Адам проверил багаж и уже отошел в сторону, как вдруг вспомнил, что телефон остался в чемодане. Он уложил его туда накануне ночью, чтобы не забыть, когда на рассвете будет выписываться из отеля, а потом это вылетело у него из головы. Он с жалким видом проводил взглядом чемодан, быстро ускользающий от него на транспортной ленте в чрево аэропорта. Женщина за стойкой регистрации заверила его, что до приземления в Мельбурне забрать чемодан невозможно. Предстояло пережить длительный полет без телефона. Чтобы чем-то заняться, Адам купил в киоске журнал «GQ» и поднялся по трапу на транзитный рейс до Бали.

В Бали пересадочный рейс задерживался на пять часов. Адаму не верилось, что такое вообще бывает. Терпеливо ждать в аэропорту он не хотел. В Денпасаре Адам взял такси и поехал на Кута-Бич. Там он отыскал бар. Быстро заказав водку с содовой, он выпил, заказал повторить… выпил… Он уже принялся за третью, когда двое молодых людей в плавках-бикини и в майках с изображением австралийского флага зашли в бар со стороны пляжа, в шутку толкая друг друга, и уселись рядом с ним за барной стойкой.

– Купи нам пива! – сказал один из них своему товарищу.

– Отвали. Какого черта сам не платишь?

– Ну, блин! Я на мели. Не будь таким поганым жидом.

– Извините, – обратился к ним Адам, прежде чем успел подумать, что делает, – не хочу вам мешать, но какого хрена вы сейчас сказали?

После того как Адама выкинули из бара, он, к своему неудовольствию, понял, что весь трясется не только в переносном, но в самом прямом смысле слова. Он бросился в драку в состоянии праведного гнева. Оттолкнув одного из кретинов, Адам резко повернулся к другому, но затем неожиданно согнулся от нестерпимой боли в руке. Вышибала появился словно из ниоткуда. Он заломил Адаму руку под таким углом, что это могло привести к вывиху в области кистевого сустава. Адам весь скорчился. Тело его воспринимало только адскую боль в сухожилиях, а не команды мозга. Он позволил вывести себя, задыхающегося, из бара на дорогу и толкнуть в сточную канаву, из которой он потом выполз, словно жалкий трус, в чем прекрасно отдавал себе отчет.

Адам взглянул на часы. До отлета оставалось еще много времени. Он побрел по улице и нашел массажный салон. Перед входом в шезлонгах сидели юные девушки в коротеньких шортах. Он, еще нетрезвый, остановился перед ними, лукаво улыбаясь.

Адам испытывал страсть к азиатским женщинам. Что-то в них сводило его с ума. Пожалуй, их недоступность. Адам умел кадрить особого сорта женщин. Ее родители должны быть довольно зажиточными, чтобы она понимала всю ценность денег, но при этом их материальное положение должно было оставаться шатким, таким, чтобы им зачастую приходилось тяжело сражаться за свое место под солнцем. Если ее отец испытывал обиду на жизнь и негодовал на весь мир, если сожалел о том, как увядает красота его жены, тем лучше. Когда Адам вошел в пору отрочества, почти все девушки, которых он знал, взрослели, испытывая на себе влияние этой неопределенности, что сформировало особый недостаток их характера: экзистенциальную неуверенность, на которой он научился играть, сочетая в своем поведении лесть и пассивную агрессию. Адам инстинктивно чувствовал в толпе, в компании, на вечеринке женщин, чье прошлое определяло их ожидания от общения с мужчинами. Слишком скромные потребности превращали их в легкую добычу.

Азиатки, однако, были ему недоступны. Они принадлежали к другой культуре. Когда он встречался с ними взглядом, азиатки отводили глаза в сторону, делая вид, что вообще не замечают его внимания. Адам не знал, где искать трещины в их напускной невозмутимости, есть ли шрамы на их эго. Они никогда не будут ему принадлежать. Пожалуй, именно поэтому, когда он давал волю своим фантазиям, его неудержимо тянуло к азиаткам.

В приемной он заплатил за час. Его проводили через тускло освещенную просторную комнату и оставили одного. Он должен был раздеться и лечь на массажный стол. Адам снял рубашку и джинсы, стащил с запястья часы – довольно обшарпанный «Ролекс» с автоматическим заводом, который дед вывез, не задекларировав, из Старого Света и преподнес внуку, передавая ему бразды правления компанией. Адам принял душ, смывая пот и злость, оставшиеся на его теле после посещения бара. Потом он, взгромоздившись на массажный стол, лег на живот и постарался расслабиться. Однако вскоре, несмотря на умиротворяющую музыку, заполнившую помещение, Адам начал испытывать нетерпение. Когда же в комнату вошла красивая уроженка Бали и начала делать ему вполне профессиональный массаж, он ощутил легкое разочарование.

Если говорить начистоту, Адам не особенно ценил массаж. Единственное, что ему требовалось, – облегчение, даримое рукой массажистки в самом конце. По мере того как он возбуждался, а массажистка притворялась, что этого не замечает, Адам начал чувствовать себя неуютно и все больше злился.

Обман, помимо прочего, выражался в том, что массажистка выискивала каждый его изношенный сустав и напряженную мышцу. Казалось, что она занимается скучнейшим перечислением всего того, чего он лишился с уходом юности.

Те части его «я», которые считали себя вечно молодыми, неистово протестовали, но особенно – недавно ушибленная рука. Когда Адам перевернулся, массажистка занялась его торсом. Он сознавал, что рельеф под его майкой, который неплохо выглядел, когда он качал пресс и мышцы груди в спортзале, при ближайшем рассмотрении оказывался слоем жира, неприятно скользившим под кожей. Под прикосновениями деловитых безучастных пальчиков массажистки его эрекция увяла, а настроение упало.

Выйдя из приемной, Адам поймал такси, которое отвезло его в аэропорт Денпасара, откуда он намеревался лететь обратно к семье. Стоя в очереди на посадку, Адам вспомнил, что забыл часы своего деда в душе. Слава богу, он нашел их на месте после сумасшедшей гонки на такси в час пик. Когда Адам вернулся в аэропорт, оказалось, что отлет самолета каким-то чудом задержали. Наконец-то ему хоть в чем-то повезло! Взобравшись на борт, Адам уселся в свое кресло и задремал. Его багаж с телефоном находился в это время в грузовом отсеке у него под ногами.

Мобильный телефон Адама звонил и звонил, но никто не отвечал. Тесс оставила голосовое сообщение: «Где ты? Ты должен вернуться домой. Ты должен немедленно вернуться домой». Прошел час… другой… Никакого ответа. Она оставила еще одно сообщение, злобно крича то ли в телефон, то ли самой себе: «Аркадий болен, и я не знаю, что делать».

Она начала названивать членам своей семьи. Никто не ответил. Тесс оставляла голосовые сообщения. Она ругалась, проклинала придурков на чем свет стоит, сначала громко, затем полушепотом, когда поняла, что ее возгласы беспокоят Аркадия. После случившегося в демонстрационной комнате припадка Тесс отвезла старика домой и уложила в постель. Она не знала, что еще делать.

Ее рука то и дело тянулась к телефону, желая набрать номер скорой помощи, но Тесс всякий раз себя останавливала. Интуиция подсказывала ей, что если Аркадий сейчас попадет в больницу, то оттуда он уже не выйдет.

Вместо этого Тесс уселась возле постели больного и долгие часы наблюдала за ним, беспомощная и испуганная. А еще она злилась, злилась сильнее, чем когда-либо прежде за всю свою жизнь. Это была жгучая злоба, лишающая ее способности действовать рационально. Она клубилась вокруг. Из-за этого гнева дыхание Тесс стало учащенным, прерывистым. Тесс на самом деле казалось, что ее взор застилает красная пелена. Раньше она считала, что это лишь образное выражение. Красный туман обволакивал ее. Мир казался похожим на нечеткую картинку в телевизоре, страдающем от помех. Впервые до сознания Тесс дошло, что она понятия не имеет, где ее муж, где, ради всего святого в мире, он может быть и что делает. Так или иначе, Адам сейчас наверняка занят какой-то ерундой. А еще Тесс ненавидела его, по-настоящему ненавидела, всеми фибрами своей души. Нет, не на такую жизнь она подписывалась.

Вскоре после свадьбы Тесс осознала, что всякий, кто утверждает, будто брак зиждется на компромиссе, – идиот. Брак зиждется на терпении. Тесс знала, что для большинства современный брак представляет собой искусство выборочной слепоты.

Многое, едва ли не все из того, что делал Адам, выводило Тесс из себя. Ел муж, словно бездомный котенок, широко открывая рот, скрежеща коренными зубами и щелкая челюстью. Компанией, а косвенно и ее жизнью, Адам управлял, как краденой машиной, беспечно гоняя ее куда попало, оставляя за собой цепочку нарушенных обещаний, нелепых инициатив и раздраженных служащих, а ей приходилось за ним прибирать. А еще Адам был полнейшим, совершеннейшим эгоистом, самолюбивым до такой степени, что Тесс иногда подозревала, что муж не понимает: другие люди тоже живут своей жизнью, страдают от собственных тревог, они не игрушки, которые можно, поломав, выбросить.

Все эти годы, когда ей казалось, что она достигла пределов своего терпения, столкнувшись с невежеством и некомпетентностью мужа, Адам сглаживал ситуацию необычайной ласковостью. Он дарил ей что-нибудь, либо резервировал в ее любимом ресторане столик для нее и подруги, либо, что случалось реже, извинялся и признавал, что она была права в споре с ним из-за разных подходов к ведению бизнеса.

Впрочем, чем дольше она терпела, тем яснее для нее становилось, как на самом деле обстоят дела. Вступая в брак, Тесс точно знала, чего от него ожидает. Она понимала, что легко не будет, но Тесс не имела даже приблизительного понятия о том, насколько будет тяжело. А еще лучшим ее другом стал не муж, а, как ни парадоксально, его дед, духовная связь с которым стала всепоглощающей и весьма захватывающей. Аркадий был первым человеком в ее жизни, который заботился о ее интересах больше, чем о собственных. Прежде, до того как Тесс столкнулась с подобным обращением, она даже не подозревала, как не хватает ей такого отношения.

Она поцеловала Аркадия в лоб, ощущая каждой трещинкой своих губ складки морщин на тонкой, словно рисовая бумага, старческой коже. Выключив лампу, она спустилась на первый этаж. Свет в кабинете Адама вспыхнул автоматически, когда она туда вошла. Тесс решила, что сможет найти здесь ключ к загадке исчезновения мужа: информацию о бронировании гостиничного номера либо визитную карточку. Адам сейчас должен быть возле деда, но Тесс никак не могла понять, куда он делся. Вход в его электронную почту был заблокирован. Записи в социальных сетях, как ни странно, давно не обновлялись. Обычно двух часов не проходило, чтобы Адам не заглянул к себе в Фейсбук или Инстаграм. С растущим унынием она принялась рыться в ящиках письменного стола, плечевой сумке на ремне и, наконец, в карманах кожаного пиджака, накинутого на спинку кресла.

Тесс пошарила в боковых карманах и извлекла оттуда смятые бумажки, надеясь, что они прольют свет на теперешнее местопребывание Адама. Ничего важного она не обнаружила: чеки из закусочных и с заправочных станций. Одежда Адама всегда была проклятием прачечных. В его карманах вечно отыскивались забытые вещи, как тщательно их ни проверяй. Обязательно где-нибудь оказывалась бумажная салфетка, которая, раскиснув, пачкала ткань белесой гадостью. Засунув руку во внутренний карман, Тесс выудила оттуда скомканную бумагу. Развернув и разгладив ее на столе, она поняла, что перед ней фотография Адама и какой-то школьницы.

– Ой!

Тесс помнила самый счастливый момент ее брака, всей ее жизни, помнила точное время и точное место. Вечером они привезли маленького Кейда из больницы. Они с Адамом положили младенца в колыбельку и стояли рядышком, замерев, наблюдая за спящим ребенком. Мрак рассеивал единственный луч света, пробивающийся из коридора. Они не следили за временем. В этом не было решительно никакой необходимости.

Так они простояли, не произнеся ни слова, в течение долгих часов, а потом шепотом обменялись репликами насчет того, какие черты лица Кейд унаследовал от того или иного дальнего родственника. Они любовались крошечными кулачками сына, тем, как едва заметно поднималась и опускалась грудь ребенка. Той ночью, показавшейся ей наполовину реальностью, наполовину сном, Тесс осознала, что значит жить. В будущем ее ожидали другие ночи, ночи усталости, изнеможения и нервного истощения, вызванного заботой о малыше, но Тесс всегда помнила, что в прошлом у нее была идеальная ночь, куда лучше того, чего она прежде ожидала от жизни. Это светлое воспоминание оставалось незапятнанным, сколько бы раз Тесс ни приходилось извлекать его наружу и полировать, чтобы оно не потускнело.

Сегодня ночью, наблюдая за тем, как угасает дед ее мужа, она думала, что дело приближается к развязке. Пока ее сын рос и кипел жизненной энергией у нее на глазах, Тесс видела, как Аркадий от нее ускользает, и ощущала свою беспомощность.

Когда Тесс была маленькой, а родители еще не развелись, семья проводила рождественские праздники в расположенном на берегу моря домике возле Сорренто. Они жили словно бы в странном готическом лете. Дни были душными, а ночи холодными. Воздух казался густым и мрачным. Своих родителей она воспринимала как молчаливых задумчивых призраков, которые с наступлением тьмы превращались в сердитый шепот, доносящийся сквозь тонкие стены.

Проблемы с деньгами уже начали подтачивать их брак. Тогда Тесс была слишком мала, чтобы это понимать, но, как бы там ни было, девочка старалась держаться от всего этого подальше. Ее старший брат, напротив, все понимал, но не дорос до того, чтобы не срывать свою злость на младшей сестре. Тесс быстро научилась от него прятаться, от его щипков и ударов корпусом, которые она получала всякий раз, когда брату удавалось ее поймать.

Большую часть времени Тесс пряталась от него в саду. Здесь она играла между сухими фонтанами, увитыми плющом цементными статуями и старым теннисным кортом, заросшим соляными кустами и сорной травой. Девочка нашла четырехлистный клевер в тщедушном пучке, пробивавшемся из песка, и теперь, едва не касаясь носом травы, углубилась в поиски еще одного такого же. Она не заметила, что брат следит за ней, пока Пит не подкрался и не выпрыгнул внезапно, испугав сестру.

– Пит! – закричала Тесс и попыталась ударить его, но тот, рассмеявшись, отскочил назад. – Ты придурок!

Смех умолк, оставив на лице мальчика лишь улыбку. Пит поднял руки вверх, давая понять, что пришел с миром.

– Пошли, я хочу тебе кое-что показать, – сказал он сестре.

Пит взял ее за руку. Тесс с неохотой пошла за братом мимо теннисного корта в конец сада. Там высился забор из мелкоячеистой проволочной сетки, увитой ползущими стеблями. Брат отодвинул в сторону стебли, открывая прорезанный в сетке проход. Кивком головы он пригласил сестру лезть первой. Они миновали рощицу низкорослых эвкалиптовых деревьев, затем сухие соляные кусты и наконец вышли на тропинку, ведущую к краю утеса, возвышающегося над заливом Салливан. Здесь, когда они прошли через пустоши и песчаные дюны, которые ветер гнал так, что они перемещались к морским отмелям, почва под ногами вдруг превратилась в известняк утеса. Если осторожно продвинуться вперед, можно было встать на краю и увидеть, как волны разбиваются о скалы. Брат указал ей рукой вниз и велел посмотреть туда.

– На что смотреть? Там только вода.

– Разве не видишь? Приглядись.

С подозрением покосившись на брата, Тесс шагнула вперед. Пальцы ее ног уже торчали над краем, и, согнув их, девочка уцепилась ими за скалу, словно обезьянка. Она наклонилась над обрывом. Теперь она смотрела прямо в синь морской воды… И по мере того как Тесс вглядывалась в нее, бирюзовый цвет увял, обретя темно-синий, а затем сизый оттенок. Внезапно она увидела огромное плоское существо, очертаниями похожее на наконечник стрелы. У него был драконий хвост. Существо всплыло к поверхности и, лениво сделав круг, опять погрузилось в глубины. Вскрикнув, Тесс отскочила от края.

– Что это?

– Скат! – похвастался своими знаниями Пит. – Гигантский скат.

– Ух ты!

Девочка ощутила сильнейшее волнение. Ее настроение мгновенно поднялось. Сердце сильнее забилось в груди. Все ужасы семейного отпуска были забыты.

– Что он здесь делает? – вновь склонившись над краем, спросила Тесс, пытаясь разглядеть рыбу. – Что ему здесь нужно?

– Ну, они живут на глубине, возле дна океана, – подражая школьному учителю, произнес Пит, встав позади нее так, что теперь их руки соприкасались, – а на мелководье заплывают только охотиться.

– На что?

– Ну… знаешь… – легкомысленно произнес брат, – на рыбу, осьминогов… маленьких девочек!

С последними словами Пит неожиданно схватил сестру за плечи и склонил над краем утеса. Ее голова дернулась назад. Шею пронзила боль. Руки брата не позволяли ей упасть в воду. Пит рассмеялся.

– Только не упади! – нараспев произнося слова, стал притворно умолять ее Пит. – Тут высоко!

Спустя несколько секунд брат дернул Тесс к себе, а потом повалил безопасности ради на землю. Заходясь хохотом, от которого у него на глазах выступили слезы, мальчишка заспешил прочь, вытирая их на ходу.

Тесс весь день прорыдала в кустарнике. Ее мочевой пузырь не выдержал, когда она повисла над водой. Мокрые трусы она стащила с ног и закопала в песке дюны, чтобы родители никогда об этом не узнали и не отругали ее. Тесс было ужасно стыдно, но в то же время этот эпизод породил оставшуюся с ней на всю жизнь привычку стоически относиться к эгоизму окружающих. Она будет лучше, всегда будет лучше тех, кто пытается ее унизить. Она будет тихо, не поднимая лишнего шума, много работать и стараться быть лучше других. Начнет холодную войну против всего мира. На жестокость брата и остальных она ответит ледяной невозмутимостью. Во имя ненависти она станет лучше, чем они.

А потом, спустя несколько десятилетий, Тесс познакомилась с Аркадием, чье сердце было подобно ее сердцу. Наблюдая, как он угасает, она вспоминала тот день в заливе, ската и ужасы, таящиеся под водной гладью. Каждый раз, когда Аркадий открывал глаза, он начинал ее искать. Тесс не знала, о чем он думает и может ли вообще думать. До той неожиданной вспышки она даже не понимала, что воспринимает его присутствие в своей жизни как нечто само собой разумеющееся. Его голубые глаза прежде ничего не упускали из виду, а теперь они были подернуты туманом. Наблюдая за тем, как эти глаза вращаются, пытаясь остановиться на ней, Тесс задавалась вопросом, осталось ли за ними хоть что-то разумное.

Она вспомнила один из их первых совместных обедов. В те дни Аркадий помогал ей в трудном деле поиска по всему миру деталей для Митти и Сары.

– Знаете, – сообщила она старику, – когда я была маленькой, то тоже играла с куклой Сарой. В детстве меня интересовало, откуда взялась эта кукла, но я тогда даже представить себе не могла, что все настолько сложно.

– А в детстве ты что думала? Откуда берутся эти куклы? – подмигнув, спросил Аркадий.

– Не помню… Кажется, я считала, что куклы были всегда.

Старик рассмеялся.

– В определенном смысле так оно и есть. Я немолодой человек, ты знаешь…

Улыбнувшись, Тесс спросила:

– А почему Митти и Сара? Откуда вы взяли эти имена?

Аркадий неожиданно умолк. Его сверкающий взгляд омрачился.

– Ну, Митти – это сокращенное от мицва. На идиш этим словом называют доброе дело, совершенное во имя Бога.

– А Сара?

– Сара… – Аркадий долго не отвечал, медленно пережевывал пищу, а затем не торопясь пил вино. – Сара значит «принцесса». Я знавал однажды девочку, ее тоже звали Сара. Кукла – ее уменьшенный портрет. Маленькая принцесса Сара.

Дыхание Аркадия, прежде отрывистое, теперь замедлилось. Тесс приходилось нагибаться, едва не прижимаясь ухом к его рту, чтобы убедиться, что старик еще дышит. Она так низко склонила голову, что губы старика очутились совсем близко. Она уловила, как Аркадий едва слышно произнес ее имя.

– Я здесь, Аркадий, – сказала Тесс.

Старик издал сиплый звук. Язык его высунулся изо рта. Слова давались ему с трудом.

– Адам…

Приоткрыв глаза, он медленно перевел взгляд на Тесс. Она не знала, что сказать. Аркадий понял, что Тесс подавлена. Из груди его вырвался всхлип.

– Он знает, – в страхе прошептал Аркадий. Слеза покатилась по его щеке. – Он знает. Он выяснил…

– Что он выяснил? Кто выяснил?

Тесс потянулась, чтобы смахнуть его слезы, и сказала первое, что пришло ей на ум, первое, что могло, по ее мнению, успокоить Аркадия:

– Ты спрашиваешь об Адаме? О деньгах? Он не знает о деньгах, Аркадий. Никто не знает. Я никому не раскрыла твою тайну. Никто ничего не знает. Все в порядке.

– Слава богу, – улыбнулся Аркадий, и на его лице отразилось глубочайшее умиротворение. – Он не должен ничего узнать. Мы-то не знали. Тогда это казалось оправданным. Мы не должны были знать.

Затем Аркадий прошептал что-то на немецком. Он снова взглянул на Тесс. Туман в его взгляде рассеялся. Черты его лица исказились. Глаза яростно сверкнули.

– Ты ничего ему не скажешь. Пожалуйста, пообещай мне.

– Обещаю.

– Позаботься о нем. Адам сам не справится. Он не похож на нас. Ты должна его защитить.

Тесс улыбнулась и кивнула.

– Хорошо, Аркадий. Т-с-с-с. Попытайся заснуть.

Старик вздохнул и расслабился. Свет в его взгляде погас. Он заснул.

Почему она не должна рассказывать Адаму о тайных фондах? Выходит, Аркадий не доверяет управление деньгами своему внуку? Всеми этими деньгами, зарытыми во множестве задних дворов…

Тесс видела, как дрожат его веки. Казалось, что сейчас он мысленно созерцал чудесную страну, существовавшую в прошлом, полстолетия назад. Она не удивилась бы, если бы так оно и было. Аркадий никогда много не рассказывал о своей жизни, но Тесс знала достаточно, чтобы понимать: то, что он видел, хорошим быть не могло.

Внизу, в кабинете, Тесс рассматривала фотографию, прислушиваясь к собственным чувствам. Она снова позвонила Адаму и оставила мужу голосовое сообщение. Во внезапном припадке гнева женщина, неуклюже размахнувшись, запустила мобильник в стену. Отскочив, телефон стукнул ее по большому пальцу ноги. Выругавшись, Тесс схватила подушку, прижала ее к лицу и расплакалась от злости к бесполезному развратному мужу. А еще она не ожидала от себя таких сильных чувств по отношению к старому человеку, лежавшему сейчас наверху. Ей было ужасно жаль себя. Она разрыдалась. Сжимая подушку, Тесс опустилась на пол, свернулась калачиком в позе эмбриона и рыдала, пока не выплакалась. Подушка стала мокрой от слез и перепачкалась соплями.

Поднявшись с пола, Тесс направилась к компьютеру. Там она набрала Адаму сообщение и отправила его по электронной почте, информируя о том, что его деду, равно как и их браку, пришел конец. Все кончено. Она подробно, не упуская ни единой детали, описала, как возрастало оказываемое на нее давление, рассказала о всей глубине горя, причиненного его изменой, о том, что, по ее мнению, он полнейшее ничтожество и в подметки не годится кое-кому из ее прежних любовников, тех, с кем она встречалась до замужества. Тесс выплеснула все накопившееся в душе, как прежде она выплакала все слезы, уткнувшись в подушку. Закончив, она дважды перечитала письмо. Палец ее застыл над мышкой, но вместо того, чтобы послать письмо, она одним кликом удалила его.

Тесс умылась, перекусила и почувствовала себя лучше. Она вспомнила, как однажды всерьез поругалась с Адамом из-за сына. Маленький Кейд, не похожий на других ребенок, развивался слишком медленно. Тесс выразила мысль, что у Кейда и в самом деле могут обнаружиться какие-то нарушения. Адам не хотел ее слушать, а она не могла остановиться. Только после того, как муж разбушевался и раскричался, Тесс вдруг поняла, что Аркадий находится в доме и слышит всю их безобразную ссору. Она почувствовала стыд, когда старик, зайдя на кухню, застал ее плачущей.

– Господи… – смущенно произнесла Тесс. – Извините. Мы не знали, что вы дома. Господи! Вы, наверное, решили, что мы идиоты, препирающиеся из-за пустяков… по сравнению со всем, что вы пережили…

Аркадий расхохотался.

– Печаль есть печаль. Странной особенностью характера среднего австралийца, как по мне, является то, что вы сделали страдание национальным видом спорта. У австралийца – католическое сердце и протестантская голова. Именно поэтому вы до сих пор, даже по прошествии стольких лет, понятия не имеете, кто вы такие. Только протестантская глупость заставляет вас думать, что вы можете быть несчастнее русского. Ступай и помирись с мужем. Живите полной жизнью. Обещай, что сделаешь это ради меня. Страдания подождут.

Тесс улыбнулась, вспоминая об этом, и вернулась к больному. Комната утопала во тьме и тишине. Даже не дойдя до постели Аркадия, не пощупав ему пульс и не прислушиваясь, дышит ли он, Тесс поняла, что он умер. Зажмурившись, она постояла так несколько секунд, а затем вновь приподняла веки. В комнате ничего не изменилось. Казалось странным, что мир продолжает вращаться, безразличный к его смерти.

Тесс скользнула на кровать подле Аркадия, легла рядом с ним и натянула на них обоих стеганое одеяло, чтобы было уютнее. Под ним царила идеальная тьма. Засунув ладонь старику под рубашку, она провела пальцами по неровностям хирургического шрама, пересекающего его грудь. Тесс вновь попыталась представить, где и при каких обстоятельствах Аркадий его получил, и тотчас же поняла, что никогда этого теперь не узнает. В комнате появился затхлый запах, но она продолжала лежать, обнимая Аркадия, пока его тело не остыло. Теперь ее пальцы двигались по ледяной коже старика. Как странно чувствовать холод человеческой кожи! Теперь рядом с ней лежал не Аркадий, а холодный труп. Аркадий не был просто куском мяса. Он имел в себе нечто бессмертное, нечто замечательное. Теперь оно стало частью ее самой.

Она еще немного полежала рядом с ним. Что бы ей сейчас ни предстояло сделать, это подождет. Ей надо сейчас побыть с ним.

Однажды зондеркоманда восстала. Лопатами и ломами они обезоружили эсэсовцев и забросили их еще живыми в топки печей. Задействовав черный порох, украденный низведенными до рабского состояния евреями с патронного завода, они взорвали второй и четвертый крематории. Заслышав взрывы, Аркадий оторвался от своих занятий. Он вышел из медицинского барака, желая узнать, что происходит. Стоя в дверном проеме, он видел дым, вздымающийся в небо над тем местом, где располагались газовые камеры. Из труб всегда шел дым, но обычно не такой густой. Послышалась автоматная стрельба… затем защелкали винтовочные выстрелы… взорвались гранаты… Аркадий замер, не зная, стоит ли присоединиться к повстанцам. Он знал, где доктор Пфайфер хранит свой пистолет. Это был его шанс с боем вырваться на свободу, а если не удастся, прихватить с собой нескольких нацистов. Он может спасти жизнь другим заключенным. Он может спасти жизнь детям.

Пока он стоял в нерешительности, появился молодой заключенный, весь седой и окровавленный. Аркадий видел, что пуля угодила ему в живот и прошла навылет, не задев позвоночника. Должно быть, ему было очень больно, но узник концлагеря не выпускал автоматический карабин из рук.

– Где они? – крикнул он Аркадию. – Где врачи?

Тот перевел взгляд с оружия в руках заключенного на электрический забор, за которым простирался березняк. Он мог убежать. Бежать было недалеко. Это вполне ему под силу. Выскочить из двери, броситься налево мимо того места, где расстрельные команды занимались своим делом, где его не так давно пытали, подвесив за руки, а затем перемахнуть через забор. Небольшая полоска земли была присыпана крупным гравием. Казалось, это сделали для того, чтобы люди не пачкали обувь в грязи, но на самом деле гравий обозначал проход по полю, усыпанному крошечными лезвиями, способными располосовать ступни заключенных.

Два ряда колючей проволоки оплетали бетонные столбы, высокие и тонкие, склоняющиеся к Аркадию, подобно истощенным, сломленным людям. Нет, столбы были не намного выше человека. Иногда электричество отключалось. Если взрывы, прозвучавшие со стороны дороги, ведущей в Биркенау, вывели из строя электроснабжение, он сможет выскользнуть из концлагеря и сбежать. Вот только это будет не побег, а всего лишь отсрочка. Столбы не являлись непреодолимой преградой. Настоящие преграды лежали за ними: многие мили, на которых стояли войска, беспредельная безразличная пустошь – бесконечность, могущественная и жестокая. Мир презирает таких, как он. Мир никогда его не примет, как бы война ни закончилась. Здесь он в большей безопасности. Его дом – рядом с Дитером.

– Сюда! – услышал Аркадий собственные слова. – Они там! Иди и убей всех этих сук!

Он указал на солдатскую столовую. Заключенный посмотрел в том направлении, куда указал ему Аркадий, затем снова взглянул на русского. Глаза его сузились, и человек с карабином бросился в сторону хирургического кабинета. Дитер, вышедший из лаборатории патологической анатомии, увидел, кто кричит, увидел заключенного с оружием и понял, что сейчас умрет.

Немец смотрел на ствол карабина, удивленный тем, насколько большим и черным кажется зев дула. Секунды, понадобившейся заключенному для того, чтобы коснуться пальцем спускового крючка, хватило Аркадию, чтобы перехватить парня и повалить его на пол. Карабин выпал из его рук. От удара из дула вылетели несколько пуль и просвистели по комнате, никому не принеся вреда. Заключенный тяжело рухнул сверху на оружие. Аркадий попытался с ним бороться, но в последнее время он очень ослабел, даже не представлял, до какой степени, поэтому парень, несмотря на рану в животе, с легкостью стряхнул его с себя и отпихнул ударом локтя. Схватив карабин, заключенный поднял его, целясь в нацистского врача, но Дитер, вооружившись одной из тяжелых ножек стула, которые Аркадий постепенно превращал в дрейдлы, ударил парня деревяшкой по лицу.

Понадобилось несколько ударов, чтобы тот перестал дергаться. Когда все было кончено, Дитер долго стоял, тяжело дыша, над забрызганным кровью безжизненным телом. Немец выпустил из руки импровизированную дубинку. Она со стуком упала на пол.

– Извини, – сказал Дитер парню. – Прости меня.

Опустившись перед ним на колени, немец попытался нащупать его пульс. Больше ему не подняться.

Аркадий привстал на корточки и, успокаивая, положил руку Дитеру на плечо. Он сказал, что все будет хорошо.

– Он побывал в аду. Он обезумел. Он бы убил тебя, а потом меня.

– Ну да, – произнес немец. – Спасибо.

– Я не позволю им тебя убить, Дитер, – улыбнувшись, произнес русский, а затем повторил слова, которые Дитер постоянно ему повторял по вечерам, пока сам Аркадий сидел на своей койке и вырезал игрушки. – Это не наша война, и она почти закончилась.

Вскоре стрельба прекратилась. Эсэсовцы захватили разрушенные бараки. Воцарилась непродолжительная тишина, пока нацисты клали захваченных ими членов зондеркоманды перед бараками и одного за другим убивали выстрелом в голову. Звуки пальбы эхом разнеслись по концлагерю, но вскоре повсюду, от лаборатории Дитера и до уцелевших крематориев, наблюдалась обычная рабочая суета.