Когда папа выехал на улицу, я натянула бейсболку поглубже на лицо. Был час пик, и движение на дорогах затрудняли пробки. Толпы людей заполонили тротуары. Дети в школьных формах спешили с занятий домой. Офисные служащие торопились в бары, чтобы пропустить бокал-другой пива после работы… Они были так близко — всего в нескольких футах от меня, по другую сторону окна, и я сжалась, сползая вниз, на пол.

— Они слишком близко! — кричала я, пряча лицо в коленях. — Они могут меня увидеть!

— Не увидят, — успокаивала мама. — Все в порядке, Кэти.

Но ничто не могло заставить меня снова выпрямиться на сиденье. Все три часа я, съежившись, просидела внизу, на корточках, как испуганный зверек.

Когда мы наконец подъехали к дому, где я выросла, было уже темно. Однако я все еще была слишком напугана, чтобы вылезти из машины. Там снаружи кто-то мог поджидать меня с чашкой кислоты. Может, еще один дружок Дэнни, которому тот заплатил, чтобы наказать меня.

— Тут никого нет, — сказал папа, открывая дверцу.

Тяжело дыша от страха, я выскочила из машины и вбежала в дом так быстро, как только могли мои слабые ноги.

— Видишь? Вот ты и дома, жива и здорова, — улыбнулась мама, опуская на пол пакеты, до краев заполненные лекарствами, которые я должна была принимать. Потом я увидела плакат, повешенный Сьюзи на стену этим утром, до того, как она уехала на каникулы: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, КЭТИ!» Еще она оставила для меня полный набор дисков Алана Партриджа, а Пол написал мне письмо с картинками из мультфильмов, которые мы любили, — «Галактическая команда» и «Хи-Мен».

Я сидела на диване и с улыбкой читала его забавные воспоминания о наших детских играх. Как мы купали кукол Барби и героев «Звездных войн» в бассейне, который устроили в красном пластиковом ящике. Как сидели в ванной с фигурками из тех же «Звездных войн» и пластмассовым пупсом по имени Водолаз Дэн.

Помнишь, как мы мечтали ездить на велосипедах без маленьких вспомогательных колес? — писал брат. — А помнишь тот день, когда их сняли? Внезапно ты понимаешь, что едешь сам! У тебя получается! И то, что все предыдущие годы казалось невозможным, на самом деле вполне реально! Какое чувство! Я уверен, в будущем ты снова испытаешь его. Люблю тебя. Твой МакФлай.

— МакФлай! — захихикала я. Это из нашего любимого фильма «Назад в будущее». — Спасибо, Пол, — шепчу я.

В этот момент в гостиную вбежал Барклай. У меня сердце замерло. Я ждала, что он сейчас зарычит на меня, потому что шерсть на загривке у него встала дыбом. Но песик всего на мгновение замер, глядя на меня, а потом подбежал и прыгнул мне на колени.

— Барклай! — воскликнула я. — Ты узнал меня, да? Ах ты, умница!

Вместе с Барклаем, который следовал за мной по пятам, я бродила из комнаты в комнату. Ничего не изменилось — только все мои фотографии спрятали. Моя школьная фотка на каминной полке, снимок, где мы с бабушкой, профессиональный модельный снимок — все они исчезли. Когда я уехала из дома, Сьюзи перебралась в мою комнату, поэтому теперь я заняла ее старую спальню. Вскоре я поняла, что родители убрали оттуда и зеркала. Они, наверное, решили, что зеркало меня сильно расстроит.

Однако, несмотря на привычную обстановку в доме, я, как и в машине, не чувствовала себя в безопасности. И вскоре выдвинула родителям целый список требований.

— Никто не должен отвечать на телефонные звонки или открывать дверь, — приказала я. — Все окна должны быть все время закрыты. И свечи тоже не зажигать.

Я панически боялась огня, боялась ожогов. Каждый раз, когда звонил телефон, у меня душа уходила в пятки. Это напоминало мне о том, как Дэнни донимал меня звонками. Я боялась открыть дверь — за ней мог стоять Стефан.

Я плюхнулась на ковер, чтобы рассмотреть диски, которые купила для меня Сьюзи, и попыталась сосредоточиться на Стиве Кугане, глупом радиоведущем. Раньше я смеялась над его шутками до колик. Теперь они вызывали только жалкое подобие улыбки.

Словно почувствовав мое состояние, Барклай не спускал с меня глаз. Если я шла в туалет, он следовал за мной. А если начинала плакать, толкал меня своей маленькой, будто плюшевой, головой.

Я так давно не жила дома, странно было сюда возвратиться. Но я знала, что ни при каких условиях не смогу вернуться в квартиру на Голдерз-Грин. Думаю, стоило мне лишь увидеть входную дверь той квартиры, со мной случилась бы истерика. Кроме того, всем соседкам полицейские посоветовали переехать для их собственной безопасности — на случай, если Дэнни приготовил им какие-нибудь сюрпризы.

В тот вечер я поднялась по лестнице и легла на узкую кровать сестры в ее комнате с зелено-лиловыми стенами. Где-то в глубине души я была рада, что оказалась дома. И все же меня переполнял страх. Здесь было неспокойно — я не чувствовала себя в безопасности. А когда наконец задремала, мне снова приснился Дэнни. Он опять насиловал меня.

— Все в порядке, — успокаивала меня мама. — Это всего лишь сон. — Услышав мои крики, она прибежала и разбудила меня.

К утру нервы мои были напряжены до предела. Через каждые четыре часа я с трудом поднималась в комнату к родителям, чтобы они массировали мою кожу. В остальное время я почти не вставала с дивана. Когда местный полицейский постучал в дверь, меня охватила паника. Он что, пришел сообщить, что Дэнни на свободе?

— Все в порядке, золотко. Он просто хочет поговорить о системе безопасности дома, — сказала мама.

В воскресенье вечером настало время возвращаться в больницу. По крайней мере теперь было темно и меня никто не мог увидеть. Но в темноте таилось так много опасностей!

— Пожалуйста, замкните все двери, — напомнила я родителям. Потом наклонилась вперед, опустив голову на колени, и принялась считать минуты до того момента, когда мы снова окажемся в больнице. Только в палате я смогла вздохнуть спокойно. Я снова была в безопасности.

На следующий день состоялась очередная операция — девятая за эти шесть недель. С ягодицы срезали кусочек кожи и пересадили мне на ухо. Когда я отошла от наркоза, ужасно болела попа.

— Слава Богу, мистер Джавад ввел меня в кому после пересадки большого участка кожи. Я бы испытывала просто адские муки, ведь тот кусок кожи был намного больше. Это все-таки было правильное решение.

Вскоре меня пришел навестить мой друг-фотограф, Майкл, тот самый, с которым я обедала накануне нападения. Было горько осознавать, что он видит меня такой. Когда я встретилась с ним взглядом, его глаза наполнила печаль.

— Не могу поверить! Что они с тобой сделали… — покачал он головой.

— Я тоже.

— Если бы я не уехал в тот вечер после нашей встречи! Если бы был там, я бы смог защитить тебя! — воскликнул приятель с дрожью в голосе.

— Не нужно, Майкл. Они бы меня все равно достали. Их бы ничто не остановило, — ответила я.

Но это было не совсем верно. Один человек вполне мог помешать этому. Этот человек — я сама. Если бы я обратилась в полицию после изнасилования. Если бы добилась ареста Дэнни. И самое главное, если бы я не пошла с ним в эту гостиницу. Если бы только… Душу терзали сомнения, я раскаивалась, хотя и пыталась убедить себя, что ни в чем не виновата. Дэнни запугал меня, убедил, что если я скажу кому-нибудь об изнасиловании, то пострадают мои родные и друзья. Он загнал меня в угол, я совсем потерялась и не знала, что делать. В глубине души я понимала, что не виновата. И все больше ненавидела то, во что он меня превратил.

На следующий день мистер Джавад предложил мне встретиться с женщиной из благотворительной организации. Она специализировалась на маскирующей косметике и в тот день принимала в больнице. Я нехотя поплелась в ее маленькую комнатку. Никакая косметика не в силах помочь мне.

— Меня прислал мистер Джавад, — пробормотала я, заметив, как расширились ее глаза при виде моих ожогов.

— Здравствуй, дорогая, — с запинкой произнесла она. — Присядь-ка. Посмотрим, что мы можем сделать.

Я съежилась под ее внимательным, изучающим взглядом. Она сказала, что слишком рано накладывать основу на лицо, так как кожа еще не полностью зажила. Вместо этого женщина нанесла ее на мои покрытые шрамами руки. Пока она втирала тональный крем, из носа у меня закапало, забрызгав ноги. Она подала мне салфетки.

— Спасибо, — пробормотала я.

— Тебе, должно быть, скучно торчать в больнице? Может, начнешь учить какой-нибудь иностранный язык? Или почитаешь классику? Займешь себя чем-то.

— Я не могу читать из-за глаз. Если я долго напрягаю зрение, у меня перед глазами все плывет, — выдавила я, глядя в сторону. Я знала, что она старается подбодрить меня, но мне хотелось ударить ее.

— А ты слышала о шрифте Брайля? — спросила она, и я разрыдалась.

Конечно, я слышала, как называется система выпуклых точек, которые позволяют слепым читать. Но зачем говорить мне о том, что скоро я совсем ослепну? Как можно быть такой бесчувственной?!

Вернувшись в палату, я никак не могла успокоиться. Я проревела все время физиопроцедур и продолжала плакать после, когда мы с родителями ходили к окулисту. А потом вдруг взорвалась от ярости.

— Я больше не могу! — кричала я, швыряя на пол журналы и плюшевого Тигру. — Оставьте меня в покое!

Мама с папой беспомощно топтались рядом, не зная, что делать.

— Я сказала, оставьте меня в покое! Уходите! Я хочу побыть одна!

— Хорошо, дорогая, если ты хочешь… — согласилась мама, понимая, что так будет лучше. — Позвони, если мы понадобимся. Мы всегда рядом.

Они пошли в свой номер в гостинице при больнице, а я рыдала до тех пор, пока гнев не утих. Потом взяла телефон.

— Мам, прости, — всхлипывала я. — Я просто не могу с этим справиться. Я не знаю как. Просто все так наваливается, одно за другим…

— Я знаю, знаю. Успокойся, все в порядке.

На следующее утро меня выписали из больницы уже насовсем, хотя до окончания лечения было еще очень далеко. Мне предстояло много осмотров, консультаций, операций. Но пришла пора покинуть ожоговое отделение и начать новый этап на пути к выздоровлению.

— Ты добилась больших успехов, Кэти, — сказал мистер Джавад. — Впереди еще долгий путь. Но я всегда буду рядом. Звони в любое время. И я буду звонить тебе, узнавать, как идут дела.

— Спасибо! — Я крепко обняла его. Мистер Джавад — самый лучший человек из всех, кого я встречала. Он доказал мне, что не все мужчины плохие, не все такие, как Дэнни и Стефан. Вообще, персонал в этой больнице просто замечательный. Мой второй хирург, Изабель, похожая на принцессу Диану; медсестра Сьюзи с ее жизнерадостными веснушками и теплыми словами утешения; Элис, чьи молитвы успокаивали меня по ночам; ужасно серьезная палатная медсестра Глория, готовая защищать меня от всего мира: как-то она не пустила ко мне полицейского, потому что тот забыл свое удостоверение. Они работают через день и помогают людям вроде меня. Им не нужно ни славы, ни богатства, ни известности, единственный мотив для них — доброта души. И эти люди стали противоядием от той мерзости, что текла в венах Дэнни. Так же, как моя семья и мои друзья, эти люди были для меня светом во тьме. И когда я прощалась с ними, то ясно осознала, что не справилась бы без их помощи.

Поездка домой была такой же мучительной, как и в прошлый раз. Как только я оказалась дома, тут же снова заняла привычное место на диване.

Я замкнулась в себе, почти не двигалась, не спускала с колен Барклая. Лишь каждые четыре часа вставала, как зомби, только для того, чтобы пройти физиопроцедуры или сеанс массажа. Я не хотела ни с кем говорить, никого видеть. Компьютер вызывал у меня безотчетный ужас. Ведь именно с его помощью я познакомилась с Дэнни. И теперь безобидная машина в углу гостиной вдруг превратилась в притаившегося зловещего монстра, через которого Дэнни снова мог проникнуть в мою жизнь, добраться до меня.

Меня продолжали преследовать кошмары: то Стефан склонялся над моей кроватью со склянкой кислоты, то Дэнни снова наваливался на меня всей своей тяжестью… Дневные страхи были не многим легче. Я стала бояться обыденных вещей — кофейных чашек, например. Я не пила ничего горячего — из страха обжечься. И родителям не позволяла пить горячих напитков. Даже такая простая процедура, как принятие душа, превратилась в настоящее мучение. Вода, брызжущая в лицо, вызывала воспоминание о кислоте. Поэтому я не включала душ, просто обтирала себя влажной фланелевой тканью. Но и с этим у меня были проблемы. Мне казалось неприятным прикасаться к себе, к своей новой коже. Я была настолько противна себе, что не могла смотреть на свое тело.

Однако часами разглядывала в зеркале лицо. Сейчас оно выглядело еще хуже, чем в тот день, когда я впервые увидела его в больнице. Кроваво-красное, бугристое. Ожоги сморщивались и зарубцовывались по мере заживления. Я не могла отвести от них взгляд. И все глубже погружалась в отчаяние. Теперь я даже отдаленно не была похожа ни на кого в семье. И если каким-то чудом у меня появятся дети, с ними сходства у меня тоже не будет. И я никогда не узнаю, как бы старело мое лицо, как бы менялось с годами.

— Это часть процесса выздоровления. Просто не торопись, живи одним днем, — постоянно напоминала мне мама. Но я не могла поверить, что когда-нибудь что-то изменится к лучшему.

Дни тянулись бесконечной чередой. Я отмеряла время поездками то в ожоговый центр, то в глазную клинику. Путешествия на машине давались мне все так же трудно. И я категорически отказывалась выходить куда-либо еще.

Тем не менее проблеск надежды все-таки появился. Однажды я заметила, что у меня снова начали расти ресницы. Они были короткими, толстыми и негустыми, но они были! Это стало едва заметным знаком улучшения, и я была безумно счастлива. Может, в конце концов, все не так безнадежно… А потом, во время одного из моих визитов к окулисту мне сказали, что ресницы растут под неправильным углом внутрь и потому царапают глазное яблоко. Врач оттянула мне веки и выдернула все реснички, одну за другой. По сравнению с той болью, через которую мне уже пришлось пройти, эта была вполне терпимой. Но то, что она собой символизировала, рвало мне душу на части. Значит, я вовсе не шла на поправку. Мне никогда не выкарабкаться! Внешний вид не станет лучше. У меня вообще нет внешности. И чем скорее я с этим смирюсь, тем лучше.

Следующее неприятное открытие я сделала в ожоговом отделении, на перевязке. Медсестры меняли повязки у меня на ягодицах — там, где брали кожу, чтобы пересадить на лицо. Они проверяли, не попала ли в раны инфекция. Когда снимали пластырь, я взвизгнула от боли и опустила взгляд на свой лобок — впервые после изнасилования.

Господи! Какая я волосатая! — подумалось мне. — А ведь я была специалистом по бразильской эпиляции! Внезапно я вспомнила, как стояла полуобнаженной перед камерой, а стилистка присыпала мое тело блестящей пудрой. А теперь? Какой контраст! Меня окружают заботливые медсестры, меня, обезображенную, с зарослями на лобке и кожей, взятой с попы и пришитой к лицу. Я захихикала. Это был истерический смех, я никак не могла остановиться.

— Кэти, с тобой все в порядке? — встревожилась одна из медсестер. — Что случилось?

— Все это так… нелепо! Как такое вообще могло произойти?!

Спустя несколько дней я поехала в больницу Святого Георгия в южной части Лондона, чтобы сделать слепок лица. Он был нужен для изготовления первой маски из тех, что мне придется постоянно носить еще около двух лет, — в зависимости от того, как быстро я буду восстанавливаться.

— Мам, они что, мне все лицо гипсом зальют и оставят только соломинку, чтобы я дышала? — волновалась я по дороге. — Ты же знаешь, я не люблю, когда кто-нибудь прикасается к моему лицу.

К тому времени, как мы приехали туда, я накрутила себя до предела. Но специалистом по слепкам оказался невероятно приятный шотландец по имени Айан, который тотчас меня успокоил.

— Не волнуйся, мы просто нанесем тебе на лицо голубую мастику, а сверху наложим влажные бинты. Все это застынет, и у нас получится отпечаток твоего лица. Тогда мы сможем сделать маску. Это похоже на массаж! — широко улыбнулся он.

— Хорошо, — согласилась я, опускаясь в кресло.

Пока Айан наносил смесь на лицо, он без конца шутил и рассказывал всякие забавные истории.

— Как ощущения?

— Очень приятные. У меня постоянно горит лицо, а эта штука так приятно холодит кожу!

— Ага! Я же говорил! — произнес он с очаровательным шотландским акцентом.

Но несмотря на такие короткие приятные моменты, жизнь моя по-прежнему была беспрерывной борьбой. Когда я шла по больнице на один из миллиона осмотров, прохожие оборачивались, таращились, потрясенно разевали рты. Как в былые дни — только теперь я вызывала не восхищение или зависть, а ужас. Люди в ожоговом отделении привыкли к моему виду, но в любом другом месте я ощущала, как шок, вызываемый моими ранами, волнами расходится вокруг меня. Мужчины, женщины, дети показывали на меня пальцами и перешептывались. Если я заходила в лифт, то чувствовала, как люди вокруг меня начинают нервничать, словно мое уродство заразно и они тоже станут безобразными, если слегка заденут меня.

Я не злилась на них. Скорее, мне было их жаль, ведь им приходится смотреть на меня. Я была непередаваемо отвратительна — безобразная уродка, которая ни на что не годна. Им теперь, наверное, и есть не захочется, — думала я.

У меня самой рот потрясенно открывался, когда я случайно ловила свое отражение в зеркале или витрине. Куда же подевалась прежняя Кэти? — с тоской вопрошала я. — И что за существо заняло ее место?