то время как незнакомец поднял с пола деревянный щит и закрыл им вход, как дверью.

Несколько мутных полосок света проникали между дощечек, однако сейчас, днем, в крипте царила такая же темнота, как и в церкви, где я скрывался ночью. Человек стоял рядом, но я не видел его. Не слышал. Только топот ног мертвецов снаружи. Вот их шаги удаляются, они пробежали мимо. Приближаются другие.

Ушли и эти. Теперь остался только один. Здесь, во тьме.

А потом раздался его голос:

– Мне следовало бы знать, что мы еще увидимся. Все, кто ее ищет, плохо кончают, правда?

Человек вышел из темноты, и я узнал его. Сейчас он казался моложе, чем тогда, когда мы встретились в его доме на Арндт-стрит. Теперь он выглядел так, как в те времена, когда работал в нашей школе… когда его звали Дин.

– Вы знаете, где она?

Малво пожевал губами, словно пробуя этот вопрос на вкус.

– Ты все еще ищешь ее?

– Вы ее видели?

– Подожди. – Он поднял руку, останавливая меня. – Ты пришел сюда, чтобы ее найти! Понимаешь? Я пытаюсь сказать тебе. Именно это твоя сучка-сестра может заставить человека делать. Искать ее.

– Я это делаю не для нее.

– Серьезно? Если бы деньги здесь что-то значили, я бы поспорил на все, что у меня есть, что ты ошибаешься.

Дин Малво прошелся в темноте по усыпальнице, и было слышно, как он ударяет кулаком по каменной стене.

– Почему вы мне помогли? – спросил я, надеясь, что, отвечая, он перестанет шуметь. Но он не перестал. Однако ответил:

– Знакомое лицо увидел. Плюс я знаю, каково это. Я ведь здесь тоже новенький.

– Они преследуют вас?

– Не так энергично, как вначале. – Он изобразил на лице глубокую задумчивость. – Смерть предсказуема. Когда ты мертв, случившегося не существует.

– Почему они нас ненавидят?

– Ну, это как тюрьма. К новичкам относятся хуже всего, потому что они… пахнут не так. Запах оттуда, понимаешь? Как будто ты им натер лицо какой-то фигней. Единственное, что несколько утешает, когда оказываешься здесь, это воспоминания о жизни. А когда начинаешь встраиваться в это существование, мордобитие помогает забыться.

Малво говорил дружелюбно. Но то, как он расхаживал по усыпальнице, как он остановился прямо передо мной, выдавало несколько иные чувства.

И тогда я спросил:

– А почему вы здесь? На кладбище? Почему оно стало вашим местом?

– Точно не знаю. Думаю, потому что экспоцентр находится через дорогу. Мне нравилось туда ходить, но здесь мне не позволяют там появляться. Потому что они знают.

– Знают что?

– Что большинство из детишек именно там заканчивают. Особенно девочки.

– Почему их здесь это заботит?

– Ну, я же сказал, это похоже на тюрьму. – Он пожал плечами. Однако, судя по голосу, начал терять терпение. – Все самые отпетые сукины дети, но до сих пор чтут законы. Мы для них самое дно. Хуже убийц, или насильников, или, к примеру, создателей финансовых пирамид. Короче, полное дерьмо.

Малво насупился. Обиженно посмотрел на меня, чтобы убедиться, что я заметил. Что я на его стороне.

– Ну, вы нашли свое место, – сказал я. – Оно здесь. А не в экспоцентре.

– Это как?

– В вашей жизни самыми худшими были годы, когда вас выгоняли с работы. Вот они и наступили. Исправительный дом. Вас разоблачили, не принимая во внимание, чего вы больше всего хотели. Так что вам здесь самое место.

Гримаса недовольства исчезла. Он приподнял руки, словно собирался закрыть мне путь к двери, если бы я собрался уходить.

– Позвольте, я еще спрошу, – произнес я. – Вы знаете, где сейчас Эш?

– Откуда мне это знать? Я всего лишь сказал, что завис тут.

– Она могла сюда приходить. Она не такая, как вы или те, которые там, снаружи. Она может передвигаться, где захочет и куда захочет.

«Кроме того дома, – подумал я, но не сказал. – Она не может войти туда, где ты устроил пожар».

На лице Малво появилось то выражение, которое я увидел у охотившихся за мной мертвецов. То же, что я видел на других лицах.

– А почему я должен тебе об этом рассказывать? – спросил он. Больше никакой игры. Никакого очаровательного Дина Малво. Только мертвец. Боб. И ненависть в каждом звуке. – На хрена мне давать тебе какую-то наводку?

– Чтобы загладить ту боль, за которую тебя осудили.

– Ты послушай, что говоришь! – Он рассмеялся. – Я это обычно говорил всем своим девчонкам: «Если никто не узнает, ничего не будет!» Это тайна!

– Но ведь не тайна, что ты убил мою сестру!

– Я ее не убивал!

– Твою мать! А чего ж ты повесился?

– Это она приказала мне…

– И ты всегда делал то, что она тебе говорила?

– А ты сам-то?

Малво стоял теперь совсем рядом. Я пошевелил плечом, но он придвинулся ближе.

– Ты не поэтому здесь оказался? – спросил он. – Это ведь она хотела, чтобы ты пришел сюда?

– Ну, а кто же еще?

– Вот эта девчонка?! Ни фига себе! У нее же на лбу написано: «Полюбите меня!» или «Отдери меня!» или «Убейте меня!» Смотря, кто что увидит.

Похоже, Малво зациклился на этих мыслях. Сладко вздохнул, будто воспоминания о моей сестре были самыми сладкими и светлыми в его жизни. И снова заходил по усыпальнице, словно не знал, как справиться с агрессией, захватившей его. Впрочем, это недолго продолжалось.

– Дэнни, можно я тебе кое-что скажу? – На его губах появилась пленка слюны. – Думаю, я был бы не против, если бы кто-то мне здесь составил компанию. Кто-нибудь, кто знал меня в старые добрые времена. Правда, ты, если честно, тот еще зануда. Кто убил мою сестричку! Скажите мне! Пожалуйста! Ты мне напоминаешь одного из моих прежних начальников. «Когда не знаешь, что делать, – делай что-нибудь!»

Он протянул ко мне руки. Я тут же отступил назад, надеясь, что между мною и стеной еще остается хотя бы фут пространства. Однако стена была прямо за моей спиной.

– Ну, что ты на это скажешь? – спросил Малво, и его пальцы сомкнулись у меня на горле. – Может, мы что-нибудь сделаем?

Уилла!

Мысль-послание ниоткуда…

Эдди!

Воспоминание о нем дало мне силы сопротивляться. Впрочем, безуспешно. Его хватка только стала сильнее.

Однако я вспомнил, что у меня все еще имеется камень в руке. Тот самый, который я подхватил, когда сцепился с той троицей ублюдков. Камень размером и весом с хороший мраморный бюст, не меньше. Достаточный, чтобы сделать более весомым мой кулак. Твердый и тяжелый камень…

До меня донесся звук собственного натужного вдоха, за которым должно было последовать затмение рассудка и плавающие круги света перед глазами.

Но, словно со стороны, я увидел, как мой кулак с зажатым в нем булыжником взлетает вверх. И я в этом не принимаю никакого участия.

Он попал в челюсть Малво снизу. Я это понял, когда услышал звук крошащихся зубов. Его зубов. Он их выплюнул прямо мне в лицо. Кусок попал мне в глаз, в самый уголок, и я оттолкнул Малво, едва почувствовал, что хватка его рук на моем горле ослабла.

Буквально за считаные секунды мы оба поняли, что стучать друг другом о стены значительно удобнее, чем махать кулаками. Поэтому некоторое время в усыпальнице раздавались только тяжелые удары тел о каменные стены.

В процессе этого сражения я как-то дал Малво пространства для маневра больше, чем собирался. Это позволило ему боднуть меня локтями. Вернее, попытаться изобразить из себя быка, потому что я умудрился отпрыгнуть и избежать столкновения. Инерция его движения, промах при исполнении удара, а также мои руки у него на спине – все это имело своим следствием жесткое соприкосновение его головы с каменной стеной.

Он как-то сразу затих. Оперся руками о камень и зашипел от боли. Поскольку передних зубов у него теперь не было, звук получился очень характерным.

На все на это ушло немного времени. Я использовал его на то, чтобы отбросить деревянную дверь и выскочить в серый день. Взбежал по склону и, примерно представив, где может находиться Вудворд-авеню, направился в том направлении, растирая руки.

Малво был позади, но довольно близко. Его шипение перешло в какое-то гортанное бульканье, словно он собирался запеть.

Я пробежал еще немного по дорожке и за деревьями заметил, что она расширяется и там стоят административные здания кладбища, покрытые граффити и без крыш. А сразу за ними – бетонная река авеню.

Мчусь туда, но далеко не в одиночестве.

Теперь к Малво присоединился топот других преследователей. И все они молчат. Земля трясется под ногами гонящейся за мной толпы.

Мысль о том, что нельзя дать им себя догнать, помогает. Безнадежность подстегивает.

Я запрыгиваю на каменный бордюр, огораживающий кладбище, в следующую секунду моя левая нога попадает на какой-то камень, и я кубарем качусь прямо на середину дороги. В падении успеваю заметить, что толпа замерла прямо на границе кладбища, на самом его краю.

Малво стоял впереди всех, руки его были все так же протянуты ко мне, однако и он остановился как вкопанный.

И ниоткуда до меня доносится голос моего отца:

Посередине проходит граница… Невидимая линия.

Остановились все. Малво, те два мужика и женщина, которые напали на меня, и еще с полдюжины мертвецов молча смотрели, как я поднялся и, прихрамывая, пошел прочь. Напротив, на краю экспоцентра, та парочка, по-прежнему держась за руки, наблюдала за всем происходящим.

Это навсегда, Тигренок…

 

Глава 39

В жизни после смерти трудно сосредоточиться, трудно удержать мысли на чем-то одном.

Основные факты о том, кто ты есть, так же тяжело помнить, как, скажем, имена школьных преподавателей или дальних родственников. В моем случае, например, забылся состав игроков «Детройтских тигров» 1984 года, который когда-то помнился назубок.

Ланс… Пэриш, кажется? Он еще был кетчером, принимающим. Дальше – Чет Лемон, центр поля. Кирк Гибсон… Или Курт? Помнится, родился в Понтиаке, штат Мичиган.

Я помню состав команды, выигравшей в том году лигу с огромным преимуществом, однако забыл девичью фамилию матери.

Может быть, у меня развивается болезнь Альцгеймера, старость или просто – время сказывается. Страх оттого, что детали ускользают из памяти и ты не можешь их удержать, заменяется еще большим страхом от осознания того, что тебе их и не жалко.

Но хуже всего забыть тех, кого когда-то любил.

Я старался думать об Уилле и Эдди все время, пока шел по Вудворд-авеню к черным башням центра «Ренессанс». Однако и это давалось ценой огромных усилий. И чем больше я о них думал, тем труднее было вспомнить, зачем я вообще здесь появился. Эти воспоминания не уживались вместе.

Одна нога на дальнем берегу реки, а другая – у тебя на горле.

Непроизвольно всплыло в памяти, но я не мог вспомнить, откуда.

Невозможно вытолкнуть ее назад. Ее можно только втащить обратно.

Я миновал невыразительную площадку для гольфа в парке «Пальмер». Несколько игроков, собравшихся на поле, искали потерянные мячи в сорняках, заполонивших засохший пруд. Оттуда направился по Макниколс-роуд к Вудворд-авеню, где она теряет среднюю полосу и к ней выходит дорога, идущая с севера на юг. Там трасса вновь расширялась, однако находилась в еще более ужасном состоянии. Несколько бетонных блоков вздымались в небо, напоминая древнюю стену. По обеим сторонам авеню – долларовые магазинчики, торгующие всякой дешевкой, островки фастфуда, сменяющиеся парковками. На последних теперь было заметно большее количество машин, останков американского промышленного производства, как недавнего выпуска, так и раритетных. «Кадиллак Эскалада» соседствовал с каким-нибудь «Паккардом», а «Форд F-150» приткнулся к бамперу «Студебеккера» 40-х годов выпуска. Все раскуроченные.

Через несколько кварталов, в северных районах, ситуация выглядела несколько лучше. Собор Святых Таинств стоял в целом неповрежденным и служил своеобразным якорем для массивных домов на Бостонском и Чикагском бульварах. Понадобилось долго присматриваться, чтобы заметить перемены, произошедшие с этой частью города. Где-то сквозь крышу пробивался тополь. В углу теннисного корта мужчина в смокинге тискал женщину в униформе служанки.

Потом снова начались следы жуткого запустения. Однако хуже стало не столько от разрушений, которые теперь были видны повсюду. Казалось, шлакобетонные блоки сами излучают холодный воздух, который с каждым пройденным кварталом становился все тяжелее. Словно за то время, которое я прошел оттуда, где начался мой путь, и до этого места, изменилось время года. И унылая осень сменилась такой же безрадостной зимой. С каждой милей, приближавшей меня к центру города, температура падала градусов на десять. Туман сгущался.

Пока я доберусь до Альфред-стрит, если, конечно, когда-нибудь мне это удастся, земля окончательно промерзнет. Как, впрочем, и я.

Я пересекал Гранд-бульвар, когда вновь услышал громоподобное рычание.

Прячься!

Голос Эдди. Он донесся до меня оттуда, где сейчас находился Эдди. А это означало, что он значительно ближе к этому миру, чем должен был быть.

Что-то приближается…

Нет! Эдди! Назад!!!

Мой голос эхом отразился от железнодорожной эстакады. Местные мертвецы, искавшие спасения от холода в картонных коробках, высунули головы, чтобы посмотреть, кто это тут тащится мимо и шумит.

Прячься!

Слева я заметил автостоянку. Подержанные автомобили. Случайные магазинчики тут и там вперемежку с кусками металла. Ограда из металлической сетки еще сохранилась и отделяет стоянку от улицы. Сквозь ее отверстия проросли ветви каких-то вьющихся растений, создающих дополнительную преграду.

Ограда – это проблема. Перелезть через нее или поискать ворота? Времени не оставалось ни на то, ни на другое.

Я уже собирался бежать, как вдруг заметил в одном из пролетов забора дыру. Достаточно большую, чтобы в нее мог протиснуться человек, если он не боится порезаться о края сетки.

Опять рычание, уже совсем близко.

Пора!

Металлические иглы впились мне в грудь, ноги, живот. Но я пролез и тут же огляделся в поисках укрытия. Если звери настолько близко, насколько громко раздается их рычание, то торговые здания – слишком далеко. Направо, в тридцати футах, перед забором странная конструкция из железных прутьев и листов да куски автомобилей.

Я упал на четвереньки и попытался заползти за пирамиду металлолома, и тут же из-под железнодорожной эстакады вновь донеслось рычание красноглазой твари. Его голос звучал громче и страшнее, чем голоса двух других хищников. Он переливался и погружал в гипнотический ступор.

Я не мог знать, увидел меня тигр или нет. У меня не было возможности это понять. Для этого следовало передвинуться, но он мог тогда меня услышать.

Даже думать об этом опасно. Поскольку, если я чувствую его мысли, значит, и он может почувствовать мои. А я их чувствовал. Еле различимые, как радиосигналы далекой станции.

Спокойно…

Этого тоже не было раньше. Весь Детройт погрузился в безвоздушную, космическую тишину.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я решился выползти из своего убежища и посмотреть на улицу. Судя по тому, как затекли у меня руки и ноги, довольно много. Извиваясь в пыли, я пролез под низкой металлической балкой и посмотрел по сторонам. Никого.

Может, зверь решил, что я убежал дальше, чем на самом деле. Или догадался, что я за ним слежу, и сам затаился где-нибудь. Не имеет значения. Нужно идти дальше, иначе замерзну.

Я выбрался из-под груды металла и направился к дыре в заборе. И тут же почувствовал, что на меня смотрят.

Я замер, оглянулся.

Волки.

Скорее, сторожевые псы. Неизвестно, какой породы они были изначально, но теперь, в этой реальности, они увеличились в размерах в результате какой-то мутации. Волки в образе тех уродливых персонажей, маски которых продаются для Хэллоуина. Глубокие глазницы черепов. Одна зверюга коричневая, другая пятнистая, третья – черная. Вышли из здания, когда-то служившего офисом компании по продаже подержанных авто.

Я еще только начал лихорадочно соображать, что теперь делать, как они разделились и начали меня окружать, отрезая от металлического хлама, в котором я только что прятался. Через пару секунд один из псов стал между мной и отверстием в ограде.

Вперед спасаться некуда. Путь к отступлению оставался только у меня за спиной.

Не раздумывая, я повернулся и побежал, сам не зная куда.

«Форд Краун Виктория». Длинный и широкий, как корабль, седан. Судя по выцветшим синим полосам на дверях, этот крейсер служил в полиции Детройта, пока его не списали.

Задача упрощалась. Надо успеть добежать до него, открыть дверцу; стекла, кажется, целы. Я нырну туда и запрусь, иначе волки отгрызут мне ноги.

Пассажирская дверь была ближе, но закрыта. То ли ее заклинило, то ли она заблокирована. Зато я увидел, что водительская дверь приоткрыта. Я посчитал, что не буду рисковать и синица в руках лучше, чем журавль в небе, даже если мне придется бежать до водительского сиденья вокруг автомобиля.

Волки-мутанты были уже совсем близко. Их клыки возбужденно клацали в предвкушении свежего мяса.

Я прыгнул через капот вместо того, чтобы бежать вокруг машины, больно ударившись о крыло бедром. Однако не остановился. Перелетел на другую сторону и успел твердо встать на ноги. Одна из кровожадных тварей – коричневая – бросилась на капот вслед за мной. И волчьи клыки непременно впились бы мне в руку, если бы его лапы не заскользили по гладкому металлу. Пес зарычал от ярости.

Я уже почти обогнул приоткрытую дверцу, когда из-за машины появился черный волчара. За спиной коричневый спрыгнул с капота, но при этом угодил прямо на спину своему пятнистому собрату, и тот от неожиданности взвизгнул.

Долю секунды все три хищника любовались, как легко им теперь будет завалить меня. Еще какое-то мгновение ушло у них на то, чтобы определиться, кто начнет первым.

В итоге, когда они все-таки бросились на меня, они сделали это несколько поспешнее, чем следовало.

Я рухнул на водительское сиденье, вцепился изо всех сил в дверцу и попытался захлопнуть. Однако уже в следующую секунду стало ясно, что заскочил я не целиком. Моя и без того поврежденная нога оказалась снаружи, я не успел ее втянуть.

Коричневый немедленно впился в нее. Его клыки проникли через кожу ботинка до самой ступни. Он поволок меня из машины.

Еще один рывок, и я очутился бы на земле, но два других пса, позавидовав удаче собрата, бросились на него. Это меня и спасло.

Я со стоном втянул ногу в салон. Проклятые твари тут же прекратили свару и вновь решили прежде всего вытащить меня наружу.

Дверь с лязгом захлопнулась, щелкнул замок, чудовища бросились в атаку на автомашину. Потом еще раз. Их головы таранами били в металлический корпус «Форда».

Тем временем я попытался оценить состояние укушенной ноги. Боль пульсировала в ней так, словно ее кусал целый рой шершней, но, впрочем, кажется, перелома не было. И если можно будет терпеть, то, возможно, я смогу на нее встать и пойти.

Только вот куда?

Я не собирался покидать спасительный автомобиль, пока там скачут и завывают эти создания. Но создавалось стойкое ощущение, что всякий раз, когда они подпрыгивали и видели меня в салоне, их бешенство только возрастало. И они с удвоенной силой неистово бились головами в двери.

Спустя некоторое время, видимо поняв бесцельность подобных попыток, они сменили тактику на более осмысленную. Пятнистый пес вскочил на багажник, его черный собрат – на капот, а коричневая тварь нацелилась на дверь у заднего пассажирского сиденья за водителем, где было на несколько дюймов приоткрыто окно, к тому же потрескавшееся. Снова удары по металлу, скрежет когтей.

Я попытался думать о своей семье, о тех, кого оставил в том мире. Представить их лица или голоса, фразы. Но не смог даже вспомнить, как их зовут. Не осталось ничего, кроме собак-оборотней, их голодного завывания.

В это самое время коричневый пес снова всей мощью ударил в заднее стекло, а черный пробил лобовое, и его челюсти клацнули в двух футах от моего лица. Осколки стекла попали ему в пасть, но он, похоже, не обратил на это внимания.

О ней я не желал думать. Но она все-таки пришла. Сначала только ее имя. И веселое оживление, которое она всегда чувствовала, когда видела, как кто-то умирает.

– Эш?

Как любопытно…

Ей было интересно, который из волков первым доберется до моего горла. То, что я все же позвал ее, чуть ли не потянулся к ней, не имело для нее никакого значения. Она ничего не почувствовала бы. Лишь разочарование, если та тварь, на которую она поставила, не опередит остальных.

И вдруг, внезапно, я осознал, что я тут не один…

 

Глава 40

На месте пассажира, рядом со мной, там, где еще секунду назад никого не было, кто-то сидел. Не Эш. Для начала – я не почувствовал ее запаха. И потом – не было того чувства всепоглощающей тоски, которое у меня всегда возникало перед ее появлением.

Мужчина. В форме полицейского и с усами, которые так идут к его широкому лицу. Он явно заметил, как все плохо обстоит, – увидел волков, которые на самом деле совсем не волки, а также понял, что и они его видят. Он стремительно окинул взглядом все происходящее, оценил позиции всех трех хищников. И все-таки выражение его лица не изменилось, оно осталось совершенно невозмутимым. Профессиональное качество копа – невозмутимость – успокаивает тех, кто в этом нуждается.

Грег.

Его имя всплыло в моей памяти, а вот как зовут его – нет, теперь мою – жену, я так и не смог вспомнить. Это ее первый муж, тот самый, который получил в собственном доме пулю в горло. Она его называла – хороший человек. Его душа должна была отправиться в место значительно более уютное, чем это. Но все равно оказалась здесь. Появилась тут ради меня.

Вещи, чувства, люди. Души. Может быть, они могут уходить и возвращаться чаще, чем мы думаем.

– Я знаю, кто вы, – сказал я.

Он кивнул. Доброжелательно и спокойно. Чисто по-мужски посылая мне отчетливый сигнал, что между нами – мир и не может быть никаких конфликтов из-за событий, случившихся не здесь.

– Было бы неплохо куда-нибудь сходить выпить, скажу я вам, – произнес он. – Однако я более чем уверен, что в этом округе «сухой закон». Да и вы временем не располагаете.

Черный пес выдернул голову из дыры в лобовом стекле и тут же вновь полез внутрь. Теперь в автомобиле находилась вся его морда вместе с ушами. Еще один толчок, и он практически весь заберется сюда. Более чем достаточно, чтобы достать меня.

– Вот, держите, – сказал Грег, – вам это нужно больше, чем мне.

С этими словами он полез в карман полицейской куртки и вытащил пистолет. Не свой служебный револьвер, а маленький полуавтоматический «браунинг».

Он качнул его на ладони, улыбнулся каким-то воспоминаниям.

А потом протянул пистолет мне. Моя рука ощутила неожиданную тяжесть настоящего оружия, намерение, воплощенное в металле.

– Мы называли его «На всякий случай», – добавил Грег.

Я чуть не сказал ему «спасибо», однако он слегка покачал головой, давая понять, что в этом нет необходимости. А потом в свою очередь сказал одними глазами:

«Знаю, ты тоже их любишь».

Грег открыл дверь машины и покинул ее. Волки замерли и уставились на него, провожая взглядами. И я тоже смотрел, как он неторопливой походкой уверенного в себе копа прошел к торговым зданиям, обогнул их и исчез.

Едва он скрылся из виду, чудовища вновь бросились в атаку.

Двое из них.

Коричневый проломил стекло двери и рухнул на заднее сиденье. Черный оборотень сунулся прямо на меня.

Осколки лобового стекла посыпались мне на колени, и в то же время я поднял «браунинг». Нападавшая тварь успела впиться клыками в кисть моей руки, державшей оружие. Однако мой указательный палец уже нажимал на спусковой крючок.

Пуля вырвала изрядный кусок из его спины. Существо разжало пасть, отшатнулось и посмотрело на меня так, будто все здесь происходящее было всего лишь игрой, поэтому оно не может поверить, что я так далеко зашел. С этим выражением в затухающих глазах черная туша рухнула на меня.

Я резко обернулся и выстрелил назад, не глядя.

Первая пуля прошла мимо коричневого хищника, но напугала его. И это дало мне шанс навести на него пистолет и следующим выстрелом размозжить ему череп.

Остался пятнистый волк.

Еще мгновение назад он стоял на багажнике и ломился в заднее стекло. А теперь его нигде не было видно.

Я на пару дюймов приоткрыл водительскую дверь. Выставил «браунинг», однако никто не бросился на мою руку. Может, первым выстрелом я промахнулся в одного волка, но попал в пятнистого? Вполне возможно, что он валяется за багажником, но я почему-то в этом сомневался. Этот пятнистый монстр производил впечатление более смышленого, чем его собратья. Скорее всего, он просто решил сменить тактику, когда увидел, что оружие с ними сделало.

Я рывком распахнул дверь. Держа пистолет в вытянутой руке, вылез наружу, осмотрел стоянку. Едва я опустил на землю левую ногу и оперся на нее, как меня от пятки до затылка пронзила такая резкая боль, что я чуть не упал. Однако боль так же стремительно прошла. Осталось только ноющее ощущение, с которым можно было смириться.

Я оставил за спиной «Краун Викторию» и направился прямиком к забору, где до всех этих событий обнаружил лаз. И непрестанно озирался, всматриваясь во все обломки и развалины, откуда могла бы выскочить затаившаяся тварь. И все-таки пропустил ее. Пятнистый волк напал сзади и оттуда, откуда я его не ждал. А когда заметил, было слишком поздно. Он бесшумно промчался от той груды металла, где я скрывался от тигра, а теперь прятался он, и бросился на меня.

Однако я устоял.

Мои ноги выдержали этот первый удар, и я даже не упал, когда он впился мне в штанину и потянул, собираясь повалить и забраться на меня. Вместо этого я выстрелил, не целясь, куда-то ему в бедро.

Зверь отпустил меня, отшатнулся. Я попятился назад, думая, что у меня есть время, но в следующую секунду он вновь бросился в атаку. При этом его раненая нога раскачивалась, словно подвешенная.

Я выстрелил.

Волк, шатаясь, сделал еще два шага ко мне, прежде чем упасть.

На автостоянке опять воцарилась тишина, которую нарушало только клацанье спускового механизма «браунинга», потому что я все нажимал и нажимал на крючок, пока не опомнился. Я швырнул пистолет в мертвого оборотня, повернулся, пролез через дыру в металлической сетке забора и пошел на юг, не оглядываясь.

 

Глава 41

Я ожидал, что выстрелы и волчьи завывания заставят обитателей Вудворда выбраться из своих нор, чтобы посмотреть, что творится по соседству. Но вместо этого улица практически совсем опустела, и движение на ней прекратилось. Вероятно, Детройт ПОСЛЕ жизни, как и обычный Детройт живых людей, в этом отношении похожи: если становишься свидетелем проблемы, то не звони 911, не беги смотреть, что происходит, а занимайся своими гребаными делами.

Только после того, как я миновал трассу I-94, на улицах мне снова начали попадаться люди. Большинство из них стояло на углах улиц в одежде с эмблемами «Детройт Пистонз» и «Львов», ожидая чего-то, что никогда не придет, чтобы отвезти их домой. Другие выглядели как туристы. Деревенские жители в цветных рубашках для гольфа и пестрых юбках. У одного я заметил на животе пояс для денег, другая, щурясь, рассматривала карту, которую почему-то держала вверх ногами.

Все они оказались тут, в этом районе города, потому что когда-то их привлек отрезок Вудворд-авеню с библиотекой «Ричард» на одной стороне и Институтом искусств напротив. Белые камни обоих сооружений были запачканы и заляпаны отпечатками ладоней, пятнами, мазками, полосами – не словами, не именами и не рисунками. Первоначальная окраска стен теперь даже не угадывалась из-за темно-коричневого цвета человеческих фекалий, которые неизвестные мастера граффити использовали для своей живописи.

«Вот и все, что осталось от высокого искусства этого города, – вспомнились мне слова отца, сказанные, когда мы ехали с ним в его офис. – Только моргни, и его уже нет».

Это было замечание, которое я тогда не понял, но сейчас стало ясно, что отец говорил не об учреждениях культуры, а о самом характере городе. Как жалко выглядит место, которому он посвятил всю свою жизнь, после десятилетий процветания и, казалось, безостановочного развития, насколько стремительно все это улетучилось! И все-таки Детройт оставался городом моторов даже после того, как моторы здесь перестали производить.

Туристы рассматривали меня примерно так же, как и все встреченные мною сегодня персонажи. Я чувствовал их интерес и ощущал, как он постепенно сменяется чем-то еще, чем-то таким, от чего исходил неуловимый, но явственный запах серы, запах преисподней. Как и раньше, я опустил глаза к земле, стараясь не смотреть на них, в надежде, что они дадут мне спокойно пройти.

Будь я в мире ЖИВЫХ людей, то можно было бы сказать, что близится вечер. Но здесь, где солнце никогда не показывается из-за сплошного одеяла облаков, невозможно по светилу определить время, потому что тени не удлиняются – они только густеют.

Башни центра «Ренессанс» еще отчетливее вырисовывались на фоне серого неба, и теперь на их облицовке были явственно заметны щербины в тех местах, где были выбиты окна. Перед ними, как всегда, сначала становились видны более старые офисные здания, построенные в стиле ар-деко 30-х годов XX века. Их коричневые стены казались пористыми, словно были сложены из мокрого песка. В надвигавшихся сумерках виднелись лохмотья звездно-полосатого флага, лениво колыхавшиеся над куполом Национального банка Детройта.

Я уже достаточно близко, чтобы видеть на востоке громаду бейсбольного стадиона. Световые мачты окружают стены, словно часовые.

Это вид с Альфред-стрит.

Дом все еще стоял на прежнем месте и, пожалуй, выглядел даже лучше, чем в нашем мире.

Здесь ему не требовались стальные балки, чтобы подпирать стены, и характерная башенка на углу здания еще не обрушилась, так что в сгущавшихся сумерках строению возвратилось все его былое великолепие. Поскольку все остальные особняки на несколько сот футов вокруг были разрушены до основания, он стоял в гордом одиночестве. И эта исключительность добавляла в его высокомерную архитектуру дополнительный оттенок, словно здание не желало, чтобы его окружали те, кто недостоин находиться в одной компании с ним.

Другим отличием от уже знакомого мне по той жизни дома было отсутствие досок, которыми в мире живых заколотили его двери и окна. Судя по всему, воздух и свет могли свободно проникать во все помещения, но оттуда, где я стоял и где следовало бы находиться тротуару, ничего не было видно внутри.

Помнится, в свой шестнадцатый день рождения, покидая автомобиль матери, я не испытывал колебаний, как сейчас. Правда, тогда меня переполняли эмоции. Эмоции Эш. Причем я их чувствовал очень отчетливо.

Сейчас – никаких ощущений. Ничего. Даже меньше, чем ничего. Такой опустошенности я не чувствовал с того момента, как оказался здесь. Возможно, я просто заметил, что становлюсь таким же, как все здешние обитатели, теряю себя тем больше, чем ближе подхожу к месту, где найду свою вечность. Которая, кстати, может находиться именно здесь.

Я вступил в коричневый полумрак передней прихожей. Пол там на этот раз был меньше завален мусором, лишь лежали повсюду горки пыли да скомканные клочки бумаги. Царила такая плотная тишина, что я попытался представить, что в ней что-то присутствует, возможно, пульсация крови в чьих-то венах, но покой лишь сильнее заявлял о себе.

– Ты здесь?

Мой голос прозвучал так, будто мне шестнадцать лет. Или еще меньше.

Не услышав никакого ответа, я направился к памятной мне дыре в полу. Там, где когда-то вели в подвал каменные ступени, теперь кто-то приставил деревянную лестницу. Но внизу было так темно, что я не смог рассмотреть, где она касается земли. Я поставил ногу на вторую перекладину. Когда не раздалось ни звука, приготовился спускаться и взялся за боковые брусья. Лестница протестующе заскрипела, но, похоже, держала. Я начал спускаться, погружаясь, словно в воду, в густеющую тьму.

Чтобы добраться до земли, понадобилось больше времени, чем я предполагал. Открытый прямоугольник вверху удалился и стал недосягаемым, а тусклый свет, лившийся оттуда, напоминал сияние огней на краю причала после того, как корабль вышел из акватории порта в открытое море.

Откровенно говоря, едва я оказался внизу, на полу подвала, мне отчаянно захотелось тут же лезть назад. И практически сразу меня стала бить такая дрожь, что даже не знаю, как мне удалось удержаться руками за дерево перекладин.

Потому что там было очень холодно.

И еще я ужасно боялся.

Когда глаза привыкли к темноте, я попытался рассмотреть пространство подвала, чтобы примерно предположить, где он заканчивается. В конце концов темные тени черноты стали проясняться, и я смог удалиться от лестницы, выставив перед собой руки. Сначала недалеко.

– Я знаю, ты здесь.

Это не было правдой. Но выглядело как некая провокация, которая могла бы выманить ее. Утверждение о том, что мне заранее известно, непременно вызвало бы у нее желание бросить вызов, оспорить мое превосходство.

– Я тебя больше не боюсь!

Это оказалось спусковым крючком. Звуки шаркающих ног по половицам у меня над головой. За ними долгое скрипение дерева по дереву.

Я повернулся как раз вовремя, чтобы заметить, как конец лестницы исчезает вверху через открытый люк подвала.

Я попытался вцепиться в нижние перекладины, подпрыгнул даже – все слишком поздно. Послышался стук лестницы, положенной на пол вверху.

Снова шарканье. Кто-то подошел к отверстию поближе. Одинокий силуэт человека, склонившегося над люком, чтобы рассмотреть меня.

Женщина.

«Я был прав, – мелькнула мысль. – Такие киски не стареют».

Я снова попытался подпрыгнуть. Вытянулся, насколько мог, руками стараясь ухватиться за края люка. Потом еще раз. Всякий раз мне не хватало доброго фута до цели.

И тут раздался голос Лайзы Гудэйл:

– Ты всегда был длинным. Но не настолько же!

Она подождала, пока я соберусь с силами. Я согнулся, уперся руками в колени, стараясь успокоиться. Она ожидает, когда я выпрямлюсь и стану прямо. По крайней мере, мне казалось, что она ждет именно этого. Оказалось – ошибка.

Снова шаги по половицам вверху. Новая фигура склонилась рядом с Лайзой.

– Мишель?

– Привет, Дэнни!

– Я думал… Я же тебя видел в школьном театре.

– Ну да. Но оказывается, спектакль все это время шел здесь.

Никто из них не шевелился. Они стояли и просто смотрели вниз, словно вежливо ожидали, когда я буду полностью готов к уже согласованным объяснениям и демонстрации доказательств.

– Вы не поворачивали назад в тот день. – До меня донесся мой собственный голос. Словно это говорил кто-то другой. – Вы не позвали меня отмечать ее день рожденья не потому, что беспокоились, куда она пропала. Вы знали!

– Не все было ложью, Дэнни, – сказала Мишель.

– Мы на самом деле не поехали за ней, – добавила Лайза.

– Сначала, – уточнила Мишель.

Я посмотрел по сторонам, оглянулся. Темнота подвала казалась такой, какой она должна быть на дне океана, давящей и холодной. Даже если я смогу пройти сквозь нее, выхода из этого склепа не найти.

И снова шаги вверху, у меня над головой. Третья фигура присоединилась к первым двум и полностью заслонила отверстие в подвал. Теперь виднелись только очертания трех женщин.

– Давно не виделись, Дэнни! – голос Вайноны.

– Дайте мне выбраться отсюда!

– Зачем? Я-то думала, что ты хотел узнать кое-что о своей сестре. Ну, вот – твое желание осуществилось.

Три подруги сгрудились у проема, словно желая согреться.

А я попытался задержать их, снова заговорив с ними.

– Тогда как… Расскажите, что здесь произошло.

– Ну, мы поехали назад, а она так и не оглянулась ни разу, – начала Мишель. – А когда мы завернули за угол, то увидели, как она зашла сюда. Мы подождали пять, может, десять минут, а потом тоже пробрались сюда вслед за ней.

– Она вас услыхала?

– Нет, мы старались быть потише, – отозвалась Лайза. – Мы вели себя тихонько, как мышки.

– Мышки в тапочках, – хихикнула Вайнона.

– А твоя сестра немного расстроилась, – добавила Вайнона.

– Из-за чего?

– Видишь ли, она никак не могла стоять прямо. Сломала лодыжку, представляешь? У нее ступня болталась и распухла, как футбольный мяч. Наверное, она провалилась в этот люк и упала как раз туда, где ты стоишь. И она, точь-в-точь как ты, старалась подпрыгнуть или найти выход из подвала.

– Вы помогли ей?

– Надо полагать, на этот вопрос ты и сам знаешь ответ, – сказала Лайза.

– Почему же вы не стали помогать?

– Были две причины, – снова заговорила Мишель. – Первая – это газ. Весь дом был им заполнен так, что тяжело было дышать.

– А еще тело, – продолжила Вайнона. – Тело Мэг. Она лежала у ног Эш. Вся изувеченная. Не обязательно получать отличные баллы за контрольные тесты, чтобы сложить все факты воедино.

– О господи! Боже мой!

– Дэнни, ты веришь во всю эту чушь? – раздался голос Лайзы. – Твоя сестра точно этим не заморачивалась.

– Неужели она убила Мэг Клеменс?

– Ну вот, видишь? – теперь говорит Мишель. – Ты пришел к такому же выводу, что и мы.

– Но как она это сделала?

– По моим предположениям, врезала ей по голове чем-то тяжелым, – поделилась со мной Лайза. – Так было неприятно…

– Но зачем? Зачем Эш убивать Мэг Клеменс?

– Кто ее знает. – Вайнона пожала плечами. – Поговаривали, что мистер Малво трахал их обеих. Может, она приревновала.

– Ага! А может, ей просто так захотелось, – хмыкнула Мишель.

– Ради собственного удовольствия, – добавила Лайза, а Вайнона ее поддержала:

– Можно и так сказать.

– Нет! Нет!

– Ну, если вдуматься, именно это она и сказала, – продолжила Лайза. – Она посмотрела вверх, увидела нас тут, мгновенно просчитала все дерьмо и завопила: «Нет!» Точно знала, что мы собираемся сделать, раньше, чем мы сами это узнали.

Я помолчал. Холод пробирал насквозь, и теперь было трудно даже просто произносить слова. Потом снова спросил:

– И что вы сделали?

Вайнона печально посмотрела вниз на меня. Ее взгляд выражал сожаление девочки-отличницы, которая все еще никак не может поверить, что другие люди могут быть такими тупыми.

– Мы положили этому конец, – пояснила она.

Если учесть все происходившее в мире живых, то Вайнона могла присоединиться к двум другим подругам не более двух дней назад. И все же теперь все трое стояли там, наверху, и казались сверхъестественно похожими, будто сестры. Глядя на них, легко было ошибиться. Легко было представить их безобидными, а усмешки на лицах принять за готовящуюся забавную проказу.

А потом я увидел, как они изменились. Резко.

Годы словно сдуло с их кожи порывом ветра, и тела стали прежними, будто время не касалось их. Было похоже, как если бы тысячи пластов незаметно отслаивались, пока не обнажится подлинная суть этих трех женщин. Сущность шестнадцатилетних школьниц.

– Которая из вас устроила пожар?

– Полагаю, можно сказать, что мы вместе его разожгли, – сказала Лайза.

– И она знала, что это вы? Эш видела, что это вы сделали?

– Мы все делали прямо перед ее охренительными глазками, – не стала она отпираться.

– Вот потому-то мы тут и оказались, – сказала Мишель, а Вайнона добавила:

– И потому мы никогда не покинем этот дом.

Я почти терял сознание. Что-то было такое в этом месте, что иссушило меня, лишило способности двигаться, говорить, даже думать. Я как-то загустевал, одновременно сливаясь с окружающей меня тьмой. Теряя собственное «я», я сам становился этим домом. По всей видимости, именно это случилось с той троицей наверху, с Бобом Малво, с моей мамой и со всеми, кто в этом ПОСЛЕ не может покинуть границы, в которых однажды оказался. И я тоже – мертвое дерево, посаженное в последнем подвале дома на Альфред-стрит.

Эш совсем не желала, чтобы я приходил сюда и расследовал, кто устроил пожар. Она хотела, чтобы я был тут, с нею.

– Вы убийцы, такие же, как она, – сказал я наконец.

– Мы думали, что сможем чему-то положить конец. Такой девчоночий «комитет бдительности». Подростки-мстители. Хотели защищать других, понимаешь? – Вайнона говорила, явно подсмеиваясь над своими тогдашними мыслями.

– Ее наказали за то, что она сотворила с Мэг.

– А еще за то, кем Эш была, – опять внесла уточнение Мишель. – Ты ведь знаешь об этом лучше кого бы то ни было, Дэнни. Ведь она тогда только начала. Убийца в шестнадцать лет. Она вышла на свою тропу.

– Как вы это сделали?

– Так она же сама собиралась спалить этот сарай, – торопливо начала объяснять Лайза, явно не желая никому уступать право рассказать эту часть истории. – Газ повсюду, помнишь, мы говорили? Это и был ее план. Уничтожить улики. И тело Мэг тоже. Господи! Да мало ли в Детройте пожаров, кто будет в этом сильно разбираться? Только пожар не должен был быть идеальным. Пожарным сюда добираться не меньше часа. И Эш все это знала.

– Как и мы, – подчеркнула Мишель.

– Как мы, – согласилась Лайза и продолжила: – Я посмотрела на Вайнону и Мишель, и, могу заверить, было видно, что они знали, что я собиралась сделать. Я могла поспорить, что они не стали бы меня останавливать и хранили бы все в тайне. Это было так же ясно, как если бы мы вслух обо всем договорились. Я в ту пору покуривала… «Ньюпорт» с ментолом, помнишь? Крутые такие сигареты. Мальчишки еще говорили, что они помогают сохранять свежим дыхание. Ну вот – а у меня была с собой зажигалка.

– Ой, Лайза тоже была вся такая крутая, круче «Ньюпорта». – Вайнона издала хорошо отрепетированный смешок – эта шутка явно часто повторялась в их кругу.

– Пх-х-х-х! – Мишель руками изобразила, как все вокруг рвануло и вспыхнуло.

– Эта сучка умерла, – подытожила Лайза, согласно кивнув.

– И вы все втроем тогда поехали в Вудворд, но не до зоопарка – слишком далеко, чтобы звонить оттуда, – догадался я. – Это заняло бы слишком много времени.

– Возможно, ты не так уж глуп, – хмыкнула Вайнона.

– Мы позвонили из Медицинского центра, – сказала Лайза.

– За мои двадцать пять пенсов, – сказала Мишель.

– Ты их потратила, чтобы позвонить мне.

– Чтобы выполнить приказ, – возразила Лайза.

– Какой приказ? О чем вы?

Пояснила мне Вайнона:

– Это было последнее, что она нам сказала из подвала. Единственное, что она сказала.

– Вызовите Дэнни! – перебила ее Мишель, причем голосом, который казался точной копией голоса Эш. – Позовите моего брата!

– Ну, не охренеть?! – всплеснула руками Лайза. – Не «Помогите!», не «Звоните 911!» Она просила позвать тебя!

Сначала меня сама мысль об этом совершенно выбила из колеи, и я не сразу заметил, что на меня сверху полилась жидкость. Такой небольшой водопад пролился из проема в полу прямо мне на голову. Бензин! Я посмотрел вверх и увидел, что Лайза поливает все вокруг из канистры.

– Эй, ты что делаешь? Зачем?!

– Затем, что ты, Дэнни, возвратился назад, – отозвалась Мишель, а Вайнона пояснила:

– Она нам сказала: если ты когда-нибудь придешь, мы должны задержать тебя здесь. Как если бы ты должен был здесь остаться. Только в прошлый раз ты сжульничал и сбежал. Но ты вернулся.

– Звучит так, словно Эш вам что-то сказала.

– А вот это она и сказала, – деловито отозвалась Лайза и поставила пустую канистру на пол.

– Вы не должны этого делать. Теперь вы свободны от нее!

– Свободны? Да здесь у нее власти над нами больше, чем когда мы были детьми. Она всегда была особенной! – Вайнона говорила снисходительно, словно объясняя что-то неразумному младенцу. – А тут ее исключительность, как бы это правильно выразиться…

– …Полностью реализовалась, – подсказала Мишель.

– Вот потому-то она и может передвигаться куда захочет. – Едва заговорив, я понял, что наконец уловил основной смысл всего, что касалось Эш. – Она странствует, в отличие от всех остальных. В отличие от вас. Она не проклятая. Она – демон!

– Я, допустим, в отношении ее никогда не использую это слово, – возразила Мишель.

– Что, впрочем, не означает, что ты ошибаешься, – сказала Вайнона.

– Да какая разница, кто она такая! – пожала плечами Лайза, полезла в карман и достала свою зажигалку. – Мы должны делать то, что должны.

Без всякой паузы она чиркнула кремнем – всего один раз – и бросила зажигалку вниз, к моим ногам.

 

Глава 42

Я отпрыгнул от падавшего огонька. Отскочил достаточно далеко, поэтому, когда зажигалка упала в лужицу горючего и оно вспыхнуло с таким звуком, словно хлопнула разворачиваемая простыня, я все-таки не вспыхнул вместе с ним.

Первые языки пламени столбом вознеслись к отверстию люка, лизнули его края и то, что поближе, и стремительно распространились по всему первому этажу, породив новый пожар. Но в то же время и внизу огонь расплескался в поисках того, чем бы поживиться, чтобы поддержать свое существование. Нашел кучу промасленных тряпок справа, несколько полуистлевших половых досок слева. И охватил все.

Из-за дыма я не видел трех девушек вверху, даже если они еще там оставались. Впрочем, что-то подсказывало мне, что их там уже нет. Обычный пожар в Детройте. Скорее всего, подружки уже стоят на улице и с тротуара наблюдают за горящим домом, как это обычно делают другие в ночь перед Хэллоуином. Наслаждаясь зрелищем разрушения, которое здесь люди описывают всегда одинаково.

Это дешевле, чем покупать билет в кино.

Вскоре жар заставил меня забиться поглубже в угол подвального помещения. Подвал, осветившийся красно-оранжевыми танцующими искрами, быстро заволокло черной пеленой. Дым забивался мне в горло, клубящийся и плотный, как вата.

Выхода отсюда не было, кроме того, что находился впереди и вверху. Отступать тоже некуда. За спиной я заметил только крохотное оконце между стропил, однако оно располагалось слишком высоко. Но даже если бы я смог до него достать, оно было слишком маленьким, чтобы удалось в него пролезть.

И тут из дыма мне навстречу выступила фигура.

Девушка.

Она пришла снова умереть со мной. Потому что мы близнецы.

Небольшие всполохи пламени осветили ее, не очень ярко, чтобы можно было рассмотреть ее лицо в подробностях, однако вполне достаточно, чтобы уже в следующую секунду понять – это не Эш. Это девушка, которую она убила. Мэг Клеменс. Куски земли с желтыми червячками корешков прилипли к ее футболке и спортивным шортам. Матовые, тусклые волосы, бледная, бескровная кожа, тонкая, как папиросная бумага.

Мертвец, восставший из мертвых.

Хотя это ведь не ее место! Как и Грег там, на автомобильной стоянке, она пришла сюда, чтобы помочь мне.

Она подняла руку, и у меня недостало сил сопротивляться ей, хотя я и не знал, что она собирается сделать – ударить меня или привлечь к себе. Я просто стоял и наблюдал за ней. А мертвая девушка вытянула руку и ткнула указательным пальцем куда-то мне за спину. Глаза ее были закрыты, она щурилась, словно от яркого солнца, но точно знала, где находится то самое оконце. Потому что указывала она именно на него.

– Я до него не достану, – произнес я и тут же болезненно закашлялся от рези в горле.

Не дожидаясь, пока я прокашляюсь, Мэг подошла ко мне, сложила руки лодочкой и покачала ими передо мной, давая понять, что попробует меня подсадить.

– Но я слишком тяжелый, – сказал я.

Давай, Дэнни! Торопись!

Это Мэг, но это не ее голос! Она его лишилась. Это ее душа, другого слова здесь не подобрать, дотянулась до меня. Девушка, которая любила писать заметки в школьную газету и петь на сцене, девчонка, одаренная множеством талантов, которые она, однако, старалась особенно не проявлять, чтобы не заставлять других, менее талантливых, испытывать чувство неполноценности. Мэг Клеменс страстно хотела просто жить. А потом она встретила Эшли Орчард и приняла приглашение прийти в заброшенный дом на Альфред-стрит – вполне мирное предложение пообщаться, решить вопросы, быть друзьями. Разве могла эта девушка предположить, что ее жизнь закончится в районе Детройта, где она до того дня вообще ни разу не бывала.

Давай же!

Я поставил ногу на ее сцепленные ладошки. Я еще не стал ей на руки всем своим весом, а колени Мэг уже подогнулись. Пальцы она, правда, не расцепила, но это произойдет сразу, как только я стану на нее обеими ногами, или в тот момент, когда ей придется приподнимать меня на фут-полтора, чтобы я смог уцепиться за край оконца.

И все-таки именно это она и сделала – не расцепила руки и продолжала держать меня.

Она подняла меня даже раньше, чем я сам приготовился к этому. Мощно вознесла, спасая от огня, не затронувшего меня, хотя первые языки пламени уже лизали мои ступни, а легкие обжигал раскаленный воздух пожара.

Мэг подсадила меня так, что моя голова оказалась вровень с окошком. Стекло в нем отсутствовало, хотя еще торчали несколько оранжевых осколков. Ну, что ж, может, тут и хватит места, чтобы в него протиснулись голова и плечи, но пространства все равно не хватит, чтобы руки смогли найти достаточный упор и я смог бы вылезти наружу.

Но я все-таки попытался. Всего лишь для того, чтобы убедиться в собственной правоте.

Я скреб ногтями по твердой поверхности земли на заднем дворе дома, но ничего не мог поделать. Голова находилась снаружи, ее окутывал ночной холод, но остальная часть меня висела вдоль стены в подвале.

А потом я заскользил вперед. Меня, словно поршень, выдавливали из подвального оконца. Мэг обеими руками схватила меня за ноги и принялась толкать, пока вся моя грудная клетка не оказалась на улице вместе с головой и руками. Наконец у меня появился рычаг для рук, чтобы пролезть целиком. И упасть на землю.

Я перевернулся на спину и посмотрел в черноту того, что при жизни назвал бы небом, но тут означало просто конец всего.

В доме визжало и хохотало пламя.

Оно пожирало дерево, обшивку фундамента, и это стремительное уничтожение строения казалось своеобразным выражением печали. Впрочем, если не поторопиться, здание скоро рухнет на меня. И все же сначала я подполз назад к окошку и заглянул в него. Мэг все еще была там. Пламя уже окутывало ее, словно ожидая разрешения продолжать свое дело. Мои глаза встретились с ее взглядом.

– Почему ты помогла мне? – спросил я, хотя собирался лишь поблагодарить ее.

Она и ты близнецы. Но она – не ты.

Пламя мгновенно поглотило ее, окружило, но Мэг осталась неподвижно стоять в центре него. Конус яркого, ослепительно-золотого света поднимался над ней.

Она – не ты…

Жар заставил меня отползти назад. А за мной потянулись щупальца огня, которые вырывались из оконца и плясали по земле, пока я пятился словно рак.

Я уже находился в сотне футов от стены, как вдруг наткнулся на невысокие развалины какой-то кирпичной стены. Это была часть конюшни, построенной здесь одновременно с домом, еще до эпохи автомобилей и сборочных конвейеров. Я смог, наконец, остановиться, прислонился к стене спиной и принялся смотреть, как огонь пожирает здание. Стирая память о Мэг и другие воспоминания, связанные с этими стенами. Казалось, само прошлое сгорало, превращаясь в ничто.

Где ты, сестра?

При жизни у Эш не было привязанностей, только желания. А любовь? Сама она была неспособна что-либо чувствовать и только от двух человек могла ожидать любви и нуждалась, чтобы они ее любили. У нее был я, родившийся с нею в один день. А второй отказался от нее.

Какое место для тебя запретно? Где находится та единственная дверь, которую ты больше всего хочешь отворить?

Огни бейсбольного стадиона продолжали гореть. Их яркий свет внезапно стер все, что еще мгновение назад виднелось на горизонте.

Кроме круглых башен.

Черных и массивных. На которых высоко горят две синие буквы. Словно призыв… Словно адрес… Подсказка для меня, где ее искать.

 

Глава 43

Когда я обошел дом и вышел на Альфред-стрит, там стояла небольшая толпа. Вайнону, Лайзу или Мишель среди зевак я не заметил, впрочем, и не особенно разглядывал лица, стараясь не отвлекать присутствующих от зрелища пожара.

Я не прошел и сотни ярдов, когда оглушительный грохот заставил меня обернуться лишь для того, чтобы увидеть, как горящий дом рухнул. В черное небо спиралью взметнулся целый вихрь ослепительно-ярких искр.

Когда я вновь вышел на Вудворд-авеню, меня вновь заколотило от холода, притом что нижняя часть тела горела от ожогов. Огни стадиона продолжали ярко сверкать, поэтому улицы и строения здесь, в сердце города, мерцали тусклым серебром, а тени от них на многие мили тянулись на запад.

Когда я пересек Фишер-фриуэй и вступил в собственно центр города, вокруг царила тишина, которая, наверное, бывает только глубоко под водой. Мертвый покой. Идти стало намного тяжелее, я словно продирался через что-то плотное. А может, это воздух сгустился и постепенно превращается в камень или лед.

Казалось, я ни за что не одолею эти тринадцать миль, отделяющие мою спальню в Ройял-Оук от места, где я сейчас находился. И все-таки я их прошел. Однако последняя миля, отделяющая меня от черных башен, будет совершенно иной. Расстояние до них представлялось непреодолимым не только из-за моих ран. Сам город станет помехой у меня на пути. Его сопротивление я уже ощущал, ступая на асфальт и чувствуя, как каждый шаг отдается болью у меня в ступнях, потому что земля словно цепляется за мои ноги.

Но я знал, что буду двигаться вперед ради тех, кто остался там, в мире живых, ради кого я сам появился здесь. Их любимые лица теперь всплыли у меня в сознании вместе с их именами.

Я дойду. Ради любви.

Любовь – это единственное, что было недоступно Эш. Но, когда дело касалось нашего отца, ее жажда привлечь его внимание по своей силе и глубине была чем-то сродни этому чувству. Эш никогда не придавала значения игре на сцене, балету, фортепиано и блестящим оценкам в табеле или разным другим вещам, в которых она без труда достигала успехов. Ей не доставляло никакого удовольствия выделяться среди всех, превосходить кого-то. И все-таки она выделялась и достигала успехов постоянно. Она все это делала для него. Чтобы он смог увидеть, как она великолепна, как превосходит всех окружающих. Но, в свою очередь, сама Эш могла ошибочно принять его удивление и восторг (чувства, понятные ей) за проявление любви и привязанности (чего она никогда не могла понять).

Чем сильнее старалась Эш для нашего отца, тем более он отдалялся от нее. Он раньше всех понял, кто она на самом деле. С первых мгновений ее жизни, после того как она чудесным образом возвратилась из предсмертного состояния и нянечка передала ему на руки дочку-малютку, а он посмотрел в ее голубые глазенки и ничего в них не увидел, ничего не почувствовал. Он распознал в ней пустоту, увидел, что ее либо придется принимать такой, какая она есть, либо, если это не удастся, – полностью отвергать.

Я все это знаю потому, что отец мне сам говорил об этом. В те годы, когда в нашем доме на Фарнум-авеню мы остались с ним только вдвоем, он, будто исповедуясь, признавался в том, что сразу понял, что отныне у него будет ребенок, с которым неизвестно, как обращаться.

«Ее следовало умертвить, Дэнни, – сидя как-то на кухне, сказал он, глядя в стену сухими, без слез глазами. – В будущем ей предстояло жить только для того, чтобы забирать жизни. Я видел это, когда менял ей подгузники, когда кормил фруктовым пюре или держал у себя на коленях. И я видел еще кое-что… Я понимал, что никогда не смогу сделать вид, будто я этого не знал с самого начала».

В ту пору я полагал, что Эш была только второй по значимости причиной, из-за которой отец старался поменьше бывать с семьей. Первой, мне думалось, была работа. Его постоянные задержки в офисе вполне объяснялись снижением продаж автомобилей, произведенных в Америке, что добавляло проблем служащим с верхних этажей, вроде моего отца. Прессинг на них усиливался, требовалось постоянно думать о снижении цен, о том, какие статьи расходов следует урезать, понимая при этом, что твоя собственная должность может оказаться в этом списке. И это не говоря уже о пьющей жене, трусливом сыне, кризисе среднего возраста и тому подобном. Однако ни одна из этих причин не могла заставить отца завести себе второй дом – настоящий дом, хоть и уединенный, – на сорок седьмом этаже штаб-квартиры «Дженерал Моторс» в центре «Ренессанс». Такой причиной была Эш.

И она знала это.

И именно туда я сейчас направлялся. Мой путь лежал к самой высокой башне с закопченными стеклами окон, к той самой, на которой горели две синие буквы, видимые всему потустороннему Детройту. Именно там моя сестра желала находиться больше всего. Не в рабочем кабинете моего отца, а вместе с ним. Хотела делить с ним его самые тайные помыслы. Быть дочерью, которую отец обнимает и считает своим партнером, а не старается вместо этого отдалиться. И, наконец, Эш желала, чтобы не только его жена, но и его дочь могла с гордостью называть свою фамилию.

Через пару кварталов Вудворд-авеню упиралась в полукружье парка «Гранд Серкус». Из окон высоток Бродерик-Тауэр и Кале открывались тысячи возможностей теперь уже с близкого расстояния рассмотреть меня. Одинокого путника, бредущего мимо клочков земли, где когда-то росли деревья, мимо фонтана Эдисона, теперь превратившегося в забитый всяким хламом кратер.

Световой поток.

Неестественно белый, неестественно электрический, он надвигался сзади со стороны парковки, расположенной на Бродвее. И летел на высоте тридцати футов над землей.

Дракон!

Это первое, что пришло на ум.

Воздушный зверь.

Через секунду яркий свет обрушился на меня, и я ослеп и замер на месте, как впадает в оцепенение какое-нибудь дикое животное, когда его на дороге освещают фары автомобиля.

Когда волна света схлынула, я увидел, что вслед за ней мчится череда более тусклых светлых квадратиков, что теперь уж скорее напоминает змею, чем дракона. Змею, проглотившую сотни людей, чьи лица сливаются в одну непрерывную полосу.

Монорельсовая дорога «Пипл мувер». В том, живом Детройте ее вагоны всегда безлюдны, здесь – они переполнены пассажирами.

Поезд скользнул к остановочной платформе «Гранд Серкус Парк», расположенной на пару этажей выше тротуара. Двери вагонов открылись.

Но никто не вышел на перрон. Поезд – это их место, их приговор. Он ездит по кругу до центра города, время от времени забирая новых пассажиров – я видел, как какая-то женщина бросила на платформу свои хозяйственные сумки и вошла в вагон. Однако никто не покидал этот поезд. Так и будет он курсировать по кругу, с течением времени набирая все новых и новых странников, и все теснее будет им ехать, все меньше будет оставаться воздуха, чтобы дышать.

Двери закрылись, и поезд тронулся. Повернул на юг к реке и через секунду исчез.

Я ожидал, что появление поезда привлечет других обитателей затемненных кварталов, однако улицы оставались пустынными. Однако чем дальше к югу, тем больше я был уверен, что за мной наблюдают. Многоэтажные административные здания, построенные более ста лет назад и некогда составлявшие предмет национальной гордости, теперь превратились в простые кирпичные раковины, склонявшиеся ко мне, когда я проходил мимо них. Казалось, они желали услышать, о чем я думаю.

И что бы они услышали, если бы смогли?

Я иду за тобой. И когда я тебя найду, тебе это не понравится.

Впрочем, это я всего лишь пытался убедить себя, подбодрить. Изгнать страх словами.

Но срабатывало это… Да никак не срабатывало!

На углу Вудворд и Гранд-Ривер я остановился перед выбитыми стеклами дома моды «Истерн Виг энд Хейр». Помню с тех пор, как был ребенком: гладкие пластиковые головы, расставленные в несколько ярусов на подставках, у всех волосы уложены по-разному – кудри, локоны, «конские хвосты» и высокие прически с начесом. Изредка, приходя сюда с матерью, я спрашивал: «Можно посмотрю на головы?» И она приводила меня к этим витринам, никогда не спрашивая, что меня в них заинтересовало. А если бы спросила, я бы ответил, что эти головы для меня похожи на Эш. Не по отдельности, а все вместе. Неподвижные изваяния, которым украшениями служат разные взгляды, настроения, призывы.

Головы по-прежнему были там, только парики серьезно поистрепались и запачкались, а то и вообще исчезли. А за подставками с головами я увидел четыре женских манекена, причем два из них – безрукие. Все белые. Алебастровый цвет вампиров.

Я пошел дальше.

И тут один из манекенов шевельнулся.

Я подумал, что это мне показалось, но когда оглянулся, то увидел, что теперь они все двигаются. И они совсем не манекены.

Их глаза следят за мной.

Я развернулся настолько стремительно, что едва не потерял равновесия, но смог все-таки устоять, а потом бросился бежать не раздумывая, надеясь, что мои ноги смогут вынести новый забег. Четверо непонятных созданий остались позади футах в двадцати.

Я срезал угол одного из кварталов и очутился на улице, идущей у дальней стены бейсбольного стадиона. Прожектора на осветительных мачтах все еще горели.

Если удастся туда пробраться, то там можно будет где-нибудь спрятаться.

Я нырнул в ближайшие ворота. Как заправский бегун по пересеченной местности, перепрыгнул через турникет, пробежал под аркой и выскочил на бетонированную площадку, откуда вниз уходили ряды кресел для зрителей. Некоторые места были заняты – теперь я это видел. На стадионе, рассчитанном на сорок тысяч человек, сейчас находилось всего несколько сотен зрителей, разбросанных по всем трибунам. И все наблюдали за событиями, разворачивавшимися на поле.

Мне пришлось пройти вперед и сесть на заднем ряду, чтобы лучше видеть.

Белая разметка баз и линии фола была едва заметна, так как заросла пыльной коричневой травой. Слегка различались остатки питчерской горки. Кружок изрытой земли, похожий на муравейник.

На поле шла игра. Но играли не в бейсбол.

Бегали люди. С первого взгляда их было не больше шести. Некоторые ранены, было видно, как они подволакивают сломанные ноги, зажимают руками отверстые раны. Пытаясь отыскать на открытом прямоугольнике поля место, где можно было бы спрятаться, они обегали тела тех, кто уже упал. Один из беглецов был разорван пополам так, что одна половина тела лежала с левой стороны дальнего поля, а другая половина вообще напротив.

Сначала я даже не понял, от кого они все убегают. Потом увидел…

Тигр с глазами, в которых полыхал красный огонь, вышел оттуда, где когда-то находилась домашняя база игроков. В несколько прыжков догнал жертву, босоногую женщину в тренировочном костюме. Вонзил клыки ей в горло, сломал шею и отшвырнул в сторону.

Некоторые зрители на трибунах зааплодировали. Редкие хлопки эхом разнеслись по стадиону, однако большинство по-прежнему спокойно сидело на своих местах. Теперь они наблюдали, как чудовище направилось к мужчине со сломанной ногой, который в эту минуту безнадежно и отчаянно пытался вскарабкаться на стену, ограждавшую игровую зону.

Я согнулся как можно сильнее и направился вдоль рядов кресел.

С поля послышался дикий крик.

И снова:

Хлоп-хлоп-хлоп…

На следующей трибуне я бросился бежать.

Но монстр все услышал. Оглянулся и увидел меня.

В несколько прыжков он пересек поле и достиг трибун. Запрыгнул едва ли не на самый верхний ряд кресел. Неровные поверхности, множество препятствий несколько задержали его, но не сильно. Он догонял меня слишком быстро.

Я спрыгнул на пандус, забежал под арку и, миновав ворота, выскочил на Мэдисон-стрит. Миновав ближайший дом, я оглянулся. Тигр как раз выскочил из арки ворот, заметил меня, присел и огромными прыжками бросился вдогонку.

Вверху снова появился мертвенный, ослепительно-яркий летящий свет. К станции «Бродвей» монорельсовой дороги приближался новый состав. Лестница, ведущая на платформу, была от меня ярдах в двадцати.

Я бросился к лестнице, одолел первый пролет, не чуя под собой ног. Второй пролет дался мне значительно тяжелее. Ноги как будто налились свинцом, пришлось хвататься за перила, чтобы руками втянуть наверх непослушное тело.

А вверху уже остановился пассажирский вагон. Двери, зашипев, открылись.

Эй, подождите меня!

Глаза, горящие адским пламенем, уже у подножия лестницы. Тигр с трудом втиснулся в лестничный проем и начал подниматься к платформе. Его чудовищные когти с омерзительным скрежетом царапали бетон ступеней, словно кто-то водил ножом по блюдцу.

Я выбежал на платформу. Зашипели тормоза, освобождая колесные пары от стальных колодок. Мертвецы, набившиеся в вагоны монорельсовой дороги, бесстрастно смотрели на меня. Наблюдали, как я отчаянно бросился к дверям поезда, которые в этот самый момент начали закрываться.

 

Глава 44

Мне удалось почти все.

Автоматические двери наполовину закрылись, когда я все-таки всунул между сходящимися половинками руку и ногу. Они сдавили мне плечо, спину, но в следующую секунду начали открываться. Я втиснулся в переполненный вагон.

Однако этой заминки хватило и тигру для того, чтобы выскочить из лестничного колодца.

Двери вагонов опять закрылись. Поезд начал трогаться, когда жуткая тварь заскользила когтями по бетону платформы. Могучая туша врезалась в корпус вагона. Возможно, тигр собирался запрыгнуть на крышу поезда, но тут же принял другое решение. Он стоял и смотрел, как поезд удаляется на юг, и в ярости хлестал себя хвостом по бокам.

Меня за дверным окном зверь заметил практически сразу. Его тело напряглось, задние лапы поджались. Огромная пасть разверзлась, и горячий алый язык лизнул белоснежные нижние клыки. Зверь направился к спуску с эстакады.

Он не считал себя побежденным. Он собирался преследовать поезд.

Вагоны слегка покачивались, набирая максимальную скорость.

Я мысленно подгонял состав:

«Ну, быстрей же, быстрее! Ты, кусок ржавого дерьма, ДАВАЙ ЖЕ!»

Впрочем, от моих заклинаний разгромленные автостоянки и разрушенные здания не сильно торопились убегать вдаль. К тому же внизу я, как ни старался, не мог разглядеть хищника с огненным взором.

Впервые с того момента, как я сел в вагон, мне пришло в голову оторваться от окна и посмотреть по сторонам. Я оглянулся и тут же встретился взглядом с глазами попутчиков. Со всеми глазами. Потому что все пассажиры, сколько их ни было в вагоне, смотрели только на меня.

Стоявший в конце вагона здоровенный парень в бандане, и притом безухий, начал протискиваться ко мне через толпу. Те, кто стояли поближе – молодая женщина в сломанных очках и подросток, одна половина тела которого была обожжена до черноты, – тоже напирали как следует. И их только в этом вагоне было не меньше сотни пассажиров. Все эти странники оказались в замкнутом пространстве своих повторяющихся сожалений. Они ездили по кругу через финансовый центр Детройта и не имели ничего, кроме этого маршрута, который и стал для них обителью в жизни ПОСЛЕ смерти. До тех пор, пока в вагон не заскочил я.

Я поспешно повернулся к ним спиной. Однако это не остановило никого. Они напирали с явным желанием раздавить меня своей массой, а я, вместо того чтобы выставить локти и попытаться сохранить для себя хоть какое-то пространство, позволил им наваливаться и сам изо всех сил прижался к ближайшим соседям.

Потому что поезд уже замедлял ход, подъезжая к станции «Гриктаун». Вот-вот должны были открыться двери. Будь я по-прежнему прижат к ним, меня просто выдавили бы наружу и назад уж точно не пустили бы.

Похоже, пассажиры сами не ожидали, что я добровольно отдамся в их распоряжение. Во всяком случае, они не стали хватать меня руками, а некоторые даже отшатнулись, будто я был разносчиком какой-то инфекции.

Двери открылись. Никто не вошел, никто не покинул вагонов. Двери закрылись.

И вот тогда-то безухий здоровяк наконец добрался до меня.

Начал он с того, что попытался выдавить мне глаза. Одной рукой он схватил меня за волосы, а другой накрыл мое лицо, орудуя при этом большим пальцем как долотом.

Мой крик отчаяния напугал их. Даже парень с банданой встряхнул головой от неожиданности. Не похоже, чтобы, имея только две дырки вместо ушей, он мог что-то услышать, однако мой голос явно до него долетел. Правда, нельзя сказать, чтобы это вызвало у него чувство жалости. Через секунду он снова принялся за меня. Его мозолистый палец снова застыл у меня перед лицом.

Но на этот раз я не дал ему схватить меня за волосы. Чтобы выместить досаду, он заехал мне по физиономии. И, похоже, это действительно несколько подняло ему настроение. Во всяком случае, на губах у него появилось нечто, отдаленно напоминающее улыбку.

Он нанес мне новый удар.

Я смог посмотреть в окно и заметил, что поезд поворачивает к станции «Центр «Ренессанс». Моя остановка.

Двери всего в четырех футах от меня. Но между ними и мной три шеренги пассажиров.

Я рассчитал все точно. Когда, пригнувшись и не обращая внимания на удары, я стал протискиваться к выходу, поезд начал замедлять ход. А уже возле самих дверей я оттолкнул ближайших попутчиков, те повалились назад на стоявших за ними мертвецов, и в результате для меня открылся путь к свободе.

Никто из них не закричал, не выругался и не произнес ни слова. Уже выскочив на платформу, я внезапно сообразил, что за все время, пока я находился в поезде, никто вообще не издал ни звука.

Кроме меня. Я кричал. Громко дышал и плевал кровью.

Собственно, это и все, что должно раздаваться в подобном месте.

Бетонный проход шириной с Вудворд-авеню ведет в главный атриум центра «Ренессанс». На стенах многометровые фотографии автомобилей «Дженерал Моторс» разных годов выпуска. «Форд Сиерра» возвышается над «Гранд Каньоном», «Корвет» несется через соляную равнину, из передних дверей «Кадиллака», стоящего на фоне какого-то гольф-клуба, вылезают роскошные загорелые пассажиры. И все картины вспороты, изрезаны, исколоты так, словно здесь бесновалось стадо обезьян, вооруженных ножами и вязальными спицами.

Я помню, каким было это место, когда оно олицетворяло собой будущее.

Во всяком случае, именно так его всегда называл отец, когда бы мы ни проезжали мимо. Так он говорил о башнях, когда показывал их редким гостям семьи, приезжавшим к нам в Детройт, либо если видел в заставках к экстренным выпускам новостей.

«Вот оно, наше будущее, вон там», – говорил он с оттенком горечи, словно вместе с гордостью приходило и понимание того, что лучше, чем сейчас, уже не будет. И его работодателю, и его городу, и этой «катящейся куда-то к черту» Америке просто некуда больше идти, и следует лишь отчетливо понимать, что у всех у них остается не так много времени.

Для меня центр «Ренессанс» тоже казался отражением будущего, пусть и в мультяшной версии, – цилиндрические зеркальные сооружения, наподобие космического корабля или бокала с шампанским, больше всего походили на кадр из мультсериала «Джетсоны». Конечно, все дело было в его внешнем виде. У меня теперешнего интерьер центра оставлял простое впечатление: слишком просторно, слишком тяжеловесно и чересчур легко поддается воздействию времени. Нечто, построенное с целью опередить свою эпоху, оказалось обречено стать монументом прошлому величию.

Через некоторое расстояние проход начал подниматься и переходить в атриум. Огромное открытое пространство, откуда сквозь выбитые окна на дальней стене открывался вид на реку, схваченную серым льдом. С того уровня, где я стоял, атриум резко уходил на сотню футов вниз к бетонному полу. Я осторожно заглянул вниз. Голова тут же закружилась, однако прежде, чем отступить назад, я все-таки увидел, что осталось от огромного макета, установленного в выставочном зале. Это был масштабный акт Детройта, выполненный из нераскрашенного металла. По кругу в его основании шла надпись: «ГОРОД СТАЛИ». Бейсбольный стадион размером с унитаз. Здания Даунтауна в рост человека.

Когда перед глазами перестали плыть радужные пятна, я стал думать, как пробраться наверх. Путь туда, кроме лестниц (если они еще где-то сохранились), оставался один: на противоположной стороне все семьдесят три этажа пронизывала белая колонна, игравшая роль элеваторной шахты для лифта.

Конечно, надежда на то, что лифт по-прежнему работает, невелика, но проверить стоит.

Мне потребовалась пара секунд, чтобы оценить, каким путем туда добираться – слева или справа. Одной из особенностей атриума центральной башни были ярусы прогулочных анфилад и балконов, кольцом опоясывающих центр здания, множество смотровых площадок, с которых, как предполагалось, работники и посетители смогут любоваться видом легковых и грузовых автомобилей, размещенных в выставочном зале внизу на специальных подиумах. Меня поразило, что некоторые из них все еще находились там. «Шевроле Вольт», покрытый пылью, будто мехом, стоял прямо под плакатом, гласившим: «КТО-ТО ДОЛЖЕН БЫТЬ ПЕРВЫМ». Справа, по ту сторону провала, в выставленном микроавтобусе даже сидели пассажиры. Целая семья. Отец за рулем, жена сидит с ним рядом, всматриваясь вдаль, а через открытую заднюю дверь видно, что на заднем сиденье сидят брат с сестрой и играют в какую-то безжизненную видеоигру. Более чем реалистичные восковые фигуры удивительно точно изображали смертельную скуку представителей среднего класса, совершающих свой бесконечный переезд по дороге без начала и конца.

Когда раздалось громовое рычание, они встрепенулись значительно быстрее, чем я.

Отец вцепился в рулевое колесо и начал нажимать на газ. Жена торопила его и хотя не переходила на крик, но по ее губам я видел, как она постоянно повторяет одно и то же: «Скорее, скорее!» Они действительно старались заставить двигаться железку, в которой сидели.

Когда тигр увидел меня, снова раздался его рев.

Он задержался у подножия того склона, по которому я только что поднялся наверх, примерно в ста футах от меня. Его бока вздымались после погони за поездом монорельсовой дороги. Хвост бешено мел пыль на полу.

На этот раз он не стал терять времени. Как, впрочем, и я.

Я побежал направо. Если успею добраться до микроавтобуса, то смогу закрыть все двери и забаррикадируюсь в «Додже Караван» вместе с этими перепуганными жителями Среднего Запада, которые, наверное, погибли в таком же автомобиле и теперь тут считают его своим загробным домом.

Правда, вряд ли это помешает бесноватому чудовищу разворотить крышу микроавтобуса и освежевать нас пятерых.

Не говоря уже о том, что я не успею даже добежать туда.

Монстр бросился мне наперерез. Я слышал, как его когти скрежещут по гладкой полированной поверхности каменного пола, когда он менял направление бега. Постепенно он отрезал мне все пути к бегству.

Между мной и микроавтобусом не было ни проходов, ни дверей. Единственная возможность ускользнуть – перепрыгнуть через парапет высотой примерно по грудь и попытаться приземлиться на пол внизу.

Я попытался закричать, однако холод не позволил сорваться с моих губ ни одному звуку. Здесь право голоса имел только тигр. Здесь, где было так близко до Реки, где так близок конец всего.

Вот почему, когда я почувствовал ЭТО, то ничего не сказал.

На бегу я попал в каверну тепла. Быстро и неожиданно, как бывает, когда плывешь в озере и твою кожу внезапно омывает поток теплой воды. Это меня остановило. Не странность этого тепла, а ощущение, с которым оно меня оставило. Это был целый вихрь эмоций, мыслей, чувств, не поддающихся пониманию и все-таки понятных. Это был знак живого человека.

Знак того, что сейчас здесь появилось то, чего мгновение назад не было. Не должно было быть… Кто-то, подобно мне, отправился сюда, чтобы помочь другим.

 

Глава 45

Между мною и тигром стоял мальчик.

Он стоял спиной к чудовищу, смотрел на меня, и в его взгляде я черпал новую силу, а он, видимо, то же самое искал в моих глазах. И находил.

Эдди.

Я вспомнил это имя не потому, что увидел его. Это была память о том, что мальчик значил в моей жизни, причем воспоминания имели отношение к чему-то иному, а не к личности как таковой. Скорее, вспоминалась та любовь, которую он излучал вокруг.

Я увидел мальчика и вспомнил, что значит быть живым.

Эдди понимал, что через секунду-другую тигр настигнет его. Знал, что хищник его видит и специально отклонился на шаг в сторону, чтобы сбить его с ног. Однако он не пошевелился. Он пришел сюда именно для этого. Эдди давал чудовищу возможность разорвать его, потому что таким образом я мог выиграть еще мгновение.

Эдди!

Я не смог бы громко выкрикнуть его имя, как бы широко ни открывал рот. Сейчас имело значение, насколько сильно я желаю, чтобы это имя прозвучало.

Он взобрался на край балюстрады. Тигра занесло влево, когда он резко изменил направление, чтобы схватить новую жертву. Огромные задние лапы поджались и с силой распрямившейся пружины взметнули вверх тело оскалившегося хищника. Его клыки уже почти вонзились в беззащитное тело…

Случившееся потом могло быть случайностью, которую невозможно предвидеть, но которая имела просто невообразимые последствия.

Если бы это было случайностью…

Сначала показалось, что Эдди просто поскользнулся, но в то же мгновение я понял, что он совершенно осознанно шагнул в пропасть атриума, как только кровожадная тварь бросилась на него. Его маленького веса хватило, чтобы тигр, уже сомкнувший на нем свои челюсти, не удержался и вывалился за ограждение балюстрады вслед за своей жертвой.

Какую-то долю мгновения мальчик и чудовище балансировали на краю. Тигр неуклюже пытался обрести равновесие и удержаться от неизбежного падения. Эдди был странно спокоен. Он развел в стороны руки и ноги, будто собирался броситься в воду с высокой горки.

А потом они упали.

Я бросился к краю, чтобы заглянуть за ограждение, но на это ушло несколько секунд. Кошмар замедленной реакции и оторопь оттянули во времени неизбежность стать свидетелем самого ужасного зрелища.

И когда я уже стоял на краю обрыва, понадобились еще мгновения, чтобы оценить все открывшееся моему взору там, далеко внизу, и сложить воедино все детали происшедшего.

Кровожадная тварь, у которой в глазах полыхало адское пламя, лежала там, на макете города. Тело тигра скрючилось так, будто внизу лежало два хищника один на другом. Правда, голова виднелась одна, и в ее открытых глазах уже не было никакого огня. Мертвый тигр. Но его убило не падение с высоты, его убил сам Детройт. Башни макета «ГОРОД СТАЛИ» прошли сквозь ребра грудной клетки зверя, торчали из его холки. Содержимое огромного черепа вывалилось на крохотные городские кварталы, когда сама голова раскололась, ударившись о миниатюрное офисное здание на Вудворд-авеню.

А вот Эдди нигде не было видно.

Естественно, не могло быть и речи о том, что он куда-то ушел после падения с такой высоты. Значит, единственное место, где он может быть, – это под тушей тигра. Раздавленный. А может, и нет. Стальные опоры, поддерживающие некоторые макеты, могли его защитить.

За микроавтобусом я заметил лестницу и бросился по ней вниз, перепрыгивая через четыре ступени и всякий раз, поворачивая на очередном пролете, ударяясь о стены. На нижнем уровне атриума я упал, споткнувшись о какую-то трубу, торчавшую из дыры в фундаменте, и мне показалось, что моя нога сломана. Не то чтобы я услышал хруст кости. Я вообще ничего не слышал, кроме собственного сердца, которое непрерывно взывало:

Эдди… Эдди… Эдди…

Внутренности тигра вывалились на макет Детройта, и теперь игрушечные улицы были залиты густо-алой кровью. Тварь, охотившаяся за мной, была настолько тяжелой, что при падении своим весом сломала множество сооружений, установленных на подиуме. Однако тигр не проломил основание макета, поэтому между ним и землей оставалось свободное пространство расстоянием около трех-четырех футов. Там Эдди мог лежать, если выжил. Или если не выжил.

Но оказалось, что его и там нет.

ДЗИНННЬ!

На другой стороне атриума, в одном из стеклянных лифтов, сейчас уже потерявшем все свои стекла, открылись дверцы. Внутри никого. Лифт ожидает меня.

Практически одновременно я сделал два вывода. И оба бесспорных.

Первое. Эш послала лифт за мной. И если я в него войду, он доставит меня к ней.

Второе. Я не могу покинуть это место, не разыскав сначала Эдди.

А затем последовал еще один вывод. Я был в нем уверен меньше, чем в первых двух, однако он представлялся мне тоже вполне убедительным.

Я никогда не найду Эдди, по крайней мере ЗДЕСЬ, на этой стороне смерти. Потому что если он покинул мир живых, то его место не здесь.

Если Эдди все же умер в бостонской больнице, то он должен попасть в другую реальность, в лучший день своей жизни, когда бы он его ни прожил. Возможно, мать будет раскачивать его на качелях на детской площадке в Марселласе. Может быть, он будет играть в футбол с отцом сразу после того, как тот вернется домой с работы в своей форме, с кожаной кобурой и блестящим жетоном. Словом, он должен оказаться в каком-то времени до встречи со мной. До того момента, когда в его жизнь вошел я, а следом за мной моя сестра Эш.

А значит, Эдди по собственной воле оказался тут.

Значит, он совершил все это ради меня.

Более не раздумывая, я направился к лифту и вошел в него.

 

Глава 46

Я поднял руку, чтобы нажать кнопку сорок второго этажа, но, как оказалось, в этом не было нужды. Двери лифта закрылись сами по себе, и он тронулся вверх, не дожидаясь от меня никаких указаний. Я бросил прощальный взгляд на тушу чудовища, которая уменьшалась по мере того, как лифт поднимался все выше. Его открытые, теперь безжизненные глаза превращались в темные пуговицы – адский огонь, полыхавший в них, погас. А сам монстр ушел куда-то дальше, в еще более страшный ад, где он снова сможет выйти на охоту. Где он будет пребывать вечно, только в еще более страшном обличье.

Лифт миновал крышу внутреннего двора, где развернулись все эти события, и меня буквально отбросило к стене потоком ледяного арктического воздуха. Далеко внизу открылся вид на серую, будто ружейный ствол, покрытую льдом реку. Поверхность ледяного панциря казалась забрызганной крошечными пятнами краски – коричневой, черной, белой. И я знал теперь, что пятна – это лица мертвых. Сквозь лед смотрели проклятые, которых настигло самое страшное проклятье.

Это навсегда, Тигренок…

Похоже, он знал… Мой отец пытался сказать мне то, что любой отец однажды пробует сообщить своим детям, не напугав их при этом, и поэтому заходит к предмету разговора издалека. Это была попытка донести до меня истину о том, что все имеет свой конец. Но, несмотря ни на что, это означает, что мы должны жить в полную силу, совершить все, что можем, пока мы живы. Наверное, папа хотел сказать: «Проживи свою жизнь не так, как я. Я хочу, чтобы ты прожил ее лучше и осознанней, чем я».

Мне казалось, что я не понимал, что он имел в виду, когда это говорил, хотя его слова я запомнил и постоянно держал в памяти.

Посередине проходит граница. Невидимая линия.

Мать оставила мне часы. Отец – головоломку из слов.

ДЗИНННЬ!

Двери лифта раздвинулись.

Из длинного коридора пахнуло застоявшимся ароматом чернил для принтеров и воздуха, пропущенного через кондиционеры. У меня на лбу выступила испарина – не от физического напряжения, но от нервного напряжения. Ковры словно пропитались тревогой, которую испытывали работавшие здесь люди, она осталась в плитах потолков и покрытии стен.

Едва я вышел из лифта, створки закрылись у меня за спиной. Но я даже не пошевелился, чтобы придержать их рукой. Потому что комната, куда я уже направился, находится именно здесь. Именно сейчас предстоит встреча с тем, чего нельзя измерить, оценить с точки зрения обычной логики.

Все здесь по-прежнему выглядело вполне обычно для офисного помещения: модульные столы, рабочие места офисных работников, где менеджеры и служащие администрации хлопотали над своими телефонами и компьютерами. Правда, создавалось ощущение, что все здесь было оставлено в результате поспешной эвакуации, а потом уже никто сюда не вернулся. На столах лежали бумаги, небрежно отодвинутые клавиатуры компьютеров, у дверей по-прежнему висели таблички с именами сотрудников, на тонких стенках офисных рабочих мест приколоты календари. И все абсолютно чистое, без пометок. Все выглядит так: те, кто когда-то приходил сюда каждый день, приготовились работать, однако потом следы их присутствия просто стерли начисто. Будто все они были призраками даже тогда, когда еще были живы.

Кабинет отца был вторым от конца коридора. Я это помнил, потому что первым был кабинет его босса. Правда, имени этого человека я никогда не знал, потому что отец его всегда называл исключительно «Хенли, этот сукин сын», хотя более двадцати лет они вместе выпивали, играли в гольф и работали.

В оба кабинета – отцовский и того самого Хенли – двери оказались закрыты. Причем только они.

Первой я толкнул дверь Хенли.

Там остались все его вещи. Овальный стол, фото с видом моста «Амбассадор», в этой реальности разрушенного, но ни одной личной фотографии, ничего, что указывало бы на личность хозяина кабинета. Когда-то на деревянных кронштейнах, прикрученных к стене, здесь хранилась бейсбольная бита с эмблемой «Детройтских тигров» и автографами всех игроков команды, завоевавшей титул чемпионов Восточного дивизиона в 1987 году. Теперь и она исчезла.

Внезапно я услышал голос Эш.

– Ну же, Дэнни! Ты заставляешь бедного папочку ждать!

Теперь он больше не звучал в моем сознании. Я отчетливо слышал, как она обращается ко мне через стену, находясь футах в шести от того места, где я стоял.

– Он у нас такой терпеливый, правда, папочка?

Следуя за голосом, я снова оказался в холле. Это не было моим решением, Эш с обычной для нее легкостью снова взяла ситуацию под контроль. Сказала мне взяться за дверную ручку, которая на самом деле была куском льда, и повернуть ее. Открыть стальную тяжелую дверь ударом плеча.

Адский холод.

Один шаг на ковер, лежащий на полу кабинета, и воздух вокруг сгустился и кристаллизовался так, что стало невозможно в нем двигаться. Все мышцы свело судорогой, ни одна, самая простая мысль больше не могла родиться в замороженном мозгу. Рассудок и тело отказались повиноваться.

В следующее мгновение я увидел отца.

Он сидел в кресле спиной к столу и смотрел в окно. Спинка кожаного кресла полностью закрывала отца, видны были только его голова с жидкими волосами и лиловые от мороза пальцы на подлокотниках.

Одна нога на дальнем берегу реки, другая – у тебя на горле.

– Папа?!

Вместо ответа он слегка пошевелился в своем кресле. Вернее, непроизвольно вздрогнул. В его движении что-то позволяло предположить, что это внешнее проявление непроизвольной борьбы за возможность быть услышанным, знак того, что какая-то часть его все еще чувствует и слышит происходящее вокруг.

– Продолжай, Дэнни. Уверена, папа хочет посмотреть тебе в глаза.

Эш прислонилась спиной к полке, на которой стояли папки со страховыми полисами. То, чем отец занимался при жизни, – служебные записки, в которых оценивались возможности различных двигателей, подголовников или ремней безопасности вызвать паралич, тяжкие увечья или даже смерть тех, кто пользовался автострадами. На сестре больше не осталось следов от ожогов. Теперь Эш была прекрасна, прекрасна до отвращения, ее голубые глаза сияли, а сама она излучала уверенность в себе и готовность радоваться жизни.

– Нет, серьезно. Продолжай…

И я продолжал. Боком обошел вокруг стола, повернувшись к ней спиной; затылком почувствовал ее зараженное дыхание, когда она подалась вперед и возбужденно выдохнула мне в шею. Я остановился возле отца.

– Дэнни, скажи «здравствуй».

– Привет, пап!

Он снова дернулся.

На его лице застыла гримаса отчаяния, глаза едва не вылезли из орбит, подбородок дрогнул. Отец знал, что я – рядом, и это доставляло ему еще больше страданий в дополнение к тому ужасу, который он уже здесь испытал. Еще больше мучений от того, что моя сестра уже сделала с ним.

– Ну, видишь? Посмотри, каким счастливым ты его сделал! – взвизгнула Эш, обогнув стол и прижимаясь ко мне. – Я не видела его таким возбужденным… да, пожалуй, целую вечность. Он просто сияет!

Она пальцем коснулась моей щеки и заставила меня посмотреть ей в лицо. Теперь стало заметно, что в уголках губ кожа у нее имеет багрово-синеватый оттенок, как у куска мяса, подвешенного в морозильной камере.

– Ты скучал по мне? – спросила она.

Развела руки в стороны. Подошла вплотную. Оплела меня ими.

Это было объятие, удушающее и темное, как почва, засыпающая тело, о котором все думают, что оно умерло, а оно еще живет. Объятие, от которого мой отец никогда не сможет освободиться. А теперь не смогу и я.

– Ты утопила ее…

Это было сказано даже не шепотом. Просто выдох. Но мои губы находились настолько близко к ее ушам, что Эш услышала. Ее тело напряглось и окаменело.

– Почему? – спросил я. – Она была нашей матерью.

– Ты знаешь, почему, – сказала Эш. – Она хотела спасти нам жизнь, а вместо этого показала нам Реку. И я прошла через нее, Дэнни. Я спасла тебя, но меня взяли вниз. У меня забрали душу.

Я уже находился на грани потери сознания, но сестра отпустила меня и добавила:

– А я забрала душу у нее.

Я попробовал отступить к двери, но не смог сделать и шага. Плотная стена, наполненная огромной невидимой энергией, останавливала меня всякий раз, едва я делал попытку пройти мимо Эш. Эта сила заставила меня замереть на месте, чтобы я мог целиком впитать то, чем стала моя сестра, по достоинству оценить, насколько полно ей удалось реализовать свою сущность, и восхититься совершенством, которого она достигла здесь, где был ее дом с самого момента нашего рождения.

– Эдди… – мне все-таки удалось произнести это имя.

– Извини, кто?

– Мальчик. Ты его привела сюда?

– А ты его видел? Если видел, то это он сам постарался. Я только забрала мальчишку от его нервной мамаши. Это была такая наживка, чтобы ты пошел искать меня. Мне наплевать, что с ним случилось потом.

– Он был тут.

– Плохой мальчик…

– Значит, он умер? Если я его видел…

Эш надула губки, изображая сочувствие. Потом мотнула головой, и золотистые волосы закрыли ей половину лица. Меня всегда поражало, что они у нее сияли даже без света.

– Я смотрю, ты беспокоишься, Дэнни, но довольно скоро это пройдет, – сказала она. – Ты забудешь. И ту дуру-коротышку, на которой женился, и ее выкормыша, мальчишку, которого собирался по собственной глупости назвать сыном. И тот нелепый отрезок времени, когда ты вообразил, что можешь быть свободным, – все это пройдет и забудется. Я тебе обещаю.

Она скользнула в сторону и встала около отца. Погладила его по голове наманикюренными пальцами.

– Ты станешь как папа, – ласково сказала она. – Последний из Орчардов воссоединится с семьей. И единственный, кто хотел меня увидеть.

Простое пребывание рядом с Эш лишало меня последнего дыхания жизни. Все, что я принес с собой в этот мир и что позволяло мне тут идти от одного места до другого, то неуловимое, что приводило в ярость мертвецов, когда они видели, или чувствовали, или слышали это, едва я проходил мимо них, – все это покидало меня. Скоро Эш похитит последние искры моей жизненной энергии и превратит меня в такого же человека, как тот, что сидит сейчас в кресле, заключенный в оболочку и погруженный в себя, испытывающий мучения, которым его подвергает изощренный ум моей сестры, но не имеющий даже возможности закричать.

Она всегда была особенной!

– А зачем ты убила Мэг Клеменс? – Я задал этот вопрос не столько для того, чтобы услышать ответ, сколько для того, чтобы выяснить, могу ли еще говорить. – Знаешь, она помогла мне, когда подружки, которые убили тебя, пытались прикончить и меня. Она помогла мне выбраться из того дома.

Эш сняла ладонь с отцовской головы, сжала ее в кулак, потом снова расслабилась. Но когда заговорила, ей не удалось скрыть раздражения, как она ни старалась.

– Добрая Мэг! Пусть ее душа гниет там, на небесах!

– Она не заслуживала смерти.

– Все умирают.

– Но не так.

– А ведь могли бы. – На ее лице появилась улыбка, отрепетированное изображение «очаровательного лица». Впрочем, оно быстро растаяло. Под глазами возникли круги цвета подгнившей банановой кожуры. – Просто никогда не знаешь, как умрешь, правда?

У меня перед глазами взорвалась тьма. Затем фейерверк радужных искр, который предшествует у меня падению в обморок. Я отшатнулся и, споткнувшись, нашел стену. Прислонил к ней голову и почувствовал, что тьма потихоньку рассеивается, хотя отдельные ее сегменты еще продолжали покачиваться передо мной, расплываясь и кружась, будто ячейки сот.

– Ну вот – тебе полегчало, – усмехнулась Эш.

Не проклятая.

– Почему папа здесь? – Я продолжал задавать вопросы, цепляясь за звуки своего голоса, как утопающий хватается за брошенную ему веревку. – Почему он в этом месте?

Демон.

– А ты еще не догадался? Не мог даже предположить?

Яркая вспышка перед глазами, стойкий вкус хлорки во рту и затрудненное глотание. Предвестники приступа головной боли. В жизни никогда ее не испытывал, но разговаривать с Эш, находиться с нею ЗДЕСЬ означало с каждой секундой приобретать все новые и новые болезни.

– Нет, – все же удалось мне выдавить.

– Он стал соучастником убийства. – Эш говорила снисходительно и с оттенком презрения. – Он знал самые ужасные вещи и позволял себе думать о них именно в этом кабинете. Смотрел в окно и сам себе рассказывал шепотом все тайны.

Это навсегда.

– Я не…

– Он следил за мной. За два дня до моего дня рождения… Нашего дня рождения. Когда Мэг пропала, он опасался, что я могу быть как-то в этом замешана, может, узнал что-то. Ну, вот, он тайком приехал к школе и увидел, как я после уроков села в машину мистера Малво, а потом ехал за нами всю дорогу до дома на Альфред-стрит. Когда мы вдвоем зашли в дом, папочка сидел за рулем и продолжал наблюдать. А через пару минут бедняга Дин выскочил на улицу, запрыгнул в свой автомобиль и умчался.

– Почему? Что произошло?

– Я показала ему Мэг. Показала мистеру Малво, что я для него единственная девушка. И он посмотрел вниз, в тот подвал, и увидел ее труп, и быстренько сообразил пару вещей. Первое: теперь главная я, а не он. И второе: он не сможет никому рассказать, потому что именно его, учителя, отправят за решетку, а не меня – не девочку, подружку Мэг.

– И ты осталась там одна.

– Ну да. Пока папа не пришел. Трусливый, ничтожный папуля. Подошел ко мне сзади на цыпочках и заглянул в подвал, совсем как Дин. Знаешь, было похоже, что он что-то подобное и ожидал увидеть, почти догадывался, что чем-то таким все и закончится. Он даже вроде как кивнул, помнишь, как он это делал? Вроде говорил «ладно, так тому и быть»? А потом развернулся и забавно так побежал к выходу, будто боялся блевануть на пол.

Было похоже, что Эш читает мои мысли, впрочем, в этом не было ничего нового. Отец, как и я, изо всех сил старался не показывать свою слабость.

– Так папа знал?

– Разве ты забыл, как он себя вел в то время? Какой он был странный и загадочный? Я пыталась с ним поговорить об этом, но он два дня только и отвечал: «Дай мне подумать, Эшли». А потом в ночь накануне моего дня рождения… Ой, нашего дня рождения – я снова ошиблась… Так вот, он открыл дверь в мою комнату и прошептал: «Давай завтра встретимся в том доме». Я услышала это и подумала, что он никогда бы мне этого не сказал. Я его дочь, и он имеет определенные обязанности передо мной, но и только. Такой он был человек, правильно? Забавно, но и приятно тоже, что, когда я убила Мэг, папа и я стали ближе друг другу, чем когда-либо.

Я попытался сплюнуть, но ничего не получилось. Губы пересохли, а моему желудку не от чего было избавляться. Во мне не осталось ничего, кроме вскипающей тошноты, которая порождала ноющую боль в груди.

– Получается, в день пожара ты не встречалась с Малво, – продолжал я. – Ты виделась с отцом.

– Такое замечательное шестнадцатилетие! Прекрасный день рождения! Я заслужила особенный праздник. Помнишь, ты подумал, что папа поехал на работу? Ну вот, а я попросила девчонок – Мишель, Лайзу и Вайнону, помнишь этих сучек? – поехать со мной. Пообещала им кое-что показать. Прикольчик такой… Сюрприз, одним словом. И они бы удивились, согласен? Если бы увидели Мэг. И когда увидели бы, как мой папочка прибирает дерьмо, которое оставила дочурка. И, что интересно, они бы тоже никогда никому ничего не сказали бы.

– Почему?

– Потому что я им так сказала.

Теперь у меня под ногами закачался пол. Не так, как в море качается палуба корабля. Пол наклонился как-то в одну сторону, и ноги изогнулись в коленях, словно я пытался пройти по батуту. Если забыть о том, что я никуда не шел, а стоял на месте.

– Ах, как все было бы забавно. – Эш продолжала рассказывать, явно наслаждаясь воспоминаниями. – Но потом девчонки струсили, и мне пришлось ехать дальше одной. Когда я добралась до дома на Альфред-стрит, папа уже был там. И весь дом провонял газом, потому что он отвернул в нем все краны. И он сказал мне то, что я уже и так знала: что он не собирается ни о чем сообщать в полицию, что он собирается помочь мне спрятать концы в воду. Ведь он мой отец! Ах, Дэнни, это было так здорово! Знаешь, ради такого стоило все это затевать. Однако потом он сказал то, чего я от него никак не ожидала. «Но этим все закончится, – сказал он, – после того, что случилось, ты для меня больше никто. Это последнее, что я сделаю, как отец. Отныне ты мне не дочь».

Эш засмеялась, и ее смех напоминал визг покрышек на сухом асфальте. Мгновения перед столкновением, когда уже невозможно ничего предпринять.

– Но ты бы никогда не дала ему уйти, – сказал я.

– Дэнни, ты умница!

– Что же ты с ним сделала?

– Я его поцеловала.

Эш отвернулась от меня и посмотрела в окно. Внимательно вгляделась в серый размытый горизонт, как будто надеялась там прочитать слова для ответа.

– Это был настоящий поцелуй. Взрослый… Поцелуй-призыв «трахни меня», поцелуй, означающий «все будет очень хорошо»… – Она продолжала не торопясь. – Одной рукой я начала расстегивать его ремень, а другую положила ему на спину. Я просто хотела его задержать там. Так что я дала ему знать, что он может делать со мной все, что захочет. Я все еще была его! Я хотела ему принадлежать. Мне даже говорить об этом не стоило, просто вот такой девушкой я была! Такой девушкой, которую хочет любой парень, потому что ты можешь с ним вытворять такое, чего никто ему больше не позволит.

Она опять повернулась ко мне. И густые облака в моем сознании и перед глазами сгустились еще больше. Я изо всех сил сопротивлялся затмению, стараясь сохранить в себе остатки света.

– А что он сделал?

– А он оттолкнул меня. – Эш подошла на шаг ко мне. – Он правильно понял, что я ему предлагала, и это внушило ему отвращение. Представляешь, я вызвала у него отвращение! Он схватил меня за плечи. Отшвырнул. Сильно. Я отступила, немножко потеряла равновесие. А потом упала. Провалилась в ту дыру, неудачно приземлилась, сломала лодыжку. Я закричала, позвала его, попросила, чтобы он меня вытащил оттуда. А он просто смотрел на меня сверху. Без злости. Это была ненависть, Дэнни. Ненависть – это ведь не чувство, это отсутствие всяких чувств. И именно это он ко мне испытывал – ему было на меня абсолютно наплевать.

Она подняла руки, собираясь снова обнять меня, чтобы завершить начатое. Начала медленно приближаться, заполняя собой все пространство комнаты, пока не осталось ничего, кроме нее.

– Он просто ушел, – сказала она. – Я предполагала, что он собирается найти где-нибудь лестницу или что-то такое. Я даже подумать не могла, что он оставит меня там умирать рядом с трупом, что он вообще позволит мне умереть. Впрочем, наверняка я и сейчас не знаю. Потому что потом там появились эти три грязные дырки и устроили пожар.

Отец снова дернулся в кресле. Его губы дрожали, однако с них не сорвалось ни звука. Он вцепился в подлокотники, словно пытаясь встать.

– И ты кричала, чтобы позвали меня, – напомнил я. – Не папу, не полицию. Меня.

– Потому что у меня был только ты, брат, – прошептала Эш. – Такой бесполезный, такой ненужный…

Я посмотрел ей в глаза, и моя сестра отшатнулась на дюйм. А потом положила пальцы мне на веки, закрывая их.

Тьма имеет вес. Это похоже на падение в воду в меховой куртке, джинсах и ботинках. Бесполезное барахтанье на поверхности только погружает тебя все глубже и глубже.

Однако внутри меня еще что-то оставалось.

Смутные образы из прошлого. Что-то обретенное, вселявшее надежду, а потом утраченное. Правда, я не могу ни увидеть это, ни даже вспомнить, как оно называется.

Пойдем, Дэнни…

Эш потянула меня вниз, туда, где вода отвердевала до крепости гранита. Туда, где она уже определила мне место.

Пойдем…

И я пошел.

Но не к ней, а в нее, в ее сущность…

То, что еще сохранялось в моем сознании, – то теплое, неназываемое и живое, – оно сказало мне открыть глаза. И когда я увидел свою сестру, то бросился на нее.

Словно пьяный, обхватил ее за талию. Пользуясь своим ростом, благодаря своим длинным ногам оторвал ее от пола, лишая равновесия. Отступил на шаг.

Что ты делаешь?

Я метался в обволакивавшем меня воздухе. Барахтался и погружался в темноту. Зажмуривался по той же самой причине, по которой закрывают глаза, плавая под водой. Всегда кажется, что там может оказаться что-то неожиданное, страшное и опасное. Только на этот раз я точно знал, что, если осмелюсь заглянуть в эту беспросветную тьму, то увижу только огромное Ничто и оно будет ужаснее любого существа, какое только можно вообразить.

Но я сражался с этим невообразимым. Разрывал ногтями тьму. Сопротивлялся.

Дэнни!

Боролся, потому что оставалось со мной еще что-то, и это не было моей сестрой. Оно не имело с ней ничего общего.

Взгляни на меня, брат.

Я зажмурился так, что у меня заболели глаза. И сквозь обволакивавшую сознание темноту вдруг вспыхнули две точки, словно вязальные спицы. Пара зондов, нащупывающих мозг. Забудь их… откажись от нее… Я пытался связать воедино то, неназываемое, что помнил всего мгновение назад.

Я думал об этом как о чем-то нематериальном. Но на самом деле все это имело свое название и свои особенности. Голоса, лица. То, как они говорят, смеются, их прикосновения.

Люди!

В прошлом были люди, и они по-прежнему есть, в настоящем. В особенности два человека. Призывают меня так же, как я взываю к ним. Некоторые называют это молитвой. И как в любой молитве, все сводится либо к просьбе, чтобы кто-то сразился за тебя, либо просьбе к самому себе продолжать сражаться.

Прекрати, Дэнни! Сейчас же остановись!

От голоса Эш в голове рождается жуткая боль. Вязальные спицы… Болезнь костного мозга, злокачественная, неизлечимая…

Нет, не это сейчас главное.

Сейчас важно не останавливаться. Важно как можно сильнее раствориться в сестре, глубже погрузиться в нее, дальше проникнуть в ее внутреннее пространство, взломать и разрушить ее границы.

Взгляни на МЕНЯ!

Шелест бьющегося стекла похож на шорох дождя. Ливень, что бьет по любой поверхности, настоящая симфония ударов.

Мы вывалились из окна кабинета. Кружась и сталкиваясь. Шум дождя сменился ревом свистящего в ушах воздуха.

ПОСМОТРИ!

И я посмотрел.

Моя сестра, мой близнец, падала быстрее, чем я, словно была тяжелее. Будто земля больше желала заполучить ее, чем меня.

Дэнни!

Тот же самый голос, та же самая мольба, как и тогда, когда я увидел ее в горящем здании.

НЕ ОСТАВЛЯЙ МЕНЯ ЗДЕСЬ!

И теперь, как и тогда, я попытался до нее дотянуться. Как и тогда, она оказалась слишком далеко внизу.

Я протягивал руки вниз к сестре, и она изо всех сил тянулась ко мне. Но хватали мы только пустоту.

Дэнни!

Они были похожи на звезды.

Эш, кружась, удалялась от меня, а за ней, далеко внизу, лед был похож на ночное небо, словно картечью пробитое пятнами света. Река, похожая на Млечный Путь, далекую звездную систему, материализовавшуюся из невообразимой дали.

Однако это не звезды. Это всего лишь лица мертвых. Становящиеся все заметнее по мере того, как мы падаем и приближаемся к ним. Они нас тоже видят. И скребут в нетерпении лед ногтями, потому что каждый из них отчаянно желает первым затащить нас к себе.

Они там не люди. Но и не призраки и не души. Это огромное собрание всех ужасов и страхов, которые они сотворили другим и самим себе, страхов безымянных и превращенных в абсолют. Бездонная река ужаса.

Лед стремительно колышется. Еще один вздох, и мы ударимся об него. И пробьем.

Я нашел взглядом лицо Эш и увидел, какую картину узрела она в то мгновение, когда родилась. Она напугала ее. Но даже теперь сестра сопротивлялась и изо всех сил старалась казаться дерзкой и даже невозмутимой.

Не оставляй!

Она это сделала ради меня.

Моя сестра предлагала утешение и поддержку. Когда мы были детьми, она успокаивала меня и гнала прочь кошмары от моей постели, даже если они ею же и были вызваны. Утешая меня, она обещала, что всегда будет рядом и, пока это так, бояться ничего не надо. А еще моя сестра говорила, что и в жизни и в смерти, и даже в тех местах, которых я еще не видел, но которые, она точно знает, ожидают нас, она никогда не оставит меня. И мы всегда будем вместе.