Одним мощным толчком бедер Лето заполнил ее. Нинн за­кричала, выгнулась, подалась навстречу, чтобы принять больше. Она не помнила мужчин, которые были до него, — то, как глубоко он проникал, пульс его сильных движений заполнили все ее мысли. Ее хватило лишь на то, чтобы при­жать ладони к стене над изголовьем постели. Он не сдержи­вался. Она видела, как он дерется, видела, как он раньше сдерживал свой характер. И то, и другое требовало силы. Раз­ных видов силы.

Теперь вся эта сила была направлена в нее. Когда он пода­вался назад, ей хотелось заплакать. Потеря его твердой дли­ны словно отнимала у нее кислород. Но он выходил не на­долго. Удар сердца, и он уже возвращался туда, куда она хотела, где жаждала его, — рывок, бедра к бедрам, внутрь до упора. Она горела. Она скользила. Она жаждала. Каждый толчок отправлял ее все выше, все ближе к чистому живот­ному наслаждению. Ей хотелось потерять остатки рассудка. Ей хотелось, чтобы Лето заставил ее кричать.

Склонившись над ней, он посылал жаркие вспышки удо­вольствия по ее спине. Волосы на его груди щекотали ей кожу. Он дышал хрипло, быстро, часто, в ритме своих дви­жений.

Он прижался губами к ее виску.

— Скажи мое имя.

— Лето.

— Скажи, что тебе это нравится.

— Дракон подери, Лето. Мне это нравится.

— Скажи, что хочешь еще.

— Еще, — задохнулась она.

— Однажды я сломал тебя. — Его темп ускорился, бедра напряглись. — И я сломаю тебя снова.

— Неправда, неправда, неправда. — Слово показалось правильным. Подходящим их страсти. — Моя очередь. Я сло­маю вас, сэр.

Он сместился, чтобы выпрямить спину. Сильная рука схватила ее за глушащий ошейник и потянула. Она не могла не прогнуться в ответ. В таком положении она была уязви­мее. Остаток самоконтроля, позволявшего ей ответить, ис­парился. С Лето, для Лето, она сама желала избавиться от контроля.

Но и этого было ему недостаточно. Он хрипло выругал­ся, отпуская ее ошейник, и обеими руками вцепился ей в бедра.

Она обернулась через плечо и увидела, как его лицо пре­вращается в хищную маску. Он смотрел вниз, туда, где их те­ла соприкасались. От напряжения, с которым он удерживал ее бедра неподвижно, его грудные мышцы казались еще ре­льефней. Его грудь блестела он пота. Рот был открыт. С каж­дым движением внутрь из его широкой груди на выдохе вы­рывался стон.

— Смотри на меня, — сказала она между двумя вспышка­ми наслаждения, которое все нарастало внутри. Она была живой оболочкой своего дара — светящейся, готовой взор­ваться. — Лето.

Возможно, она выучила пару его приемов, потому что этот резкий приказ заставил его мгновенно встретиться с ней гла­зами. Его зрачки были расширены. Он выглядел как бог, по­мешанный на разрушении городов. Их раса вполне подходи­ла под описание. Но то, что они могли настолько яростно заниматься сексом, стало для Нинн откровением, сводящим сума.

Он уже не мог говорить. И она почти догнала его в этом. Но не собиралась уступать ему и потакать его хвастовству.

— Сломай меня. Попробуй. У тебя не получится. Тебя хва­тит только на то, чтобы кончить первым, прежде чем я полу­чу удовольствие. — Она резко застонала, когда он двумя пальцами закружил вокруг ее клитора. — Ты слишком горд для этого. Ты сам себе не позволишь.

— Могу.

— Тогда кончи первым. Ты можешь... — Она снова ахну­ла, когда его пальцы скользнули к цели. — Можешь подумать об этом позже. О стыде, о поражении. Или можешь заста­вить меня просить тебя. Я хочу этого.

— Проси. Меня.

Она встряхнула головой и ткнулась лицом в его подушку. Вдохнула его запах. Вся комната пропиталась запахом Лето и запахом секса.

— Давай же, — прохрипел он.

Черт, так ей долго не продержаться. Его пальцы были ум­ными, сильными, настойчивыми, его член двигался в ней, не оставляя ничего, кроме желания. Но ей тоже нужно было это. Нужно было овладеть им.

— Услышать мои мольбы. Этого ты хочешь сильнее, чем просто кончить.

Его раздражение добавило сил его телу.

— Да. Да. Давай же, Нинн.

Это была уже не игра. И это было несложно. Она потеря­лась в наплыве ощущений. Цвет смешивался со звуком и зна­нием того, что Лето ее поймал. Теперь они не могли прервать­ся, даже если бы захотели.

— Пожалуйста... А, bathatei. Лето, прошу. Заставь меня... я хочу...

Ее голос сорвался на вскрик. И этот крик превратил ор­газм в низкий, протяжный стон удовольствия, которое рас­плавило ее нервные окончания и растворило все мысли.

Остались лишь чувства.

Толчки Лето стали рваными, короткими, он потерял кон­троль. Его руки тисками сжимали плоть ее бедер. Она обер­нулась за миг до того, как он запрокинул голову. Потрясаю­щая красотой гора мышц напряглась. Он кончил со стоном и длинно выругался на выдохе. В последний раз толкнул бе­драми, вызвав остаток искр ощущений у них обоих.

Все еще пытаясь отдышаться, он отстранился и тяжело опустился на матрас. А затем одним быстрым движением — как он еще мог двигаться? — подтянул ее к себе и обнял. Они оба сияли остаточным удовольствием, от которого, казалось, загустел даже воздух.

Нинн улыбнулась, уткнувшись в его грудь, и лизнула со­леную кожу.

— Видишь? Теперь я сломала тебя.

Он пробормотал что-то неразборчивое и подтянул ее вы­ше, чтобы взглянуть в лицо.

— Мы оба знали, что так и будет.

— Правда? Сомневаюсь. Ты слишком упрям.

— В таком случае, — сказал он, целуя ее в макушку, — я встретил равную.

Лето проснулся от дрожи. Какой-то сон. Остатки сна опута­ли разум, как липкая паутина. Двое детей. Один старше, и ему больно. Второй едва родился. Крошечный, с красным личиком, вопящий на этот мир.

Его кожа была холодной. Нинн так и спала у него на гру­ди, но его ступни, ноги и рука слишком замерзли. Тепла ее тела едва хватало, чтобы не заледенеть.

Он хотел обнять ее крепче, хотел поднять с пола скомкан­ное покрывало и укутать им их обоих так же надежно, как они прижимались друг к другу. Но он не сделал ни первого, ни второго, чтобы не разбудить ее.

Ее дар, яркий и невероятно красивый, был самым потря­сающим опытом в его жизни. Но с каждым днем она отдава­ла ему все больше себя.

Сломал ее. Что за ложь? Она хваталась за все, что проис­ходило с ней, и впитывала опыт, как он мог впитать силу уда­ра. Вглядываясь в тени под потолком, Лето пытался вспом­нить, когда же он сбился с пути.

Она становилась чем-то большим, чем просто рабыня Астеров, и она сводила его с ума.

Он прикоснулся к ошейнику и вздрогнул от очередного укола страха, пробиравшего до костей.

Лето из клана Гарнис, кем бы ты был без этого?

Кожа вдоль краев ошейника огрубела до состояния мозо­ли. Он размышлял о том, как будет выглядеть его шея без рабского украшения. Пытался представить, вспомнить, но даже в детстве он видел в зеркале шею в оковах ошейника. Он стремился следовать по пути отца, даже зная, что этот путь означает страдания, жертвы и в итоге — неминуемую смерть.

Лето должен был жить и умереть в Клетках.

Он покачал головой, закрыл глаза, но от правды было не скрыться: он больше не верил в это. Мало того, он не хотел в это верить.

Впервые за двадцать лет он вспомнил те крики боли — со­рванный голос его матери, пробившийся хрипом в волны другого звука. Толпа вопила, как и всегда, радуясь пораже­нию сильного. Его отца заставили выглядеть беззащитным, готовым подставить горло, как жертвенное животное. Его заставили выглядеть слабым, а Лето никогда не знал воина, который был бы сильнее. Который мог бы сравниться. Ни он. Ни кто другой. Долгие годы отец выдерживал бой за бо­ем, завоевывал своей жене одну беременность за другой, пока не создал то, чем мог бы похвастаться мало кто из Коро­лей Дракона: новую семью.

Кто еще мог платить такую цену каждый раз, входя в Клет­ку, целовать на прощание свою жену и детей, зная, что этот раз может стать последним? Кто еще мог оставить шрамы от хлыста на спине Лето, а вместе с ними все то знание, которое превратило его сына в лучшего из бойцов? Столкнувшись с такой же перспективой — выпороть Нинн, чтобы сделать ее сильнее, — он чувствовал себя так, словно с него заживо сдирают кожу. Сама мысль об этом была ему отвратительна.

Его отец был олицетворением чести воина.

То, что Лето ощущал, лежа рядом с Нинн, казалось эгои­стичным и отвратительным, при сравнении. Его гордость была повержена в прах, но, возможно, и к лучшему. Слиш­ком долго он наслаждался титулом чемпиона Астеров. Слиш­ком глубоко проник вирус мелочной гордыни.

Он хотел выйти из тьмы.

И единственная личность, способная вывести его на сво­боду, лежала сейчас в его объятиях — и была не настоящей личностью. Она была искаженной версией женщины, кото­рая когда-то была решительнее неотвратимого времени.

И где-то там, в коробке или камере лабораторий доктора Астера, был заперт маленький мальчик по имени Джек Мак- Ларен. А Лето помог стереть ту личность, которая готова бы­ла пройти сквозь Ад, чтобы спасти этого мальчика.

Нинн шевельнулась, добавив новый слой к окутавшему его холоду. Холод, сковавший его конечности, добрался до самого сердца.

Он с самого начала знал, что это неправильно. Знал же?

Нет.

Она была права. Когда говорила, что ему промыли мозги. И ему хотелось промыть их снова, начать сначала, нырнуть обратно в безразличное механическое существование, в ко­тором ошибки не вгрызались в его нутро. В котором он был бы доволен, победив в сложном бою и трахнув красивую женщину.

И не гадал бы сейчас, кем он станет для Нинн, если она при­дет в себя. Если она снова станет Одри. Если она разорвется на части, с той же яростью, с какой ее дар взрывается фейер­верком. Жизнь в темноте — это одно. А знание того, что его окружает и определяет — совсем другое. Он мог выдержать эту тьму и даже довольствоваться ею, но Нинн стала его парт­нером на благо ему же. Его разум смог коснуться Тишины и Харка. Осознать их комфорт. Их связь, их свет, их клятву.

Но кем он будет, если продолжит удерживать Нинн вдали от сына?

— Ты действительно отключился, — раздался мягкий ото сна голос.

— Хм?

— Я уже дважды тебя звала.

Лето открыл глаза и увидел Нинн, приподнявшуюся на локте, чтобы вглядеться в его лицо. Она коснулась его бро­вей. Он глубоко вдохнул. Наслаждение ее расслабленной, от­дохнувшей красотой было одновременно болью и бальзамом. Он не должен был испытывать к ней чувств. Он должен был сделать ее тренировки сильнее, грубее, напряженнее — что­бы защитить свою семью. И ничего больше. Он и не пред­ставлял, что его способность к альтруизму распространяет­ся не только на родных.

— И что происходит сейчас у тебя в голове?

Лето заставил себя улыбнуться.

— Ты изменилась настолько, что вдруг решила, будто в этой голове что-то есть?

— Изменилась? — Она нахмурилась, тонкие брови со­шлись. — К лучшему, я надеюсь.

Он поддался желанию согреть их остывшие тела и подхва­тил с пола скомканное одеяло.

— Изменилась, — тихо повторил он.

— Нет, нет, — она стряхнула одеяло и поднялась с крова­ти. — Я хочу взглянуть на мою татуировку. Ее я, по крайней мере, помню. — Снова пауза. Снова нахмуренные брови. — Я по-прежнему...

Лето сел.

— Что?

— По-прежнему теряю время.

— А что ты помнишь?

— Тебя, отрывочно. — Она склонила голову и натянула мятые хлопковые шорты.

Он не смог противиться искушению, поэтому тоже под­нялся и обнял ее со спины, застыв на середине комнаты. Ее дракон, казалось, светился в рассеянном свете.

— И что за отрывки?

Она повернулась и улыбнулась ему в подмышку.

— Как насчет картинки того, как ты кончаешь? Это ши­карный отрывок.

— Ведьма, — прошептал он ей в волосы. — Расскажи про другие.

— Ты держишь мое лицо, а Ламот прожигает мне спину. Я хочу увидеть, что он там натворил. Мне кажется, я это за­служила, не так ли?

Оттягивать неизбежное он больше не мог. И кивнул.

В комнате было только одно зеркало, над раковиной, по­этому он снял со стены нагрудную пластину доспеха. Отпо­лированную до такого блеска, что она вполне могла заменить зеркало. Нинн отобрала у него пластину и завела ее за спи­ну. Осознание вызвало у нее тихий вздох.

— Это не змея.

— Нет.

Она присмотрелась.

— Это... Лето, что это значит? Это Ламот сделал?

— Нет, — повторил он мрачно, словно сообщая о чьей-то смерти. — Я ему велел.

Резко повернувшись, она швырнула пластину ему в руки. На ее лице читалась сильная, чистая ярость. За минувшие двенадцать часов он видел ее решительной, измотанной, тор­жествующей, испуганной, страстной. Сейчас она выглядела так, словно готова была содрать с него кожу и сшить из нее новый доспех.

— И почему же? Шутить о том, что я теперь такой же чем­пион, как и ты, было здорово, но это уже не смешно.

— О чем ты?

Она ткнула пальцами в его виски.

— Об этом, Драконий ублюдок. Ты позволил ему прожечь мою кожу и при этом отказал в получении знака Астеров. Я до сих пор настолько плохой новичок, что не заслуживаю того, чего добилась? Я сражалась за них не хуже, чем ты.

Лето хотелось схватить булаву и разнести все вокруг в кло­чья. А затем начать снова и пройтись по тому, что не уцеле­ло в первый раз. Он спас ее от вечного клейма семьи, кото­рая разрушила ее жизнь, а Нинн превратила его поступок в какое-то мерзкое соревнование. Подобной насмешки судь­бы хватило, чтобы пробить его решимость не изменяться.

Но изменения не оставляли его в покое. Первый же шаг в тренировочную комнату Одри МакЛарен стал первым ша­гом на пути к этому моменту. Важные события обычно ред­ко удается распознать сразу.

Скажи ей правду.

Оберегай ее от правды.

Мышц и силы было недостаточно для решения этой зада­чи. Но их могло быть достаточно для того, чтобы сохранить ей жизнь и добиться цели, о которой она забыла. Теперь, что бы он ни сделал, ему не обнять Нинн. Она станет его врагом: об этом ясно говорило выражение ее лица. И осознание впи­валось иглами в его суставы, пока любое движение — впе­ред, назад, и даже просто попытка стоять на месте — не пре­вратилось в боль.

Безопасность для ее рассудка — а со временем и безопас­ность ее сына — строились на превращении в ее врага. Она будет ненавидеть время в его компании, но она упряма, и эта ненависть сделает ее сильнее.

— Да, — слова падали тяжело. — Я запретил ему исполь­зовать символ семьи.

Единственным ответом стали ее раздувающиеся ноздри. Со спутанными волосами и все еще обнаженной грудью она сейчас выглядела как дикарка Пендрей, а не как женщина с королевской кровью Тигони.

— Значит, пойдем сложным путем, lonayip дерьмовый. Я буду драться рядом с тобой, чемпион, но в следующий раз не жди от меня предупреждений. Об использовании моего дара ты узнаешь только когда он швырнет тебя на пол и оста­вит лежать дымящейся кучей дерьма.

Она заслужила право на свою ярость. И он заслужил пра­во на свою, вот только пока не знал, на что же ее нацелить.

Скрестив руки, он решил отступить на прежние позиции. На старое место. Он жил в этом комплексе достаточно дол­го, чтобы суметь почти убедить себя, что здесь его истинный дом — чтобы не ненавидеть то существо, в которое он пре­вратился.

— И что это значит, неофит? — спросил он, старой на­смешкой восстанавливая дистанцию между ними.

— Это значит, что, когда мы опять войдем в Клетку, ты бу­дешь сражаться и против меня.