Адам не мог удержаться на месте. Он присел за свой стол, несколько секунд тупо разглядывал компьютерный экран невидящими глазами, но затем вновь вскочил на ноги. Таким взвинченным, самокритичным и неукротимым Адам стал с той минуты, как узнал о диагнозе деда. Казалось, что все, случившееся прежде, являлось лишь первой частью истории, а теперь начинается вторая ее часть: период тяжелого труда и альтруизма, который закончится только тогда, когда, придя однажды на работу, он поймет, что его жизнь окончена.

Он начнет возрождение компании с увольнения половины персонала. Чтобы вырасти, надо сначала урезать, стать кровью и костями, над которыми цветут розы, вулканом, извергающим лаву и пепел, из которого родились зеленые плодородные поля Гавайских островов. Среди работников компании, трудившихся в ней не один десяток лет, Адам встречал таких, в чьей полезности он всерьез сомневался. Например, в компании числилась буфетчица, нанятая еще в семидесятые. Она рожала и растила детей, пережила два брака, но до сих пор как бы работала в «Митти и Саре». Гребаная буфетчица! Выбросить ее из гребаной двери на улицу!

По правде говоря, он немного устал. Только за последние недели, которые Тесс провела в больнице рядом с Аркадием, Адам осознал, как много жена трудилась, чтобы держать компанию на плаву. Помимо своих прямых финансовых обязанностей и работы с кадровыми ресурсами, Тесс занималась всем: организацией торжеств и всевозможных мероприятий, увеличением количества упоминаний в СМИ, поддержанием сайта в рабочем состоянии, сочинением детских книжек из серии «Митти и Сара», которые выходили на каждое Рождество.

Бесконечная, бессмысленная бумажная работа! Наконец он добрался до аудита накладных расходов компании. Начинать надо было с переизбытка залежалых товаров. Снова усевшись за стол, Адам принялся за дело. Оказалось, что он просто не в состоянии сосредоточиться на рядах и колонках цифр, поэтому, закрыв папку с документами, Адам пошел на склад и забрался в Детсад.

Детсадом на их жаргоне называлось место, где хранились изделия, снятые с продажи. Здесь собирали нераспроданные товары, изделия с незначительными фабричными дефектами, а также товары, поврежденные водой или огнем. Все это громоздилось на трехъярусных платформах. Последние поступления были сложены в полуоткрытых ящиках на самом верху. В первый раз, когда Кейд увидел разбросанные повсюду игрушки, торчащие из оберточной бумаги, мальчик заявил, что здесь все как в его детском саде, только намного лучше. Название прижилось. Теперь, когда Тесс рядом не было и ему приходилось приглядывать за сыном, Адам посылал Кейда играть в Детсад.

Взобравшись на платформу, он принялся бродить в лабиринте ящиков с игрушками. Взгляд его скользил по запыленным рядам устаревшей, недостаточно качественной продукции под товарным знаком «Митти и Сары». Адам подумал о том, что вот уже на протяжении пяти лет почти каждый день проходит мимо этих ящиков и коробок, но ни разу не поинтересовался, что в них лежит. Добравшись до нижнего ящика, он достал и открыл картонную коробку, в которой оказался классический пластиковый коврик от «Митти и Сары». Такие коврики были популярными в начале девяностых. На его поверхность было нанесено изображение идеализированной европейской деревушки. Родители могли его расстелить, позволить детям на нем играть, а затем вынести во двор и сполоснуть из шланга. В свое время коврик был ходовым товаром, но теперь их почти не покупали, и тысячи коробок пылились на складе.

Адам вздохнул, пытаясь разобраться в водовороте собственных мыслей. Там была и гордость за то, что он создал, и раздражение на мир, который утрачивал интерес к продаваемым ими игрушкам, гнев на некомпетентность сотрудников, доведших дело до стагнации, и зудящее подозрение, что он сам в этом может быть виноват.

По внешнему виду склада Адам не мог судить, насколько тот перегружен неходовой продукцией. Никакого великого вдохновения на него не снизошло, поэтому он, оскалив зубы, зашагал обратно в офис. Не испытывая особого желания возвращаться к тирании математики, он принялся слоняться без дела, заварил себе чашечку кофе, перекинулся парой слов с несколькими разнорабочими и только затем медленно поплелся к себе в кабинет. Там его ожидал посетитель, что Адаму совсем не понравилось. Мужчина развалился на его диване, а вытянутые ноги положил на кофейный столик. Он листал свежий номер журнала «GQ», который Адам еще даже не успел развернуть. Адам разозлился. Раздражение вспыхнуло при виде гостя, имевшего наглость пролезть к нему без приглашения. Раздражение быстро превратилось в злость, направленную на некомпетентность помощницы, впустившей этого человека в его кабинет. Адам набросился на девушку, придав своему лицу выражение, которое, как он надеялся, подскажет дуре, что она опростоволосилась и теперь ее ожидает увольнение.

– Кто этот мужчина в моем кабинете? – едва сдерживая ярость, спросил Адам.

– Он сказал, что он ваш друг… Сказал, что его зовут… Т-Тарик…

– А-а-а…

Когда Адам вошел, мужчина даже не подумал подняться ему навстречу. Он сбросил ноги с журнального столика и теперь сидел, чуть сгорбившись, с небрежным видом положив руки себе на колени. Тревога Адама усилилась, когда он узнал мужчину с автостоянки. В дневном свете стало видно, что ему не за тридцать, а под сорок: лысеющая голова и изможденное лицо с запавшими щеками … Тарик выглядел человеком, потрепанным жизнью.

– Привет, гангстер, – произнес он.

Акцент у него был австралийским, даже чересчур. Так стараются разговаривать молодые эмигранты, широко растягивая гласные в попытке скрыть свое истинное культурное прошлое и казаться большими австралийцами, чем они есть на самом деле.

– У тебя крутой кабинет. Настоящий шик.

– А вам разве тут место, мистер… Тарик?

– Многие люди занимают не свои места, Адам. Даже если парня куда-то пригласили, он первым делом должен подумать: а можно мне туда или нет? Я называю такие места серой зоной.

– Что ты здесь делаешь?

– Ну, суть в том, что ты после нашей прошлой встречи оставил телефон. Помнишь ту ночь? Теплый воздух и морской бриз… Задушевная беседа. Когда ты уехал, я двинулся следом, хотел вернуть то, что ты забыл… Ну, значит, я двинулся за тобой и увидел, что ты – из тех, у кого водятся деньги.

– Ладно, – сквозь плотно сжатые зубы процедил Адам. – Что тебе от меня нужно?

– Я собираюсь сделать вам выгодное предложение, мистер Кулаков. Прежде чем ответить, хорошенько подумайте.

Тарик запустил руку в карман и положил разбитый айфон на крышку стола. Адам, полный праведного гнева, молчал.

– Красивые эти эппловские телефоны, – с безмятежным видом продолжил Тарик. – Новые модели автоматически сохраняют все на удаленный сервер. Роняй свой телефон, разбивай экран вдребезги – всегда можно потом войти в систему и загрузить оттуда все, что есть. Так ничего не потеряешь. Все записи, все письма, все фотографии остаются нетронутыми.

Тарик подмигнул ему. По его губам скользнула насмешливая улыбка.

– Все это осталось в телефоне и ждет своего часа. Человеку надо только протянуть руку и… – Тарик сделал движение, словно срывал с дерева плод, – взять. Адам Кулаков! Знаешь, что самое лучшее в мире будущего? В нем не осталось ни единой тайны.

Адам с некоторой досадой вспомнил о той ночи несколько недель назад, о которой уже и думать забыл. Тогда он в порыве гнева разбил свой мобильник и уехал. Адам присел напротив Тарика, поднял телефон и внимательно его рассмотрел. Экран был разбит, но вспыхнул, когда он нажал на кнопку. Послышалась мелодия загрузки.

– Ладно. Скажи, что тебе нужно. На чем мы сошлись? Если не ошибаюсь, на сотне долларов?

– Сумма приличная, но наш разговор был до того, как я заглянул в твой телефон, – пожав плечами, произнес Тарик, – и увидел все эти прикольные снимки. Извини, но одна фотка мне так понравилась, что я ее распечатал.

Он снова полез в карман и вытащил фотографию, которую Адам, сделав, тут же выбросил из головы. На фотографии он ухмылялся, глядя в объектив, сгорбившись над спиной Клары. Его лицо было четко видно. Юбка девочки со школьной эмблемой задрана до пояса. Мир Адама начал рушиться. Он погладил снимок, желая убедиться, что это не иллюзия. На пальцах остался след дешевых чернил.

– Я ни в чем тебя не виню, – продолжал Тарик. – Будь я моложе, тоже ее трахнул бы. Такая задница! Всегда западал на школьную форму, а эта фотка, Адам… Очень горячая штучка.

Адам глубоко дышал, пытаясь унять нарастающую панику.

– Сколько тебе нужно?

– Скажи мне, Адам, сколько ты готов заплатить за то, чтобы не стать в глазах окружающих педофилом? Ты педофил, Адам, самый настоящий педофил. Эта фотка поставит на тебе крест.

– Назови сумму, блин!

– Мы вдвоем подсчитаем, мистер Кулаков… Мне кажется, что люди твоего склада не страдают от безденежья.

– А если я откажусь платить?

Тарик улыбнулся, с благожелательным видом покачал головой, а затем медленно, с ленцой потянулся и ударил Адама по лицу тыльной стороной ладони. Удар пришелся по щеке. Ошеломленный Адам остался сидеть на месте. Тарик, улыбаясь, подался вперед и по-дружески похлопал его по плечу. Адам отстранился от него.

– Послушай, Адам! Тебе надо кое-что зарубить себе на носу. Я – полный засранец, рецидивист, таким нечего терять. Я из тех, о ком пишут и предупреждают граждан газеты. Я могу избить тебя до полусмерти, разрушить твою жизнь, и ничего. Мне нечего терять. Понял? Нам надо понять друг друга. Все, что мне от тебя нужно, – это немного денег, и я уйду. Тогда ты сможешь вернуться к своей уютной жизни, продолжать делать игрушки и насиловать маленьких девочек.

Тарик встал и одернул толстовку с капюшоном, расправляя на ней складки. Затем он вытащил из кармашка на груди клочок бумаги.

– Здесь записан номер моего банковского счета. Даю тебе неделю на то, чтобы собрать пятьдесят тысяч. Тебе это труда не составит. Если я не получу деньги, то сожгу твою жизнь. А теперь желаю весело провести день, ты, тыквоголовый.

Тарик положил фотографию на стол рядом с разбитым телефоном, осторожно обошел кресло, на котором сидел Адам, и покинул кабинет. При этом он лучезарно улыбнулся помощнице мистера Кулакова.

Оставшись один в кабинете, Адам дал волю панике. Он поднял фотографию и смотрел на нее долго-долго. Треклятый, окаянный предмет фетишистского поклонения! Абсурдное проклятие красоты Клары! Молочная белизна ее кожи. Глупое, бестолковое выражение его лица. Зубы оскалены в наслаждении. Сосредоточенность, с которой Адам вытягивал руку с мобильным телефоном ради того, чтобы запечатлеть это под подходящим углом. Катастрофа. Пораженный до глубины души, он скомкал фотографию и засунул ее от греха подальше в тайный кармашек кожаного пиджака над своим сердцем.

Учащенно дыша, Адам расхаживал взад-вперед, проигрывая в голове все подробности инцидента и стараясь придумать, что же теперь делать. Вдруг до сознания Адама дошло, что из его горла вырывается жалобное хныканье, которое ему доводилось слышать прежде.

Когда его сын чего-то пугался или сильно нервничал, он имел обыкновение съеживаться калачиком и, раскачиваясь, издавать высокие гортанные звуки. Успокоить его можно было, лишь взяв на руки, а потом нежно гладить по волосам на затылке до тех пор, пока ребенок не затихал. Когда маленький Кейд подрос, от плохой привычки он не избавился. Тесс начала тревожиться, но Адам знал, что дети развиваются по-разному. Если ребенку нужен отец, ничего страшного. Теперь, ведя себя как придурок в собственном кабинете, Адам ощутил сильнейшую потребность в том, чтобы его тоже успокоили. Вот только успокаивать его было некому. Когда он это осознал, он заплакал еще громче.

Адам взглянул через застекленную часть перегородки кабинета на свою секретаршу. Та смотрела на него широко раскрытыми глазами. Унижение. Видела ли она, как он плачет? Заметила ли она, как его ударили? Ему нужно побыть наедине. Он выскочил из двери, пронесся мимо девушки, забыв о том, что недавно намеревался ее уволить, и побежал на автостоянку искать убежища в своей машине.

Колеса «БМВ» завизжали. Задний бампер чиркнул по ограждению, когда автомобиль с ревом вылетел со стоянки. В исступлении Адам свернул не туда и теперь нервно искал путь назад. По бокам тянулись ряды одинаковых заводских офисов и складов, отличающиеся лишь огромными разноцветными пластмассовыми вывесками, укрепленными на воротах, и фирменными знаками на грузовиках-контейнеровозах, громыхающих по подъездным дорожкам. Ни одного из этих заводов здесь и в помине не было еще несколько лет назад. Они возникли вскоре после его компании. Дешевые постройки на дешевой земле. Пока он вел машину мимо зданий, ему удалось в просветах заметить пологие зеленые холмы, прежде покрытые эвкалиптовыми лесами, затем служившие выгонами для скота, а теперь предназначенные под автобусные гаражи и консервные заводы, которые вырастут на них через каких-то несколько месяцев.

Когда кончился промышленный район, начался жилой. По бокам от шоссе отделялись широкие, заканчивающиеся тупиками подъездные дорожки, огибающие искусственные озерца, сейчас пустые из-за засухи. Дома здесь тоже были одинаковыми, дешевыми, приземистыми и отвратительными. Они стояли на дешевой земле посреди маленького благоустроенного концлагеря.

Адам немного успокоился к тому времени, как достиг цели своего небольшого путешествия. Однотипные магазины розничной торговли сгрудились вокруг ресторанного дворика. Торговый центр строили в большой спешке для обслуживания пригорода, появившегося вследствие развития здесь промышленности. Когда его планировали, то многого не учли. Так, к примеру, построили только одну кольцевую транспортную развязку, ведущую туда и обратно. В результате на ней то и дело возникали заторы. Адам медленно катил вперед, временами нетерпеливо нажимая на клаксон, пока не остановился напротив банка, в котором хранил деньги. Подбежав к банкомату, он начал снимать наличные. Банкомат не выдал Адаму столько, сколько ему было нужно. Тогда он бросился в банк, протиснулся в голову очереди, но кассирша сказала, что такие суммы без предварительного заказа не выдает.

Адам плохо отреагировал на ее слова, начал кричать, но потом умолк, поняв, что наличные ему как раз не нужны, что он сейчас паникует и не может рассуждать логически. Он медленно прошел к своей машине, залез внутрь и сел за руль. Адам вспомнил, что Тесс ввела лимит наличных денег, которые он мог снять со счета, желая обезопасить мужа от необдуманных покупок.

Глупо с его стороны было позволить ей это, но тогда, помнится, он не совсем серьезно возразил:

– А если срочно понадобятся деньги?

В ответ жена погладила его по руке и прошептала:

– Если тебе понадобится еще, придешь к мамочке и она обо всем позаботится.

Адам тогда только посмеялся, но сейчас Тесс может подсчитать почти каждый доллар, потраченный с их счетов. Позже она станет задавать неудобные вопросы, когда узнает о суммах, взятых со служебной кредитной карточки. Он просто не в состоянии достать необходимые ему деньги, невольно не поставив ее в известность о том, что случилось нечто неординарное.

Когда Адам это осознал, перед его мысленным взором возникла развернутая картина того, к чему это приведет. Гигантская волна, на гребне которой он плыл последний месяц, обрушилась вниз. Рыдания, казалось, рвались едва ли не из живота. Испугавшись происходящего, Адам постарался подавить их в себе, но лишь приглушенно завыл. Он разрыдался, уже не сдерживаясь, крепко зажмурив глаза, прижавшись головой к рулю. Согнутые ноги он поднял вверх, и колени больно вдавились в руль. Он сидел так некоторое время. Колени уже сильно болели. Руль из дубового дерева врезался в его плоть, словно наложенная им самим церковная епитимья.

Включив автомобильный стереомагнитофон, Адам снова зарыдал во весь голос. Он был в отчаянии. Жена неожиданно превратилась во врага. Она наложила лапы на его деньги. Жизнь к нему несправедлива. Адам почувствовал внезапный порыв во всем сознаться… жене… полиции… дедушке… Да, именно к нему он может обратиться за помощью. Аркадий знает, что делать. Когда, будучи ребенком, Адам попадал в историю, он всякий раз обращался со своими проблемами к деду, такому спокойному, невозмутимому, старомодному, хладнокровному перед лицом любых невзгод и опасностей.

Адам уже хотел потянуться за телефоном, когда вспомнил, в каком дедушка состоянии, вспомнил, что он сейчас лежит, угасая, на больничной койке. Страх снова превратился в стыд. Что бы сделал его дед, окажись он в подобной ситуации? Адам решил, что это очень глупый вопрос. Аркадий не позволил бы себе попасться на удочку, он вообще не стал бы связываться с Кларой, держал бы свой член у себя в штанах.

Некоторое время Адам ехал бесцельно, а затем свернул на обочину и снова расплакался. Он смотрел, ничего не видя перед собой, погруженный в собственные мысли, шумно сопя. Адам полез за бумажной салфеткой, чтобы высморкаться. Пальцы проникли в карман кожаного пиджака, где наткнулись на скомканную фотографию Клары. Всхлипывая, Адам отдернул руку и полез в другие карманы. Там он обнаружил пару квитанций, а еще складной швейцарский армейский нож. С перочинными ножами он не расставался с детства. Ножик был его любимой игрушкой. Дедушка привез его из Европы, и Адам очень им дорожил. Однажды, когда родители уж слишком безобразно поругались, Адам сбежал из дома. Он сложил в рюкзак сэндвичи, одежду, одеяло… Нож для выживания мальчик осторожно засунул в заплечный мешок и, весь в слезах, зашагал в парк. Там он уселся в полном одиночестве на берегу озера и скормил свою еду уткам. Он сидел так до глубокой ночи. Мальчик надеялся, что придет бродяга и убьет его. Он воображал свои похороны, слезы, взаимные упреки, угрызения совести родителей, которые вынудили его бежать из дома… Наконец, замерзнув и проголодавшись, Адам вернулся домой и обнаружил, что никто не заметил его отсутствия. От этого на душе стало совсем тоскливо. Адам помнил, как открыл большое лезвие и долго-долго смотрел на собственное искривленное отражение на стали. Вскоре жалость к себе ослабла и пришло понимание, что невнимательность его родителей по отношению к нему является истинным благословением. Он может делать что захочет. Он может ходить туда, куда ему нравится.

Адам сидел за рулем и смотрел вперед невидящим взором, пока взгляд его не прояснился. В голову ему пришла одна мысль. За ней явилось вдохновение. Всхлипывания смолкли. Эта ситуация похожа на другие. Любые перемены несут в себе скрытые возможности. Этот бандит с его неуклюжей попыткой шантажа дал ему в руки лимоны, из которых Адам сделает лимонад. Он не станет покоряться судьбе. Все деньги, которые ему нужны, сейчас зря крутятся в компании.

Первым делом Адам направился в отдел маркетинга. Там он заявил, что работает над новым проектом, и попросил подсчитать, сколько они смогут сэкономить на благотворительных тратах компании. Оказалось, удручающе мало. Все эти деньги потом возвращались посредством налоговых льгот, так что таким образом ничего выгадать не получилось бы.

Следующей остановкой стал производственный отдел, возглавляемый Шубанги. Среди всех, кто работал на компанию, она пользовалась его особой благосклонностью. Шубанги умела, услышав неясную мысль, выраженную Адамом, облечь ее в реализуемую форму, а затем сделать вид, что заслуга в этом принадлежит исключительно боссу. Более того, судя по всему, Адам ей на самом деле нравился. Если кто и мог помочь ему выпутаться из того, что он натворил, то это Шубанги.

– Привет, – мелодичным голосом произнесла она при виде входящего в кабинет Адама. – Что привело тебя к нам, многострадальным эльфам на ниве дизайна?

– Ты умеешь хранить тайны?

– Возможно, умею. А твоя тайна дорогая?

– Очень.

Адам объяснил, что ему нужно раздобыть пятьдесят тысяч долларов для нового проекта. Обсуждать суть этого проекта он не собирался. Адам спросил, как можно сэкономить на производстве. Шубанги задумалась. Брови ее сдвинулись. Она с хмурым видом вобрала в легкие воздух.

– Что касается импорта, тут я мало чем могу быть полезна, – призналась Шубанги.

В последние годы большинство игрушек, продаваемых «Митти и Сарой», вообще не имело к разработкам компании никакого отношения. Вместо всей этой тягомотины Шубанги раз в году приносила Адаму каталог недорогих моделей ничем не примечательных китайских производителей, которые, по ее мнению, должны будут пользоваться спросом в следующем сезоне. Он выбирал, а Шубанги договаривалась, чтобы эти игрушки производились под товарным знаком «Митти и Сары».

Идея была продолжением той, что заставила Аркадия переключиться с игрушек, вырезанных вручную из дерева, на готовые фабричные аналоги. Математика была проста: вместо того чтобы покупать игрушку за пятьдесят центов и продавать за доллар, лучше купить ее за десять центов на фабрике в стране третьего мира и продать вдесятеро дороже в экономически развитом государстве.

Эта модель ведения бизнеса просуществовала полстолетия, пережила войны, распад Советского Союза, даже коммунистический Китай, этот электродвигатель социализма, который молча засунул свою революцию куда подальше и превратился в самое безжалостное капиталистическое государство из всех, которые когда либо существовали до этого. В конечном счете нет таких армий, осадных орудий, средств ведения войны и идеологий, которые способны захватить мир эффективнее многопрофильной корпорации. «Макдоналдс» всегда берет верх над Макиавелли.

К сожалению, эта система имела свойство пожирать собственных детей. Когда деньги, вкачиваемые Западом в Китай, принялись воспроизводить сами себя, а китайцы, в свою очередь, начали возвращать семена глобализации обратно, покупая на Западе лакомые куски местной промышленности, цена производства в Китае стала неуклонно расти. Теперь уже невозможно было приобрести нужную тебе игрушку по подходящей цене. Китайцы уже не так отчаянно стремились подзаработать. Не осталось более жирка, который можно легко соскрести.

Из-за этого, заверила его Шубанги, их прибыль уже не так высока.

– Единственным нашим излишним накладным расходом остается производство оригинальной куклы Сары. Ненужные и к тому же огромные траты. Мы уже не один год производим Сару себе в убыток. Мы легко могли бы свернуть производство и сберечь нам немало денег, но вот твой дед, полагаю, будет от этого не в восторге.

С минуту подумав, Адам спросил:

– А нельзя ли как-нибудь уменьшить себестоимость кукол? Я хочу сказать… Где их сейчас делают? Нельзя ли перенести производство в другое место, туда, где дешевле?

– Ну… да… есть такие варианты… – Повернувшись во вращающемся кресле, она открыла на своем «Макинтоше» несколько файлов. – Как насчет Джакарты?

Тесс оторвал от больничной койки Аркадия неотступный страх. Она помчалась в офис, терзаемая опасением, что в ее отсутствие компании придет конец. Прошмыгнув в свой кабинет, Тесс не замечала мужа до тех пор, пока он неожиданно не плюхнулся в кресло напротив. Она вздрогнула. Ранее она искала в интернете информацию о сосудистой деменции. Одному только Богу известно, сколько времени Тесс потратила на то, чтобы, блуждая по веб-сайтам, прочесть подробные, лишенные эмоций отчеты о том, как будет разрушаться тело, а затем разум Аркадия. Из Википедии она отправилась к сухим наукообразным правительственным сайтам. Оттуда перешла на страницы серьезных групп поддержки, на онлайн-форумы, где потерялась в нескончаемой веренице людей, которые задавали вопросы о пугающих симптомах, получали ответы, сначала полезные, потом бессмысленные, затем подлые, после безумные… Пришлось задуматься над людской природой. Как интернет, эта вершина человеческих достижений и демократии, стал вместилищем одиночества и воплей безумия?

– У тебя ужасный вид, – сказал Адам. – Когда ты в последний раз высыпалась?

– Спасибо.

– Не за что. Я серьезно. Ты выглядишь немного… уставшей. Как долго ты спала сегодня?

– А что такое сон?

– Ладно. Туше.

По правде говоря, она по-настоящему не высыпалась с той первой ночи в больнице. Пока старик выздоравливал, Тесс проводила каждую свободную минутку у его постели. Врачи утверждали, что Аркадий идет на поправку на удивление быстро, но сама Тесс ничего подобного не замечала. Он спал большую часть суток, когда же бодрствовал, то казался угрюмым и хранил молчание. Хотя Аркадий явно больше не стоял на пороге смерти, уверенность в том, что после удара он уже не будет тем человеком, какого она знала, была невыносима. Мысль, что Аркадий потерян для нее, всегда вертелась у Тесс в голове, особенно долгими ночами, когда сон к ней не приходил. Таблетки делали мир вокруг нее мрачным и безрадостным, а мысли – медленными и зернистыми. При этом лекарства не унимали тревогу и не приносили забвения. В конце концов сон подползал к ней незамеченным. Когда в шесть утра звенел будильник, она, ничуть не отдохнувшая, выползала из кровати. Ей едва хватало сил на то, чтобы поднять сына и собрать его в школу. Когда выпадало свободное время, Тесс работала дистанционно, пыталась закончить то, что не успела сделать вчера. Каждый вечер она обнаруживала все больше оставшихся без ответа сообщений в ящике для входящих писем. Тысячи маленьких дел поджидали ее на столе, заброшенные и забытые. Никогда еще с тех пор, как Аркадий взял ее под свое крыло, Тесс не была так перегружена работой. До его болезни она даже не подозревала, как прежде полагалась на его советы, когда дела принимали скверный оборот. Все эти годы ей казалось, что она оказывает любезность пожилому человеку, потворствуя его желанию чувствовать себя во главе своего бизнеса, но, как оказалось, без его помощи работа обрушивалась на нее, подобно снежной лавине, накапливалась и замерзала, превращая окружающий пейзаж в суровую тундру.

После удара, случившегося с Аркадием, дело усложнилось из-за пыла, с которым муж бросился управлять компанией. Он развил бурную деятельность. В минувшие недели Адам корпел над каталогами игрушек от производителей на иностранных рынках и выбрал несколько дюжин новых товаров, которые будут продаваться под торговой маркой «Митти и Сара». Судя по всему, муж выбирал их наобум. Пеналы для карандашей, водяные пистолеты, плюшевые медведи… Чуть раньше Тесс заметила заказ на десять тысяч йо-йо. Она испытала легкий экзистенциальный кризис, понимая, что эти йо-йо вообще никто не станет брать. Люди больше не покупают подобного рода игрушки. У каждого из родителей в кармане лежит прибор, содержащий в себе миллион разнообразных развлечений. И что, их дети будут играть гребаным йо-йо? Тесс, впрочем, дала свое добро, слишком утомленная для того, чтобы спорить. Что ей сейчас нужно – немного отдыха.

– Мне кажется, тебе пора сделать перерыв в работе, взять отпуск, – произнес Адам и, перегнувшись через стол, прикоснулся к ее руке.

Тесс рассмеялась, но затем овладела собой.

– Серьезно? Ты хоть имеешь представление, как мы завалены делами?

– Конечно, но я тебя прикрою. У тебя сейчас есть более важное дело.

Тесс рада была осознать, что после долгих лет брака Адам все еще способен ее удивлять.

Их отношения были построены на сюрпризах, начиная со счастливой случайности, превратившейся в маленького Кейда. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, она не могла отделаться от ощущения нереальности, связанного с их супружеством. Когда Тесс была еще маленькой, она, наблюдая за тем, как брак ее биологических родителей превращается в сущее бедствие, пришла к выводу, что замужество – это глупость. Затем, когда Тесс была уже подростком, она открыла для себя феминизм, не бледный, выхолощенный, скроенный в соответствии с духом социализма его вариант, исповедуемый ее родителями, а нечто менее мессианское и более удобоваримое: Грир, де Бовуар, Вулф и Мадонна. Когда ей исполнилось двадцать, Тесс пришла к выводу, что брак – циничный контракт ради обмена наличными в целях продолжения рода. Ничто из этого ее не привлекало.

Брак и даже моногамия казались ей чем-то крайне непрактичным. В те времена она была незрелой и заводной до безобразия. Секс рассматривался ею как наслаждение чистой воды – как в физическом смысле, так и на политкорректном уровне. В студенческие годы она выбирала партнеров, исходя из сложного алгоритма привилегий, удачного случая и чувства вины. Бывший преступник, отсидевший свое. Транссексуалка. Чернокожий, ради которого она выучила цитаты из Джеймса Болдуина, а затем долго извинялась перед ним за то, что не хотела в постели того, чего хотелось ему.

В то время Тесс получала удовольствие от осознания своей продвинутости. Она тщательно подбирала слова, когда говорила о сексе. Тесс помнила, как однажды крикнула своей одногруппнице во время семинара, когда та назвала в своем стихотворении орган любовника пенисом: «У любовников не пенисы, а х…!»

Конечно, ничто не лечит от тяжелого случая богемности эффективнее, чем десятилетие бессмысленной борьбы, когда обнаруживаешь, что молодость и трастовый фонд иссякли и восстановлению не подлежат. Никто не будет вечно биться головой о стену, несмотря на все идеалистические помыслы.

Адам подвернулся как нельзя кстати. Во время их деловой встречи, обсуждая возможность покупки авторских прав на ее куклы, Адам вдруг перегнулся через стол и поцеловал ее. Тесс сразу же стало понятно, что его интересует вовсе не дизайн ее игрушек. Ему хочется залезть к ней в трусики, после дорогого ужина, конечно же.

Когда Адам отстранился после поцелуя и сел обратно на стул, Тесс прикоснулась к своему лицу, пытаясь скрыть замешательство, а потом рассмеялась.

Адам не смеялся. Он выглядел несчастным и одиноким. Надежда затащить ее к себе в постель ускользала. Тесс решила, что все равно позволит ему… А затем он оказался куда лучшим любовником, чем она могла предположить. Удивительное смешение инстинкта и совершеннейшего эгоизма оказались в той или иной степени благоприятными для восстановления ее сексуальности.

Какое облегчение встретить мужчину, который хочет быть ей другом! Он неистовствовал над ее телом, словно мальчишка из танцзала, а затем повез в кино. Адам оказался неромантичным в хорошем смысле слова. Он совсем не походил на тех парней, которые видели в ней загадочную, иррациональную головоломку или, что еще хуже, сначала признавали Тесс равной себе, а затем начинали разрушать ее самооценку из страха ее потерять. В конце концов, после жизни, наполненной сексуальными завоеваниями, компенсировавшими для Тесс невнимательность к ней окружающих в прошлом, было совсем неплохо завести простые отношения с мужчиной.

Впервые, сколько она себя помнила, секс перестал быть для нее поступком и начал приносить наслаждение ради наслаждения. В постели Адам вел себя игриво и лукаво, чего не хватало Тесс во время всех ее прежних сексуальных историй. Он раздевал ее так, как Тесс в детстве разворачивала рождественский подарок, неуклюже и нетерпеливо. Его глаза сияли искренней благодарностью, когда он приступил к угощению. Милый сюрприз… успокоение… приятная дрема… Когда она открыла глаза чуть позже, все в ней и вокруг нее изменилось.

Спустя почти десятилетие ее ждал другой сюрприз, тоже приятный и, быть может, именно тот, в котором она сейчас нуждалась. Адам сидел на стуле напротив и с виноватым видом просил прощения за недавние проступки, за свою странную манию, за всю дополнительную работу, которую взвалил на нее, и за то, что частенько недостаточно высоко ее ценил.

– Извини, серьезно, я не знал, как вести себя после того, что случилось с дедом, и я пытался забыться, сосредоточившись на работе. Я не осознавал, насколько тебе тяжело приходится. Я подумал, возможно, будет лучше, если ты сделаешь перерыв.

– Хорошо… Мне кажется, сейчас это невозможно. – Взмахом руки она обвела счета-фактуры… бухгалтерскую отчетность… весь мир… – Тут слишком много всего, чтобы взвалить это на кого-то другого.

– Я со всем справлюсь. Если мне понадобится помощь, я привлеку временных работников по контракту.

До этого Адам никогда не откликался благосклонно на многочисленные намеки – да нет, более чем намеки, на ее мольбы, если на то пошло, – привлечь кого-то извне для аудита их финансов.

– Адам! Я твоя жена, поэтому не вешай лапшу мне на уши. Что ты задумал?

Прикусив губу, он смотрел вниз и, отталкиваясь ногой, качался взад-вперед на ножках стула. Несколько секунд он вел себя точно так же, как их сын. Тесс затопила волна любви и нежности по отношению к этому нелепому человеку.

– Ладно, послушай, если начистоту, компании ты сейчас нужнее, чем когда-либо прежде, но дедушке ты нужна даже больше. Я знаю, что между вами сложились… особые отношения. Я бы сейчас тоже был с ним, но увы… – Он развел руками в маловразумительном жесте, который мог означать все, что угодно. – Я не могу, поэтому хочу, чтобы ты на время отошла от дел… ради себя и Аркадия.

Тесс улыбнулась. Адам улыбнулся в ответ. Момент нежности. Когда они только познакомились, такие моменты случались довольно часто, но теперь, когда они сделались редкими, то стали воистину драгоценными.

– Ладно. Договорились. Я так и сделаю. Когда будет удобнее?

– Завтра.

– Завтра? Ой, Адам! Это невозможно.

– Вполне возможно. Послушай…

Он в нескольких словах обрисовал, как будет распределена ее работа. Потом, когда Адам полетит в Китай на срочную встречу с поставщиками из Шэньчжэня, ей придется выкраивать время и отвозить Кейда в школу.

– Кстати, вспомнил… – Вытащив папку из манильского картона, Адам протянул жене документы. – Надо будет их подписать перед тем, как ты закончишь здесь дела.

Тесс взглянула на документы, прищурилась и потянулась рукой к очкам для чтения. Адам подался вперед, положил руку поверх ее ладони, наклонил голову и поцеловал ее.

– Не утруждай себя чтением. Обычный релиз для фабрик в Шэньчжэне. Я подпишу в самолете и передам при личной встрече.

– Я только просмотрю по-быстрому.

– Зачем? Там все по шаблону.

Адам сунул ей авторучку и развернул папку на месте пластиковой закладки, где ей следовало поставить свою подпись. Тесс нацарапала свое имя и спросила у Адама, подходящее ли сейчас время лететь за море.

– Я понимаю, что время сейчас не совсем подходящее, Тесс, но мне важно, чтобы ты позаботилась о дедушке.

– А что мне делать, если ему станет хуже, пока ты в разъездах?

Адам отмахнулся от ее вопроса, словно от докучливой мухи.

– С дедом все будет в порядке. У него был небольшой удар. В его возрасте такое со многими случается. Несколько недель Аркадий провалялся в кровати, смотрел телевизор и щипал медсестер за задницы. Ему нужно передохнуть. Вскоре он будет бодр как огурчик. Ты же знаешь, какой он.

– Адам! Его выпишут из больницы через пару дней, – заметила Тесс, но он уже поднялся на ноги, поцеловал ее в щеку и направился к двери.

– Я уезжаю всего лишь на несколько дней. За деда не волнуйся. Он крепкий старый хрыч. В жизни он прошел через куда худшее.

Голод. Хотя боль затмевала почти все иные чувства, оставался еще голод. Когда желудок смирился и тупая боль, вызванная отсутствием пищи, отступила, ее место заняли иные желания. Ему хотелось пить, хотелось получить прохладное полотенце, чтобы унять жар, хотелось тепла и доброты. Когда Аркадий выныривал из своего бредового состояния, он критически оценивал происходящее с ним и понимал, что жизнь его кончена. Рана на груди воспалилась, и его кровь сейчас превращалась в яд. Аркадий чувствовал это, когда был в сознании, и даже еще острее, когда бредил. Лихорадка сотрясала его тело, и в сознании Аркадия мелькали воспоминания о ночах, проведенных с Яном. О том, как Ян улыбался, как его пальцы ласкали Аркадию спину… К своему немалому изумлению, он ощущал, что возбуждается.

Однажды воскресным утром за завтраком, еще до войны, они мучились похмельем. Его друг вслух размышлял над тем, почему всегда чувствуешь себя таким влюбленным всякий раз, когда балансируешь на грани алкогольной интоксикации. Аркадий шутливо предположил, что тело считает, будто бы доживает свои последние часы и поэтому мобилизует все силы ради того, чтобы, повинуясь дарвинистскому инстинкту, передать свой генетический материал очередному поколению. Теперь же, спустя несколько лет, умирая на нарах на чужбине, он вспоминал этот разговор. «Извини, Дарвин, – подумалось ему. – Этому никогда не бывать».

– Извини, – прошептал он тьме и рассмеялся.

Голос из тьмы заорал на него, велев заткнуть свою пасть.

Как абсурдно! Как на тебя похоже! Ты, загибающийся развратник!

Именно это сказал бы Ян, окажись он поблизости. Друг прищелкнул бы языком и с насмешливым неодобрением покачал бы головой. Но, разумеется, он никогда больше не сможет увидеть Яна, не говоря уже о том, чтобы к нему прикоснуться. Ян давно уже мертв, превратился в труп, лежащий на дне общей могилы, либо в пепел, рассеянный ветром. Что бы он только ни сделал ради того, чтобы ощутить прикосновения его рук к своему телу…

Не стоило так терзаться. Аркадий считал, что тоже умрет в самое ближайшее время. Во тьме он не мог видеть рану на своей груди, но ощущал жжение во всем теле и страшный зуд в местах, где кожу пронзали стежки шва. Этот зуд затмевал даже суету вшей, которые беспрепятственно ползали по нему. Аркадий был слишком слаб, чтобы попытаться поймать и раздавить их. Он вообще ничего не мог делать, только ждать.

Тьма… сон… затем голос. В ногах его койки стоял доктор Менгеле. Он взглянул на показания термометра.

– Этому человеку осталось жить две недели, – сказал он. – Если подопытный к тому времени не умрет или выздоровеет, избавьтесь от него.

Аркадию хотелось привстать и возразить, но доктор Менгеле уже отошел. То, что немец его так запросто похоронил, глубоко задело его, взяло, что называется, за живое. Он ощущал острую обиду. До слов нациста Аркадий с радостью думал о предстоящей гибели, но теперь, повиснув между жизнью и смертью, он испытывал раздражение из-за того, что его выдернули из блаженного забытья.

После ярости нахлынула жажда. Кто мог бы вообразить такую жажду? Ему снились пустыни, водопады, краны, пустоши, растрескавшаяся под солнцем земля… Его вырвали из сна, и Аркадий вспомнил, что в конце барака, в котором он лежал, где-то на расстоянии в пять метров и миллион миль находится кран, из которого бежит струйкой холодная вода.

Он повернулся на койке и тяжело грохнулся на пол. Он полежал так какое-то время, жадно хватая воздух ртом, а затем пополз. Один метр… два… три… Он хотел умереть, но не раньше, чем докажет, что Менгеле не прав. Он должен добраться до воды. Но кран был далеко, ужасно далеко… Аркадий решил немного отдохнуть… минуточку… Он прикрыл веки и снова очутился в Праге. Руки коснулись его, перевернули, потянули за сапоги, вцепились в шинель… На секунду ему почудилось, что это Ян, но потом Аркадий потерял сознание.

Долгое время Аркадий дрейфовал в темноте. Там не ощущалось ни холода, ни жара. Это место было куда лучше, чем то, куда Аркадия затащили обратно.

Прикосновение вырвало его из забытья. Мужские пальцы коснулись его груди. На одно теплое чудесное мгновение он подумал о Яне, но нет… Ян мертв, давно мертв. Руки на его груди не могли принадлежать любовнику. Прикосновение слишком легкое, безличное, похожее на ползающего по коже москита. Это мягкие руки врача. Пальцы коснулись его ребер, затрепетали над грудью. Как бы там ни было, они вернули его назад. Прошло очень много времени с тех пор, как его касалось другое человеческое существо, не испытывающее к нему ненависти. Аркадий не осознавал, как глубоко этот голод гнездится в нем. Этот голод был глубже того, который терзал его мышцы и кости, глубже жажды, которая гнала его через барак. Аркадий не подозревал, как ему не хватает обычной доброты.

– Доброе утро, – послышался знакомый голос.

Открыв глаза, Аркадий увидел склонившегося над ним Дитера.

– Как ты себя чувствуешь?

Аркадий попытался заговорить, но захрипел, издав жалкий звук. Врач принес ему стакан воды и помог напиться.

– Ты должен был оставить меня умирать, – с трудом произнес Аркадий.

Дитер улыбнулся.

– Это ты так меня благодаришь?

– Пошел на х… – ответил Аркадий на своем родном языке.

Доктор Пфайфер улыбнулся.

– Русский у меня никудышный, но с возвращением. Извини, что не смог тебя сразу найти. Когда ты не пришел утром на работу, я отправился искать тебя в бараках зондеркоманды. Понятия не имею, как так получилось, что тебя отправили в лабораторию. Извини. Виновные будут наказаны.

Аркадий попытался приподняться, но не смог.

– У тебя есть еда? Морфий?

Доктор Пфайфер принес хлеб и водку. Аркадий первым делом отхлебнул из бутылки, а затем принялся осторожно жевать хлеб. Дитер наблюдал за этим с кривой улыбкой на губах.

– Получше? – спросил он, когда Аркадий остановился, чтобы перевести дух.

– Насколько это возможно.

– Ты был мертв. Знаешь? – тихим бесстрастным тоном спросил доктор Пфайфер. – Целые две минуты мертв. Конечно, в наше время смерть – явление относительное, но две минуты ты не дышал, не было никакого пульса. Просто чудо, что мне удалось вернуть тебя к жизни.

– Я забыл, что ты такой благонравный, – кряхтя, произнес Аркадий. – Я не верю в чудо.

Нацист улыбнулся ему.

– Да неужто? Если так, то пришло время уверовать. Люди говорят, что под дулом пистолета никто не остается атеистом.

– Возможно, но я считаю, что на войне богам нет места.

– Война когда-нибудь закончится. А после этого Бог появится?

– А откуда немцы его достанут? У вас есть наука, которая все объясняет и оправдывает. Ваши философы однажды убили Бога. Думаешь, немцы смогут вернуть Его к жизни так, как ты вернул к жизни меня?

– Миру нужны такие люди, как ты, больше, чем Бог… Так мне кажется…

– Именно поэтому ты меня откачал?

Дитер бросил оценивающий взгляд на Аркадия.

– Ты здесь потому, что нужен мне. Ты – самый лучший патолог из всех, с кем мне довелось работать. Без тебя мои исследования пойдут вкривь и вкось. Помоги мне, и я помогу тебе пережить войну. Даю честное слово немца.

Аркадий собрал все имеющееся у него презрение – а презрения у него было немало – и произнес:

– Прелестно.

– В таком случае – мое слово врача.

– Хорошо. Не намного, правда, надежнее.

– Слово прагматика. – Его тон, до того иронический, вдруг стал серьезным, Дитер нагнулся и встретился с Аркадием взглядом. – Сейчас ты – единственный, кто поддерживает в детях жизнь. Никто другой не предложит им обезболивающее, никто не будет заботиться о них после операции… Всем, кроме тебя, все равно – выживут они или нет.

Взгляд Аркадия переместился с лица Дитера на еду, которая вдруг утратила для него всю свою привлекательность.

Немец продолжал говорить тихим серьезным голосом:

– Я знаю, что ты беспокоишься о них. Я знаю, что ты для них делал, знаю об игрушках.

Русский вздрогнул, но не поднял глаз.

– Аркадий! Я знаю, что ты воровал у меня лекарства и еду для них. Я ничего против этого не имею. Я тебе помогу, если ты поможешь мне. Давай продолжать нашу работу. Я дам тебе для детей все, что нужно: продукты, лекарства, хорошие инструменты, чтобы вырезать игрушки, если понадобится. Пусть они живут. Я уверен, что без твоей помощи дети не выживут, и не потому, что я их убью, а потому, что у них не будет твоей поддержки и заботы.

Аркадий поднял взгляд на Дитера. Теперь в нем сверкал гнев.

– Очередное предложение? – прорычал он. – Что же ты за чудовище!

– Я не чудовище, я ученый, которому нужен хороший помощник.

– Не ученый, а пародия на ученого… Гребаный доктор Франкенштейн, если уж на то пошло.

– Знаешь, я расскажу тебе одну историю, Аркадий. Все эти разговоры о Боге и дьяволе напомнили мне ее. Это один из моих любимейших рассказов. Взят он из индуистской мифологии. Шива Разрушитель и Парвати Создательница обладали сокровищем, самым ценным из всех мыслимых. Они хотели подарить его самому любимому из своих детей. Шива и Парвати позвали к себе Сканду Воина и Ганешу Устроителя Препятствий. Они сказали, что сокровище достанется тому, кто первым обойдет мир. Сканда тотчас же запрыгнул на своего павлина и полетел вокруг света. Ганеша оказался умнее и проницательнее. Он просто обошел вокруг родителей, которые, будучи богами, заключали в себе весь мир. Сканда, вернувшись из своего путешествия, рассердился, обнаружив, что Ганеша его победил, но Парвати удалось его успокоить и объяснить, что он сам по себе является сокровищем, как Ганеша, как все дети.

– И в чем смысл этого мифа?

– В том, – нагнувшись над столом и подливая Аркадию водки, произнес Дитер, – что иногда, чтобы победить, лучше не бороться. Научись выбирать, когда следует бороться, а когда не стоит.