Так вот, брожу я из лавки в лавку, раздумывая, как бы мне спустить пончо, а на полученные денежки купить билет, и ничего-то у меня не выходит – нет охотников на мой товар.

– Такие пончо здесь не носят, – говорит один.

– Мне их и так девать некуда, – говорит другой.

– Проваливай со своим старьем, – заорал, разозлившись, какой-то галисиец, у которого в лавке только и были что ржавые гвозди, не иначе от Ноева ковчега.

Наконец какой-то лавочник дал мне четыре песо.

Билет третьего класса от Кампаны до Буэнос-Айреса стоил тогда не то полтора, не то два песо, а не пять, Как в нынешние времена. Так что в конце концов я устроился неплохо благодаря славному катамаркскому пончо… Но проклятая судьба, которая преследует меня всю мою жизнь, захотела, чтобы, пока я торговал своим пончо, поезд укатил, не дождавшись меня… Часов, видите ли, у меня не было, а если бы и были, все равно не мог же я уехать без билета и без денег.

Хуже всего, что в те времена ходил только один поезд в день, и пришлось мне заночевать да и закусить на постоялом дворе, где останавливались погонщики, перегонявшие скот к солильне, – там теперь холодильники и бойни. Вся эта история влетела мне в полтора песо, и опять я оказался в затруднении. Не везет, да и только!

Вечером я отойти не мог от стола, за которым погонщики дулись в мус. Руки у меня так и чесались, но они играли крупно, ставка – пять песо, представляете! А я мог поставить только половину, ясное дело… Однако нет худа без добра, остались все мои денежки при мне.

На другой день притащился я на станцию еще за полчаса до отхода поезда… и на этот раз не упустил его. Но… не зря говорил я о своей собачьей судьбе!… Сошел я на каком-то полустанке выпить стаканчик, а когда хватился, поезда уже и след простыл.

Нет-нет, вы не смейтесь: ничего веселого тут нет, тем более что в вагоне ехал со мной хороший пассажир – у него была при себе бутылка можжевеловой настойки высшего качества (не то что нынешняя), и всю дорогу мы то и дело прикладывались к ней… Но это еще полбеды! Дело в том, что на этой проклятой станции Бенавидес не было в ту пору ни одной живой души.

Вернулся я опечаленный в харчевню против вокзала, где сидел раньше. Знаете, такой захудалый кабачок – несколько бутылок с сомнительными напитками, засохший местный сыр, заплесневелый мармелад из айвы, полдюжины колбас да батарея консервных банок.

Завел я беседу с хозяином, и мы сразу стали друзьями. А когда я поднес ему стаканчик – у меня оставалось еще несколько сентаво – и поведал обо всех своих бедах и злоключениях, он сказал, что на фермах по всей округе нужны поденщики для уборки маиса и меня наверняка наймут, если только я не слишком несговорчив и не боюсь весь день торчать на солнце, чтобы заработать песо. Я, по совести сказать, рожден для работы в какой-нибудь конторе. Люблю сидеть в тени сложа руки! Но голод не тетка… В тот же день нанялся я к одному фермеру из округа Кончас, где находится станция Бенавидес, и отправился в Пилар убирать маис.

Что вам сказать! Через два дня, изжарившись на солнце, я совсем отощал и потерял последние силы. Получил я плату за два дня от своего фермера – как истый гринго, он, понятно, обсчитал меня на несколько сентаво – и двинул в Белен, до которого было рукой подать, на поиски более подходящего местечка. Там-то и началось веселье… или, вернее, продолжилось, потому что началось-то оно гораздо раньше…

В Белене я не стал засиживаться. Меньше чем через неделю я уже брел куда глаза глядят, минуя деревни, фермы и поместья и все больше удаляясь от Буэнос-Айреса, как будто никогда за всю свою жизнь туда и не собирался. Будь проклята эта собачья судьба, которая несет человека куда попало, словно ветер соломинку.