Бледное зимнее солнце незаметно исчезло на западе. А Кан Чхон Дэк то и дело выходила к плетню и высматривала в полумраке вечера своего мужа Ён И, ушедшего со своим приятелем на рынок. Они ушли поздно, следовательно, и вернуться должны не так скоро. Теперь Кан Чхон Дэк вовсе не отходила от калитки, уставившись в сторону реки. Её ничуть не заботило, что надо приготовить ужин. «Наверняка, застрял он в таверне той девицы, — думала Кан Чхон Дэк. — У дочери шаманки… Ненавижу!»

Как и говорил Чиль Сон, жена Ён И была очень ревнивой. Не мудрено было такому случиться: быть несчастной, имея такого привлекательного муженька, который всегда был на виду у деревенских женщин. А особенно на него засматривались вдовы, давно забывшие мужские ласки. И эта ревность жгла огнем всё нутро Кан Чхон Дэк. Она считала всех женщин деревни хитрыми и коварными, так и жаждущих заполучить в руки Ён И. И эта всеобъемлющая ревность больше походила на глубоко укоренившуюся болезнь. Она все больше ощущала себя одинокой. Ах, если бы у них был ребенок! Тогда бы привязанность к родному существу сделала бы мужа надежным семьянином. А так… он как ветер в поле…

«Негодная девица, без роду, без племени!» — продолжала сердиться Кан Чхон Дэк, думая о хозяйке таверны. Она даже не допускала мысли, что между ее мужем и той девкой Воль Сон могла быть физическая близость. А предположение, что Ён И заходил в постоялый двор, пусть и на короткое время, выводило ее из равновесия. Подливали масла в огонь и ходившие сплетни, что Ён И, до того, как жениться на ней, Кан Чхон Дэк, жил с Воль Сон. Так ли это было на самом деле, неизвестно. Но дыма без огня не бывает. Поэтому Кан Чхон Дэк не любила базарных дней. Как только наступало воскресенье, так муж будто с ума сходил. Чего он так рвется на рынок?! Чтобы спустить последние деньги?! Но он всегда уходил, и с этим ей приходилось мириться.

«Что он в ней нашел?! У девицы глаза сучки?!» — женщина, наконец, заставила себя вернуться в дом к очагу и приниматься за готовку пищи. Она сварила ячменную кашу, разогрела соевый суп, оставшийся с обеда, положила в миску острую закуску — кимчи. И ушла в спальню. Оттуда она бросила свирепый взгляд на накрытый столик, будто представила там сидящего мужа, с жадностью уплетающего ужин.

«У меня все внутри горит от злости!.. Не могу так больше! Мне плевать, голоден он или нет!.. Он выведет меня из себя, подлец, он дождется! Я спалю все его хозяйство, а сама постригусь в монахини!» — Не в силах обуздать в себе ярость, Кан Чхон Дэк оделась и вышла на улицу, направилась мимо опустевшего огорода к дому Ду Ман Не.

«У всех мужчин черное нутро! Они одинаково падки на женщин! Кидаются за каждой юбкой, просто с ума сходят!» — Шагая в темноте, она вспомнила слова мужа, сказанные им давеча: «Если бы ты была такой, как жена Чиль Сона, красивой, да рассудительной, то я непременно справил бы тебе новую обувь, купил бы настоящие кожаные туфельки!»

«Будь он неладен…» — Кан Чхон Дэк не успела выругаться вслух в адрес мужа, как одной ногой угодила в небольшую яму с водой, а со второй слетел соломенный лапоть. Расстроенная женщина отыскала лапоть и зашагала дальше, продолжая ворчать себе под нос: «У всех мужиков сущность вора. А бабы… Что с того, что она красивая и умная? Будет ли распутная девка почтительна к памяти умерших родителей? Сможет ли она как следует приготовить в честь них поминальный стол?»

Неожиданно на пути женщины возникло «каменное дерево» — конусообразное нагромождение камней. Это место считалось священным. Уж неизвестно, кто возложил здесь первый камень, но вслед за тем человеком появился другой, который тоже положил камень, а за тем — третий… Таким образом, здесь выросла целая гора, получившая название — «Каменное дерево». И люди, проходящие мимо, непременно останавливались, и, прежде чем возносить молитвы, добавляли свой камень.

Кан Чхон Дэк не раз здесь молилась, и сейчас она нашла камень и осторожно положила его на груду как можно повыше, и сложив вместе ладони, стала делать поклоны и шептать: «О, великий и мудрый дух Дерева! Исполни мое заветное желание, пошли мне долгожданное дитя!» Она молилась с благоговением. Затем продолжила путь, благо, дом Ду Ман Не уже был близок. Женщина вошла в ворота. Услышав ее шаги, захрюкали в загоне свиньи, и выбежал из конуры пёс.

«Боксиль, это я… Пошел прочь!» — Отогнав собаку, Кан Чхон Дэк, поднялась на веранду со словами: «Вечер добрый! Как прошел день?»

Дверь раздвинулась, под светом лампы сидели деревенские женщины. Ду Ман Не обрадовалась гостье:

— Ну, входи же, сестрица!

— Я припозднилась, всё чего-то возилась, да возилась, а чего делала — неизвестно…

— Ты пришла рано, — заметила одна из женщин.

— Скоро рассвет. Ты, должно быть, спешила? — вторила другая.

— Чтобы любоваться утренней зарей, не ждут вечера, — добавила третья. Каждая норовила уколоть гостью. На лицах женщин дрожал отсвет от лампы. Они шили погребальную одежду для свекрови Ду Ман Не. Похоже, дело шло к завершению, собравшиеся дали волю языкам, засудачили о том, о сем, перебивая друг дружку.

Кан Чхон Дэк, подобрав подол юбки, втиснулась между женщинами.

— Тепло у вас, — заметила она.

— Я готовила ужин, оттого комната нагрелась, — сказала одна из товарок.

— Извините, что не могла прийти раньше.

— Сегодня был базарный день. А муженек твой на рынок подался, не так ли? — съязвила вдовая Мак Даль Не. — Изводила себя, ожидая его, верно? Скажи, сколько тыкв-горлянок ты разбила в отчаянии?

— Вы думаете, что я ревную мужа к этой чертовой шаманке? — осерчав, заговорила Кан Чхон Дэк Ею обуревала злоба, она еле сдержалась, чтобы не выпалить лишнее: «Проклятая баба! Лицо ее как медный бубен, в который стучат в праздник с утра до ночи! От нее все мужики шарахаются!» Но вслух она сказала: — Её мать тоже была шаманкой. Яблоко от яблони недалеко падает.

— Утята вслед за уткой идут к воде, — многозначительно заметил кто-то. А Ду Ман Не, желая сменить тему разговора, предложила:

— Послушай, Кан Чхон Дэк, не хочешь отведать лапши?

— Не откажусь, — согласилась гостья. — У вас, что, поздняя трапеза?

— Она даже не знает, где иголка и где нитка, — загадочно проговорила Ими Не, жена Чиль Сона, с кем Ён И ушел на рынок. Ён И называл ее красивой и умной. Такова ли она на самом деле?

— А что тебя так раздражает? — поинтересовалась Кан Чхан Дэк — Или у тебя живот болит? А может, ты не в духе оттого, что хранишь запасы у Сон Ним и боишься, как бы они не исчезли? Или Думай Не задолжала тебе много риса?

— Я вижу, ты готова мне язык выдернуть. А что такого я сказала? — Ими Не была спокойна.

Самая старшая среди женщин — Хам Ан Дэк вставила свое слово:

— Не следует ссориться после удачного дня.

Все знали, что эти две женщины недолюбливали друг дружку. Ими Не было двадцать пять, а Кан Чхон Дэк — двадцать восемь. И хотя первая была моложе второй, она ничуть не проявляла к той ни учтивости, ни вежливости. Что ни говори, а Ими Не, действительно, была красивая, недаром её считали в деревне самой привлекательной. Даже беременность ничуть не портила ее: белая, нежная кожа, изящные руки, черные густые волосы… Ими Не знала себе цену и гордилась собой. Вот и сейчас, она, прислонясь к стене, улыбалась, поглаживая свой округлый живот.

Между тем, Кан Чхон Дэк с жадностью поедала лапшу, предложенную хозяйкой дома, громко чавкая, отчего выглядела весьма жалкой.

— Сестрица, ты наладила свой ткацкий станок? — обратилась Ду Ман Не к Хам Ан Дэк и тотчас сконфузилась оттого, что этот вопрос она должна была адресовать Мак Даль Не.

— Я кручу свой станок двенадцать месяцев в году, — ответила Хам Ан Дэк. — Но мне сейчас предстоит перебрать хлопок, очистить его от семян.

— И сколько хлопка ты собрала?

— Не так много, как хотелось бы…

— А я даже в холод предпочла бы носить конопляную одежду, лишь бы не слышать этот нудный шум станка, — проговорила Яму Не.

Хам Ан Дэк предстояло этой ночью, как и другим женщинам, вернуться домой и ткать до самого рассвета, до первых петухов. Видно, самой судьбой уготовано — гнуть спину за станком всю жизнь. И не случится никакого чуда, которое бы изменило такую участь.

Муж ее, Ким Пхён Сан, дворянского происхождения, о котором в округе мало кто вспоминал, поскольку он опустился донельзя, деградировал окончательно до состояния базарного торговца. Оттого зачастую над ним открыто потешались. Сама же Хам Ан Дэк происходила из среднего сословия, была по характеру спокойной, и, хотя зачастую носила поношенную одежду с заплатами, считалась среди подруг очень опрятной. Она стойко и упорно переносила бедность семьи и жестокость мужа. Оттого и выглядела старше своих лет. На узком бледном лице ее лежала печать болезненности.

Вытерев тыльной стороной ладони пот на лбу, Хам Ан Дэк спросила Ду Май Не:

— Так, значит, ты не смогла сегодня утром пойти?..

— Не смогла, — ответила Ду Ман Не.

— И я тоже…

— О чем это вы? — поинтересовалась Мак Даль Не. — Не о дедушке ли Ба У?.. Там же есть бабушка Каннан. Она, хотя и старая, но вполне справится, чтобы утром и вечером на поминальном алтаре была пища.

— Старик Ба У, вроде бы, приходился тебе родственником, Ду Ман Не, верно? — спросила Хам Ан Дэк.

— Очень дальним… Он был четвероюродным братом моего усопшего свекра, — ответила Ду Ман Не.

— Гм… Так, значит, у старика кроме вас никого?

— Есть еще родственники, но они все далеко.

— Вот беда. И детей-то у него нет…

— В прошлый поминальный день ходил мой отец, — сказала Ду Ман Не. — Но сегодня у меня не получилось пойти.

— Не стоит беспокоиться. Разве всё предусмотришь, когда работы невпроворот?.. Твоей свекрови еще повезло с тобой, не все родные дети делают то, что обязаны…

— Для тетушки, что жила в поместье, мы тоже шили погребальные одежды. Она была крепостной. Хозяйка доверяла ей. Да только не вовремя скончалась…

— Да уж, такой был переполох.

— Живешь себе, живешь и чего только не насмотришься… — протянула Мак Даль Не. — В то время как я, без мужа, изо дня в день перебиваюсь одной ячменной кашей, невестка уважаемой семьи теряет голову и убегает со слугой.

Ду Ман Не поправила фитиль на лампе и сказала:

— Порой земные дела не подвластны воле человеческой. Все это карма его предыдущей жизни.

— А между госпожой и господином изначально сложились плохие отношения?

— Говорят, что у них не было супружеской гармонии.

— А с первой женой, что померла, тоже не было гармонии?

— Что ты?! Они жили душа в душу, как два голубка. Ведь оба были молоды, когда поженились. Госпоже было четырнадцать, а господину — тринадцать.

— А она была красивая?

— Ну как сказать… Есть пословица, что все неприятности достаются красивой жене, нежели некрасивой. Госпожа была доброжелательной, симпатичной, но не красавица. Её никак не сравнить с нынешней хозяйкой Большого дома. Жаль, за двенадцать лет супружеской жизни, она так и не родила… Если бы она была жива, ей было бы столько же лет, как и мне.

— Значит, между господином и нынешней его женой большая разница в возрасте?

— Верно. Ему тридцать три, а ей двадцать два.

— Вон оно что… — проговорила Ими Не. — Так она еще совсем зеленая… Как бы там ни было, очень жаль Ку Чхона. Говорят, его избили до полусмерти.

При упоминании имени батрака, Кан Чхон Дэк всю передернуло:

— Какой смысл жалеть этого мужчину? Ты, Ими Не, слишком чувствительна. Чувствительные женщины, как известно, склонны вилять задом перед мужчинами, оттого и подвергаются позору.

— Впервые слышу такую чепуху! — парировала сердито Ими Не. — Если я слишком чувствительна, значит, я готова с любым мужиком вступить в прелюбодеяние? Так?

— Именно, — ответила товарка. — Это логично.

— В самом деле?! — Ими Не вся побагровела, сжала кулаки, готовая ринуться в драку.

— Я имела ввиду сбежавшую жену янбана, — поправилась Кан Чхон Дэк — Чего ты так вспыхнула? Когда женщина красива, это тоже своего рода грех. Красивая — погибель для мужчины.

И тут собравшихся как прорвало, они стали наперебой, перебивая друг дружку, рассказывать свои версии того, что случилось с Ку Чхоном. Одна говорила, что батрака забили насмерть камнями, вторая утверждала, что нет, не убили, а отрезали ему только нос, третья — что отрезали и нос, и ухо, а вдобавок остригли бедного наголо, четвертая — с ними не соглашалась и провозгласила свою версию: Ку Чхон, верно, был избит, но ему удалось убежать и забрать с собой любимую женщину, а на такое способны лишь люди, в которых вселилась нечистая сила. После их исчезнования-то и начались всякие напасти в усадьбе чхампана Чхве.

В горячий спор не встревала лишь Ду Ман Не, молча наблюдавшая за товарками. В отличие от них, уж она-то наверняка знала больше и ей было что рассказать о происходящем в Большом доме. Но она не проронила ни слова. Испокон веку ее предки служили семейству Чхве, а когда отменили крепостное право, дедушка Ду Ман Не стал крестьянином-арендатором у прежнего хозяина. Это означало, что несмотря на перемены, вековые традиции не могли исчезнуть в одночасье и незримая связь хозяина и слуги все еще существовала. Вероятно, молчание Ду Ман Не служило некой данью уважения тех давних традиций.

Шум потихоньку стал утихать. Ими Не, хотя еще ощущала себя уязвленной Кан Чхон Дэк, сказала:

— А Ку Чхон-то не совсем из простолюдин. Он, говорят, обучался грамоте в буддийском монастыре в Муджу.

Кан Чхон Дэк восприняла слова подруги как новый вызов, и, резко отодвинув от себя опустошенную миску, насупилась:

— Грамоте, говоришь, обучался? Да он всю жизнь только батрачил! А в монастыре был на побегушках. Вот и всё!

— Ладно, ладно, не кипятитесь, — заметил кто-то из женщин, пытаясь примирить спорящих.

— Этот Ку Чхон не так прост, как кажется, — обронила Му Не. — Не случайно о нем столько разговоров. Еще, слышала я, он был связан с движением Донхак

Разговор вновь вернулся в своё русло и спор о батраке разгорелся с новой силой. Теперь женщины делились самыми разнообразными слухами о рождении Ку Чхона: к примеру, что он незаконнорожденный в семействе одного знатного сеульского дворянина или что он единственный ребенок обыкновенной кисен, предоставлявшей любовные утехи провинциальному чиновнику и так далее, и тому подобное…

Наконец, все сошлись на том, что Ку Чхон, без сомнения, мужчина видный и образованный. А то, что с ним сбежала молодая хозяйка из знатного семейства, — случай, конечно, достойный презрения. Но, с другой стороны, разве такое не могло произойти и с состоятельной богатой семьей, где привлекательная женщина, если только она не наделена исключительной добродетелью, в порыве чувств, могла бы увлечься молодым мужчиной, готовым пойти ради нее на все. Кто знает, как она жила все это время? Ведь она вышла замуж в юном возрасте, родила дочь, а чего она натерпелась, находясь в Большом доме? Не был ли этот дом крепостной стеной? А ее господин, что в нем привлекательного? Ходит согбенный, пошатываясь, точно богомол. А посмотрит при встрече — как ледяным холодом окатит: до того глаза его ядовитые, змеиные. Можно представить, как рядом с таким человеком уживалась молодая цветущая женщина. Не завидная у нее была доля, не завидная. Неудивительно, что она так поступила…

— Когда для женщины наступает пора родить ребенка, она становится слепа, — заключила Му Не. От этих ее слов широколицая Мак Даль Не часто-часто заморгала глазами.

Теперь, когда темой разговора для собравшихся стало сочувствие к молодой хозяйке флигеля, Ими Не и Кан Чхон Дэк, еще недавно готовые сцепиться друг в дружку в смертельной схватке, сошлись в желании поносить сбежавшую супругу чампана Чхве. У обоих была своя причина ненавидеть её. Первая считала, что молодая госпожа заслуживает смерти, потому что она, подобно лисице, намеренно виляла хвостом перед батраком, и он пострадал невинно. А вторая утверждала, что супружеские узы не должны нарушаться ни при каких обстоятельствах, пусть даже небеса обрушатся на землю. Так или иначе, доводы двух товарок выдавали их неприкрытую зависть к красоте молодой женщины.

— Это всё карма предыдущей жизни, — вновь повторила Ду Ман Не, желая, чтобы разговор ушел в сторону. — Нельзя пытаться обмануть судьбу.

— Расскажу я вам одну историю, — подала голос Хам Ан Дэк, жестикулируя руками. — Однажды у одного знатного вельможи остановился на ночь некий торговец посуды. Наутро, когда торговец ушел, исчезла и жена вельможи. Она сбежала с гостем. Вельможа почувствовал себя опозоренным. Но он, кроме чувства уязвленного самолюбия, ощутил необъяснимую досаду: ведь жена не знала нужды, отчего она ушла? Вельможа перестал есть и пить. Вскоре он оставил государственную службу и отправился странствовать по восьми провинциям в надежде разыскать жену. Бродил он бродил, и как-то ночью наткнулся в горах на ветхую хижину, заночевал, а наутро хозяйка подала гостю скромный завтрак. И тут вельможа обнаружил, что это его сбежавшая жена. «Взгляните на меня, — попросил он женщину. — Разве вы не узнаете? Я ваш муж». «Это уже не имеет никакого значения, — ответила женщина. — Всё предопределено судьбой. Не нужно ничего говорить. Возвращайтесь к себе».

— Неужели он оставил безнаказанными распутницу и того мерзавца-торговца? — перебила рассказчицу Кан Чхон Дэк.

— Слушайте дальше, — кивнула Хам Ан Дэк — Покинув хижину, наш вельможа сел на землю и горько заплакал. Выглядел он, прямо скажем, неважно. За время скитаний он потерял былую стать, лицо и руки его огрубели, одежда на нем вся обтрепалась, а питаться ему приходилось такой едой, которой побрезговала бы и собака. Одним словом — бродяга. Возвратившись домой, вельможа открыл книгу «Записей предыдущей жизни» и понял многое. Согласно книге, вельможа в прошлом был буддийским монахом, торговец посудой — медведем, а жена — вошью.

— Боже мой! — воскликнула Кан Чхон Дэк.

— Так вот, монах, шагая горной тропой, поймал вошь, которая ползала по его телу. Он, в раздумьях о том, как ему поступить, не мог убить живое существо, но тут увидел неподалеку мертвого медведя и бросил на него вошь. И пошел своей дорогой. Так что, милые подружки, надеюсь, вы согласитесь с тем, — богатые мы или бедные, всё предопределено нашей предыдущей жизнью?

Потрясенные женщины молча уставились на Хам Ан Дэк, их глаза будто вопрошали: «Кем же мы были в прошлой жизни?» Ответа не последовало, Хам Ан Дэк улыбалась в раздумье и кивала своим мыслям. Ду Ман Не, опомнившись, поправила фитиль на лампе. Снаружи донесся собачий лай, и голос ребенка позвал: «Мама, мама! Папа пришел!» Ими Не узнала по голосу свою дочь, и, поддерживая округлый живот, встала и выглянула за дверь:

— Иду, дочка!

— Папа принес печенье, — сказала девочка.

— Идем, идем… Извините, подруги, я вынуждена вас покинуть…

— Кан Чхон Дэк, а ты разве не идешь? — поинтересовалась Мак Даль Не, в ее голосе слышалась ирония.

— Ты о моем муже печешься? — бросила Чхон Дэк. — Он не ребенок, вернется с работы — поест. Я ему ужин на столе оставила.

— Надо же… — многозначительно произнесла Хам Ан Дэк и даже прищелкнула языком.

— Я не собираюсь баловать мужа, — продолжила Чхон Дэк. — И я ему не кисен. Неужели надо постоянно мелькать пред его носом?

— Не мешало бы тебе усмирить свою гордыню, — пожурила Ду Ман Не. Кан Чхон Дэк промолчала, на лице ее появился румянец. Она ощущала себя словно труженик после ратного труда, как тот пастух, весь день пасший овец, а теперь со спокойной совестью наслаждающийся минутой отдыха.

Женщины еще долго беседовали о том, о сем, поедая горячий батат, и разошлись поздно ночью.

Когда Кан Чхон Дэк явилась домой, то обнаружила отдыхающего мужа, — тот лежал на циновке, подложив под голову деревянный чурбак и безучастно смотрел в потолок.

— Не спишь? — спросила женщина.

— Нет, — отозвался муж Он поднялся и стал искать вокруг себя трубку.

— Я была у Ду Ман Не, она шьет погребальные одежды.

— Вот как?

— Шьёт для выжившей из ума свекрови.

— Гм…

— А отец Ду Ман Не очень бережливый и старательный…

— ?!.

— Они делают все, как надо…

— Все верно, — Ён И набил трубку табаком, закурил. — Кто, как не родные, должны позаботиться о погребальной одежде для близких?

— А ты, наверное, с нетерпением ждешь того дня, когда я помру, — съязвила жена. — Вот тогда ты приведешь сюда девку и купишь ей кожаную обувь. Не так ли?

— Ты прилежно делай своё дело, — ответил спокойным голосом муж — А когда помрешь, похороню тебя, как надо, можешь не сомневаться.

— Не смейся!.. Ты думаешь, Ду Ман Не шьет одежду из собственноручно сотканного материала? Ничего подобного! Я слышала, что она на рынке купила конопляный холст. А стоит он по цене золота!

Пуская клубы дыма, Ён И смотрел на жену, но, похоже, был поглощен другими мыслями.