Взошло солнце, его теплые лучи осветили горы, поросшие лесом, холмы, поля, реку, дома, крытые рисовой соломой…
Застрекотали сороки, приветствуя утро нового дня, закружили в воздухе над огородами, запестрели чернобелыми крыльями, рассевшись дружно на ветки хурмы. Деревенские дети, разодетые в нарядные одежды, ели праздничное лакомство — сонгпхён, после чего, радостно галдя, помчались по улице, при этом на груди у девочек развевались разноцветные ленточки. Взрослые, тем временем, совершили обряд поминовения на могилах предков. Когда они вернулись домой и разделили с соседями трапезу, незаметно наступил полдень.
А вскоре на большой площади у гумна зашумели, засуетились люди. Начались приготовления к гулянью. В то время, как мужчины и старики предавались праздным разговорам, женщины, как водится, запаздывали, поскольку им необходимо еще много дел переделать, после чего и себя следует привести в порядок.
А в поле, где отяжелевшие злаки перекатывались золотыми волнами, стаи воробьев устроили себе пиршество.
«Шу! Шу! Прочь, негодные!» — Старуха неистово махала руками, она уже переоделась в хрустящее накрахмаленное платье, и ее внимание теперь всё больше притягивало скопление народа на гумне, где разгоралось веселье.
Чхусок — настоящий праздник чревоугодия не только для деревенского люда: мужчин, женщин, стариков, детей, но и для живности: коров, свиней, лошадей, кур, а также мышей, юрко шныряющих туда-сюда в канаве.
Дом чхампана, заместителя начальника приказа, стоял вдалеке от гумна, и звуки музыкальных инструментов: ритмического перестука барабана-квенгари и звонкого перезвона медного бубна-чангу, доносились сюда в виде печального всхлипывания.
Крестьяне плясали, размахивая конусообразными соломенными шляпами, украшенными цветами, в приподнятом настроении отчаянно и самозабвенно предавались веселью, забыв на время все тяготы будней. Деньги и хлеба были великодушно розданы им от семейства янбана Чхве Чи Су, несмотря на то, что год был неурожайным. Пусть в этот день каждая семья наестся досыта и веселится, забыв о заботах и тревогах.
Сегодня останутся без внимания шалости детей, их не накажут, даже если они сломают стебли гаоляна.
Старики, набившие себе животы мясом после длительного перерыва, кряхтели от удовольствия. А крепкие молодые парни подались в уездный город, чтобы попытать счастья в борцовских состязаниях, и если кому-то повезет, тот вернется домой, ведя на поводке главную награду — молодого бычка.
Дом господина Чхве Чи Су казался пустым. Солнечные лучи ярко освещали большой двор с хозяйственными пристройками, прудом, фруктовыми деревьями. Свежая рисовая бумага, наклеенная на решетчатые двери и окна, выглядела весело. Но куда подевались домочадцы?
А на площади продолжалось празднество, временами веселье умолкало, но затем вновь возобновлялось, при этом квенгари звучало с отчаянной силой, а следом и чангу устремлялось вперед во всю прыть.
«Кенг! Ке-е-енг! До-о-о-нг! Кенг! Ке-е-енг! До-о-о-нг!» — гремело в воздухе. Казалось, вместе со звуками музыкальных инструментов, в неудержимом вихре кружится само небо, высокое, блекло-голубое. И кроны осенних деревьев вертятся в ритме танца.
Глаза Со Кым Доля в форме полумесяца, отчего мужчина выглядел улыбающимся даже когда он не улыбался, — задорно отплясывая, он вел толпу танцующих за собой. Ему было около пятидесяти, но, несмотря на морщины, он сейчас чувствовал себя совершенно молодым. Конечно, тело его потеряло былую упругость, но голос оставался прежним — звонким, волшебным. Голос, напоминающий чистую горную реку, заставлял людей плакать. По своей незаурядной натуре артиста-комедианта, Со Кым Доль притягивал людей. Странно, что до сих пор не отыскалась какая-нибудь вдовушка, которая обратила бы на него свой взор, пленившись замечательной мелодией его голоса.
«Этот необыкновенный голос тоже когда-нибудь исчезнет».
«Когда господин Со умрет, будет жалко, что больше не услышу его трепетных поминальных песен».
«Хочешь, чтобы наверху тебя услышала его старуха? Она ведь взбеленится».
«Когда вокруг столько женщин, он ничего не хочет знать, кроме своей ушедшей жены. Разве это не странно?»
«Он видит только поминальную дощечку. Эта связь предопределена небесами».
«Очень странно для такого мужчины. Может быть, с ним что-то не так?»
Женщины судачили, отпуская в адрес Со Кым Доля колкости. Плотник Юн Бо, тоже вдовец, нынче пробивавшийся ловлей минтая на реке Сомчин, бросил им:
«Эй, вы, балаболки! Разве любовь угасает с уходом человека? Разве память о прошлой любви не приходит ему в трудную минуту?»
«Чего, чего? Что ты мелешь?»
«А давайте-ка, пойдем к реке и там продолжим веселье?!»
«Для чего?»
«А не думаешь ли ты оказать почтение королю драконов? С тем, чтобы год выдался богатым на улов рыбы?!»
«Пресноводная рыба не годится даже для подношений, какой с нее толк!.. Пошли на гору Данг!»
Бабы стали шумно спорить, как им поступить. Между тем седовласый мужчина, отец мальчика Ду Мана, неторопливо бил в гонг. А Бон Ги размахивал своей шляпой, смутившись того, как женщины рассматривают танцующих молодых мужчин. Те были в расцвете сил, тридцати с небольшим крепкие, сильные, уже заработавшие все необходимое для семейной жизни. Среди них выделялся улыбчивый И Енг, бьющий в барабан, который был закреплен перекинутым через плечо полотенцем из конопляного холста. Он с достоинством нес свое стройное высокое тело, двигаясь по кругу. Что бы там ни говорили, а в деревне И Енг был самым видным: и статный, и пригожий, и характером хорош. А какие ритмы он выделывал на барабане, танцуя и лучезарно улыбаясь. Своей улыбкой он снимал тяжесть с души.
Тем временем Чиль Сон ударял по буку: донг-донг-донг! Под этот размеренный стук ладный Енг Пиль уж слишком старательно показывал свои телодвижения. Бабы шмыгали носами, испытывая при этом смешанные чувства смущения и гордости за своих разошедшихся в веселье мужей.
Празднество набирало силу.
Часть крестьян, проголодавшись, смекнула и направилась не на реку и не на холм, а прямиком к дому с большими плетеными воротами, прошла внутрь, во двор, сделала подношения духам земли, после чего принялась есть и пить.
Празднование Чхусок восьмого лунного месяца. Не сродни ли оно печали? Той печали, что вызывает хрупкая ткань рами, расцвеченная вечерней зарей? Не напоминает ли оно творца смерти с давних времен? Можно ли назвать сей праздник луною, пересекающей Реку Ночи?
В то время, когда холодная луна повисает над горным хребтом, и ветви деревьев отбрасывают кружевные тени, молодая вдова, облаченная в белые траурные одежды, бредет по ночной дороге. Не является ли Чхусок восьмого лунного месяца празднеством, отмечающим конец горестной жизни, обернутой мягкой тканью рами? Не отречение ли это ото всего сущего в окружающем мире?
Осенняя земля усеяна упавшими с деревьев перезрелыми плодами. Они кучами лежали тут и там. Холодный ветер, круживший над листьями и останками поверженных плодов, в какой-то момент проник в людские души, тронул в них струны горестных воспоминаний. Люди думали о прожитой жизни, полной невосполнимых утрат. Они вспоминали родителей, живших в лишениях, питавшихся лишь корой деревьев и кореньями растений в неурожайные годы; детей, умерших от болезней и нищеты и похороненных на холме в соломенных саванах… Вдовы вспоминали мужей, мыкавших горе, пытавшихся восстать против бесправия и забитых до смерти в уездных околотках… И некуда пойти людям, рассказать, пожаловаться… Воспоминания… Ветер воспоминаний летел над землей.
«Как им там, в мире ином?»
А живым приходится утешиться надеждой на хороший будущий урожай. Но созревающие на полях злаки тоже печалят душу. Ведь от голода и лишений ушли в мир иной близкие…
«Разве так много нужно, чтобы быть сытым…»
Шумное, изобильное, и в то же время больно бередящее душу празднество. Потом, когда День благодарения останется позади, можно окинуть взглядом опустошенные поля, пролегающие от подножья гор до самого горизонта: грустная картина под белым небосводом. Смешанный лес на бугре за деревней и трава на холмиках могил вскоре пожелтеют и завянут. Холодный ветер будет обдувать памятники, возведенные по тому или иному случаю, памятники, поставленные в честь целомудренных вдов, покрытые мхом, деревья циннии, стоящие вблизи джансынов — этих устрашающих деревянных идолов, призванных отпугивать злых духов. После чего можно услышать поступь грядущих длинных зимних ночей.
Когда солнце опустилось за холмы, из дальнего конца деревни все еще доносились звуки квенгари, похожие на женские причитания и всхлипывания. Наверное, это могло продолжаться всю ночь. Хотя, по правде говоря, только сейчас начиналось настоящее веселье для девушек и незамужних женщин, когда в ожидании восхода луны они собрались на песчаном берегу реки и слушали плеск воды.
* * *
Накрыть вам стол? — спрашивала уже во второй раз горничная Кви Нё, стоя у дверей террасы. — Ужинать будете?
Из комнаты не последовало ответа.
— Нужно зажечь лампу, — сказала тогда Кви Нё и вошла внутрь помещения. Чхампан Чхве Чи Су сидел за низким столиком, уткнувшись в раскрытую книгу. Сумеречный вечерний свет, напоминающий цвет выцветшей бумаги ханди, проникал в комнату. Действительно ли господин читал в полумраке? Луч света тусклой золотой полоской заскользил по переносице Чхве Чи Су. Сбоку резкий профиль его носа как нельзя лучше передавал состояние душевной тревоги, словно человек был опечален несовершенством мира. Оттого и вся комната была наполнена флюидами тревоги и беспокойства. Казалось, что мужчина в следующую минуту вскочит с места и закричит, выпучив глаза. Но он только произнес:
— Приготовь постель.
— Хорошо, — отозвалась горничная. Хозяин даже не взглянул на нее, он выглядел утомленным событиями, связанными с сегодняшним праздником.
Расстелив постель на теплом ондоле, Кви Нё вновь спросила янбана, не будет ли тот ужинать, но не услышав ответа, удалилась. Она прошла мимо столовой и прихожей, вошла в прилегающую комнатку, достала из-под кофточки на груди крохотное зеркальце, стала изучать себя, пригладила волосы, поморгала большими черными глазами и вернула зеркальце на место.
Тусклый свет проникал сквозь бумагу раздвижной двери, выходящей на задний двор и окруженный живой изгородью из трехлистного понцируса. Неподалеку зеленела бамбуковая роща, у края ее стоял дом, крытый черепицей, в нем жил управляющий Ким Пхан Суль с женой, они оба служили у Чхве Чи Су.
Горничная вышла, и только собралась было сунуть ноги в соломенные сандалии, как ее внимание привлек человек за изгородью. То был батрак Ку Чхон, шедший в задумчивости. Женщина проводила его глазами и хитро улыбнулась. Надев обувь и приподняв подол юбки, она направилась к хозяйственным пристройкам.
Деревня погружалась в сумерки.
Небрежно одетая миссис Ким суетилась на кухне. В огород, где росли редька и китайская капуста, пробрались куры. Им в это время пора было уже удалиться в сарай, но куры всё что-то выискивали, разгребая землю лапками. А Ку Чхон, глядя себе под ноги, неспешно поднялся на холм к беседке с изогнутой кровлей крыши, там уселся на верхние ступеньки, положил руку на балюстраду. Намеревался ли он ждать восхода луны? В деревне окна домов пока еще были темны, только одна зажженная шестиугольная лампа, висящая на колонне террасы господина Чхве, излучала матовый свет.
Скоро взойдет луна. Она осенит своим светом окрестности, пруд с плавающими листьями ряски и кувшинки, соломенные крыши хибар, на которых лежат тыквы-горлянки, тропинку в сосновом лесу, очень похожую на узенький пробор в волосах женщин. Всё окружающее уподобится целомудренной небесной деве, призванной для ласки, но она, не обретшая земное тепло, бесплодна. Луна — одинокая странница потустороннего мира, блуждающая по темной Реке Времени.
Слегка прикрыв глаза, Ку Чхон смотрел на деревню. В прошлый месяц там был построен Дом Луны.
«Ю-у-у-у! Луна появилась! Луна! Луна!..» — донеслись отдаленные крики детворы, им вторили собаки своим дружным лаем.
Деревенские жители окружили Дом Луны и зажгли неподалеку костер. Огонь разгорался. Женщины, сложив руки у груди, клали поклоны. У мужчин лица, освещенные пламенем костра, раскраснелись, а глаза блестели точно угольки.
Завершив молитву, люди принялись шуметь, как торговцы в базарный день. Мужчины задымили трубками, а женщины сморкались, утирались подолами юбок, расспрашивали друг дружку о делах. Это были извечные разговоры о здоровье близких, о хлебе, о приплоде живности, о надобности приготовления погребальной одежды для стариков и прочее, прочее. Они делились и беспокойством по поводу Лунного Дома, что, мол, неровен час, он может загореться от разгорающегося костра. И если Дом охватит огонь, он обрушится, и на месте руин будут бродить лишь тени духов.
Луна медленно поднималась на небо, освещая своим неверным светом горный хребет. Листва на деревьях, сплошная черная масса покачивалась. А стройные и длинные ветви — словно коричневатый оттиск. Издалека доносились, точно рыдания, звуки музыкальных инструментов, квенгари и гонга. А песни девушек на берегу слышались всё ближе и ближе.
Вот луна повисла над горными вершинами, она почти красная, но очень скоро станет мертвенно белой. Река Сомчжин брала начало от земель провинции Чолладо и тянулась до самой провинции Кенсангдо, петляя меж горных кряжей, темными силуэтами виднеющимися в пространстве.
Ку Чхон сидел в беседке и наблюдал за восходом луны. Глаза его поблескивали, свет луны ли в них отражался или то были слезы?