Прислонившись к дверному косяку, Кан Чхон Дэк штопала носок. Она бросила свирепый взгляд на мужа, завязывающего зеленым шнурком нижнюю часть штанин.
— Оставляешь дом без единой вязанки дров, — проворчала женщина, накладывая заплатку на пятке. — Он идет смотреть в город представление с масками, — продолжала она выговаривать мужу в третьем лице. — Думает, что я не знаю, что у него на уме. Меня это бесит. Почему бы мне не бросить этого негодяя и не уйти в монастырь!
Ён И поднялся и надел турумаги — национальный мужской верхний халат. Подпоясался. Турумаги, сшитый из хлопковой ткани, был далеко не нов, но статный владелец в нем выглядел еще довольно сносным. Он снял с вешалки шляпу из конского волоса, и прежде чем надеть, сдул с нее пыль.
— Какая у меня радость в жизни? — все продолжала Кан Чхон Дэк. — Ребенка, который бы возился рядом, нет. А муж разве заботится о семейном очаге, раз за разом приумножая хозяйство, как это происходит в других семьях? У них, стоит только отворить калитку, пахнет уютом и теплом. А в этом проклятом доме, как в сарае, только холодный сквозняк гуляет. Забор прогнил и свалился, а он даже ухом не повел. Нормальные люди заготавливают на зиму дрова, любо-дорого смотреть. А у этого нет и ветки, которой можно отогнать собаку. Несусветный ленивец!.
Солнечный луч, просочившийся сквозь дверную щель, осветил столик с чашкой и край платья женщины. То, что выговаривала жена насчет дров, было правдой. Ён И отодвинул от себя чашку с суннюн — отваром рисовой шкварки, подобрал полы турумаги и принялся набивать трубку.
— Если бы я знала только, что будет так, разве бы я вышла за него? А все вокруг так завидовали, что попался мне муж видный, душевный, и прочее, и прочее… Да что толку от того, что видный?!. Даже таким бедным, как мы, можно жить душа в душу. Разве у меня в запасе десять жизней?
Ён И молча курил. Дым от трубки, клубясь в полосе солнечного света, улетучивался наружу через дверную щель.
— Всякий раз, когда я вижу отца Ду Ман, как он днем и ночью заботится о семье, детях, я завидую его жене: какая она счастливая! Слезы, выступившие на ее глазах, скатились по щеке и упали на носок, который она штопала. Мужчина бросил взгляд на жену, как та зашмыгала носом, — по его лицу пробежала тень смущения.
— Разве я иду в город оттого, что мне очень этого хочется? — подал он наконец свой голос. — Тетушка Бон Сун Не попросила меня пойти с детьми на представление с масками. Я не мог отказать.
— Почему именно тебя она попросила?
— Откуда мне знать?
— Эта Бон Сун Не… Что она себе возомнила? Кто она в доме господина Чхве? За какие заслуги там держат ее?.. — Недовольство Кан Чхон Дэк набирало обороты, она поносила портниху и так, и этак. Досталось и владелице таверны Воль Сон. — А она-то чего выкаблучивается?! Ну и жила бы себе на чужбине с мужиком, с которым снюхалась… Мы как не знали о ней, так и до сих пор бы не ведали, что с ней, жива ли, мертва ли… А она возьми да и вернись в деревню осенью позапрошлого года, да такая исхудавшая, точно сухой лист. Бон Сун Не застала ее в пустом доме, среди заросшего бурьяна, плачущую, с одной котомкой. Она оплакивала, конечно, горькую судьбу и свою мать-шаманку, сгинувшую двумя годами раньше. Жалко стало Бон Сун Не девицу, обняла ее, приголубив: «Бедная девочка, что же ты столько времени не подавала весточки?.. Неразумная ты… И почему ты оказалась в таком положении?» А Воль Сон только лила слезы и лила. Но потом в ее темном окошке появился свет: бабушка Каннан обмолвилась о несчастной госпоже Юн, и та, вероятно, припомнив старые времена, когда шаманка захаживала в их дом с маленькой дочерью, помогла, ссудила блудной девице некоторую сумму денег, которой хватило, чтобы открыть ей забегаловку на окраине города, на развилке дорог, она выбрала, конечно, удачное место, людное… Если бы не покровительство семейства Чхве, она бы сейчас побиралась…
— Всё, о чем ты говоришь, не имеет отношения ко мне, — сказал муж, затягиваясь трубкой. — Тетушка Бон Сун Не попросила меня ради детей…
— Пресная женщина! — перебила его Кан Чон Дэк. — Ей на голову мешок соли надо посыпать! Ни рыба, ни мясо! Зачем ее дочке представление с масками? Она, что, хочет из девочки бродячую артистку сделать? И что это за представление Оквандэ? Это спектакль о прелюбодеянии! Каким примером она послужит ребенку?.. Если ей так хочется, пусть сама ведет детей! Сама!.. Она — никто без семейства Чхве!.. — Женщина опять всплакнула. Она хорошо знала своего мужа: слезами его не проймешь. И как бы она его ни пилила и не поносила, с него, как с гуся вода. Не отменит своего решения пойти в город. Упрется в своё, Ён И всегда молча переносил все ее нападки, или всё переводил в шутку. Не зря деревенские дали ему прозвище «Смирный». Но если он что-то задумал, то всегда делал это. Взять хотя бы базарный день. Несмотря ни на погоду, в дождь ли, снег ли, в жару или холод, он отправлялся в город, заглядывал в постоялый двор, выпивал там стопку-другую водки, беседовал с хозяйкой, с этой девицей Воль Сон, после чего возвращался домой. Но на этот раз ее беспокойство было сильней прежнего. Её одолевала тревога: муж заночует в городе. Ведь представление начнется вечером, а закончится поздно, — возвращаться впотьмах с детьми Ён И не захочет. Следовательно, заночует с ними в постоялом дворе, а там эта девица Воль Сон…
Кан Чхон Дэк сейчас хотелось разорвать в клочья турумаги мужа, чтобы удержать его, да только она знала, что это не поможет.
Справедливости ради, надо заметить, что деревенские никогда не сплетничали о Ён И, как о гулящем на стороне мужчине, несмотря на то, что жена его не была ни привлекательной, ни хорошей хозяйкой. Но Кан Чхон Дэк смутно понимала, что муж продолжает с ней жить под одной крышей из-за своего упрямого характера и сыновней любви к своей усопшей матери, которая благословила их брак. Она понимала и то, что однажды мужу всё надоест, он уйдет в город и больше не вернется. Поэтому ей следовало быть внимательной и контролировать свои действия.
Солнечные лучи, сочившиеся в дверную щель, незаметно переместились от пола к стене, что означало, что день клонится к закату. А Кан Чхон Дэк продолжала штопать заплату, на ее руке, держащей иглу, у края ладони между большим и указательным пальцами, виднелась бородавка.
— Яблоко от яблони недалеко падает. Эта Бон Сун, дочь портнихи… — женщина не смогла договорить фразу, муж с силой ударил курительной трубкой по массивной деревянной пепельнице. Кан Чхон Дэк вздрогнула. Лицо Ён И налилось кровью, но он не проронил ни слова, молча вытряхнул из трубки золу. В это время снаружи послышались шаги. По замерзшей земле шаги звучали гулко. Это были дети — Бон Сун и Киль Сан.
— Дядя Ён И! — позвал Киль Сан. — Это мы!
— А, пришли, — отозвался Ён И, открывая дверь.
— Ух! Как мы бежали! — выпалила Бон Сун своим звонким голоском. — За нами собачка увязалась, еле оторвались!
Кан Чхон Дэк с недовольным видом уставилась на детей, одетых в нарядные одежды. На девочке была шелковая стеганая курточка желтого цвета, синяя юбка, подпоясанная шнурком с веселыми кисточками. В руке она держала узелок. На мальчике — салатного цвета куртка и штаны. В волосы его вплетена черная шелковая лента.
— Идемте же, скорей! — радостно и с нетерпением подпрыгивала на месте Бон Сун.
— Что ж, — сказал мужчина, обуваясь. — А вы не замерзнете?
— Нет, совсем не холодно, — заверил его Киль Сан.
— Ну, я пошел, — сказал Ён И жене. Та посмотрела мужу вслед и сердито пробурчала: «Ему бы только смыться из дома… Если бы могла, то еще на дорогу тебе подула бы в дудку».
Ён И шагал в сторону реки. Дети спешили за ним, удаляясь все дальше от дома и неприветливой хозяйки, с которой забыли попрощаться. Яркие пятна детской одежды еще долго пестрели вдалеке, а вскоре исчезли из виду.
«Пусть у него сломается нога на обратном пути! — закричала Кан Чхон Дэк и с силой бросила на землю свое шитье. — Став калекой, он больше не подумает ходить в город!»
Между тем, путники шли своей дорогой.
— Дядя Ён И, а мы останемся ночевать в городе? — спросила Бон Сун.
— Наверное, — ответил мужчина, меряя дорогу большими шагами. Дети, чтобы не отстать от него, почти бежали.
Морозец прихватил коркой льда лужицы на дороге. Небо было чистым, без единого облака.
— Дядя Ён И, а мы переправимся через реку на пароме? — спросила девочка.
— Верно, на пароме, — ответил Ён И.
Навстречу путникам встретилась Ими Не, которая несла в руке бутылку рисовой водки. Живот женщины заметно выдавался своей округлостью, отчего стеганная курточка — чогори, из белого хлопка не застегивалась на пуговицы, а черная юбка выглядела широкой. На лицо она, как всегда, казалась полной жизненной энергии.
— Вы в город? — окликнула она.
— Да, тетушка, — отозвался Киль Сан. — Мы идем смотреть представление Оквандэ!
— Как вам повезло! — заулыбалась Ими Не, обратя свой взор на Ён И. — А я вот несу водку для мужа. Прошла неделя после нового года, ни у кого не осталось спиртного. Муж просто места себе не находит… Вот, нашла.
— А что он сам не пошел, послал тебя? — спросил Ён И.
— Что поделаешь, он — не ты, — женщина кокетливо взглянула ему в лицо. Казалось бы, что она, готовящаяся стать матерью, не должна вести себя так, но поведение ее было продиктовано природой, но никак не вульгарностью. — А ты выглядишь как новоиспеченный жених.
— Поспешила бы ты домой! — бросил Ён И, и сам прибавил шагу. Дети вприпрыжку следовали за ним. Киль Сан обернулся и увидел, как женщина остановилась, чтобы передохнуть, — она выглядела одинокой.
Путешественникам встретился крестьянин в стороне от дороги, на меже, несший на спине небольшой бочонок.
— Ён Пхаль, это ты, что ли?! — окликнул его Ён И. — Удобряешь навозом поле?!
— Ага! — отозвался Ён Пхаль. Лицо его было худощавое, вытянутое, при дыхании из рта шел пар. — А ты, вижу, в город направляешься?! Знал бы раньше, тоже присоединился!
— А чего ты спешишь?! Впереди целых полгода!
— Как же крестьянин без дела будет! Сейчас самое время разбрасывать навоз! Вот только спина ноет!
— Работа не волк, в лес не убежит!
— Легко сказать! В жизни всё не так!.. Идите быстрей, там лодка подходит!
Путники спустились к реке. У причала стоял какой-то человек, похожий на странника. Обычно здесь всегда бывало много деревенской молодежи, вероятно, они все дружно отправилась в город пешком. Вскоре лодка, приплывшая со стороны Хваге, коснулась берега, ломая белую кромку наледи. Спустили деревянный трап. Ён И подхватил девочку на руки и поднялся на борт. Лодочник подождал, пока остальные пассажиры не уселись в суденышко и оттолкнулся от берега веслом. Лодка сдала назад, развернулась и уверенно двинулась вперед в заданном направлении. Позади остались на морозном воздухе заиндевевшие бамбуковая роща и верхняя часть черепичной крыши дома семейства Чхве. Освещенные вечерней зарей, покачиваясь, они удалялись все дальше и дальше.
Бон Сун достала из узелка очищенные каштаны и полоски сушенного кальмара, угостила Ён И и Киль Сана, и сама стала есть.
Падающая тень от горы окрасила реку темно-зеленым цветом сочного малахита. Берег изгибался круто влево, деревня уже стала невидимой, в наступающих сумерках слышался размеренный шум гребущих весел.
Когда Ён И добрался с детьми до постоялого двора, в небе за их спинами далеко-далеко догорали всполохи зари. Воль Сон, одетая в шелковую блузку и платье цвета яшмы, встречала путников на пороге дома. Она обхватила ладонями холодные ручонки девочки:
— Замерзла, бедная моя!.. Ну, входите же скорей в дом!
Ён И, ступив в помещение последним, притворил за собой дверь. На путешественников тотчас дохнуло теплом и уютом.
— У вас нынче нет посетителей? — заметил мужчина, присев на ондоль и снимая с ног конопляные лапти.
— Я вывесила табличку, что таверна сегодня не работает.
— Почему?
— Потому, что у меня гостят дети.
— Гм…
Воль Сон постлала на циновки одеяло, усадила на него девочку.
— Киль Сан, иди и ты сюда! — позвала женщина. Бон Сун польстило, что им оказали такие знаки внимания, она даже почувствовала себя на мгновение маленькой госпожой, которой позволены некоторые капризы. «Киль Сан, негодник, я тебя высеку! Ну-ка, обнажи голень!» — хотелось ей произнести в шутку, но она не сказала этого, а просто подвинулась, давая мальчику место на теплой циновке.
— Дети — детьми, а бизнес есть бизнес, — возразил мужчина.
— Заработок одного вечера ничего не решит, — улыбнулась Воль Сон и обернулась к детям:
— Как поживает госпожа Юн?
— Хорошо, — ответила девочка.
— А маленькая мисс?
— Тоже хорошо. Но в последнее время часто плачет.
— Плачет?..
— Ага.
— М-м-м… Я приготовила суп с рисовыми клецками. Сейчас… — Воль Сон поднялась.
— Не стоит беспокоиться, — сказал Ён И. Со стороны могло показаться, что мужчина относится к хозяйке дома как к одинокой вдове своего ближайшего родственника. Их глаза на мгновение встретились. Женщина пошла на кухню и вернулась уже в переднике, неся чашки с дымящимся супом. Поставив чашки на низкий столик, она взялась за лампу. Но Ён И перехватил ее, сказав:
— Дайте — я…
Он зажег фитиль, и в комнате стало совсем светло.
Снаружи со стороны рынка послышался нарастающий шум гудящей толпы. Там шло приготовление к празднику. Дети с беспокойством переглянулись.
— Не волнуйтесь, — сказала Воль Сон. — У меня есть друзья среди артистов, я попросила их занять для вас места.
Она принесла чашку супа и для Ён И.
— А не получится ли так, что мы будем позади всех и не увидим представления? — выразил беспокойство Киль Сан.
— Всё будет хорошо, — заверила женщина. Девочка с укором посмотрела на мальчика, сказала:
— Тётя Воль Сон — близкая подруга моей мамы. Ей надо верить.
Ён И быстро разделался с супом и кивком головы поблагодарил хозяйку. С улицы теперь слышались отчетливые звуки музыкальных инструментов — чангу и квенгари. Киль Сан и Бон Сун вновь переглянулись.
— До представления еще далеко, — сказала Воль Сон. — Пока там идут приготовления, устанавливают тенты. А музыканты на холоде разогреваются. Незачем идти туда раньше времени и мерзнуть.
— Тетя Воль Сон, а вы тоже с нами пойдете?
— Нет. Я уже не раз видела это представление.
Воль Сон опять встретилась взглядом с Ён И. Ее глаза словно бы говорили ему: «Ты хочешь мне что-то сказать, так отчего же молчишь?»
Ён И хорошо помнил, как в канун нового года, когда все деревенские собирались в своих семьях, чтобы приготовить для себя всякие вкусности, Воль Сон в это время ходила одна в храм и молилась там за упокой матери. Ее неизбывную печаль разделял в тот час лишь холод монастырских стен.
Будучи ребенком Воль Сон была очень пугливой, она могла заплакать даже от громкого голоса незнакомого человека, не говоря уже о направленных в ее адрес брани или резкого окрика.
Глядя на то, как дети с нетерпением ерзают на месте, прислушиваясь к звукам с улицы, Воль Сон, наконец, поднялась:
— Ну, что ж, пошли! — Она надела на голову шелковый платок и накинула на плечи стеганую куртку.
Дети выбежали первыми. Воздух был ядреным. В сумерках люди шли нескончаемой вереницей к базарной площади. Из толпы веселых и задорных парней кто-то дружески окликнул Ён И:
— Привет, дядя Ён И! Рады видеть вас!
— А вы что, уже пропустили по стаканчику? — заметил Ён И.
— А то как же, дядя Ён И! Когда же еще пить, если не в такой вечер?!
Заметив Воль Сон, молодежь стала шептаться, кто-то из них рассмеялся. Ён И нахмурился, а Воль Сон низко опустила голову и надвинула на лицо шелковый платок.
— Никакой учтивости у молодых, — молвил Ён И, досадуя больше на себя, нежели на парней. Затем он обернулся к идущей рядом женщине: — Воль Сон, ты усади детей, а обо мне не беспокойся… — с этими словами он растворился в толпе. Женщина удивилась тому, что Ён И обратился к ней на «ты», но не придала тому значение и просто кивнула:
— Хорошо.
Вскоре завиднелась рыночная площадь. Воль Сон с детьми прошла в угол, огороженный материей, служивший грим-уборной для артистов и разыскала там старика Хвана.
— А, пришли! — обрадовался тот и в улыбке раскрыл свой беззубый рот. — Вот для кого я держу места!.. Чья же эта милая дочка?.. И добрый молодец?.. Какие замечательные ребята!
В молодости покойная мать Воль Сон и старик Хван были друзьями. Хван тогда славился своей виртуозной игрой на чангу. А играл он на барабане с детства. Достигнув зрелого возраста, он снискал славу непревзойденного аккомпаниатора певцов горлового пения — пхансори. Прославляя себя, он одновременно прославлял и певцов. Каким бы отменным голосом не обладал певец, его пение оставалось блеклым, если барабанщик плохо играл. То было золотое время для Хвана. Он был молод и честолюбив. Его самоуверенность в собственном превосходстве вредило его профессионализму. Порой он позволял себе бестактность по отношению к партнеру. Доходило до того, что он прерывал концерт, чем-то раздраженный, швырял палочки и уходил. Надо ли говорить, что в пылу высокого самомнения, его собственное мастерство исчезало? Постепенно Хван пристрастился к спиртному и женщинам. Это только ускорило его падение. С приходом старости, его дурной нрав переменился, он сделался смиренным и теперь довольствовался тем, что играл простым барабанщиком в труппе бродячих артистов.
Пламя от костров и факелов освещало грустное лицо старого человека, все в морщинах, не нажившего ни детей, ни дома.
— Дядюшка, вы не заболеете? На вас такая тонкая одежда, — посочувствовала старику Воль Сон.
— Не беспокойся, я привык, — ответил старый барабанщик.
— Вы уже не в том возрасте…
— Воль Сон… — лицо старика сделалось серьезным. — Ты так похожа на свою мать. Особенно сейчас. Будто я вижу пред собой ее…
— Ну, дядюшка… На кого же я должна походить, если не на мать?
— Всё верно… Как быстро летит время… Еще вчера я был юнцом, а сегодня — седой старик… Интересно, совершает ли твоя мать там, в путостороннем мире, шаманские обряды?
— Не говорите так, — молвила Воль Сон с грустной ноткой в голосе, на глазах ее навернулись слезы. — Неужели все страдания, что пережила она в этом мире, продолжатся для нее и на небесах?
— И правда что… Не сердись, — старый артист виновато поморгал глазами. — Не огорчайся. Между прочим, я хотел на завтрашнее утро заказать у тебя суп с соевым творогом.
— Да, конечно, приходите — приготовлю, — сказала Воль Сон.
Между тем, дети во все глаза наблюдали за происходящим, как идут приготовления к спектаклю, как беседуют и спорят друг с другом красочно разодетые артисты, как они репетируют сценки, примеряют маски. Масок было много, и деревянных, и из тыкв-горлянок. Киль Сан с Бон Сун и дальше продолжали бы глазеть вокруг, но Воль Сон повела их к зрительским рядам и усадила их в удобном месте на толстые соломенные подстилки. А затем еще раздобыла им керамический сосуд, своеобразную жаровню-печку, в которой горел древесный уголь.
— Как закончится представление или если захотите спать, возвращайтесь ко мне домой, — сказала им женщина. Она сунула детям в руки какое-то угощение, похожее на ломти домашней лепешки, сняла с себя платок, обмотала Бон Сун шею и удалилась.
А площадь уже гудела, полная народу: люди с нетерпением направили свои взоры на площадку- сцену, освещенную горящими факелами. А в стороне от зрителей тоже горели костры, там, где устроились любители азартных игр, возбужденные праздничной суматохой, не забывающие то и дело подкрепляться горячительными напитками.
Вскоре заиграла музыка, вступили барабаны и запели флейты. Появился артист в синей маске, олицетворяющей божество весны. А за ним — другие, в белой маске — божество осени, в черной — зимы, и в красной — лета. Божества пустились в пляс по кругу, их воинствующий вид подчеркивали развевающие одежды. Когда они сделали несколько кругов, к ним присоединился артист в желтой маске — главный предводитель над всеми четырьмя божествами. Музыка становилась все громче, рисунок танца поменялся, — теперь их действо походило на некий ритуал, шаманский обряд. Музыканты в синих, желтых, красных одеяниях самозабвенно делали свое дело — били в барабаны бук, чангу, дули в дудки, свирели, водили смычками по струнам хэгым. Артисты стремительно меняя позиции друг с дружкой, кружили по площади, — танец приближался к своему пику, торжеству могущества духов. Толпа зрителей неистово шумела.
Киль Сан с Бон Сун смотрели на происходящее затаив дыхание.
Вскоре фигуры пяти божеств одна за другой удалились, их сменили другие действующие лица — увечные люди — артисты в масках показывали танец невзгод и болезней, какие выпадали на долю простого народа. Несмотря на трагичность ситуации, танец больше выглядел комичным и забавным. Толпа, освещенная пламенем факелов и костров, то и дело взрывалась хохотом.
Тем временем, Ён И вышел из ворот рынка. Густая темень тотчас поглотила его. Он дошел до ближайшей забегаловки. Пожилая хозяйка спала при свете зажженной лампы, заслышав шум, поднялась. Спросила:
— Спектакль уже кончился?
— Нет, — сказал Ён И. — Началось второе действие.
Женщина пригладила голову, сложила постель. Как и в соседних постоялых дворах, у нее по случаю были приготовлены суп из свиной колбасы и достаточно рисовой бражки — макколи. Ведь после таких праздничных представлений ожидался больший наплыв посетителей, нежели в обычные дни.
— Налейте мне что-нибудь, — попросил мужчина. Хозяйка накрыла столик с несколькими видами закусок, принесла бутылку, Ён И выпил чарку залпом — одну, вторую, третью…
— Вы бы закусывали, — сказала хозяйка, глядя на привлекательного и грустного гостя.
Рассчитавшись с хозяйкой, Ён И вышел на холодный воздух и качающейся походкой пошел прочь. Он шагал по безлюдной дороге, по обеим сторонам едва заметно проглядывались редкие дома. Позади доносились отдаленные звуки музыки. «Хотя я и передвигаюсь с трудом, но все еще остаюсь человеком, — рассуждал Ён И, кутаясь в чогори. — Даже прекрасный цветок мака остается до конца маком, пока не облетит с него последний лепесток… а шаман остается шаманом, пока он в силах держать в руках бубен…» Он дошел до развилки, огляделся, затем нетвердой походкой двинулся к таверне Воль Сон.
— Воль Сон! — позвал он громко. И ударил кулаком в дверь. Женщина в это время находилась во дворе неподалеку, она с тревогой приблизилась к нему. Обнаружив мужчину в таком состоянии, хотела было спросить его, где он так напился, но не могла произнести ни слова. Ён И обернулся к ней:
— Разве бедный крестьянин не может выпить? Или ему нельзя увлечься женщиной?.. — Он приблизился к ней вплотную и ударил пятерней себе в грудь. — Ты у меня вот где… Отчего ты не осталась там? Зачем вернулась?.. — Склонил голову и неожиданно заплакал. Женщина опешила, Ён И схватил ее за руку и втащил в дом. Там он усадил Воль Сон на циновки, снял с головы шляпу, отбросил в сторону, задул лампу. И обнял женщину.
— Нет дня, чтобы я не думал о тебе, — проговорил он. — Ты должна меня ненавидеть… — Ён И, плача, ткнулся лицом в ее мокрое от слез лицо. Их слезы, соединившись в один ручей, капали на пол. И тела их тоже соединились в единое целое. Они, обнявшись, в безудержном порыве, уносились все выше и выше. И не было в мире сил, которые разъеденили бы их печальную любовь.