Глава 38

Возвращение в Город

Зима в этом году пришла рано. Зима пришла, и люди покинули парк развлечений с колесом обозрения. Ларьки закрылись, урны были пусты, пруд с утками, возле которого мы находили яйца, затянуло льдом. Пролежав три месяца на дереве, мой свитер прохудился, башмаки жали, да и куртки у меня не было.

С каждым днем становилось все холоднее, и каждый день я говорил псам: «Нам пора уходить». И все же мы оставались в нашем доме под деревом.

А потом повалил снег. Снежинки не кружили в небесах, как в прошлом году, не предупредили нас о своем появлении заранее. Однажды все просто завалило снегом. Не было его – и вот он уже тут.

Мы проснулись в темноте. Воздух в норе под деревом был сырым и затхлым. Выбравшись из-под Луны и Ушастика, я на ощупь протиснулся к выходу. Моя рука натолкнулась на толщу снега. Я провел пальцами вдоль преграды. Только грязь, корни и снег. Нас завалило.

Сердце гулко стучало у меня в груди. Я бросился на снеговую стену. Без толку. Ушастик принюхался к снегу.

– Мы в ловушке, – сказал я.

Ушастик заскулил, затем залаял. Мамуся, Луна и Месяц тоже начали лаять. Ответный лай донесся с той стороны стены. Везунчик! Ему вторил другой голос, более хриплый. Дымок.

– Наверное, они вышли наружу еще до того, как нас завалило, – предположил я. – Эй, мы тут в ловушке! Помогите нам!

Лай сменился мерным шкряб-шкряб-шкряб.

Мамуся и ее дети принялись раскапывать снег с нашей стороны. Хлопья летели во все стороны, а затем…

Свет! Свет. И черный нос, ткнувшийся мне в лицо. Мы продолжали рыть, пока не выбрались наружу.

Везунчик прыгал вокруг нас, виляя хвостом и норовя лизнуть меня в подбородок. Затем он погнался за Луной и Месяцем по заснеженной поляне. Дымок и Мамуся принялись облизывать друг друга. Ушастик запрыгнул мне на руки. Он улыбался.

Поляна стала чужой. Я больше не видел ручья, не видел валунов, на которых мне так нравилось сидеть ночью, любуясь звездами. Знакомые следы исчезли. Снег почти полностью завалил ветку с черепом, и только рога торчали наружу. Я заглянул в пустые глазницы черепа. Глазницы смотрели на меня.

Ушастик лизнул меня в руку и заскулил.

Оторвав взгляд от черепа, я наконец-то посмотрел на своего друга.

– Да, я знаю. Пора идти.

Вот так мы с псами оставили свой дом и направились обратно в Город.

Как всегда, люди в Городе куда-то спешили. Они сновали взад-вперед в своих куртках, оскальзываясь на оледенелом тротуаре. Шум Города больно отдавался у меня в ушах. Тут не слышалось пение птиц. Мне не хватало деревьев, не хватало простора. Высокие здания и полуразрушенные домики жались друг к другу. Я кашлял, зажимая нос, чтобы спастись от городской вони: выхлопов машин, запаха немытых волос, свалок, дыма, гниющих отходов.

Мы проходили мимо бомжей и беспризорников, просивших милостыню у дверей магазинов. Все они взирали на нас с изумлением.

Один из мальчишек крикнул:

– Эй! Ты что такое?

– Да я за километр его запах услышал.

Мы не останавливались. Не оглядывались по сторонам. Мои пальцы болезненно сжались на рукояти ножа в моем кармане.

Луна шла рядом со мной, остальные псы тоже далеко не отбегали.

Какая-то огромная худая собака, зарычав, преградила нам путь. Ее ребра выпирали из-под кожи. Она бросала нам вызов.

Дымок и Везунчик остановились передо мной, прищурились, зарычали. Я достал нож, тоже прищурился, оскалился. С моих губ слетело рычание.

Собака удивленно моргнула. Она посмотрела на Везунчика, потом на меня. Я еще раз зарычал. Собака поджала хвост и отступила.

Я погладил Дымка и Везунчика по бокам. Они лизнули меня в руку и завиляли хвостами.

А потом мы продолжили наш путь к станции метро «Сокольники».

Вначале я так увлекся изучением помойки рядом с метро, что не заметил, как удивляются моему появлению люди.

– Тут должно быть больше, – бормотал я. – Эх, вот бы мне подрасти еще чуток.

– А это еще что такое?

Услышав эти слова, я высунул голову из мусорного бака, чтобы посмотреть, чем так потрясены прохожие.

На меня смотрели две женщины. Их глаза расширились от изумления.

– Похоже на ребенка. – Женщина прижала носовой платок к носу и рту.

– Ребенок так пахнуть не может. Человек вообще так пахнуть не может. Похож на черта!

– Я мальчик! – Мой голос звучал хрипло, ведь я давно не разговаривал.

Их глаза расширились еще больше.

Я вытянул руку, прося милостыню.

– Я всего лишь мальчик. – На этот раз голос звучал звонче. – И я хочу есть.

Везунчик с надеждой завилял хвостом, Ушастик попытался встать на задние лапы, но у него ничего не получилось.

Женщины, прижимая к груди сумки, попятились.

Их слова звенели у меня в ушах, пока я искал нам обед. «Ребенок так пахнуть не может. Человек вообще так пахнуть не может. Похож на черта!»

Я понюхал свою одежду и кожу. Я пах собаками, землей и деревьями.

– Мне нравится мой запах, – сказал я Луне и Месяцу.

И все же люди, выходившие из метро, зажимали носы и смотрели на меня с отвращением. Никто не хотел дать мне мелочи, чтобы я купил себе чего-нибудь поесть.

Тем вечером, когда в метро воцарилась тишина, я прокрался в туалет, чтобы попить воды. Увидев чудовище, уставившееся на меня из‑за умывальников, я чуть было не пустился наутек.

Я оскалился. Чудовище оскалилось.

Я угрожающе прищурился. Оно угрожающе прищурилось.

– Что ты такое? – спросил я.

Его губы задвигались.

Охнув, я коснулся своего лица. Оно коснулось своего лица.

Я подошел поближе и кончиками пальцев дотронулся до холодного зеркала.

– Ты – это я, – прошептал я.

Не мамочкин малыш Мишка смотрел на меня. Не мальчик, который спал рядом с мамой и прятался от всех бед в шкафу. Не мышонок, который в ужасе бежал от мальчишек в черных куртках, увешанных цепями.

Мальчик, который смотрел на меня из зеркала, спал в норе у корней дерева, бегал по лесу, свободный, как олень, валялся в грязи, как свиньи, наслаждался сладковатым ароматом падали, носил с собой дубинку, убил огромного кабана и выл на луну вместе со своей семьей.

Это был Мальчик Дымка. Его отважный Мальчик.

Я улыбнулся.

– И все же нам нужно есть, – сказал я своему отражению.

Я снял всю одежду и принялся мыться. Вода стала черной, а моя кожа – розовой. Шрам на ноге, оставшийся после укуса кабана, был багровым.

Одежда сильно обтрепалась, что есть, то есть.

– Нужно найти тетенек из церкви и раздобыть новую одежду, – сказал я мальчику в зеркале.

Одежда, еда, теплое местечко для ночлега. Все это понадобится нам, чтобы пережить еще одну зиму.

– А потом мы все вернемся в лес. – В моей голове зрел план. – У тетенек из церкви нужно взять одежду. Чем больше вокруг будет народу, тем больше будет денег. И еды.

Я оделся, с трудом натянул ботинки и достал из кармана нож. Вытряхнув из волос листья и мелкие ветки, я схватился за грязный локон, падавший мне на глаза, и провел по нему лезвием. Космы падали к моим ногам одна за другой.

– А чтобы нам было тепло, мы вновь будем кататься на электричках, – сказал я, глядя в зеленые глаза в зеркале.

Эти глаза не принадлежали ни демону, ни чудовищу, ни мамочкиному медвежонку Мишке. Это были настороженные глаза Мальчика.

 

Глава 39

Возвращение Рудика

– О Господи! – воскликнула тетенька из церкви, осматривая меня с ног до головы.

Я не отвел взгляд. Опустив ладонь на плечо Дымку, я уставился тетеньке из церкви прямо в глаза.

– Мне нужна одежда.

Тетенька из церкви нахмурилась. Что-то всплыло из глубин моей памяти.

– Пожалуйста, – добавил я.

Тетенька из церкви покачала головой.

– По-моему, тебе нужна не только одежда. – Она протянула руку, собираясь дотронуться до моих волос.

Я отпрянул. Дымок зарычал.

Тетенька из церкви перевела взгляд с меня на пса и провела кончиком языка по губам.

– Послушай, малыш, я не хочу тебе зла. Но если тебе нужна моя помощь, тебе стоит отозвать свою собаку.

– Отойди, – сказал я Дымку.

Проворчав что-то в ответ, он отошел на пару шагов.

– Тебе бы точно не повредили ванна и стрижка…

Я покачал головой.

– Нет. Только одежда и обувь.

Тетенька из церкви вздохнула.

– Подожди.

Она принялась рыться в больших картонных коробках, набитых одеждой, обувью и одеялами. Другие дети примеряли свои обновки, кто-то пришел сюда только за одеялами. Некоторые шли за тетеньками из церкви в их длинный белый фургон.

Вскоре в этих коробках ничего не останется. Я знал, что тетеньки из церкви оставят коробки тут, чтобы дети могли в них спать, но коробка не казалась мне пристойным домом по сравнению с нашей чудесной норой у корней большого дерева.

– Вот, возьми.

Я сморгнул.

– Посмотри, не подойдет ли это тебе. Вряд ли у меня есть что-то поменьше.

– Я уже не маленький! – нахмурился я.

Маленький мальчик не смог бы убить гигантского кабана одним ударом.

Тень улыбки заиграла на губах тетеньки из церкви.

– Понятно, – сказала она.

Я надел новую-старую одежду и потрепанные ботинки, на голову натянул шапку, скрывавшую неровно подстриженные волосы. Теперь я выглядел так же, как и все беспризорники. Я опять стал невидимым.

Той долгой снежной зимой мы вновь ездили на поездах. Обычно мы садились в последний вагон. На поворотах его заносило, и мы слышали, как постукивают его колеса. Ночью мало кто садился в последний вагон, и потому он оказывался в нашем распоряжении. Но даже если кто-то и ехал с нами, никому не было дела до мальчика и его стаи. А мне не было дела до людей, они были нужны мне лишь для того, чтобы я мог собирать еду в мусорных баках. Люди хотели мне навредить. Люди обманывали и предавали. А псы всегда были рядом.

Луна и Месяц придумали новую игру с поездами. Они ждали на платформе до последнего момента, а потом врывались в вагон, когда дверь уже закрывалась. Если тебе прищемило дверью хвост – ты проиграл. Мамуся наблюдала за их игрищами с нарастающим беспокойством и раздражением. Ушастик с удовольствием поучаствовал бы в веселье, но его хромота не проходила. Везунчик, конечно, не мог не присоединиться к игре. Дымок просто наблюдал за происходящим. Я, затаив дыхание, смотрел, как они веселятся, и хлопал в ладоши всякий раз, когда псы влетали в вагон – в целости и сохранности.

Я прилагал все усилия, чтобы не сталкиваться с другими детьми на улицах. Я видел, как они просят милостыню, дерутся, плачут. Видел, как они засовывают головы в пакеты и глубоко дышат. Видел, как они напиваются. Видел, как они болеют. Они замерзали насмерть в картонных коробках, в подворотнях, на канализационных люках. Приезжала милиция, милиционеры тыкали мертвое тело дубинкой, затем на улице появлялась скорая, и тело забирали. Той зимой многие умерли, и вой сирен – милиции и скорой помощи – слышался часто.

Мы ездили на поездах.

Однажды, дожидаясь последнего поезда, мы увидели банду Ворон. Каблуки их кованых башмаков стучали по мраморному полу. Этот звук был похож на выстрелы. У одного из Ворон была длинная палка в руках, и он планомерно разбивал ею светильники на станции. Другой потребовал у людей на платформе, чтобы те отдали ему свои деньги.

А потом они заметили меня.

Мальчишка с длинной палкой остановился и указал на меня.

– Эй, ты тот самый малой. Ну, тот, что живет с псами.

Пожав плечами, я отвернулся.

Они подошли поближе.

Тот, что был повыше, достал из‑за уха сигарету и сунул ее в рот.

– Ага, точняк, я про тебя слышал. Мальчишка живет с псами.

Он подкурил сигарету и бросил спичку мне под ноги. Ушастик отпрянул в ужасе. Я зарычал, оскалившись.

Вороны зашлись от смеха.

– Он думает, что он собака! – Парень достал нож, от его взгляда веяло холодом. – Посмотрим, умеешь ли ты попрошайничать, как собачонка!

Я гавкнул.

Из тени вышли остальные псы. Они окружили Ворон. Моя стая собралась вокруг мальчишек. Собаки рычали. Мне болезненно захотелось ощутить вес дубинки в моей руке, но дубинка осталась в лесу, под снегом.

– Они убьют вас, если вы подойдете, – заявил я.

– Думаешь, мы испугаемся малого и его собак? – хмыкнул первый.

Но их глаза говорили другое.

– Просто отдай нам деньги, которые ты получил сегодня, и мы оставим тебя и твоих шелудивых тварей в покое, – сказал парень с палкой.

Я сунул руку в карман штанов и сжал пальцы на рукояти ножа.

– Конечно.

А потом…

– Вам что, делать больше нечего, как развлекаться с малышней и собаками? – лениво протянул кто-то за моей спиной.

Я оглянулся.

В свете приближающегося поезда, пуская сигаретный дым из ноздрей и сжимая в руке черный пистолет, стоял Рудик.

Я охнул.

Рудик не смотрел на меня.

– Я знаю, на кого вы работаете, – сказал он Воронам. – Интересно, как он отнесется к моим словам о том, что вы играете в бирюльки вместо того, чтобы делом заниматься?

– Мы просто решили немного поразвлечься, Рудя. – Парень натужно сглотнул, и кадык на его горле дернулся.

Зашипев, рядом с нами остановился поезд. Рудик бросил окурок на пол и затушил его носком блестящего черного ботинка.

Дверь вагона открылась.

На мгновение Рудик посмотрел на меня и махнул пистолетом.

– Иди, – скомандовал он.

Мы с псами поспешно прошли в последний вагон. У меня стучало в ушах.

– И почему я все время спасаю твою задницу? – Рудик шлепнулся на пол вагона рядом с нами.

Дымок зарычал. Луна оскалилась.

– Отзови своих псов, – устало пробормотал Рудик, пряча пистолет в карман куртки.

Я поговорил с собаками. Рычание прекратилось, но они не сводили глаз с рук Рудика.

Какое-то время мы ехали в тишине.

– Я не думал, что ты выживешь, – покачал головой Рудик.

Пожав плечами, я погладил Ушастика по груди.

Рудик, запрокинув голову, прижался затылком к стенке вагона и закрыл глаза. Поезд, стуча, ехал по рельсам. Я постепенно успокоился.

– Как тебе это удалось?

– Что?

– Выжить, – открыв глаза, Рудик посмотрел на меня. – Как ты пережил зиму, укрылся от милиции и таких бандитов, как я?

Ушастик вздохнул и положил голову мне на колени. Луна прижалась ко мне, я чувствовал тепло ее тела. Остальные не сводили глаз с Рудика.

– Стая, – сказал я.

– Стая, – кивнул Рудик.

Поезд остановился, и Рудик поднялся. Сунув руку в карман черных джинсов, он достал пригоршню купюр и бросил их к моим ногам.

– У тебя сохранилась та книга сказок? – Его голос был взрослым, но лицо на мгновение сделалось детским.

– Я ее потерял. – Я покачал головой.

– Жаль. – Рудик отвернулся.

Дверь вагона открылась. Коснувшись двумя пальцами края шапки, Рудя развернулся и вышел на платформу. Не оглядываясь, он побрел по коридору.

Больше я его не видел.

 

Глава 40

Переломный момент

День за днем валил снег. Милиция гоняла детей и бомжей из метро. Беспризорники исчезли с городских улиц, устроившись у теплых труб под землей. Бомжи спали в подъездах жилых домов. В мусорные баки за ресторанами и кафе, где я раньше добывал еду, набился снег. Все, что мы ели, заледенело.

Мы все больше уставали, мерзли, злились. Иногда мне хотелось уснуть в теплом вагоне, и мысль о том, что нужно выходить на жгучий холод, под снег, идти против ветра и искать еду для всех нас, выводила меня из себя.

– Почему вы сами не можете найти себе еду? – закричал я на псов.

Стоял вечер, я копался в заснеженном мусорном баке. Ушастик заскулил. Везунчик махнул хвостом.

– Если бы не вы, я бы уже растолстел. – Я схватил гнилую картофелину и бросил ее в Ушастика.

Картофелина отскочила от его бока и покатилась по снегу. Месяц тут же бросился к ней. Везунчик залаял от восторга: он решил, что я придумал новую игру.

– Я не шучу! – рявкнул я.

Мамуся и Луна обеспокоенно уставились на меня.

– Вы разленились! Вы ленивые, глупые псы! – Я принялся швырять в них мерзлой морковкой, луком, костями, хлебом.

Собаки вскоре поняли, что это не игра. Они отшатнулись, испугавшись моего гнева. В их глазах читалась мольба.

«Прекрати», – сказал Дымок.

– Ах, значит, теперь ты решил поговорить со мной! За эти месяцы и слова не произнес, а теперь командуешь!

Я изо всех сил швырнул в Дымка замерзшим кочаном капусты. Кочан попал ему в голову. Вскрикнув от боли, Дымок отпрыгнул назад. Псы уставились на меня, будто я был каким-то чудовищем с алыми глазами. Я больше не был их Мальчиком, не был одним из них. Я стал Чужим.

Дымок, встряхнувшись, смерил меня холодным взглядом.

– Я… – Слова замерзли у меня в горле.

Дымок отрывисто гавкнул и потрусил к выходу из переулка. Псы смотрели то на него, то на меня. Я стоял на кучке мусора, присыпанной снегом, лицо у меня раскраснелось, я дрожал.

Отчаяние и мысли о прожитых днях и днях, которые еще предстояло прожить, охватили меня.

– Уходите! – рявкнул я. – Просто убирайтесь вон! Вы мне не нужны!

Псы прижали уши, поджали хвосты и уныло побрели вслед за Дымком.

Я смотрел на огромное, лишенное моих псов пространство вокруг. Я упал на колени, задыхаясь. Я ждал. Я смотрел. Конечно, они вернутся. Везунчик будет улыбаться и вилять хвостом, Мамуся слизнет слезы с моего лица, Ушастик запрыгнет мне на колени, и в глазах у них – у всех, даже у Дымка, – будет написано: «Мы простили тебя».

В переулке подул ветер, и я слез с кучи мусора. Свинцовое небо давило на меня.

«Сейчас они вернутся», – мысленно повторял я.

Небеса разверзлись, повалил снег. Я забрался в пустую картонную коробку и свернулся клубком. Я прижал колени к груди и принялся раскачиваться взад-вперед.

Послышались чьи-то тихие шаги.

Они вернулись!

– Простите меня! Я… – Я выглянул из коробки.

На меня уставился огромный черный кот, его зеленые глаза поблескивали. Во рту кот нес крысу.

Вернувшись обратно в коробку, я спрятал лицо в ладонях.

– Я совсем один. У меня никого нет, совсем никого. – Я плакал, меня била крупная дрожь.

Вечер сменился ночью.

Проснулся я оттого, что что-то теплое и влажное коснулось моего лица.

– Мама, – пробормотал я, стуча зубами.

Я протянул руки и обнял Мамусю за шею, зарываясь лицом в ее пушистый мех. Ушастик запрыгнул мне на колени и начал обнюхивать мою шею. Луна и Месяц попытались забраться в коробку, но там не хватало места для мальчика и четырех собак. Я вылез наружу.

Переулок освещала луна, снег поблескивал, сугробы доходили мне до колен.

Псы сгрудились вокруг меня, лизали мне руки, повизгивали.

– Простите меня, – прошептал я. – Я не хотел вас обидеть. – Я гладил их одного за другим. – Вы самые лучшие псы, самая лучшая семья.

Везунчик бросил к моим ногам сосиску.

Я рассмеялся.

– У кого ты ее украл, мой маленький воришка?

Он вильнул хвостом. Глаза у Везунчика озорно поблескивали.

«Мальчик…»

Я оглянулся.

Дымок.

Его шерсть блеснула в свете луны.

«Дымок», – я протянул руку.

Впервые за все это время он ткнулся носом мне в ладонь. Я погладил его серебристо-серую голову, потрепал густой мех у него на шее. Его глаза светились желтым в лунных лучах.

«Ты наш Мальчик. Наш Мальчик».

И я вновь обрел место в мире.

 

Глава 41

Весна 1997 года

А потом, так же внезапно, как и началась, зима закончилась. Лед на реке постепенно таял, огромные льдины раскалывались на части, и их относило течением. Из подземного мира вновь восстали дети, бледные, щурящиеся в ярком свете. Груды снега в переулках таяли, выставляя на всеобщее обозрение тех, кто не смог пережить эту зиму, самую суровую зиму за последние двадцать лет.

На деревьях распустились почки. Нищие просили милостыню. Может, все радовались тому, что им удалось выжить, а может, все дело было в ласковом солнышке, но люди в Городе вновь стали щедрее – по крайней мере, на время. Прохожие бросали копейки и рубли в протянутые руки и даже иногда улыбались. Каждое утро продавцы в хлебном киоске раздавали беспризорникам вчерашний хлеб. Милиция перебралась на улицы и в парки, оставив метро нам. Даже банды увешанных цепями Ворон не приставали к малышне. Впрочем, бомжам так не повезло.

Однажды на Комсомольской площади собралось больше тетенек из церкви, чем когда бы то ни было. Их лотки и коробки запрудили всю площадь. Толпы ребятишек бегали вокруг скамеек и памятников. Кто-то прыгал на одной ноге, мальчишки барахтались в грязи – точь-в‑точь как Луна и Месяц, когда они были еще глупыми щенками. Девчонки держались стайками или ходили вместе с мальчиками постарше. Кто-то из малышей разревелся. Кто-то гонял голубей.

Мы с псами наблюдали за уличными детьми и тетеньками из церкви с подножия памятника. Мужчина, выбитый в мраморе, сжимал полу своего пиджака, вторую руку он сунул в мраморный карман. Он осматривал толпу беспризорников, точно спрашивая: «Как же так вышло?»

У подножия памятника остановилась какая-то женщина.

– Возьми себе чего-нибудь поесть, – предложила она.

– А для них еда найдется? – спросил я, указывая на своих псов.

Женщина покачала головой.

– У нас едва хватает еды для детей. Думаешь, нам еще и собак нужно кормить? – Пожав плечами, она отошла.

Я спрыгнул с подножия, покосившись на мраморного человека. Трое мальчишек на площади затеяли драку за кусок хлеба. Еще двое присоединились к ним – уже просто так, для смеха.

– Прекратите дурачиться, а то никому еды не дадим! – прикрикнули на них тетеньки из церкви.

– Пойдемте, – сказал я псам.

Мы побрели по огромной площади, прочь от мраморного человека с его суровым, холодным лицом, прочь от дерущихся мальчишек.

Мы зашли на Ярославский вокзал, спустились на эскалаторе, сели в последний вагон электрички, как всегда. Псы, вздохнув, устроились на полу. Ребра просвечивали сквозь шерсть. Везунчик подрался с уличным псом, и рана, оставшаяся после этого сражения, не заживала. По ночам меня мучил кашель, засевший где-то глубоко в груди.

Я прислонился лбом к разогретому солнечными лучами стеклу. Пришло время.

Мы вернемся в леса. Псы снова растолстеют, моя кожа станет темной от загара, я смогу любоваться закатами. Мы будем бегать по лесам и лугам, поросшим мягкой травой, мы будем чувствовать под ногами листья, а не бетон. Мы будем летать, словно у нас есть крылья.

Мы все ехали и ехали в электричке, пока не прибыли в парк развлечений, примостившийся на опушке огромного леса.

Мы дождались темноты. Когда все люди разошлись, мы отправились в парк. Я сказал: «Привет!» и колесу обозрения, и ларькам, в которых продавали пиво и шашлык, и сцене (там часто играли музыканты), и уткам на пруду. Мы с Ушастиком нашли гнездо с яйцами и тут же их сожрали. Дымок поймал жирную утку и понес ее в лес, собираясь разделить трапезу с Мамусей. В этот год мне уже не нужно было забираться на стул, чтобы дотянуться до крышки мусорного бака. Достаточно было подняться на цыпочки.

Я наполнил пластиковые пакеты едой, и мы отправились к нашему дому под деревом. Я волновался, что забыл дорогу туда, но это оказалось не важно. Как только мы сошли с асфальтированной дорожки и углубились в лес, мои ноги сами вспомнили путь. Мы с псами помчались вперед.

Мы мчались по знакомым тропинкам, огибая сугробы, – кое-где под деревьями снег еще не растаял. Наконец мы выбежали на нашу лужайку, поросшую зеленой травой и желтыми цветами. На краю поляны протекал ручей.

И там, на другом краю лужайки, возвышалось наше дерево.

Луна и Месяц с восторгом подбежали к нашему дому и принялись раскапывать нору.

– Пора домой, – сказал я псам.

В норе под деревом было еще слишком сыро. Пока что ночевать там было нельзя.

Выбравшись наружу, я вздохнул. Дымок внимательно смотрел на меня, я же раздумывал над тем, что теперь делать. Ушастик и Везунчик радостно валялись в траве.

Я забрался на крупные плоские валуны – в прошлом году мне нравилось сидеть тут и смотреть на звезды. Тут мне лучше всего думалось.

Мамуся залезла на камень рядом со мной и опустила голову мне на ногу.

– Нам нужно устроить себе другое место для ночлега, пока наша нора не высохнет. – Я погладил ее по голове. – Можно пойти к Мусорной Гряде и поискать там что-нибудь для нового дома.

Мамуся чихнула.

– Да, я знаю, – согласился я. – Мне тоже не хочется туда возвращаться. Там живут плохие люди.

Месяц, забравшись на небольшой холм на краю лужайки, залаял. Он сидел у подножия пня – того самого, на котором до сих пор остался череп оленя. Череп отливал белым в лунном свете, рядом темнела груда камней.

Мы с Дымком пошли к холму и пню. Тут, наверху, земля оказалась сухой. Рядом с камнями было тепло.

Я собрал кучу сухих листьев.

– Сегодня мы будем спать тут. А завтра я придумаю что-нибудь.

Мы улеглись на ложе из листьев. Я искал в шерсти Ушастика блох, а Везунчик облизывал мне щеки. Над нами выл ветер, на небе сгустились тучи.

 

Глава 42

Деревья

Дни становились все длиннее. Псы окрепли, ребра скрылись под слоем жира и роскошной шерсткой.

Тянулись недели, я сбросил сперва курточку, затем свитер, потом и обувь с носками, и шапку. Взяв нож, я обрезал свои штаны на уровне колен. Я тер волосы грязью и полоскал их в воде. Вода была такой холодной, что у меня сводило зубы, но я тешил себя надеждой, что так я избавлюсь от вшей. Солнце заживило язвы у меня на лице и ногах.

Как и прошлым летом, мы исследовали пограничные части леса. Мы находили гниющие туши зверей, оказавшихся слишком старыми или слабыми, чтобы пережить зиму, – оленя, лисы, даже пса.

Я остановился рядом с мертвым псом и внимательно осмотрел его останки. Задняя лапа животного была вывернута под неестественным углом, многих зубов не хватало. Я коснулся коричневого меха, еще закрывавшего кости.

Дымок принюхался.

«Это Они», – сказал он.

У меня болезненно сжалось сердце. Неужели это один из псов, которых я бил дубинкой во время сражения возле Дома из Костей?

– Прости меня, – прошептал я.

Фыркнув, Дымок потрусил дальше, задрав хвост трубой.

Мы не возвращались к Дому из Костей, зато нашли скелет Самой Большой Свиньи во Всей России. Задние лапы этого похожего на свинью существа были слишком короткими, чтобы получилась дубинка, но я взял самое длинное из его ребер. Новая костяная дубинка приятно оттягивала мне руку и прекрасно подходила для того, чтобы сбивать одуванчики. Я придумал новую игру – мы с псами играли в хоккей, только вместо шайбы у меня была еловая шишка, а вместо клюшки – моя дубинка. У нас получалось ничуть не хуже, чем у мальчишек в школьном дворе. Месяц и Везунчик играли в нее лучше всех. Кроме меня, конечно.

Однажды, как раз после второго нашего полнолуния в лесу, я забрался на дерево, чтобы спрятать там пакет с едой. Я уцепился за одну ветку, затем за другую, еще и еще. Пакет с едой остался в дупле. Я поднимался все выше. Выше, чем меня мог поднять самый большой эскалатор в метро.

Послышался лай. Остановившись, я посмотрел вниз. Все мои псы собрались у подножия дерева. Они смотрели на меня, запрокинув головы.

– Поднимайтесь ко мне! – Рассмеявшись, я махнул им рукой.

Везунчик завилял хвостом и отрывисто залаял. Мамуся заскулила – она волновалась за меня. Ушастик и Месяц гавкнули. Луна перекатилась на спину.

«Спускайся», – сказал мне Дымок.

– Нет, – возразил я, но все равно начал спускаться.

Псы окружили меня, они радостно подпрыгивали, облизывали меня, лаяли.

Дымок сидел в стороне. Он смотрел на меня немного обеспокоенно.

«Это неправильно», – произнес его голос в моей голове.

Я подбросил в воздух шишку, затевая игру с Везунчиком.

– Вы все просто завидуете, – заявил я. – Это все потому, что вы не умеете лазать по деревьям. Вы прикованы к земле.

«Как и ты».

Мы с Дымком надолго уставились друг другу в глаза.

– Я не всегда веду себя так, как вы.

Вот так я начал лазить по деревьям. Я забирался на каждое дерево, на какое только получалось. Я забирался все выше и выше, до самых высот. Заберись я чуть выше – и я бы взлетел. Тогда мне не пришлось бы ездить на электричках. Взлети я – и я коснулся бы солнца. И мне больше никогда не было бы холодно.

Одним жарким безветренным днем я купался в прохладном пруду за стремниной неподалеку от дороги, которая отделяла лес от парка развлечений.

Мы еще не подходили так близко к парку, когда было светло. Как и прошлым летом, я копался в мусорном баке и урнах рано утром, как только сгущались предрассветные сумерки.

Я надел свои обрезанные штаны и устроился в тени большого дуба. Псы, отряхнувшись, последовали за мной. Я видел, как на самой верхушке дерева ветер едва-едва шевелит листья. Вот бы мне забраться туда…

Я подтянулся, залез на ветку, поднимаясь все выше и выше, пока ветки не стали слишком тонкими. Я устроился в развилке и прикрыл глаза. Ветер развевал мои волосы.

– Спасибо. – Я улыбнулся.

«Динь-динь-дилинь», – ответил мне ветер.

Я распахнул глаза. Это еще что такое? Я посмотрел вниз, на собак. Они спали.

А потом этот звук раздался вновь: чудесный, дивный, волшебный звук. Он доносился из парка.

Я со смехом захлопал в ладоши. Какое умное это колесо обозрения, раз играет такую замечательную музыку! Я поудобней устроился в развилке ветвей, прижал колени к груди, на коленки опустил подбородок и прислушался. Иногда музыка была печальной, иногда – веселой. Впервые за много месяцев я вспомнил, как мама пела на кухне, вспомнил ее руки в пенной воде, когда она мыла посуду. Я вспомнил слепого с его чудесным аккордеоном, издающим удивительные звуки. Я наклонил голову. Музыка задела струны в моем сердце, о которых я давно уже позабыл. Слезы покатились у меня по щекам.

Каждый вечер, когда садилось солнце, я возвращался к дубу у пруда на краю леса, забирался на дерево и слушал.

Вскоре я стал подходить поближе к дороге. Псы нервничали, они поскуливали и жались к моим ногам.

– Мне нужно подобраться поближе к музыке, – говорил им я.

Псы молили меня скрыться в лесу.

– Да что вы понимаете в музыке! – ворчал я, забираясь на дерево.

Псы отвечали мне лаем и поскуливанием.

Вскоре я решился пересечь дорогу.

– Пойдемте! – скомандовал я псам.

Но только Везунчик и Месяц пошли за мной. Остальные скрылись среди деревьев, но я чувствовал на себе их взгляды.

Я полз на четвереньках за двумя своими псами, мои плечи были на одном уровне с их спинами. Мы перебегали от одной тени к другой. Музыка становилась все громче. Голоса людей то нарастали, то затихали. И это были вовсе не злобные голоса, не крики, не звуки, которые издавали люди, когда были готовы ударить. Это были счастливые голоса.

Мы подошли к лоткам, у которых стояли пластмассовые столы и стулья. Тут пахло жареным мясом. Обычно, когда я приходил сюда, за столами никто не сидел, а стулья были сложены в стопку. Теперь же тут ели, пили и смеялись люди: мужчины, женщины, дети. Малыши устроились на коленях у мам или прыгали на руках у пап. Один кроха сидел на коленях у пожилой женщины, прислонившись головой к ее объемистой груди. Одной рукой он цеплялся за крест, висевший на цепочке у нее на шее, вторую руку норовил сунуть в рот. Глаза у него были прикрыты. Старушка укачивала его, на голове у нее был платок.

Когда-то и я сидел вот так на коленях у бабушки Инны. И она укачивала меня, пела мне колыбельную, и мир был прекрасен. Мне хватало еды, я никогда не мерз, в мире было безопасно. Все шло своим чередом, а я просто сидел у бабушки на коленях, и ничто меня не тревожило.

А потом она умерла. И все изменилось.

– А ну пошла вон, псина!

Я моргнул. Оказывается, я свернулся клубком и лежал, прижавшись к боку Везунчика и посасывая большой палец.

Послышался звон разбитого стекла. Месяц, взвизгнув, метнулся прочь от столов, поджимая хвост. В зубах пес зажал деревянный шампур с насаженным на него жареным мясом.

Месяц мчался к лесу.

– Смотрите, вон еще собаки! – крикнул кто-то.

Я хотел подняться, выйти на свет и сказать им: «Поглядите на меня, я ведь просто мальчик». Мне хотелось забраться на колени к той бабушке и прижаться головой к ее груди.

Над головой у меня разбилась бутылка, посыпалось стекло, пролилось пиво. Раздался смех, крики. В меня полетели бутылки и банки. Везунчик закрыл меня своим телом, скаля зубы. Он зарычал, залаял, шерсть на его загривке вздыбилась.

– Он же бешеный! – крикнула какая-то женщина. – Бешеный пес!

– Их там трое! – завопил кто-то другой.

Тут не было трех псов. Только Везунчик и Месяц. И я.

Бутылка попала Везунчику в голову, чуть не сбив его на землю.

– Нет! – заорал я, вскакивая.

На долю секунды воцарилась тишина. Все уставились на меня. Руки с занесенными бутылками замерли. И только от колеса обозрения долетало уже привычное «динь-динь-дилинь».

– Нет, – прошептал я.

Мы с псами помчались к дороге, в лес, скрылись из виду. Я смыл кровь с головы Везунчика и погладил его по боку.

– Прости меня, – прошептал я.

Он дрожал. «Почему?», – читалось в его глазах.

Месяц опустил шампур с шашлыком и жареными овощами к моим ногам. Он не потерял ни кусочка, пока бежал по лесу.

Я взял шампур и отдал Месяцу два кусочка мяса. Все остальное я скормил Везунчику.

 

Глава 43

Женщина в шляпке

В северной части Пограничных Земель, где жила дикая свинья, мы наткнулись на кровавый след на земле. От крови мне стало не по себе. Но псы пришли в восторг. Они ринулись вперед, принюхиваясь к следу. Дымок, как всегда, шел впереди. Но что, если один из Чужаков тоже учует эту кровь? Я знал, что мы забрались довольно далеко от их земель, но это не означало, что и они не могли забрести сюда. В точности как мы.

Стая остановилась возле ручья. Псы попытались заново взять след.

Я подошел к Дымку.

– Давай вернемся, – попросил я.

«Нет, Мальчик», – невозмутимо ответил мне Дымок.

Ушастик, выпрыгнув из кустов, лизнул мне пальцы.

– Я сказал… – зарычал я.

Взвизгнув, Луна помчалась вдоль ручья, и вся стая бросилась за ней. Ушастик тронул лапой мою ногу, повизгивая от восторга.

– Ладно-ладно, – сдался я.

Зажав Ушастика под мышкой, я побежал за своей стаей.

К тому моменту, как я нашел псов, все уже кончилось.

На полянке лежал олененок. Его карие глаза остекленели.

Я подобрался к добыче поближе, распихивая собак.

– Отойдите, – зарычал я, поднимая костяную дубинку.

Все, кроме Дымка, отпрянули. Он смотрел, как я опустился рядом с олененком на колени.

Я видел следы клыков на его задней лапе, на его горле. Но сбоку на шее кровь текла из круглой дырочки. Это был след не от зубов, не от когтей, даже не от клыков Самой Большой Свиньи во Всей России. Я сунул в круглую дырку палец. В ране было что-то твердое, плоское, маленькое. Вот почему на земле остался этот след.

Встав, я вытер руки о рубашку.

– Ешьте, – сказал я.

Рыча, похрустывая костями и причмокивая, стая накинулась на добычу.

Повернувшись к собакам спиной, я побрел к ручью. Вода поблескивала в лунном свете. Сев на берегу, я начал раскачиваться взад-вперед, чувствуя себя мелким и ничтожным.

Хрустнула ветка, теплое дыхание коснулось моей руки.

Дымок бросил что-то к моим ногам.

Я поднял его дар. Принесенный им предмет был теплым и маленьким, размером с утиное яйцо.

«Ешь», – сказал мне Дымок.

И я съел.

Наступило позднее лето. Я нежился в золотистых лучах солнца, устроившись в ветвях большого дерева. Эта береза росла неподалеку от парка развлечений, и ветер доносил до меня голоса людей и музыку.

Я как раз пытался вспомнить колыбельную, которую напевала мне мама, когда услышал внизу голос:

– Да, это подойдет.

Я посмотрел вниз. В нескольких метрах от дерева стояла какая-то женщина в широкополой шляпке и цветастой юбке. Улыбаясь, она смотрела на небольшой ручей, в котором я мылся, пытаясь избавиться от блох, – они уже успели измучить и меня, и псов.

Женщина разложила небольшой стульчик. Точно такой же стул был у слепого мужчины с аккордеоном. Из огромной сумки женщина вытащила какую-то странную деревянную подставку, огромный альбом и коробку. Усевшись на стул, она закрепила открытый альбом на подставке. Бумага казалась белоснежной. Мурлыча песенку, женщина открыла коробку.

Я принялся тихо-тихо спускаться вниз. Мне было любопытно, что же она прячет в этой коробке. Может быть, что-нибудь съестное? Ушастик, Луна и Мамуся, дремавшие в тени, высунули носы из-под куста, принюхиваясь.

Женщина подняла крышку коробки. Там не было еды. Зато лежали какие-то яркие разноцветные палочки. Женщина достала палочку цвета пожухлой травы и провела ею по белому листу. Затем она взяла другую палочку, третью… Ее рука быстро двигалась по листу.

Спустившись чуть ниже, я охнул от изумления. Женщина нарисовала траву, ручей, голубое небо, цветы, куст и три точащих из-под куста носа.

Рука женщины замерла.

– Кто здесь?

Я затаил дыхание. Пели птицы. Белка возмущенно закричала, увидев, что я взобрался на ее дерево.

Женщина вздохнула. Она убрала картину, цветные палочки и деревянную подставку в сумку, сложила стул и в последний раз окинула взглядом лужайку. А потом, напевая песню, она пошла в сторону парка развлечений.

Я спрыгнул на землю. Псы выбрались из-под куста и радостно залаяли, прыгая вокруг меня. Они всегда вели себя так, когда я спускался с дерева.

– Вы видели? Видели, что у нее в коробке?

Псы потянулись и зевнули.

Я обхватил себя руками за плечи.

– Да, я знаю, это не еда, но это лучше еды! При помощи этих штук можно создать что-то прекрасное!

На следующий день женщина пришла опять. И на следующий. Она всегда приходила вечером. Я ждал ее на дереве. Я наблюдал.

Иногда она рисовала игру бликов на воде, иногда – увядающие цветы. И она всегда напевала, рисуя.

Мне тоже хотелось рисовать. У меня зудели пальцы, так мне хотелось взять одну из этих палочек. Когда я был совсем маленьким, я очень любил рисовать. Я рисовал героев сказок, которые читала мне мама. Я вспомнил, как рисовал, чтобы скоротать время, когда мама оставляла меня одного после смерти бабушки Инны. Вспомнил, как я рисовал на всех обрывках бумаги, которые мне только удавалось найти, – это было в те долгие, холодные, полные одиночества ночи после того, как он пришел в наш дом. Когда я в последний раз брал в руки карандаш?

На третий день женщина пришла опять. Как всегда, она была в большой шляпке и цветастой юбке. Сев на стул, она принялась рисовать.

Я наблюдал за ней и вдруг что-то заметил краем глаза.

К женщине подкрадывался Везунчик. Он медленно полз на животе, не сводя глаз с пластикового пакета, стоявшего рядом с ее стулом.

Я принюхался. В этом пакете лежало что-то чудесное. А Везунчик хотел его украсть.

Сердце гулко застучало у меня в груди. Я зашипел на Везунчика.

Женщина перестала рисовать и оглянулась.

Прошло время. Она вновь запела и принялась рисовать белку, сидевшую на ветке.

Везунчик пополз вперед, облизываясь. Вытянув шею, он схватил край пакета.

– Не смей! – рявкнул я.

Женщина вскочила со стула, переводя взгляд с меня на Везунчика.

– Ой… – прошептала она.

Везунчик прижал уши к голове и виновато прищурился. Повернувшись, он шмыгнул в кусты.

Женщина удивленно уставилась на меня. Как оказалось, глаза у нее были голубыми, а лицо морщинистым. Из-под шляпки выбивалась прядь седых волос.

Спрыгнув с дерева, я встал перед ней. Женщина побледнела, открыв рот.

Закричи она: «Это бешеный пес!» или «Пошел прочь!», я бы не выдержал.

Я заглянул ей в глаза. Женщина вспыхнула, ее лицо смягчилось.

Метнувшись вслед за Везунчиком, я услышал, как она кричит мне вслед: «Мальчик, постой! Мальчик!»

Я мчался вперед, мои пятки едва касались земли. Перепрыгнув через наш ручей, я повалил Везунчика на землю и потрепал его по ушам. В его глазах промелькнуло облегчение.

– Она увидела меня! – сказал я Везунчику и остальным псам, собравшимся вокруг. – Меня!

 

Глава 44

Маугли

Два дня шел дождь. Я знал, что женщина в шляпке не придет, пока моросит дождь, и все же каждый день я шел к моей березе и ждал.

Наконец засияло солнышко. Я побежал к березе и забрался на нижнюю ветку. Она увидит меня. Меня! Не посмотрит сквозь меня, словно я призрак, не примет меня за бешеного пса. Не увидит, как я копаюсь в мусоре или ем еще теплое сердце убитого псами олененка. Ее лицо смягчилось, так? Я обхватил себя за плечи и улыбнулся.

Солнце поднялось к вершине дерева. Она не пришла. Солнце начало клониться к закату. Оно спустилось к нижним веткам. Она так и не пришла.

Когда на небосклоне проступила первая звезда, я слез с ветки. Псы бросились ко мне.

– Ты! – крикнул я Везунчику. – Это все твоя вина!

Поджав хвост, Везунчик виновато опустил голову. Я стоял над ним, сжимая кулаки.

– Если бы не твоя жадность! Если бы ты не попытался стащить у нее еду, она бы вернулась!

Слезы выступили у меня на глазах. Я замахнулся. Везунчик съежился.

Дымок встал между нами, приподняв верхнюю губу. «Перестань».

Везунчик поднял голову, в его глазах читалась мольба.

Вся моя злость улетучилась.

Упав на колени, я обхватил руками его шею.

– Прости меня, – шепнул я Везунчику на ухо.

Он слизнул слезы с моего лица.

На следующий день я не пошел к березе. Вместо этого я отправился на прогулку с псами.

Но уже через день я не смог удержаться.

Я как раз устроился на ветке, когда женщина в шляпке пришла на поляну. Напевая, она разложила стул и закрепила подставку, как и всегда. И достала свою чудесную коробку.

Я заерзал на ветке. Почему она не ищет меня? Она позабыла обо мне? Или она все-таки подумала, что я призрак?

Из большой сумки женщина в шляпке достала еще один пластиковый пакет и поставила его на стул. Затем, не оборачиваясь, она сказала:

– Я принесла тебе еды.

У меня сжалось сердце. Она говорит со мной? Или, может быть, с Везунчиком?

– Но тебе нужно слезть с этого дурацкого дерева, чтобы поесть. – По голосу было слышно, что она улыбается.

Я медленно спустился с дерева. Женщина в шляпке протянула руку с пакетом.

– Вот, возьми.

Мне хотелось прыгать и бегать вокруг нее кругами, как делали Луна и Месяц, когда они были в восторге, глупые малыши. Мне хотелось перекатиться на спину и показать ей живот. Но вместо этого я подошел к ней, отводя глаза, и взял пакет.

Я отступил к дереву и уселся на землю. Запах еды сводил меня с ума. В пакете лежали хлеб, вареное яйцо, сосиски и, главное, красное яблоко. Я поднес яблоко к носу и вдохнул аромат – яблоко во всей его яблоковости. Хлеб и сосиски я разделю с псами, но яйцо и яблоко – только для меня.

– Ешь, – сказала женщина в шляпке.

Я испуганно вскинулся. Она смотрела на меня, улыбаясь. Морщинки у ее глаз были в точности как у бабушки Инны.

Я отломил кусочек хлеба и сунул в рот. Но в горле у меня пересохло, я не мог проглотить еду. Когда я в последний раз говорил с человеком?

– Ты живешь неподалеку? – спросила она, подбирая волосы и скручивая их в тугой узел на затылке.

Я кивнул.

Она внимательно посмотрела на мои слишком длинные грязные волосы, рваные штаны, потрепанную рубашку.

– У тебя есть родители?

Я покачал головой.

Женщина в шляпке склонила голову к плечу.

– Как тебя зовут?

Кашлянув, я отвернулся. Мне было стыдно. Что я мог сказать ей? «Песик»? «Таракан»?

– Ты как Маугли из «Книги джунглей».

Маугли. Я посмотрел на нее. В голове у меня вертелось какое-то воспоминание, но я никак не мог поймать его за хвостик. Воспоминание, вызванное этим именем.

Сев на стул, она прикрепила альбом к подставке.

– Можешь составить мне компанию, Маугли.

Так я и сделал.

– Вы можете нарисовать Жар-птицу? – спросил я.

Ушастик слизнул жир жареного цыпленка с моих пальцев. Я спихнул его с коленей, чтобы получше разглядеть, что же рисует женщина в шляпке. Везунчик положил голову ей на ногу. Иногда Везунчик и Месяц приходили со мной к березе. Ушастик приходил всегда. Дымок, Мамуся и Луна ни разу не позволили женщине в шляпке хотя бы заметить их.

Она с любопытством покосилась на меня.

– Откуда Маугли знает о Жар-птице?

– Из моей книги сказок, – ответил я.

– Ты умеешь читать?

Пожав плечами, я вытащил клеща из шерстки Ушастика.

– Сколько тебе лет, Маугли?

Я вздохнул. Я уже много дней встречался с женщиной в шляпке под березой. И устал от ее вопросов.

Я указал на ее коробку с цветными палочками.

– Что это?

– Пастель. – Она протянула мне палочку цвета крови. – Хочешь попробовать?

Я покачал головой, но не мог отвести взгляда от алой палочки.

– Иди сюда, Маугли, – улыбнулась она. – Покажи старушке, как нужно рисовать Жар-птицу.

Я взял альбом. В углу остались следы моих грязных пальцев. Я съежился.

– Все в порядке. – Женщина в шляпке протянула мне красную пастель. – Рисуй.

Закрыв глаза, я вызвал в памяти образ великолепной Жар-птицы из моей книги сказок и начал рисовать. Завершив рисунок, я протянул женщине в шляпке бумагу, не глядя на нее.

Она охнула от восторга.

– Маугли, это великолепно! – Женщина в шляпке перевела взгляд с меня на бумагу.

Я попытался согнать с лица довольную улыбку. Мое сердце пело, точно Жар-птица над городом. Я спрятал лицо в ладонях.

Она коснулась моего плеча. Я дернулся.

– Все в порядке.

Я услышал звук рвущейся бумаги. Мой рисунок никуда не годится, она порвала его! Я сжался, пряча лицо.

– Вот. – сказала женщина в шляпке. – Возьми себе.

Я поднял голову. Женщина в шляпке вырвала мой рисунок Жар-птицы из альбома и протянула мне.

– Можешь повесить на стену.

Я вскочил, улыбаясь до ушей.

– Оставьте его себе. Он промокнет там, где мы живем.

И прежде чем женщина в шляпке успела задать вопрос, уже рвавшийся с ее губ, я бросился в лес, зажав под мышкой Ушастика.

Той ночью я сидел на плоском валуне и смотрел на звездное небо. Луна лежала рядом со мной, ее лапы подергивались во сне.

Притянув колени к груди, я принялся раскачиваться взад-вперед. Кровь пела в моем теле, точно музыка в парке с колесом обозрения.

«Это великолепно», – сказала она. Она не сказала: «Ты маленький невзрачный мальчик». Она не сказала: «Ты бесполезный таракан». Она сказала: «Это великолепно».

Взяв морду Луны в руки, я ткнулся в нее носом.

– Я великолепен, – сказал я. – Я очень хороший Маугли.

Луна вильнула хвостом и лизнула меня в кончик носа.

Взяв обрывок газеты, в которую была завернута сосиска, я разгладил его на коленях.

Месяц сжал зубами уголок газеты.

– Перестань. – Я отпихнул его в сторону.

Я жадно искал в газете знакомые слова.

– Мужчине. Удалось. Сбежать, – вслух прочел я псам. – Мужчине удалось сбежать! – Я рассмеялся. – Он сбежал!

Схватив Везунчика за передние лапы, я принялся плясать с ним на поляне, залитой лунным светом.

 

Глава 45

Рисуя истории

Я больше не ждал женщину в шляпке, устроившись в ветвях большого дерева. Я сидел под деревом и прислушивался. Я уже выучил звук ее шагов, я помнил шуршание ее цветастой юбки. Мы с Ушастиком встречали ее на полпути к березе и несли ее большую сумку. Женщина всегда приносила еду.

В этот раз она принесла мне отдельный альбом с чистой белой бумагой и карандаши.

Когда мне надоело рисовать Жар-птиц и Бабу-ягу, я нарисовал Самую Большую Свинью во Всей России.

Я передал женщине в шляпке рисунок Свиньи: алые злые глазки, страшные клыки. Волоски на спине Свиньи торчали во все стороны, как волосы Воронов в Городе.

– Вот это да. – Женщина в шляпке прижала руку к груди. – Какой чудесный вепрь.

– Мы его убили. – Моя грудь раздувалась от гордости.

– Кто? – переспросила женщина в шляпке.

– Мы. Я и псы.

Женщина в шляпке нахмурилась.

– Мне кажется, что маленький мальчик и несколько псов не могут убить такое создание.

Я вскочил на ноги.

– Но так все и было! Тут не все мои псы, к тому же я уже не маленький мальчик!

– Да, это правда, – улыбнулась она.

Но я видел, что она мне не верит.

Схватив альбом, я принялся ожесточенно рисовать. Я нарисовал, как псы прыгнули вепрю на спину, как порвали ему ухо. Я нарисовал, как вепрь отбросил Дымка в сторону. Я нарисовал себя – на рисунке я занес над головой костяную дубинку. На следующем рисунке дубинка обрушилась на лоб кабана. На следующем чудовище уже лежало на боку, и кровь вытекала у него изо рта.

Я сунул женщине в шляпке альбом под нос.

– Вот, смотрите. Так мы его убили.

Она внимательно присмотрелась к каждому рисунку, осторожно касаясь их кончиками пальцев.

– Потрясающе. Ты перешел от сказочных героев к целым историям. – Она указала на дубинку у меня в руке. – Какое страшное оружие.

Я кивнул.

– Я сделал ее из ноги огромного оленя. – Я приставил ладонь к груди. – Она была во-от такая.

– Ну надо же! – Женщина в шляпке улыбнулась. – Ты и оленя убил?

Я покачал головой.

– Его убили Чужаки.

– У тебя прекрасное воображение. – Рассмеявшись, женщина в шляпке покачала головой. – Ты можешь нарисовать мне этого огромного оленя?

Я задумался. Я видел только кости этого существа. А потом я вспомнил удивительное животное, которое мы как-то повстречали в лесу, с длинными ногами и потрясающими рогами.

Склонившись над альбомом, я его нарисовал.

– Ого! – удивилась женщина в шляпке. – Я слышала, что тут водятся лоси. Именно поэтому этот парк и называют Лосиный Остров. – Она покачала головой. – Но я и представить себе не могу, что же убило столь крупное создание.

– Чужаки, – сказал я.

Женщина в шляпке опять покачала головой.

– Ох уж эти твои истории! – Посмотрев на небо, она вздохнула. – Дни опять становятся короче. – Достав из своей бездонной сумки свитер, она набросила его себе на плечи. – Вскоре станет слишком холодно, чтобы приходить сюда.

У меня пересохло во рту. Мне не хотелось думать о холоде, снеге, о том, что я больше не увижу женщину в шляпке, не услышу прекрасную музыку из парка развлечений.

– Еще не холодно, – сказал я.

Но вскоре и правда стало холодно. С деревьев падали листья. Голые ветви березы напоминали черные пальцы.

– Маугли, куда ты уходишь зимой? – спросила меня женщина в шляпке. – У тебя есть теплое жилье?

Я сосредоточенно рисовал глаза Дымка. У меня не получалось добиться правильного оттенка.

Во второй раз за все это время женщина в шляпке коснулась моего плеча. Я не отпрянул.

– Маугли, малыш, ты не можешь жить тут, на холоде.

– Мы останемся здесь, пока не выпадет снег, – не глядя на нее, сказал я. – Мы согреем друг друга.

– Кто это мы?! – всплеснула руками она.

– Я говорил вам! – Я тоже всплеснул руками. – Псы! – Я показал ей рисунок. – Это Дымок.

Женщина в шляпке долго смотрела на рисунок.

– А куда вы с псами отправитесь, когда выпадет снег? – грустно спросила она.

Я не хотел ее огорчать.

– В Город. Мы ездим по всему Городу на электричках. В них тепло и, как правило, безопасно.

Женщина в шляпке нахмурилась.

– Малыш, это еще одна из твоих сказок? – спросила она, указывая на глаза Дымка, нарисованные на белой бумаге.

– Я никогда не рассказывал вам сказки. – Я нахмурился в ответ.

На следующий день я опять пошел к березе. В парке все труднее было найти еду, и я был голоден. С каждым днем становилось все холоднее, все меньше людей приходило в парк.

Везунчик остановился за густыми кустами. Он принюхался, и шерсть вздыбилась у него на спине.

Я прислушался. Да, я слышал шуршание юбки женщины в шляпке, слышал ее шаги по палой листве, но с ней шел кто-то еще. И его шаги были тяжелыми и нетерпеливыми. Я почувствовал запах сигаретного дыма.

Забившись в кусты, я стал слушать.

– Вот тут мы всегда встречаемся, – сказала женщина в шляпке.

Я видел только край ее юбки. Рядом я заметил чьи-то ноги в блестящих сапогах и серых брюках.

– Ну, я тут точно никого не вижу, мама. – Голос мужчины был очень низким.

– Он всегда приходит, – раздраженно ответила женщина в шляпке. – Вот увидишь.

Ее сын, вздохнув, бросил окурок, и тот упал прямо передо мной.

– Сейчас слишком холодно для того, чтобы ребенок играл в лесу, мам. Наверное, он вернулся к себе домой.

– Я же тебе говорю, он живет здесь! – рявкнула женщина в шляпке. – Он и его вонючие псы. Он тут не играет, словно какой-то школьник. И конечно, сейчас слишком холодно! Именно поэтому я так волнуюсь за него.

Я улыбнулся.

Мужчина в серых брюках и блестящих сапогах принялся ходить взад-вперед. Он опять закурил.

– О господи, – вздохнула женщина в шляпке. – Где же он?

Я закрыл глаза, представляя себе, как я выкачусь из-под кустов и вскочу на ноги. Я улыбнусь, а она обнимет меня.

– Мы и так уже долго пробыли здесь, мама. Тут слишком холодно для тебя, а мне пора возвращаться на работу.

Она представит меня своему сыну, и в ее глазах будет читаться гордость.

Она скажет: «Это Маугли. Он очень хороший мальчик. Очень хороший».

Я открыл глаза. На сердце у меня было легко. Я выбрался из-под куста и встал во весь рост.

Лужайка перед березой была пуста.

 

Глава 46

Одичалый

На следующий день землю припорошило снегом. И все же, как только солнце поднялось над деревьями, я пошел к березе. Женщина в шляпке не пришла. На следующий день выпало еще больше снега.

А потом, как иногда бывает в конце осени, погода вдруг переменилась. Стало тепло, ветер казался соленым, точно он дул с океана. Псы резвились в лучах солнца. Я пошел к березе.

Я учуял запах сигарет еще до того, как подобрался к кустам. Спрятавшись в тени высокой сосны, я прислушался.

Я слышал голоса. Слышал грубый смех. Но я не слышал голоса женщины в шляпке.

Я забрался на сосну. На ней были иголки, в них легко было спрятаться. С верхней ветки я мог видеть полянку с ручьем и березой.

Там стояли трое мужчин в черных сапогах, серых кителях с блестящими пуговицами и в фуражках. Милиция! Один из мужчин был сыном женщины в шляпке.

– Значит, твоя мать кантовалась в лесу с одичалым ребенком? – спросил самый низкорослый из трех милиционеров.

Все рассмеялись.

– Ни с кем она не кантовалась! – рявкнул ее сын. – Она приходила сюда рисовать. Говорит, мальчишка тоже сюда приходит. С несколькими псами.

– Наверное, один из пацанов со свалки, – предположил третий. – Отвратительно, сколько бомжей живут там со своими детьми.

– Я вот считаю, что надо согнать всех этих бомжей и их отродье, посадить на поезд и отправить в Сибирь, – заявил низкорослый.

– Я матери говорил, что ребенку не прожить со стаей диких псов, но ты же знаешь мою мать. Она не отстанет, пока я не найду этого мальчишку.

Его сотрудники сочувственно кивнули.

– На улицах таких мальцов полно, – протянул милиционер. – Развелось как блох.

Трое милиционеров курили, притопывая. Временами они ворошили палую листву, будто я мог спрятаться там.

Женщина в шляпке хотела найти меня! Она отправила своего сына и этих милиционеров, чтобы они меня нашли. Но почему она сама не пришла? Может быть, для нее сейчас слишком холодно? А может, она боится поскользнуться и упасть, как боялась бабушка Инна?

А потом меня осенило: она готовится ко встрече со мной! Она убирает дом! Да, она наверняка живет в большом доме, раз ее сын – милиционер. Она пустит нас с собаками жить с ней. Она помоет нас, накормит, сварит нам кашу. У меня будут книжки. Я опять буду спать в кровати (с псами, конечно) и есть из тарелки. И я буду самым лучшим мальчиком.

Ветер начал качать ветку, на которой я сидел.

– Ладно, – сказал сын женщины в шляпке. – Давайте тряхнем бомжей со свалки. Может, они что-то расскажут о мальчишке.

Они бросили окурки в снег.

– Как ты узнаешь, что это он? – спросил низкорослый.

Сын старушки достал из кармана лист бумаги.

– Вот, она его нарисовала.

Милиционеры уставились на лист.

– И правда, похож на дикаря, – покачал головой третий милиционер.

Низенький расхохотался.

Я нахмурился. Посмотрим, кто из нас будет смеяться, когда я приму ванну и переоденусь в чистое.

Сын женщины в шляпке сложил лист.

– Она называет его Маугли. Это сводит мою жену с ума. Не знаю, о чем я думал, когда перевозил мать к себе. – Он прижал фуражку к голове, чтобы ее не унесло ветром. – Трое взрослых и двое детей в двухкомнатной квартире… – Он покачал головой.

У меня засосало под ложечкой.

– Что же нам с ним делать, когда мы его найдем? – спросил третий милиционер.

Сын женщины в шляпке сунул в карман этот рисунок – там был изображен я, ее Маугли.

– Отправим его в сиротский приют, конечно, – сказал он. – А ты как думал? Селить его у себя, что ли?

Все они расхохотались.

Когда милиционеры ушли, я ухватился за ветку дерева, чувствуя, как это слово давит мне на живот.

«Приют».

Той ночью я прижался к моим псам крепче, чем раньше.

– Ты была права насчет той женщины в шляпке, – шепнул я Мамусе. – Ты, Дымок и Луна, вы все были правы. Надо было вас послушать.

Мамуся принялась вылизывать мне лицо, точно говоря: «Ничего, не думай об этом».

Я погладил Луну.

– Просто так приятно было говорить с тем, кто может ответить.

«Она не любила тебя, Мальчик» – Дымок придвинулся поближе к Ушастику.

– Я знаю, – прошептал я. – Но я думал, может быть, она полюбит нас, подарит нам дом, где нам будет тепло.

«Твое место – рядом с нами, Мальчик». Я почувствовал дыхание Дымка на моем лице.

Я больше не возвращался к березе. Маугли исчез.

 

Глава 47

Охота

Я рылся в мусорном баке в парке развлечений. Впервые за много недель бак и урны были полны. Может быть, мусорщики опять бастовали, а может, сегодня был какой-то праздник, о котором я позабыл. За годы жизни с псами я позабыл о многом.

Я вспомнил, как женщина в шляпке спросила меня, сколько мне лет. Я не помнил. Шесть? Семь?

Ушастик, прихрамывая, шел за мной по площадке, на которой люди танцевали летними вечерами.

– Может, мне уже семь. Или даже восемь.

Мне нравилась мысль о том, что мне уже восемь. Восьмилетним можно много такого, чего нельзя пятилетним.

На бетонную площадку упала тень. Я остановился. Наверное, это облако закрыло лик луны?

– Вон он! – крикнул кто-то.

Ушастик зарычал.

Повсюду была милиция!

Присев на корточки, я зарычал.

– Не торопитесь. – Я узнал этот голос. Это был сын женщины в шляпке. – Не спугните его.

Бросив пакеты с едой, я пустился наутек.

Сын женщины в шляпке протянул ко мне руку.

– Все в порядке, мальчик. Мы здесь, чтобы помочь тебе.

Я покосился на пруд с утками. Остальные псы отправились на берег, чтобы поохотиться на крыс. Запрокинув голову, я завыл. Ушастик присоединился к моему зову.

Один из милиционеров рассмеялся.

– Надо его в цирк отдать, а не в приют.

– Заткнись, – прикрикнул на него сын женщины в шляпке. – Давай. У меня есть вкусная конфетка для такого хорошего мальчика, как ты.

Оскалившись, я зарычал. Я почувствовал, что псы уже близко.

– Давайте просто набросим на него сеть. Покончим с этим.

Сын женщины в шляпке едва заметно кивнул.

Сердце колотилось у меня в груди. Пора было бежать. Я хлопнул в ладоши. Луна, Месяц, Дымок, Везунчик, Мамуся и, конечно же, Ушастик, выскочили вперед, рыча и лая.

– Ах ты, Матерь Божья! – завопил один из милиционеров. – Вы только посмотрите, сколько их тут!

Дымок и Везунчик закрыли собой всех остальных, держа хвост трубой. Глаза Дымка отливали желтым в холодном лунном свете.

– И что нам делать теперь? – спросил милиционер с сетью, отступая.

Дымок и Везунчик присели, изготовившись к прыжку.

«Беги, Мальчик».

Я бросился бежать. Я бежал со всех ног. Крики, рычание, лай, вопли, визг стали громче. Меня затошнило.

Вскоре я услышал, как меня догоняют собаки. Шорох их шагов успокаивал меня. Я прислушался, не бегут ли за мной милиционеры, но уловил лишь бешеный стук своего сердца. Псы прыгнули в ручей, подбежали к березе. Я пересчитал их – раз, два, три, четыре… Их было всего четыре!

Я тихонько свистнул. Все собрались вокруг меня – Везунчик, Мамуся, Луна, Месяц. Где же Дымок и Ушастик?

Ну конечно! Почему я так глуп? Ушастик не мог угнаться за всеми остальными. А Дымок, наверное, его защищает.

– Останьтесь здесь, – приказал я. – А ты, Везунчик, пойдешь со мной. – Я тронул его за ухо.

Мы помчались назад – через ручей, мимо березы, по лужку, по дороге, ведущей к парку отдыха. Я услышал топот и тяжелое дыхание.

– Я ничего не вижу! – крикнул кто-то.

Глухо гавкнув, Везунчик задрал хвост.

На лужайку, залитую лунным светом, выбежали Ушастик и Дымок.

Я бросился через луг и подхватил Ушастика на руки. Топот приближался. Послышался гудок машины. Кто-то ругнулся.

– Бегите! – сказал я Дымку и Везунчику. – Остальные впереди.

Везунчик помчался в лес.

«Я останусь», – сказал мне Дымок.

– Нет, – отрезал я. – Беги.

Я побежал со всех ног, прижимая Ушастика к груди. Дымок несся рядом со мной.

«Они уже близко». Он прижал уши к голове.

Остановившись, я оглянулся. Вот то, что мне нужно: впереди возвышалась огромная сосна.

– Беги, – приказал я.

Подбежав к дереву, я схватился одной рукой за ветку, второй прижимая к себе Ушастика. Он сидел тихо-тихо. Устроившись в переплетении ветвей, я посмотрел вниз. Глаза Дымка поблескивали под кустом.

Я коснулся губами макушки Ушастика.

– Ш‑ш‑ш, – прошептал я, стараясь успокоиться.

На лужайку вбежали милиционеры. Один прихрамывал, у второго оторвался рукав, третий прижимал ладонь к груди – судя по всему, он был ранен. Сын женщины в шляпке потерял фуражку. Все они запыхались.

Ушастика била дрожь.

– Куда теперь? – рявкнул один из милиционеров.

– Безумие какое-то. Гоняться за мальчишкой по лесу ночью. Мы ничего не увидим, – сказал другой.

– Вернемся, когда будет светло, – заявил сын женщины в шляпке.

– И где нам его искать? – осведомился хромой. – Ты знаешь, сколько тут гектаров леса? Парень может быть где угодно.

Сын женщины в шляпке закурил. Другой милиционер последовал его примеру.

– Бомжи на свалке объяснили мне, где именно живут его псы.

– Слушайте, мы ведь все понимаем, что не сможем забрать пацана, пока его защищают эти псы, – сказал милиционер с раненой рукой.

– Ну, и на них управа найдется, – пожал плечами сын женщины в шляпке, бросая окурок на землю.

– И чего мы с ним носимся? – фыркнул третий. – На улицах полно таких малых, и всем плевать.

– Дело не только в моей матери. – Сын женщины в шляпке поправил шарф. – Она всех своих подруг накрутила, мол, какой ужас, мальчик живет с псами.

Я еще долго сидел на дереве после того, как милиционеры ушли.

Дымок выбрался из-под куста и пошел за ними. Через какое-то время он вернулся и отрывисто гавкнул, давая понять, что теперь все в порядке. Мы с Ушастиком спустились на землю. У меня дрожали руки и ноги, из царапин на лице текла кровь. Я погладил Ушастика по голове.

– Ты держался молодцом.

Я устал. Я так устал! Я спал на ходу, держась за загривок Дымка, пока тот вел нас домой.

Когда мы вошли на нашу лужайку, вся стая бросилась нам навстречу, повизгивая, принюхиваясь, норовя лизнуть. Мы забрались под дерево и устроились на ночлег. Тепло собачьих тел постепенно уняло мою дрожь.

– Сейчас нужно поспать. Но рано утром нам придется уехать в Город. Там им нас не найти.

В Городе мы скроемся. Там таких, как мы, – как блох.

 

Глава 48

В бегах

Как всегда, мы ездили на электричках. И на какое-то время все стало хорошо.

Я просил милостыню, покупал еду, рылся в урнах и мусорных баках за ресторанами. Люди, кутаясь в шубы и куртки, спешили пройти мимо и бросали копейки и рубли в мою ладонь, даже не глядя на меня.

Но однажды я вышел из метро на залитую солнцем площадь и увидел, что с женщиной, у которой я всегда покупал хлеб, разговаривает милиционер. Хлебный киоск стоял прямо возле выхода из метро, поэтому мне все было видно. Милиционер достал из кармана бумажку и показал ее продавщице. У меня кровь застыла в жилах. Мы с Везунчиком и Ушастиком спрятались в тени. Я навострил уши – после всех этих месяцев, проведенных в лесу, мой слух стал еще лучше.

– Мы ищем этого беспризорника, – говорил милиционер.

– Да ну вас, – ворчала продавщица. – Тут таких знаете сколько шатается, беспризорников этих? Откуда мне знать, что это он?

– Он совсем еще малыш. И он всегда ходит со стаей псов.

Продавщица помедлила. У меня пересохло во рту. Она пару раз видела меня с псами, когда я покупал у нее хлеб.

– Вы думаете, мне делать нечего? Думаете, я тут сижу и высматриваю ваших мальчишек и их псов? – рявкнула женщина. Я услышал нотку сомнения в ее голосе.

– Конечно, нет, – заверил ее милиционер. – Но, понимаете, меня начальник со свету сживает с этим парнишкой. Он от нас не отстанет, пока мы его не поймаем.

Может быть, его начальник – сын женщины в шляпке?

– Вот вам мой телефон, – сказал милиционер. – Если увидите его, дайте мне знать. Вознаграждение вам гарантировано, обещаю.

Я щелкнул пальцами.

– Пойдемте, – сказал я Везунчику и Ушастику.

Остальных мы нашли на станции. Сев в последний вагон следующей электрички, мы поехали в другую часть города.

После этого повсюду, куда бы мы ни пошли, нас подстерегала милиция. Иногда я видел, как милиционеры показывают мое изображение продавцам. Иногда я замечал, что они следят за тем, что происходит на платформах. Мы не могли отдохнуть. Находить еду становилось все сложнее. Мы все время были в бегах.

Стоял необычно теплый день. Мы с псами дремали в переулке между двумя мусорными баками, греясь на солнышке. Моя рука лежала на округлившемся животике Мамуси. Ее живот был большим не от еды, потому что еды-то нам как раз и не хватало. Вчера, когда я гладил ее, я почувствовал, как в животе у нее что-то шевельнулось.

– Это он! – прошептал кто-то.

Все псы вскочили – все, кроме Мамуси, – и зарычали.

На меня смотрели двое грязных мальчишек.

Сев, я протер глаза. Они были беспризорниками, как и я.

– Я говорил тебе, это тот самый пацан, который всегда ходит с псами. – Один мальчишка подтолкнул другого локтем под бок.

Дымок закрыл Мамусю своим телом, оскалился и зарычал громче.

Мальчишки удивленно уставились на него.

Встав, я опустил ладонь Дымку на спину.

– Они тебя ищут, знаешь? – сказал старший из мальчишек. – Менты.

Я кивнул.

– Знаю.

– Ага. – Второй почесал болячку у себя на запястье. – Говорят, ты одичалый. Мы-то невидимы, но вот ты со своими псами… – Он пожал плечами. – Они предлагают водку и сигареты любому, кто поможет тебя поймать.

У меня в груди что-то оборвалось. Страх объял меня, как объяло пламя Стеклянный Дом. Псы, заскулив, прижались ко мне. Мальчики отступили.

– Нас-то ты не бойся, – махнул рукой парень. – Но тебе лучше держаться подальше от старших. И от бомжей. Они что хочешь за водку и сигареты сделают.

– Вы никому не скажете?

Они покачали головами.

– Но я бы на твоем месте держался подальше от метро, – заявил старший.

Крупные снежинки, кружась, падали на землю. Я дрожал, кутаясь в то, что осталось от моей куртки.

Прижавшись лицом к теплой шее Везунчика, я постарался не разрыдаться.

Несколько дней мы шли вдоль реки, протекавшей через город. Наконец мы очутились на Комсомольской площади. Прошлой весной мы видели тут тетенек из церкви. Нужно ждать здесь, пока они не придут. Чтобы пережить эту зиму, не оставаясь в метро, мне понадобятся ботинки, варежки, шапка и куртка.

Мы ждали их. И настал день, когда они пришли.

Тетеньки из церкви расставили свои столы и коробки рядом с мраморным памятником. Изваяние смотрело на нас, возвышаясь над сугробами. Смотрело, как дети выходят из подъездов и вылезают из коробок. Мраморный человек сжимал полу своего пиджака, вторая рука была спрятана в мраморный карман. Он осматривал толпу беспризорников, глядя, как они выстраиваются в очередь за едой и одеждой. На этот раз никто не дрался. Их врагом был холод, поэтому времени на ссоры не оставалось.

Наконец последние дети ушли. Я пересек площадь. Ушастик, Везунчик, Луна и Месяц шли за мной.

– Пожалуйста, помогите, – сказал я полной тетеньке из церкви, стоявшей ко мне спиной. – Мне нужна куртка.

Она повернулась. Ее глаза расширились.

– Алина, – позвала она, не сводя с меня взгляда. – По-моему, у нас не осталось одежды, которая подошла бы по размеру этому мальчику, верно?

Тетенька по имени Алина закрыла коробку и выпрямилась, мельком посмотрев на нас. Затем она присмотрелась внимательнее, коснувшись бумажки у себя на столе. Подойдя к нам, она остановилась рядом с полной тетенькой.

– Нет, по-моему, не осталось. – Она облизнула губы. – Сейчас такой одежды нет.

– Но мы можем тебе ее принести, – сказала полная тетенька. – Мы можем принести одежду тебе по размеру. Что думаешь? Ты хотел бы, чтобы мы принесли тебе одежду?

Я кивнул.

Тетенька по имени Алина хлопнула в ладоши.

– Значит, завтра мы тебе принесем одежду. Отличную теплую куртку, ботинки, свитер и столько носков и перчаток, сколько захочешь. Согласен?

Я кивнул, улыбаясь. Мне уже стало теплее. Я погладил Месяца по голове.

– Алина, по-моему, у нас осталось немного каши и хлеба, верно? – Полная тетенька улыбнулась.

У меня слюнки потекли.

Тетенька по имени Алина кивнула и поспешно пошла к другому столу. Она вернулась с миской горячей каши и буханкой черного хлеба.

– Вот.

Прежде чем она успела вручить мне ложку, я сунул в миску руку и принялся набивать себе кашей рот. Затем я разделил хлеб между псами, припрятав два куска для Дымка и Мамуси. Ушастик слизнул остатки каши с моих пальцев.

– Когда ты вернешься сюда завтра, чтобы забрать одежду, ты должен прийти без собак.

Я удивленно посмотрел на полную тетеньку.

– Но почему?

– У них блохи. – Ее лицо исказила гримаса отвращения.

– А у меня аллергия на собак, – сказала тетенька по имени Алина.

Какая-то мысль шевельнулась на задворках моего сознания.

– А еще мы принесем тебе много еды, – пообещала полная тетенька. – Чтобы и твоим псам хватило.

Если бы не было так холодно, если бы я не был так голоден, я не стал бы их слушать, я прислушался бы к этому голосу в моей голове. Я задумался бы о той бумажке на столе.

На следующий день поднялась метель. Я пришел на площадь. Флаги хлопали на ветру, снег взвивался у ног памятника.

– Они не придут, – сказал я псам, забившись в подъезд. – Даже тетеньки из церкви не смогут сдержать обещание в такую метель.

Но вскоре я увидел, как они идут к памятнику, идут наперекор ветру и снегу, полная тетенька и тетенька по имени Алина. Тетенька по имени Алина несла в руках сумку. Сумку с теплой одеждой и едой.

Взвизгнув от восторга, я запрыгал на месте. Псы тоже обрадовались – все, кроме Дымка и Мамуси.

– Вы должны остаться здесь, – сказал я, перекрикивая ветер. – Останьтесь здесь, а я вернусь с едой.

Псы, заскулив, понурились.

«Нет, Мальчик», – сказал Дымок.

– Я должен пойти к ним! – возразил я. – У меня нет теплой куртки, и нам всем нужна еда!

Дымок зарычал.

– Останьтесь здесь! – рявкнул я, стараясь вложить в голос всю свою решимость.

Затем я пошел по заснеженной площади. Полная тетенька махнула мне рукой. Я махнул в ответ.

– Куртка, перчатки, шапка, еда, – напевал я, проваливаясь в сугробы.

Наконец я добрался до них.

– Вы пришли! – Дыхание паром вырывалось у меня изо рта.

– Да, дитя, – ответила полная тетенька. – Как и обещали.

Ветер продувал мои лохмотья. Я переминался с ноги на ногу, пытаясь заглянуть в сумку.

– Что вы принесли? – спросил я. – Куртку? Еду? Я не привел с собой псов, как вы и просили.

– Вот, – сказала полная тетенька. – Сам посмотри.

Я подошел к сумке. Я не видел куртки, я не чувствовал запаха еды.

– Я принесла тебе одеяло! – сказала тетенька по имени Алина.

– Но мне не нужно…

Она набросила мне на голову одеяло и обхватила меня руками.

Вокруг было темно. Я не мог дышать!

– Мы его поймали! Поймали! – закричала тетенька по имени Алина.

Снег захрустел под тяжелыми сапогами.

– Держите его! Он бойкий, – послышался мужской голос.

Я попал в ловушку! Я вырывался и отбивался как мог. Кто-то схватил меня за плечо.

Я изо всех сил сжал зубы, стараясь укусить обидчика сквозь одеяло.

– Ай! – вскрикнул кто-то. – Этот бродяжка цапнул меня за палец!

На мгновение хватка ослабла. Я сбросил одеяло и остолбенел. Меня окружили милиционеры.

– Пресвятая Богородица! – выдохнул один из них. – Ты только посмотри на это!

– Не называйте его «это», – возмутилась тетенька по имени Алина. – Он всего лишь ребенок!

Полная тетенька протянула мне пакет.

– Гляди, мой мальчик, я принесла тебе еду, как и обещала. Сосиски. – Она улыбнулась.

Зубы у полной тетеньки были желтыми и острыми. Меня передернуло.

Это же Баба-яга! И я не ее мальчик.

Запрокинув голову, я залаял.

– Какого…

Прежде чем милиционер успел договорить, Дымок, выскочив из‑за снежного полога, повалил его на землю. Тетеньки из церкви завизжали. Собаки были повсюду. Везунчик высоко подпрыгнул, Ушастик бросился мне под ноги, развернулся и зарычал на милиционеров.

Я схватил мешок с едой – полная тетенька выронила его от неожиданности.

– Бежим! – завопил я.

И я побежал со всех ног. Псы помчались за мной. Когда мы пересекли площадь, к нам присоединилась Мамуся. Она очень старалась, но живот не позволял ей бегать так, как раньше.

Сзади слышался свист милиционеров и вой мигалки на их машине.

– Остановите его! Остановите! – кричали тетеньки из церкви.

Но в тот день им не удалось остановить нас.

 

Глава 49

Мамуся

– Давным‑давно жил да был на белом свете один призрак, – сказал я псам.

Мы нашли прибежище в подвале заброшенного магазинчика. Тут было холодно и темно.

– Этот призрак очень хотел стать настоящим мальчиком. Он думал, что если станет мальчиком – самым лучшим мальчиком на свете, – то его полюбят. Он думал, что, если станет мальчиком, о нем будут заботиться. Он не хотел, чтобы люди проходили мимо, глядя сквозь него. Он был всего лишь маленьким привиденьицем, испуганным и одиноким.

Мамуся застонала. Она дышала часто-часто. Дымок сидел рядом с ней. И я тоже. С Мамусей что-то было не так. И меня это пугало.

Я погладил ее ухо.

– Но прошло время, много-много времени. И вот, жил да был на белом свете мальчик, который очень хотел стать призраком…

Я вздохнул. Сейчас я бы заключил сделку с самой Бабой-ягой, только бы вновь стать невидимым.

Что-то разбудило меня. Вокруг было темно. Один из псов тронул меня лапой.

– Что случилось? – Я приподнялся.

Я услышал частое дыхание и стоны в противоположном углу подвала. На четвереньках я подполз к Мамусе. В темноте я видел, как блестят ее глаза.

– Ох, Мамуся… – прошептал я, протягивая руку, чтобы погладить ее.

Ее зубы щелкнули рядом с моими пальцами. Я охнул от изумления. Мамуся никогда раньше не угрожала мне!

Она заскулила, прося прощения, но я отполз от нее подальше. Прижав Ушастика к груди, я улегся между Луной и Месяцем. Только Дымку сейчас позволялось быть рядом с Мамусей.

Я зарылся лицом в шерстку Везунчика.

– Все не так, – сказал я. – Не знаю, что я такого сделал, но теперь все не так.

Я проснулся в серый предутренний час, услышав какой-то тихий звук. Тихий-претихий. Псы рядом со мной дрожали от предвкушения чего-то прекрасного.

В противоположном углу подвала Мамуся лежала на боку, что-то вылизывая. Дымок сидел рядом с ней, готовый защитить ее от любых неприятностей.

Я затаил дыхание, не решаясь пошевельнуться, и перевел взгляд с Мамуси на Дымка.

«Это то, что я думаю?» – мысленно спросил я.

«Подойди и посмотри сам, Мальчик». Глаза Дымка улыбались.

Я медленно подполз к Мамусе. Та зарычала. Остановившись, я отвел взгляд.

Дымок фыркнул.

Я подполз поближе. На этот раз Мамуся не стала рычать. Она была занята – ей нужно было тщательнейшим образом вылизать новорожденных щенков, жавшихся к ее животу.

– Щенки, – восторженно выдохнул я.

Я насчитал троих. Чуть позже я нашел тельце четвертого щенка. Он не пережил роды.

И вдруг в мире появилась надежда. У нас теперь были щенки! Остаток дня я провел, раздумывая о будущем.

– Мы подождем, пока они подрастут, – сказал я Мамусе. – И найдем прибежище получше. Может быть, вернемся в подвал, где ты родила Луну и Месяца.

В тот день мы с Везунчиком вышли за едой. Дымок не отходил от Мамуси.

– Я принесу вам много еды, обещаю, – сказал я, угощая свою стаю тем, что нашел. – Щенки вырастут сильными и здоровыми.

Мы слушали, как шуршит на улице машина, собиравшая снег.

– А когда наступит весна, мы пойдем в лес. И никогда, никогда больше не вернемся в город.

И вот, день за днем я бродил по городу в поисках еды. Везунчик, Луна и Месяц ходили со мной. Дымок тоже приносил стае еду, но он не оставлял Мамусю надолго. Ушастик не выходил из подвала, взяв на себя роль няньки.

Вначале я старался выходить только затемно, когда меня не могла заметить милиция. Но я не мог долго терпеть холод, и мне становилось все труднее найти еду. А еда была нам очень нужна, особенно Мамусе – ей ведь приходилось кормить щенков. К тому же ночь принадлежала Воронам, этим высоким худым подросткам в черных кожаных штанах, увешанных цепями. И ночь принадлежала бомжам, готовым пойти на все что угодно ради выпивки.

Итак, мы с псами придумали хитроумный план – мы искали пищу по отдельности. Псы обнюхивали мусорные баки за ресторанами. В такие моменты их было не отличить от обычной городской своры. Я держался в стороне, притворяясь, будто задремал в подворотне. Прикрывая лицо газетой, я прислушивался. Найдя еду, псы лаяли. Я ждал, пока прохожие, слышавшие лай, удалялись, и спешил к стае. Схватив еду, я бежал к нам в подвал. Иногда, даже осмотрев несколько баков, я не находил достаточно еды, чтобы хватило нам всем. Но это было лучше, чем ничего.

И вот настал тот самый вечер. Все шло своим чередом. Мы нашли ресторан. В мусорных баках рядом с ним было полно еды. Мы возвращались к нему снова и снова.

Везунчик, Луна и Месяц, не оглядываясь, скрылись за поворотом. Я свернулся в подворотне, ожидая их сигнала.

Я ждал. И ждал.

В какой-то момент терпение у меня лопнуло. Я сел. Газета, закрывавшая мое лицо, упала на землю. В животе у меня урчало, руки болели от холода.

– Наверное, набивают себе брюхо, – проворчал я.

Пару раз я ловил на этом Месяца и Везунчика – они наедались досыта, прежде чем позвать меня.

Я скрипнул зубами, чувствуя, как во мне растет гнев.

А потом я услышал испуганный лай. То был не привычный для меня сигнал «Мы нашли еду!» Нет, псы пытались сообщить мне, что попали в беду. Лай повторился.

Я обежал здание и уставился на отпечатки лап на снегу. Следы вели к мусорным бакам. И дальше.

Я пошел по следу, опустив голову. Послышался хриплый лай Везунчика. Пес был зол.

След привел меня к задней двери ресторана. Остановившись, я прислушался.

– Везунчик? – шепотом позвал я. – Луна? Месяц?

Луна заскулила в ответ. Она была внутри здания!

Я похолодел от ужаса. Как они попали внутрь? Я схватился за ручку двери. Повернул.

Она была заперта!

Я крутил ручку изо всех сил. Молотил по двери кулаками, разбивая в кровь костяшки.

– Везунчик! Луна!

– Теперь они не помогут тебе, Маугли.

При звуках этого голоса кровь заледенела у меня в жилах. Опустив руки, я повернулся.

И там, заснеженный, с сигаретой в зубах, стоял сын женщины в шляпке. Рядом с ним я увидел много других милиционеров – в серых шинелях и высоких черных сапогах.

Я в отчаянии перевел взгляд с двери на переулок. Милиционеры окружили меня. Они были повсюду.

– Пойдем с нами. – Сын женщины в шляпке подошел ко мне поближе. – Пойдешь по своей воле – и с твоими псами ничего не приключится.

Мысли лихорадочно метались в моей голове. Я нужен Мамусе, Ушастику и щенкам, я должен приносить им еду. Им нужен Дымок – он ведь заботится о них, защищает их. Но Луна, Везунчик и Месяц в ловушке в этом ресторане, им никак не выбраться наружу, если я не подчинюсь приказу милиции. Но откуда мне знать, что милиционеры не тронут мою стаю, если я выполню их требование?

Я выхватил нож. Один из милиционеров охнул. Другой хихикнул.

Вскинув подбородок, я расправил плечи, стараясь казаться как можно выше.

– Отпустите псов, и я пойду с вами, – потребовал я, глядя прямо в глаза сыну женщины в шляпке.

– А этот дикарь не дурак! – рассмеялся толстый низенький милиционер.

Сын женщины в шляпке прищурился.

– Хорошо, Маугли, договорились. – Улыбка едва тронула его губы. – Но вначале ты должен отойти от двери.

Я сделал шаг в сторону.

– Открывай. – Сын женщины в шляпке махнул рукой другому милиционеру.

Я приготовился к тому, что должно случиться. Псы выскочат наружу и собьют с ног всех милиционеров. А потом мы убежим. Я знал, что мы можем перегнать любого милиционера. Мне не нужны такие вот блестящие черные сапоги, чтобы быстро бегать. Мне не нужны кроссовки, как у знаменитых баскетболистов. Как и у псов, у меня были крылья.

Дверь распахнулась. И там, на складе, на холодном цементном полу, окутанные черной сетью, лежали мои псы. Беспомощные и поверженные. Они умоляюще смотрели на меня. Они скулили.

– Нет! – завопил я и метнулся к псам.

Я принялся резать сеть ножом, когда кто-то схватил меня.

– Отпустите! – вскрикнул я, размахивая лезвием.

Кто-то ругнулся, кто-то охнул от боли, но меня не отпускали, меня хватали, били, заламывали мне руки. Нож упал на пол.

Псы рычали, лаяли, щелкали зубами, стремясь вырваться из сети. Я тоже оскалился, рыча и пытаясь укусить моих врагов.

Меня сбили на землю. Рука в перчатке сжала мою шею, вдавливая мое лицо в снег.

Кто-то связал мне ноги, другой милиционер заломил мне руки и тоже связал.

– Коли давай, – сказал кто-то. – Не потащим же мы его по улицам, когда он орет и кусается.

Я потерся носом о снег, стирая кровь. Приподняв голову, я заглянул в глаза Везунчику. «Мне так жаль», – сказал он.

– Везунчик, дружище, – простонал я.

Он раньше никогда не говорил со мной.

Что-то острое вонзилось в мою шею. Тепло разлилось по моему телу, голова закружилась, в желудке поднялась тошнотворная сладость. Последним, что я успел увидеть, были карие глаза Везунчика.

 

Глава 50

Реутово

– О боже, какой грязный беспризорник, – сказал кто-то.

– Ага, воняет-то как! – поддакнул кто-то другой.

Голова, ноги, каждая клеточка моего тела ныли от боли. Ну почему они просто не оставят меня в покое?

Чья-то рука схватила меня за ботинок.

– Нет! – рявкнул я.

Мои глаза распахнулись. Мне не пережить зиму без ботинок. Я не смогу искать еду для псов без ботинок!

Но я уже был не на улицах Города. Я находился в чересчур светлой, чересчур жаркой комнате. Тут пахло мылом и отчаянием. И меня окружали не мои псы, а какие-то люди в зеленой форме и белых халатах.

Охнув, я зарычал и в отчаянии закрутил головой, пытаясь найти выход. Тут не было запруженных людьми улиц, на которых можно затеряться. Не было полуразрушенных домов, в которых можно спрятаться. Было лишь крошечное окошко под самым потолком…

Вскочив, я бросился к двери.

– Осторожно! – вскрикнула женщина в зеленой форме.

– Держи его! – скомандовал мужчина в белом халате.

Я вцепился в дверную ручку. Но она не поворачивалась.

Я повернулся к этим людям, захватившим меня в плен, оскалился и сунул руку в карман в поисках ножа. Ножа не было.

А потом я вспомнил ресторан и милицию, Луну, Месяца и Везунчика в той сетке, вспомнил, как пытался освободить их, вспомнил кулак, ударивший меня в челюсть, вспомнил руку на моей шее, вспомнил глаза Везунчика.

Я всхлипнул. Вдруг им не удалось выжить?

Ко мне потянулась рука. Я изо всех сил впился в нее зубами. Кровь наполнила мой рот. Мужчина в белом халате завопил от боли. В его глазах я увидел ужас и отвращение.

Я бросился под каталку, стоявшую в углу крохотной комнатенки. Я смотрел, как мимо снуют ноги – туда-сюда, туда-сюда. Я зажал уши, чтобы не слышать злобной ругани. Я трясся от страха. Я обмочился.

Наконец дверь открылась, а потом захлопнулась снова. Больше не было ни ног, ни ругани.

Я плакал, раскачиваясь взад-вперед, пока силы не покинули меня и я не уснул.

Разбудил меня запах. Дверь приоткрылась, и кто-то сунул в проем поднос с едой. Затем дверь захлопнулась.

Я смотрел на дверь. Смотрел на поднос. Смотрел на еду. Когда никто не вернулся за подносом, я выбрался из-под каталки и подполз к миске. Наклонив голову, я принюхался. Волоски встали дыбом у меня на шее и на руках. С этой едой что-то было не так.

Я попятился.

С той стороны двери донесся какой-то звук.

Я поднял голову.

Сквозь маленькое окошко в двери за мной наблюдал какой-то человек в очках.

Оскалившись, я шмыгнул в свое укрытие под каталкой.

Один день сменялся другим. Какие-то люди приходили и уходили. Когда меня пытались вытащить из-под кровати, я кусался и брыкался. Один раз мне почти удалось выбежать за дверь, когда мне принесли еду, – эта еда по-прежнему плохо пахла.

Тогда меня прижали к полу. Мужчина в белом халате – рука у него была перевязана – склонился надо мной.

– Ты что, не понимаешь, что мы пытаемся тебе помочь?! – рявкнул он.

Мне хотелось сказать ему, что если бы он и правда пытался мне помочь, то отпустил бы меня к моей семье. Но я ничего не сказал. Я плюнул ему в лицо.

Той ночью я ходил взад-вперед по этой крохотной комнате, пытаясь отогнать отчаяние. Я сидел на каталке, раскачивался, плакал, дергал себя за волосы.

А потом, точно во сне, я услышал. Лай. Это был лай. Затаив дыхание, я прислушался.

И тогда псы завыли. Я ахнул. Я ни с чем бы не спутал низкий вой Везунчика, звонкий голосок Луны, повизгивание Месяца.

Я придвинул каталку к окну – если это крошечное отверстие вообще можно было назвать окном. Поднявшись на цыпочки, можно было выглянуть наружу. Я осмотрел двор. Псов я не видел.

«Я тут, я тут», – проскулил я.

И там, с другой стороны забора, окружавшего двор, я их увидел.

Я рассмеялся. Я заплакал. Они пришли за мной! Запрокинув голову, я завыл.

Псы лаяли и выли от радости. Я видел, как Везунчик поднялся на задние лапы, пытаясь проломить проволочную ограду.

Я залаял погромче, заколотил кулаками по разделяющему нас стеклу. Луна и Месяц рыли подкоп под ограду.

Яркий свет залил двор. Псы замерли на месте. Во двор, крича и размахивая руками, выбежали какие-то люди. Луна и Месяц отпрянули, испугавшись их злых окриков. Везунчик зарычал.

Кто-то поднял с земли камни и принялся швырять их в собак. Один из псов взвизгнул от боли, но я не видел, кто это был.

Луна и Месяц отбежали от забора. Везунчик перевел взгляд с людей во дворе на мое окно.

«Не бросайте меня!» – завыл я.

– Пошли прочь отсюда! – рявкнул кто-то, швыряя камень в ограду.

Помедлив, Везунчик поджал хвост и отступил. Он признал свое поражение.

Я еще сильнее заколотил кулаками по стеклу.

– Нет! – молил я. – Вернитесь! Вернитесь!

Но сколько я ни выл, сколько ни звал их, они не возвращались.

Истощенный, я свернулся клубочком под лежанкой и уснул. Меня утешала мысль о том, что Везунчику, Луне и Месяцу как-то удалось выбраться из той ужасной сетки. Они остались живы.

Псы вернулись на следующую ночь. И на следующую. Они выли, они копали, а я кричал им: «Я тут! Я тут!» И каждую ночь люди прогоняли их прочь.

Днем я услышал, как женщины в зеленой форме обсуждают моих собак: «Как они нашли его?», «Почему они все еще приходят сюда?», «Что им от него нужно?» Одна женщина прошептала: «Эта связь между мальчиком и псами… это ненормально!»

Я улыбался, слушая их разговоры из-под каталки. Мне хотелось сказать им, что псы нашли меня, потому что я был частью их стаи. Наша связь состоит в том, что мы семья. Нам суждено быть вместе. Но я не стал тратить на этих женщин слов. Они ведь были всего лишь людьми.

А затем настала ночь, когда светила полная луна. Искрился снег. И я увидел его. Серебристый, черный, серый, гордый, он стоял пред ликом луны. Его янтарные глаза горели. Его голос – глубокий, дикий, как наш лес: «Я пришел к тебе, Мальчик».

Дымок завыл на луну. Он рассказывал нашу историю. Рассказывал, как мы нашли друг друга. Как он спасал меня. Как я спасал свою стаю. Он пел о Стеклянном Доме, о смерти Бабули, о наших прогулках в лесу, пел о Доме из Костей, о битве с вепрем, о ночах, проведенных под звездным небом, о ночах, проведенных в отблесках огней Города, о холоде, который чуть не убил нас, но мы выжили, ибо мы были вместе.

Я завыл в ответ. Я застучал кулаками по стеклу.

– Я тут! – кричал я. – Не оставляй меня!

Во двор выбежали люди. В лунном свете они казались темными пятнами, чернильными кляксами на белой бумаге снега. Они кричали на псов. Везунчик прыгнул на ограду. Один человек поднял руку. Вспышка озарила ночь, грянул гром. Пистолет!

– Нет! – завопил я. – Не стреляйте!

Псы разбежались, но потом опять вернулись к забору. Их лай стал еще громче.

Пистолет выстрелил вновь. Послышался визг.

– Не-е‑ет!!! – завизжал я.

Я ударил кулаком по стеклу. И оно разбилось. Я охнул от боли. Повсюду была кровь. Она текла по моей руке, капала на мои босые ноги.

Заставив себя отвести взгляд от лужи крови, я всмотрелся в ночь. Псы были там, за забором, все они были живы. Я застонал от боли.

Я видел, как рука с пистолетом поднялась опять. Стрелок целился.

– Нет-нет, – простонал я.

Закружилась голова. У меня подкашивались ноги.

Собрав остатки сил, я крикнул:

– Бегите!

Последним, что я видел, были псы, бегущие прочь.

 

Глава 51

В бреду

Виделось мне, будто я лечу над землей. Внизу промелькнул мой поселок, коричневая высотка, в которой мы жили с мамой. Я парил над золотыми куполами Города, точно Жар-птица. Внизу я видел псов, детей, милиционеров, бомжей. Я кружил над Мусорной Грядой и Великим Лесом.

Я видел моих псов – Дымка, Везунчика, Ушастика, Мамусю, Луну, Месяца, даже Бабулю. Я видел, как они бегут по лужайке, подняв головы и глядя на меня.

– Ко мне, ко мне! – звал их я. – Тут так красиво!

Но я знал, что они не могут оторваться от земли.

Я летел над парком развлечений. Псы бежали внизу, они лаяли. А потом я вдруг увидел их в кабинках колеса обозрения. Они поднимались все выше, и когда их кабинки замерли на вершине круга, псы взлетели! Взлетели, расправив широкие крылья. «Динь-динь-дилинь», – пело колесо обозрения.

– Какие же вы у меня умницы! – рассмеявшись, я захлопал в ладоши.

Мамуся облизывала, облизывала, облизывала мое разгоряченное лицо. За ней сиял яркий свет. Я протянул руку, чтобы погладить ее по голове, но Мамуся оттолкнула мою ладонь, говоря:

– Ну-ну, малыш, щеночек мой.

Мне виделось, как я забираюсь на Самое Высокое Дерево во Всей России. Виделось, как я сражаюсь с огромными кабанами.

Я видел Рудика с его ледяными голубыми глазами, Таню – побитую, всю в синяках.

Видел маленькую школьницу Аню: она гуляла по большой площади, выложенной красными камнями. Аня не узнала меня.

– Уходи, шелудивый пес, – сказала она.

Мне виделся Дымок. Стояла холодная зимняя ночь, а Дымок пел о нашей жизни.

Мне виделось, как я сижу на коленях у бабушки Инны, а она баюкает меня, поет мне песни из древних времен.

Виделась моя мама. Она напевала одну из этих песен, укладывая меня спать. Ее голос переплетался с голосами бабушки Инны и Дымка, музыкой колеса обозрения и мужчины с аккордеоном, скрежетом поездов в метро, смехом бездомных. И все вместе это порождало диковинную музыку, самую прекрасную в мире.

 

Глава 52

Прочь

Я открыл глаза. Пахло мылом. Пахло чем-то острым. Еще я учуял запах рвоты и мочи – как на станции метро. Может, я опять на вокзале, с Рудиком, Таней и Пашей? А эта жизнь с псами мне просто приснилась?

Я попытался сесть.

– Нет, дитя, нет. Ты должен лежать.

Она была одета в белое, а над головой у нее, казалось, поднимались белые крылья – как у чаек над Большой Рекой.

Мне хотелось спросить у нее, кто она. Ангел? Или, может быть, сестра милосердия? Я провел языком по иссохшим губам. Хотелось пить. Я открыл рот. Единственное слово, которое мне удалось произнести, удивило нас обоих.

– Псы…

Не знаю, сколько они держали меня в детском отделении больницы. Мне сказали, что я потерял много крови, когда разбил окно той ночью.

– Кто бы мог подумать, что столько крови может вылиться из такого маленького мальчика, – сказала медсестра, суетясь вокруг меня.

В руку попала инфекция, началось заражение, у меня была такая высокая температура, что все думали, мол, я не выживу.

Когда мне стало легче, меня принялись истязать вопросами: «Как тебя зовут?», «Сколько тебе лет?», «Почему ты живешь на улице?», «Где твоя семья?»

Но я не отвечал на эти вопросы. Я смотрел и слушал. Я знал, что уже не в приюте. Я был в больнице в Городе. А раз я все еще в Городе, значит, я могу найти свою стаю. Я должен найти свою стаю. У Мамуси щенки. Я нужен им. Я должен позаботиться о них.

Нужно было сбежать.

Я изучил расписание медсестер и врачей, знал, когда они приходят, а когда уходят. Однажды ночью, когда все врачи разошлись по домам, а сестры уснули, я выдернул из руки иголку (трубка тянулась к флакону, установленному рядом с моей кроватью). Я выскользнул из постели. У меня не было ни одежды, ни обуви. Но мне было все равно. Завернувшись в одеяло, я тихонько приоткрыл стеклянную дверь моей палаты, вышел в коридор и прислушался. Ни звука.

Я спустился в холл, прокрался мимо большого стола. За ним, опустив голову на столешницу, спала медсестра. Я помчался по коридору, шлепая босыми ногами по холодному полу. Одеяло развевалось у меня за спиной. В самом конце коридора я увидел две высоких решетчатых двери. Я должен был выбраться наружу!

Я метнулся к двери, попытался открыть ее. Но она не отворилась. Завыла сирена, вспыхнули огни. Я зажал уши ладонями, испугавшись воя и скрежета.

Меня кто-то схватил. Я отбивался, я кусался. Руки вокруг, слишком много рук. Что-то кольнуло меня в плечо. В голове у меня помутилось.

После этого меня привязали к кровати. Даже если мне нужно было пописать, меня не отвязывали. Меня кормили с ложечки, точно младенца. Вначале я отказывался есть. Я плевал им в лицо. Но потом я понял: пока я в Городе, остается надежда сбежать. Это будет непросто, сказал я себе. Мне нужно быть умным, как Дымок, сильным, как Везунчик, быстрым, как Месяц. А для этого нужно было есть. Я даже притворялся молодцом. Я не кусался, хотя мне очень этого хотелось.

* * *

Однажды, когда на улице выпал снег, ко мне в палату вошел высокий мужчина в блестящих черных сапогах и одежде милиционера.

Вскочив, я шмыгнул под кровать. Меня затошнило.

– Привет, Маугли, – сказал мужчина.

Голос. Я знал этот голос. Я принялся щипать себя за брови.

– Я к тебе кое-кого привел, – сказал он. – Думаю, ты будешь очень рад.

Дверь приоткрылась. Я увидел мягкие меховые сапожки – темно-коричневые, как шерстка Везунчика. Верха сапожек едва касалась цветастая юбка.

– Здравствуй, дитя, – сказала женщина в шляпке.

Зарычав, я прижался к стене.

– Ох, малыш… – Она нагнулась, пытаясь разглядеть меня под кроватью. – Пожалуйста, вылезай оттуда. Ты же знаешь, я не причиню тебе вреда. – Женщина в шляпке протянула мне руку.

Оскалившись, я зарычал громче.

Женщина в шляпке охнула. Сын встал рядом с ней.

– Уходите, – прорычал я.

– Мальчик, послушай, мы же просто пытаемся помочь тебе.

Я почувствовал, как во мне закипает гнев. У меня чесались ладони, так мне хотелось сжать рукоять моей костяной дубинки или ножа.

– Да, милый, – сказала женщина в шляпке, заламывая руки. – Они отвезут тебя в лучшее место, там ты будешь в безопасности…

Гнев поднимался от моих ног к животу, потом к груди, наконец он вырвался из моего рта:

– Ты! – завопил я. – Это все ты виновата!

Я выскочил из-под кровати и остановился перед женщиной в шляпке, сжимая кулаки.

Ее глаза расширились, рот открывался и закрывался, будто слова, которые она не могла произнести, рвались наружу.

Я шагнул к ней.

– Мое место – в стае, с моими псами, – прорычал я.

Больше я никогда не видел женщину в шляпке и ее сына.

Два дня спустя ко мне в палату пришел доктор. Он прослушал мое сердце и легкие. Снял повязку с моей руки и осмотрел шрамы от порезов. Смерил меня долгим взглядом.

В его глазах я увидел так и не заданные вопросы. Доктор протянул руку, точно собираясь притронуться ко мне, но остановился. Руку он сунул в карман своего белого халата. Вздохнув, он кивнул медсестре и вышел из комнаты.

– Ну, значит, все в порядке, – улыбнулась медсестра в шапочке с крыльями. – Завтра тебя выпишут.

Выпишут? Но куда меня отправят? Я хотел спросить ее, но это было не важно. Завтра они выведут меня отсюда, и я смогу сбежать. Я затрясся от волнения. Я улыбнулся. Я пошевелил пальцами ног. «Готовься», – сказал я себе.

Но готовиться было не к чему. На меня надели очень странный халат. Таких халатов я еще не видел. У него были очень-очень длинные рукава. Руки мне свели крест-накрест, так, что я не мог пошевельнуться. Связали мне ноги и усадили в коляску. А потом привезли к фургону. Мне и раньше приходилось видеть такие машины – на них детей увозили в приют.

Меня привязали к сиденью у окна.

– Прощай, малыш, – сказала мне сестра в шапочке с крыльями. Слезы текли по ее лицу.

Сердце у меня бешено стучало. Тошнота поднялась к горлу. Я сглотнул. Фургон выехал на улицы Города. Я прижался лбом к окну и смотрел на Город – на нищих, на беспризорников, на псов, на Воронов, на милиционеров, на мусорные баки и станции метро, на золотые купола. Меня увозили прочь, прочь от всего, что я когда-либо знал.

 

Глава 53

Наши дни

Мне снятся псы. Снятся их теплые спины – как мы прижимались друг к другу в нашей норе под высокой сосной. Снятся белые зубы, влажные языки. Снятся янтарные глаза. В моих снах псы смотрят на меня. Всегда.

Мне снится, что я бегу, бегу, бегу с моей стаей, бегу по лесной чаще, по березовой роще, бегу мимо огромных вепрей. Мне снится, что мы мчимся по заснеженным улицам, по затянутым в лед рекам. Мне снится, что мы летим.

Кто-то касается моей руки, будит меня. Голос – я слышу этот голос каждое утро.

– Просыпайся, Медвежонок.

Я вижу ее доброе лицо, ее глаза, глаза цвета янтаря – но не совсем. Она включает магнитофон на моем столе. Музыка наполняет комнату.

– Сегодня твой день, – говорит она.

Я сажусь, чешу лоб.

Она выходит, а я обвожу взглядом комнату, в которой я провел последние пять лет. Комната маленькая и ничем, в общем-то, не примечательная. Тут нет окна. Стоит моя кровать, маленький столик, стул, шкаф с одеждой и двумя парами обуви – больше, чем раньше. Но вот стены… Стены покрыты рисунками. И на всех рисунках изображены псы. Крылатые псы, псы на колесе обозрения, псы с порванными ушами, псы цвета луны, псы, сотканные из дыма. Их глаза – они смотрят на меня. Всегда.

Я слышу, как другие мальчишки на этаже вопят и хохочут. Я знаю, что прямо сейчас кто-то плачет за закрытой дверью. Знаю, что когда выйду наружу, почувствую ароматы завтрака, доносящиеся из столовой.

Я надеваю рубашку, тщательно опускаю рукава, чтобы скрыть шрамы на правой руке. Натягиваю джинсы, покосившись на шрам в форме полумесяца на лодыжке. У меня много шрамов. И только она поняла меня.

Когда я попал в школу-интернат на окраине Петербурга, я не был мальчиком. Я был Дикарем. Так они меня называли.

Я прятался под кроватью. Я дрался, кусался, рычал и выл. Я швырял в людей все, что подворачивалось мне под руку, поэтому из моей комнаты вынесли всю мебель, кроме кровати. Я пугал остальных детей, поэтому меня кормили в моей комнате, а не в столовой. Я использовал вилки и даже ложки как оружие, поэтому в итоге мне пришлось есть руками. Меня приходилось накачивать снотворным, чтобы выкупать или постричь. Целыми днями я плакал и раскачивался взад-вперед, сидя под кроватью. Наверное, все махнули на меня рукой. Но потом пришла она.

Однажды дверь в мою комнату открылась – такое случалось по нескольку раз на дню. Я прижался спиной к стене, наблюдая за происходящим из-под кровати. Я зарычал, чтобы все ушли. Я всегда так делал.

Но я увидел не тяжелые ботинки, не кожаные сапоги. Это были туфли, туфли из черной ткани, похожей на гладкую шерстку. По носкам туфлей тянулась цветная вышивка.

Я принюхался. Этот человек не пах сигаретами и вареной капустой, как женщины, которые приходили ко мне в комнату. Он не пах пивом и водкой. Все еще рыча, я принюхался. Пахло лесом и дымом. И еще я почувствовал едва-едва различимый запах собак. Мое сердце дрогнуло.

Она опустилась на колени и заглянула под кровать.

Я зарычал громче.

Она рассмеялась.

Я остолбенел. Когда в последний раз я слышал смех?

Я встревоженно принялся дергать себя за брови и волосы и качаться взад-вперед. Я залаял на нее, чтобы она ушла.

Но она не ушла. Вместо этого она села на пол, скрестив ноги, и сделала кое-что очень странное. Она начала тихонько напевать!

Я прекратил раскачиваться. Прекратил рычать.

Я слушал. Пела она прекрасно.

Я закрыл глаза, представляя себе, как музыка касается моей руки, моего лица, моей груди.

Пение прекратилось. Мои веки взметнулись вверх. Ее лицо, ее глаза – особенно глаза – улыбались.

– Поглядеть только на тебя. Спрятался в темной норке, медвежонок. Вылезай оттуда, Медвежонок.

Ее слова, это имя… Медвежонок. Она словно повернула ключ в замке, и какая-то дверца в моем сознании приоткрылась.

Тогда я перестал быть Дикарем. И вновь сделался мальчиком.

После этого она приходила каждый день. Сказала, что она особый учитель для необычных детей. Сказала, что я самый необычный ребенок, которого она когда-либо видела. Я нахмурился и отвернулся. Но внутренне я улыбался.

Она принесла магнитофон и включала мне музыку. Она прислонялась к стене, закрывала глаза и слушала. Иногда я тоже закрывал глаза. Но в основном я наблюдал за ней.

Она говорила о себе. Сказала, что ее зовут Анисья. Что любит музыку, искусство, книги, собак и прогулки в лесу.

– А ты что любишь, Медвежонок? – спросила она однажды.

Мне очень хотелось сказать ей, что я тоже люблю все это. Очень-очень. Но я боялся говорить и потому отвернулся.

На следующий день она принесла не только кассеты с музыкой, но и белую бумагу с цветными палочками, которые женщина в шляпке называла пастелью.

Анисья пододвинула ко мне бумагу и пастель.

– Вот, нарисуй мне то, что ты любишь.

Я так и сделал. Закончив один рисунок, я отдал лист бумаги Анисье и принялся за следующий. Я рисовал, рисовал, рисовал, пока у меня не закончилась бумага.

Анисья внимательно рассмотрела каждый рисунок. Временами она говорила: «А, понятно». И: «Мне это тоже очень нравится». А потом, прежде чем уйти, она аккуратно развесила все рисунки на моей стене.

На следующий день Анисья вручила мне альбом и цветные карандаши и сказала: «Нарисуй мне то, что ты ненавидишь». На следующий день: «Нарисуй мне то, чего ты боишься». На следующий: «Нарисуй мне то, от чего ты грустишь».

Так на стене появились рисунки: Жар-птицы, псы и деревья. Он, злой дядька в потертых ботинках, лоснящихся штанах, со страшными кулаками. Красное пятно на полу за дверью, алое, огромное, пульсирующее. Красное пальто и черная пуговица. Милиционеры. Баба-яга с забором из человеческих костей и черепов.

Анисья смотрела на мои рисунки и говорила: «Я понимаю». И: «Мне очень жаль».

Она приносила мне кассеты, приносила бумагу для рисования. И приносила книги. Она читала мне вслух, пока я рисовал, и в комнате играла музыка.

Однажды Анисья прочла мне сказку, которую я никогда раньше не слышал.

– Давным‑давно, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, за морем-океаном, жили-были старик со старухой. Трудились они в поле, были бедняками, и детей у них не было.

Я сосредоточился на том, чтобы нарисовать прекрасное колесо обозрения.

– И вот однажды старик нашел в лесу медвежью нору. Старик убил медведя, чтобы забрать его шкуру и съесть его мясо.

Я нахмурился.

– А в медвежьей норе старик нашел голого маленького мальчика. Оказывается, медведь украл этого мальчика и вырастил его как своего сына. Старый бедняк забрал мальчика домой и позвал попа. Поп окрестил ребенка, и стал тот зваться Михаил, Мишка, маленький медвежонок.

У меня мурашки побежали по спине.

Анисья улыбнулась.

– Ему было бы лучше с медведем, – сказал я.

– Ах, послушай!

Анисья стала читать дальше. В сказке говорилось о том, что мальчик быстро вырос. Он оказался очень сильным. Когда ему исполнилось двенадцать, он уже был выше всех мужчин в деревне и сильнее всех мужчин в окрестных селах. Люди испугались мальчика и выгнали его из деревни.

Я порвал свой рисунок в мелкие клочья.

– Они плохие, плохие люди! – Я принялся раскачиваться взад-вперед. – Ему было бы лучше с медведем! – простонал я.

Анисья придвинулась ко мне поближе.

– Слушай, – мягко сказала она. – Слушай.

Она стала читать дальше. В сказке только он, Мишка, сумел сразить злую Бабу-ягу, хотя много добрых молодцев становились с ней на бой.

Анисья коснулась моей щеки.

– Вот видишь, Медвежонок, все оттого, что у Мишки была сила медведя и мудрость людей. Только так он смог победить Бабу-ягу.

Она опустила свою ладонь мне на руку. Я перестал раскачиваться и впервые посмотрел ей в глаза. Они были цвета янтаря.

– Это ты, Медвежонок. Это ты.

Прошло много месяцев, и вот однажды Анисья вывела меня на улицу. Я прищурился – яркое весеннее солнце слепило мне глаза. Я зажмурился, стал слушать пение птиц и ветра. Я чувствовал запах земли и воды. Мы сидели в саду, окруженном высокими стенами, и молчали.

– Меня зовут Миша, – прошептал я. – Михаил Андреев.

Анисья не спросила, сколько мне лет. Не спросила, где я жил раньше. Не спросила, где моя мама. Она только вздохнула. А потом сказала:

– Спасибо, Михаил Андреев.

Потом, месяцы спустя, она спросила:

– Миша, почему ты не хотел, чтобы тебя забрали у собак? Почему ты не хотел жить среди людей?

Я перестал рисовать. Я посмотрел на улыбающиеся глаза Ушастика. На обеспокоенные глаза Мамуси. На другие рисунки.

– Я чувствовал, что меня любят. Чувствовал, что обо мне заботятся, – просто ответил я. – С ними я был на своем месте.

Анисья кивнула. Больше она меня ни о чем не спрашивала.

Анисья открывает дверь.

– Ты готов, Миша? Все тебя ждут.

Я киваю, хотя на самом деле я не готов. Я дергаю себя за волосы, щипаю за брови. Я давно уже этого не делал.

Анисья проходит по комнате и мягко отнимает руку от моего лица.

– Тебе нечего волноваться, мой храбрый Медвежонок. Я буду рядом с тобой во время всей выставки.

Я смотрю на зернистую черно-белую фотографию, вырезанную из одной австралийской газеты. Этот снимок сделали вскоре после того, как я оказался в приюте в Москве. «Наконец-то пойман ребенок-маугли, выросший в России в стае диких псов!» – написано под изображением испуганного маленького мальчика с затравленным взглядом.

– Они хотят посмотреть на меня только потому, что я кажусь им каким-то чудиком.

Анисья тоже смотрит на фотографию.

– Это было много лет назад, Миша. Те времена прошли. Теперь на тебя хотят посмотреть из‑за твоих картин. Всем хочется посмотреть на художника, который рисует крылатых псов и псов на колесе обозрения. На художника, который подписывает все свои работы словом «Мальчик».

Я надеваю пальто. Даже Анисья не знает, почему я подписываю свои картины «Мальчик», а ведь она знает меня лучше всех остальных людей. Она не знает, кто подарил мне это имя. Не знает, что даже спустя все эти годы я рисую псов каждую ночь. За мои тринадцать лет как меня только ни называли: Михаил, Миша, Мишка, Медвежонок, Таракан, Мышонок, Придурок, Песик, Маугли, Дикарь. Потом опять Миша. Но одно имя – Мальчик – для меня особенное. Это имя позволяло мне почувствовать свое место в мире.

Я обвожу взглядом комнату, расправляю плечи и иду вперед. Закрываю за собой дверь и выхожу в Большой Мир.