Мы просидели в той тесной комнатке целый день — все ждали и ждали. Каждый раз, когда открывалась дверь, мы дергались от нетерпения, но напрасно. Почему они так долго заседают?

— Это плохой знак, — хмуро заметила я, вышагивая взад-вперед по комнате. — Если бы они мне поверили, то уже признали бы его виновным.

— Не обязательно. Принятие таких решений требует времени. Это значит, что они серьезно подошли к делу, — возразила мама.

Я взяла в руки какой-то журнал, потом разочарованно бросила его на место. Ну какое мне дело до того, кто из знаменитостей расстался или какая модель туфель на платформе опять входит в моду? Раньше подобные вопросы интересовали меня, однако теперь все это казалось поверхностным и неважным.

Я представляла себе, как Дэнни сидит в своей камере. Нервничает ли он? Боится? Надеюсь! — с горечью размышляла я. Но на самом деле так не думала. Он такой самоуверенный и высокомерный — наверное, полагает, что выйдет сухим из воды. И уже планирует, что будет делать, когда его отпустят. Сытный обед, приготовленный мамой, а потом — несколько стаканчиков в ближайшем баре, где дружки, поздравляя, будут хлопать его по спине. Молодчина! — Я будто вижу, как они смеются. — Эта сука не смогла победить тебя. Ты ей показал, Дэнни!

А что потом? Он запросто может поиздеваться над еще какой-то девушкой так же, как надо мной. А в следующий раз — даже пойти на убийство. Он будет считать себя безнаказанным, находящимся выше закона. Я содрогнулась.

Мы ждали долгих восемь часов. Потом, в пять вечера, к нам заглянул служащий суда.

— Есть новости? — спросила я, вскакивая. Он покачал головой и сказал, что присяжные перенесли заседание. Они все еще не вынесли приговор, поэтому нам придется вернуться завтра.

— О Боже! — простонала я и разрыдалась. Мама обняла меня.

Ночью я не сомкнула глаз. А на следующий день было еще хуже. Взвинченная до предела, я ни секунды не могла усидеть на месте. Я металась туда-сюда по маленькой комнатке, замирая каждый раз, когда слышала шаги за дверью. Сегодня должны вынести приговор. В любую секунду могли войти Уоррен или папа — и с радостной улыбкой объявить, что Дэнни признали виновным. Но минуты тянулись за минутами, а никто так и не приходил. Я постукивала ногой. Сжимала липкие ладони. Он точно уйдет от наказания, я знала это. Мне нужно немедленно уезжать — прямо сейчас мчаться домой, бросать вещи в чемодан, садиться на самолет, летящий в какую-нибудь далекую страну, где он меня никогда не найдет. И тем не менее весь остаток жизни придется в страхе оглядываться через плечо, с ужасом ожидая, что вот-вот появится Дэнни.

— Почему так долго? — спрашивала я через каждые три минуты. Но ответа ни у кого не было. С приближением пяти часов я испытала дежавю. Служащий с извиняющейся улыбкой сообщил, что присяжные разошлись. Нам нужно было вернуться на следующий день.

— Пойдем поедим чего-нибудь. — Мама взяла меня за руку и повела к машине. Но есть я не могла. Я едва находила в себе силы дышать. Почему присяжные не могут прийти к согласию? Неужели кто-то из них думает, что я лгу? Как можно смотреть на мое лицо и не верить в то, что Дэнни виновен? Неужели они не понимают, как это для меня важно?

На следующее утро мы снова сидели в комнате свидетелей. Она стала моей тюремной камерой, и я все гадала, сколько это будет продолжаться. Мой телефон постоянно звонил. Все интересовались, есть ли новости, хотели знать, как я себя чувствую.

— Стараюсь держаться, — лгала я в ответ, на самом деле пребывая на грани нервного срыва.

Когда папа с Уорреном наконец вошли, я могла лишь молча смотреть на них. Они улыбались. Значит ли это, что все хорошо?

— Итак, — начал Уоррен. Мне хотелось кинуться к нему, потрясти за плечи и крикнуть: Скорее! Просто скажи мне!

— Они не смогли договориться по поводу обвинения в изнасиловании. Присяжные не пришли к единому мнению, — произнес он. Я рухнула на стул, словно в меня выстрелили. Нет! Только не это! Пожалуйста!

— Но его признали виновным в преднамеренном нанесении тяжких телесных повреждений, — продолжал Уоррен, довольно улыбаясь. Я уронила голову на ладони, не чувствуя никакого облегчения — только сокрушительное разочарование и печаль. Присяжные решили, что я лгала, они не поверили мне.

— Но он же изнасиловал меня! Он изнасиловал меня! — рыдала я.

— Мы знаем, дорогая, — прошептала мама, глаза ее наполнились слезами.

— Я боролась за жизнь там, в номере отеля. Мне нужно было уговорить Дэнни не убивать меня. Приходилось подыскивать слова, чтобы предотвратить убийство. И ради чего? У меня такое ощущение, что меня снова изнасиловали! — гневно выпалила я, глядя на их озабоченные лица.

— Хорошо уже то, что его обвинили в нанесении тяжких телесных повреждений, — пытался успокоить меня папа. — Полиция хорошо поработала, им удалось установить связь между ним и Стефаном. Это было очень нелегко, и мы должны быть благодарны за это.

Я была «благодарна». Хотелось ворваться в зал суда, схватить присяжных за грудки и кричать: Вы хотите, чтобы такое случилось с кем-нибудь еще? Вы хотите, чтобы такое случилось с вашей дочерью?! Как вы могли ему поверить? Как вы могли усомниться в том, что он сотворил со мной в гостинице?

Меня охватило отчаяние. То изнасилование просто уничтожило меня. Оно было моей постыдной тайной. Было так мучительно сидеть перед всеми этими присяжными и описывать его отвратительные, унизительные подробности! Я пошла на это, а они не поверили. Сейчас мне хотелось просто исчезнуть. Хотелось умереть.

— Ничего, Кэти, — прошептала Сьюзи, сжимая мою руку.

— И что теперь будет? — донесся до меня озабоченный мамин голос.

— Ну, это решать Кэти. Если она захочет продолжать и уголовный суд согласится на повторное слушание дела, то оно состоится.

И мне придется проходить через это еще раз? Придется опять встречаться с Дэнни? И меня снова будут опрашивать? И снова не поверят? Но у меня нет другого выбора. Если уж я зашла так далеко, то теперь отступать поздно. Я не могу позволить ему одержать верх.

— Ты уже достаточно настрадалась, Кэти, — сказал папа, прижимая меня к себе. — Мне больно думать, что тебе придется снова пройти через это.

— Нет. Я не сдамся, — пробормотала я. — Я должна дойти до конца, и я это сделаю. Я не могу позволить ему уйти от наказания.

Дома я чисто механически продолжала делать все, как обычно. Ходила, дышала, разговаривала. Но внутри все умерло. Мы должны были ждать того момента, когда Дэнни будет осужден за нанесение тяжких телесных повреждений. А что, если в конце концов уголовный суд решит не передавать дело на повторное рассмотрение? Это будет еще хуже, чем снова оказаться в зале суда. Тогда Дэнни избежит наказания за то, что он со мной сделал, и у меня не будет шанса доказать, что я говорю правду.

Два дня я не могла думать ни о чем другом. А потом к нам приехал Уоррен.

— Дело решено отправить на повторное слушание. Правда, это произойдет не раньше чем через четыре-пять месяцев, — сообщил он.

Меня охватили противоречивые чувства: с одной стороны, облегчение, а с другой — гнев. Четыре или пять месяцев? Мне придется так долго ждать конца этого кошмара? Да что же это за общество у нас, если такой псих, как Дэнни, может вовсю издеваться над своей жертвой?! Что у нас за судебная система, если от нее страдает жертва преступления?! Где справедливость в этом обществе и в этой системе?!

Позже я часами читала в Интернете сообщения об этом заседании. Благодаря программе защиты свидетелей, мое имя нигде не упоминалось. Меня просто называли двадцатипятилетней моделью, жертвой без имени и лица — во всех смыслах.

Просматривая страницу за страницей, я вдруг отчетливо поняла, что прочитай я такие сообщения до нападения, то подумала бы: Бедняжка. Я, наверное, предпочла бы умереть, если бы такое случилось со мной! Тогда перспектива утратить красоту привела бы меня в ужас. Однако это все-таки случилось со мной, и я как-то приняла это.

Я щелкала мышкой, читая страницы отчетов о ходе следствия. Там был увеличенный снимок Дэнни. Его темные глаза вызывающе смотрели в камеру. Он словно хотел сказать: «Вам не удастся повесить это на меня!» Видела я и фото Стефана. Его щеки покрывали шрамы от ожогов кислотой.

Они оба выглядели так угрожающе! Я почувствовала, как во мне поднимается волна ненависти. Как вы могли сотворить со мной такое? — хотелось закричать прямо в экран. — Неужели у вас нет сердца?! Неужели вам все равно?!

Жизнь не остановилась только потому, что повторное судебное разбирательство было отложено на неопределенный срок. Следующие несколько недель я прилежно посещала больницу: мне снова расширяли пищевод и ноздри, снова подгоняли маску.

Мне вдруг пришло в голову, что я должна рассказать свою историю, чтобы помочь другим людям, пострадавшим от ожогов. Однако это значило, что придется отказаться от анонимности: весь мир увидит мое лицо, узнает, что со мной произошло. Изнасилование, стыд, боль… Мне было неприятно, когда на меня таращились прохожие на улице. Так как же я справлюсь с такой оглаской? Кроме того, появится риск, что моя история привлечет психически неуравновешенных людей, вызвав у них непредсказуемую реакцию. А что, если, из-за того, что моя история станет достоянием общественности, мне будет угрожать опасность? Но, с другой стороны, методы, которые применялись для моего лечения, настолько новаторские! Я была уверена, моя история даст надежду другим. И если она получит огласку, то люди перестанут наконец задавать бесконечные вопросы. И может быть — может быть, — я перестану стыдиться.

Во время одной из встреч с доктором Джавадом я рассказала ему о своей задумке. Он предложил мне помощь. У его друга были знакомые-журналисты. Я тотчас согласилась договориться с ними о встрече.

Через несколько недель мы с мамой отправились на встречу с журналистами в небольшой ресторанчик в Челси, в южной части Лондона. В тот день я надела юбку-карандаш, туфли на высоких каблуках, блестящий золотистый джемпер… и, конечно, маску. Рассматривая свое отражение в зеркале, я почувствовала привычную горечь и тоску по прежней внешности. Журналисты, вероятно, ужаснутся при виде меня, как и все остальные. Однако я вошла в зал с высоко поднятой головой и улыбкой ответила на их теплые приветствия.

Они сообщили, что уже успели запустить несколько пробных статей, чтобы посмотреть, вызовет ли какой-нибудь интерес создание документального фильма обо мне. Мне не верилось, что такое возможно. Кому есть до этого дело? Кому будет интересно узнать о таком уроде, как я?

Через несколько дней была назначена дата повторного слушания дела — 4 марта 2009 года. Оставалось всего четыре месяца, но эта дата казалась мне крошечной точкой на горизонте. Я понимала, что нужно на время отодвинуть все мысли о предстоящем суде, иначе паника просто убьет меня.

К счастью, моя голова была занята предстоящей поездкой во Францию. Трастовая медицинская компания согласилась финансировать мое лечение там, а благотворительная организация «Фонд Дэна», созданная, чтобы помогать пострадавшим от ожогов, оплатила мои перелеты. Поэтому 23 ноября 2008 года мы с мамой и папой полетели в Монпелье на первый курс лечения.

Полет был таким же тяжелым, как и в прошлый раз, но, как только мы прибыли в клинику в Ламалу, я вздохнула с облегчением. Здесь, в ожоговом центре, я была в большей безопасности, чем дома. Здесь Дэнни до меня не добраться.

Медсестра провела нас в мою комнату с прилегающей ванной. Из окна открывался чудесный вид на горы. Чуть позже мы снова пошли на прием к доктору Фрассону. Он вручил нам расписание процедур, которые мне предстояло проходить. Все это звучало многообещающе. Я была уверена, что они помогут мне. Поэтому, когда родители прощались со мной перед возвращением в Британию, я не очень расстроилась.

— Ты точно не хочешь, чтобы мы остались? — спросила мама, и я покачала головой.

— Точно. Я уже говорила, мне хочется пройти через все это самостоятельно, — с улыбкой ответила я, хотя при мысли о том, что домой придется возвращаться одной, у меня от страха все кишки скручивало.

— Ну, тогда увидимся через четыре дня, — сказал папа. — Я горжусь тобой!

Здесь почти никто не говорил по-английски, но я не чувствовала себя иностранкой — из-за того, что вокруг было множество пострадавших от ожогов.

В первое утро я столкнулась с парнем моего возраста, с почти такими же повреждениями, как у меня. Он посмотрел на меня, показал на мою маску и улыбнулся.

— Я тоже такую ношу, — сказал парень с французским акцентом. На какую-то долю секунды я похолодела от ужаса. Он может пойти за мной в комнату и напасть на меня. Я потрясла головой, отгоняя неприятную мысль. Это просто безотчетный, иррациональный страх, — сказала я себе. — Со мной не случится ничего плохого.

В этот момент одна из медсестер позвала меня, чтобы сфотографировать мои шрамы. Когда я услышала щелчки фотоаппарата, на меня нахлынула тоска по прежней жизни. Раньше люди фотографировали меня, потому что я была красивой, мной любовались, восхищались. А теперь я безобразное обожженное создание, вызывающее жалость или отвращение.

Не нужно так думать, Кэти, — оборвала я поток жалости к себе. — Не унывай, выше нос — или что там у тебя от него осталось!

И мое лечение началось. Медики использовали эндермологический аппарат: им двигали по коже, и он разрушал коллоидную ткань рубцов и шрамов, улучшая текстуру кожи, ее эластичность и цвет. Кроме того, использовали ультразвуковую технику. Аппарат был похож на фен. С его помощью врачи выравнивали контуры моего лица и тела. Я ходила на глубокий массаж рук, груди и лица, а также на групповые занятия по тренировке лицевых мышц для восстановления мимики. Кроме того, я проходила гидротерапевтические процедуры, во время которых струи воды под высоким давлением разбивали мне рубцовую ткань.

Все это время я думала о том, как мне повезло приехать сюда, во Францию. Если бы такой центр реабилитации создали и в Великобритании! Там бы могли помочь и другим пострадавшим от ожогов.

Чтобы улучшить физическую форму, я посещала спортзал — впервые со времени нападения. Я уже не была такой истощенной, как до внедрения трубки в желудок, но состояние по-прежнему, мягко говоря, оставляло желать лучшего.

Взобравшись на беговую дорожку, я вспомнила те дни, когда по полчаса разминалась на ней, даже не вспотев. А теперь уже через четыре минуты тело налилось свинцом, и я запыхтела, как двухсоткилограммовый толстяк. Сдавшись, я сползла с дорожки и расплакалась. Мне всего двадцать пять, а у меня тело столетней старухи. Я тощая, как щепка. И в ближайшее время вряд ли смогу приобрести былую форму.

Все процедуры были просто замечательными. Но одна из них чуть не до смерти напугала меня. Когда я, раздевшись до нижнего белья, легла на кровать, вошла женщина-врач. В руках у нее был баллончик, похожий на флакон лака для волос. Она начала распылять какое-то жидкое лекарство на мои руки, грудь, шею и лицо.

— Вы должны лежать неподвижно в течение четырех минут, — сказала она и вышла из кабинки.

Я лежала, не двигаясь, застыв от страха. Жидкость стекала с тела точно так же, как кислота, тогда, на Голдерз-Грин. Внезапно я снова оказалась там, в маленьком кафе, и смертоносная жидкость стекала мне на грудь, бежала по бедрам. Я беззвучно плакала, стараясь сдержать рвущийся из груди крик. Но тут в голове послышался спокойный голос Лизы: «Не паникуй, постарайся оценить ситуацию». Я в клинике, во Франции. Я в безопасности. Та женщина просто пытается мне помочь. Жидкость по-прежнему растекалась по телу, а я все сражалась с собой, стараясь контролировать свои чувства. Хоть и медленно, но паника утихла, и меня вдруг охватила бурная радость.

Я должна держаться! — думала я. — Надо смириться с тем, что такие приступы будут случаться, и напоминать себе, что я смогу через это пройти. Я ВЫЖИВШАЯ, а не жертва — и не имею право об этом забывать.

К концу четвертого дня я уже и сама замечала улучшения в своей внешности. Шрамы под маской были уже не такими красными и страшными, как раньше, а резиновый загубник помог выровнять улыбку. Глядя в зеркало, я чувствовала комок в горле — но это была не грусть, ставшая уже привычной. Я ощущала себя счастливой, потому что наконец могла заметить на этом изувеченном лице отдаленное сходство с собой прежней. Конечно, та широкая улыбка, которую я видела на старых фотографиях, не вернулась. Но я видела ее тень, и это наполняло сердце радостью. Ощущение счастья не покидало меня и во время полета домой. В аэропорту меня встречали родители и сестра.

— Прекрасно выглядишь! — обняла меня Сьюзи. — И это только за четыре дня! Представляешь, как ты будешь выглядеть после всех курсов лечения?

— И не говори! — улыбнулась я. — Я уже с нетерпением жду будущей недели, когда снова полечу туда.

Но через несколько дней, после очередного расширения гортани, у меня вдруг появилось странное ощущение: какое-то покалывание в голове. И еще казалось, что меня наполняет воздух. А когда мама повела меня в спальню для массажа, ей показалось, что моя кожа словно раздувается.

— Такой странный хруст, когда я прикасаюсь к телу! — нахмурилась она.

Прошло несколько часов. Боль становилась все сильнее. Мама набрала номер больницы, и нам велели срочно приезжать.

Мы уже мчались туда, когда нам перезвонил врач. Он спросил, вызывали ли мы «скорую».

— Нет, едем на своей машине, — сообщила мама. — А что, нужно было вызывать?

— Просто приезжайте как можно скорее, — ответили ей, и я заметила, как она испугалась.

Когда мы приехали в больницу, меня немедленно подключили к кардиомонитору. Врач обнаружил, что у меня послеоперационная эмфизема. Гортань порвалась и пропускала воздух в прилегающие ткани, отчего повышалось давление на внутренние органы.

— Мам, мне так больно, — простонала я, когда меня привезли в палату с четырьмя кроватями. На одной из них лежал мужчина. Он все время что-то кричал и издавал странные звуки. Но мне было настолько больно, что я не могла мыслить рационально. Он собирается на меня напасть?

— Мне страшно, — всхлипывала я, чувствуя, как мной овладевает паника.

Мама обхватила мою голову.

— Все в порядке, он не причинит тебе вреда, — сказала она.

Позже меня перевели в мою палату. Но страх не прошел. Я чувствовала невыносимую слабость, как в те ужасные первые месяцы после нападения.

На следующий день меня отвезли на рентген и на срез КТ. Но я уже почти ничего не соображала.

— Будем надеяться, что разрыв заживет самостоятельно и организм впитает попавший внутрь воздух, — будто издалека доносился до меня голос врача. Я лежала на кровати и плакала — не было сил даже на разговоры. Почему это со мной происходит? После всего, через что мне уже пришлось пройти! Сколько мне еще терпеть эти муки? Неужели я умру?