Ловля рыбы оказалась для меня самым подходящим занятием.

Пока рыбачишь, ни о чем особенном не думаешь, не ломаешь голову, в чем заключается смысл жизни и всякое такое. Сидишь себе, дымишь сигаретой, согреваешься горячим кофе из термоса, и мысль твоя тихо кружит над лункой, будто колыбельная песенка.

Хотя отрешиться полностью от реальности невозможно. Для этого необходимо уехать далеко на край земли, на Северный Полюс или остров в океане.

Я работал на одном предприятии по выпуску электроприборов, бытовых трансформаторов, вентиляторов, настольных ламп и прочее. В мою обязанность входила разработка внешнего вида аппаратов. Так бы и корпел там до сих пор. Но неожиданно грянул в стране экономический кризис. И меня уволили.

Я инженер-физик. Еще немного химик, немного рисовальщик, немного кулинар. Сварганить салат для меня сущий пустяк. Случалось даже, под настроение, самостоятельно закрывал овощные маринады на зиму. Кроме грибов, конечно. В грибах — какие из них съедобные, и какие ядовитые, я совершенно не разбирался. Так что лучше не рисковать.

А еще я мог ребром ладони разбить толстую деревянную доску. Упорной тренировкой достиг этого. Вдруг пригодится в жизни.

Сентябрь, октябрь и половину ноября я безрезультатно потратил на поиски работы, потом плюнул, решил сделать передышку — купил удочку и стал рыбачить на озерце неподалеку от моего дома. Пешим ходом я добирался до озера минут за пятнадцать.

Обычно я закидывал удочку с берега, но когда ударили морозы, мне пришлось приобрести в магазине коловорот и сверлить лед, делать лунку. В качестве приманки я цеплял на крючок зубец отваренной кукурузы. И приносил домой улов, состоящий из нескольких карасей, а если повезет — и солидного карпа.

Когда попадалась на крючок рыбешка, я некоторое время держал ее на весу, разглядывал ее, болтающуюся на леске, точно упавшее с неба существо, размышлял, что с ней делать, а еще я думал: ведь люди, судя по высказываниям некоторых ученых, вышли из океана, из воды, следовательно, рыба — наш меньший брат, верней, сестра. Мне в это с трудом верилось, поэтому ни к чему не придя, я снимал рыбу с крючка и кидал на лед. А дома чистил и жарил.

Однажды, в середине января, я познакомился на озере с одним мужиком, тоже любителем подледного лова. Мы сидели неподалеку друг от друга, на одинаковых складных стульчиках, и в похожих овчинных тулупах. Как братья-близнецы. И пили кофе. Я из своего термоса, а он из своего.

Он подошел ко мне, присел на корточки, понаблюдал за мной минуты две, затем бросил фразу:

— Что, инженер, плохи дела?

Я удивленно поднял на него глаза, спросил:

— А откуда вы знаете, что я инженер?

— Рыбак рыбака видит издалека, — изрек мужик.

— Выходит, вы мой коллега?

— Ага. Я сейчас в отпуске. А ты, значит, без дела прозябаешь?

— Нет, почему же… Я тоже в отпуске.

— Нет. Физиономия отпускника не такая… Я в понедельник выхожу на работу. Приходи, потолкуем.

Мужик достал из кармана визитку, сунул мне.

Таким образом, я попал в солидную фирму.

Фирма та, судя по всему, благополучно пережила дефолт, и существовала за счет средств, поступающих из нескольких частных фондов, а также государственных субсидий, занималась разработкой новых технологий. Здесь серьезные мужики и милые женщины надевали голубые халаты и трудились с утра до вечера, как кроты. Отдел, куда устроил меня мой знакомый рыболов, работал над сверхпрочными материалами для текстильной промышленности.

Моего протеже звали Сергей Сергеевич Вагин. Он предоставил мне полную свободу действий, и за девять месяцев, точно роженица, я выдал плод — сверхпрочную бумагу, намного тоньше обычной, писчей, но покрепче — разов в сто. Совсем не по своей специальности трудился. Но так бывает — иногда приходится делать то, что тебя это не касается. В общем, я, наверное, перестарался, — моя бумага не портилась в воде и не горела в огне. Вагин сказал, что деньги, отпечатанные на такой бумаге, подделать фальшивомонетчикам будет уже не под силу. Но следовало еще довести бумагу до кондиции, чего мне уже не очень хотелось. Я охладел к ней. Поэтому я даже обрадовался, когда за доработку моего проекта взялся другой сотрудник фирмы. Честно говоря, сверхпрочная бумага перестала меня занимать по той причине, что в голову мою засела другая идея. О ней я никому не обмолвился. Не сказал ни Сергею Сергеевичу, ни другим сотрудникам фирмы, ни друзьям, ни родным, ни девицам, которые иногда появлялись в моей холостяцкой квартире.

Идея моя содержала, как бы это сказать понятней, несколько интимный характер. Возможно, со стороны, так и выглядело. Короче говоря, я решил сделать своими руками искусственного человека. Робота. Куклу женщины. И чтобы она почти не отличалась от настоящей, живой.

Я вовсе не мазохист и не маниакальный тип, моей целью не было сделать сексуальную куклу для собственного потребления. Или, более того, изобрести товар для серийного производства, как говорится, наладить бизнес. Ничего подобного. Я из племени нормальных людей. Как говорится, индивидуум с уравновешенным характером и со средними житейскими запросами. Больших целей в личной жизни я не ставил, как например, приобретение яхты или фешенебельного особняка на зеленой лужайке. Не скаредничал, свободно тратил заработанное, что-то откладывал про запас, любил фантастику — Артур Кларк, Рей Брэдбери, Станислав Лем… Покупал диски с джазом, романсом, легкой музыкой, иногда ходил на симфонический концерт. Смотрел по телевизору футбол. Курил сигареты "Ява" отечественного производства.

Теперь в моей жизни появилась цель, я ощущал в себе неуемную силу, чего не было раньше, когда конструировал вентиляторы, я чувствовал себя паровозом, несущимся на всех парах навстречу неведомому. И в лицо мне бил ветер простора! Все это я объяснял одним обстоятельством — во мне проснулся дух детства! Став взрослым, я вдруг, вновь забрался в детские штанишки. Сделался фантазером! Я не знал, могло бы это помешать в моей дальнейшей жизни, или наоборот, помочь. Но далекая синяя даль манила меня, как жажда странствия притягивает мореплавателя, в руках которого лишь пожелтевшая истрепанная карта, — может, он найдет желанный остров, а может, нет! Все зависело от сноровки капитана и самого Провидения!

Много лет назад, еще в бытность Советского Союза, школьником я смотрел голливудский кинофильм "Кинг-Конг" компании "Метро Голдвин-Майер". Там главную роль играла гигантская горилла, которая была, естественно, не настоящей, а куклой, сделанной инженером. Свою работу, занявшую, должно быть, не один год, инженер сделал просто гениально, — кукла гориллы выглядела невероятно правдоподобной. С мимикой на лице, жестами. Скрытый за кадром инженер управлял пультом, и горилла двигалась, совершала те или иные действия, необходимые режиссеру. Я смотрел фильм несколько раз и подумал тогда, что было бы здорово и мне когда-нибудь изобрести нечто подобное. Образно говоря, "Кинг-Конг" сидел все эти годы в моей голове. Пока не настал день, и я не сказал себе — пора!

А еще я сказал себе: "Слушай, приятель, не придавай особого значения тому, что будешь делать. Никакой серьезности. Задача перед тобой — почти невыполнимая. Поэтому отнесись к ней как к рыбной ловле на озере…"

Итак, с чего мне было начинать? С удобного помещения, где мне предстояло работать. Самым идеальным местом была, конечно, наша фирма, оборудованная новейшей техникой, лабораторией, научной библиотекой, компьютерами и прочим. Но заниматься там своим делом в свободное от основной работы время и быть при этом незамеченным, никак нельзя. Значит, фирма отпадала. Тогда, может, стоило снять дачу? Вдали от города и лишних глаз. Но на дачу в мое отсутствие могли забраться воры или хулиганье. Как ни крути, оставалось одно — моя городская квартира. Двухкомнатная квартира в старом пятиэтажном "сталинском" доме, доставшаяся мне по наследству, — родители-пенсионеры уехали от московского шума в деревню под Кострому, туда, где я когда-то родился.

Наш древний дом городские власти давно грозились снести, но никак не сносили. Хотя, изредка ремонтировали, снаружи подлатывали дыры, красили и оставляли до лучших времен. А наш подъезд, как его ни забеливали, все продолжал источать неистребимый омерзительный запах сырости, мочи и окурков.

В фирме за сверхпрочную бумагу мне выдали приличную премию. Я купил себе подержанную машину "Тойоту". А остаток денег приберег на будущее. Ведь неизвестно, сколько протянется кризис.

На приобретенной машине я съездил к родителям в деревню, накупил всяких подарков, в том числе и сотовый телефон. Но старики ко всему новому относились скептически и звонили мне по обычному телефону.

Я решил сделать ремонт в квартире.

Вынес в мусор громоздкую чугунную ванну, на ее место поставил душевую кабинку с прозрачной пластмассовой задвигающейся дверцей. Заменил на кухне старую газовую плиту советской поры на новую, марки "Indesit". Выбросил все лишнее. Переклеил на стенах обои.

Отныне мне следовало соблюдать чистоту. Каждый день я мыл полы и пылесосил. Ходил по квартире в голубом халате, как доктор, нахлобучив на голову колпак.

В первую очередь я смастерил, так называемый, биологический блок, — с поршнями, цилиндрами, маховиками, стеклянными трубами, проводами. Блок занял полстены в гостиной, от него через дыру в стене шли все провода в спальню, — там, в идеальной чистоте, стояла одна лишь кушетка, на которой я намеревался по частям собирать свое произведение. Спал я в гостиной на диване.

Самой важной задачей было изобрести искусственную кожу. Эластичную, мягкую, крепкую. На вид и на ощупь совершенно не отличимую от настоящей, человеческой. Иначе вся последующая работа потеряла бы всякий смысл.

Каждое утро я уезжал в фирму, весь день работал, возвращался домой, ужинал и сразу принимался за дело. Засиживался до поздней ночи, а зачастую — до утра. Само собой разумеется, — выходные дни я работал дома безвылазно. При такой сверхзанятости не могло быть и речи, чтобы встречаться еще с девушками.

Как мне ни хотелось захламлять квартиру, но постепенно она стала напоминать лавку старьевщика. Я приносил домой все, что могло бы пригодиться. И с фирмы тащил, и с улицы. Однажды нашел во дворе у мусорного бака старую муфельную печь, которой пользуются скульпторы для обжига керамических изделий малых форм. Печь оказалась исправной, я заменил на ней лишь электрический шнур с вилкой. В печи я выдерживал в необходимой температуре химические растворы.

Итак, я целиком погрузился в работу, у меня почти не оставалось свободного времени. В студенческие годы я ни с кем близко не сошелся. Стало быть, и я не был никому нужен. Только встречался я изредка с другом детства Гришей Сомовым. Гриша был пилотом гражданской авиации, летал на внешних линиях — Париж, Брюссель, Хельсинки. Я ему заказывал кое-что для работы, и он привозил.

* * *

Позвонила Таня, девушка, с которой я познакомился однажды на концерте симфонической музыки. Она напомнила, что с последней встречи мы целый год не виделись.

— Я уезжаю, — сообщила она.

— Куда? — спросил я.

— К мужу.

— Гм… Ты, что, замуж вышла?

— Конечно. Целый год ты не удосужился даже позвонить…

— Надо же… Говоришь, год?..

— Почти вечность. Девушка не может ждать вечность…

— Гм…

— Не хочешь что-нибудь сказать мне?

— Что тут скажешь?..

— Напоследок встретиться со мной не желаешь?

— Хотелось бы, конечно…

— Давай, я к тебе завтра приду.

— Гм… Лучше где-нибудь в городе встретимся. Идет?

— Так и знала. Новую пассию завел?

— Вовсе нет. Просто в квартире беспорядок.

— Меня это не пугает.

— Гм… тогда…

— Жди меня к семи вечера!

Ровно в семь Таня пришла.

В модной кожаной куртке, косынке, повязанной на шею. И шерстяной короткой юбке. Ничего лишнего. Повесила на вешалку сумочку, с удивлением оглядела механизмы, занявшие полкомнаты, прошлась туда-сюда, наклонилась, подняла со стола какой-то предмет, поставила на место.

— Ты, что, — поинтересовалась девушка, — атомную бомбу делаешь?

— Бомбу, — кивнул я, улыбаясь.

Таня села на диван, и сказала уже серьезно:

— Рыбалку, по всему, ты забросил, следовательно, нашел занятие. И где трудишься?

— Так, одна научная фирма.

— Работа не надоедает, что и дома зашиваешься?

— Понимаешь, Таня… формулу одну не могу найти.

— Да? И что? Прячется твоя формула?

— Ага. За темным углом. Выглядывает зараза и хихикает, наблюдая, как я мучаюсь.

— Так и вся жизнь пройдет… в поисках…

— И то правда… У меня идея. Пойдем, поужинаем в ресторане.

— Что, вину загладить хочешь?

— Хочу.

Мы встретились с Таней, когда я был безработным и ловил на озере рыбу. Рыбача с утра до вечера, я иногда выкраивал время для того, чтобы сходить на концерт. В Большом зале консерватории имени Чайковского познакомились. Наши места были рядом. Слушали "Времена года" Антонио Вивальди в исполнении камерного оркестра. После концерта мы вышли на улицу, музыка Вивальди переполняла наши души, окружающее казалось нам таким добрым, теплым — улицы, дома, люди… Весь мир был полон любви, и мы шли с Таней, целиком пребывая во власти всеобъемлющего чувства, и нам ничего не оставалось, как отдаться ему… Мы пошли с ней и хорошенько расслабились, или, как это принято говорить сейчас, трахнулись, слишком вульгарное выражение, оно мне не нравилось никогда, в нем присутствовало нечто животное, неотесанное, грубое. Хотя, — занимались любовью тоже как-то по-книжному. Занимались сексом — слишком прямолинейно… В нашей ситуации больше подходило бы выражение — слияние души и тела. Секс на вершине музыки. Пусть так. Правда, я не помню, куда мы с ней пошли, где это происходило… Не на улице же, в самом деле, мы этим занимались.

Ах, вспомнил! Я провожал ее домой, — поехали на метро до станции "Выхино", там сели в маршрутный микроавтобус, ехали еще минут двадцать и прибыли в микрорайон, где она жила. Но там у нас ничего не случилось, хотя родителей Тани в тот вечер дома не было. Что-то нас сильно держало в напряжении. Может быть, возможность неожиданного появления ее предков. Поэтому мы вышли на улицу, поймали такси и поехали ко мне. На моей квартире все и произошло.

До Тани я был знаком с девчонкой по имени Зося, мы с ней общались совсем короткое время — несколько месяцев — и расстались. Верней, она куда-то внезапно исчезла, на мои телефонные звонки не отвечала и сама не звонила. Хотя, если поискать по городским казино, найти ее можно было. Зося в ту пору работала дилером в каком-то казино. Но возобновлять с ней встречи мне уже не хотелось.

Потом была Оксана, умная и начитанная, почитательница Артура Хейли. Но я порвал с ней, как только узнал, что она встречается еще с одним мужчиной.

Таня заночевала у меня.

Она призналась, что сейчас у нее никого нет, следовательно, ни о каком замужестве не могло быть речи. Правда, давний приятель, еще со школьной скамьи, оказывал ей знаки внимания. Но она воспринимала это как дружбу и ничего более.

За год девушка ничуть не изменилась. Тело ее было по-прежнему упругое и нежное. В перерыве горячей борьбы, мы подкреплялись коньяком и чаем. Я сидел, обернув вокруг бедра полотенце, а девушка — накинув на голое тело мою рубашку. Болтали о том, о сем.

— Странно ты себя нынче ведешь, — сказала вдруг, без всякого вступления, Таня.

— Что-то было не так? — спросил я.

— Все так… Только ты… как бы это сказать… Будто изучал каждую клеточку моего тела. Будто впервые видел перед собой женщину… Как новичок, честное слово… Короче, я хочу сказать, — с тобой что- то произошло. Ты не в себе…

— Гм… Ты права. У меня температура. Я болен. А больные всегда ведут себя немного странно.

— Тебе все шутки. А я серьезно. Ты что меня так внимательно изучал?

— Просто давно не виделись. Твое тело будит воображение.

— Да?.. И руки, и каждый палец на ногах рассматривал…

— Хочу купить тебе туфли. Ты какой размер носишь?

— Не надо! Дурная примета. Когда мужчина покупает женщине обувь, это означает одно — надевай-ка, родная, туфли-лодочки и уплывай подальше от меня!

— Неужели?! Вот не знал, что есть такая примета!

— Теперь будешь знать.

Утром Таня приготовила омлет, сварила кофе. Мы позавтракали, и она заторопилась в институт. Уходя, с хитрецой заглянула мне в лицо:

— Позвонишь?

— Позвоню.

— Надеюсь, не через год?

— Нет, раньше.

— Поглядим… Пока!

— Пока!

* * *

Таня была права, — прошлой ночью, при слабом свете ночной лампы, я ее пристально разглядывал. Это произошло помимо моей воли. Как ни крути, мой мозг теперь занимало лишь одно — создание куклы женщины. И я впитывал в себя все, что могло бы пригодиться, и что могло бы дело продвинуть вперед. Все верно, я внимательно изучал обнаженное тело девушки, каждый изгиб, каждый холмик. Неудивительно, что мое поведение показалось Тане странным.

К середине декабря моя работа над созданием кожи завершилась. Было сделано несколько образцов. Я подключил биологический блок к компьютеру и задал программу на вывод образцов. Из пяти проб я выбрал одну, которой дал имя — КТН- 22, то есть, "кожа таинственной незнакомки 22 лет".

Теперь стало ясно, что в мою квартиру-лабораторию приводить Таню и кого бы то ни было еще никак нельзя. Мне совсем не хотелось, чтобы о моих планах знала хоть одна живая душа.

Время шло, но я не знал, как сказать Тане. Взять, да выложить, как есть: "Cлушай, я тут секретные опыты провожу, поэтому ты пока ко мне не приходи." Так, что ли? Не годится. Обидеться может. Или сказать, что уезжаю в длительную загранкомандировку? Тоже не выход.

Новый год я встретил с Таней в уютном кафе в нашем районе, куда я иногда заходил ужинать. После часа ночи мы с ней гуляли по пустынным улицам, а затем я поймал такси и отвез девушку домой, проводил ее до подъезда, после чего вернулся домой. Не знаю, поверила ли Таня моей выдумке, что в квартире у меня сейчас полно народу, что дальние родственники с малыми детьми остановились по пути из Ташкента в Украину.

* * *

Два месяца я трудился над скелетом человека.

Сначала я нарисовал скелет на бумаге, вычертил все параметры, затем перенес все данные на компьютер. При росте 1 метр шестьдесят пять сантиметров, кукла женщины должна была весить пятьдесят семь килограммов. Никакой точкой золотого сечения я не руководствовался. Просто сам я был росту метр семьдесят и весил семьдесят килограммов. Ну а девушка должна бы весить меньше.

Скелет человека я намеревался сделать не из пластмассы, и из сплава меди и бронзы, достаточно крепкий, с учетом нагрузки веса мышечной массы и внутренних органов. Я сделал чертеж и отнес скульптору, тому самому, что выбросил на свалку муфельную печь. Я, конечно, не сказал ему, что печь я подобрал. Так вот, скульптор — его звали Николай — как раз находился в творческом застое, он взялся выполнить мой заказ с большим воодушевлением. У него в подвале был литейный цех — металлургический завод в миниатюре, где он лил свои скульптуры. Я приходил к нему каждый вечер и тщательно следил за его работой, чтобы все отлитые детали соответствовали своему размеру, чтобы каждый позвонок идеально подходил к другому. Николай хорошо сделал свою работу, придраться мне было не к чему.

Наступил день, когда скелет был готов, — все его части, отполированные до блеска, и собранные, пригнанные в единое целое, лежали на кушетке.

Была суббота.

К вечеру, как только закончил я монтировать скелет, в дверь позвонили. Я машинально взглянул на часы — пять часов пятнадцать минут.

— Привет! — улыбалась на пороге Таня. — Я тут мимо проходила. Думаю, дай-ка зайду…

— Здравствуй! — ответил я, и замешкался, растерянный.

— Что, опять пашешь по-черному? — спросила девушка. — И не надоело?

— Видишь ли…

— Ты не один?

— Один.

— Так можно зайти?

— Конечно, входи…

Помогая девушке снять пальто, я лихорадочно соображал, — что будет, если она захочет заглянуть в соседнюю комнату и увидит там скелет человека?

— Выпьешь чего-нибудь? — спросил я, когда Таня уселась на диване. — У меня есть баночное пиво, бутылка болгарского вина.

— Чай с лимоном хочу, — сказала она.

Мы пили чай, я рассказал ей о своей работе в фирме, о том, что директор наш недавно вернулся из командировки в Европу и привез всем сотрудникам по авторучке "Паркер".

— Очень мило, — сказала Таня. — "Паркеров" и другого добра и у нас в магазинах полно. Для этого не надо ездить в Европу.

— В Европе-то он был по делам, — пытался возразить я. — Важен не подарок, а сам поступок. Ведь директор ничего подобного раньше не делал. Некоторые женщины даже прослезились.

Мы помолчали. Беседа что-то не клеилась. Таня была явно чем-то озабочена. Она достала из сумочки пачку сигарет "Ностальжи", закурила. Я видел ее впервые курящей, и очень удивился.

— С чего ты начала курить? — спросил я.

Девушка ничего на это не ответила, отпила чай из кружки, поднесла к губам сигарету, затянулась.

— Слушай, ты не задумывался, чем все это может закончиться? — спросила она, глядя на меня пристально.

— Что ты имеешь ввиду?

— Наши с тобой отношения… Мы же не будем вечно молодыми, верно?

— Гм…

— Я тебе нужна? Я для тебя что-то значу?

— О чем ты говоришь, Таня? — проговорил я горячо. — Ты для меня очень даже много значишь. Ты умная, внимательная, рассудительная девушка. С тобой бесконечно интересно.

— Ты думал над тем, что когда-нибудь постареешь, и что рядом тогда должен быть близкий человек, готовый в трудную минуту подать тебе стакан воды?

— Видишь ли… — я старался подобрать правильные слова. — Я не совсем уверен в себе. Я еще не крепко стою на ногах. Ты мне нравишься. Знаю, что я тебе тоже нравлюсь. Нам вместе хорошо. Но тот ли я человек, который нужен тебе? Ведь ты не знаешь.

— Я-то знаю, — сказала Таня. — Ты считаешь, что я сегодня ложусь с тобой в постель, а через неделю — с другим? Только вы, мужики, способны на такое. Признайся — у тебя есть девушка, с которой ты строишь серьезные планы? Говори, я все выдержу.

— Никакой другой у меня нет, правда, — сказал я как можно твердым голосом.

— Тогда у меня есть к тебе одна просьба.

— Просьба?

— Да. Мы поедем ко мне. Я хочу познакомить тебя с моими родителями.

— Но… что так вдруг?

— Не вдруг… Я уже давно рассказала предкам о нас с тобой. Не беспокойся, дала им очень хорошую характеристику о тебе. Это я сделала ради мамы, ей необходимы положительные эмоции. Она больна. У нее вся грудь болит. Врачи не могут определить, что у нее. Уже много лет она страдает. Представляешь, сгусток боли на сердце, постоянно ноющая боль не отпускает ее ни днем, ни ночью. Ну, так что, готов ехать?

— Прямо сейчас?

— Конечно. Мужчина, с которым я сплю — это ты. Прежде целовалась с бывшим одноклассником, я тебе говорила, и еще с одним парнем целовалась, но спала я только с тобой. И если даже мы не пойдем под венец, моя совесть чиста. Это самое главное.

— А что я скажу твоим родителям?

— Ну, найдешь, что… о работе расскажешь или историю какую-нибудь.

— Гм… ладно. По пути зайдем в магазин, купим торт и бутылку спиртного. Твой отец пьет?

— Ни капельки. Он водитель-дальнобойщик. Разве не говорила? Он завтра заступает в рейс. А вот мама понемногу пьет, чтобы заглушить боль.

— Понятно.

— Но ты не беспокойся, отец и без водки любит поддерживать компанию. Правда, из-за матери он в последнее время старается не звать гостей.

— А тогда что я попрусь?

— Ты — другое дело. Знаешь, что мама мне сказала? Вы, говорит, познакомились на концерте симфонической музыки. А это добрый знак. Встреча в храме искусства всегда имеет светлое продолжение.

— Гм…

— Обними меня… У нас дома этим не займешься, а прийти к тебе снова я сегодня не смогу… Какой скрипучий диван. Может, в спальню пойдем?

— Разложить его надо и все будет в порядке, — сказал я. И не давая девушке опомниться, я в две секунды, быстрым движением, разложил диван. Застелил простыню и кинул наверх две подушки.

Таня потушила свет и в полумраке разделась, сняла свитер, кофту, юбку, чулки, повесила все на спинку стула. На ней оставались две полоски материи, лифчик и трусики. Она залезла на диван, но не легла, а став на колени, ждала меня. Вскоре я приблизился к ней, и только тогда девушка заломила обе руки в локтях и на спине у себя отстегнула бретельки. Я обнял ее и ощутил на своей груди прикосновение упругих холмиков.

* * *

Моя "Тойота" стояла в мастерской на ремонте, поэтому мы поехали на такси. Из-за пробок тащились целый час, и прибыли на место, где жила Таня, к восьми.

Дом Тани, в отличие от нашего, был почище, — входная дверь с домофоном, и в подъезде лишь пахло свежей краской. Лифт понес нас на десятый этаж.

Родители девушки оказались людьми на редкость добродушными. Им было за пятьдесят. Отец выглядел еще достаточно крепким, немного седовласый, с открытым лицом и синевато-карими глазами. Высокого росту. Он больше походил на артиста, нежели на водителя-дальнобойщика. Мать, напротив, была на целую голову ниже мужа, слегка худощавая и тоже с проседью на голове. У нее глаза, как у дочери, отливали зеленоватым, точно лесное озеро. Если бы Таня не сказала, я бы никак не подумал, что у нее проблемы со здоровьем.

Мы поужинали домашними пельменями. Я рассказал немного о своей работе в фирме, поведал о том, что попал туда благодаря зимней рыбной ловле. Мы с отцом Тани нашли общую тему. Он оказался заядлым рыбаком похлеще моего, и всегда возил в кабине многотонного "Камаза" раскладную удочку. Бывало, он специально делал остановку у какого-нибудь озерца или речки, чтобы с часок-другой порыбачить.

Потом Таня затащила меня в свою комнату. Глаза ее сияли.

— Вот видишь, мои родители тебе рады, — сказала она. — А ты волновался.

— Слушай, — сказал я. — А правда, у твоей мамы проблемы со здоровьем? Внешне никак не скажешь.

— Она держится, — ответила девушка. — Ты поднял ей настроение, дал заряд бодрости. А в глазах папы ты вообще поднялся, знаешь, как… Он редко с кем так беседует. Смотри, не разочаруй их.

Я промолчал, не зная, что на это сказать. Огляделся. Скромная комната студентки библиотечного факультета института культуры. Стол, компьютер, кресло, книжный шкаф, кушетка, застеленная верблюжьим одеялом. Похожая кушетка стояла в моей спальне, где я собирал скелет. Очень удобная, занимала мало места, а при желании ее можно было в два счета сложить и поставить в угол. Наши с Таней вкусы совпадали. На стене календарь, фотографии из журналов с изображением артистов Гойко Митича и Джеки Чана. Окно занавешено зеленой шторой.

— Джеки все знают, — сказала Таня. — А вот Гойко Митича не каждый помнит. Это любимый артист папы. Он уважает людей мужественных и справедливых. И я тоже. Недавно я купила диск с его фильмами. Хочешь — поставлю?.. Ты пока смотри, а я маме помогу, ладно?

* * *

В двенадцать ночи я вернулся домой.

Не успел я повесить на вешалку куртку, как зазвонил телефон.

— Привет! — сказал мне из трубки неизвестный мужской голос. — Ну, ты и гуляешь!.. Я уже который раз тебе звоню.

— Кто это? — спросил я.

— Твой компаньон, — ответил уверенным голосом незнакомец.

— Что, что?..

— Только не клади трубку. Я номером не ошибся.

— Что вам угодно?

— Как тебе сказать… А ты еще не обнаружил пропажу?.. Гм… Тогда позвоню минут через двадцать.

Я положил трубку и стал думать, что бы это значило. Может, кто-то из приятелей вздумал разыграть? Но голос совершенно незнакомый.

Я зашел в спальню. На кушетке поблескивал собранный человеческий скелет. Он лежал на толстом стекле, обыкновенный скелет, какой показывают в школе на уроке анатомии, с той лишь разницей, что скелет, сделанный Николаем, был весь из металла.

Я хотел было уже выйти из комнаты, как мое внимание привлекло то, что на скелете на левой кисти руки отсутствовали три фаланги — среднего пальца, безымянного и мизинца. Куда они могли исчезнуть?!

Я огляделся, открыл ящик стола, пересчитал деньги в конверте — все две тысячи долларов были на месте. Я вышел в гостиную, проверил входную дверь. На ней не оказалось ни единой царапины. Кто-то в мое отсутствие заходил в квартиру. И унес фаланги трех пальцев. Но для чего?

Я пошел в ванную и ополоснул лицо холодной водой. Я всегда так делал, когда хотел собраться с мыслями. Итак, чужие люди подобрали ключи и проникли в дом. Они не тронули вещи, ни компьютер, ни телевизор, ни деньги. А забрали только три фаланги пальцев.

Зазвонил телефон.

Я поднял трубку. Это был Гриша Сомов, мой друг — летчик.

— Здорово, старик! — приветствовал он своим басом. — Не спишь еще?.. Я только прилетел, принял душ и выпил бутылку пива. Твой заказ привез. Можешь забрать.

— Спасибо! — поблагодарил я его. — Утречком заеду.

— Тогда и поболтаем. Пока!

— Пока!

Я снова оглядел комнату, — на душе был неприятный осадок. Кому же понравится такое, когда в твое отсутствие в дом заходят посторонние люди и творят там черт те что?

Я подошел к биологическому блоку и включил компьютер. Без знания шифра войти в систему чужой человек никак не смог бы. Но все было в порядке, аппаратуру никто не трогал. У меня на сердце отлегло.

И в это время вновь зазвонил телефон.

— Ну, что, — сказал незнакомец, — все проверил?

— Зачем вы забрали части моего экспоната? — спросил я.

— Из любопытства. Думал — они золотые, — незнакомец коротко рассмеялся. — Шучу. Да ты не беспокойся, пальцы целы, верну при встрече. Может, завтра увидимся? А чего тянуть?

— Где? — спросил я с сердитой ноткой в голосе.

— На Чистых Прудах. Недалеко от почтамта есть маленький ресторанчик. Называется "Капитан Грэй". В шесть вечера.

* * *

Утром я пошел в мастерскую забрать машину, но она еще не была готова. При маневре во дворе, сдавая назад, я разбил фару об угол дома. Мастер сказал, что запчасти поступят к концу недели.

Я поехал к Сомову в метро. Гриша был дома один, жена его и сынишка гостили у стариков, тестя и тещи, и он собирался вскоре поехать туда.

Летчик вручил мне жестяной короб весом в три килограмма. Специальный порошкообразный краситель.

— Век буду обязан, — сказал я.

— Да ладно, — махнул рукой Гриша. — Что мне трудно, что ли?

Мы поговорили еще с полчаса, и я засобирался.

— Слушай, — вспомнил я в прихожей, обуваясь, — не сочти за нахальство. Ты сможешь в следующий раз привезти хорошее лекарство? Одной женщине срочно надо.

— А какое лекарство?

— Не знаю. У нее грудь болит уже много лет.

— А диагноз какой?

— В том-то и дело, врачи не могут определить.

— Сложно, знаешь, так… Но, я поспрашиваю.

— Спасибо.

— Ты, я вижу, весь в работе. Может, развеемся? На даче затопим баню, а?

— В другой раз, Гриша. Передавай домашним привет!

* * *

В назначенное время я вошел в ресторан на Чистых Прудах.

Внутри, среди немногих посетителей, я заметил мужчину в сером пуловере, сидящего за столиком в дальнем углу. Именно так, где меньше шуму, и, чтобы лицом к выходу для удобства обзора, и сидят обычно таинственные, бесцеремонные незнакомцы, вторгающиеся в чужую жизнь. Интуиция подсказывала мне, что это он звонил мне вчера ночью. И я направился прямиком к нему.

— Привет! — На полном, округлом лице незнакомого мужчины на секунду появилась улыбка и пропала. Он кивнул на свободный стул. — Прошу.

Я сел.

— Приношу свои извинения за причиненные беспокойства, — сказал Бык. Именно так я окрестил его — коренастого, плотного сложения, лет сорока пяти, в прошлом, наверняка, занимавшегося борьбой. На шее у него, короткой и толстой, красовался умело завязанный цветастый красный платок. Так и есть, бык, да еще с красным платком на шее. — Возвращаю тебе это. — Пухлая рука придвинула ко мне бумажный серый сверток. Я развернул его, в нем звякнули фаланги металлических пальцев.

— Здесь фирменным блюдом считается доминиканское жаркое, — заметил Бык. — Я заказал на двоих. Уверен — тебе понравится.

— Что вы хотите от меня? — спросил я.

— Сотрудничества.

— Что вы имеете в виду?

— У меня предложение…Да, кстати, зачем ты скелет делаешь? — толстяк поднял на меня свои выпуклые округлые глаза, в которых горело неподдельное любопытство.

— Левая работа, — ответил я, как можно небрежно. — Заказ одного медицинского института.

— А… я тоже так подумал… Что, хорошо платят?

— Обещали полторы тысячи баксов.

— Не густо. Работа-то сложная, почти ювелирная. Ну, так вернемся к вопросу о сотрудничестве. Если договоримся, то в деньгах не будешь знать нужды. Хотя, как говорится, не в них счастье… Тебе необходимо сделать специальную бумагу. Работа плевая, ты уже сталкивался с ней.

— Речь идет о печатании фальшивых денег? — не долго думая, спросил я.

— Зачем так прямолинейно? — улыбнулся Бык. — Но раз ты конкретно спросил, я конкретно отвечу. Никакой фальшивки! Уверяю тебя. В нашем деле прежде всего чистота, чтобы комар носа не подточил!

— Если вы обо мне все разузнали, — сказал я, — то вам должно быть известно, что на фирме я уже не работаю с бумагой. Им занимаются другие люди.

— Неважно, — возразил собеседник. — Ты изобрел новую бумагу, остальное меня не касается.

— И как вы это представляете?.. Создание специальной бумаги — долгий технологический процесс. Кустарным способом не получится.

— Мы предоставим тебе все. Помещение, технику, сверхсовременное оборудование, химикалии, все, все, все! Достанем хоть с планеты Венера, если потребуется. Нужно только твое принципиальное согласие.

— Но я же работаю.

— А вот из фирмы тебе придется уйти. Как иначе? Работать на два фронта — не по-джентльменски.

— А если я не соглашусь?

— Гм… Ты меня очень огорчишь.

Официант принес на подносе заказ — дымящееся мясо в двух тарелках и салаты, все расставил на столе. Пожелал приятного аппетита и удалился.

— Что желаешь выпить? — спросил Бык.

— Воду, — сказал я. — Простую воду без газа.

Бык подозвал официанта, велел принести воду. Налил себе пива в стакан и дружелюбно кивнул мне:

— Я думаю — мы поладим. У нас ты почувствуешь, как у себя дома. Посуди сам, какие премиальные ты получил в своей фирме за свое изобретение? Пять тысяч зеленых. Это ж насмешка! Ну что на них купишь в мегаполисе?.. Подержанную машину с пробегом в семь оборотов вокруг земли?!.

— Все-то вы знаете, — сказал я.

— В нашем деле любая мелочь важна. Но ты не волнуйся. Держи нос по ветру! Построишь родителям в деревне приличный дом! Сестре в Оренбурге дачу купишь. И девушке своей приличный подарок сделаешь… А она симпатичная, вкус у тебя хороший.

— Вы мне угрожаете?

— Что ты?! Мы не злостные мафиози! Просто о своих будущих сотрудниках я должен знать как можно больше. Так все солидные фирмы поступают.

— Послушайте, — сказал я твердым голосом, — я не желаю иметь дело с криминалом. Так и передайте своему боссу.

— Тс-с-с! Тише, пожалуйста, — пожурил меня Бык, взял в левую руку вилку, а в правую — нож, стал резать мясо. — О криминале заговорил… как ребенок. Оглядись вокруг. Что ты видишь? Люди в поте лица копошатся, точно муравьи, добывая хлеб насущный. Лезут на головы друг другу. Но есть индивидуумы, проще говоря, козлы, которые ничего не делают, а деньги плывут к ним в ноги, как из рога изобилия. Где справедливость?.. Мне чужого не надо, но и своего никому не дам! — Он отправил кусок мяса в рот, стал жевать. — Вот эту говядину мы едим, а на самом деле, кто знает, что это такое? Может, это мясо изобрели? А мы кушаем, да еще нахваливаем… Любое дело можно подвести под криминал… Ты упомянул босса, так он — перед тобой. На квартиру к тебе я самолично входил. Извини за вольность, но причина, сам знаешь, уважительная… По вещам можно судить их хозяина. Парень ты основательный, не бабник, не пьяница, любишь порядок. Наркотиками не увлекаешься. Мне такие нравятся. А фирма наша под стать тебе — серьезная.

— И чем вы занимаетесь? — спросил я.

— Выпускаем полиграфическую продукцию, — ответил Бык. — Приходится шевелить мозгами, иначе конкуренты обгонят. Я хочу улучшить качество товара и выйти на новый уровень. Хорошее желание? Еще как! В России капитализм шагает пока в кирзовых сапогах, а не в лаковых туфлях — как в старушке-Европе. Поэтому мы занимаемся тем, что не запрещено. Закон нарушаем только в одном — налоги меньше платим. А что прикажешь делать? Иначе с голой задницей останешься! У каждого моего сотрудника — семья, дети. Все есть просят.

— Значит, деньги вы печатать не будете?

— Зачем их печатать?! — едва не воскликнул Бык. — Мы их зарабатываем!.. Умом зарабатываем и руками! О чем ты говоришь!

— Я должен подумать?

— Подумай. Два дня хватит?

— Нет, две недели.

— Гм… Многовато. Но куда мне деваться? Подожду.

— И чтобы ваши люди больше не совали нос в мою квартиру.

— Никогда!

— Всего хорошего!

— А мясо?!. Ты даже не попробовал!..

* * *

Придя домой, я тщательно протер спиртом детали, межфаланговые суставы кисти, украденные Быком и приладил их на место.

Кто бы он ни был этот Бык, боссом фирмы, председателем треста, криминальным авторитетом или еще кем, но я уже давно висел у него на крючке, как рыба. Ему оставалось лишь подцепить ее сачком и вытащить на берег. Затем кинуть в аквариум. А там, куда не тычь носом — стенка.

Понятно, что фирма его не детские книжки печатала. Задумал Бык делать из моей бумаги, возможно и не деньги, но провернуть какую-то аферу — точно! Иначе зачем он так долго охотился за мной? Как ни крути, я мог вляпаться по уши в грязь! Надо уезжать! А куда?.. И если даже удастся уехать, останутся люди, которым страдать. Сам того не подозревая, я сделал заложниками своих родителей, сестру, Таню, возможно еще и друга Гришу Сомова. В милицию обратиться? Этим еще больше дров наломаешь. Оставалось ждать, куда кривая выведет.

А этот Бык такой вежливый, культурный. Главное — спокойный. А спокойствие, своего рода, признак уверенности, силы и власти. Неужели он всемогущий? Явно не мелкая сошка. Мелкота обычно нетерпелива и глаза у нее бегают. Бык даже вызывал некоторую симпатию. Одевался просто, никаких вызывающихся замашек, речь ровная, взвешенная. И без атрибутов показной роскоши или шика, ни золотых перстней на пальцах, ни увесистых цепей, свисающих с шеи на открытую грудь. Лишь аккуратные часы фирмы "Romanson" на левой руке.

Но присутствовало в нем нечто такое, что мешало разглядеть его полный образ. Платочек. Цветной красный платок, повязанный на толстую бычью шею. Платки на шее носили обычно представители богемы: киношники, писатели, художники, артисты. Чутье подсказывало мне, что Бык раньше работал в театре? Но не машинистом сцены или осветителем, а скорей всего помощником режиссера или администратором.

Человек с платком на шее вклинился в мою жизнь, не спрашивая моего разрешения, он нарушил ритм, распорядок, разрушил все планы. По какому праву?! Да пошел он куда подальше! Пусть попробует встать на моем пути, шею ему сломаю, какой бы толстой она у него ни была, ребром ладони, как доску! Никому не позволено вмешиваться в личную жизнь человека и покушаться на его свободу! Я ему так и скажу — нам не по пути, мил человек, иди своей дорогой!

Надо продолжать работать и ни на что не обращать внимания!

Первым долгом, я заменил входную дверь. Поставил железную, с хорошим замком, изготовил и подвел к нему систему идентификации. Замок не открывался, если я не подносил к глазку большой палец левой руки. Фотоэлемент, который я приделал к глазку, прочитывал линии на подушечке пальца и давал команду замку — открыть! Как известно, у каждого человека на земле свой отпечаток пальцев, не повторяющий ничей другой. Следовательно, чужой войти в квартиру не сможет, если только не резать ему дверь автогеном.

Мой фотоэлемент читал и большой палец правой руки. На случай, если вдруг я один из пальцев пораню. А чтобы поранить сразу оба пальца — это надо еще суметь!

Таким образом, мой дом стал моей крепостью! В квартиру могли забраться только в окно, спуститься с крыши по веревке. Но какой вор рискнет сломать себе шею?

* * *

На работе я взял десятидневный отпуск.

И принялся за установку солнечной батареи и микрочипов в черепную коробку скелета. Микрочипы я сконструировал сам, а солнечную батарею привез из Германии Гриша Сомов. Батарея призвана была снабжать энергией всю систему "жизнеобеспечения" и микрочипы. Каждый чип я продублировал запасным, на случай, если главный выйдет из строя.

Через пару дней все было готово, чтобы подключить к скелету биологический блок.

Я снова тщательно проверил на компьютере все параметры куклы. Взглянул на ее портрет, — сколько бумаги я извел, чтобы прийти к окончательному варианту! Нельзя сказать, чтобы внешность молодой женщины была красивой, но, несомненно — привлекательной и симпатичной. Как Таня. Чем-то лицо куклы, действительно, напоминало Танино, я, наверное, думал о девушке, когда рисовал. Но я не допускал мысли, чтобы кукла могла быть ее двойником.

* * *

Я заменил телефон, поставил новый, с определителем и автоответчиком. Позвонил родителям в деревню, а затем Тане, сказал всем, что уезжаю в командировку в Петербург. Потом сходил в магазин и накупил продуктов про запас. Семь дней, а может, больше, мне предстояло сидеть в квартире безвылазно и наблюдать за работой компьютера и биологического блока. Примерно столько времени требовалось, чтобы кукла обрела плоть.

Облачившись в голубую униформу и надев на голову колпак, я запустил систему.

В течении часа аппаратура легонько пощелкивала, как если бы на верхних этажах кто-то постукивал на старой пишущей машинке, а затем притихла на секунду-другую, после чего стала издавать тихий непрерывный гул. Это означало, что вся система биологического блока вместе с компьютером начала работать как единый организм.

На экране монитора я наблюдал за происходящим в соседней комнате. Там на потолке была установлена камера. С помощью пульта я мог управлять ею, наезжать близко к объекту или отъезжать от него.

Странные чувства я ощущал при виде того, как скелет постепенно начал обрастать сухожилиями и мышечной тканью — ни с чем не сравнимые ощущения первооткрывателя! Ну что с того, что меня постигнет неудача! Для альпиниста, конечно, важен конечный результат, но не менее важен ему сам процесс восхождения на вершину!

К двенадцати ночи я почувствовал сильный голод. Прошло больше девяти часов, как я неотрывно наблюдал за работой системы. Я пошел на кухню, плотно затворил за собой дверь, вскипятил чайник, выпил большую кружку растворимого кофе "Пеле", съел бутерброд с ветчиной. И закурил, вторую сигарету за весь день. Я решил временно соблюдать некоторую дисциплину, ограничить себя в куреве, а пищу на газовой плите вообще не готовить, кроме кипячения чая.

Я стоял у окна. Сигаретный дым тонким ручейком вытекал в открытую форточку, туда, где горели редкие фонари, в их желтый круг на снегу ступали сине-фиолетовые силуэты бредущих людей, и тотчас пропадали в густой, как сажа, темени. У каждого из них, мужчин, женщин — свои заветные мысли, неосуществленные мечты… А в головах молодых парней и девушек, поди — мешанина. В сердцах их — калейдоскоп необузданных страстей! И впереди — вся жизнь!

В такую снежную, холодную погоду хорошо сидеть на теплой кухне, пить горячий душистый кофе из большой керамической кружки, и думать о приятном, пока аппаратура спокойно делает свое дело.

С баночки на полке мне улыбался ослепительной улыбкой знаменитый футболист Пеле. Нормальный мужик! Кто нынче из звезд футбола мог бы приблизиться к нему по уровню мастерства? Пожалуй, один Марадона. Есть, конечно, и другие ребята, играют здорово, но чтобы встать на одну планку с великим мэтром, уж извините…

Зазвонил телефон на кухонном столе, — я его перенес сюда еще вчера. Определитель высветил номер скульптора. Я поднял трубку.

— Здорово, Андрей! — приветствовал меня Николай несколько глуховатым и замедленным голосом. Судя по всему, он был слегка пьян. — Я не потревожил твой сон?

— Все нормально, я все равно не спал, — сказал я.

— А что делаешь?

— Так, мысли разные…

— А то приходи, вместе бодрствовать будем. Я на тусовке одной был, недавно явился, и сижу, пиво пью.

— Да ты что, первый час…

— Тоже верно… Я что звоню-то…Тут подобрал я с пола штуковину одну… По-моему, деталь с твоего скелета. А?..

— Ты уверен, что со скелета? — спросил я встревожено.

— Черт ее знает… Вот она у меня в руке… Последней работой был твой заказ… Да и деталь свежая.

— Подожди! Сейчас приду!

Я проверил работу аппаратуры, взглянул на мониторы. Все, как будто, шло нормально. Я сбросил униформу, натянул спортивные шаровары, поверх майки накинул дубленку. Взял ключи и вышел. Тихо закрыл за собой дверь.

Николай жил через три дома. Я отправился быстрым шагом, почти бегом, в его мастерскую, в подвал.

Скульптор ждал меня, сидя на старом продавленном диване. Столик пред ним был заставлен бутылками пива.

— Вот, гляди! — Николай подал мне металлическую деталь, отсвечивающую золотом. Я взял ее в руки, поднес к свету. Сомнения быть не могло, это была деталь со скелета. Отполированная и полая внутри, она являлась ладьевидной костью правой стопы. Меня прошиб холодный пот. Как я мог забыть ее?! Ладьевидная кость скреплялась по соседству с медиальной, промежуточно-клиновидной, латеральной, кубовидной и большой таранной костями.

— Извини, что раньше не заметил, — улыбался виновато Николай.

— Это я раззява! — сказал я, бросаясь к выходу.

Придя к себе, я припал к экрану монитора, тщательно обследовал правую стопу. Ладьевидная кость была на месте, аккуратно скрепленная с другими костями. И левая стопа тоже была в порядке. Если бы на них отсутствовала ладьевидная кость, то зазор бы четко проглядывался. Тогда откуда взялась эта лишняя деталь?.. Ну и дела! Прямо как в том мультфильме, где Незнайка собирал сломанный будильник, и при этом у него лишними оставались несколько болтиков.

Деталь, которую нашел Николай, была ладьевидной костью правой стопы и никакой больше. Просто скульптор по ошибке сделал лишнюю. Верно?! Мой немой вопрос повис в воздухе.

Я пошел на кухню и выкурил сигарету.

Вернулся к пульту, снова обследовал стопы. Все кости на них сидели на своих местах. Ну и ну! Николай заставил меня порядком поволноваться. Хорошо, что так все обернулось. Было бы гораздо хуже, если бы на стопе скелета, действительно, отсутствовала ладьевидная кость. Поставить ее на место, когда вся система запущена, было бы крайне сложно.

Скелет напоминал остов строящегося корабля, — строители поставили на песке каркас, и ушли на перекур. Они вскоре появились и продолжили работу. И вот, постепенно, мы видим уже некоторые очертания судна, корму, нос, мачту… Мышечная масса сантиметр за сантиметром покрывала блестящие кости скелета… сухожилия обволакивали позвонки и соединения крупных костей…

Утром я заварил кофе и съел бутерброд с сыром. Мне было не привыкать к такому режиму, когда ночь проводил без сна, раньше приходилось и по двое суток не спать. Я взял книгу и стал читать. Старый потрепанный роман, с пожелтевшими страницами "Спартак" Джованьоли 1942 года издания. Я его часто перечитывал. В книжном шкафу стоял и другой "Спартак", нового выпуска в красивом переплете. Но мне нравился этот, с его пожелтевших страниц веяло духом времени. Когда его печатали, шла вторая мировая война. Эта книга была старше моего отца на восемь лет. Я вчитывался в строки, в пальцах моих, перелистывающих страницы, застревала история, — история наборщиц типографии: вот они возвращаются домой со смены поздно вечером, готовят нехитрую еду на керосинке, штопают обноски детям и укладывают их спать, чтобы наутро вновь спешить на работу… И история рабов-гладиаторов, отстаивающих свою свободу, бросившим вызов римским легионам.

Я видел старый американский фильм о Спартаке, где главного героя играл Кёрк Дуглас. Единственный фильм с его участием, нигде больше я этого актера не встречал. Зато я просмотрел кучу фильмов с участием сына Кёрка Дугласа — Майкла. А еще мне нравился старый фильм "Человек — амфибия", снятый еще в советские времена. Там присутствовал дух романтики.

Прочитав страниц сорок, я вернулся в комнату и проверил работу аппаратуры, компьютера, систему биологического блока, температуру химического раствора в муфельной печи.

Потом я прилег на диван. И тотчас уснул.

* * *

Прошло пять дней.

За это время мне никто больше не звонил. Телефон молчал на столе кухни как рыба. Только по мобильному раз звонила мать, беспокоилась, не голодаю ли я в своей командировке? Я ответил, что все нормально, ем три раза в день, живу на Невском проспекте в уютном номере гостиницы. Наврал, и глазом не моргнул. Зачем человек обманывает, спрашивал я себя. Может быть, для того, чтобы не создавать лишних проблем. Это понятно. Но все-таки зачем? Наверное, каждый человек в душе презирает вранье, а все равно прибегает к его помощи. Но от этого земля не перестает вращаться. Просто многие привыкают к вранью, потому что оно не имеет ни запаха, ни цвета. Хотя, крупное вранье, от которого страдают люди, имеет черный цвет. Но это — ложь.

Маэстро Пеле подмигнул мне с этикетки, — мол, все будет о`кей.

Я пил кофе и размышлял о бразильском футболе. Думал, например, о том, в чем заключался феномен, что в этой стране из года в год появлялись очень талантливые игроки? Воздух ли там другой, особенный?

Я взял "Спартака" и открыл книгу на заложенной странице.

Часа через два я поднял голову, прислушался. Тихий размеренный гул за кухонной дверью вдруг неожиданно сменился на воробьиный щебет. Я поспешил в комнату. На экране видеомонитора лежала готовая кукла молодой женщины. Звук, похожий на птичий щебет, прекратился. И, словно далеким звонким колоколом, пробило трижды. На экране компьютера появилась надпись:

ОПЕРАЦИЯ ЗАВЕРШЕНА!

И только тут я почувствовал волнение. Легкий озноб пробежал по всему телу. Я достал из холодильника початую бутылку коньяка, налил полрюмки и выпил.

На мониторе появились следующие слова:

ТЕПЕРЬ МОЖНО УДАЛИТЬ ТРУБКУ БИОЛОГИЧЕСКОГО БЛОКА,

ПОСЛЕ ЧЕГО ОБЪЕКТУ НЕОБХОДИМА АДАПТАЦИЯ 12 ЧАСОВ.

Я надел на лицо марлевую повязку и тихонько вошел в соседнюю комнату.

Я приблизился к кукле и стал внимательно ее разглядывать. Кожный покров был везде ровный, белый, как гипс, с слегка розоватым оттенком. Волосы блестящие, темно-каштановые, не длинные, немного вьющиеся. Такие же волосы, только потоньше и нежней, маленьким островком покрывали лобок. Лицо гладкое, тонкий нос, небольшие уши, рот нормальный, губы пухлые. Большие глаза закрыты наполовину, приспущенные ресницы застыли без движения. Длинная шея, тонкие ключицы, два холмика грудей, ровный живот. От середины живота к трубке биологического блока тянулся кишкообразная пуповина. Я взял ножницы, протер их ваткой, смоченной спиртом, и отрезал пуповину. Потом вновь осмотрел куклу. И вышел из помещения, плотно закрыв дверь.

Я выключил всю систему, аппаратуру, компьютер. Оставил работающим только видеомонитор.

Теперь можно было поспать немного. И в это время на кухне зазвонил телефон. Я машинально взглянул на часы — 14:00. Определитель высветил номер Гриши Сомова. Я поднял трубку.

— Привет, старина! — пробасил мой друг. — Прикатывай! Привез я таблетки для твоей знакомой. Но я что подумал. Тут брат моей жены, Денис, знает одну старушку-кореянку, которая вылечила его от болей в желудке, он много лет страдал. Денис оставил адрес. Может, ты свою знакомую старушке-докторше покажешь? Таблетки есть таблетки, они только временно помогают. Ну, до встречи!

* * *

Я пошел в мастерскую, чтобы узнать, в каком состоянии моя машина. Она была готова, разбитую фару заменили на новую, помятый бампер выправили и покрасили.

Я поехал к Грише.

Друг жил в районе ВДНХ, недалеко от киностудии имени Горького. По дороге я купил в ларьке детский пистолет для его сынишки Вани.

Гриша с меня денег за лекарства не взял. Вместо этого сунул мне листочек с адресом.

— Старушке девяносто лет, — объяснил он. — Но выглядит она на шестьдесят. Я сам ее не видел, так Денис сказал. Врачует она каким-то своим восточным методом. Поезжайте к ней, скажете, что от Дениса, она примет.

На улице из машины я позвонил по мобильнику домой Тане. Она была дома, на занятия в институт не пошла. Я сказал, что через некоторое время, в зависимости от ситуации на дорогах, приеду к ней.

— А ты, что, уже вернулся с командировки? — спросила девушка.

— Ага, — соврал я. — Сегодня в шесть утра, поездом "Красная стрела".

— Буду ждать, — сказала Таня.

Избежать пробок мне не удалось. Я добрался до места через полтора часа.

— Ты голоден? — спросила девушка, как только вошел я к ней домой. Она была в короткой юбке и спортивной майке.

— Нет, — ответил я, хотя не помнил, обедал ли сегодня.

— Пошли, покормлю тебя блинчиками с мясом, — Таня потащила меня на кухню. К нам вошла Танина мама, Екатерина Васильевна, я поздоровался с ней и вручил ей лекарства, сказал, что друг привез из Финляндии, а еще коротко поведал о целительнице.

— Спасибо, миленький! — поблагодарила Екатерина Васильевна. — Я столько лекарств перепробовала… Уже и печень болит, и желудок… А целительница… не знаю, надо ли…

— Конечно, надо! — воскликнула Таня. — Надо верить и надеяться!

— Тогда, прямо сейчас и поедем! — предложил я. — Моя машина внизу во дворе.

— Сначала поешь, — сказала девушка. — А мы, тем временем, соберемся.

* * *

Старушка-целительница жила в поселке Малаховка.

На всякий случай, Тане и ее матери я не сказал, что той девяносто лет, еще неизвестно, как они это восприняли бы. Приедем, там видно будет, размышлял я. Таня сидела рядом со мной, а ее мама — на заднем сиденье. Из динамиков лилась музыка Эннио Морриконе. Мы с девушкой беседовали о том, о сем, легко перескакивали с одной темы на другую. Екатерина Васильевна откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза, — боль преследовала ее и тут, не оставляла ни на минуту. Матери, по словам Тани, удавалось за сутки поспать всего два-три часа.

— А ты что делал в своей командировке в Питере? — поинтересовалась Таня.

— У нас там филиал, — сказал я. — Обычная работа. Научные разработки. Изучение пакетов предложений партнеров. Конференции…

Действительно, фирма наша имела в Питере филиал, но я там пока ни разу не был.

— В общем, суета, — продолжал я. — И чтобы украсить рутину, приходится самому что-то придумывать.

— Питер тебе нравится? — спросила Таня.

— Город — да. Но климат — ужасный. У нас, в Москве намного лучше.

— Значит, не нравится? А где тебе по душе?

— В домике на берегу синего моря.

— В самом деле?!.

— Ага.

— Ты бывал на море?

— Однажды. После окончания школы мы с другом Гришей ездили в Коктебель. Дикарями. Но домик на берегу моря — образ, который привлекает меня. Морей на свете много.

— Я тоже на Черном море купалась, когда маленькая была. Помнишь, мама? — Таня обернулась к матери. — Когда в Одессу к тете Лине ездили, а?..

— Да, — ответила женщина. — Ты тогда училась в пятом классе.

Вскоре наш автомобиль въехал в поселок.

Спрашивая прохожих, мы нашли нужную улицу. Дом целительницы был бревенчатый, двухэтажный, стоял в глубине двора в окружении стройных берез. Мы вошли в калитку и ступили на дорожку среди сугробов, ведущую к крыльцу. Подала голос дворняжка, вылезла из будки, посмотрела на нас изучающим взглядом. Дверь на крыльце отворилась, показалась небольшого росточка, сухонькая женщина. В серой рубашке и шерстяной коричневой юбке.

— Проходите! — пригласила хозяйка.

— А Ене Черсуевна дома? — спросил я. — Мы от Дениса.

— Проходите, проходите, — повторила женщина. — Я Ене Черсуевна. — Она пропустила нас вперед и закрыла за собой дверь. — Заходите и раздевайтесь, у меня тепло.

Мы оказались в гостиной, которая была совмещена с кухней. Я помог Екатерине Васильевне и Тане снять пальто. Потом мы надели тапочки и вслед за хозяйкой поднялись на второй этаж. Там были три комнаты, две спальни, третья — кабинет. В кабинете стояла кушетка, застеленная цветастой простыней, стоял столик у окна, рядом — деревянная скамья. Висели на стене летний пейзаж, написанный маслом, два плаката с атласом обнаженного человека, — вид спереди и вид сзади, — со множеством стрелок и обозначений на иероглифах.

— Прошу сюда, — доктор усадила Екатерину Васильевну за столик у окна, сама уселась напротив. А мы с Таней расположились на скамье.

— Дай руку, — попросила Ене Черсуевна, и, взяв руку гостьи, стала слушать пульс. С минуты две послушав, она взяла другую руку Екатерины Васильевны.

Я смотрел на хозяйку дома, мне не верилось, что ей девяносто, от силы ей можно было дать шестьдесят, максимум — шестьдесят пять. Хрупкая, похожая на девочку-подростка, с белой и гладкой кожей лица, с внимательными большим глазами и белыми ровными зубами. Может быть, ее зубы были вставные. Как-никак человеку — девяносто!

— У тебя болезнь холода, — сказала целительница, закончив слушать пульс. — Ты сильно застудились, еще девчонкой.

— Верно, — кивнула головою Екатерина Васильевна. — В деревне у родителей я провалилась по грудь в прорубь… Тринадцать лет тогда мне было… А что значит — болезнь холода?

— С тех пор холод сидит в тебе, — продолжала старушка Ене. — Он нарушил в организме Инь и Ян энергии. Он ходил внутри тебя и выбрал себе место в груди. Как дикий зверь в лесу находит нору. Вот у тебя и болит.

— Да, в груди, — сказала утвердительно и с удивлением Екатерина Васильевна. — Но откуда вы это узнали? Я вам не говорила.

— У тебя не только грудь болит, — проговорила хозяйка. — Но и сердце, желудок, печень, почки.

— И что мне делать? — с поникшим голосом спросила Екатерина Васильевна.

— Как, что? Надо лечиться. Я прижгу тебя моксой, полынной травой, семь точек. Через год прижгу на твоем теле еще пять точек. И все. Холода в организме уже не будет. — Докторша кивнула в сторону Тани: — Твоя дочь молода и поэтому пока не чувствует болезнь. Ты ее родила в двадцать четыре и передала ей часть своего холода. Я ей прижгу три точки. И достаточно. Больше не понадобится. — Она помолчала несколько секунд, спросила. — Вы готовы к лечению?

Мать и дочь переглянулись. В глазах их стояла растерянность.

— Да, мы готовы, — проговорила Таня. — А это… не больно?

— Боль устраняет боль, — сказала старушка. — Ну, а молодой человек вполне здоров, — она взглянула на меня. — Только к пятидесяти тебе надо остерегаться развития простатита… Впрочем, простатит бывает у каждого второго мужчины.

— Пойду вниз, — сказал я, вставая со скамьи. — Там подожду.

— Включи телевизор, — предложила Ене Черсуевна. — Можешь вскипятить чай. Чувствуй себя как дома. Скоро придет моя внучка Люся.

Я спустился в гостиную, посидел некоторое время на диване. Потом надел шапку и вышел на крыльцо. Весь двор утопал в снегу.

Я подошел к собаке, потрепал ее по загривку, взял деревянную лопату, прислоненную к сараю, и принялся расчищать двор. Убрал снег впереди дома, вокруг сарая, расширил дорожку на метра три до самого забора, и на улице пораскидал, где стояла моя машина. Потом вернулся, огляделся — где бы еще убрать. И в это время появилась внучка хозяйки, Люся, примерно моего возраста, с пакетами продуктов на руках.

— Ого! Да вы весь двор почистили! — улыбалась женщина. — Здравствуйте!

— Здравствуйте! — приветствовал я ее. — Вот, решил размяться.

— Заходите же в дом, вы вспотели! Простудитесь еще!

— Ладно.

Войдя в помещение, я уловил запах дыма паленной травы, идущий из кабинета, терпкий и приятный.

Люся поставила на газ чайник, сходила наверх, затем сказала мне, что бабушка закончила прижигать женщину и теперь взялась за ее дочь.

— После лечения надо полежать, — сказала Люся. — А мы пока с вами чай попьем.

Она накрыла стол, поставила варенье, печенье, конфеты.

— Вы тоже лечите, как бабушка? — спросил я.

— Да, — ответила Люся. — Но вначале у меня не было никакого интереса. Я окончила экономический факультет МГУ. У бабушки четверо детей — два сына и две дочери. Никто не пошел по ее стопам, и внуки и правнуки тоже. Бабушка очень огорчалась, говорила, что ее знания и навыки умрут вместе с ней. И тогда я решила попробовать. Постепенно стала вникать, и — понравилось. Уже три года учусь у бабушки.

— Неужели ей девяносто?

— Почти. Восемьдесят восемь. А знаете, где она родилась? В Америке. В Нью-Йорке.

— Да? А как она в России оказалась?

— Долгая история. Бабушка Ене окончила в Америке школу Восточной медицины. Руководство школы, в знак поощрения, отправило десять лучших учеников на экскурсию в Европу, в числе их оказалась и бабушка. Их группа прибыла на корабле сначала в Англию, потом продолжила путешествие по городам Европы. Ученики намеревались пересечь Советский Союз, добраться до Токио, после чего вернуться домой в Америку. Когда они прибыли в Москву, их арестовали чекисты из НКВД. На дворе был 35-й год. Бабушке Ене тогда исполнилось 21.

На диване зазвонил мобильный телефон Люси. Она поговорила с кем-то, вероятно, с пациентом, потом вернулась к столу.

— Что было дальше? — спросил я.

— С бабушкой и ее друзьями? Их обвинили в шпионаже и бросили в лагерь. Каждого в отдельный. И никогда больше она их не видела. Ене отправили на шахту в Приморье. Там она лечила сокамерников, а однажды вылечила молодого русского лейтенанта, который страдал язвой желудка. Лейтенант тот решил спасти юную девушку и устроил ей вольное поселение. Они полюбили друг друга. Потом Ене приютила одна корейская семья рыбака во Владивостоке. Лейтенант приезжал туда навещать ее. Но вскоре его перевели в Магадан, и там он погиб от рук уголовников. Ене ждала от него ребенка. Позже старший сын рыбака сказал ей, что она ему нравится, и он хотел бы на ней жениться, а ее ребенка — усыновить. Она согласилась. А потом была депортация. Сталин всех корейцев Приморья выселил в Среднюю Азию. Ене с мужем и грудным ребенком попали в казахский город Джамбул. Там родились у них еще сын и две дочери. Младшенькая стала моей мамой. Вот и все. Вы лучше бабушку попросите, она вам подробней расскажет. У нее прекрасная память.

— Неужели никто больше из ее друзей не уцелел?

— Бабушка склонна думать, что никто. Она отправляла запросы, но никакого ответа.

— А в Америку она ездила?

— Да. В 97-м. Дети собрали деньги и она с дочерью, моей мамой, летала в Нью-Йорк. Но это уже был не тот город, который она оставила много лет назад. Там все изменилось. И школы той уже не существовало, все, кто там учился, разъехались по миру. Из своих родственников бабушка разыскала брата и племянников. А родители ее, конечно, давно умерли. Таким образом, погостив на родине две недели, она вернулась назад.

На лестнице показались старушка и Таня. Девушка спускалась осторожно, держась за живот.

— Что, болит? — спросил я ее.

— Терпимо, — качнула головой Таня.

— Ехать в машине она может, — сказала Ене Черсуевна. — А вот маме лучше остаться здесь до завтра. У нас места много, не беспокойтесь.

Я поднялся наверх, чтобы попрощаться с Екатериной Васильевной, она лежала на диване в спальне, укрывшись одеялом. Лицо ее было красное, будто долго сидела на солнцепеке.

— Ну, как вы? — как можно бодрым голосом спросил я. — Выдержали экзекуцию?

— Выдержала, дорогой, — сказала Екатерина Васильевна. — Знаешь, Андрюша, что я чувствую… Боли в груди нету, только больно там, где прижгли. Ене Черсуевна сказала, что через пять часов и прижженные места не будут болеть.

— Вот и прекрасно! — сказал я. — Завтра я за вами приеду!

— Спасибо, миленький!

Таня тоже выпила чашку чая, и мы засобирались. Я посадил девушку в машину, включил двигатель. И тут вспомнив, вернулся в дом, спросил старушку об оплате за лечение. Я намеревался заплатить.

— Деньги я беру, иначе лечение не пойдет впрок, — сказала Ене Черсуевна. — Но ты сегодня убрал снег во дворе. Пусть это и будет платой.

— Но я чистил в свое удовольствие! — возразил я.

— Не спорь с бабушкой, — улыбалась Люся. — Это бесполезно. Поезжайте и ни о чем не беспокойтесь.

* * *

Обратной дорогой Таня шутила, рассказывала разные истории, короче, вела себя так, будто ей совершенно не больно.

— Смешная она, докторша, — сказала потом девушка. — Смешная и добрая. Она объяснила нам с мамой, что означает ее имя по-корейски. Оно состоит из двух значений. Е — означает — Да. Не — тоже означает — Да. По-нашему выходит — Да-да. Представляешь?

— Ага, — кивнул я. — Но, вероятно, ее имя содержит и другой смысл. Кто же будет называть своего ребенка таким несуразным именем?

— И, правда…

— А ты знаешь, сколько ей лет?

— Кому? Ене Черсуевне?

— Девяносто.

— Ну, да, — не поверила Таня. — Шутишь?

— Совсем нет. Люся, внучка ее сказала.

— Неужели?!.

— Древняя старушка. Жизнь тяжелую прожила, в лагере сидела.

— Не могу поверить.

— А может, тебе не надо было жечься? У тебя ведь ничего не болит.

— Когда она посмотрела на меня, я сразу будто окунулась в ее глаза. Я поверила ей тотчас… Я молода и здорова. Но порой в меня вселяется какая-то непонятная тревога, я не могу долго уснуть. Внутри меня, где-то в глубине что-то нарастает, наматывается в жгучий клубок… Старушка все верно сказала…

* * *

Дома Таня разделась, показала мне три черных пятна на теле, которые оставила горящая мокса, величиной с десятикопеечную монету, — два на животе и одно на спине, у левой лопатки.

— Рубцы будут, — сказала девушка. — Но это пустяки. — Она прижалась ко мне, обвила мою шею руками. — Ты останешься? Папа еще в рейсе, мы одни будем.

— Но тебе же больно, — я погладил ее по спине. — И после прижигания разве можно?

— Я сейчас позвоню Люсе и спрошу, — Таня выпустила меня, подошла к телефону.

— Ты, что, так и спросишь? — удивился я.

— Конечно. Мы же женщины. Заодно с мамой поговорю, узнаю, как она чувствует.

Девушка отыскала в сумочке листочек с записанным номером телефона Люси и подняла трубку. Она разговаривала минуты три. Потом сообщила мне:

— Всё о`кей! Мама поужинала и сейчас спит. Я не стала ее будить. Надо же, ей всегда только к утру удавалось уснуть…

— Значит, лечение дает о себе знать, — сказал я.

Таня надела халат, затянула на талии пояс.

— Я сейчас сварганю ужин.

— Мне домой надо съездить, — сказал я. — Кое-что нужно сделать. И приеду.

— Точно, приедешь?

— Точно.

* * *

Из-за пробок я доехал к себе в десятом часу. Припарковал машину во дворе. Поднялся. Открыв дверь, я заметил, что в комнате горит свет. Возможно, утром я забыл выключить. Повесив на вешалку куртку, я зашел в гостиную. И обомлел. Моя кукла сидела на диване, положив руки на колени, без движения, уставившись пред собой неподвижными, округлыми глазами. Я опомнился не сразу. Первое, что пришло мне в голову — Бык! Бык заходил опять! Я даже представил, как он здесь хозяйничал в мое отсутствие. В нем, конечно, взыграло любопытство, когда он обнаружил в соседней комнате куклу женщины. Он, наверняка подумал следующее: " Э-э, да у этого парня проблемы на сексуальной почве!" А уходя, Бык перенес куклу в гостиную и усадил на диван.

Я тщательно проверил входную дверь — никаких следов взлома. И в комнатах все предметы были на своих местах.

"Постой-ка! — осенило меня. — Так кукла сама и встала!"

Сегодня день выдался солнечный, лучи проникли в окно и зарядили батареи в голове куклы! Но, вероятно, батареи зарядились не достаточно хорошо, поэтому в чипе заработал только отсек, отвечающий за двигательные функции.

Я переоделся в униформу и тщательно вымыл руки с мылом, затем протер их еще ваткой, смоченной спиртом. И принялся рассматривать куклу, со всех сторон, наклоняясь, садясь на колени, отходя подальше назад, и приближаясь. Явно бросалось в глаза, что тело куклы, за мое отсутствие, порозовело, оно уже не было таким белым, как гипс. Местами кожа лоснилась. Я дотронулся плеча куклы, — и ощутил тепло. Я взял градусник, вложил термометр под мышку кукле, — так подержал минут пять. Градусник показывал температуру — 36, 6.

"Кукла куклой, а не подобает сидеть ей в голом виде перед мужиком, — подумалось мне. — Но поскольку я не позаботился о ее гардеробе заранее, придется надеть на нее свои вещи".

Я достал из шкафа чистые плавки, рубашку и летние спортивные шаровары. Все это надел на куклу. Когда я застегивал на груди ее пуговицы рубашки, большие сине-зеленые глаза куклы медленно и осмысленно подняли свой взор на меня. И в это время на кухне зазвонил телефон. Это была Таня.

— Ты дома? — спросила девушка.

— Только что зашел, — ответил я. — Пробки на дорогах были.

— У нас с тобой будет поздний, замечательный ужин.

— Знаешь, Таня, боюсь, что сегодня…

— Что, не приедешь?

— Срочную работу на завтра надо сделать…

— Ну, вот… Я такой пирог испекла…

— Не обижайся.

— Я не обижаюсь… Завтра увидимся?

— Конечно. Надо же за Екатериной Васильевной ехать.

— Ну, пока!

— Спокойной ночи!

— Погоди, Андрюш!

— Да, Таня!

— Если захочу еще позвонить, не помешаю?

— Да, конечно. Я допоздна буду работать.

— Ну, пока!

— Пока!

Положив трубку, я достал из холодильника бутылку минеральной воды, налил полный стакан и выпил. Утолив жажду, вернулся к кукле. Сомнений быть не могло — кукла тоже потихоньку изучала меня. Она водила сине-зелеными глазами вслед за моими передвижениями, при этом глазные яблоки медленно двигались, блестя белками. Я вооружился увеличительным стеклом и близко подносил его к лицу куклы, рассматривал нос, рот, глаза, уши, шею, присел на корточки — посмотрел на кисти рук, потом на четвереньках изучил стопы. Ногти на ногах и руках были потемней, чем кожа. Затем я взял зеркальце и поднес к носу куклы, — поверхность зеркальца слегка запотела.

— Хочу кофе, — сказала кукла.

— А?!. - от неожиданности я чуть не выронил из руки зеркальце.

— Кофе… — повторила кукла, медленно двигая губами.

Я стоял как истукан, потом, еле двигая ногами, — они вдруг одеревенели, — побрел на кухню. Уселся на табурет, стал размышлять. Итак, кукла пожелала выпить кофе. Что это значит? Это значит, что интеллект, заложенный в программе, заработал. Кукла сказала о кофе машинально, в соответствии с папкой информации, хранящейся в чипе. Объем знаний предполагал тот уровень, который получал выпускник средней школы. Сюда входили как прикладные науки, так и гуманитарные. Я заложил в голову куклы сведения об окружающем мире. О неандертальцах и кроманьонцах, как вторые в битве за место под солнцем, истребили первых. О гладиаторах. Об Иисусе Христе. О зарождении Олимпийских игр. Об архитектуре городов. О нациях и народностях, населяющих землю, о мировых столицах, морях, реках, океанах, степях, горах, пустынях. О войнах. О различии полов. О животных и птицах. О космосе. О спорте. О футболисте Пеле. О балерине Майе Плисецкой. О кинофильмах "Мост Ватерлоо" и "Осенний марафон". О джазе, Луи Армстронге, музыкантах "Битлз". Короче говоря, всего помаленьку. Все то, о чем должна знать молодая девушка, достигшая двадцати-двадцати двух лет.

Биологическая система обеспечила куклу не только мышечной тканью, сухожилием и кожным покровом, но и снабдила ее всеми внутренними органами, присущими человеку. Но энергию кукле, в отличие от человека, давала не пища, а солнечная батарея, встроенная в черепную коробку. Следовательно, обмена веществ, как таковой, в кукле происходить не должно. И кровь в ее жилах не бегала. Единственное, что она потребляла — была вода. Ей необходимо было пить воду два литра в сутки, чтобы из организма выводились вредные вещества. Надо ли, в таком случае, пить ей кофе? Способна ли кукла осязать, ощущать запах и вкус кофе? Или она сказала это невпопад, под воздействием импульсов, идущих от микрочипов?

И тут только я заметил на столе лишнюю чашку, белую фарфоровую, с синими цветочками васильков по бокам. Этой чашкой я почти не пользовался, предпочитая пить только из кружки. На дне чашечки оставался коричневый налет. Значит, все-таки, кто-то в квартире был! Я потрогал чайник на плите — теплый. Примерно час-полтора назад непрошенный гость пил на моей кухне кофе.

Мои размышления прервал телефонный звонок.

Автоответчик высветил неизвестный номер. Я поднял трубку.

— Вечер добрый! Не спишь? — в мужском голосе я узнал Быка.

— Нет, — ответил я.

— Что за девицу ты привел к себе?

— Послушайте, вы что себе позволяете?! Что за наглость! Опять полезли в мою квартиру! Если вы не оставите меня в покое…

— Постой, постой! — перебил меня Бык. — Никто к тебе не входил, клянусь! Я просто позвонил час назад. Хотел поинтересоваться, как у тебя идут дела… Трубку взяла девушка, но я ничего не понял, речь у нее довольно странная… Будто иностранка. Но если я тебе помешал, то извини… Звякну в конце недели. Пока!

Я положил трубку. В самом деле, Бык не мог войти в дом, ему пришлось бы для этого применить электросварку или автоген. Значит, все таки — кукла! Но как она зажгла газ? Как налила кипяток в чашку, а в чашку положила растворимый порошок кофе? И если она все это сама проделала, то с таким же успехом могла открыть дверь и выйти на улицу.

Я долил воды в чайник, поставил на газ.

Вновь зазвонил телефон.

— Привет! — в трубке пробасил слегка пьяный голос скульптора Николая.

— Привет! — ответил я.

— Как дела?

— Так, трудный день…

— А я расслабился. У приятельницы-художницы вернисаж был. Фуршет, то да се, потом всей компанией ко мне приехали… Только недавно разошлись. Да, Андрюха, вспомнил я про ту лишнюю деталь со скелета. Как же она называлась…

— Ладьевидная кость правой стопы, — подсказал я.

— Во, точно… Я ж тебе бракованную дал…

— Как — бракованную?!

— Не то, чтобы совсем бракованную, но с малым дефектом. Там в одном месте стенка тонкая и на ней дырочка с игольное ушко. Я потом отлил другую, нормальную. А заменить не успел. Вот почему деталь оказалась лишняя… Извини, старик. Голова моя иногда не в ту степь уходит… Забываю напрочь. Это у меня с детства…

Я молчал.

— Пошли мы с ребятами на речку, — продолжал Николай, — и там я с обрыва упал. Ну, ты уже отдал скелет заказчикам?

— Отдал.

— Что, расстроился?

— А ты как думаешь?

— Да там изъян небольшой. Они даже не заметят. Никакого ущерба!

— Хорошо бы…

— Ты эту деталь сохрани. Вдруг надумаешь сделать еще скелет.

— Да вряд ли.

— Может, зайдешь? Тут пива много осталось.

— Я пиво ночью не пью. До свиданья!

— Ну, привет!..

Я положил трубку. Достал с полки, где стояли баночки с солью, перцем, семенами петрушки, — металлическую деталь, ладьевидную кость, оглядел ее снова. Она блестела точно золотая, гладкая, сделанная безупречно. Значит, в стопе куклы сидела бракованная кость. Я поставил деталь на место. И поспешил к кукле.

Она сидела в той же неподвижной позе, с прямой спиной и смотрела на меня. Глаза ее, широко раскрытые, выражали нечто похожее на испуг.

Я взял ее за руку, сказал:

— Ну, что ж, значит, хочешь кофе? Идем…

Кукла повиновалась, тихонько встала и пошла. Я завел ее на кухню, усадил на табурет.

— Это телефон, — сказал я, показывая на телефонный аппарат.

— Телефон, — произнесла кукла.

— С кем ты говорила?

— Мужчина…

— Что он сказал?

— Сказал — Андрей. Я сказала — Андрей скоро будет. А вы кто? — сказал мужчина. Я сказала — Эолли.

— Ты сказала, что тебя зовут Эолли?

— Сказала так.

— Что потом? Что еще говорил мужчина?

— Сказал — До свиданья!

— И все? Он не спрашивал, откуда ты?

— Он сказал — До свиданья!

— Гм… Хорошо… — Я не сводил глаз с куклы, еще не совсем осознавая, что мой эксперимент удался на все сто процентов.

— Я открыла глаза в восемь часов, — сообщила кукла Эолли, повинуясь, должно быть, внутренним импульсам.

— Ты посмотрела на часы? — спросил я.

— Так мне сказали… — кукла дотронулась рукой своего лба. — Здесь.

— И ты встала?

— Я лежала еще тридцать минут.

— Так… после чего, ты вышла в гостиную?

— Я хотела кофе. — Кукла взяла чашечку, пододвинула ближе к себе. — А это не кофе…

Я вспомнил, что кофе у меня кончился, и утром я пил какао. Вот, она, баночка, стояла на полке. Я взял банку и показал Эолли.

— Ты это насыпала?

— Да.

— Но это не кофе, а какао. Ты пила какао?

— Нет. Вылила туда, — кукла показала на раковину.

— Тебе не понравилось какао?

— Нет…

— Кофе кончился, — сказал я. — Но я могу пойти и купить.

Чайник закипел, и я выключил газ.

— Купить можно? — спросила Эолли.

— Конечно. Тут за углом ларек до утра работает. Но только ты тут ничего не трогай и телефон не поднимай. Хорошо? Сиди и жди.

* * *

Мы с куклой Эолли пили на кухне кофе.

Она из чашечки, а я — из кружки. "Никогда в жизни мне не приходилось пить кофе в компании куклы, — размышлял я. — А теперь пью. И беседую с ней на разные темы…"

Но можно ли было кукле пить кофе, я совершенно не знал. И не скажется ли напиток на функциональном состоянии куклы, не произойдет ли в ней какой-нибудь нежелательной реакции? Но ничего не поделаешь, — кукла пожелала кофе, и пила его маленькими глотками. Как человек.

По лицу куклы было не понять, нравится ей кофе или нет.

— Мужчина плохой или хороший? — неожиданно спросила кукла, глядя мне в лицо.

— Какой мужчина? — спросил я.

— Он звонил, который…

— Николай хороший, правда, немного не в себе… Художники все такие. А другой… Пока не знаю, я с ним недавно познакомился. Скажи мне, а как ты узнала мое имя?

— Твое имя?

— Ну, да. Что меня зовут Андрей.

— Каждая жена знает имя мужа.

— ?!

Потеряв дар речи, я уставился на Эолли.

— Как ты сказала? Я твой муж?

— Муж.

Провалиться мне на месте, но такую программу я в нее не закладывал!.. Каждую информацию в чипе я проверял много раз на компьютере, а мой компьютер имел надежную защиту от вирусов. И кому в голову пришла бы такая мысль — сделать женой куклу!

Надо разобраться. По человеческой мерке и по внешнему виду кукле — двадцать — двадцать два. Я упустил из виду ее биографию и не внес данные. В самом деле, какая биография могла быть у куклы?! Ее прошлое — чистый лист бумаги. А настоящее — день сегодняшний, 2 февраля 2000 года, 8 часов вечера. Дата рождения, так сказать. И как-то надо было выходить из этого положения. Объяснить кукле, каким образом она оказалась здесь. Но тут меня осенило — а что, если она решила исправить мою ошибку и сама позаботилась о собственной биографии? Ведь она назвала свое имя — Эолли.

— Расскажи мне о себе, — попросил я осторожно куклу.

— Уже рассказывала, — ответила она.

— Да?.. Гм…

Эолли отпила из чашки, молча взглянула на меня и молвила:

— Там очень жестко спать… Зачем ты уложил меня на стекло?

Речь куклы была теперь более связной. Но я замешкался от такого ее вопроса. Эолли, не дожидаясь ответа, спросила следующее:

— Если я тебе не нравлюсь, зачем женился?

— ?!

— Ты меня, сироту, просто пожалел?

— ?!

— Ты меня стыдишься… Тогда почему унес мою одежду? Я бы оделась и ушла.

— ?!

— Не держи меня здесь, как в тюрьме. Я свободный человек.

Я уставился на куклу, широко раскрыв глаза.

— Ты принесешь мне завтра одежду? — спросила Эолли, помолчав некоторое время.

Мне ничего не оставалось, как кивнуть головой. Я понял, что у куклы Эолли была собственная история, которую кроме нее самой никто не знал. И чтобы услышать ее, мне следовало набраться терпения, главное — забыть, что предо мной кукла, которую я сделал собственными руками. А воспринимать Эолли как живое человеческое существо.

— Только ты никуда не уходи, ладно? — попросил я.

— Значит, я тебе нужна? — спросила Эолли, подняв на меня большие зеленые, с оттенком синевы, глаза, которые словно отражали бездонное небо.

"Боже мой, — подумал я, — ведь в них можно утонуть!"

— Конечно, нужна. Разве ты сомневалась?

— Тогда… не поцелуешь меня?

— ?!

Я поднялся, обошел стол, склонился и поцеловал Эолли в щеку. Щека у нее была горячая, как если бы при температуре. Уж не заболела ли она? Не простудилась ли, когда лежала раздетая на холодном стекле? Но это же кукла, не человек!..

— Я вся горю, — сказала Эолли. — Не обращай внимания. Скоро пройдет.

— Это, наверное, от кофе.

— Я хотела тебе чего-нибудь приготовить, но в холодильнике ни мяса, ни полуфабрикатов.

— Ты хотела сварить еду? — спросил я.

— Да, — ответила кукла. — Жена должна готовить мужу еду.

— Гм… А ты сама хочешь есть?

— Нет. Мне достаточно чашки кофе. Я и раньше мало ела. А вот тебе необходимо хорошо питаться.

— Не беспокойся…

— Жена должна беспокоиться о муже. А когда в холодильнике нет продуктов — это плохо. Муж останется голодным.

— Завтра пойду и куплю много еды.

— Вместе сходим. Ты напутаешь и возьмешь не то, что надо.

— ?!

В это время опять зазвонил телефон. Просто ночь телефонных звонков, подумал я. Хоть отключай аппарат.

Это была Таня.

— Привет! Не спишь еще?

— Нет, какой сон…

— Смотри, не перетрудись, а то завтра голова тяжелая будет.

— Да, пожалуй, пора закругляться.

— Ты ужинал?

— Да.

— Что ел?

— Гм… всякое побросал в рот… кофе пил… бутерброд.

"Чего это женщины беспокоятся о моем желудке?" — подумал я.

— Кофе много пить вредно, — сказала Таня. — От этого болезнь Паркинсона может развиться.

— Что, что?

— Ну, голова будет трястись, как у боксера Мохаммеда Али.

— Так у него же не от кофе. Он слишком много боксировал на ринге. И это не прошло бесследно.

— Может, я чего-то напутала. Но факт — пить много кофе нельзя.

— Хорошо, учту.

— Что будешь делать?

— Сейчас приму душ и лягу спать.

— А я немного почитаю. Угадай, какая книга?

— Гм, не знаю. Наверное, женский роман какой-нибудь.

— Вот и нет. Вообще не бывают ни женских романов, ни мужских. Есть хорошая книга и есть плохая. А читаю я мемуары Ирины Одоевцевой "На берегах Невы". Жила в Питере одна замечательная поэтесса. Она пишет о своих молодых годах в начале прошлого века. Потом она эмигрировала во Францию.

— Понятно.

— Представь себе такую картину: голод, холод, разруха; молодая девушка бредет по ночному Питеру, где шастают грабители и насильники, она идет в другой конец города только для того, чтобы послушать стихи. Это какой надо быть одухотворенной и сильной натурой!

— Вот же…

— Если хочешь, дам потом почитать.

— Ладно.

— Ну, до завтра?

— Ага.

— Спокойной ночи!

— Спокойной ночи!

Я положил трубку. Эолли на кухне не было. Она сидела в комнате на диване и смотрела пред собой.

— Ты что ушла? — спросил я.

— Слушать чужой разговор неприлично, — молвила Эолли.

— Это знакомая девушка, Таня.

— Таня… Она красивая?

— Красивой ее, пожалуй, назвать нельзя… но симпатичная.

Мы помолчали. Часы показывали 12:45. Пора было укладываться спать.

Я зашел в соседнюю комнату, чтобы приготовить Эолли постель. Убрал с тахты толстое стекло, поставил к стене за шкафом. Кинул на тахту матрас, застлал простыней. Надел на подушку чистую наволочку, и чистый пододеяльник — на верблюжье одеяло. Затем я вынес кое-какую аппаратуру на балкон, чтобы тут не мешала. И видеокамеру снял с потолка.

— Пойду, приму душ, — сказала мне Эолли.

— Хорошо, — согласился я, вспомнив, что она включала и выключала газ. Значит, вполне справится и с кранами в душевой кабинке.

Я повесил на вешалку в ванной свежее полотенце и мой махровый халат, стиранный на прошлой неделе. Потом я разложил диван и постелил себе.

Из ванной доносился шум воды. Вскоре Эолли вышла в халате и с полотенцем на плече. С мокрых волос капала вода. Я взял у нее полотенце и помог посушить волосы. Потом хотел было включить фен, чтобы дополнительно посушить, но спохватился и убрал аппарат в шкаф. Ведь волосы от фена наэлектризовывались, а это могло повредить микрочипы в голове.

Я достал в шкафу смену белья и направился, в свою очередь, в ванную.

— Мы ждем гостя? — спросила Эолли.

— Что? — удивился я. — Какого гостя?

— Для чего ты постелил там? — Она показала рукой в открытую дверь спальни.

— А, это… Это для тебя.

— А разве муж и жена должны спать отдельно?

— ?!

— Ты устал и хочешь спать один?

— Верно… Сегодня день был тяжелый…

— Хорошо, — кивнула Эолли. — Иди, купайся.

* * *

Я долго не мог уснуть. Разные мысли одолевали меня: слишком много событий случилось за день.

Но вскоре, сквозь вязкую полудрему, я ощутил прикосновение легкой и теплой ладони на лбу, тотчас тяжесть в голове отступила, и я провалился в сон.

Утром меня разбудили вкусные запахи кофе и жареной яичницы. На часах было 7:30.

Эолли в банном халате возилась на кухне. Мне вдруг почудилось, что эту картину я уже видел много раз: молодая женщина хлопочет на моей кухне, напевая себе что-то под нос. Приятная, волнующая картина. Что бы это значило?

— Доброе утро! — светло улыбалась Эолли, оборачиваясь ко мне. — Я приготовила тебе оладьи и пожарила яичницу.

— В самом деле?!. - только и проговорил я удивленно.

Потом, когда, умывшись, я сел за стол, Эолли спросила:

— А правда, что путь к сердцу мужчины лежит через вкусную еду?

— Так говорят, — кивнул я. — Но это устарелое мнение… А ты почему не ешь?

— Не хочется. Только пить тянет.

Эолли пила воду небольшими глотками и смотрела, как я ем.

— Очень вкусные оладьи, — похвалил я. — И яичница — в самый раз!

— Спасибо!

— Где ты научилась готовить?

— У мамы.

Спину Эолли держала прямо, как и вчера. Но в облике ее содержалось нечто новое — взамен статичности появилась мягкость. Движения ее были живые.

— Мне снился сон, — сказала Эолли.

— Да?.. Какой?

— Море. Большое синее море.

— Гм… Это хорошо. Моя мама сказала, что если человек во сне летает или ему снится море, значит, он растет.

— Мы с тобой сидели на камнях и смотрели на волны.

— А чайки были?

— Чайки… Белые птицы?

— Да. Они кричат громко, а еще падают с высоты в море, чтобы схватить рыбу.

— А зачем им рыба?

— Это их пища.

— А кофе они пьют?

— Нет, круглый год они едят только одну рыбу и ничего больше. А кофе только человек пьет.

— Мы скоро туда поедем…

— Куда, на море? Гм… Вот лето настанет, и поедем.

— А рыбе больно?

— Рыбе?.. Когда ее хватает чайка?.. Наверное, да. Так устроен мир. Все живые существа пожирают друг друга, чтобы выжить.

— Человек тоже?

— О, да! Человек самое ненасытное животное на земле! Он уничтожает все что движется, ползает и летает.

— Тебя тоже могут убить?

— Конечно. Из пистолета или еще чем-нибудь. Кроме этого кирпич на голову может упасть или машина сбить… У человека много врагов.

— А тот мужчина, что звонил вчера — враг?

— Какой?.. А, Бык… Не знаю пока. Но то, что не друг — сто процентов.

— А зачем он звонил? Что ему надо?

— Предлагает какое-то дело.

— Ты дал согласие?

— Пока нет. Но, наверное, дам.

— Почему? Ты говорил, он не друг.

— Ну, не всегда мы работаем с теми, кто нам нравится.

— Тебе надо быть осторожным?

— Да, осторожность мне не помешает.

* * *

Прежде, чем выйти из дома, я наказал Эолли не подходить к телефону, если он будет звонить, и не открывать чужому дверь.

— Хорошо, — сказала она. — Я буду сидеть у окна, где много солнца и читать книгу. Мне нравится солнце.

Все верно, для подзарядки батарей, ей необходимо было солнце, Эолли сама ощущала в этом потребность. Но батареи в ее голове очень чутко реагировали на свет и подзаряжались даже тогда, когда солнце скрывалось за тучами.

Я убрал все, что могло попасть на глаза, могущее выдать весь секрет появления на свет Эолли. Стер в компьютере всю программу, которую создавал я за эти полтора года. Интуиция подсказывала мне, что Эолли может набрать нужный код. И выбросил я в мусорный бак толстую папку с рисунками и чертежами. Но аппаратуру, занимавшую полстены, оставил, поскольку особого подозрения у Эолли она вызвать не могла.

Из своей "Тойоты" я позвонил по сотовому телефону Тане, сказал ей, что еду в Малаховку за ее мамой.

— Ладно, — сказала девушка. — Тогда я пойду в институт и отсижу пару лекций.

Екатерина Васильевна выглядела бодрой. Глаза ее блестели здоровым жизнерадостным блеском.

— Я впервые за долгие годы хорошо поспала, — поделилась она со мной в машине. И попросила по дороге завернуть в церковь, где она хотела бы поставить свечку за благополучие докторши Ене Черсуевны.

После церкви я отвез женщину домой. Потом поехал в универмаг, чтобы купить Эолли все необходимое. Размер я знал — сорок четвертый — какой носила Таня. А обувь — тридцать шесть. Загвоздкой было нижнее бельё. Я никогда не покупал женское бельё. Сподручней было бы сделать это Тане, но как бы я ей объяснил, для кого все предназначено. Поэтому, я сделал, как говорится, морду лопатой, и прямиком направился в соответствующий отдел, и девице-продавщице бросил следующее:

— Мне нужно кое-что для молодой женщины. Стройного сложения. Рост метр шестьдесят пять, размер одежды сорок четвертый, размер бюстгальтера — второй. Трусы, ночная рубашка, бюстгальтер, майка, колготки. Цвет, фасон — на ваше усмотрение. Все по пять экземпляров.

Продавщица, не поведя бровью, записала перечень на бумажку. А спустя минут десять, выложила на прилавок весь товар, сложила его аккуратно в два больших пакета.

После чего, со спокойным сердцем, я купил все остальное: теплую куртку, свитер, пуловер, спортивный костюм, шапочку, два платья, две юбки, три сорочки, пижаму, махровый халат, теплые сапожки, летние туфли, кроссовки.

Зашел потом в супермаркет, взял булку хлеба, пакет молока, ветчину и мясо.

* * *

— Ты купил мне новую одежду?! — удивилась Эолли, когда я вошел в квартиру с кучей пакетов. — А куда дел прежнюю?

— Та устарела, — сказал я. — Сейчас в моде другая.

Как бы там ни было, а Эолли обрадовалась обновкам. Она примеряла все в спальне, затем выходила, показывала мне. Я не ошибся в размерах, все что Эолли надевала, ей подходило.

— А как ты угадал мои любимые цвета? — спросила Эолли, заглядывая мне в глаза.

— Это было нетрудно, — ответил я, — Просто я чувствовал, что тебе понравится.

— Говорят, что когда супруги долго живут вместе, они становятся похожими друг на друга. А мы разные…

— Гм…

— Но со временем я буду похожа на тебя, а ты — на меня. Правда?

— Может быть…

— Но ты хочешь, чтобы я была похожей на тебя?

— Честно говоря, нет.

— Почему?

— Каждый человек интересен своей индивидуальностью. К тому же я не очень обольщаюсь по поводу своей физиономии. В институте я мало нравился девушкам.

— А они ничего не понимают, — сказала Эолли. — Красота мужчины в большей степени сокрыта за его внешностью. Ты очень даже привлекателен.

— Спасибо…

— Я увидела в тебе то, чего другие не заметили.

— Гм… — я усадил девушку на диван. — Хотел бы я знать, чего ты во мне увидела?.. Послушай… Расскажи мне о себе, а? Все по порядку и подробно.

— Сначала я должна тебя поблагодарить за покупку, — произнесла Эолли, и потянулась ко мне, поцеловала меня в губы. Несколько продолжительней, чем было необходимо. Губы ее, теплые, пахли спелыми яблоками. Мне показалось, что эти губы я прежде уже целовал.

Эолли вновь положила руки на колени.

— Мой далекий предок по отцовской линии был поручиком Преображенского полка в Петербурге, — начала Эолли свой рассказ. — Он был молод, статен, отличался смелостью, любил шутку и ценил дружбу. Звали его Левин, Петр Степанович.

Однажды, в светлое августовское утро 1851 года, Левину принесли депешу, где ему предписывалось срочно прибыть с ротой солдат на вокзал. Когда он явился на место, то увидел на платформе поезд. Первый поезд, готовый к отправке в Москву. Тогда все это было в новинку. Любопытного люда собралось море, но смельчаков не нашлось, поэтому начальник гарнизона приказал поручику и его солдатам занять вагоны. Левин часто бывал на вокзальном депо, где встречался со своим другом-инженером, проходившем стажировку в Англии. Он знал о важности столь ответственного мероприятия, и не видел никакой опасности дальнего путешествия по проложенной железной дороге. И смело вошел в вагон. Солдаты последовали его примеру. Таким образом, Левин и его солдаты были первыми пассажирами поезда Санкт-Петербург — Москва. С тех пор поезда стали курсировать между двумя городами.

Поручик через два года женился на юной польской княжне. У них родились сын и дочь. Левин прожил 80 лет и умер в 1906 году в своем поместье под Краковым. Дочь Елена оставалась с матерью, а сын Сергей Петрович жил в Петербурге и служил военным инженером вплоть до Октябрьской революции 1917 года. В 18-ом Сергей Петрович с женой и младшим сыном Иваном уехал в Польшу. А его старший сын Дмитрий, тоже военный инженер, примкнул к Белой армии, служил у Деникина. В самый разгар Гражданской войны, в Благовещенске, он встретил юную Светлану, дочь белого офицера. У них была пламенная любовь. Через несколько месяцев отец Светланы, полковник Рощинцев, узнав, что дочь беременна, отправил молодых от греха подальше, в тихий китайский городок Харбин. Зная характер зятя, его смелость и храбрость, для которого офицерская честь была превыше всего, он послал Дмитрия под ложной миссией, с пакетом документов для некоего князя Брагина. Конечно же никакого князя Брагина в Харбине не оказалось, все было сделано для того, чтобы Дмитрий и Светлана назад не возвращались.

Китайский город Харбин был прибежищем русских эмигрантов. В 20-ом Дмитрий и Светлана с годовалым сыном Павлом на руках добрались до порта Шанхай и там сели на корабль, идущий в Америку. Они попали в Нью-Йорк. В этом городе Павел подрос и поступил в частную школу Восточной медицины, созданную одним этническим корейцем-бизнесменом. Осенью 35-го Павел оказался каким-то образом в столице Советского Союза — Москве. И тут же был арестован чекистами. Его отправили в лагерь под Мурманск. Там Павел Дмитриевич вместе с заключенными валил лес. Он отсидел четырнадцать лет и вышел на свободу в 1950 году. Ему запретили покидать пределы Мурманска вплоть до 1960 года. В Мурманске он женился на школьной учительнице Марие Атласовой. У них родились дочь и сын.

Павла Дмитриевича все годы не покидала мысль вернуться в Америку к родителям. Но разные причины помешали это сделать. В 61-м он с семьей перебрался поближе к Москве, в город Тверь. О врачебной практике Павел и не помышлял, методику, которую он приобрел в Нью-Йорке, могли посчитать здесь за шарлатанство. Это грозило бы опять тюрьмой.

Еще в Мурманске, благодаря жене Марии, которая упорно с ним занималась, Павел поступил в технологический институт и, окончив его, получил диплом инженера-строителя. Конечно, при необходимости, он лечил себя, жену и детей. А также друзей, — которые умели молчать.

Сын Павла Дмитриевича родился в 1956 году. Его звали Валерий. Валерий Павлович Левин. Это был мой отец.

Эолли замолчала, глаза ее сделались грустными.

— Маму он встретил в 79-м. А я родилась в 80-м… Осенью прошлого года мы попали в автомобильную катастрофу. Родители умерли, а я осталась жива. Я долго не могла залечить душевную травму, а однажды решила уехать, куда глаза глядят… В поезде встретила тебя… Ты поддержал меня в трудную минуту, приютил у себя, а потом сделал предложение стать твоей женой. Я согласилась… Вот и все.

Я смотрел на Эолли и пытался переварить в голове ее рассказ.

— А дедушка твой, Павел Дмитриевич, он жив? — спросил я.

— Не знаю, — проговорила тихо Эолли. — Понять не могу, что со мной… Ясности нет в голове…

— Твоему дедушке сейчас должно быть 83, - сказал я с уверенностью.

— Да, — качнула головой Эолли, помолчала с минуту, затем неожиданно задала вопрос. — Ты помнишь поезд, где мы с тобой познакомились?

— Поезд?.. Нет, а ты?

— Это был скорый "Москва — Владивосток". Вагон седьмой, плацкартный. У меня было место десятое — верхняя полка, у тебя — девятое, внизу. Ты потом предложил мне поменяться местами и полез на верхнюю полку. Благородный поступок с твоей стороны.

— Гм…

— Мы ехали долго и всю дорогу беседовали. Поскольку денег у меня хватило только на билет, я решила, как говорится, туго затянуть пояс. Но ты видел, что я на мели и на каждой станции выходил и что-нибудь вкусное покупал для меня. Когда мы подъезжали к Иркутску, ты знал обо мне почти все. Я не представляла, зачем я еду во Владивосток, там у меня никого, ни родных, ни друзей. И ты тоже не знал, зачем ты едешь в этот город. Поэтому, не сговариваясь, мы с тобой сошли на станции Иркутска.

— Да…

— Мы сразу отправились в гостиницу. Я чувствовала, что ты человек искренний, поверила еще в поезде. В ту ночь мы с тобой спали в одном номере, ты стал в моей жизни первым мужчиной.

— Гм…

— Я ни о чем тогда не пожалела. И сейчас не жалею…

Эолли замолчала, погладила рукав кофты.

— Через два дня мы вновь сели в поезд, но идущий назад, в Москву.

— Вон, какое дело… — проговорил я и задумался.

— Мне по душе светлые тона, зеленоватые, голубые, сиреневые, — сказала Эолли. — А папа, например, обожал красные и черные цвета. Он всегда носил черные брюки и красную рубашку, а зимой черное пальто и красный шарф. Он очень интересовался культурой Китая, говорил, что там красный цвет означает доброту и отвагу, черный — честность. А твой любимый цвет какой?

— Не знаю. Вообще-то мне все равно, какого цвета одежду носить.

— Куртка у тебя серая, свитер — оранжевый, брюки — черные, рубашки — в зеленую клеточку, спортивные шаровары — коричневые, банный халат — синий.

— Точно, — согласился я. — Вся палитра художника!

— Ты, наверное, сейчас в поиске своего цвета. Но со временем у тебя появится предпочтение, и ты определишься. А вот в Японии, — я читала в журнале, — очень своеобразная символика цвета. Там многое зависит от формы тонового изображения. Как тебе такое толкование одежды девушки с синим зонтиком в руке: "Хотела бы познакомиться с иностранным моряком и немного развлечься." Правда, интересно?

— Ага.

— Ну, я пойду, повешу в шкаф свои наряды.

Эолли ушла к себе.

А я отправился в ванную, ополоснул лицо холодной водой. Затем на кухне поставил кипятить чайник. Итак, что я должен был думать обо всем том, что поведала мне Эолли? Как мне следовало относиться к происходящему?

У Эолли был свой мир, неведомый и таинственный.

Интересно, что за мужчина сопровождал ее в поезде? И с кем она проводила ночи в гостинице Иркутска?

Я, похоже, ревновал Эолли к тому незнакомцу. Ну и дела!

Из головы моей не выходил ее дедушка — Павел Дмитриевич.

Я даже чуть было не поднял трубку, чтобы позвонить в Малаховку Ене Черсуевне и спросить ее: не учился ли с нею в той школе медицинской, в Америке, человек по имени Павел Левин? И не был ли он в составе той группы, прибывшей через Европу в Москву?

"Спокойно, — сказал я себе, — не суетись".

Я заварил кофе, налил Эолли и себе. Сделал сэндвичи, тоже на двоих — вдруг у девушки проснется аппетит? Налил еще для нее и полную кружку воды. После чего позвал Эолли к столу.

Она смотрела, как я уплетаю пищу, и некоторое время молчала, как если бы прислушивалась к себе, к тем невидимым импульсам, идущим из глубины сознания. Затем взяла в руки свою долю сэндвича, оглядела его со всех сторон и откусила кусочек. Пожевала медленно и проглотила. Сделала глоток кофе. И так продолжала, пока совсем не уничтожила солидный сэндвич.

— Вкусная штука, — сказала Эолли.

— Значит, понравилось?

— Понравилось. Это ужин?

— Нет. Поздний обед. На ужин я тебе приготовлю что-нибудь существенное.

— Нет, я приготовлю. Ты купил мясо?

— Да, оно в холодильнике.

— Что тебе сварить?

— Все равно, что. Я не привередлив к еде.

— Ладно. А когда ты поведешь меня гулять?

— Гулять?..

— Я так долго не выходила на улицу.

— Гм… В любое время. Хоть сейчас. Хочешь?

— Хочу.

— Что ж… Тогда будем собираться?

— Будем собираться. А куда пойдем?

— Покатаемся по городу.

— На твоей машине?..

— Если тебе не понравится, мы можем просто пройтись.

— До сих пор перед моими глазами та жуткая авария, когда родители…

— Решено — мы гуляем в парке.

— Нет. Поедем. Я должна преодолеть страх.

Эолли надела спортивные шаровары, зеленый свитер, шапочку и куртку, на ноги натянула теплые сапожки. Я же не стал переодеваться, только поверх пуловера надел свою серую повседневную куртку.

Перед тем, как выйти, я снова придирчиво оглядел девушку. Эолли мне подмигнула.

— Не бойся, — сказала она. — Все будет в порядке!

* * *

Я не знал, как Эолли встретит улицу, не станет ли ей плохо, когда она увидит большое скопление людей и автомобили на дорогах? Ведь по большому счету, девушка впервые ступала в мир людей. Но мои опасения оказались напрасными. Эолли не была напугана или встревожена увиденным, она молча сидела рядом со мной в машине и с любопытством выглядывала наружу.

Я повез ее через центр по Тверской, мимо памятника Пушкину, выехал на Охотный ряд, поехал мимо Манежа, Кремля… Мы колесили по всему городу. Сделали остановку на Воробьевых горах, погуляли по парку.

Когда мы возвращались домой, уже стемнело. На улице Свободы нас остановила дорожно-патрульная служба. Я вышел из автомобиля. Краснолицый сержант, с автоматом на плече, проверил мое водительское удостоверение, затем попросил показать документы и Эолли.

— Это моя жена, — сказал я. — Ее паспорт мы оставили дома.

— Дома у меня двое детей и тесть с тещей! — съязвил сержант. — Нас это не волнует! Нет документов — извольте в участок!

— Послушайте, — я еле сдерживал себя. — Закон я знаю не хуже вас. Ваше дело — пресекать нарушение дорожного движения и выявлять угонщиков. Проверять документы граждан вы не имеете права.

— А вот мы щас поглядим, какие у нас права! — гаркнул сержант. — Ну-ка, гражданка, пересядьте в патрульную машину! — Он с силой открыл дверцу моей "Тойоты".

— Что он хочет, Андрей? — спросила Эолли, выходя наружу.

— Он хочет неприятностей, — сказал я.

Напарник сержанта, лет сорока, усатый, стоявший у своей машины говорил с кем-то по рации, закончив, он подошел к нам.

— Что тут происходит? — спросил строго.

— Да тут умник один нашелся, — сказал сержант.

— Их много наплодилось, — согласился усатый, окинул нас с Эолли проницательным взглядом, бросил: — Следуйте за нами!

Мы ехали за патрульной машиной минут пять, заехали в какой-то двор.

— Они кого-то ищут? — спросила Эолли.

— Они ищут приключений, — сказал я. — Но ты не волнуйся, все уладится.

— Ты тоже не волнуйся, — сказала девушка.

Дорожные инспекторы завели нас в кирпичное старое здание, повели по коридору, мимо комнаты, задраенной решеткой, где прямо на полу сидела куча людей.

Вошли в комнату, почти пустую, если не считать деревянной скамьи у стены и стола со стулом. Скамья, по всей видимости, предназначалась для посетителей, и мы с Эолли уселись на него. Сержант вышел, а его напарник устроился за столом, достал из ящика стопку бумаги, приготовился писать.

— Составим протокол, — сказал усатый инспектор. — До выяснения обстоятельств, вам придется побыть с общим контингентом задержанных. — Он махнул рукой в сторону двери. — А вашей спутнице надлежит пройти ряд процедур на предмет выявления венерических болезней, наличия содержания наркотиков в крови и совершения террористических актов.

— Это моя жена! — воскликнул я. — Какие болезни?! Какие наркотики?! Какие террористические акты?!

— У нее никаких документов, — спокойно продолжал инспектор. — Сказать можно что угодно. Учитывая сложное время, мы можем вас задержать на 24 часа. Итак, фамилия, имя и отчество вашей спутницы?

— Левина, — сказал я. — Эолли Валерьевна.

— Как-как? — не понял усатый. — Повторите.

— Эолли, — сказал я. — С двумя эл.

— Странное имя.

— Обычное, — возразил я, глядя в глаза инспектору. — Элли — не слыхали? Элли, Элла, Эолли…

— Хорошо, — согласился усатый. — Год рождения?

— 2 февраля 1980 года.

— Так у вас вчера был день рождения? — приподнял брови инспектор. — Очень сожалею, что задержали… Но работа наша такая, мы не знаем ни праздников, ни выходных… Место рождения?

— Город Тверь.

— Род занятий?

— Она пока нигде не работает.

В это время появился в дверях сержант, сказал что-то напарнику и они оба вышли.

— Когда мы можем пойти домой? — спросила Эолли.

— Скоро, — сказал я. — Не беспокойся.

Необходимо было что-то предпринять. Я представил, как будут подвергать Эолли проверкам. И тут в моей голове сверкнуло ярко, будто сквозь грозовую тучу солнечные лучи выхватили тропинку в лесу — Бык! Надо позвонить ему. Но я не знал ни имени его, ни номера телефона.

— Тебя что-то тревожит? — спросила Эолли.

— Понимаешь, не помню телефон одного человека…

— А кто это?

— Он вчера звонил… Ты еще с ним разговаривала…

— Я запомнила номер…

— Правда?!

Эолли продиктовала номер, и я набрал его на своем сотовом телефоне.

— Алло! — отозвался из глубины мегаполиса Бык. — Слушаю!

— Это я, Андрей, — сказал я.

— А, очень рад. Что, хочешь встретиться?

— Хотел бы, да не могу. В милицейском участке сижу с подругой. Вот протокол пишут.

— Протокол, говоришь? А что ты натворил?

— Ничего. Ехали в машине, тормознули. Проверили документы, а у моей девушки паспорта не оказалось с собой. Вот и загребли.

— Ну-ка, дай телефон инспектору, кто там сидит.

— Его нету, он вышел.

— Позвони сразу, как явится.

— Ладно.

Я не успел убрать телефон в карман, как он зазвонил вновь. Это была Таня.

— Привет! — сказала она. — Я тебе домой звонила, а тебя нет. Ты где?

— Да тут в одном месте…

— Встретимся?

— Боюсь — сегодня не получится.

— А когда?

— Не знаю…

Тут вернулся усатый инспектор.

— Я тебе потом перезвоню, — сказал я Тане и нажал на кнопку.

— Разговаривать по телефону запрещено, — произнес усатый. — Дайте его сюда!

— Личные вещи граждан неприкосновенны, — напомнил я.

— Я изымаю его на период дознания. Составим опись вещей, потом возвратим.

Я не стал спорить и положил свой телефон на стол. Обыкновенный телефон фирмы "Sony Ericsson". Через полминуты, когда инспектор заносил на бумагу мои данные, он вновь зазвонил.

— Можно ответить? — попросил я усатого.

— Берите, — разрешил он. — Только коротко. Потом выключите совсем.

Это звонил Бык.

— Ну, что пришел инспектор? — спросил он.

— Да.

— Передай ему телефон.

— Это вас, — сказал я инспектору.

— Меня?! — удивился усатый. — Ну-ка, послушаем… Алло!.. Кто это?.. Я?.. Инспектор Самарин… Да… Конечно… Да, да… Понял… До свиданья!

Инспектор посмотрел на меня, — покрасневшее лицо его выражало растерянность.

— Что вы сразу не сказали об Авдееве?.. Можете идти… Надеюсь, не в претензии к нам?.. Сами понимаете, работа…

— Понимаем, — сказал я, убирая в карман телефон. — Можно взять листочек?

— Да, конечно, — он протянул мне лист с начатой записью. Я сложил бумагу вчетверо, также положил в карман. И мы с Эолли вышли.

* * *

Сразу ехать домой что-то мне не хотелось.

На душе стояло чувство облегчения и в то же время какой-то горечи. Хотелось выпить водки. Я тормознул у какого-то кинотеатра, взглянул на афишу. Шла неделя английских фильмов с участием Вивьен Ли.

— Хочешь пойти в кино? — предложил я Эолли.

— Еще как! — обрадовалась девушка. — Целую вечность я не была в кино!

Я взял в кассе два билета на ближайший сеанс. До начала было полчаса времени, мы вошли в фойе кинотеатра и там, в буфете я заказал чашку кофе для Эолли и сто пятьдесят грамм водки для себя. После водки на душе полегчало.

— Нас хотели посадить в тюрьму? — спросила Эолли. У нее в глазах все еще стоял страх от нашего пребывания в милицейском участке.

— Нет, что ты?.. — ответил я. — Просто подержали бы до утра.

— Этот мужчина, что звонил, он помог?

— Помог.

В полупустом кинотеатре Эолли притулилась к моему плечу и взяла мою руку в свои. Руки ее были теплые, мягкие и нежные. По всему моему телу растекалась теплая волна, будто я медленно погружался в летнее море на закате дня.

Фильм назывался "Переулок святого Мартина". Действие происходило после Первой мировой войны. Уличные музыканты, сменяя друг друга, выступают на тротуарах Лондона. Вивьен Ли играла бездомную девушку Либерти, которая жила мелким воровством. Судьба ее сталкивает с руководителем уличной труппы Чарльзом Стэджерсом. Они вместе разучивают танцы, составляют новые программы. Но Либерти мечтает о настоящей сцене. И она, в конце концов, добивается своего. Но, став известной и знаменитой актрисой, Либерти грустит о тех днях, когда она выступала на улице. Фильм был снят шестьдесят три года назад, в 1938 году.

Мы приехали домой, и Эолли, надев фартук, принялась за готовку еды.

Она сварила суп, удивительно вкусный. В самом деле, были использованы обыкновенные продукты, картофель, морковь, фасоль, мясо. Но какой-то неведомый штрих, который использовала при готовке Эолли, делал суп невероятно вкусным. Не нужно быть гурманом, чтобы прочувствовать это. Так что, навернули мы, что называется, за милую душу, я даже попросил добавки.

Потом мы пили чай.

— Бедный Чарльз, — сказала Эолли, возвращаясь к фильму. — Остался один в квартире со своей сковородкой, которая служила ему вместо зеркала.

— Отчего же один? Он вернулся к старым друзьям.

— Интересно, та улочка в Лондоне, где выступали музыканты, сохранилась ли?

— Скорей всего, нет. Как-никак шестьдесят с лишним лет прошло.

— В каждом городе обитает свой неповторимый дух. А с наступлением другой эпохи, он умирает, потому что умирают создатели этого духа. Правда?

— Ты права. Что же тогда остается?

— Остаются фильмы, книги, картины — в них флюиды и аура прежних времен.

— Ты расскажешь, как ты росла, как ходила в школу, что делала потом?

— Я ведь тебе уже рассказывала там, в поезде "Москва — Владивсток". Забыл?..

— Забыл.

— А как ты узнал, что я родилась 2 февраля?

— Я милиционеру наугад сказал. И попал, оказывается, в точку. Слушай, когда мы с тобой встретились, у тебя при себе был паспорт?.. Что я спрашиваю? Без документа тебе бы не выдали билета на поезд. Так? И куда же он девался потом?

— Не помню… А нельзя жить без него?

— Что ты?! Ты же сама сегодня видела! Без документа шагу нельзя ступить! Времена такие наступили, понимаешь?

— Тогда я буду сидеть дома.

— Ну, сидеть дома безвылазно, тоже не годится… Придумаем что-нибудь.

Мы поговорили еще немного о том, о сем. И Эолли отправилась принимать душ. А я позвонил Быку, верней, Авдееву. Фамилию его я запомнил. Поблагодарил:

— Спасибо, что выручили!

— Пустяки, — сказал Авдеев.

— Надо встретиться, — сказал я.

— О`кей! Прилечу послезавтра и увидимся!

— А вы сейчас не в Москве, разве?

— В Сингапуре я.

— Где, где?!

— В Сингапуре, в отеле "Хилтон". Уже неделю живу. Сижу с бумагами, завтра с утра выступать, верней, сегодня. У вас одиннадцать ночи, а здесь — пять утра.

— Гм… В Сингапуре, значит…

— Круглые сутки бодрствую. Акклиматизация, елки зеленые! Разница во времени. Днем, конечно, удается прикорнуть пару часов. Ну, ладно, до встречи!

* * *

Значит, Авдеев находился в Сингапуре.

Что было бы, если бы он не дозвонился, когда мы с Эолли сидели в милицейском участке?! А если бы связь прервалась?!. Как пить дать, провел бы я ночь в "обезьяннике" вместе с бомжами, алкашами и загадочными людьми, подобранными на вокзалах. Переночевать на холодном полу — еще полбеды, а вот настоящей бедой было бы, если бы подвергли проверке Эолли! Как бы она это перенесла?!.

Но, слава Богу, все обошлось.

Я составил план действий на завтра и послезавтра. За эти два дня я должен съездить в Малаховку к докторше Ене Черсуевне, а затем побывать в Твери.

Я подождал, пока Эолли выйдет из ванной, и тоже принял душ.

Провалился я в сон тотчас, как только улегся на диване. Усталость дня навалилась на меня тяжестью гирь и потащила в омут сна. Мне приснилось, будто загораю я на берегу моря. Вокруг ни души. Рядом со мной на песке лежали женские босоножки, полотенце и часы. Я поднял часы и увидел вместо циферблата зеркальце, а в нем — фигурку девушки. Она стояла далеко на песчаной косе, у кромки моря и слушала крики чаек. Потом она пошла в мою сторону, приблизилась, села неподалеку. Мы молчали. Ветерок трепал каштановые ее волосы.

И тут я проснулся. И увидел в слабом свете уличных фонарей сидящую подле меня Эолли. Она была в махровом халате и смотрела в сторону окна.

— Что, Эолли, не спится? — спросил я.

— Мне там неуютно, — тихо проговорила девушка. — Я твоя жена, я хотела к тебе, но я не знала, что ты подумаешь…

— Идем, — сказал я почти машинально и отодвинулся, давая ей место.

Девушка легла, прижалась ко мне. Тело ее было горячее, а волосы местами еще не достаточно просохли. Она обвила мою шею рукой. От этого у меня закружилась голова, не так, чтобы все завертелось вихрем, но ощутил непонятное опьянение и легкий полет в невесомость. В синий космос. Тысячи звезд летели нам навстречу, поравнявшись, обдавали нас голубовато-желтым сиянием и летели дальше.

* * *

Днем, к одиннадцати часам, я был у докторши в Малаховке.

Ене Черсуевна надавно отпустила пациента, в доме витал терпкий запах паленой травы полыни. Мы сидели с ней на кухне, и пили чай из электрического самовара. Внучка Люся уехала по делам в Москву.

— У меня из головы не выходит история вашей жизни, — сказал я, выждав момент, чтобы начать разговор на мучившую меня тему.

— А-а, — протянула старушка. — Моя внучка успела тебе рассказать?

— Да. Хотелось бы знать подробней. Про ту медицинскую школу, про жизнь в Америке… Как вы с группой выпускников оказались в Советском Союзе, как сидели в лагере…

— Зачем тебе это?

— Мне интересно. Может, когда-нибудь я захочу книгу написать.

— Книгу, говоришь? Пожалуй, в моей жизни есть история. Да в жизни любого другого человека есть история. — Светлое лицо старушки сгладилось, морщины все словно исчезли, а глаза, карие, покрытые пеленой дымки, заблестели живым блеском. Она улыбнулась и предалась воспоминаниям.

— Мой отец Син Черсу был доктором Восточной медицины. Он прибыл в Америку из Кореи в тридцатилетнем возрасте. Встретил там молодую девушку, работницу швейной фабрики, мою маму. У них родилось пятеро детей. Я была самой младшенькой и единственной девочкой. Отец принимал больных дома, и я часто наблюдала, как он их лечит. Из всех детей только я пошла по его стопам.

Вскоре отец осуществил свою давнюю мечту — привлек меценатов и построил частную медицинскую школу. Набрал двадцать учеников. До обеда он читал лекции, а после обеда вел практические занятия — лечил пациентов, а ученики наблюдали. Кроме этого в школе преподавали анатомию человека, историю, географию, психологию и философию. Надо отметить, что я была единственной девочкой в группе среди девятнадцати мальчишек. Не знаю, почему, но отец не брал в школу девчонок. Для меня он сделал исключение, потому что у сыновей своих он не обнаружил склонностей к медицине, а ему очень хотелось кому-то из детей передать свои знания.

На следующий год мы перешли на второй уровень, а на первый уровень отец принял еще пятнадцать ребят новеньких.

Таким образом, проучившись четыре года, мы окончили школу. Попечительский совет во главе с моим отцом отобрал из числа выпускников десятерых самых лучших и отправил их в путешествие по Европе. Я тоже оказалась среди них. Нас посылали не только мир посмотреть, но главным образом для того, чтобы в Старом Свете мы почерпнули все полезное в области медицины. А при случае — применили на практике нашу методику лечения.

В Нью-Йоркском порту мы сели на корабль, отправлявшийся в Англию, такие счастливые, молодые. Но кто мог знать, что возвратиться назад нам уже было не суждено? — Ене Черсуевна достала из пачки "Мальборо" сигарету, закурила.

— А вы помните всех из вашей группы? — спросил я.

— Как же… — ответила старушка, — они стоят всегда перед моими глазами… Дик Томсон, Тони Макдональд, Роберт Блюм, Джон Фостер, Стив Лекревски, Митио Асада, Павел Левин, Джимми Ан, Ричард Ли.

Когда докторша произнесла имя Павла Левина, сердце у меня в груди забилось учащенно.

— Вы сказали — Павел Левин, он был русский! — спросил я взволнованно.

— Да, из семьи русских эмигрантов, — ответила Ене Черсуевна. — И самый молодой в нашей группе. Ему было всего восемнадцать.

— Что вам известно о нем? Какова его дальнейшая судьба?

— Боюсь, что Павла Левина и всех остальных ребят постигла горькая участь. Когда мы из Европы прибыли в Москву, нас на другой день арестовали чекисты. Держали в общей камере. Тогда мы дали друг другу слово, что если одному из нас удастся вернуться в Америку, тот расскажет родным обо всем… В 97-м я летала в Нью-Йорк, разыскала брата и племянников. А из учеников нашей Школы — никого. И родственников погибших моих друзей не нашла. Наверное, разъехались кто куда. Шутка ли сказать — столько лет прошло… Я часто задаюсь вопросом: неужели ребята все умерли в лагерях? Неужели я одна уцелела?

"Ваш бывший однокашник Павел Левин живет в городе Твери!" — хотелось воскликнуть мне. Но я сдержался. Ведь надо было все проверить.

— Он был влюблен в меня… — с улыбкой покачала головой старушка Ене. — Это было его первое чувство в жизни. Поэтому я не отвергала его любовь, я думала, что время все покажет, что не стоит торопить события. Я ведь была на три года старше Павла… Я хотела заботиться о нем, как старшая сестра заботится о младшем брате, хотела быть рядом с ним. Но нас раскидали по разным лагерям. Меня посадили в вагон и повезли на шахту под Владивосток. В вагоне со мной были женщины. Всех нас объединяла одна судьба — мы ехали навстречу неизвестности. Хотелось с кем-нибудь поговорить, за что меня арестовали, и куда меня везут? Но я не знала русского языка, и только отчаянно кусала губы и плакала. Потом нашлась одна девчушка, Вера Грачева, ивановская ткачиха, немного знавшая английский. Мы с ней подружились. Вера рассказала, что ее осудили за то, что она опоздала на работу. Я тогда не могла поверить, что за это можно посадить в тюрьму. Но, оказалось, что почти у всех женщин в вагоне похожая история — их осудили за мелкую провинность.

За две недели, что мы добирались до места, я уже знала много русских слов. Во Владивостоке нас с Верой разлучили. Я попала в лагерь близ городка Артем, жила в женском бараке. Каждое утро мы спускались в шахту, работали наравне с мужчинами, катили вагонетки с углем. Вечером, грязные и чумазые, возвращались в барак, умывались кое-как, ели баланду и валились спать. Я жила надеждой, что чекистское начальство в Москве обнаружит ошибку, что я никакая не шпионка, и меня выпустят. Но надо было писать письмо в Москву, за меня это никто не сделал бы. Поэтому я усиленно изучала русский. Пришла холодная зима. Многие женщины страдали простудой и кашляли, а лекарств никаких. Тогда я решила рискнуть, — сказала женщинам, что я знаю способ, как их вылечить. Те сказали: "Давай! Все равно, загнемся тут все!"

У меня в узелке была мокса, высушенная трава полынь, которую я захватила с собой еще в Америке, при обыске чекисты почему-то ее не изъяли, может быть потому, что она походила на серую свалявшуюся вату. Я прижгла больным сокамерницам нужные точки на теле, а наутро они все почувствовали себя хорошо.

Потом задумала я помочь одному молодому лейтенанту. Он часто появлялся в группе солдат, которая сопровождала нас на шахту. Лицо у него было доброе, и он жалел нас. Но почему-то он особое внимание уделял мне, давал украдкой хлеб, варенные яйца, яблоки… Я делилась с подругами, но не говорила, откуда еда. А они не спрашивали, хотя, наверное, догадывались. Женщины иногда тоже получали передачу от родных, и они непременно угощали меня тоже. Так вот, в последнее время я заметила, что лейтенант сильно осунулся, побледнел лицом и часто держится за живот. Я определила сразу — у него язва желудка. Назавтра, когда мы возвращались с работы, я улучила момент и сказала лейтенанту, что я смогу его вылечить. И что необходимо приниматься за лечение как можно скорей, чтобы не запустить болезнь. Ночью мы встретились с ним в складском помещении неподалеку от нашего барака, и при свете свечи, я прижгла ему на животе три точки. Мы, конечно, сильно рисковали, если бы нас застукало лагерное начальство, нам обоим была бы крышка. Но все обошлось. В ту ночь я узнала его имя — Виктор Макаров. На другое утро я не увидела среди охраны лейтенанта. Не встретила и на второй день. Я забеспокоилась, неужели что-то не так сделала? На третий — я, наконец, увидела его, он с улыбкой кивнул мне. А когда возвращались с шахты, он дал мне хлеба и сказал, что желудок у него уже не болит и он ест нормально, чего раньше удавалось с трудом. Он сказал, что занимался другими делами в конторе, отчего и отсутствовал. А еще спросил он, смогла бы я вылечить больную девочку, страдающую эпилепсией? Речь шла о дочери самого начальника лагеря. Я сказала, что в моей практике было два случая с такой болезнью, и те пациенты выздоровели. "Хорошо, — сказал Макаров, — я подготовлю начальника."

Через неделю Виктор сам пришел за мной утром и повел к административному зданию. Начальник лагеря был мужчина высокий со строгим лицом, лет сорока пяти. Он сидел в своем кабинете за столом и рылся в бумагах. Когда мы вошли, он встал, подошел ко мне и спросил:

— Где ты обучалась медицине?

— В Америке, у своего отца, — ответила я.

— Это особая методика?

— Восточная, корейская.

— Хорошо…

Мы вышли на улицу и сели в легковую машину, начальник устроился рядом с водителем, а мы с лейтенантом Макаровым — на заднем сиденье. Всю дорогу мы молчали. Подъехали к дому с высоким забором, въехали во двор и ворота за нами закрылись. Нас встретила жена начальника лагеря, красивая, слегка полноватая, но тоже высокая. Она повела меня в баню, которая топилась в глубине двора. Там она дала мне гражданскую одежду, в которую я должна была переодеться после купания.

— Не показываться же вам перед пациенткой в тюремной робе, — сказала она мягко.

Я зашла в баню. Боже! Как это было замечательно после долгих месяцев пребывания в грязном бараке! За окошком бани виднелся лес и поселок, там была свобода, куда мне уже никогда не вернуться. Я смотрела и плакала. Потом переоделась в платье, слегка великоватое.

Дочери их, Наталье, было пятнадцать лет. Я послушала у нее пульс и сказала, что эпилепсией она страдает с семилетнего возраста в результате перенесенной травмы и что приступы у нее случаются три-четыре раза в месяц. Кроме этого, добавила, что у Натальи больные почки. "Да, — качнула головой жена начальника лагеря, — это действительно так."

Я прижгла на теле девочки семь точек. Строго наказала, чтобы она не возилась в холодной воде и не простуживалась. Еще сказала, что прижигание надо повторить через полгода. Потом я переоделась опять в робу и меня отвезли назад в лагерь. Подругам в бараке я сказала, что работала в прачечной. Кого-нибудь из нас обязательно раз в неделю забирали в прачечную, поэтому подозрений ни у кого мои слова не вызвали.

Наступило 25 декабря, Рождество. Я вспомнила родных, как в Америке мы отмечали этот день, шумно, весело, с подарками. И мне стало очень грустно. Потом пришел Новый 36-й год. За прошедшее время у той девочки Наташи ни разу не было припадков эпилепсии и еще у нее перестали болеть почки. Так мне передал Виктор, лейтенант. Он, конечно, сильно рисковал, ведь было неизвестно, поможет ли мой метод лечения дочери начальника лагеря. Но я-то была уверена, что поможет. В начале лета меня вновь повезли домой к начальнику лагеря, и я прижгла вторично их дочь. Когда я уходила от них, жена начальника дала мне большой узел с едой, хлебом, варенными яйцами, отваренной картошкой. Знаешь, как мы делили в бараке яйца? Суровой ниткой. Разрезали сначала белок, а потом желток — на мелкие квадратики. Таким же образом поделили картошку. Каждой достался бутербродик, хлеб, размером в половину спичечного коробка и сверху три крохотных кусочка — яичный белок, желток и картошка. Такой маленький праздник был.

В ноябре месяце, в честь Октябрьской Революции некоторые заключенные попали под амнистию. Под шумок начальник лагеря подсунул на подпись высокому начальству и мои документы. Мне изменили меру наказания и перевели на вольное поселение. Что такое вольное поселение? Я должна была снимать угол у кого-нибудь в поселке, ходить на работу и отмечаться каждый день в комендатуре. Я работала на лесозаготовке, мужчины сваливали деревья, а женщины топорами убирали сучья. Тяжело приходилось, но это было уже не тюрьма. Нам за работу даже платили. Жалованья хватало ровно на постой и покупку трех буханок хлеба. Но я с надеждой смотрела в будущее, что рано или поздно уеду к родным в Америку. Сил мне придавали русские женщины из вольнопоселенцев, которые никогда не унывали, шутили, смеялись, радовались малому. Мы по субботним вечерам устраивали в клубе чаепитие, разучивали песни и танцевали под гармошку.

Виктор приходил ко мне каждую неделю, переодевшись в гражданскую одежду. Я ему нравилась, он был очень искренен и честен. Мы любили друг друга. Вите необходимо было всячески скрывать свою связь с осужденной, да еще иностранкой. Иначе его самого могли посадить в тюрьму. Но молодость отметала прочь все преграды и страхи.

Я вылечила и квартирную хозяйку, вдовую женщину Евгению, страдавшую мигренью и ее пятилетнего сына, который постоянно болел из-за слабости и малокровия. Для лечения мне нужна была только мокса, а полынь вокруг росла на каждом шагу, я собирала ее, сушила и сбивала в вату.

В январе 37-го я почувствовала, что беременна. Сказала об этом Виктору. Он сначала огорчился, но потом улыбнулся и сказал, что меня и ребенка никогда не оставит.

Через три месяца Витя принес хорошую новость: начальник лагеря собрал необходимые документы, где сказано, что я освобождаюсь с вольного поселения и перехожу на поруки в одну корейскую семью, живущую в городе Владивостоке.

— Тебя удочерит семья советских корейцев! — сиял Витя. — А это значит, что мы с тобой потом сможем пожениться!

Через неделю я попрощалась с друзьями и села с Витей в военный грузовик, идущий во Владивосток. Нас там уже ждали. Семья рыбаков, — отец Николай Ли, пятидесяти лет, его жена Агафья и двое сыновей — двадцатипятилетний Роман и восемнадцатилетний Иван. Ты знаешь, что все корейцы Советского Союза имели русские имена? Это еще издавна пошло, с середины девятнадцатого века, когда первые корейские эмигранты в русском Приморье принимали православие и при этом им всем давали русские имена. Так вот…Меня приняли очень хорошо, как дочь и сестру. Все трое мужчин уходили с утра в море на промысел рыбы. А мы с мамой Агафьей возились по дому.

Несмотря на даль, Виктор приезжал ко мне каждое воскресенье. Утром приезжал, а вечером уезжал. Он говорил, что год-другой мне придется пожить у рыбака Николая, пока все не утихнет, а потом заберет к себе. О том, что я его невеста, все домашние знали.

Но совсем неожиданно Виктора перевели в воинскую часть под Магадан. Мы едва успели с ним попрощаться. Он забежал ко мне буквально на минуту. Витя присылал мне трогательные письма. Потом письма вдруг перестали приходить. Наступило угнетающее затишье. Каждый день я выбегала на улицу навстречу почтальону. Но тот лишь разводил руками.

Однажды я увидела в окно, как в нашу калитку входит какая-то женщина. Я узнала в ней жену начальника лагеря, Елизавету Анатольевну. Она сказала, что приезжала по делам во Владивосток и решила заглянуть ко мне. Мы с мамой Агафьей стали суетиться, — чтобы угостить нежданную гостью. Но Елизавета Анатольевна сказала, что ей уже пора. Уходя, она взглянула на меня очень глубоким сочувствующим взглядом и ушла. Мне показалось, что она хотела сообщить что-то важное, но не сказала. Не сказала, видя, в каком я положении. Третьего июня я родила сына, а через неделю получила письмо из Магадана от неизвестного офицера, где тот сообщал, что 10 апреля Виктор погиб от рук уголовников, защищая на улице какую-то женщину.

А потом… Потом была депортация. В октябре по приказу Сталина всех корейцев Приморья выселили в Среднюю Азию и Казахстан. История известная… Я оставалась жить в той же семье, старший сын Роман женился на мне и усыновил моего ребенка.

— Тяжелая жизнь у вас была, — сочувственно проговорил я. И понял, что сморозил чушь. В такой ситуации лучше помолчать. Все слова излишни.

— Я не волшебница и не могу вернуть годы назад, — ответила докторша.

Мы помолчали. Пора было уходить. Я спросил:

— Как вы думаете, может, из вашей группы кто-то еще уцелел?

— О, я была бы счастлива его увидеть! Но никто не подает голоса…

* * *

Часы показывали 13:40.

Ехать сейчас в Тверь не имело смысла. Из-за пробок на дорогах я бы добрался туда в аккурат ко времени закрытия всех заведений. Уж лучше трогаться завтра утром. Со свежими силами и с ясной головой.

Мой мобильник выдал импровизацию на тему музыки из кинофильма "Мужчина и женщина". Это звонила Эолли, я ей оставлял номер на всякий случай.

— Привет! — сказала девушка.

— Что-нибудь случилось? — спросил я.

— Нет, ничего. Я просто поняла, что очень скучаю по тебе.

— Гм…

— Я занималась уборкой, потом смотрела твои фотографии, где ты маленький. И грусть заполнила мое сердце. Не сердишься, что я смотрела фотографии без разрешения?

— Нет.

— Знаешь, звонил телефон. Трижды. Первый раз, когда я читала книгу, второй — когда смотрела твои фотографии, и третий — когда находилась в туалете. Но ты ведь сказал, чтобы я не брала трубку.

— Ты правильно поступила.

— Скоро приедешь?

— Уже еду.

— Ладно. До встречи!

* * *

Эолли, оказалось, сварила фасолевый суп. Я смотрел, как она хлопотала у газовой плиты, наливала ковшиком дымящую жижу в миски, раскладывала на столе приборы, нарезала тонкими ломтиками хлеб, — каждым своим движением она подтверждала реальность своего существования, и словно говорила: "Я такой же человек, как и все! У меня все в порядке, можешь не сомневаться!"

И все-таки, какова она, реальность Эолли?

Моя реальность — город, работа, родители, сестра, Таня, Гриша Сомов, скульптор Николай. Кто-то из моей реальности уходил, например, Зося, дилер казино, кто-то приходил, приходил, не спрашивая разрешения, как, например, Авдеев… А какой была реальность у Эолли? Кроме того, что я был в ней в качестве мужа. Полная загадка…

Мне теперь казалось, что долгим ночами я трудился вовсе не над инженерными изысканиями, приведшими к созданию куклы, и что к ним Эолли не имела никакого отношения. Она явилась ко мне из Вселенной. Пусть даже с планеты Z-909/900, но она — живое создание!

И что же делать мне дальше?

Заметив мой растерянный взгляд, девушка спросила:

— У тебя неприятности?

— Да нет, просто немного устал, — поспешил ответить я.

Мы сидели друг против друга и поглощали реальный суп, приготовленный реальной молодой женщиной. Я вновь посмотрел на Эолли.

— Что? — спросила она. — Нравится суп?

— Очень.

— Ты сегодня плохо выглядишь. Тебе надо пораньше лечь спать.

— Пожалуй.

Покончив с едой, Эолли принялась мыть посуду. Ополоснула тарелки, ложки и вилки под струей теплой воды и сложила на решетку.

— А почему у тебя нет телевизора? — спросила она, обернувшись ко мне, и вытирая руки кухонным вафельным полотенцем.

— Так… — пожал я плечами. — Старый выбросил, а новый покупать неохота. Привык уже.

Эолли взяла меня за руку, как ребенка, повела в гостиную и указала на аппаратуру, занимавшую почти всю стену:

— А для чего тебе это? Я все гадала и ни к чему не пришла.

— Видишь ли, я раньше увлекался радиотехникой. А сейчас жалко выбрасывать. Ну, иногда музыку слушаю.

— Да?!

— Подключаю магнитофон, звук проходит через аппаратуру, очищается и выходит через динамик совершенно без посторонних звуков.

— Ну-ка, включи!

— Пожалуйста!

Я включил аппаратуру — на ней тотчас загорелись зеленые и красные лампочки. Я также нажал кнопки на магнитофоне и усилителе, вставил СД — диск с инструментальной музыкой Криса Сфириса. Зазвучала композиция под названием "Looking Back".

Эолли не заметила подвоха и утвердительно качнула головой.

— Действительно, звук чистый.

Она слушала музыку внимательно, возможно, впервые, как ребенок, и казалось — улавливала все нюансы импровизации, издаваемые музыкальными инструментами.

Эолли прослушала весь диск, все пятнадцать произведений. После чего спросила:

— А эти трубки для чего?

— Ни для чего, — ответил я. — Для украшения.

— Ты считаешь их красивыми?

— Особой красоты в них нет, согласен. Но я подумал, что эти трубки придадут всей композиции некоторую завершенность… Вот, в Париже, к примеру, стоит Центр Помпиду, галерея современного искусства, все здание опоясано стальными трубами разных диаметров. Вроде несуразно, но впечатляет.

— А я в Париже никогда не была.

— И я тоже. Только в Праге.

— Ты мне покажешь когда-нибудь Париж?

— Что не показать, покажу.

Эолли вновь оглядела весь сложный агрегат с "биологическим блоком", трубами, проводами, мигающими лампочками. Попросила:

— Пусть еще звучит музыка?

— Тебе понравился Сфирис?

— Его зовут так?

— Да. Греческий композитор. Он мне тоже нравится. Я однажды шел в подземном переходе и вдруг слышу музыку, такую необычную, светлую, она так тронула меня, что я не выдержал и подошел к киоску. Спрашиваю: "Чья это музыка?" А мне отвечают: "Криса Сфириса". Ну, я сразу купил диск. Потом я как-то прочел в журнале о композиторе, не помню дословно: "Вслед за многими великими музыкантами он утверждает, что композитор не является автором музыки в полном смысле этого слова. Он — лишь медиум, который посредством нот передает слушателю ту божественную музыку, которая звучит в его голове". В самую точку попал критик, лучше не скажешь.

Я включил диск снова. И полилась мелодия, заполнила дом, устремилась ввысь, к облакам…

— Давай, потанцуем, — предложил я, и взял Эолли за талию, повел плавно за собой по комнате. Она тесно прижалась ко мне, будто ища защиты. Я инстинктивно устремился к ней навстречу, обнял крепко. Мысль меня пронзила: как же сделать мне так, чтобы Эолли чувствовала себя уютно в этом мире?..

* * *

"У Твери две провинции: Москва и Санкт-Петербург." — так шутил один мой знакомый тверьчанин. Но я не знал, где он живет. Да и давно это было. Во времена, когда я занимался подледным ловом на озере. Тверьчанин тот приезжал к родственникам в Москву и целую неделю мы с ним рыбачили рядышком.

В центре Твери я купил в газетном киоске телефонную книгу. Но там были указаны лишь номера телефонов организаций и фирм. Тогда я позвонил из телефонной будки в справочную. Ответил молодой женский голос.

— Добрый день! — сказал я. — Не могли бы вы сказать номер телефона или адрес Левина Павла Дмитриевича? Ему предположительно 83–84 года.

— У нас справка платная, — ответила молодая женщина на другом конце провода.

— Как же быть? Я не в Твери живу, я только что из Москвы приехал.

— Не знаю.

— Тогда назовите ваш адрес, я приеду к вам и заплачу, а вы потом дадите нужную мне справку. Идет?

— Вообще-то мы так не делаем… Как вы сказали — фамилия?

— Левин, Павел Дмитриевич.

Возникла пауза, был слышен слабый стрекот клавиш компьютера.

— Нет данных на такого человека, — последовал ответ.

— Девушка, милая!.. А Левин Валерий Павлович?

Опять послышался стук клавиш.

— Записывайте, — сказала девушка. — Фабричная улица, дом 123. Телефон там недавно поменялся, поэтому номер нам пока неизвестен.

— Спасибо огромное! Вы меня здорово выручили! — сказал я и повесил трубку.

Почти на окраине города я разыскал нужную улицу. Здесь стояли частные дома. 123-й дом был кирпичный, одноэтажный. Через низкий деревянный забор проглядывал двор с фруктовыми деревьями. Дом, должно быть, уже сменил хозяина, прежний — Валерий Левин, если верить рассказу Эолли, погиб прошлой осенью в автокатастрофе вместе с женой. Их дочь Эолли уцелела. Конечно, не та Эолли, что жила в моей квартире, а настоящая, чья жизненная биография каким-то образом передалась моей Эолли.

Я нажал на кнопочку звонка на столбе у калитки. Приглушенная трель раздалась в глубине дома. Вскоре вышла хрупкая женщина в очках, лет сорока пяти, с накинутым на плечи шерстяным платком. Она как-то настороженно посмотрела на меня, потом на мою машину, а затем вновь на меня.

— Что вам угодно? — спросила она, лишь кивнув на мое "Здравствуйте."

— Здесь живет Левин, Валерий Павлович? — рискнул спросить я, называя прежнего хозяина.

— Здесь.

— А он дома?

— Нет. Муж вернется не скоро. А что вы хотели?

— Гм… А отца вашего мужа зовут Павел Дмитриевич?

— Да, верно.

— Простите, а где сейчас Павел Дмитриевич, он в добром здравии?

— Да, — непонимающе смотрела на меня женщина. — Он живет на даче.

— Я, собственно говоря, к нему.

— А зачем вам Павел Дмитриевич?

— Видите ли, я интересуюсь историей… У меня знакомый человек когда-то учился с вашим свекром в Америке. В школе Восточной медицины.

Женщина внимательно смотрела мне в лицо. Настороженность в ее глазах сменилась удивлением.

— Как зовут вашего знакомого? — спросила она после некоторого молчания.

— Это пожилая женщина, — сказал я. — Зовут ее Ене Черсуевна Син.

— Господи! — хозяйка дома прижала руки к груди. — Павел Дмитриевич рассказывал про нее. Так, значит, она жива?!

— Жива.

— Подождите, — засуетилась женщина. — Я только закрою дверь.

* * *

Мы оказались за городом, ехали по неровной грунтовой дороге.

Я представился женщине, назвал свое имя. А она сказала свое — Нина Сергеевна.

Мне не терпелось спросить ее о детях, выяснить, есть ли у нее дочь по имени Эолли. "Но всему свое время, — думал я. — Не надо торопить события".

Чтобы не молчать, я рассказал Нине Сергеевне о докторше Син, что она, несмотря на возраст, продолжает лечить людей.

— А Павел Дмитриевич только нашу семью лечит, — сказала она. — Меня и сына. А муж признает только официальную медицину. Даже сейчас, после аварии, он не поддается нашему уговору лечиться с помощью прижигания.

— Аварии? — переспросил я.

— Мы с ним в октябре прошлого года в машине перевернулись, — поведала Нина Сергеевна. — Я сотрясение мозга получила и перелом руки. А муж ногу сломал и два ребра. Свекор сразу прижег меня, чтобы осложнений никаких не было. Но Валерий не хочет ни в какую, и теперь с тросточкой ходит. У него кость неправильно срослась.

— А когда авария случилась, вы в машине только вдвоем были? — спросил я.

— Слава Богу, одни, — сказала Нина Сергеевна. — Сын в это время у друзей сидел.

— У вас один ребенок?

— Один, — кивнула женщина и улыбнулась своим мыслям. — А я мечтала еще о дочери. Даже имя ей придумала — Эолли.

— ?!

От неожиданности я едва не съехал на обочину.

— Девочку я увидела во сне, — сказала Нина Сергеевна. — И имя я ей тоже во сне придумала. Но родить дочь мне было не суждено. Так сын один вырос.

— А как его зовут?

— Костя.

— Чем он занимается?

— Ничем, — сказала с какой-то горечью в голосе женщина. — Связался со шпаной, институт едва закончил. Нигде не уживается, то там поработает, то здесь… Так и мается… А сейчас под следствием сидит, в комнате предварительного заключения.

— А что он натворил? — спросил я.

— Не знаю. Связано с каким-то воровством… Сын на себя всю вину взял, а его дружки за дурака его держат, на свободе гуляют. Дурень и есть, героя из себя строит.

— М-да, — протянул я, не зная, что еще сказать, чем поддержать бедную женщину.

— Когда вы позвонили, я подумала, что кто-то из его дружков явился. Поэтому вы уж извините, если что не так…

— Понимаю вас… А что адвокат говорит? Нанимали адвоката?

— Нет. Муж слышать об этом не хочет. Он говорит, что сын достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои поступки. Я тоже согласна с ним… Но душа все равно болит. Сын у нас хороший, но слишком у него странное понятие о дружбе и мужской чести. Мы что-то упустили в его воспитании. Только вы не говорите Павлу Дмитриевичу, что Костя в следственном изоляторе, а то он сильно расстроится.

Мы остановились у неприметной дачи, огороженной проволочной оградой из сетки-рабицы. В глубине небольшого сада виднелся бревенчатый домик. Нина Сергеевна пошла туда первой, а я, закрыв машину и прихватив пакет с апельсинами, которые купил в овощном ларьке, зашагал по аккуратно выложенной дорожке.

Навстречу мне спешил пожилой мужчина, высокого роста, седовласый, одетый в клетчатую шерстяную рубашку, позади у крыльца осталась Нина Сергеевна и растерянно смотрела в нашу сторону.

Павел Дмитриевич протянул мне руку, и я пожал ее, мозолистую и достаточно крепкую.

— Значит, вы знакомы с Ене?! Она жива?! — взволнованно проговорил он.

— Да, жива, — подтвердил я. — Здравствуйте!

— Пройдемте же в дом!..

В доме Павла Дмитриевича было чисто и уютно, пахло табаком и кофе. Я рассказал ему подробно, как познакомился с докторшей Ене Черсуевной, как она лечила Таню и ее маму. Но, конечно, об Эолли я не обмолвился ни словом.

— Да, да, — кивал головой Павел Дмитриевич, глядя на меня глубокими светло-голубыми глазами, стараясь не упустить каждое мое слово. Затем он потрогал свои худощавые щеки, будто хотел удостовериться, хорошо ли побрился утром. И, вероятно, для себя уже приняв решение, взглянул на невестку.

— Ниночка, мне надо ехать в Москву! Ты помнишь расписание поездов?

— Зачем вам поезд? — вмешался я. — У меня машина.

— Прекрасно! — Павел Дмитриевич поднялся со стула. — Я только переоденусь, с вашего позволения.

Тем временем, мы с Ниной Сергеевной выпили по чашке душистого чая с домашним грушевым вареньем. Она рассказала, что свекровь умерла два года назад и Павел Дмитриевич, продав городскую квартиру, перебрался жить на дачу. Он долгое время работал инженером-мелиоратором, потом ушел на пенсию. Одному на старости лет трудно, но они с мужем и сыном часто его навещают. А еще Нина Сергеевна поведала, что свекор освоил компьютер-ноутбук и пишет мемуары.

Вскоре из соседней комнаты появился Павел Дмитриевич, весь преобразившийся, и словно помолодевший, со светлым открытым лицом, аккуратно расчесанными назад седыми волнистыми волосами. В белоснежной рубашке, с повязанным на шею строгим галстуком в синюю полоску и темно-коричневом костюме.

Он закрыл дверь, и мы сели в машину. Я довез Нину Сергеевну домой, и на всякий случай написал ей на бумажке номер моего мобильного телефона.

* * *

Ене Черсуевна возилась во дворе, одевшись налегке, несмотря на холодную погоду. Завидя нас с Павлом Дмитриевичем, направляющимся к дому, она оставила свое занятие и выпрямилась. Я шел, немного отставая от Павла Дмитриевича, несущего в руках букет красных роз.

Павел Дмитриевич поравнялся с хозяйкой дома и просто рассматривал ее. Ене Черсуевна тоже молчала. Она перевела взгляд на меня, потом снова на гостя.

— Ну, здравствуй, Ене!.. — заговорил Павел Дмитриевич.

Старушка стояла не шелохнувшись.

— Неужели!.. — вырвалось у нее. — Павел?!.

Они обнялись. А дальше старики заговорили по-английски. Это был язык их юности. Так им было удобней.

Я вернулся к машине и поехал в Москву. Всю дорогу думал о сказанном Ниной Сергеевной, о девочке Эолли, которую она мечтала родить.

* * *

Я был уже недалеко от дома, ехал по улице Свободы, когда зазвонил мой сотовый телефон.

— Здорово, Андрей! — приветствовал кто-то простуженным басом. — Это Борис.

— Борис?.. — секунду я замешкался, но потом догадался, что это Бык, верней, Авдеев. — Вы в Сингапуре?

— Только что прилетел. Еду с аэропорта. Надо встретиться.

— Когда?

— Через час. В том же ресторане на Чистых прудах.

— Хорошо.

У Восточного моста я развернулся и поехал в сторону центра.

Борис Авдеев был в бежевом пиджаке, с повязанным на шею цветастым платком. Платок обхватывал его бычью шею и, в отличие от прошлой встречи, выглядел теперь не так броско и ярко. Его повязала нынче, должно быть, чья-то женская рука, аккуратно и даже с некоторым шиком.

Он заказал неизменное доминиканское жаркое себе и мне, но прежде попросил принести официанта чашку горячего молока.

— В отеле я спал при включенном кондиционере, и горло прихватило, — объяснил он мне свою охриплость. — Выпью горячего молока и пройдет. С детства мама приучила. Ну, как дела твои?

— Нормально, — ответил я.

— Стало быть, ты готов работать со мной?

— Да.

— Добро, — кивнул удовлетворенно Авдеев и достал из внутреннего кармана пиджака серый конверт, положил предо мной на стол. — Это аванс.

— Не рано ли?

— Лучше рано, чем поздно.

— Но я должен вам поставить и свое условие.

— Какое?

— Работа, которой мне предстоит заняться — непредсказуема, — сказал я. — Нет никакой гарантий, что конечный результат может оказаться положительным на все сто процентов. Вы это должны знать.

— Меня устраивает девяносто девять процентов, — с серьезностью, без тени улыбки на лице, проговорил Борис.

Подошел официант, принес на подносе чашку горячего молока для Авдеева. Тот сделал глоток, сказал:

— Прибери деньги-то.

Я взял конверт, сложил его вдвое и сунул в задний карман брюк.

— Бывал за границей? — спросил мой собеседник.

— В Чехии и Прибалтике, по разу, — ответил я.

— А хочешь поехать в Сингапур?

— Зачем?

— Посмотришь, как люди живут.

— Да мне и здесь неплохо.

— Чтобы понять в какой стране живешь, надо почаще выезжать за границу. Ладно, еще успеется. Поедешь. А что я о Сингапуре-то заговорил… Я туда пятый раз уже летал за три года. Симпозиумы разные, то да се. Знал бы китайский — пожил бы пару годиков. Там знаешь, какой порядок! Чистота всюду! Плюнул на улице или бросил окурок — штраф 300 долларов! А жевательную резинку вообще нельзя ввозить в страну! Во как! Ну, конечно, Сингапур не Россия…

Принесли жаркое. Мы принялись есть.

Авдеев не спросил меня, не поинтересовался, что за история приключилась с нами, почему мы с Эолли попали в милицейский участок.

Я вспомнил Нину Сергеевну, о ее беде с сыном. Представил, как Павел Дмитриевич расстроится, узнав о внуке. А старику уже немало лет. Но закон суров, он холоден к правонарушителям, не спрашивает, есть ли у них пожилые родственники. Переступил черту, будь добр — отвечай!

— Что, есть проблемы? — поинтересовался Адеев, разрезая ножом мясо. Он будто читал мои мысли.

— Да нет, — сказал я.

— Точно?

— Так… молодой парнишка, сын моих хороших знакомых, в Твери сидит в КПЗ. За кражу киоска. Крали, похоже, его дружки, а он на себя все взял. Из чувства мужской солидарности.

— Молодежь пошла нынче… Как зовут паренька?

— Костя. Костя Левин.

Вскоре мы покончили с едой и Авдеев, вытерев рот салфеткой, сказал:

— Кофе будем пить на моей даче. Заодно и с производством ознакомишься.

На улице я увидел троих крепких ребят, один из них открыл дверцу черного "Вольво", усадил Авдеева, сам сел рядом с водителем, а остальные — в джип. Я не знал, что у Авдеева охрана, в прошлый раз я ее не видел, а скорей всего, не обратил внимания.

* * *

По кольцевой дороге мы поехали на восток. Я на своей старенькой "Тойоте" старался не отставать от "Лендкрузера" и "Вольво", которые неслись вперед на бешенной скорости. Минут через двадцать кортеж наш завернул, если судить по указателю, в поселок Крошино. Ехали еще минут пять, заехали в ворота, которые раскрылись автоматически — и оказались во дворе большой дачи, огороженной высоким забором. Сразу слева рядом с забором стояло длинное вытянутое здание. У крыльца четверо рабочих в синих спецовках грузили в микроавтобус "Газель" какие-то коробки. В глубине сада с березками возвышался двухэтажный кирпичный особняк.

Авдеев поздоровался с рабочими и завел меня внутрь помещения. Там работал с легким жужжанием и стрекотом типографский станок, управляемый с помощью компьютера. У этого современного агрегата работал один человек. Он подвел Бориса к готовой продукции, принялся что-то объяснять. Шеф взял в руки увесистый фолиант, полистал его, передал мне. Тяжесть книги была внушительная. С мелованными страницами, изобилующими цветными и черно-белыми фотоснимками. Он повел меня дальше, показал другой аппарат, многофункциональный, режущий листы на страницы, фальцующий и составляющий, собственно, саму продукцию — книгу.

— Пошли! — сказал Авдеев и вывел меня, подвел к соседнему крыльцу.

Мы оказались в чистой комнате, где находились диван и стол. Сбоку был вход в подвал, мы спустились туда. Подвал был большой, ярко освещенный лампами дневного освещения. И совершенно пустой.

— Подвал и комната наверху в твоем распоряжений, — сказал Борис. — Составь список всего необходимого. Рабочие тут все установят.

Кофе мы пили в особняке перед камином.

Ребят-охранников не было видно нигде, вероятно, они сидели в деревянном флигеле в саду. Нас обслуживала худенькая девчушка, лет четырнадцати-пятнадцати, с тугой косой до самого пояса, и одетая, как в старину в деревнях — в расшитую цветными нитками кофту и длинный сарафан. Тонкие черты лица, бледная кожа, глубокие зеленые, грустные глаза. Как из сказки сошла.

— Вероника, моя племянница, — представил Авдеев нас. — А это Ладышев, Андрей Максимович, инженер, он будет здесь работать.

Я бровью не повел, когда Борис назвал меня по фамилии и отчеству. Чему же тут удивляться, если он знал обо мне все, — где учился, где работаю, где живут мои родители и сестра, и кто моя девушка. Но я никак не мог представить Авдеева подбирающим на сумрачной лестничной площадке ключи к моей квартире. Но факт оставался фактом — он там был.

Вероника поставила на столик две чашки дымящегося кофе, конфеты, печенье, рогалики с маком и ушла на второй этаж. Неспешно и тихо поднялась по лестнице, прижав руку к груди и склонив голову.

Борис подошел к старинному буфету, открыл нижнюю дверцу, там в глубине стоял неприметный сейф. Он открыл его и достал кожаную папку. В ней лежал лист бумаги, Авдеев подал его мне. Форматом А-4, бумага на ощупь была нежно-бархатистая и в то же время упругая. Бумага, без всякого сомнения, ценная, не простая. На ней был отпечатан текст на английском языке. Я не знал английского, и не мог прочесть написанное. Но Авдеева интересовало не мое знание английского.

Я посмотрел бумагу на свет — водяной знак в форме S на всю страницу проглядывался четко.

— Что скажешь? — Борис взглянул на меня выжидающе.

— Попробую, — сказал я.

— Надо как можно быстрей сделать такую бумагу, — сказал Авдеев.

Я вернул ему лист, и он вложил его в папку, отнес и запер в сейф.

Ну, что ж, подумал я, десятью минутами позже, несясь по кольцевой в сторону Москвы, сказал А, надо сказать и Б. Или вот еще: назвался груздем — полезай в кузов. Пословицы, они из жизни взяты.

* * *

В конверте, что дал мне Авдеев, было три тысячи долларов. Я решил не тратить их и спрятал в ящик стола

С фирмы я ушел. Написал заявление.

Сергей Сергеевич Вагин, мой протеже, ставший теперь заместителем директора фирмы, отпустил меня с неохотой, уговаривал остаться, потом он пригласил меня в японский ресторан, где вновь допытывался, куда я ухожу. Он, кажется, не совсем поверил, что я уезжаю в Нижний Новгород. Прощаясь, Вагин сказал, что я могу вернуться назад в любое время.

* * *

Эолли захотела вновь посмотреть кино с участием Вивьен Ли. Мы поехали в кинотеатр. На этот раз шел фильм "Мост Ватерлоо". Как и в прошлый раз, в зале было немного народу. Эолли держала мою руку в своей, очень сопереживала происходящему на экране, при этом сильно сжимала пальцы. Когда фильм закончился, я увидел на глазах девушки слезы, да и другие зрители прикладывали к глазам платочки. История влюбленных, снятая шестьдесят лет назад, не оставляла никого равнодушным.

Ночью, прижавшись ко мне, девушка вспоминала эпизоды фильма, она вновь переживала драму трагической любви танцовщицы Майры и военного офицера Роя Кронина. Она спрашивала меня, почему все так случилось? А что я мог ей ответить?

Я видел близко ее глаза и губы с запахом спелых яблок. Ее близость не будила во мне желания — как такое могло бы произойти?! Но я ощущал на сердце необъяснимо щемящую нежность. И каждый раз, когда Эолли клала свою голову мне на грудь, я летел куда-то ввысь, я ощущал, как пространство космоса стремительно разворачивается на невидимой оси и падает в неизвестность.

Ночью порой я просыпался с чувством необъяснимой грусти. Я слушал ровное, спокойное дыхание спящей Эолли, уставившись в темное пространство потолка, и думал о том, что человек, в сущности, живет в двух измерениях: в реальности дня и абстракции ночи. День, наполненный часами суеты, поглощала ночь, оставляла видимым только одну единственную реку, по которой ты отправлялся в легкое путешествие. Но с наступлением дня, ночная абстракция тотчас превращалась в абсурд. Так и предстояло человеку до конца жизни своей бегать из реальности в абстракцию и обратно.

Я тихо вставал, стараясь не разбудить Эолли, и выходил на кухню. Не включая света, смотрел в окно. Снаружи город, погруженный в ночь, жил своей жизнью, у него в эти часы имелись свои цвета, запахи и звуки, которые постепенно исчезали с наступлением утра. На ночной город опускались сверху таинственные флюиды, из темных подворотен и закоулков выползали невидимые существа, обступали прохожих, ощупывали их с ног до головы, и ныряли в шахты метро, чтобы продолжить там свое шествие.

Я возвращался в комнату, ложился и долго смотрел вверх, — там высоко-высоко в синем небе шептались звезды.

"Легкое путешествие по реке… В какое море впадает моя река?.."

* * *

За неделю подвал типографии был полностью оборудован, а все необходимые материалы — в картонных коробках — доставлены, и сложены друг на друга.

Я купил телевизор, чтобы в мое отсутствие Эолли не скучала. Поставил его в спальне, подвел удлинитель, вставил вилку в розетку. К новой вещи Эолли отнеслась без особого любопытства, повертела в руках дистанционный пульт, и, без моей указки стала работать с ним — переключала каналы, прибавляла и убавляла звук — будто все ей было давно знакомо. Разнообразие программ, похоже, ее не очень интересовало. При этом, глядя на экран, она часто-часто моргала глазами, будто в них попала соринка. Я понял, что сделал ошибку, купив телевизор. Эолли явно пришелся не по душе этот современный ящик, напичканный полупроводниками, транзисторами, диодами, проводами и прочими другими штучками.

Но ведь она сама однажды спросила — почему у меня нет телевизора? Конечно, спросить и желать — не одно и то же.

Поскольку мы оба были равнодушны к телевизору, то его попросту не включали, — он стоял ненужной вещью в доме — с потухшим серым экраном.

Эолли привлекал лишь магнитофон, она без устали, часами слушала музыку, закрыв глаза и подперев ладонью щеку. Среди любимых ее дисков был и концерт симфонического оркестра, исполнявший произведения Скрябина.

А однажды, когда мы с Эолли прогуливались по улице, девушку привлек рекламный щит с фотографией певицы Сезарии Эворы. Я купил билеты. Мы сидели близко к сцене. Эолли за весь концерт не вымолвила слова, потрясенная необычайным голосом певицы с далекого острова в Атлантическом океане. Ее очень удивило, что певица вышла на сцену босая.

— Почему Сезария пела босиком? — спрашивала меня потом Эолли.

— Потому что… — Я и сам этого не знал. — Она привыкла. У них на острове кругом песок, и зимы никогда не бывает.

Мой ответ вряд ли ее удовлетворил, несколько дней Эолли была задумчива и часто возвращалась к замечательной и экзотичной певице.

А еще, без сомнения, Эолли любила смотреть кино, но не по телевизору, а на большом экране кинотеатра.

* * *

Каждый день спозаранку, до наступления часа пик, в шесть утра я вставал, выпивал чашку кофе, садился в машину и ехал в Крошино. Возвращался поздно. Эолли всегда встречала меня с улыбкой. И непременно сажала за стол, угощала кулинарным новшеством. Весь день, в мое отсутствие, девушка находила для себя какое-нибудь занятие, слушала музыку, читала книги и журналы. У нас было времени час-другой побеседовать, затем мы принимали душ и ложились спать. Она прижималась ко мне тесно, клала голову мне на грудь, и я засыпал блаженным сном младенца.

Поглощенный новой работой, я забывал позвонить Тане, и она молчала, должно быть, занятая экзаменационной сессией в институте. Я чувствовал вину перед ней. Чего греха таить, — с появлением Эолли, Таня отошла на задний план. Но это вовсе не означало, что Таня уже перестала меня интересовать. Она мне была по-прежнему дорога. Но я ей почему-то не звонил, хотя, для этого не требовалось больших усилий — достать из кармана телефон и набрать номер.

На даче в Крошино всегда стояла тишина, березовый лес поглощал все звуки, идущие с отдаленной трассы, по которой день и ночь, не переставая, неслись автомобили. Я работал в чистом, светлом, и хорошо проветриваемом подвале. Жаловаться нечего. Все мои желания исполнялись незамедлительно. В перерыве я шел наверх, отдыхал на диване, доставал из холодильника сок, минеральную воду. Там еще было баночное пиво, стояли бутылки с коньяком и виски. Но я к ним не притрагивался. Прежде всего — работа. Я выходил подышать свежим воздухом во двор, усаживался в беседке, доставал свою неизменную пачку "Явы" и выкуривал сигарету под шелест листьев берез. Когда приближался полдень, на столе моем звенел телефон, Вероника звала кушать. Обедал я всегда один в гостиной особняка, у камина. Племянницу Авдеева я ни о чем не расспрашивал, не пытался с ней даже заговаривать, видя, что она к тому не расположена — девушка была молчалива и всегда, встречаясь со мной взглядом, опускала глаза. Но готовила она вкусно.

Свободного времени у меня почти не оставалось, я уже почти не тренировал руку, давно не разбивал кирпичи и доски. Хотя на балконе исходный материал всегда был. Что поделаешь, приходилось чем-то жертвовать…

Работа над бумагой потихоньку продвигалась вперед.

В подвале у меня стоял сейф, по необходимости я открывал ее, доставал кожаную папку с оригиналом листа и сверял его с выведенными образцами, затем запирал папку обратно в сейф. Ровно через полтора месяца, в конце мая, я выдал окончательный вариант бумаги. С помощью специального резака я нарезал пять страниц под размер оригинала. Лист, что дал мне Борис, на первый взгляд был формата стандартного А-4. Но все же он отличался — имел в ширину лишних 3 миллиметра, а в высоту — 2. Я соблюдал все параметры, вплоть до веса каждой страницы — 13 граммов.

Борис Авдеев принял мою работу утром, около десяти. Мы были с ним вдвоем. Он осторожно брал готовые листы бумаги за края, смотрел на свету, затем складывал в папку. По лицу его было не понять, удовлетворен ли он качеством моей бумаги или нет. Выражение лица — молчаливо-сосредоточенное. Молчал Борис долго, думал о чем-то своем. Потом сказал, что несколько дней я могу отдохнуть.

Я кивнул и поехал домой.

Два дня я был занят Эолли, показывал ей город, водил в Ботанический сад и Третьяковскую галерею. Прокатились мы с ней на теплоходе по Москве-реке.

Я, конечно, наблюдал за ней, следил, как она реагирует на окружающее. Эолли впитывала в себя мир людей, и, должно быть, сравнивала с миром своим, другим, который являлся для меня совершенно недоступным.

На третий день позвонил Авдеев, сказал, что уезжает на неделю в Сингапур, и попросил, чтобы я в его отсутствие навещал племянницу.

— Она у меня нелюдима, — сказал Борис, — но тебя терпит, займи ее чем-нибудь.

— Хорошо, — ответил я.

По правде говоря, я не знал, как поступить с Вероникой. Девчушка вряд ли нуждалась в чьем либо обществе. Лицо ее было всегда грустное и бледное. Она появлялась на кухне, чтобы приготовить обед, затем уходила к себе на второй этаж, и оттуда не доносилось ни звука. Полная тишина.

Следуя просьбе Авдеева, я приезжал в Крошино утром, но не так рано, как прежде, шел к себе в комнату в правом крыле типографии, включал компьютер, смотрел почту, читал утренние газеты. В полдень Вероника звонила, звала обедать. Я заходил в особняк, садился за столик у камина, ел салат, суп, котлеты какие-нибудь или жареную курицу, пил чай. Я благодарил Веронику за вкусный обед и отправлялся к себе. Надобность в беседе отпадала. Так прошли еще три дня.

На четвертый, не успел я поставить машину во дворе дачи и открыть ключом дверь своей комнаты, как зазвонил телефон на столе. Это была Вероника.

— Андрей, ты не смог бы сейчас зайти ко мне? Мне надо с тобой поговорить.

Я удивился, мы никогда с ней не разговаривали, а тут — звонит сама, да еще на "ты" обращается.

— Хорошо, — ответил я, не подавая виду, что удивлен.

Девушка сидела за столиком в кресле у камина, там, где я обычно обедал. На ней была зеленая кофта и джинсовые брюки. Бледное лицо, грустные глаза — как всегда.

Я уселся напротив.

— Ты должен порвать отношения с Авдеевым, — сказала Вероника. — И чем раньше, тем лучше для тебя.

Твердый, не терпящий возражения, тон ее голоса больше подходил зрелой женщине, нежели кроткой шестнадцатилетней девушке. Я даже слегка опешил, не нашелся сразу с ответом, некоторое время думал, что бы означали ее слова.

— Гм, — только произнес я.

— Авдеев — опасный человек, — продолжала, глядя мне прямо в глаза, Вероника. — Держись подальше от него!

— Видишь ли, я простой инженер, нанятый в фирму твоего дяди. У меня круг своих обязанностей…

— Он мне не дядя.

— А кто же он?

— Любовник.

— Гм… — Я замешкался, никак не ожидавший к такому повороту событий. Вообще, какое мне было дело до всего, кем являлся Веронике Авдеев?

— Беги, пока не оказался в ловушке. Как я.

— Как ты?

— Он сломал мне жизнь…

— А что тебе мешает уйти от него?

— Как уйдешь, куда убежишь? Его люди следят за каждым моим шагом.

Наступило молчание. Я поднялся.

— Я должен идти работать.

— Подумай над тем, что я тебе сказала.

— Подумаю.

Я вышел из особняка. Шагая мимо бревенчатого флигеля, бросил взгляд на окна, заметил внутри человека, сидящего на диване перед телевизором. На площадке стояли микроавтобус и моя "Тойота". Каждый раз, когда я подъезжал к воротам, они автоматически открывались. Я не знал, сколько людей находится на территории особняка. Четверо или пятеро мужчин в синих униформах всегда работали в типографии, но я не входил в помещение, ни с кем не вступал в разговор, и, похоже, им тоже не было до меня дела.

* * *

Я приехал домой раньше обычного. В квартире негромко звучала музыка Сфириса, Эолли нравилось его слушать, она сама научилась включать и выключать проигрыватель. Я застал Эолли на кухне, готовящей еду. На газовой плите булькала кастрюля. Указательный палец на левой руке девушки был заклеен лейкопластырем.

— Ты, что, порезалась? — спросил я.

— Пустяки, — бросила Эолли. — Капля крови всего выступила. Я обработала ранку йодом и залепила пластырем.

— Надо быть осторожным, — сказал я и пошел в комнату, чтобы переодеться. И тут меня будто по башке палкой стукнули — я застыл, пораженный. Кровь! Эолли пользовалась ножом и нечаянно порезала палец. И пошла кровь из ранки. Но крови-то в Эолли не должно быть!

Я вернулся к ней. Девушка закинула в кастрюлю мелко нарезанную картошку, помешивала ложкой, затем закрыла крышку и стала вытирать руки полотенцем.

— Через минут двадцать суп будет готов, — улыбнулась она. — Что, проголодался?

Я усадил Эолли на диван, стал внимательно разглядывать ее руки.

— Не беспокойся, совсем не было больно, — сказала она.

— Ты больше нигде не поранила? — спросил я.

— Нет.

— Послушай, Эолли. Отныне ты не должна заходить на кухню, понимаешь?

— Тебе не нравится, как я готовлю?

— Нравится.

— Тогда почему запрещаешь? Потому что я поранилась? А как же другие жены? Они разве не могут поранить себе палец? — Большие глаза ее глядели на меня непонимающе, в них заблестели от обиды слезы.

— Ну, хорошо, — сдался я и обнял ее. — Пусть все остается по-прежнему.

После ужина мы поехали в Химкинский парк, там погуляли на свежем воздухе.

— Почему роли, которые исполняла Вивьен Ли, все трагические? — спросила Эолли. Она, должно быть, вспомнила сейчас фильмы, которые мы с ней смотрели в кинотеатре. — Означает ли это, что и в жизни она была несчастна?

— Не знаю, — признался я. — Кажется, у нее было много поклонников.

Мы шагали по дорожке парка, держась за руки, и никто из прохожих, попадавшихся нам навстречу, не обращал внимания на Эолли. Никто из них и не догадывался, что девушка, идущая рядом со мной — кукла. И сам я теперь сомневался в этом. Нет, говорил я, никакая она не кукла. Она — живое создание. Человек! Хотя и со своими загадками, оттого немного странная. А у кого их нет, загадок? Или, все-таки, я причастен к ее появлению? Скажи я об этом кому-то из друзей — Тане или Грише Сомову, — они меня на смех подняли бы. И, правда, как бы я это доказал? У Эолли была плоть, не отличимая от человеческой, по ее жилам текла кровь. Только рентгеновские лучи могли бы обнаружить в ней металлический скелет и чипы, встроенные в голове.

Меня одолевали противоречивые чувства. С одной стороны я радовался своему изобретению, что результат превзошел мои ожидания, но с другой — я ощущал в душе дискомфорт, в мое сердце вселилась тревога за Эолли — что будет с ней дальше?!

Ночью я долго не мог уснуть.

Затем мысли мои переключились к Веронике. Я вспомнил разговор с ней. Во всей этой истории меня больше всего удивила смена настроения девчушки. Интуиция подсказывала мне — что-то тут не так.

* * *

В Крошино, когда я курил в беседке Авдеева, мне на сотовый телефон позвонила из Твери Нина Сергеевна Левина.

— Извините за беспокойство, — сказала она. — Я по поручению свекра. Павел Дмитриевич просил поблагодарить вас за все. Ене Черсуевна сейчас гостит у него на даче, за ней ездил сын Костя.

— Не стоит благодарностей, — сказал я. — Как дела у Кости?

— Спасибо, хорошо. Его неожиданно выпустили из КПЗ, правда, заставили заплатить небольшой штраф. А могло быть гораздо хуже. Сын обещал стать другим.

— Ну и прекрасно!

— Я должна извиниться перед вами.

— За что?

— Может, в прошлый раз я не так вела себя, наговорила лишнее…

— Что вы?! Не волнуйтесь, все в порядке.

— Будете в Твери — заходите.

— Спасибо!

— До свиданья!

— До свиданья!

На крыльце особняка показалась Вероника, она пошла в мою сторону. Войдя в беседку, села напротив, достала из кармана халата пачку сигарет, зажигалку.

— И что ты решил? — спросила она, закуривая.

— Ты о чем?

— О том же.

— Не знаю… Гляди, какой день сегодня?! Солнце, свежий ветерок! О чем еще думать?!

Вероника молча смотрела на меня в упор. Предо мной была уже другая девчушка, решительная и нетерпеливая, вся — сгусток нервов. Прямо как бык перед красным полотнищем. И с волосами она что-то сделала, вместо красивой косы теперь была короткая стрижка. Отрезала косу. Вчера еще была коса, а сегодня — нет.

— Глупец! — проговорила она с яростью. Сделала несколько затяжек, кинула сигарету прямо на деревянный настил беседки и ушла. Я поднял дымящийся окурок и переправил его в урну.

В половине первого она позвонила, позвала кушать.

Вероника приготовила солянку и жаркое с куриными крылышками. Она смотрела, как я поглощаю еду, затем уселась неподалеку и сказала:

— Мне велено тебя кормить. Только не думай, что ты меня интересуешь.

— Не думаю, — ответил я. — А готовишь ты прилично. Твой будущий муж очень обрадуется.

— Не твоя забота.

Покончив с едой, я принялся за чай. Положил пакетик в чашку, налил из чайника кипяток, подождал, пока прозрачность воды не загустела темно-красной золотистостью, вынул пакет, положил ложку сахару, стал размешивать. Девушка молча наблюдала за моими действиями.

— А кто тебе готовит дома? — полюбопытствовала она.

— Сам и готовлю, — сказал я. Упоминать ей об Эолли мне не хотелось.

— Значит, не женатый?

— Да, не женатый.

— А сколько тебе лет?

— Тридцать.

— Вроде бы пора жениться.

— Ага. Да вот некогда.

— Порнографией увлекаешься?

— Что-что?!

— Хочешь сказать, что морально устойчив?

— Гм… Каждый мужчина хоть раз в жизни да листает порнографический журнал, но чтобы увлекаться… Других дел полно.

— Разве порнография не может быть хобби? Как, например, собирание марок, коллекционирование самоваров, утюгов и морских галек?

— Гм…

— Я увлекаюсь порнографией. Что скажешь?

— Ты вполне взрослая, Вероника. Занимайся, чем нравится. За это, по-моему, не сажают в тюрьму.

— Пошли! Покажу кое-что.

Девушка повела меня наверх, на второй этаж и там, в большой комнате я увидел уйму цветных плакатов, наклеенных по стенам, с изображениями обнаженных мужчин и женщин.

— Так это ж не порнография, а эротика, — сказал я. — Художественная фотография и ничего тут непристойного.

— Искусство и пошлость разделяют один шаг? — спросила Вероника.

— Точно.

— У меня есть и покруче, в компьютере, хочешь взглянуть?

— Нет.

— Почему?

— Не вижу в этом потребности.

— Ты боишься.

— Боюсь? Чего?

— Что я потом уложу тебя спать рядом со мной.

— Гм… Ты — шутница.

Эта комната была девушке и спальней. Большая кровать, небрежно заправленная голубым покрывалом, туалетный столик, телевизор, музыкальный центр, раскрытый ноутбук на стуле, рядом пепельница, полная окурков. Здесь давно никто не убирался.

Спустившись вниз, мне уже расхотелось допивать свой чай, и я отправился к себе.

* * *

Эолли явно заскучала.

Она сидела на кушетке в спальне и без особого интереса листала журнал "Огонек". На мои вопросы отвечала неохотно. И в кино ей уже не хотелось, и прогуляться на свежем воздухе тоже. Не заболела ли, случаем? Я дотронулся тыльной стороной ладони ее лба. Температуры не было.

— Я сегодня ужин тебе не приготовила, — сказала Эолли с несвойственной ей строгой ноткой в голосе.

— Ничего страшного, — ответил я. — Съем бутерброд, если проголодаюсь.

— Хочешь знать, почему? — она подняла на меня грустные, и как мне показалось, обиженные глаза.

— Гм… Наверное, настроения не было. Мне тоже порой ничего не хочется делать, такая хандра наползает, что хоть волком вой.

— Настроение-то у меня было нормальное. Но оно потом испортилось. Я просто узнала… Узнала, что у тебя есть на стороне другая женщина.

— ?!

— Почему ты скрывал?

— Ты, наверное, имеешь в виду Таню, — догадался я. — Но мы с ней друзья. Она, что, звонила?

— Верно, Таня, — кивнула Эолли. — Она была здесь.

— Вот, как?!.

— Я прочитала в ее глазах, что вы… больше, чем друзья…

— Нет же, Эолли, ты ошибаешься. Мы, правда, друзья. И что Таня?.. Я ведь просил тебя никому дверь не открывать.

— Звонили долго. Я посмотрела в глазок, — там стояла молодая женщина.

— И что же?

— Я впустила ее. Она спросила, кто я. Я ответила — жена Андрея. Она очень удивилась и долго молчала, затем поинтересовалась, как долго я твоя жена. Я сказала — скоро будет полгода. Она снова молчала. Тогда я сказала: "Давайте знакомиться, меня зовут Эолли, а вас?" Она назвалась Таней, но не сразу, прежде некоторое время размышляла, будто сомневалась, назвать ей себя или нет. Потом она заторопилась, сказала, что ей пора. Я спросила ее: "Что-нибудь передать Андрею?" Она ответила: "Передайте ему большой привет!"

— Большой привет, — повторил я. — Вот видишь!..

— Мне кажется, что ты должен принять решение, — сказала Эолли, глядя мне прямо в глаза.

— Какое решение?

— То обстоятельство, что я у тебя живу, еще ничего не означает. Если ты ее любишь больше меня, я отойду в сторону. Тебе нельзя разрываться между двумя женщинами. Это добром не кончится. Не возражай, не говори мне ничего. Подумай… Наверное, недели будет достаточно. Через неделю все определится…

Приняв душ, Эолли легла в спальне.

Я сидел на кухне и курил.

Все верно. Рано или поздно Эолли и Таня должны были встретиться. А что же я хотел?!. Сам же и столкнул их лбами. А все нужно было предвидеть. Вместо того, чтобы предпринять какие-то шаги, я пустил все на самотек…

Затушив окурок в пепельнице, я пошел в ванную, долго стоял под горячим душем, пытался привести свои мысли в порядок. Но ни к чему определенному не пришел. Вытерся полотенцем и сидел в темноте на диване. Из соседней комнаты не доносилось ни звука, будто там никого не было вовсе. Я встал и тихо вошел в спальню. Эолли лежала, повернувшись лицом к стене. Я присел на корточки и погладил ей волосы.

— Как нам было хорошо с тобой в Иркутске, — тихо проговорила девушка.

Я молчал. Потом вышел на кухню и вновь закурил.

* * *

Утром, по дороге в Крошино, из своей машины я позвонил по сотовому телефону Тане.

— Здравствуй! — сказал я, как можно приветливо.

— Здравствуй! — ответила она голосом спокойным, хотя и с оттенком некоторой грусти.

— Извини, что долго молчал.

— Не надо извиняться, ты свободный человек.

— Нам надо поговорить.

— Давай, поговорим.

Я на секунду замешкался, не зная, где и когда назначить встречу. Но Таня сама предложила:

— Давай, через полтора часа. На той аллее, у скамьи, помнишь?

— Помню.

— Тогда до встречи!

— До встречи!

Я подъехал раньше времени, припарковал машину к обочине дороги, и ступил на аллею. Здесь мы с Таней гуляли после концерта в Большом Зале консерватории полтора года назад. Тогда мы только познакомились. Аллея с тех пор никак не изменилась, разве что появилась на ней яркая палатка, где торговали пивом и кока-колой. А еще та, наша скамейка была занята двумя старичками, игравшими в шахматы, точь-в-точь, как в фильме "Москва слезам не верит". Мне пришлось пройти дальше и отыскать свободную скамью.

Вскоре подошла Таня, на ней была джинсовая юбка и белая кофта.

— Привет! — сказала она.

— Привет! — ответил я и поцеловал ее в щеку. Таня не отстранилась, хотя, была слегка удивлена моему поведению.

Мы уселись на скамью.

— Как дела? — спросил я. Обычный, "дежурный" вопрос, применяемый, как говорится, на все случаи жизни.

— Нормально.

Помолчали.

— Я была у тебя… тебе передали?

— Ага.

— Извини за внезапный визит. Я думала — ты дома и спишь. Если бы знала, то не приходила бы…

— Все вышло очень… странно.

— Ты женился, что тут странного? Странно то, что ты мне ничего не сказал. Тогда бы этого недоразумения не было, а то приперлась к тебе на квартиру, как не знаю, кто. И жену твою, кажется, напугала…

— Видишь ли, Таня… Эолли мне не жена.

— Да?! — девушка удивленно приподняла брови. — А кто же она тебе?

— Она сирота.

— Сирота?.. И что же это меняет? Сирота не может быть женой?

— Я встретил ее в поезде… Эолли переживала какую-то глубокую личную драму, она и сейчас пребывает в смятении… Нужно время, чтобы ее душа пришла в равновесие.

— Ты хочешь сказать, что не спишь с ней?

— Не сплю.

— У тебя с ней никакого секса?

— Никакого.

— Но Эолли сказала, что ты ей — муж.

— Я же говорю, она не в себе.

— В таком случае, ей больше подошла бы психиатрическая больница, а не твоя квартира. Разве нет?

— Нет. Это может усугубить ее состояние.

— И как долго ты собираешься держать ее у себя?

— Не знаю, Таня… Но я не могу сейчас выставить ее за дверь. Куда она пойдет?

— Что, всех заблудших будешь теперь домой приводить?

Я промолчал.

— А не влюбишься ли ты в эту Эолли, случаем?

— Что ты?!

— Она привлекательна…

— Только не в моем вкусе.

— Странность ее не так заметна… Можно влюбиться по уши.

— Это исключено.

— А готовить-то она умеет?

— Да, неплохо, знаешь… Особенно хорошо у нее получаются супы.

— Гм… Буду хоть спокойна, что ты не ходишь голодный.

— Я заметил, что по части готовки пищи у вас с Эолли много общего.

— Значит, ты все-таки помнишь, как я готовлю? — спросила с иронией в голосе Таня.

— Конечно!

— Что ж, поехали…

— Куда?

— Ко мне домой, обедать. Как я теперь понимаю, — уединиться у тебя уже не получится.

* * *

В машине Таня рассказала, что после их посещения докторши Ене Черсуевны, у матери значительно улучшилось здоровье, она поправилась на три килограмма, и спит порой до самого полудня.

— Наверстывает за все годы недосыпания, — с удовлетворением заметила девушка.

Когда мы прибыли на место и поднялись в Танину квартиру, то не застали там Екатерины Васильевны, только обнаружили записку на столе: "Я пошла в парикмахерскую, надо привести себя в порядок, ведь завтра папа с рейса вернется."

— Точно! — обрадовалась Таня. — Папа вчера звонил из Харькова.

Дальше произошло то, чего мы оба желали, — мы с Таней закрылись в ее комнате.

* * *

Я держал путь в Крошино, хотя там меня никто не ждал, и работы никакой не было. Я просто исполнял просьбу Авдеева — бывать в его отсутствие на даче и поглядывать за Вероникой. А чего за ней поглядывать? Девчушка вполне взрослая, и к тому же нисколько не нуждалась в моем обществе. А ее поведение, с неожиданной сменой настроения, и вовсе ставило меня в тупик. Ну, да ладно, на все обращать внимание — голова распухнет.

Я подумал о Эолли. Мной овладевало чувство вины перед ней, как если бы я совершил измену. А ведь со стороны так и выглядело — я же у Тани был.

Я достал мобильник, набрал номер своего домашнего телефона.

Эолли не брала трубку. Всё верно, на все телефонные звонки она не отвечала, как мы с ней и условились. Но номер моего сотового Эолли знала, и который, наверняка, высветился на аппарате.

Я развернул машину и поехал назад.

Эолли в квартире не оказалось. Все ее вещи были на месте, и ничто не говорило о том, что в дом врывались грабители, никаких следов взлома или воровства, — деньги лежали в целости и сохранности в ящике стола. На столе рядом с компьютером я обнаружил и запасные ключи от входной двери.

Интуиция подсказывала мне, что случилось непоправимое — Эолли исчезла навсегда. Она вышла за дверь и шагнула в никуда…

Мои ноги подкосились, я опустился на пол. Вот какие дела… все закончилось… Спустя полчаса, а может, больше, слабость отступила и силы вернулись ко мне.

Я зашел в ванную и ополоснул лицо холодной водой. Потом взял инструменты и снял с двери аппарат идентификации отпечатков пальцев, вынес на балкон. Все это стало теперь ненужным.

Потом я пошел на улицу. Двинулся к перекрестку, там дождался зеленого огонька светофора, перешел на ту сторону, толкнул стеклянную дверь кафе "Северный олень". Но внутри среди посетителей Эолли не было. Да и как она могла бы сюда зайти, ведь у нее нет денег? Обойдя еще несколько магазинов и бутиков, я ни с чем побрел к себе.

По пути купил пачку сигарет в киоске. Я часто брал тут сигареты, знал даже, что продавщицу зовут Нина, мы с ней иногда перекидывались ничего не значащими словами по поводу погоды или громкого убийства, о котором писали все газеты. Каждый раз при встрече, Нина любезно улыбалась. Вот и сейчас она с улыбкой поведала, что через недельку, когда тополь начнет цвести, для нее наступит сущее мучение. Тополиный пух вызывал у нее аллергию, появлялся кожный зуд и насморк.

— Это продолжается полтора месяца, — сказала, подавая мне пачку "Явы" и сдачу, Нина. — А потом все приходит в норму. И чесотка исчезает и из носа не течет.

Я хотел было спросить ее, не заметила ли она сегодня молодую девушку с темными каштановыми волосами, но передумал.

Домой я поднялся с чувством опустошенности внутри, — будто с меня, как с лимона, выжали весь сок. Я сварил кофе, хотя пить его не было никакого желания. Но кофе любила Эолли. Помешивая ложкой в чашке, я думал о ней. Мой взгляд случайно упал на холодильник, где лежал какой-то журнал. Я полистал его и наткнулся в середине номера на статью под заголовком "Роботы и общество". Её автор некий англичанин Лемман писал: "Научная мысль в области роботостроения шагнула далеко вперед. Готово ли общество к такому повороту событий? В случае уравнивания роботов в правах с людьми, власти будут обязаны предоставить машинам социальные льготы: жилье, охрану здоровья, денежное пособие в случае утраты работоспособности, пенсию по старости и т. д… Признание прав роботов породит для них и определенные обязанности, такие как участие в выборах, уплата налогов и, возможно, обязательная служба в армии. Это может случиться уже очень скоро. Исследования последних лет доказывают бурное развитие роботостроения и насколько успешны разработки искусственного интеллекта. Они должны помочь понять, с какими проблемами может столкнуться человечество в будущем. Однако уже сейчас ясно, что роботы будут усовершенствованы до такого уровня, что смогут воспроизводить себя и развиваться"…

Статья была длинная, но я не стал читать ее всю. Только оглядел вновь обложку. Обычный глянцевый журнал, — такие в Москве каждый месяц выходили кучами. Но название громкое "Наука и прогресс — ХХI век". Я не мог припомнить, чтобы покупал его. Дата выхода номера: январь 2000 года. Может, и брал, кто знает… Прочитала ли статью Эолли? Если прочла, то догадалась ли обо всем, что и сама она является роботом? А не это ли, в самом деле, послужило причиной ее ухода?

Среди ночи зазвонил мой мобильный телефон. Часы на стене показывали 1:20.

Я услышал в трубке голос Бориса Авдеева.

— Привет! Извини, что разбудил.

— А я не спал. Вы в Москве?

— Да. Днем прилетел. Сможешь подъехать на дачу?

— Сейчас?

— Конечно.

— Ладно.

— Я тебя жду.

* * *

Ночью улицы пустынны, поэтому я доехал в Крошино быстро.

Ворота дачи автоматически открылись, и я въехал во двор. Два молодых охранника молча проводили меня до крыльца особняка. Все окна, и нижнего, и верхнего этажей горели. Я вошел внутрь.

Авдеев был в светлых спортивных шароварах и белой тенниске.

— С приездом! — сказал я.

— Спасибо! — ответил он.

Мы пожали друг другу руки. Борис усадил меня на диван и самолично приготовил кофе.

— Что-то ты выглядишь неважно, — заметил он. — Неприятности какие?

— Да нет, — ответил я. — Просто бессонница.

— Бывает, — кивнул он.

Помолчали.

— Я должен поблагодарить тебя, — сказал Авдеев, отпив из чашки. — Ты сделал свою работу добросовестно. — Он достал из кармана тенниски пластиковую банковскую карту "VISA", положил предо мной. — Карта оформлена на твое имя. Ты можешь пользоваться ею в любой стране мира. Денег здесь, если не будешь шиковать, до пенсии хватит. Сюда больше не приезжай. Да, одна просьба к тебе… Насчет моей племянницы Вероники… Пусть она поживет несколько дней у тебя, пока я не доделаю тут свои дела. Так буду спокойней.

Я молча кивнул.

Мы допили кофе.

Вероника спустилась по лестнице со второго этажа, неся в руке небольшой чемодан. Девушка была одета в голубую футболку и короткую джинсовую юбку. Я помог ей донести и положить чемодан в багажник моей машины.

Пока ехали, Вероника не произнесла ни слова. Она сидела рядом и угрюмо смотрела вперед на дорогу.

Нас сопровождала до дома, оторвавшись позади метров на сто, охрана Авдеева, в черном джипе.

* * *

Прошло четыре дня.

Эолли никак не давала о себе знать. Она исчезла, канула как в воду.

Я выходил на улицу и часами бродил по городу, среди людской толпы, возвращался домой, измученный, закрывался на кухне и курил, одну сигарету за другой. Вероника жила в комнате Эолли, появлялась только по мере надобности, в ванную, туалет или для того, чтобы приготовить еду, остальное время сидела на кушетке, раскрыв свой ноутбук или смотрела телевизор, который я с самого начала поставил у нее. Мы с ней почти не разговаривали. Она вставала всегда поздно, поэтому я завтракал один, съедал бутерброд и выпивал кружку кофе. Иногда девушка брала тряпку и мыла пол, чего у себя в Крошино вряд ли делала.

А я не находил себе места. Мне хотелось побеседовать с кем-нибудь о своей беде. Во второй половине дня, часам к четырем, купив несколько бутылок пива, я отправился к скульптору Николаю с намерением рассказать ему, как есть, все об Эолли.

Николай лепил в мастерской натуру из глины, ему позировала обнаженная молодая женщина. Когда я пришел, он уже заканчивал сеанс. Повозившись еще минут пять у станка, Николай вымыл руки. Натурщица оделась, присоединилась к нам, выпила бутылку пива, поболтала немного, и, сославшись на дела, ушла.

— Это моя любовница, — поведал Коля. — Не правда ли, хороша собой? Но я не всех своих женщин леплю. Все зависит он настроя души. А как твоя фирма?

Николай не знал, что я ушел с прежней работы к Авдееву.

— Нормально, — сказал я. — Скажи, что ты делаешь, когда на душе скверно, когда нет выхода в сложившейся ситуации?

— Выход-то всегда есть, — произнес он, внимательно глядя мне в лицо. — А что произошло?

— Понимаешь, рядом со мной находилось нежное и хрупкое создание, я а не удержал. Оно исчезло, не объяснив причины.

— Гм… — Скульптор задумчиво потер себе бороду. — Женщина — существо из другого мира… Мотивацию ее поступков порой невозможно понять… Но надо подождать. Придет. А давно ушла?

— Четыре дня назад.

— Ну, четыре дня… Это ж не четыре месяца…

— Ты прав, — сказал я и замолчал. Мне вдруг показалось, что говорить сейчас Николаю об Эолли не следует. Да и никому другому не следует.

— Лет пять назад был у меня случай, — сказал мой собеседник, откупоривая очередную бутылку пива. — Девица, с которой я всего раз переспал, пошла выяснять отношения с моей женой. Другими словами, стала на полном серьёзе отвоевывать меня от нее. Вот это был напряг! Кошмар какой-то! Насилу уладил. Жена после того случая целых полгода со мной не разговаривала.

— Ладно, Коля, извини, что отвлек, — я поднялся.

— Да что там, — кивнул он. — Приходи в любое время. Может, тебе отвлечься надо? А то скажу Марише, она подругу свою приведет…

— Нет, спасибо.

— Ну, бывай!

— Пока!

* * *

Ноги привели меня к станции метро. Я сел в поезд. В вагоне было битком народу. На остановках одни пассажиры выходили, другие входили. У каждого из них в голове теснились мысли: не пропал ли день даром, все ли сделано, как мне хотелось?

Я доехал до конечной станции и вышел наружу. Огляделся. Место совсем незнакомое. У входа на станцию, возле урны курили несколько мужиков и одна девушка. Девушка стояла чуть в стороне от мужской компании и задумчиво смотрела пред собой. Ей было примерно столько же лет, сколько Эолли. Одета в длинную серую юбку и белый джемпер. На плече черная сумочка.

Я достал из кармана мятую пачку, в ней оставалась единственная сигарета. Закурил. Подошел к урне, кинул туда пустую пачку. Снова взглянул на девушку. Светлое лицо, грустные зеленый глаза, каштановые волосы. На темной голове выделялся белый крашенный пучок волос. Многие девушки так красили: веяния новой моды. Чем больше я смотрел на незнакомую девушку, тем больше она напоминала Эолли. Хотя было ясно — это не она.

Вскоре юная незнакомка затянулась напоследок тонкой своей сигаретой, бросила окурок под ноги, надавила на него туфелькой-лодочкой, и пошла. Сам не понимая зачем, я последовал за ней следом. Мы прошли квартал, другой, она спереди, не спеша и не оглядываясь, я — сзади, время от времени затягиваясь сигаретой, отставая на метров пятнадцать-двадцать. Вскоре девушка свернула вправо за угол и исчезла. Я ускорил шаг, свернул тоже. Никого. Слева высокое здание, а справа длинный деревянный забор. В одном месте забор слегка покосился, образовав узкую щель. Но человек в нее пройти мог. Я примерился, протиснулся, и оказался на той стороне. Захламленный мусором двор, дальше в глубине стоял пятиэтажный старый пустующий дом, чернел зияющими выбитыми окнами. В лестничном проеме мелькнула девичья фигура. Я вошел в сумрачный подъезд и стал подниматься по лестнице. Второй этаж, третий… На лестничной площадке четвертого этажа, усеянном битым кирпичом, незнакомка поджидала меня. Скрестив на груди руки. Несколько секунд смерила меня взглядом, слегка улыбнулась. И вошла в дверной проем, в помещение, где некогда, должно быть, жила дружная семья. А теперь тут ничего. В соседней комнате, с обшарпанными стенами, на полу был застлан матрас. Вокруг валялись кирпичи. И стоял в углу колченогий стул. Девушка положила на стул свою сумку и обернулась ко мне, посмотрела уже несколько смелей.

— Пятьсот рублей, — молвила она.

— Гм… — я наморщил лоб.

— Условия не ахти какие, — добавила девушка, — поэтому только пятьсот.

— И давно ты тут? — не сразу подобрал я слова.

— Всего месяц, — был ответ.

— М-да…

— Если не нравится, дело твоё. Я пойду искать другого. Только никому не говори. А то прикроют мою лавочку. Мне деньги нужны.

— А зачем тебе деньги?

— Купить мороженое.

— Шутишь?

— Как ты думаешь?.. Деньги всем нужны.

Помолчали. Девушка спокойно и выжидающе смотрела на меня.

Я присел на корточки, подобрал с полу кирпич, поставил стоймя, поставил другой рядом и сверху в виде крыши положил третий. Вдохнул глубоко, выдохнул, вдохнул, и — ударил резко ребром ладони по кирпичу. Кирпич ухнул и разломался на две части.

Я встал, вынул из кармана бумажник. Подал девушке пятисотрублевую купюру. Девушка замешкалась, но после раздумья, взяла. Я направился к выходу.

— Что, так просто даешь? — спросила она.

Оставив ее слова без ответа, я спустился вниз, вылез через дыру в заборе, направился к метро.

Вечерело.

* * *

По пути домой я купил в киоске две бутылки пива и пачку сигарет. Вероника зашла следом за мной на кухню. Молча достала из лежащей на столе моей пачки "Явы" сигарету, закурила. Взяла открывалку с полки, откупорила бутылку, разлила в два стакана.

— Послушай, — сказала она, выпуская изо рта струю дыма, — мне кажется, что меня запрограммировали и мной кто-то управляет.

— Что-то? — переспросил я, не понимая о чем речь. Разговаривать сейчас у меня не было никакого настроения.

— Мной управляют, — сказала Вероника. — Я себе не принадлежу. Понимаешь, о чем я?

— С чего ты взяла?

— Как тогда объяснить?.. Я иногда говорю черт те что и поступки совершаю несвойственные моей натуре… Как, например, неделю назад наговорила тебе такую муть про Бориса. Он же мне по-настоящему дядя, близкий человек… зачем я такое нагородила? Сама не пойму.

— Бывает… — Я взял стакан, отпил немного.

— Тот, кто мной повелевает, сидит в моей голове, — заключила Вероника. — И надо его вытряхнуть, как вытряхивают камешек из ботинка.

— Угу…

— А у тебя, что — депрессия? — спросила Вероника после некоторого молчания, и тоже сделала глоток из стакана.

— Есть немножко.

— Надо развеяться. Давай, сходим на дискотеку?

Я ходил пару раз на дискотеку во времена студенчества, и с тех пор не доводилось больше там бывать. И, признаться, все это скопище людей, коллективно выплескивающее свою энергию под оглушительную громкую музыку не очень привлекало меня. Я был человеком тишины. Я не нуждался в адреналине. Адреналином для меня служило разбивание ребром ладони стопки черепицы, кирпича или толстой деревянной доски. Но я не отказал племяннице Бориса, согласно кивнул головой:

— Давай, сходим.

— О`кей! — обрадовалась Вероника. — Я надену мини-юбку, это компенсирует издержки моих природных данных. Я девица неказистая, но ноги у меня красивые. Да, кстати, звонила какая-то Таня. Это твоя девушка? У тебя с ней разлад? Я сказала ей, что я тебе двоюродная сестра. Зачем давать человеку повод для ревности, правда? Ладно, пойду готовиться, приму душ, поглажусь…

Я позвонил Тане.

— Привет! — сказала она. — Что нового?

— Так себе…

— У тебя сотовый разрядился, поставь на зарядку. Звоню, звоню — а в ответ тишина.

— Да, точно, батарейка села… Спасибо.

— К тебе, что, сестра приехала?

— Да, двоюродная.

— Понятно… Что делаешь?

— Ничего. Вот, Эолли пропала.

— Как — пропала?

— Четыре дня назад.

— Вот же… А ты в милицию заявлял?

— Нет, что они сделают?

— Нехорошо получилось… А может, они с сестрой твоей не поладили?

— Эолли пропала до ее появления.

— Тогда, наверное, я виновата.

— Нет, ты ни причем.

— Мы, женщины, порой такие глупые бываем, не осознаем свои поступки… Я, как ни крути, ощущаю в этой истории свою долю вины.

— Не бери в голову.

— А куда она могла пойти?

— Ума не приложу.

— Что ты намерен делать дальше?

— Не знаю… Вот, собираемся на дискотеку.

— На дискотеку?

— Да. Вероника хочет развеяться. Не присоединишься к нам?

— Не получится. У меня зачет скоро.

— Понятно.

— А ты сходи, отдохни.

— Какой отдых — дискотека? Я уже вышел из того возраста, чтобы по таким местам ходить. Разве что — для смены обстановки.

— Не переживай.

— Спасибо.

— До скорого!

— До скорого!

* * *

Какой-то злоумышленник проколол два передних колеса моей машины. А запасное колесо было только одно. Поэтому нам ничего не оставалось, как воспользоваться такси.

Я не имел представления, где сейчас проходят в городе дискотеки. Вероника сказала, что нынче все Дома культуры и клубы отданы в аренду бизнесменам и те там устроили казино и ночные клубы. Мы нашли один такой клуб на окраине города, возле какого-то заброшенного стадиона. Кирпичное невзрачное здание и неоновая вывеска над дверью "Кафе "Красная роза".Таксист нас привез сюда, он знал в городе все подобные заведения, знал, где почем, цены входных билетов, меню, и каков контингент посетителей. "Вам здесь понравится", — заверил он.

В фойе охранники заглянули в сумочку Вероники и обстукали меня по карманам на предмет наличия оружия и взрывчатых веществ. И мы вошли внутрь.

Зал напоминал арену цирка, — по кругу на возвышенности располагались столики, за которыми ела и пила публика, а чтобы размяться и потанцевать, она спускалась вниз по ступенькам на круглую площадку. Официантка разыскала нам свободный столик, и я заказал для Вероники коктейль, а себе — бокал пива.

Диск-жокей — худой высокий парень в наушниках — работу свою знал крепко, трудился в стеклянной своей будке, манипулировал аппаратурой, и, поглядывая на веселящийся внизу народ, ни на минуту не затихал, все дергался и извивался в такт музыке. И музыка, невероятно громкая, не умолкала, — заканчивалась одна и тут же заводилась другая. Так, что мы с Вероникой, чтобы перекинуться парой слов, наклонялись и кричали в ухо друг другу.

Вскоре Вероника освоилась и потащила меня вниз. Я протанцевал с ней один танец, затем вернулся к столику, а девушка осталась веселиться дальше. На площадке сотня молодых людей обоего пола извивалась, прыгала и визжала в такой тесноте, что было не понять, кто с кем танцует. Да и не важно было им это, главное — быть во власти музыки и движения. Неведомая сила увлекала их вперед — в неизвестность. И что там позади — пропади все пропадом!

Я заказал еще пива. Табачный дым висел над потолком коромыслом, и лучи прожекторов окрашивали его подобно северному сиянию. Я прикладывался к бокалу и посматривал вниз, среди клубящейся массы тел находил знакомое пятно — голубую майку и джинсовую короткую юбку, в которые была одета Вероника. А девушка танцевала самозабвенно, забыв обо всем на свете.

Было жарко, я осушил бокал и стал искать глазами официантку, чтобы повторить заказ. И в это время ко мне подсел мужчина, плотного сложения, круглолицый, в рубашке с открытой грудью, очень загорелый, — как если бы только что вернулся с курорта Таиланда — посмотрел на меня с натужной улыбкой и сделал жест рукой, мол, здесь шумно, отойдем в сторонку — поговорим. И пошел меж тесно уставленных столиков. Я двинулся за ним, предварительно сняв со спинки стула джинсовый пиджачок и сумочку Вероники. Мы миновали стойку бара, подошли в дальний угол, где вела лестница в подвал, к туалетным комнатам. Здесь, правда, было меньше шума. Незнакомец повернулся ко мне, положив левую руку на перила, а правую протянул для приветствия.

— Неужели не помнишь, Серж? Я — Колян. Николай. Мы же с тобой на Кипре прошлым летом отдыхали?

— Вы ошиблись, — сказал я и для вежливости пожал ему руку. — Бывает.

— Не может быть! — запротестовал собеседник по имени Колян. — Память у меня хорошая. Мы тогда в Греции с девками были. Ты, что, Серж?!

— Я никогда не был в Греции. И меня не Серж зовут.

— Как — так?!

— Я, должно быть, на многих похож, — попытался отшутиться я. — Извините…

— Постой!.. В Анталье! Я спутал. Точно! В Турции!

— И туда я не ездил.

— Ты, что же, хочешь сказать — нигде за границей не был?

— Почему же… В Чехии был, в Праге.

— Вот, как?! Значит, в Праге мы с тобой встречались!

— Нет, я там один гулял.

— Но лицо-то твое откуда мне знакомо?!

— Не могу знать…

— В таком случае, давай, пропустим по стаканчику! За удачу!

— Прошу прощения… Я не один, и я не мешаю пиво с водкой…

— Жаль!.. А ты ведь — вылитый Серж! Как две капли воды! Не могу поверить!…

Я оставил назойливого незнакомца, пошел к своему столику, но он уже был занят другими посетителями. Я взглянул вниз на площадку, но не обнаружил среди танцующих Веронику. В сердце мое закралась смутная тревога. Я обернулся в ту сторону, куда меня отводил недавно этот тип Колян. Там его не было. Быстрым шагом я пошел к выходу. Спросил охранника:

— Вы не видели… не выходила сейчас девушка в короткой джинсовой юбке?

— Да тут многие заходят и выходят. И все — в коротких юбках, — ответил парень.

Я вышел на улицу. И увидел в полумраке человека, быстрым шагом переходящего дорогу. Какая-то сила подтолкнула меня вперед, я побежал. Редкие тусклые фонари лишь подчеркивали пустынность и холодность улиц. На какое-то время я потерял из виду человека, но вскоре его силуэт замелькал неподалеку. Я настиг его, человек поджидал меня у кирпичного забора, он, казалось, был спокоен, и даже не спеша достал сигарету, щелкнул зажигалкой, поднес пламя к лицу, прикуривая. Колян.

— Ого, Серж! — криво улыбнулся Колян и затушил зажигалку. — Ты чего?

— Куда вы дели девушку? — спросил я.

— Девушку? — переспросил Колян. — Подружку твою? Так ведь за тобой должок. Еще на Кипре задолжал.

— Я тебя не знаю, — сказал я. — Куда вы дели ее?

— Не напрягайся, Серж! Твоя подружка прибежит к тебе утром. И мы квиты. Усек? И не ходи за мной, я ж могу нечаянно… — Колян потянулся к внутреннему карману своего пиджака и выхватил какой-то предмет. Но в ту же секунду я сделал короткий взмах и резко ударил по голове Коляна ребром ладони. Тот обмяк и пополз вниз, я подобрал с земли предмет. Это оказался пистолет Макарова. В армии на стрельбищах мы часто упражнялись из этого оружия. Я извлек обойму, — в свете далекой неоновой вывески слабо блеснул отсвет меди патронов. Я вставил обойму на место и засунул пистолет себе под ремень. Поднял вещи Вероники, побежал дальше вдоль забора. Через метров двадцать я обнаружил в заборе брешь, шагнул в нее. И оказался на стадионе. Глаза мои уже адаптировались к темноте, — это был старый бесхозный стадион, где должно быть, при Союзе проводились соревнования дворовых футбольных клубов. Сразу за первыми рядами деревянных скамей, на траве возились люди. Двое мужчин расправлялись со своей жертвой, один держал девушку за руки, другой, навалившись, срывал с нее одежду. Первого я ударил по голове рукоятью пистолета, а второго, приподнявшегося с колен, шибанул с ходу ногой, как по мячу. И еще раз ударил. Тот повалился, но сразу вскочил и побежал прочь по полю.

Вероника уже сидела на траве и отрывала с лица скотч. Подонки заклеили ей рот, чтобы не кричала. Девушка, почти вся раздетая, не плакала, только бормотала: "Изверги, изверги!.." Она подобрала с травы майку, надела, затем натянула юбку, поискала еще что-то, нашла лифчик, смяла его. Я взял девушку под руку, Вероника оглянулась на лежащего мужчину.

— А ты его не убил? — спросила она.

— Куда он денется — живой! — бросил я.

Мы вышли из стадиона через дыру в заборе. Потом наткнулись на лежащего Коляна, верней, сидевшего на земле, и прислонившегося спиной к забору. Он постанывал.

— Человек лежит, — пробормотала Вероника.

— Это не человек, это дерьмо.

Мы пошли подальше от стадиона и поймали машину. Только здесь, когда мы уселись на заднее сиденье, Вероника уткнулась мне в плечо и дала волю слезам, всхлипывала безудержно, подрагивая хрупкими плечиками. Водитель, частник, должно быть, азербайджанец, поглядывал на нас в зеркало заднего обзора и молчал. Что он думал — неизвестно. Поздняя ночь, взрослый мужчина, плачущая девчушка с лицом подростка, одетая в джинсовую курточку, под которой изорванная майка… Что мог думать пожилой человек обо мне? Плохо он думал.

* * *

Добрались мы домой во втором часу ночи.

Вероника приняла душ. Потом я помазал ей йодом ссадины на лбу, шее, на спине под лопатками и на груди. Груди у нее были маленькие, — холмики с кулачок. На левой груди вокруг соска виднелся синяк, а на правой — царапина, должно быть, оставленная ногтем преступника.

Девушку немного знобило. Я заварил чай с лимоном и мятой. Облачившись в банный халат Эолли, Вероника отхлебывала из чашки и выглядела удрученной.

— Вот тебе и дискотека, — протянула девушка. — Чуть не изнасиловали. Если бы не ты — так и случилось бы. Извини, что напрягла.

— Ничего, — сказал я. — Худшее позади.

— Представляешь, танцую себе, никому не мешаю. И тут подваливают двое парней и говорят, что, мол у твоего приятеля, то есть, у тебя — большие проблемы, и что надо срочно предпринять меры, иначе не миновать беды. Я гляжу — тебя нету. И пошла. А они все поторапливают, приводят на стадион. Там я все поняла, но поздно…

— Один из них отвлек меня, — сказал я. — Я тоже не сразу догадался.

— А чего они на меня глаз положили? Может, из-за мини-юбки? А там много девчат в мини-юбках было…

— Подонки вышли на охоту, им все равно, кто попадется на удочку?

— А как ты справился с троими? Они же все здоровяки.

— Ну, кое-чему я в армии научился.

— Будь я твоя девушка, я бы гордилась тобой.

— Чего там, — махнул я рукой. — Как ты, согрелась?

— Ага. Уже получше.

* * *

Я не мог уснуть. Меня мучил вопрос, — что с Эолли, где она сейчас? Может, ее похитили? Кто похитил? Имеет ли отношение сегодняшний случай на дискотеке с ее пропажей? А кто проколол колеса на "Тойоте"? Ведь до сих пор ничего такого с моей машиной не случалось.

Стараясь не шуметь, я пошел на кухню и выкурил сигарету. Вернулся. Вновь стал думать об Эолли. Разве уснешь. Я услышал, как в соседней комнате скрипнула кушетка, Вероника приблизилась ко мне в ночной рубашке, осторожно забралась в постель.

— Мне там страшно одной, — сказала девушка. — Закрою глаза и чудится, будто меня насилуют.

— Не бойся, — успокоил я, обнимая ее за плечи, — все будет хорошо. Спи.

— Расскажи мне сказку, — попросила Вероника. — Я сто лет не слушала сказку, с тех самых пор, когда мне, маленькой, рассказывала мама.

Я не стал допытываться у Вероники, что произошло с ней, отчего она живет у дяди, а не у своих родителей. И вообще, лезть в чужую душу не в моих правилах. Я перебирал в памяти сказки, которые когда-то читал, будучи школьником, но ни одну из них не помнил хорошо.

— Расскажу-ка я тебе про персики, — решил я.

— Про персики? — переспросила Вероника.

— Ага.

— Интересно…

— Ну, слушай… Жил-был в одной деревне мальчик, лет тринадцати-четырнадцати. Ванюшей его звали. Однажды Ваня заболел воспалением легких, и, поскольку в деревне был только медпункт, родители отвезли его в райцентр. А в тамошней больнице все палаты переполнены больными детьми. Ну и положили Ваню на кровать в коридоре. И стали лечить, делать уколы четыре раза в день. Начал он поправляться. А доктора приветливые, добрые. Особенно нравилась мальчику медсестра Светлана. У нее были светлые голубые глаза и волосы, цвета соломы, заплетенные в тугую косу. Светлана работала через сутки, и когда она оставалась на ночное дежурство, то зачастую ложилась к Ивану на кровать, на самый краешек, чтобы прикорнуть пару часов, а к ногам приставляла стул. От волос Светланы пахло полевыми цветами, и Ивану делалось на душе хорошо и спокойно. У медсестры был парень, работавший водителем кирпичного завода, он часто заезжал на своем грузовике во двор больницы и они со Светланой недолго разговаривали на скамейке.

Однажды, гуляя в больничном дворе, Ваня услышал обрывок их беседы.

"Хочется персиков", — сказала парню Светлана.

"Еще чего? — ответил водитель. — Ты, что, маленькая?"

Ваня вскоре выздоровел и уехал в деревню. Во всей деревне персики росли только у деда Григория, пасечника, слывущего очень крутым нравом. К тому же у него была очень злая собака. Но Ваня, все-таки, пересилил страх и забрался ночью в сад деда Григория и сорвал персиков ровно десять штук. Утром Ваня отправился в райцентр пешком, а это без малого — пять километров. Нашел ту больницу. Но мальчик не решался зайти внутрь. Тут он увидел знакомый грузовик, стоявший во дворе больницы. Ваня открыл дверь и положил пакет на сиденье водителя и быстро ушел. Спустя неделю, Ваня получил письмо от медсестры Светланы, где она поблагодарила его за очень вкусные персики. Вот такая история.

— А что было дальше? — спросила Вероника.

— Прошли годы, Иван стал взрослым, для него та давняя история с персиками была как сказка, которую он вспоминал с большой нежностью.

— Медсестра Светлана была его первой любовью, — заключила тихо Вероника. — А Иван — это ты?

— Я.

— Здорово. Я у меня ничего такого в жизни не было.

— Еще все впереди.

— Ты думаешь?

— Конечно.

Вероника притихла, а вскоре уснула, уткнувшись лбом мне в грудь.

* * *

Утром я проснулся, разбуженный каким-то необычным звуком. Тот звук, прозвучавший внутри меня и заставивший меня открыть глаза, не был похож на дверной звонок или телефонный, а тем более — на звонок будильника. Даже не объяснить — что он напоминал. Какую-то музыку, наверное.

Часы на стене показывали 7:15.

Вероника мирно спала. Я встал, умылся, поставил на газ чайник. И в это время я вспомнил звук, поднявший меня с постели, — то была короткая мелодия моего компьютера-ноутбука, который он издавал при включении и выключении. Я не пользовался ноутбуком с тех самых пор, как появилась Эолли.

Я сходил в комнату за ноутбуком, плотно прикрыл дверь, подсоединил провод к телефонному гнезду и включил компьютер. Ввел код и зашел на почту. Мне было письмо от некоего Аксинфия Модестовича, написанное пять дней назад, то есть, с того времени, когда пропала Эолли. Почту с неизвестными адресатами я всегда удалял, не открывая, потому что они могли занести вирус.

Подумав несколько секунд, я открыл письмо.

"Уважаемый Андрей! Я хотел бы встретиться с Вами по очень важному вопросу. Дайте знать о своем решении. Только одна просьба — ни с кем не советуйтесь. Впрочем, у вас нет другого выхода. Аксинфий Модестович".

Я перечитал письмо несколько раз. Сомнений быть не могло — Эолли похитили, а этот Аксинфий Модестович, должно быть, выступал в роли посредника.

"Согласен встретиться. Назначьте место и время. Андрей."

Написав ответ, я стал ждать. Слишком рано, подумал я, этот Аксинфий, должно быть, еще спит. И вообще, почему незнакомец связался со мной по электронной почте? Если он выяснил мой э-мейл адрес, то наверняка, он знал и номер моего телефона. Странно всё и непонятно. Одно хорошо — появилась зацепка, тонкая ниточка, связывающая меня с Эолли.

Вскипел чайник. Я заварил кофе. И закурил. С этикетки стеклянной емкости мне улыбался Пеле. "Я, похоже, здорово влип, маэстро, — обратился я мысленно к знаменитому футболисту. — Они завладели инициативой, воспользовались запрещенным приемом. Применили жестокий фол по отношению ко мне, и никто вокруг не заметил это. Обыграли всухую. Мне ничего не остается, как признать поражение…" "Игра в одни ворота, — усмехнулся великий бразилец. — Это не по правилам. Но у тебя есть еще время. За тобой штрафной удар с одиннадцатиметровой отметки. Пробей хорошо, чтобы без сучка и задоринки!.."

Я затушил в пепельнице окурок и стал пить кофе.

На экране монитора, в углу, замигал конвертик, извещающий о том, что мне поступило письмо. Я открыл его. Писал Аксинфий Модестович.

"Вы слишком долго молчали. Несмотря на мое предупреждение, вы все-таки обратились за чужой помощью. Это в корне меняет дело… Встреча наша, скорей всего, невозможна по вашей вине. А жаль…"

Я тут же написал ответ:

"В последнее время я не пользовался компьютером. Вот и вся причина. Андрей."

Аксинфий Модестович молчал около получаса. Наконец он ответил:

"Хорошо. Встретимся сегодня. В тридцати километрах от кольцевой дороги. По Ярославскому шоссе. Придорожное кафе "Медведь". Ровно в полдень".

* * *

Первым долгом я привел в порядок свою "Тойоту", заменил пробитые шины на новые. Потом я долго размышлял, прихватить мне пистолет или нет. И оставил. Строго наказал Веронике не выходить из дому и никому не открывать двери.

Приехал я на место раньше времени, с запасом в сорок минут. Припарковался на площадке перед бревенчатым домом, построенном под сказочный терем, крышу которого венчал разукрашенный деревянный петух. Над резным крыльцом висела надпись "Кафе "Медведь". Кроме моей машины, на стоянке было еще несколько авто: "Жигули" — девятка, микроавтобус "Газель", старый "Мерседес" и "Хюндай-Элантра". Со стороны терема доносился вкусный запах шашлыка.

Чтобы убить время, я прошелся вокруг, спустился по тропинке за кафе, где на маленькой полянке обнаружил деревянный стол и две скамейки. Я сел на скамейку и закурил. Через минуты три хлопнула дверца машины, и ко мне подошел мужчина, лет сорока пяти, небольшого роста, лысый, одетый в черные брюки и серый пиджак. Он сел напротив, положил рядом на скамью коричневый потрепанный портфель.

— Я тоже не люблю опаздывать, — произнес незнакомец высоким, почти что женским, голосом. — Меня зовут Аксинфий Модестович.

— Я догадался, — сказал я.

— Фамилия моя — Трикошин. Есть деревня Трикоша в Приморском крае. Оттуда я родом. А вы, стало быть, Ладышев, Андрей Максимович? Рад знакомству.

Я промолчал.

— Что ж, приступим сразу к делу, — предложил Трикошин, глядя на меня своими круглыми бесцветными глазами. — На кого вы работаете?

— Что вы имеете ввиду? — спросил я.

— Судя по всему, это приличная частная компания. Дорогу мы ей переходить не будем. Предлагаем вам работать и на нас.

— Можете говорить яснее?

— Хорошо. Кому вы изготавливаете роботов?

— Роботов?! — переспросил я. — Каких роботов?

Трикошин несколько секунд уставился на меня глазками-буравчиками, затем открыл портфель и достал толстую оранжевую папку, перевязанную крест накрест шнуром.

— Узнаете?

Я узнал. Это была моя папка, которую я выбросил три месяца назад в мусорный бак.

— Как она оказалась у вас? — спросил я.

— Кто же выбрасывает такие ценные бумаги? — пожурил меня Аксинфий Модестович. — Впрочем, они вам стали ни к чему, потому что вы добились совершенного результата… Признаюсь — ничего подобного я не встречал до сих пор в области роботостроения. Вы превзошли все мировые аналоги. Ваш робот, по своим параметрам, не только приближен к человеку. Он человек и есть. Вот, хотелось бы знать, в какой фирме вы работаете?

— Зачем вы похитили мою жену?

— Жену?! — Трикошин удивленно приподнял брови. — Робот по имени Эолли вам жена? Впрочем, она тоже это говорила. Пусть так…Простите за фамильярность, но жену вы можете сделать собственными руками еще? Не так ли? Это же не составит вам особого труда!

— Где Эолли? — Я с трудом сдерживал себя, чтобы не наброситься на собеседника.

— Она в безопасности, можете мне поверить. Давайте, начистоту, Андрей. Нам нужны ваши роботы. Взгляните на это… — Аксинфий Модестович достал из портфеля целлофановый маленький пакетик, внутри которого находилось поблескивающее кольцо, подал мне. — Это настоящее золотое кольцо из Москвы-реки. Ваш робот достал.

— Вы заставили Эолли опускаться в холодную воду?

— В конце мая вода еще недостаточно нагрета, согласен с вами, — сказал без тени смущения Трикошин. — Но роботу это ничуть не вредит. Он же не человек. Мы провели исследования. Никаких причин для беспокойства. Да вы и сами об этом знаете. Главное преимущество заключается в том, что робот, следуя указаниям, безошибочно находит то, что нужно. И это колечко тому подтверждение. А знаете, сколько времени оно пролежало на дне реки? Семьдесят лет. Наши эксперты определили. Какая-то дамочка уронила кольцо в 1930-м году. Представляете?

— Где Эолли?

— Ну что вы заладили: где, да где? В Крыму она, на Черном море. Так и быть, я раскрою вам карты. Во время русско-турецкой войны на нейтральных водах затонул корабль турецкого паши, в трюмах которого было три тонны золота. В порту Феодосии мы зафрахтовали судно. Приличный теплоход. Все должно выглядеть серьезно и респектабельно. Команда надежная. Кстати, сегодня, в этот час, теплоход направляется к предполагаемому месту нахождения затонувшего корабля.

— Эолли на судне?

— Да.

— Вы — скоты!

— Но, но, но! Зачем вы так? Понимаю вас. Люди даже к комнатным собакам привязываются как к члену семьи. А тут — ваше детище! Но уверяю, — с Эолли обращаются очень хорошо. Будьте благоразумны, сделайте нам еще несколько роботов. Мужского пола. Мужчины более выносливы, нежели женщины. Вы не представляете, сколько золота лежит на дне океанов! Но человек, как вы знаете, не может погружаться глубоко из-за высокого давления. А глубоководные аппараты неуклюжи! Но ваш робот может все! Для него не существует никаких преград.

— Ну, так по рукам? — выждав паузу, предложил Трикошин, пряча в портфель золотое кольцо.

— Кто в вашей банде главный? — спросил я.

— Скажете тоже — банда, — обиделся собеседник. — Фирма. В фирме есть президент, заместитель, главный менеджер, рядовые работники. Я — главный менеджер.

— Вот, что я тебе скажу, фирмач, — проговорил я, едва сдерживая себя. — Ты и твои люди перешли черту дозволенного! Вам это даром не пройдет!

Я сгреб со стола пачку сигарет и пошел к машине.

— Напрасно вы так… — сказал мне вслед Аксинфий. — Гнев не лучший помощник.

* * *

Когда я ехал по улице Свободы и был уже близко к дому, зазвонил сотовый телефон. Это был Борис Авдеев.

— Извини, я не мог раньше позвонить, — сказал он. — Как там Вероника?

— Нормально, — ответил я.

— Потребуется еще несколько дней. Потом я заберу ее.

— Да, конечно.

— А у тебя все в порядке?

— Да.

— Что голос невеселый?

— Устал маленько.

— Потерпи немного.

— Нет, нет. Если вы о Веронике, то она меня ничуть не напрягает.

— Хорошо. Я позвоню.

— Всего доброго! До свиданья!

Вероника в мое отсутствие приготовила голубцы. Я молча съел несколько штук.

— Ты, что, выходила в магазин? — спросил я, вспомнив, что капусты в холодильнике не было.

— Выходила, — призналась девушка. — Захотелось чего-то вкусненького. А позвонить тебе — номера не помню. Я подумала, а чего бояться? Вчерашние идиоты вряд ли знают, где я живу. Но на всякий случай я надела длинную темно-зеленую юбку и синий пуловер, там, в шкафу нашла. А еще надела темные твои очки. Прямо как агент 07.

— Все равно — выходить больше не надо.

— Я как на острове. Дядя не купил мне даже сотового телефона. Оберегает меня от внешнего мира. Зато есть компьютер. Скажи мне, кто твой друг? А вот он — ноутбук! Ты стихами увлекаешься?

— Нет.

— А я для себя чиркаю, показывать другим стыжусь.

— Кстати, с дядей твоим разговаривал по телефону. Передавал привет. Сказал, чтобы ты подождала еще несколько дней.

— Подожду, — вздохнула Вероника. — Куда деваться? Мотаемся из одного места на другое. Никак не можем определиться. На даче, вон, целый год жила. А она чужая, один бизнесмен задолжал дяде большую сумму, и дачу отдал. Ты же видел там мою комнату, в ней сын бизнесмена раньше обитал и все стены голыми женщинами обклеил. А вообще, дядя мой хороший, он всегда спокойный и рассудительный. Он раньше богатый был, но все продал, потому что его нечестный компаньон "кинул". И сейчас, видать, у него проблемы, раз мы с дачи съехали. Не знаю, что дальше будет. Два года назад мои родители и тетя, дядина жена, погибли в автокатастрофе. Цементовоз их сбил. Но все это было подстроено преступниками, они думали, что дядя в машине. После того случая на дядю покушались, ему шею поранили ножом. Поэтому, чтобы прикрыть шрам, он носит платок. Ты меня не слушаешь?

— А?.. Слушаю…

— О чем думаешь? Все о подруге Тане? Не помирились?

— Все нормально…

— Если что, могу подсказать, как поступить. Я, все-таки, немного разбираюсь в нашей женской психологии.

— Ага, — кивнул я. — Спасибо… голубцы у тебя получились отменные.

Я вышел из кухни. Сел за стол, включил компьютер. Написал короткое письмо Трикошину:

"Мои условия: я должен увидеть Эолли. Все разговоры потом. Андрей."

Спустя минут тридцать, пришел ответ:

"К сожаленью, уже ничего сделать нельзя, колесо завертелось… Привезти сюда Эолли крайне затруднительно. Но есть выход, мы с вами можем поехать на Черное море. Самолет в Симферополь отправляется в восемь вечера. Я забронировал места. Встретимся в Домодедово за два часа до вылета. Трикошин."

Я стал собираться, бросил в дорожную сумку смену белья, рубашку, зубную щетку, пасту, мыло. Зашел в ванную, сменил плавки, надел другие, купленные еще в Праге, с потайным карманчиком. В карманчик спрятал банковскую карту "Виза" и застегнул молнию. Надел джинсовые брюки, спортивную майку, а сверху — хлопчатобумажную тонкую куртку. Достал из ящика стола деньги, отсчитал три тысячи долларов, сунул в карман брюк, остальные положил на место.

После чего я заглянул к Веронике, она полулежала на кушетке, читала какую- то книгу.

— Вероника, мне надо срочно поехать в Симферополь, — сообщил я. — Так сложились обстоятельства. В ящике стола деньги, пользуйся. Без особой надобности на улицу не выходи.

— Ладно, — сказала девушка, присела, оглядела меня. — А сколько ты там будешь?

— Не знаю. Если случится, что не свидимся, брось ключи в почтовый ящик.

— У тебя неприятности, да?

— Есть немного. Вопрос один надо решить.

— А-а…

— Я тебе оставлю свой сотовый телефон. Можешь связаться по нему с дядей, если что.

— А ты как без него?

— Куплю другой.

— Поняла. Спасибо.

— Я тебе позвоню.

— Ладно.

— Ну, пошел я.

— Присядем на дорогу.

Мы уселись в гостиной на диване. Вероника притихла, в майке и спортивных шароварах она еще больше напоминала подростка.

— Ну, все… — я поднял сумку. Вероника молча чмокнула меня в щеку.

* * *

В аэропорту Домодедово мы с Трикошиным прошли таможенный и пограничный контроль, но прежде нас еще тщательно проверили, заставили даже обувь снять. Короче говоря, я снял туфли и положил их в пластмассовую корзину, затем в корзину побольше сложил куртку, ремень от брюк с металлической бляшкой, часы, портмоне и новый сотовый телефон, который купил в городе. И остался, можно сказать, совершенно беззащитным. Зачем человеку столько вещей? Без денег никак нельзя, понятно, и ремень, ладно, нужен, чтобы брюки не упали. А часы и сотовый телефон?

Отбери их и всё! Без них — как без рук! Телефон я приобрел за двести долларов, чтобы по нему легко можно было связаться с Москвой в чужой стране, и не искать там переговорный пункт. В чужой стране, подумал я, а ведь совсем недавно было одно большое государство, и мы с Гришей Сомовым после окончания средней школы, целый месяц дикарями жили в Коктебеле. И именно тогда в меня вселилось великое желание приобрести когда-нибудь домик на берегу моря.

Мы сидели в зале ожидания. Свои руки Трикошин расположил поверх портфеля, лежащем у себя на коленях и барабанил по нему пальцами. На лысине его блестели капельки пота, а глаза были закрыты. Без сомнения, он думал, что за моей спиной стоит большая фирма. А сам он кто? Кто его люди? Надо набраться терпения и ждать. А по лысине его я еще успею стукнуть ребром ладони.

Аксинфий был в том же сером пиджаке и тех же черных брюках, в которых встретил я его у кафе "Медведь" на Ярославском шоссе. И тот же портфель был при нем. Возможно, внутри до сих пор находилась моя папка.

Трикошин открыл глаза и с веселым видом толкнул меня в плечо.

— Да не глядите вы на меня зверем! Никакой трагедии не произошло. Считайте, что вашего робота вы нам одолжили. Ну, что вы в самом деле?! Сделайте лицо веселей! Глядите, какие красивые девушки вокруг! Мир прекрасен, несмотря ни на что!

— Согласен с вами! — вмешался неожиданно в разговор проходящий мимо незнакомый мужчина, примерно одного возраста с Трикошиным, крепкого телосложения, светловолосый. Он остановился и взглянул на нас своими невероятно синими глазами. — Иначе быть не может! Мир наполнен красотой! Я летаю из Нью-Йорка в Москву несколько раз в году, чтобы поесть сосисок! Это ли не прекрасно! Позвольте угостить вас кофе! Один момент! — Незнакомец положил на пол свой небольшой саквояж из коричневой кожи и порывисто удалился в сторону буфета.

Мы переглянулись с Трикошиным.

— Это ваш человек? — спросил я.

— Никак нет, — ответил Аксинфий Модестович, в свою очередь, удивленно уставившись на меня. — А я подумал — ваш.

— Нет, не мой.

— Гм… Невольно напрашивается мысль… Кто же будет летать в такую даль, чтобы поесть сосисок? Разве это станет делать нормальный человек? И вы заметили, какие у него необычные глаза? Точь-в-точь как у Эолли. Простите. У нее, конечно, не такие синие глаза, но — необычные. Это факт. В чем, вы спросите, необычность? В них — чистота. Отличающаяся от глаз людей, погрязших в грязи и грехе. Вы удивлены тем, что я вдруг заговорил о высоких материях? Поверьте, я поначалу тоже был чист как слеза. Но жестокая действительность напрочь перекраивает человека. Да что я вам говорю, вы и сами плоть от плоти таких, как я. Следовательно, все люди одним миром мазаны… Однако, любопытное существо! Вы не находите? Ни с того, ни с сего — угощает кофе! Такое явление не часто встретишь в наши дни.

Я вновь с трудом сдержался, чтобы не въехать кулаком со всей силой в рожу рядом сидящего Аксинфия, да так въехать, чтобы от этой нахальной рожи ничего не осталось. Надо терпеть, сказал я себе, слушать все, что бы он ни говорил, ради Эолли.

Тем временем, синеглазый незнакомец поднес нам на плоской тарелке кофе в бумажных стаканчиках

— Прошу вас! — предложил он, улыбаясь. Я взял стакан и кивнул в знак благодарности. А Трикошин замешкался, не зная, как поступить, но через секунду последовал моему примеру.

— Спасибо! — сказал он, несколько обескураженный.

Я отодвинулся к краю скамейки, мужчина сел между нами. Положил тарелку себе на колени и, взяв стакан за края, отпил.

— Как поживаете? — поинтересовался у него Трикошин.

— Замечательно! — сказал незнакомец. — Когда встречаешь людей, близких по духу, что может быть лучше?! Разрешите представиться: Чарльз Петрович Варейкин. Зовите просто Чарли.

— Это мой компаньон, — кивнул в мою сторону Трикошин. — Андрей Максимович Ладышев. А мое имя труднопроизносимое, можно звать коротко — господин Трикошин.

— О`кей! — согласился, улыбаясь, Варейкин. — Мое имя тоже непривычное для уха русского человека. Только не знаю, в честь кого меня назвали родители? В честь ученого Чарльза Дарвина, великого артиста Чаплина или джазового музыканта Рэя Чарльза.

— Скажите, Чарли, не ослышался ли я? Это правда, что вы летаете поесть сосиски из Нью-Йорка в Москву? — поинтересовался Трикошин.

— Совершенно верно. Таких вкусных сосисок в Штатах нет. Когда сильно захочу — сажусь в самолет и лечу сюда.

— А сколько же стоит билет в оба конца?

— Не дешево. Ностальгия дело такое… Ведь сосиски привлекают меня не только в качестве гастрономического продукта, а они тянут за собой другие милые образы. Я уехал из Союза в конце восьмидесятых двадцатилетним юношей.

— А кем вы, если не секрет, работаете?

— У меня небольшая частная фирма по изучению торнадо.

— В самом деле?

— Торнадо — это бич Америки. К сожаленью, человек пока бессилен ему противостоять. Но мы работаем. Наша задача — выявить его на ранней стадии зарождения и оповестить население. Но очень скоро мы обуздаем торнадо и направим его разрушительную силу на пользу людям, к примеру, — для работы ветряных электростанции и мельниц.

— Очень похвально, — сказал Трикошин. — А в Симферополь зачем летите?

— Хочу посетить музей Александра Грина в Феодосии, — ответил Чарльз Варейкин.

— Грина? А кто это?

— Писатель-романтик. Создавший великие произведения. "Бегущая по волнам", "Золотая цепь", "Блистающий мир"… Неужели не знаете?

— Первый раз слышу.

— Гм… Мне показалось, что вы тоже из племени романтиков… Я ошибся. — Чарльз разочарованно покачал головой, приложился к стаканчику. — А кофе у нас получше… Пойду, отнесу тарелку буфетчице.

Он вскоре вернулся, поскучневший лицом, сел, придвинул к себе саквояж, достал сложенную газету.

— А как насчет морской стихии? — спросил его Трикошин. — Можете вы утихомирить, например, возникшую в океане бурю?

— Океан — живой организм, — ответил Чарльз Варейкин. — Он не может постоянно пребывать в штиле, ему свойственны и волнения. Как человеку. Он выплескивает излишнюю энергию и затихает. Но порой накопленная сила переходит границу и тогда случается буря. Чтобы обуздать ее, необходим подход. Мы работаем и в этом направлении.

— Вы можете назвать сроки, когда обуздаете морскую бурю?

— Гм… сроки… вряд ли… работа идет… — потеряв интерес к Трикошину, американец углубился в чтение газеты.

— Я человек практический, приземленный, — сказал Аксинфий. — А вот мой компаньон — настоящий романтик.

— Правда? — Чарли повернулся ко мне.

— Он преувеличивает, — сказал я. — Но в юности я читал Грина. Запомнились его рассказы "Остров Рено", "Капитан Дюк", "Колония Ланфиер".

— Замечательно! — оживился Чарльз. — А феерию "Алые паруса" читали?!

— Читал.

— Здорово! Значит, и с другими вещами Грина вы знакомы?!

— К сожаленью, нет.

— Но вы еще прочтете, верно?

— Да, конечно.

— А в Симферополь летите по делам?

— По делам. А точней, мы направляемся в Феодосию. Как и вы.

— Какая удача! — воскликнул Чарльз. — Вот не ожидал! Значит, у нас еще будет время побеседовать о Грине!

— Побеседуем.

— Мне друзья забронировали номер в гостинице "Янтарный бриз". А вы где остановитесь?

— У родственников, — вмешался тут Трикошин.

В это время по радио объявили о посадке в самолет.

* * *

Из аэропорта Симферополя мы втроем поехали на такси до Феодосии. Прибыли на место к полуночи. Нашли гостиницу "Янтарный бриз", оставили там Чарльза, а сами поехали в другую — "Заря".

Трикошин снял для меня номер на третьем этаже, а себе — на втором.

Я принял душ, надел свежую рубашку и спустился вниз в ресторан, как мы и условились. Сел за свободный столик. Несмотря на поздний час, в ресторане находились человек десять посетителей. И звучала тихая музыка.

Подошла официантка, я заказал легкий ужин: овощной салат и сосиски с картофельным пюре. Аксинфия долго не было, наконец он появился, одетый в шорты и тенниску, подсел ко мне.

— Страшно проголодался, — сказал он. — Вы заказали себе сосиски? А я, пожалуй, возьму телятину. И выпью вина, не хотите?

— Нет, — отказался я.

Трикошин поискал глазами официантку, позвал: — Барышня!

Когда девушка, приняв заказ, удалилась, Аксинфий криво усмехнулся и проговорил:

— Сдается мне, что попутчик наш, Чарли — натуральный шпион.

— С чего вы взяли?

— Чересчур элегантен, подвешен язык. Много и складно говорит, сбивает с толку. Не американец он вовсе.

— Вы, что, паспорт у него проверяли?

— Не мешало бы проверить… Чутьё мне подсказывает: тут что-то не так…

— Оставьте в покое романтика. Давайте о деле.

— Что ж, давайте. Дело обстоит так. Судно "Крым" бросило якорь в двадцати милях от берега и дожидается нас. В восемь утра мы берем в аренду катер и выходим в море. Ну, что, довольны?

— Я буду доволен, когда увижу Эолли.

— Увидите. Я уверен — мы сработаемся.

Официантка принесла салат и графин вина.

— Давайте, выпьем за успех дела, — предложил Аксинфий.

— Я не пью на ночь.

— А зря. Что может быть лучше вина на сон грядущий?.. — мой собеседник налил в бокал и в три глотка осушил его. Затем улыбнулся хитро, добавил: — И женщины! Вино и женщины — моя слабость. Кстати, вам в номер еще не звонили?

— Кто мне должен позвонить? — спросил я.

— Девушка.

— Вот вы о чем… Нет, не требуется.

— А мне звонила. Судя по голосу — миленькая. Я ей сказал, чтобы она подошла ко мне через час. Вижу по вашим глазам — не одобряете.

— Мне не до вас. Поступайте как угодно.

— Это верно. Каждый человек должен быть свободен в своих поступках. Да, Андрей, вы мне так и не ответили на один вопрос. Кто ваши хозяева, на кого вы работаете?

— Я же не спрашиваю вас, на кого работаете вы?

— Гм… Резонно… Тогда можете сказать, сколько роботов вы сделали для своей фирмы?

— Двенадцать.

— Вот как! — удивился Аксинфий. — Выходит, в месяц вы делали по одному роботу?

— Выходит, так.

— А сложнее делать мужчину или женщину?

— Все двенадцать роботов я сделал мужского пола. Если вас это интересует.

— И одну женщину. Эолли, — напомнил Трикошин.

— Эолли не робот. Она мне жена.

— Вы стоите на своем… Пусть так… Раз мы говорим откровенно, хорошо бы знать область, в которой применяет фирма ваши роботы…

— В области освоения космоса, — сказал я, не моргнув глазом. — Шесть роботов уже полетели к Марсу, а шесть — дожидаются своей очереди.

— Вон, как! — Аксинфий приподнял кверху брови. Прошло не меньше минуты, прежде чем он заключил:

— Насколько мне известно, частные фирмы не занимаются космосом. Следовательно… вы работаете в государственной структуре…

Я ничего не ответил ему.

— Никто никому не мешает, — подытожил Трикошин. — Государство само по себе, а мы сами по себе. А скоро мы принесем ему, государству, большие дивиденды. Но прежде надо позаботиться о себе. Не так ли, Андрей?.. Человек не должен нуждаться ни в чем. Вы будете купаться в золоте!

— Всё спросить вас хотел, — сказал я. — Откуда у вас такое имя?

— Я сам придумал, — хохотнул Трикошин. — Был во времена правления императора Нерона человек с именем Аксинфий. Сидел в Римском сенате. Хитер был мужик. В двадцать лет я поменял паспорт, взял себе это имя. Звучит, верно?

— Вам несут телятину, — сказал я, вставая. — Приятного аппетита!

* * *

Придя в номер, я задумался. Не переборщил ли я чего в беседе с Трикошиным, сказав ему о двенадцати несуществующих роботах и о космосе? Ладно, что сделано, то сделано. Честно говоря, его присутствие меня раздражало все больше и больше. Я мог сорваться в любую минуту.

Я подошел к окну. Город затих в ночи. Вдалеке справа горели огни пристани, а за ними темнело море. Где-то там сейчас Эолли…

Я курил у открытого окна, затем затушил окурок в пепельнице и вышел из комнаты.

Дул слабый ветерок, пахло морем и рыбой. Улицы безлюдны, но со стороны пристани доносился приглушенный шум и стук. Я зашагал туда по брусчатке, тускло поблескивающей при свете фонарей. По мере моего приближения, шум слышался все громче — у башенного крана рабочие что-то ремонтировали. Там в темноте будто огромные морские животные, громоздились суда. А слева стайкой рыбешек, впритык к друг другу, покачивались яхты и лодки. Я пошел по деревянному мостику в самый конец, привлекаемый светящимся окошком. То было небольшое судно, похожее на сторожевой катер. От мостика на борт катера перекинут мостик. Оглядевшись вокруг, я сложил ладони рупором и окликнул:

— Эй, на катере! Есть кто-нибудь?!

На мостике вспыхнула лампочка, дверь рулевой рубки скрипнула, вышел мужчина в тельняшке, крепкого сложения, коренастый.

— Кто це?! — отозвался он.

— Да, вот, не спится, — сказал я. — Не прокатите?

Хозяин судна оглядел меня с ног до головы.

— Як ви нормальный, чи не? — спросил он.

— Что, что?

— Кто же в такое время катается? — сказал мужчина, переходя на русский.

— Извините. Вот, захотелось… Да, я оплачу ваши услуги…

— Заходьте, — пригласил он, после некоторого раздумья. — Погутарим.

Я поднялся по мостику на палубу судна, вошел следом за мужчиной в рулевую рубку, где было довольно просторно. Ступеньки еще вели в помещение пониже — в кубрик, дверь туда была закрыта. Хозяин усадил меня на скамью, я, вероятно, застал его за ремонтом — всюду лежали инструменты, мотки проводов, веревки. Из сумки выглядывал термос, пакет с продуктами. Звучала тихая музыка из радиоприемника.

Мужчина был примерно моего возраста, может на пару лет старше. Лицо полноватое, с короткой бородой. Глаза большие, спокойные.

— Еще раз извините за беспокойство, — сказал я.

— Ничего, ничего, — закивал он головой. — Человек не машина, у него разные настроения бывают. Значит, у вас — настроение прокатиться по морю. Так?

— Так. Только я должен вам объяснить… Мне надо человека найти в море.

— Что вы сказали? Человека?

— Да. На судне "Крым". Оно на якоре стоит в двадцати милях отсюда. Можете меня туда доставить?

— Море большое. Где искать ваше судно, да еще ночью? Надо координаты знать.

Я молча пожал плечами.

— А что за судно? — спросил бородач. — Теплоход, паром, сухогруз, торговый корабль?

— Не знаю.

— Це проблема… — мужчина подошел к радиорубке, включил аппаратуру, надел наушники и стал говорить в микрофон: — Привет, Сашко! Это Юрко. Не спишь еще? Не положено? Слухай, зараз вопрос треба узнати…

Дальше мне было совершенно непонятно, о чем говорил хозяин катера Юрко со своим приятелем. Вскоре он закончил беседу, снял наушники, выключил приборы и вернулся ко мне.

— Никакого судна поблизости нет, — сообщил Юрко. — А теплоход "Крым" был отправлен в прошлом году на металлолом. В двадцати пяти милях отсюда только рыболовецкий траулер "Марина". Так, что помочь ничем не могу.

— А ваш друг не ошибся?

— Сашко работает на ответственном посту, — сказал Юрко. — Если он говорит так, значит, так оно и есть.

Мы помолчали.

— Один рыболовецкий траулер? — спросил я. — А давай, посмотрим. Подкинешь туда?

— А ты, что, собираешься там остаться? — спросил, в свою очередь, переходя тоже на "ты" Юрко.

— Как получится… Хорошо бы вернуться, конечно…

— А это не связано с криминалом? Контрабанда, наркотики…

— Нет. Я ищу свою жену.

— Да?! А она, что, убежала с другим?

— Ее похитили.

— Гм… Кто и зачем?

— Не знаю…

— Ты им задолжал деньги, поэтому они взяли твою жену в заложники?

— Нет, нет. Я этих людей совершенно не знаю.

— А ты из Киева будешь?

— Из Москвы.

— Ого!.. — присвистнул удивленный Юрко. — Серьезное дело, раз из такой дали приехал… Даже не вразумлю, как поступить… А эти люди просто так не отдадут тебе жену, верно? Ты будешь драться?

— Всякое может быть.

— Как в американском триллере, елки зеленые! — Юрко почесал себе затылок. — Туда и обратно — сто пятьдесят долларов. С приключениями — цена удваивается.

— Согласен, — кивнул я.

— Но ты ведь не уверен, что жена там?

— Не уверен.

— Тогда прокатимся с ветерком! Только уговор — бабки сразу. А то был случай, покатал одну парочку, договорились о конкретной сумме, а вернулись на берег — мне мелочь суют.

Я вытащил из бумажника три купюры и подал Юрко.

— Все триста долларов даешь? Думаешь, приключения будут?

— Кто знает…

— Ладно… Кто не рискует, тот не пьет шампанского! — Юрко спрятал деньги в карман и протянул мне руку. — Юрко меня зовут.

— Андрей, — сказал я.

— Мой катер — зверь! Я ж спасателем работаю. До пляжного сезона далеко, но надо быть готовым. Зараз приберу трошки. — Юрко собрал инструменты, сложил в ящик под сиденьем, бросил туда же мотки проводов, веревку. Смел мусор. После чего прошел на корму, спустился в люк, залил в бак топливо из канистры.

На малых оборотах катер дал задний ход, развернулся и взял курс в открытое море.

Я не представлял себе, как можно отыскать в кромешной тьме среди широкого морского пространства какое-то рыболовецкое судно? Но Юрко был спокоен, его крупные руки уверенно держали штурвал, а глаза внимательно глядели вперед на светлую дорожку в море, выхватываемую мощным прожектором.

— Зайди в кубрик, — предложил мне Юрко. — Там кровать, поспи с часок. Я тебя разбужу.

Я спустился вниз. В кубрике горел тусклый свет. Деревянные полки справа и слева, застеленные матрасом, на вешалке висели черный китель и фуражка. В углу закреплен огнетушитель. Потолок был низкий, пригнувшись, я лег на полку. Спать мне не хотелось. Просто я лежал с закрытыми глазами, предавшись покачиванию и гулу работающего мотора. Вскоре я увидел желтую луну, вынырнувшую из-за густых облаков, бугры волн, синюю полоску горизонта. Ветер срывал с верхушки волн ажурную пену. Обдавало прохладой мне в лицо и грудь. А в следующее мгновение предо мной возникла Эолли, в светло-зеленом платье, босая. Она присела рядом. Я ощутил на своем лице нежное прикосновение ее руки.

— Я так долго ждала тебя, — сказала она.

— Извини, я не мог прийти раньше, — ответил я. — Теперь мы никогда не расстанемся.

— Никогда, — согласилась Эолли.

Послышался какой-то звук. Я открыл глаза.

"Андрей! Пора вставать! Слышишь?!" — раздалось из репродуктора.

Я вскочил на ноги — неужели уже час прошел, подумал — и вышел в рулевую рубку. Катер двигался на малых оборотах.

— Гляди, вон траулер! — сказал Юрко. — Видишь?

Впереди в полной темноте покачивались два огонька.

— Через двадцать минут будем на месте, — заявил Юрко. — Приготовься.

— А можно подойти незаметно? — спросил я.

— Нет. Работающий мотор слышен в море на многие километры. Я могу погасить прожектор, но если там выставлен дозор, он нас услышит. Я вот, что вразумив, Андрей… Ты скажешь им, что мы — из службы спасения. Мол, ищем терпящих бедствие. А там, гляди по обстановке…

— Хорошо, — согласился я.

— Держи на всякий случай! — Юрко подал мне пистолет. — Это газовый.

Я сунул пистолет за пояс, под куртку.

По мере приближения к горящим огням, в небе расступились тучи, выглянула луна. Вскоре мы увидели очертания рыболовецкого траулера, подошли к корме, где свисали вниз несколько концов каната. Я ухватился за один из них, вскарабкался наверх. Ни души вокруг. На палубе я обнаружил свернутый веревочный трап, распутал его на всякий случай, спустил вниз. Заглянул в рулевую рубку — тоже никого. Спустился вниз, и там, в темном коридоре мне в нос ударил тяжелый запах рыбы и табака. Светилась узкая вертикальная щель приоткрытой двери, оттуда доносилась музыка. Я заглянул в щель. В комнате на кровати мужчина и женщина занимались любовью, — вся спина мужчины была в татуировках, а женщина разметала на подушке длинные белокурые волосы. Над изголовьем любовников и сбоку горели бра. Магнитола на полу извергала дикие звуки тяжелого рока.

Я обследовал другие помещения, нащупывал на стене выключатель, тусклый свет лампочек едва освещал какие-то предметы, рыболовную снасть, сети, веревки. Ну и вот, подумал я, на всем судне только эти двое… Нет здесь Эолли. Трикошин спрятал ее на берегу. Он схитрил, спутал все карты. И все же мне хотелось осмотреть тут все, и запоздало пожалел, что не попросил у Юрко фонарик. Я прошел в темноте вглубь коридора и уперся в тупик, верней, наткнулся на железную решетку. За ней кто-то находился, мой слух уловил дыхание живого существа.

— Андрей! — услышал я девичий шепот и в следующую секунду мою руку обхватили холодные ладони. — Андрей!

— Эолли! Ты?!

— Андрей!.. Я знала, что ты найдешь меня… Здесь замок…

— Замок?!. Погоди, Эолли…

Я развернулся, пошел в обратную сторону и в это время яркий луч фонаря ударил мне в глаза, ослепил.

— Это я, Юрко, — сказал шепотом светивший. — Ну, что, нашел жену?

— Да. Они ее заперли.

— Вот свиньи!

Я рванул дверь каюты. Любовники уже закончили свое дело и лежали, расслабленные, укрывшись кое-как одеялом. Музыка продолжала громко орать. На столике стояли опорожненная бутылка виски, два стакана, валялась апельсиновая кожура. При виде меня с пистолетом в руке, женщина испуганно вскрикнула, а мужчина медленно присел. Ему было лет сорок, подстриженный наголо, коренастый, похожий на боксера. Юрко приблизился к нему, достал из-под подушки спрятанный пистолет и выключил магнитофон.

— Ключ! — приказал я.

Мужчина кивнул на вешалку. Там на крючке висел ключ.

— Зря вы это затеяли! — проговорил боксер недовольным тоном. — Зря. Мы могли бы договориться…

— Сейчас нажму на курок, и будешь ты, гад, договариваться на дне моря с акулами! — Я приблизился к нему. Было желание ударить его по лицу, но я не мог это сделать при женщине. Просто посмотрел на него в упор, чтобы запомнить.

* * *

Юрко завел мотор. Траулер стал стремительно отдаляться в густую темень ночи. И вскоре два фонаря на мачте превратились в маленькие светящиеся, точно звезды, точки.

Мы сидели в рулевой рубке, прижавшись друг к другу. Эолли молчала, по ее лицу струились слезы.

— Мне приснился сон, что ты стоишь за дверью, — сказала она. — Хочу позвать тебя, а сил нет… Мы уже никогда не расстанемся…

— Не расстанемся, — сказал я.

Юрко, стоя за штурвалом, время от времени поглядывал на нас, усмехаясь, наконец, он не выдержал, бросил:

— Надо же! Чего только не бывает в жизни!

* * *

Первой задачей было — пойти в гостиницу и расквитаться с Трикошиным, разок- другой въехать ему в морду, чего мне и хотелось с самого начала. Но я подавил в себе этот порыв, и попросил Юрко высадить нас в другом месте, вдали от гостиницы.

Когда мы с Эолли ступили на мостик, Юрко задержал меня.

— Слухай, я тебе половину денег верну, — сказал он. — Ведь обошлось без приключений.

— Оставь себе, — ответил я. — Большое спасибо!

— Что ж, ладно…

— Будь осторожен. Они могли тебя запомнить.

— Пусть только сунутся! У меня ж тут друзья кругом!

— Ну, будь здоров!

— И ты — тоже. Не теряй больше свою жинку!

— Обещаю!

Мы пожали друг другу руки. И катер Юрко отчалил, растворился в ночи.

Мы шагали по пустынной набережной. Чернильное темное небо начало потихоньку разбавляться фиолетовым. Утро потихоньку набирало силу. У фонарного столба я взглянул на часы: 5:15. Эолли, пока шли, не проронила ни слова, с накинутым на плечи моей курткой, жалась ко мне, поникла вся, будто силы враз покинули ее. Я заметил еще, — она слегка прихрамывала на правую ногу. И тогда мне вспомнилась бракованная деталь скульптора в правой стопе ее, ладьевидная кость с изъяном. Возможно, она вызывала боль. Ничего не говоря, я взял девушку на руки.

— Я тяжелая, — сказала Эолли.

— Совсем нет. Не беспокойся…

— Я два дня не видела солнца…

— Все будет хорошо. Потерпи немного.

Эолли необходимо было солнце. На судне ее долго держали взаперти в мрачном, вонючем кубрике, где ни света, ни свежего воздуха.

Вскоре я увидел пятиэтажное здание среди кипарисов, на его фасаде горела неоновая надпись "Отель "Альбатрос".

Я толкнул стеклянную дверь и занес Эолли в фойе гостиницы, усадил на диван. Из-за стойки вышел молодой администратор.

— Что такое?! — спросил он встревожено. — Девушке плохо? Вызвать скорую?

— Не требуется, — сказал я. — Мы с женой приехали отдыхать. А у родственников день рождения. Шум, веселье… сами понимаете. Найдется у вас свободный номер?

— Конечно, — отозвался парень. — Сейчас не сезон, номера есть. Вам какой? С окном на море или во двор?

— Желательно на солнечную сторону.

— Пятый этаж подойдет?

— Подойдет. А лифт есть?

— Конечно. Номер пятьсот третий. Только заполните, пожалуйста, анкету.

После совершения необходимых формальностей, администратор подал мне ключ.

— Прошу, отдыхайте!

— Спасибо!

В номере я уложил Эолли на кровать, а сам лег в гостиной на диван.

Проснулся я от шума дождя. За окном шел дождь, но, прислушавшись, я понял, что это в ванной принимает душ Эолли. Я взглянул на часы — десять. Значит, проспал я четыре часа.

Спальня была залита солнечным светом. Окно чуть приоткрыто. Я подошел к окну и увидел внизу лужайку и клумбы с цветами. А еще — здание напротив в семь этажей, над козырьком входа была надпись "Гостиница "Янтарный бриз". Какое совпадение, подумал я, ведь здесь остановился мой вчерашний попутчик, американец Чарли.

Вот подъехал такси, из него вышла парочка, портье открыл багажник, достал чемоданы. Все вошли внутрь гостиницы. Такси уехал.

Показался человек в дверях. Он отошел в сторону и закурил. Я узнал в нем Чарли. Но только левая рука у него была почему-то перебинтована. Что с ним такое?

— Андрей! — позвала меня Эолли. В банном халате, с обмотанным на голову полотенцем, она приблизилась, обняла меня. Вчерашней хромоты у нее сегодня уже не было.

— Я в порядке! — сообщила девушка. — Чувствую себя как в Москве.

— Замечательно. А нога не беспокоит?

— Нет.

А присел, осмотрел ее голень и стопу. Внешне как будто все нормально, никаких покраснений и синяков.

— Когда мы уходили с корабля, я оступилась, — сказала Эолли. — Сейчас ничуть не болит.

— Ты уверена?

— Да.

— Ладно…

Я пошел в ванную умыться. На полке лежали две разовые зубные щетки, паста. Но станка для бритья не оказалось. Мой бритвенный прибор и сумка с вещами остались в той гостинице, но возвращаться за ними туда, я и не помышлял.

Почистив зубы, и приняв теплый душ, я снова подошел к окну. На крыльце гостиницы Чарли уже не было.

— Мне надо сходить вниз, — сказал я Эолли. — Узнаю насчет завтрака и кое-что еще по мелочи. Накинь цепочку на дверь и никому не открывай.

— Хорошо, — кивнула девушка. — Только не задерживайся.

Спустившись на первый этаж, я пересек холл, — за стойкой вместо вчерашнего администратора работала высокая девушка. Я вышел на улицу, завернул за угол и вскоре оказался в подъезде соседнего отеля. Вошел внутрь, там тоже за стойкой была молодая девушка.

— В вашей гостинице остановился мой знакомый, американец Чарльз Варейкин, — сказал я. — Можно мне позвонить ему?

— Его нет в номере, — отозвалась вежливо девушка и окинула меня глазами, в которых присутствовала некоторая настороженность.

— Куда пошел, не знаете?

— Нет…

— Спасибо.

Мне ничего не оставалось, как вернуться к себе.

Эолли ждала меня, уже переодевшись в свою одежду — джинсовые брюки и кофту.

— Звонил телефон, — сказала Эолли. — Но я не поднимала трубку.

— Правильно ты поступила…

— Они ищут нас, да?

— Не думаю. Это, наверное, с ресепшен. Хотят узнать насчет дальнейшего нашего пребывания. Но мы уедем отсюда.

— Андрей, — позвала Эолли, кротко присев на диван. — Из-за меня тебе приходится столько страдать. Прости, пожалуйста.

— Что ты, родная.

— Я приношу тебе только неприятности. Напрасно ты связался со мной.

— Выбрось все из головы, — я присел рядом.

— Если бы я не вышла в тот день из дома, ничего не случилось бы… Мне просто хотелось подышать воздухом. Сидела во дворе, смотрела, как дети катаются на качелях. И в это время ко мне подошла незнакомая женщина. Та самая, Стефания, что стерегла меня на корабле. Она сказала: "Андрей попал в беду, он ждет твоей помощи!" Я приняла все за чистую монету. Разве я могла в чем-то усомниться, ведь женщина произнесла твое имя, и глаза ее не врали! Стефания посадила меня в машину и привезла на какую-то квартиру. Там было несколько человек, мужчин и женщин, они стали меня изучать, сказали — так надо. Раздели меня догола, уложили на кушетку, пристегнули крепко руки и ноги ремнями, опутали проводами все тело, подключили к какому-то аппарату. Это было так страшно. Я заплакала, просила их отпустить меня. Я поняла, что это плохие люди. Но они продолжали делать свое, потом повезли меня к реке, где у берега покачивалась старая длинная лодка, вся черная, похожая на хищную рыбу. Как только мы сели в лодку, Стефания надела мне кожаный пояс, к которому была привязана веревка.

"Ты ведь можешь отличить золото от железа, — сказала она. — Давай, поработай. Попробуй найти в реке золотую вещицу".

Я посмотрела в глаза Стефании и спросила:

"Если найду, ты отвезешь меня к Андрею?"

"Отвезу!" — сказала она.

Но Стефания не выполнила своего обещания, и когда я отыскала в реке среди всякого хлама золотое колечко, она рассмеялась мне в лицо:

"Быть тебе с нами, девочка, до скончания века! Ты даже не представляешь, в какой мир попала!.. Деньги тебе ни к чему, а нам они ой, как нужны! Много-много денег!.."

— Не нужно рассказывать, — попросил я. — Не стоит тебе все заново переживать.

— Нет, я должна, Андрей. — Чтобы не делать новых ошибок… Почему я такая легковерная?.. Ночью они повезли меня к какому-то мосту. Из разговоров Стефании и ее людей, я поняла суть наших поисков. Год назад случилось ограбление одного богатого бизнесмена. С перестрелками и погоней. В результате всех бандитов перебили, но те, в последнюю минуту, избавились от награбленного. И вот, по прошествии года, когда шумиха вокруг этого дела улеглась, Стефания со своим другом Трикошиным задалась целью отыскать клад. По словам Стефании, похитители бросили брезентовый мешочек с драгоценностями в реку Но где именно следует искать, она толком не знала. И действовала наугад, водила нас от одного моста к другому. И каждый раз я была под водой не меньше пятнадцати минут.

— Пятнадцать минут?! — поразился я. — Но это невозможно!..

— Мне было страшно, — продолжала Эолли. — Я, конечно, могла отвязать веревку и уйти. Но тогда эти люди могли рассердиться, и сделать тебе плохо. Я ведь думала, что ты где-то сидишь взаперти. А потом… им пришла в голову идея ехать на море… В спешном порядке Стефания сделала мне паспорт, с ним я села в поезд и пересекла границу России с Украиной.

— Все позади, — сказал я и обнял Эолли. — Ты со мной и это главное.

— Но мой паспорт остался на корабле! Как теперь быть?

— Что-нибудь придумаем… А теперь нам надо уходить отсюда.

На улице мы остановили такси.

— Командир, поедешь в Симферополь? — спросил я пожилого водителя, внешностью похожего на грузина.

— Да хоть в Киев, дорогой! — отозвался грузин. — Хоть на луну! Только заплати!

— Тогда в путь!

— Пятьдесят долларов не жалко?

— Договорились!

* * *

Наша машина стала выбираться из узких улочек города. На каком-то очередном перекрестке я вдруг увидел Чарли, переходящего прямо перед нами улицу. Я опустил стекло и окликнул его.

Чарли обернулся, в первую секунду вглядывался в меня, затем узнав, сдержанно улыбнулся, подошел.

— А, это вы!

— Садитесь, подвезем!

— Я просто гуляю.

— Все равно, садитесь.

— О`кей!

Чарли уселся на переднее сиденье рядом с водителем.

— Как устроились? — спросил я его. — И что с вашей рукой?

— А-а! — проговорил Чарли. — Замечательно!… Сегодня спозаранку много чего случилось, прямо как в голливудском фильме… Руку повредил… Да еще музей Грина на ремонт закрылся. Полная невезуха, как говорят в России.

— Мы с женой собирались позавтракать. Давайте, посидим, Чарли? Вы не против?

— Давайте.

— Командир, где тут у вас хорошее кафе? — спросил я водителя.

— Знаю, — кивнул грузин. — Момент…

Такси проехал перекресток, свернул налево, затем направо и остановился прямо у входа в кафе "Серенада".

— Идите, — сказал водитель, — я в машине подожду.

Мы заняли столик у окна. И Чарли поведал такую историю. К нему в номер рано утром вошли трое мужчин, один из них оказался не кто иной, как Трикошин. Они вошли без стука, открыв дверь ключом. Разбудили его, обыскали везде, стали допытываться: куда делся Андрей Ладышев?

— Я очень удивился, — продолжал Чарли. — Говорю: "Так вы же вместе были?"

"Не хитри, — отвечает Трикошин. — На кого вы работаете?"

"Ни на кого, — говорю, — На себя".

И тут они стали меня бить. Я не выдержал и уложил всех на пол, в том числе и Трикошина, я же боксом занимался долгое время, был чемпионом Университета в среднем весе. Обыскал их, оружия у них не оказалось. Стал думать, как быть, вызвать милицию? Еще больше проблем создам, будут держать в отделении, выяснять… А мне это надо? Меня же дома ждут. А с другой стороны, я в Америке наслышан о русских мафиози, что они такое здесь чудят…Решил, будь что будет. Подождал, пока гости не пришли в себя. И сунул им в лицо мой паспорт. "Гляди, — говорю, — я гражданин Америки, приехал на неделю в Россию вспомнить молодость! Вы что ко мне прицепились?!" Извините, матом на них понес. Вроде дошло до них. Встали они и убрались восвояси.

— Представляю… — кивнул я сочувствующе.

— Видно, вы этому господину Трикошину сильно насолили, — сказал Чарли.

— Нет, это он мне насолил, — возразил я. — Долго рассказывать… Мы с ним едва знакомы. Думаю — наши пути больше не сойдутся. Вы правильно съездили ему по роже. Хотя, это должен был сделать я… Извините, что невольно омрачил ваше путешествие.

— Ничего, ничего, меня предупреждали, что будет нелегко…

— Как долго вы собираетесь здесь быть?

— Наверное, еще пару дней, не знаю… У меня самолет через четыре дня в Киеве. Настроение паршивое… Вот руку зашиб, я левой хук провел, да неудачно, съездил по шкафу.

— Мы направляемся в Симферополь, — сказал я. — Хотите, подбросим вас?

— А это выход! — обрадовался Чарли. — Что мне тут делать? Лучше в Киев поеду, погуляю по Крещатику. Только мне надо в гостиницу заехать за вещами.

— Заедем.

* * *

Таксист сразу поскучнел лицом, он явно не был готов взять третьего пассажира, побежавшего собирать в гостиницу вещи. Положив на руль крупные волосатые руки, хмуро смотрел пред собой.

— Добавлю вам еще пятьдесят долларов, — сказал я, хлопнув его по плечу. — Хватит?

— У меня внуки — рэкетиры! — повеселел тотчас грузин. — Как только захожу домой, они по карманам моим подарки ищут. Разве им откажешь?!. Каха меня зовут. Будешь еще в нашем городе, найди меня. Любой таксист подскажет. Я тебе внуков покажу!..

На симферопольском вокзале Чарли сел в поезд, идущий до Киева. Но прежде мы около часа побеседовали в стекляшке-чайной. Больше говорил Чарли, а мы с Эолли слушали.

— Что в Америке, что в России, или еще где, люди везде одинаковы, — рассказывал

Чарли. — Работают в поте лица, растят детей… Бытие человеческое примитивно, не так ли? Но куда девается мечта, призванная всколыхнуть прозу жизни? Мечта, сидящая в каждом из нас… Она ускользает как песок между пальцами, оставляя на ладони лишь грубые извилины судьбы. Вот почему я так люблю Грина, он не дает мне закисать. Но мечтатели с душой Грина обречены на одиночество, как был одинок сам Грин. Потому что гриновская мечта не материальна, она как музыка, исходящая от далекой звезды в ночном небе…

Далее Чарли начал читать выдержки, монологи героев, целые куски из "Алых парусов", "Блистающего мира", "Бегущей по волнам". Он обладал феноменальной памятью.

— Ну, вот, возвращаюсь к себе в Америку, — сказал в заключении Чарли. — И там вновь окунусь с головой в работу. А мечта… она внутри сидит у каждого человека, хоть в молодости, хоть в старости. — Он взглянул на меня, перевел глаза на Эолли. — А ведь ваша юная супруга будто сошла со страниц гриновских романов… Она почти не говорила слов, но ее глаза очень красноречиво выдают всё богатство её внутреннего мира. Не смущайтесь вы так, Эолли, это правда… Берегите ее, Андрей.

— Да, Чарли, спасибо! — ответил я.

— Ну, мне пора! — американец взглянул на часы, поднял с пола свой саквояж.

Мы проводили его на перрон, где уже стоял, готовый к отправке, поезд. Я обнялся с ним как со старым другом. Чарли поцеловал Эолли руку. Затем, поднявшись в тамбур, он неожиданно вернулся.

— Сына я назвал Греем, — сказал он. — Жена сейчас беременна вторым ребенком, это будет дочь. С вашего позволения, я назову ее Эолли?

Я переглянулся с девушкой. Мне показалось, что она покраснела.

— Да, — согласился я, — мы не против.

— Спасибо! — Чарли помахал нам рукой и скрылся в поезде.

* * *

С вокзала мы направились в магазин и купили необходимое.

Себе я взял прибор для бритья, рубашку, брюки, смену белья, новую дорожную сумку. А Эолли — платье, шляпку, темные очки, туфли на каблуках, дамскую модную сумочку. На парфюмерию и косметику она даже не взглянула, потому что никогда ими не пользовалась. Прямо в магазине в кабинке она переоделась в обновку, а старую одежду, местами уже протертую и рваную — положила в пакет. И вышла, вся преображенная и светлая, как в сказке, что даже продавщицы отдела сбежались, чтобы взглянуть на нее.

У нас на руках был билет на Москву, один на двоих. То есть, я взял только себе. Продавщица кассы наотрез отказалась продавать билет для Эолли — необходимо было предъявить паспорт. А у девушки никаких документов. Глупо, конечно, надеяться, что проводник пропустит Эолли в вагон. Но у нас не оставалось другого выхода. Поезд отходил поздно ночью. Было достаточно свободного времени, поэтому мы сняли номер в ближайшем отеле, чтобы отдохнуть от всех событий дня.

В номере Эолли переоделась, прилегла на кровать и сразу заснула. Я вышел в безлюдную гостиную коридора, украшенную искусственными цветами, сел в кресло, закурил. С улицы доносился приглушенный шум автомобилей. Я достал сотовый телефон, позвонил к себе на московскую квартиру. Тишина. Тогда я набрал номер мобильного, который оставил Веронике. И услышал голос Бориса Авдеева.

— Алло! Слушаю вас!

— Здравствуйте, Борис! Это я, Андрей.

— А-а, привет!

— Что у вас? Как Вероника?

— Нормально. Мы с ней в аэропорту Шереметьево сидим. Она улетает в Европу. Я пока остаюсь. Спасибо тебе за все!

— Не стоит благодарностей. Извините, что срочно пришлось мне уехать и оставить Веронику одну.

— Ничего. Мы успели все сделать. А у тебя, как видно, появились кое-какие проблемы?

— Есть маленько.

— Когда думаешь вернуться?

— Не знаю.

— Еще с недельку я тут буду. Позвони, как приедешь.

— Хорошо.

— Передаю трубку Веронике.

Через пару секунд я услышал ее слегка взволнованный, радостный голос:

— Привет!

— Здравствуй, Вероника!

— Ты слышал — я уезжаю?

— Да. Я рад за тебя.

— Пока в Прагу, а там видно будет. Я тебе позвоню.

— Ладно.

— Ключи от квартиры, — как ты сказал, — я бросила в почтовый ящик.

— О`кей!

— Я тебе и письмо там написала.

— Ага, почитаю.

— Ну, пока!

— Удачи!

— И тебе!

Я отключил телефон. Вернулся в номер и тихо, стараясь не разбудить спящую Эолли, прилег рядом и вскоре тоже уснул. Мне приснилась Таня, мы с ней ловили рыбу на замерзшем озере, сидели на раскладных стульчиках, в овчинных тулупах. И согревались кофе. Таня была задумчивой.

"Помнишь, как мы с тобой познакомились на концерте в зале Чайковского?" — спрашивала она.

"Помню", — отвечал я.

"А помнишь, как потом мы пошли к тебе и славно провели время?"

"Помню".

"Теперь такое не повторится никогда".

"Отчего же, Таня?.."

"Я знаю…"

"Ты думаешь так из-за Эолли?.. Позволь мне объяснить…"

И тут я проснулся. Эолли обняла меня за шею, от ее волос пахло морем. Она дышала ровно и спокойно. За окном уже стемнело. Я смотрел в потолок. "Таня, позволь мне объяснить… Все не просто. Случилось нечто непредвиденное… Эолли, хрупкое и нежное существо, кто же ее защитит, если не я… Она, как ты. Вы даже внешне чем-то похожи. Иногда мне хочется спросить ее: "Ведь это ты, Таня?" Не буду говорить тебе банальностей типа — мир наш жесток и несправедлив — или наоборот, говорить, что мир прекрасен и красив. Мир таков, каков есть. Все зависит от внутреннего состояния человека. Я слышал как-то, что при совершенном мире поэты перестанут писать стихи. А раз они продолжают писать стихи, следовательно, в мире все еще не ладно.

Эолли думает и страдает. Она ощущает мир, принимает его как данность. Отчего окружающее так враждебно к ней?..

Таня, ты, должно быть, хочешь знать, люблю ли я ее? Мое отношение к Эолли выходит за рамки всех понятий. Моему чувству нет названия. Знаю только одно, я должен находиться рядом с ней, что бы ни случилось". Так я мысленно разговаривал с Таней.

Я чувствовал опасность, она незримо таилась за стенами этой комнаты и обступала нас со всех сторон. Она хихикала с холодным равнодушием, вызывая во мне злобу.

Я осторожно встал. На Эолли был тонкий халат, купленный сегодня днем в универмаге. Я укрыл ее одеялом. И вышел из номера. В тускло освещенном коридоре ни души. Я прошел в конец его, к лестничной площадке, посмотрел вниз, затем вверх. Никого. Я вернулся назад, к другой лестнице. Здесь тоже никого. Тогда я спустился в лифте на первый этаж. Посреди холла на диване сидели трое мужчин, а чуть поодаль за столиком в креслах расположилась компания двух весело болтающих девиц с одинаковыми светлыми волосами. При виде меня, мужчина, сидевший ко мне лицом, что-то сказал своим друзьям. Те не стали оборачиваться. Все ясно — это они! Ждали, когда я появлюсь. Надо увести их отсюда подальше. Я пересек холл, вышел на улицу, подошел к ларьку, чтобы купить сигарет "Ява", но таких не оказалось, тогда я взял пачку "Мальборо", краем глаза я заметил всех троих, последовавших вслед за мной, они даже не пытались хорониться, скрывать слежку. Я завернул за угол, в узкую улочку. Я слышал приближающиеся за спиной шаги. А навстречу мне шла пожилая женщина с тростью. При ней они вряд ли нападут. Подождут маленько. Я остановился возле какого-то магазинчика, закурил.

— Не угостишь сигаретой? — попросил преследователь, тот, что был ближе ко мне. Квадратное лицо в полумраке, глубоко посаженные глаза, приплюснутый нос, усы. Его дружки стояли чуть в отдалении. Мне показалось, что все они близнецы-братья.

— Тебе ж не курево нужно, — ответил я.

— Догадливый… — усмехнулся усатый. — Нам нужен ты. Пошли!

— Делайте свое дело здесь.

— Что ж, получай! — усатый выбросил вперед кулак. Я увернулся, сделав резкий шаг назад, перехватил руку противника, дернул по ходу, одновременно подставил ногу. Споткнувшись, бандюга вытянулся на асфальте. Я поднял металлическую никелированную урну и обрушил его на голову второму, но тот успел выставить руки. Но сильный удар свалил и его на землю. На шум из магазина вышел продавец, развел руками и тотчас поспешил ретироваться. И в это время меня самого сбили с ног, ударили по лицу чем-то твердым. Схватили за руки справа и слева, приподняли. Ударили в живот, ударили вновь по лицу. Но боли я почти не чувствовал, словно и не меня били.

Рядом притормозила машина. Человек, сидевший на заднем сиденье, опустил стекло:

— Сказано было не трогать его! — бросил он сердито и вышел из машины. Подошел. — Отпустите! — велел он своим подельникам. Те повиновались, отошли в сторону.

— Прошу извинить их, — сказал вежливо незнакомец. Он был коротко подстрижен, под ёжик, как тот боксер из рыболовецкого траулера. Лицо продолговатое, черты лица тонкие, глаза внимательные, одет в белый пиджак.

— Давайте, поговорим, — предложил он, — но сами понимаете, место здесь не самое удачное…

Помешкав немного, я сел в машину. Человек в белом пиджаке сел рядом с водителем. И мы тронулись. Ехали недолго. Остановились у ворот. Меня ввели в какой-то внутренний дворик в стиле итальянского барокко. Поднялись по крутой деревянной лестнице наверх и оказались в помещении, где были только журнальный столик и два кресла. Мужчина предложил мне сесть, снял пиджак, кинул на спинку кресла. Мы сидели друг против друга и молчали. Вошла молодая женщина в брюках и тонкой кофте, сквозь которую просвечивали полные груди, внесла аптечку, обработала мне ссадину на губах ваткой, смоченной в йоде, залепила пластырь на лоб. И вышла.

— Еще раз извините за причиненные неприятности, — сказал хозяин дома. — Признаюсь вам, это были мои люди. Я просил их уговорить вас для беседы, а они поняли все дословно. Меня зовут Марком. Марк Романов. А вас, я знаю — Андреем. Так вот, Андрей… Просто не знаю, как быть… Наш общий с вами знакомый, господин Трикошин, уговорил меня на авантюру. Я "подписался" и в итоге потерял большие деньги. Меня ввели в заблуждение. Я допускаю, что вы талантливый инженер в области роботостроения. Но не до такой же степени вы гений, чтобы вами созданный робот совершенно не отличался от живого человека! Такое возможно только в фантастическом фильме. Но мы-то с вами живем в реальном мире. Этот Трикошин обставил все в таком свете… просто фейрверк какой-то, аж рот раскрыл я от радужной перспективы отхватить несметные богатства! Он утверждает, что ваша жена Эолли — настоящий робот, который вы создали своими руками! Я имел честь сегодня воочию лицезреть ее, когда вы вдвоем посетили универмаг. И что же я увидел? Я увидел полноценного человека. Могу вас заверить, уж если ваша жена робот, то и мы все — роботы. Отсюда я сделал вывод, что господин Трикошин сумасшедший. Но сумасшедший мнимый. А если конкретно, то он форменный негодяй, аферист! Он обвел многих, в том числе и меня, серьезного бизнесмена, вокруг пальца, как малых детей. Я с ним сегодня имел беседу… Аксинфий отказывается возмещать убытки, формально он прав… Да и моя подпись на всех бумагах…

Вы, как истинный джентльмен, бросились спасать свою жену. Любой мужчина на вашем месте поступил бы так же. — Он замолчал, достал из шкатулки на столе сигару, закурил. Мне тоже захотелось курить, но решил подождать, что будет дальше.

— А что вы хотите от меня? — спросил я.

— Это мне и хотелось обсудить, — ответил Марк Романов. — Вы и ваша жена — лица потерпевшие. Но с другой стороны вы оказались, вольно или невольно, вовлеченными в этот, так называемый, спектакль. А выход каждого "актера" из труппы чреват последствиями. Сами посудите, я потерял большую сумму, купив теплоход и рыболовецкий траулер. Правда, теплоход проходит капитальный ремонт в доке Николаева, но деньги-то заплачены. Приличные деньги, я вам доложу. Сами понимаете.

— А зачем вы все это мне говорите? — задал я вопрос. — Я вас не заставлял покупать суда.

— Все верно, — согласился Марк. — Но жизнь вокруг волчья… Следуя волчьему закону, вы должны заплатить отступные… за Эолли. И только тогда наши пути разойдутся окончательно. Что касается Трикошина, я бы пожелал, чтобы и с ним вы больше не встречались. Он нахал еще тот. И авантюрист из авантюристов. Вроде, как дурака валяет, но чувствуется, что имеет опору. Кстати, я заметил у него под глазом синяк. Не ваша работа?

Я оставил его слова без ответа.

— Пусть люди, что стоят за вами там, в Москве, переведут деньги на мой счет, — потребовал Романов. — Иного выхода нет.

Я оттянул слегка ремень на поясе в правом боку, залез двумя пальцами, нащупал на плавках кармашек, расстегнул молнию и достал пластиковую карту "Виза", положил на столик перед хозяином дома.

— Возьмите, — сказал я. — Это все, что у меня есть.

При виде банковской карты Марк удивленно приподнял кверху брови. Он явно не ожидал такого исхода событий.

— Гм… — промолвил он, вертя в руке карточку. — Это меняет дело. Но деньги с нее может снять в банке только хозяин. Пусть карточка до утра будет у меня. Вы согласны?

— Как вам угодно, — сказал я устало. — А теперь мне пора в гостиницу.

— Я вас отвезу, — с готовностью предложил Марк.

* * *

В номере было все спокойно.

Эолли мирно спала. Я зашел в ванную, ополоснул лицо, посмотрел на себя в зеркало. Верхняя губа слегка распухла. Я залез под душ и долго стоял под струей теплой воды. Потом обтерся полотенцем. Достал из холодильника бутылку воды, налил в стакан и медленно выпил. Резко засаднила рана на губе.

Я лег в постель. Осторожно погладил плечо Эолли. Она пошевелилась, потянулась ко мне, положила голову мне на грудь. Как ни крепился я, но глаза мои заполнились влагой, — два тонких ручейка устремились вниз по щеке и замочили волосы Эолли.

* * *

Утром, когда открылся банк, я снял с карточки все деньги — там было двести тысяч долларов — и перевел их на счет Марка Романова. После чего я вернулся в гостиницу и проспал до самого вечера. Напряжение и тревожные ночи последних суток дали о себе знать. Проснулся я, когда за окнами совсем стемнело. Эолли стояла у окна и выглядывала наружу.

— Извини, я, кажется, совсем отключился, — сказал я.

— Все хорошо, — ответила Эолли, обнимая меня. — Я стерегла твой сон.

— Ты, поди, проголодалась?

— Совсем нет. Я выпила сок. Хотелось горячего кофе, но пойти в буфет не решилась. Вдруг ты в это время проснешься, и будешь искать меня.

— Сейчас спустимся и поужинаем, — сказал я. — А потом — уедем отсюда.

— Хорошо. А куда тронемся?

— Не знаю пока…

* * *

Мы вышли из отеля на дорогу, чтобы поймать такси. Остановилась старая иномарка "Пежо", водитель была женщина, лет пятидесяти, полная, с круглым добродушным лицом и кудрявыми волосами, чем-то похожая на артистку Фаину Раневскую, когда она играла в старом фильме "Осторожно, бабушка!"

— Куда? — осведомилась она, когда мы с Эолли уселись на заднем сиденье.

— Покатайте нас по городу, — попросил я.

— Покатать?! — удивилась женщина. — А чего вы ночью увидите?!

— Все равно, — махнул я рукой.

Наша машина колесила по городу минут двадцать, а мне в голову не приходило никакой идеи. Водитель рассказывала про местные достопримечательности, но я не слушал ее. Наконец я предложил женщине:

— А давайте-ка, к морю! В Коктебель!

— Это другое дело! — отозвалась хозяйка "Пежо".

— Мы там с другом дикарями отдыхали при Советском Союзе, — сказал я.

— Были времена… — вздохнула женщина. — Все ехали друг к другу свободно, а теперь границы возвели. В Коктебеле писательский дом стоял, там круглый год жили писатели со всего Союза, отдыхали и писали свои книги. Вечерами они гуляли по набережной. Там весело: сувенирами торгуют, на гитарах и аккордеонах играют, самодеятельные артисты поют… А в летнем кинотеатре старые фильмы крутят. Бывала я там не раз, к дяде и тёте ездила. Сейчас они в Симферополе живут, старенькие уже. А вы, стало быть, издалека?

— Из Москвы.

— А-а… Раньше поговорка была в ходу "В Москву — разгонять тоску!". Этим самым подчеркивалась значимость столицы Союза. Туда все стремились — на Красной площади погулять, по ГУМу походить. Себя показать и на других поглядеть! Да и сейчас едут, но уже на заработки…

* * *

Я расплатился с водителем, закинул ремень дорожной сумки на плечо, взял за руку Эолли. И мы пошли. В небе плыла луна, — ее неясный голубовато-желтый свет ложился окрест, делал призрачным окружающий ландшафт. Доносился шум прибоя. Город остался где-то в стороне, справа.

Мы подошли к обрыву, сели на траву. Так встретили рассвет.

* * *

Каждое утро, если позволяет погода, мы с Эолли купаемся в море. Иногда она купается одна, а я остаюсь дома, сажусь в кресло, сплетенное из ивовых прутьев, закуриваю трубку. И смотрю вниз, на песчаную косу. Наблюдаю, как Эолли окунается в волны, плавает, затем выходит, вытирается полотенцем, распушив свои длинные волосы.

Окружающий пейзаж особого восторга во мне не вызывает. Но приходится мириться. Главное — Эолли нравится море, которое плещется за окном нашей хижины.

В округе, кроме нас двоих, ни одной живой души. К нам никто не наведывается. Хотя чувство оторванности от всего цивилизованного мира обманчиво. И я всегда начеку, чтобы защитить Эолли в случае опасности. Я даже припас ружье, двуствольный винчестер, из тех, что показывают в ковбойских фильмах.

Если появятся люди, то мы будем вынуждены искать другое пристанище.

А пока я наслаждаюсь нашим уединением. Сколько это будет длиться — неизвестно…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Морской загар совершенно не тронул Эолли, кожа ее оставалась по-прежнему белой и нежной. Я, в отличие от нее, почернел точно самовар, в котором мы каждое утро кипятили чай.

Раз в неделю мы отправлялись в городок, чтобы запастись продуктами. Покупали хлеб, кофе, чай, сахар, картошку, макароны, овощи. Все это набивали в рюкзак, который я взваливал на спину.

Домик наш почти неприметен среди окружающего ландшафта. Когда мы с Эолли на него наткнулись, то дверь его подпирала палка. Внутри — лежанка, сбитая из досок, на полке кое-какая утварь, в углу — медный закопченный самовар. А еще — старое кресло из ивовых прутьев. Здесь, вероятно, жили "дикари" в летний сезон, какая-нибудь парочка, молодые девушка и парень, которые с месяц-другой покупавшись в море и позагорав, уезжали, оставляя дверь не запертой, с тем, чтобы другие путники нашли тут пристанище. На стене висела самодельная карта с подробным разъяснением окрестности. Так, по ней мы нашли источник внизу у скал, — чистый и холодный.

Когда-то в этих местах дикарями отдыхали мы с Гришей Сомовым, но я никак не мог вспомнить, где именно.

По утрам, когда Эолли еще спала, я брал пластмассовое ведерко и шел вниз, чтобы набрать свежей воды. Затем растапливал хворостом самовар.

Эолли просыпалась, — мы спускались к песчаному берегу и купались в море. Потом возвращались и пили кофе.

В чужом неказистом доме мы залечивали свои душевные раны. И вскоре наши плечи распрямились, словно с них свалился тяжелый груз.

— Ты обещал мне показать море и вот оно! — сказала мне однажды Эолли, вся светлая, купаясь в лучах утреннего солнца.

— Нет, — возразил я. — Все вышло не так, как мне хотелось.

— Пустяки, — смеялась Эолли. — Разве не о таком месте ты мечтал?!

— Именно о таком, — вторил я ей. — Другого и не надо!

— Разве не о таком доме ты мечтал?! Не о таком море?!.

Дружный наш смех подхватила стайка чаек, с криком кружащая в небе.

Нам казалось, что иного счастья не бывает, — целый мир был у наших ног, — каждое утро солнце вставало за дальними холмами, а вечером опускалось за кромку моря алым яблоком, закат менялся, окрашивался с каждой секундой в иные цвета, угасало и море, из багрового становилось ультрамариновым. А вскоре уже было не различить, где заканчивается небо и начинается море — густая темень поглощала все.

В квадрате окна светились звезды, мы с Эолли засыпали сном младенцев, под шорох прибоя, крепко обнявшись, чтобы назавтра вновь пробудиться и увидеть на стене хижины радужный свет зари.

* * *

Это случилось в начале сентября.

Стоял по-летнему солнечный день. У кромки моря Эолли строила башенку из песка. А я чинил соломенную крышу навеса, укреплял ее проволокой к стойкам. Время от времени мы обменивались жестами, махали друг другу руками. Я видел как девушка, прервав занятие, поднялась и повернулась к морю. Легкий ветерок развевал ее волосы и полы шелкового халата. Она будто раздумывала, искупаться ей или нет. Я посмотрел в сторону дальних холмов, — над их бурыми островерхими вершинами застыли белые облака, освещенные полуденным солнцем. Хорошо бы взглянуть на эти холмы вблизи, подумал я, надо сходить туда с Эолли. Местные жители связывали эти холмы с легендой о двух великанах, которые схватились в смертельной схватке за прекрасные здешние места, что бились они десять дней и ночей кряду, и упали потом, сразив друг друга палицами, одновременно, погибли, и превратились в холмы.

Вскоре я обернулся. И тотчас меня будто холодной водой окатило. На берегу Эолли не было.

Я сбежал вниз. На песке лежали ее босоножки. Виднелись следы ног у края воды. Волны набегали на следы и смывали их.

— Эолли! — закричал я что есть мочи. В ответ лишь чайки в небе подали голос.

Остаток дня и весь вечер я просидел на берегу, уставившись в пространство моря. А когда наступила ночь, я понял, что Эолли мне уже не дождаться — она ушла в морские глубины, как Ихтиандр, навсегда. Я поднялся наверх, и, обессиленный, свалился в хижине.

Сон смешивался с чем-то странным, мало схожим с явью, — перед моими глазами простиралась равнина, которая подобно облаку, плыла в небе, и на траве лежал человек, мой двойник. Кто-то склонился над ним, — я ощутил терпкий запах полевых цветов, чьи-то грубые пальцы трогали мое лицо, шею, грудь, живот, ноги… ощупывали каждую частицу моего тела. После чего рука вернулась назад и стала хлестать меня по щекам, грубо и больно. Боль заставила меня открыть глаза. Я лежал на земляном полу и ощущал спиной неприятный холод. В дверном проеме на фоне синевы неба выделялся черный человеческий силуэт.

— Эолли! — окликнул я. — Это ты, Эолли?!

Тишина.

— Что же ты молчишь? — спросил я и попытался встать, но тело не слушалось меня.

Человек шагнул в помещение, приблизился и ткнул мне в грудь каким-то холодным предметом — то было ружье.

— Что ж, — сказал я. — Делай свое дело.

Ночной гость, — я не знал, мужчина это или женщина, — приставив к моей груди дуло ружья, чего-то ждал. Слышно было его прерывистое дыхание. Но, отчего-то передумав, человек попятился назад и исчез в ночи.

Я нашел в себе силы подняться и переместиться на лежанку. Необходимо было привести в порядок мысли, — что бы все это могло означать? Я закрыл глаза и тотчас провалился в сон.

* * *

Прошло две недели, а может, больше. Я не считал. Ел ли я чего-нибудь? Тоже неизвестно. Наверное, все же, ел, варил похлебку, кипятил чай, делал все машинально. Помнится, жевал что-то, пил, хотя голода совсем не чувствовал. Я не думал ни о пище, ни о чем-либо другом. Пред моими глазами стояла лишь Эолли.

Я ощущал внутри себя пустоту. Но странно — в глубине этой пустоты что-то теплилось, — как если бы на дне высохшего колодца находился маленький сосуд с живительной влагой. Что-то мне подсказывало сохранить сосуд и донести его до места. Только знать бы это место…

Мой винчестер с обоймой патронов пропал после того случая, когда ко мне наведался ночной гость. И своего портмоне я не обнаружил в кармане брюк, висящих на гвозде — там оставались четыреста пятьдесят долларов и несколько сотен украинских гривен. Но ключи от московской квартиры, паспорт и давно разряженный мобильный телефон лежали нетронутые на дне дорожной сумки.

Настала пора уходить. Я взял с собой только соломенную шляпу Эолли, остальные вещи ее — платье, джинсовые брюки, кофту, купальник — сложил в полиэтиленовый пакет и повесил на гвоздь. Поправил байковое одеяло на лежанке с желтыми цветочками, которое Эолли сама выбрала в магазине. После чего вышел и подпер дверь дома палкой.

Оглядел напоследок пространство моря — оно было пустынно до самого горизонта — и, кинув на плечо легкую сумку, зашагал в сторону холмов.

* * *

В городке пчеловод Герась Осипенко накормил меня борщом. Жена его спозаранку ушла на рынок. Герась был крепкий мужик, с душой нараспашку, они с женой по очереди торговали на базаре медом. Почему-то именно к нему я подошел несколько месяцев назад, чтобы спросить, где достать ружье. И Герась тогда предложил собственный винчестер, который привез ему сын-бизнесмен из Киева.

Я пришел к пасечнику занять денег на дорогу, пообещал сразу по приезде в Москву выслать долг. Осипенко денег дал. Про винчестер я сказал, что его украли воры.

— Жалко, — покачал головою усатый Герась, очень похожий на Тараса Бульбу. — Хорошее было ружье. — Он подозрительно смерил меня взглядом. — А с тобой, помнится, была юная девица, статная барышня. Она где?

— Уехала, — ответил я. — Раньше уехала.

— Ты, случаем, ружьем моим не порешил кого? — допытывался Осипенко. — А то нынче молодежь горячая, чуть что, сразу пальбу устраивает.

— Нет, зачем… — я помотал головой.

— Верю, — сказал пасечник. — Я шальных насквозь вижу. Вижу так же, парень, что тебе равновесие души требуется. Жизнь — сложная штука, иной раз лупит по мордам — будь здоров! Но это вовсе не означает, что надо опускать руки. Молод ты еще — духом падать. Отправляйся в путь и найди мир в своем сердце. А деньги можешь не присылать — не обеднею. Случаем окажусь в Москве, так ты мне Красную Площадь покажи. И будем квиты. Мы со старухой век прожили и ни разу в Москве не были. Негоже так.

Я поблагодарил Герася, и написал ему на бумаге свой адрес и телефон. А хозяин дома, прощаясь, положил мне в сумку банку меда.

* * *

Прибыв на Курский вокзал поездом "Симферополь — Москва", я спустился в подземку и доехал к себе на бульвар Яна Райниса. Выйдя из метро, я купил в киоске сигареты "Ява". И тут ко мне подошел милиционер, велел предъявить паспорт. Я дал.

Внимательно изучив документ, он вернул мне со словами:

— Побрейся, а то на боевика смахиваешь.

— На какого боевика? — спросил я.

— Ты, что, с луны свалился? — рассердился милиционер. — Или телевизор не смотришь?

— Не смотрю, — ответил я.

— С экспедиции, что ли? — немного смягчил тон милиционер.

— С экспедиции.

— А-а… Но, все же побрейся. Время, сам знаешь, какое…

Милиционер удалился. А я достал из пачки сигарету, закурил. Сделав несколько затяжек, огляделся. Толпы людей спешили по своим делам, по улицам неслись автомобили — ничего в этом городе не изменилось. Правда, я отвык немного от него, пожив на просторе и теперь вновь возвратился обратно. Что ж, привет, город! Найду ли я здесь мира, как того пожелал украинский пасечник Герась Осипенко? Примешь ли ты, мегаполис, в лоно своего заблудшего пастыря или брезгливо отбросишь в сточную канаву?

От прогорклого, ядовитого запаха выхлопных газов в горле у меня запершило, я закашлял. Потом затянулся напоследок несколько раз, кинул окурок в урну. Из грязной заплеванной урны, из черного зева шел дым, как из трубы, и никому из прохожих не приходило в голову затушить огонь. И я не сделал этого.

Наш четырехэтажный коричневый дом стоял как прежде, точно непотопляемое океанское судно среди белых айсбергов — высотных одинаковых зданий.

Я вошел в родной подъезд, ударивший мне в нос запахами сырости, мочи и окурков, подошел к почтовому ящику с номером 30, - он был битком набит корреспонденцией, большей частью — бесплатными рекламными газетами. Несколько номеров наполовину торчали из щели.

Я открыл ящик, выгреб все содержимое и поднялся к себе. Потоптался у двери, не решался почему-то сразу войти, все вертел в руке ключи, будто ждал, что отворят с той стороны. Но внутри никого, открыть некому. Глубоко вдохнув, я вставил в замочную скважину ключ.

В квартире на меня повеяло знакомым духом, подзабытым духом моего собственного жилья. А еще немного пахло пылью. Я свалил охапку газет на пол, снял с плеча сумку. Заглянул в спальню, на кухню: все знакомо. Только что-то было не так. Я ощущал в душе дискомфорт. Будто пришел я к давно знакомому мне человеку, а его — нет дома. Где хозяин-то?

Я лег на диван, некоторое время смотрел в потолок, ни о чем не думая, просто уставился в белый потолок, где никакого рисунка — сплошь белый простор океана. Блуждая по нему в поисках утраченного, я уснул.

Мне приснился неизвестный город с неизвестными улицами и домами. Эхом доносился громкий стук метронома, отсчитывающий секунды и чей-то тихий голос, неизвестно кому принадлежащий, мужчине или женщине, отчетливо прошептал: "7-7-3-5-9". Произнеся эти цифры, голос пропал. Но стук продолжался, и когда предо мной неподалеку завиднелась очень знакомая девичья фигурка, я понял, что это стучат ее каблуки. То шла Таня. Я пытался догнать ее, но безуспешно, — девушка ускользала от меня, заворачивала в узкую улочку, выныривала в другом месте, стремительно поднималась и спускалась по лестницам, огибала углы зданий — вела себя как рыба в воде. Наконец, мне удалось настичь ее на мосту. Таня остановилась и с укором посмотрела на меня. Ждала.

— Что же ты молчишь, Таня? — спросил я.

— А что мне тебе говорить? — ответила девушка.

— Что-нибудь. Расскажи о погоде.

— О погоде? Пожалуйста. Когда ты уезжал из города, деревья только-только распустили листву, а когда ты вернулся назад — листья все упали.

— А почему они упали?

— Потому что прошла целая вечность.

— Нет, ты не права, Эолли.

— Эолли?

— Да. Эолли — это ты, а ты — Эолли.

— Надо же… — Таня развернулась и зашагала прочь.

— Постой! — окликнул я.

* * *

"Постой!" — от своего громкого голоса я проснулся. Некоторое время сидел, соображая, где нахожусь. Понял, что у себя дома. Часы на стене показывали 10:20 утра. Я проспал весь день, вечер, ночь и проснулся утром следующего дня! Видно, сказалась усталость последних суток, да бессонная ночь в поезде. В поездах мне почему-то никогда не удавалось уснуть.

В горле у меня пересохло. Заглянул в холодильник, он был пуст и отключен, шнур с вилкой лежал на полу. Все верно, подумал я, Вероника предусмотрительно выключила все электроприборы, а скоропортящиеся продукты выбросила. Она ведь не знала, когда явится хозяин квартиры.

Я зашел в ванную, встал перед зеркалом. На меня смотрел мой двойник с заросшим мятым лицом. Я умылся и вышел на улицу, купил в киоске бутылку воды без газа, сделал несколько глотков. Огляделся. Город вовсю набирал обороты, — ему не терпелось быстрей растратить силы, накопленные за ночь.

Вчерашнее чувство дискомфорта во мне усилилось. Я не узнавал города, по улицам шли другие люди — с иными лицами, одеждами и походками. Машины тоже мчались чужие. И вода, что я выпил, имела другой незнакомый привкус.

Я вышел к аллее и там уселся на скамейку. Смотрел на прохожих. Прислушивался к их речи, — ничего знакомого и родного. И никакого желания расспросить людей: что происходит в мире.

Просидел я на скамье до самого вечера. Оказалось — когда не чувствуешь время, оно летит быстро и незаметно.

Я встал. Ноги принесли меня к станции метро. Там тоже все было чужое, кроме лестницы, ведущей в подземку, да урны, которая все еще продолжала дымить. Вот так дела, куда я попал?.. Лестница и урна. Все остальное — чужое. А дым из урны? Тот ли это дым, что я видел вчера?.. Я отвинтил пробку с бутылки, отпил, а остаток воды вылил в урну. Послышалось шипение, словно вода разбудила внутри ящика целую семейку ядовитых змей. Дым перестал идти. Я кинул в урну пустую бутылку. В это время ко мне подошел незнакомый мужчина. Неопрятный, небритый. С потрепанной морской фуражкой на голове. Мне показалось, что я его где-то встречал уже. В метро, что ли?

— Дай промочить горло, кореш, — попросил он, обратив на меня угрюмые глаза.

— Опоздал ты, — сказал я. — Бутылка пуста.

— То вода, — пробурчал мужик, — а мне бы чего покрепче.

— Покрепче? Что, например?

— Баночное пиво "Балтика". Тридцать рублей стоит.

— В этом городе пьют только пиво "Балтика"?

— Почему же? Разное пьют. Кому что.

— Расскажи-ка мне, приятель, о городе…

— А ты, что, не местный?

— Нет.

— А что тебе рассказать про город?

— Как вообще тут жизнь?

— Жизнь? Разная. Опять же, кому как… Кому одной виллы с бассейном мало, а мне, например, пива достаточно для счастья. Так ты дашь мне на пиво-то?

— Говоришь — тридцать рублей?

— Тридцать. И ни рубля больше.

Я полез в карман, выудил две смятые бумажки по пятьдесят рублей. Больше денег у меня не было. Я протянул ему одну купюру. Мужик спрятал ее в кулаке, улыбнулся. Улыбка у него под стать лицу вышла хмурая. Кивнул:

— Сейчас сдачи принесу.

— Не нужно, — сказал я.

— А что? — поинтересовался бывший морской волк, сразу переходя на другую тему. — Заночевать негде? Могу устроить. Только надо в район Казанского вокзала поехать.

— Не требуется, — сказал я и побрел восвояси. По подземному переходу вышел на другой стороне улицы. И оказался на маленьком рынке, он еще работал. Побродив вдоль овощных рядов, наткнулся на стеклянную будку, где торговали горячим лавашем. Я купил две лепешки по десять рублей. Отрывая свежие кусочки, я отправлял в рот, жевал машинально. И шагал на ночевку домой. Дом… Он все же, был из моего родного города.

По пути я купил бутылку воды. В кармане теперь оставалось два червонца.

Я хотел спать. А город продолжал бурлить, ему было не до сна.

* * *

Как только вошел я в квартиру, зазвонил телефон.

Я удивленно покосился на аппарат. Впервые за четыре месяца я слышал знакомую трель. Странное ощущение. Телефон продолжал звонить. Я не тронулся с места. За долгое время моего отсутствия, наверняка мне звонили, но я был далеко. Так почему теперь я должен кому-то отвечать? Пусть там, на другом конце провода думают, что меня нет дома. А если это родители? Думал ли я о них на море? Думал, но не давал о себе знать? А может, это Таня? Думал ли я о ней? Думал, и тоже не подавал весточки. А может, это друг Гриша Сомов или скульптор Николай? Телефон продолжал названивать. Я подошел к столу и поднял трубку.

— Алло! — сказал я устало и хрипло, совсем не своим голосом.

В ответ ни звука, будто тот, звонивший, никак не ожидал застать меня дома, но услышав вдруг мой голос, оторопел от неожиданности. Спустя несколько секунд, в трубке послышался шорох, похожий на дыхание человека, а следом — гудки.

Не успел я отойти от стола, как телефон зазвонил вновь. Я поднял трубку:

— Алло!

История повторилась: опять тишина. Но человек тот, на этот раз не спешил класть трубку, — молчал и дышал шумно.

— Послушай, друг! — сказал я. — Если ты еще раз позвонишь, я по определителю вычислю твой адрес. Приду и сломаю тебе шею!

Грубо ответил, а как еще отвечать козлам? А козлы, что в своем городе, что в чужом — везде одинаковы.

Я обратил внимание на телефонный аппарат, только сейчас я заметил, что это не мой аппарат с определителем, а чужой — зеленого цвета и со старомодным диском. А может, я спутал квартиру?.. Я огляделся. Сомнения нет, квартира моя. Просто кто-то заменил телефон. Это сделала Вероника? Когда я уехал в Украину, аппарат сломался, и Вероника купила другой, но уже без определителя. Конечно, так и было.

Я открыл ящик стола, деньги в конверте лежали нетронутые — две тысячи долларов. Вероника нисколько не потратила, а на что она жила?

* * *

Я вспомнил тот телефонный разговор с Вероникой из симферопольской гостиницы. Тогда девушка сказала, что ключ от квартиры положила в конверт и опустила в почтовый ящик.

Я перебрал корреспонденцию, отдельно складывал рекламные газеты, отдельно — квитанции от коммунальных служб. Вот и конверт с надписью: "Андрею от Вероники". Внутри — ключ и сложенный лист бумаги.

Письмо Вероники.

"Привет, Андрей! Я тут много думала. Вообще, о жизни, о себе, о тебе. И мечтала. Девушкам моего возраста свойственно мечтать. Я мечтала встретить своего принца лет эдак через десять. Но встретился он мне гораздо раньше. А он взял — и уехал. Оставил меня одну. Что я думаю о нем? Человек он нормальный, хотя, в данное время голова его занята другим, — мыслей целый воз. Чтобы разгрести, требуется время. Я подожду. Мне всего семнадцать".

В конце письма Вероника оставила отпечаток губ — два алых лепестка. Будто крылышки бабочки.

Смешная девочка, подумал я. Вспомнился тот злополучный вечер, когда мы с ней отправились на дискотеку, где нас поджидала неприятность. Перед глазами возникла картина: заброшенный стадион, три мерзавца, пистолет, плачущая Вероника, такси…

Вспомнив о пистолете, я зашел в спальню, встал на стул и нащупал сверток, лежащий в углублении шкафа. Тяжесть свертка убедила меня в сохранности оружия. Оставив сверток на прежнем месте, я оглядел комнату. Тахта, коврик, телевизор на табурете, окно, отдернутые шторы… Мой взгляд упал на плед, верней, на небольшой предмет, накрытый пледом. Похоже, картонный короб. Я стянул плед и увидел сейф, металлический сейф, — такие мини-ящики обычно стоят в кабинете большого начальника, бизнесмена, президента фирмы. А еще их встраивают в стене, и маскируют картиной.

Я очень удивился, повертел ручку сейфа, потянул, — дверца не поддавалась. Тогда я приподнял находку — она весила примерно 30 килограммов.

Спать мне уже совсем не хотелось.

Я позвонил родителям. Ответила мать. Родной, близкий голос, который был мне так необходим в этом чужом городе, где происходили очень странные вещи.

О чем говорят после долгой разлуки родные люди? Справляются о здоровье, то да се.

— Ты когда приехал из Улан-Батора? — осведомилась мать, как только я с ней поздоровался.

— ?!

— Ты не болеешь?

— Я здоров, мама. Как вы там?

— Суставы побаливают, да ничего. Отец, вон, баню пошел топить. Чем вас в Монголии кормили?

— Все нормально, мама? А кто вам сказал, что я в Улан-Баторе был?

— Таня, твоя знакомая девушка.

— ?!

— Мы с отцом переволновались: ты не звонишь, не отвечаешь на звонки. Засобирались было в Москву, да Таня позвонила, сказала, что ты в Улан-Батор уехал в командировку. Мы и успокоились.

— Гм… Виноват я, мама. Все так неожиданно вышло…

— Ты ездил не один?

— Не один, мама.

— Смотри, ешь вовремя.

— Ладно.

— А эта девушка, Таня, вроде хорошая и голос приятный. Чем она занимается?

— Учится в институте культуры.

— Понятно. Может, наконец, женишься?

— Гм… Тут, мама, с делами надо разобраться…

— Так-то оно так, а время идет. Тебе уже тридцать один.

— Ладно, мама. Я еще позвоню.

Положив трубку, я вскипятил на газе чайник. Заварил кофе. Положил в кружку с кипятком одну чайную ложку растворимого порошка, бросил два кусочка сахара, стал размешивать. Непривычно было пить кофе одному, без Эолли. Тоскливо. Грустно

Я выпил кофе и съел целую лепешку. Ломтики лепешки, прежде чем отправить в рот, я макал в банку с медом — подарок коктебельского пасечника Герася Осипенко. Кофе, мед и лепешка возвращали мне сил. Тяжесть в голове уходила.

Вспомнился мужчина-бомж в морской фуражке у станции метро. Интересно, где он теперь? Если встретится на улице вновь — приведу домой. Налью ему крепкий кофе и расскажу об Эолли. Хотя видом своим он угрюм, но сердцем добр, потому поймет, что у меня на душе.

Я открыл кран над раковиной, стал мыть кружку. И в это время в моей голове точно колокольчики звонко тренькнули — в памяти возникли очень ясно цифры, которые произнес мне во сне неизвестный человек: "7-7-3-5-9".

Я вытер руки полотенцем, пошел в спальню, сел на пол, тщательно изучил кодовый замок, и, медленно двигая никелированное кольцо по часовой стрелке, установил запомнившиеся цифры. Крутанул ручку, потянул — дверца открылась.

Внутри находилась картонная коробка. Я потянул за край, но сырая картонка, не выдержав груза, порвалась. Тогда я сунул руку и нащупал продолговатый предмет — на свету он блеснул желтыми гранями. Золото. Я насчитал в коробке десять слитков. Был еще маленький отсек внутри сейфа, который был не заперт, я обнаружил в нем черный бархатный мешочек. Развязал шнурок на горле, двумя пальцами достал круглый граненный камешек. Никакого волнения я не ощущал при виде дорогой находки, лишь удивление — что за чертовщина?!

Я положил мешочек на место и закрыл сейф.

Я не знал, что думать по поводу этих драгоценностей, я вообще ни о чем не думал, — словно это происходило не со мной.

Мои мысли были заняты другим.

На столе зазвонил телефон.

* * *

Мужской голос в трубке показался мне очень знакомым.

— Андрей, это ты?

— Я. А вы — кто?

— Авдеев. Борис Авдеев. Не узнал?

— Борис…. Извините…

— Ты в порядке?

— Да.

— Чем занимаешься?

— Пока ничем. Я только вчера вернулся с Крыма.

— Выходит, я тебя случайно застал? Но, как говорится, случайностей в нашей жизни не бывает. Так?

— Да, наверное. Как вы?

— Нормально. Я в Шереметьево нахожусь. Что-то я с тобой все с аэропорта больше разговариваю. Не заметил?.. До вылета у меня есть четыре часа времени. Если хочешь — приезжай. Поговорим.

— Хорошо.

— Тогда жду. Отель в Шереметьево знаешь? В баре увидимся.

— До встречи!

Я положил трубку. И замешкался. Не зная, с чего начинать. Вроде бы надо действовать, но тело не слушалось, руки и ноги не совсем четко подчинялись установкам, идущим из головы, да и в самой голове — не ясно, туман.

Я побрел в ванную. Побриться — нечем, бритвенный станок остался в хижине на берегу моря. Оставалось принять душ. Выкупавшись, надел свежую рубашку и старые джинсовые брюки, которые отыскал в шкафу. Снял с вешалки демисезонную куртку, положил в карман паспорт и пятьсот долларов.

Во дворе я долго искал свою машину, и, не найдя ее среди припаркованных авто, поймал такси. Водитель курил "Яву", — по запаху дыма я определил. Попросил сигарету, поскольку свою пачку забыл дома, затянулся несколько раз. И тотчас, — будто сигаретный дым помог, — вспомнил, что "Тойоту" свою я оставил на стоянке аэропорта Домодедово, когда улетал с Трикошиным в Симферополь.

* * *

Прибыв на место, я обменял в отеле доллары на рубли и расплатился с шофером такси. Нашел бар. Войдя в него, стал искать глазами среди сидящих за столиками посетителей знакомое лицо. Сбоку ко мне подошел молодой мужчина спортивного склада, в темном костюме, осведомился:

— Вы Андрей?

— Да, — ответил я.

— Идемте.

Мы вышли, сели в лифт, поднялись на третий этаж. Пошли по коридору. Незнакомец шагал впереди уверенной поступью. Все гостиницы, которые мне довелось видеть до сих пор, пахли по-разному, но неизменно, независимо от фешенебельности и класса заведений, в них присутствовал некий дух странствий, тайны и скрытого человеческого порока. И этот отель был таким же.

Мой спутник на ходу достал сотовый телефон, позвонил, сказал что-то коротко. Дверь открыл сам Авдеев, одетый в коричневые брюки и розовую рубашку. На шее неизменный цветастый платок.

— Что, решил отпустить бороду? — спросил Борис, пожимая мне руку.

В ответ я лишь попытался улыбнуться. А молодой мужчина, по всей видимости — телохранитель Авдеева — не входя, исчез в коридоре.

Хозяин номера усадил меня на диван, сам устроился в кресле. Удобная, просторная гостиная, с телевизором, холодильником, кондиционером. На полу — ковер. Дверь в спальню приоткрыта.

— Выпьешь чего-нибудь? — спросил Авдеев, продолжая всматриваться в меня. — Есть коньяк, водка, виски, кока-кола, минералка.

— Стакан минералки, — попросил я.

Борис достал из холодильника бутылку, налил мне и себе.

— Вид у тебя, прямо скажем, неважный, — заметил Борис, отпив глоток. — Будто из неволи вернулся, где круглые сутки рубил сахарный тростник.

Я пожал плечами. Спросил:

— Как там Вероника?

— Нормально, — был ответ, — в Брюсселе она. Изучает французский и нидерландский языки.

— Здорово, — сказал я.

— А ты в Крыму все это время, значит, пропадал?

— Да.

— Выкладывай, что у тебя случилось?

— Ничего особенного…

— Точно?

— Точно.

— Ну, гляди, — строгость на лице Бориса исчезла. — Чем думаешь заняться?

— Видно будет, — сказал я не уверенно. — Может, на старое место пойду… В фирму.

Помолчали.

— Можно один вопрос? — спросил я.

— Давай.

— Я вчера, как приехал, обнаружил в квартире сейф. Он ваш?

— Что, что? — не понял Борис. — Какой сейф?

— Я решил — вы его принесли.

— Я?

— Ну, да. Думал, что когда Вероника у меня жила, вы этот сейф занесли на хранение.

— Гм…

— Вот ломаю голову — откуда он взялся? И ни к чему не пришел.

— Может, это кто-то из друзей твоих? — спросил Борис.

— Зачем им сейф ко мне тащить? У них своя квартира есть, — резонно заметил я.

— Опиши мне, какой он из себя, сейф?

— Небольшой, меньше вашего, который был в Крошино, примерно тридцать сантиметров в высоту и двадцать — в ширину. Серый металл, обрамлен нержавейкой, на лицевой части — кодовый замок.

— Загадка, да и только, — проговорил Борис и добавил. — Надо подождать… Сам не пытайся открывать сейф. Черт знает, что там внутри?

— Я его открыл.

— Да?! Ты говорил — сейф с кодом был.

— С кодом. Вы не поверите. Накануне мне сон приснился, во сне я услышал голос, который произнес пятизначную цифру. Я не придал тому значения. А когда обнаружил сейф, я те цифры вспомнил, — они совпали с шифром кода.

— Да? Ну и…

— Внутри сейфа десять слитков золота и пакетик с горстью камней.

— Ба! — удивленно вскинул брови Борис.

— Я не разбираюсь в камнях, но, по-моему, это алмазы.

— Ну и ну! — Авдеев, поднялся, открыл холодильник, достал виски, налил полстакана. Выпил почти залпом. Задумчиво посмотрел на меня.

— Что мне делать? — спросил я. — Может, в милицию заявить?

— И что ты им скажешь?.. Еще больше проблем себе создашь. — Борис встал, заходил по комнате. Остановился, вновь смерил меня взглядом. — А ты что чувствуешь? Что тебе говорит интуиция?

Я пожал плечами.

— Ну не может так вдруг, ни с того, ни с сего, появиться в квартире сейф с кучей золота и алмазов! Понимаешь?

В знак согласия я молча качнул головой.

— Ладно, — произнес Авдеев. — Все тайное рано или поздно становится явным.

— А может, вы заберете этот сейф? — предложил я первое, что пришло на ум.

— Нет! — отрезал Авдеев. — Мне чужого не надо. Я привык зарабатывать своим умом. Лезть вперед с закрытым забралом — не в моих правилах. И вообще, как ты себе представляешь?.. Допустим, я тебя послушал и взял. А что ты скажешь тому, кто придет за своим богатством? Это ж не кочан капусты, который можно забыть на прилавке. Рано или поздно хозяин сейфа явится. Жди. Что-то подсказывает мне — тебе опасаться нечего. Но… кто знает? Однако, не расслабляйся, как говорят на Чукотке. Если что, звони Косте — это парень, встретивший тебя внизу. Он человек проверенный, надежный.

— Ладно.

Настала пора уходить. Вроде поговорили, главное — про сейф узнал. Если не Борис, то кто тогда его хозяин?

— Налейте, пожалуйста, и мне виски, — попросил я.

Авдеев взял с полки буфета чистый фужер, налил. И себе в стакан добавил. Мы чокнулись.

— Счастливого вам полета!

— Спасибо!

Мы выпили.

— Отдохни хорошенько, — сказал Борис и написал на бумажке номер телефона своего телохранителя Кости, и свою визитную карточку дал. — Свяжемся.

* * *

На такси я вернулся домой. Купил в магазине кое-какие продукты. Во дворе дома наткнулся на дворника Умита, таджикского паренька. Ему было двадцать пять лет, а выглядел почти подростком из-за худобы и небольшого роста. Он обитал с еще несколькими своими земляками неподалеку в полуподвале жековского общежития. Год назад Умит с товарищами помог мне старую чугунную ванну вытащить из квартиры и установить душевую кабинку. А еще с наклейкой обоев подсобил. Старательный был парень, весь заработок отсылал домой пожилым родителям.

— Вас давно не видно, — сказал Умит, пожимая мне руку. — Уезжали куда-то?

— Да, — ответил я. — А ты как живешь?

— Пойдет, тихо-тихо.

— Не ездил на родину?

— Вот, хочу на Новый год.

— А…

— Просьба один есть… — Умит смущенно улыбнулся. — Я стих написал, месяц назад. Хотел показать кому-нибудь, чтобы он ошибки сказал, но некому. Может, вы посмотрите?

— Да я в этом деле не специалист.

— Вы — русский, поймете.

— Это не факт, что смогу помочь. Надо разбираться в поэзии.

— Хоть почитайте, — настаивал Умит. — Потом скажете мнение.

— Ладно, — сдался я.

— Ох, спасибо! — обрадованный, Умит вынул из внутреннего кармана куртки сложенные вчетверо тетрадные листы.

— Не спешите, — добавил дворник, вручая мне свое творение. — Когда будет время, тогда почитайте. — И повернувшись, зашагал по своим делам.

На кухне я включил холодильник, сложил туда колбасу, сливочное масло, пакет молока, банку пива. Пошел в спальню, глянул на сейф, постоял некоторое время, вспомнил беседу с Авдеевым в аэропорту. Не спросил его — куда он летит?

Я вернулся на кухню, поставил на газ чайник. Сделал бутерброд. Заварил кофе.

Поглощая за столом еду, я принялся читать сочинение дворника Умита. Почерк мелкий, но понятный, аккуратно выведенный шариковой ручкой.

СТИХОТВОРЕНИЕ ДВОРНИКА УМИТА

Я — маленькая птичка

Прилетел вокзал.

Российская столица

Восемь лет назад.

Я мечтал учитель стать,

Что говорить теперь?

Кто-то должен подметать

Улица и сквер.

Поднимаюсь рано я,

Пока город спит.

Ходят люди разные,

Мороз лицо горит.

И машу лопатка я,

Как там говорят -

Кидай побольше — мать ее!

Нет время отдыхать.

Снег скрипит, поет душа.

Я пойду метро

Там смотрю киоск один

Девушка одна.

Смотрит всегда ласково

Синие глаза.

Эх, моя красавица

Только не моя.

А зовут — Наташенька.

Она крепко спит.

Не мечтает паренька

Дворника — Умит.

Зачем ей неграмотный,

Черный да худой.

И деньги совсем маленький

Принесет домой.

Москва шибко нравится,

Но горы — лучше нет.

Окно смотрит солнышко

Говорит — привет!

Снится мама, бабушка

Край родной люблю.

Водка мне не нравится

Чай-лепешка пью.

Подметаю улица,

Небо посмотрю.

Листья воздух кружится.

Сигарет курю.

Я хочу Наташеньке

Подарить букет.

Я куплю ей ландыши

Синий, синий цвет.

А еще открытку дам

Место наш — Варзоб.

Пусть поставит тумбочка,

Радует народ.

Мне пора на улицу,

Как там хорошо.

Будет время — думаю,

Расскажу еще.

Прочитав стихотворение, я вдруг ощутил, как окружающая реальность возвращается ко мне, забирается за ворот рубашки, обволакивает невидимой волной спину, грудь, живот, пах, бедра, ноги. Я понял, что в мире, несмотря ни на что, живут чувства. В стихотворении моего знакомого Умита явно хромала грамота, но настроение автора было искренним и понятным.

Я подумал о Тане, — как давно мы не беседовали, хотелось услышать ее голос, узнать, как идут у нее дела. Я поднял трубку, набрал номер. Девушка ответила сразу, после первого же гудка.

— Алло!

— Здравствуй! — сказал я.

Таня замешкалась несколько секунд.

— Здравствуй! — голос спокойный, невероятно родной, и в то же время с оттенком какой-то внутренней перемены, которую я почувствовал интуитивно.

— Как дела? — спросил я.

— Ничего. А у тебя?

— Тоже ничего.

Помолчали. Тянуть не имело смысла.

— Надо бы встретиться, — предложил я. — Ты не против?

— Давай, встретимся, — согласилась Таня. — Завтра в полдень на том же месте у скамьи. Только не опаздывай, у меня будет всего полчаса времени.

— Ладно, до встречи!

— До свиданья!

"…полчаса времени". — Эти Танины слова настораживали, они будто заранее говорили мне о чем-то таком, свершившемся и бесповоротном.

* * *

Я приехал к месту свидания за пятнадцать минут до назначенного времени. Так и не побрился, почему-то решил оставить как есть, лишь подправил маленькими ножницами усы и бородку. День выдался пасмурный, но без дождя, дул лишь ветерок, срывал редкие осенние листья с деревьев.

Вскоре подошла Таня, на ней были уже знакомые мне кожаный пиджак и шерстяная юбка, на шее повязан платок. Стрижка короткая. Открытый лоб, зеленые глаза, тонкий нос, слегка припухлые губы — до боли близкое лицо.

— Привет! — сказал я.

— Привет! — кивнула она.

— Прекрасно выглядишь.

— Спасибо.

Помолчали. Несколько секунд девушка изучала меня. Потом сказала:

— А тебе борода идет. Ты сейчас похож на Джека Лондона, когда он отправлялся на Клондайк. И что, нашел золото?

— Нашел, — ответил я. — Но только золото не мое, чужое.

— Тоже неплохо. А я… я вышла замуж.

— Да?… Поздравляю…

— Спасибо.

— Кто муж?

— Мой бывший одноклассник, я о нем тебе говорила раньше.

— А-а…

— Любишь его? — задал я глупый вопрос.

— Слюбится, — сказала Таня. — Главное, чтобы мужчина любил. Человек он надежный, его не надо ждать годами и думать: когда он хоть удосужится позвонить?

— Все правильно…

— Ты не вздыхай. Твои дела пойдут хорошо, да только я в них не хочу вникать. Мне нужно спокойствие.

— Ты права…

— Мы через час уезжаем в Петербург. Будем с Валерой там жить.

— Понятно…

— Если у тебя все, то я пойду.

— Да, конечно. Спасибо тебе, что позвонила моим родителям.

— Не за что. Впредь — ставь их в известность, когда решишь надолго пропасть, а то они, бедные, извелись совсем.

— Хорошо…

— И тебе спасибо, что познакомил нас с мамой с докторшей Ене. Благодарна буду всегда. Кстати, милая старушка и ее друг Дмитрий Левин уехали в Америку.

— В самом деле?

— У них объявился однокашник. И они уехали к нему.

— Вот оно что…

— Видишь, сколько событий произошло за твое отсутствие!

— Да…

— А ты где пропадал, если не секрет?

— Вряд ли тебе это интересно.

— И все же?.. Просто любопытно. Я же наврала старым людям, сказала — ты в Улан-Батор по работе уехал. Так где был?

— В Монголии.

— Да?!

— Точно.

— И что там делал?

— В пустыне Гоби ракету строил.

— Ракету? Какую?

— Чтобы полететь на планету Венера.

— И что, долетел?

— Нет. На полпути мне позвонили, что ты замуж выходишь. Я и вернулся. Но оказалось — поздно.

— Да, поздно. Но ты молодец, держишься, даже в этой ситуации чувство юмора не теряешь.

— Что мне остается?..

— Не хочешь что-нибудь сказать напоследок?

— Желаю тебе счастья, Таня!

— Спасибо.

— И еще. Прости за все.

— Не надо извиняться. Так, наверное, должно было случиться… Я пойду.

— Пока!

— Прощай!

Я стоял на аллее и отказывался верить, что между нами все кончено. Такого не должно быть, потому что нас двоих многое связывало, а случилось нечто непредвиденное. Неужели все? Я смотрел вслед удаляющейся Тани, как она перешла дорогу, села в такси и уехала.

* * *

Скульптора Николая на месте не оказалось, на железной двери его мастерской красовалась приклеенная бумага с надписью: "Всем привет! Отбыл на свою персональную выставку в Прагу".

Я позвонил Грише Сомову, жена его Люся сказала, что он в рейсе.

Ну, вот, подумал я, все покинули меня, остался один я в этом холодном городе. Я и дворник Умит. Он тоже один. В поте лица трудится, метет улицу, вздыхает по девушке Наталье, но та и не подозревает о его любви.

Я разыскал Умита на крыльце его общежития, тот в синей спецовке и в желтой засаленной манишке чинил метлу.

— Пошли ко мне, — предложил я. — Надо обсудить твои стихи.

— Уже прочитали?! — обрадовался дворник. — Но я только вечером после работы могу.

— Тогда и приходи. Квартиру мою помнишь?

— Помню. Спасибо.

Придя к себе, я выложил на стол из пакета шесть банок пива, которые намеревался выпить со скульптором. Достал из холодильника колбасу, нарезал.

В ожидании Умита, открыл одну банку, стал пить. Надо бы чего покрепче, чтобы сразу взяло. Но облегчит ли душу водка? Его питье — лишь ритуал самоуспокоения. Проводы своей мечты мы отметим пивом "Балтика". Нет, напиваться мне не хотелось. Напьешься, а после — горькое похмелье. А если по правде, то я забыл, что означает слово "выпить". И когда зашел в продуктовый магазин, то растерянно осматривался — слишком большой был выбор напитков, всяких, с разными названиями, и, вспомнив того бомжа у метро, остановился на баночном пиве с этикеткой "Балтика".

Вскоре явился Умит, свеженький, в чистой одежде с еще не просохшими после душа волосами. Принес орешков.

— Они в Таджикистане высоко в горах растут, — объяснил он.

— Как у вас жизнь? — спросил я, открывая ему банку пива..

— Хорошо было бы, мы сюда не приехали, — просто заключил Умит.

— Это верно. Но я вообще спрашиваю. Как там люди, города?

— Люди везде одинаковы, деньги зарабатывают, детей женят. А города у нас… не знаю, я только в Душанбе был. Большой город. Раньше, при Советском Союзе, он назывался Сталинабад, потом другое имя дали.

— Семья у тебя большая?

— Да, одиннадцать человек есть.

— Одиннадцать?!

— В нашем кишлаке каждая семья много детей имеет.

— А сколько у тебя братьев и сестер?

Умит начал загибать пальцы и перечислять:

— Адолат, Шахло, Шарифа, Вахоб, Сухроб, Абдусалом, Асли, Фаттех, Бахром, Зейнаб. И я. Четыре девочка и семь мальчик. Одиннадцать. И папа с мамой. Им уже семьдесят лет. Три сестра замуж вышли, четыре брат — женились. Остальные холостые.

— Понятно. И как, помогают старшие дети родителям?

— Им самим трудно, у каждого семья. Я помогаю.

— А ты где русский язык учил?

— В школе. Я только восемь класс закончил. Потом работать в Душанбе пошел. Там заработки совсем маленькие. Поэтому я в Москву поехал.

— А стихи когда стал писать?

— Давно. В тетрадку пишу, но больше не нравится, чем нравится.

— Ночью пишешь?

— Ночью. Но долго не могу, спать охота. Лучше в выходной день.

— А какая твоя мечта, Умит?

— Мечта? Не знаю. Сначала деньги надо заработать?

— Тебе на родине, наверное, уже невесту подыскали?

— Нет, — отрицательно покачал головой Умит и улыбнулся. — Я свободный человек. Невесту сам найду.

— Давай, о твоем стихотворении, — сказал я и взял с полки два тетрадных листа. — Тут у тебя много грамматических ошибок. Я пометил карандашом. А в целом — нормально. Мне понравились.

— Правда?

— Точно. Тебе надо бы посещать литературный кружок. Я узнаю у приятеля, скульптора. Он сейчас в отъезде, приедет — спрошу.

— Спасибо.

— Но главный учитель — самообразование. Надо читать много. Покупаешь книги-то?

— Да, — кивнул Умит. — Редко. Книги дорого стоят. Я больше беру в мусорном баке. Там встречаю хорошие книги. Однажды кто-то бросил целый собрание Маяковский. Я к себе притащил. Маяковский хороший поэт, у него образ есть. Образ замечательный у Есенина. "Не жалею, не зову, не плачу. Жизнь моя, или ты приснилась мне…" Очень люблю. Почитаю его, сразу про маму думаю, про кишлак. Еще разный поэт мне нравится. Я землякам сказал: "Увидишь книгу — мне принеси". У меня уже полный шкаф собрался. Один раз, не помню, когда, — я нашел в мусоре папку с бумагами, чертеж разный, рисунки. Там один рисунок понравился — девушка. Образ хороший, приятный, грустный. Я ее на стену повесил. А папку я хотел вам показать, может, пригодится. Но он пропал. Спрашиваю земляков — где? Никто не знает. Люди иногда по ошибке выбрасывают бумаги. Мой земляк один раз нашел свидетельство рождения, пошел, отдал хозяину. Он очень благодарил.

— Говоришь, папка?

— Да. Такой оранжевый цвет, как апельсин.

Я промолчал. Я понял, что Умит мою папку подобрал, и она потом каким-то образом попала к Трикошину.

— А рисунок, портрет девушки, можно посмотреть? — спросил я.

— Конечно! — обрадовался Умит. — Пойдемте.

Мы допили пиво. А оставшиеся банки, я положил в пакет, отдал дворнику:

— Угостишь друзей.

* * *

В полуподвале общежития над кроватью Умита висел портрет Эолли. То был карандашный рисунок, один из тех, что я сделал, когда создавал робот.

— Ну, как? — поинтересовался Умит.

— Ничего, — кивнул я. Это был единственный сохранившийся портрет Эолли. Ничего другого не осталось, ни фотографий, ни, тем более, видеофильма. Только рисунок.

Я долго всматривался в портрет, — созданный еще до появления Эолли. Нет, такого рисунка мне уже не сделать.

— Если нравится, берите на память, — предложил дворник.

— Нет, пусть у тебя висит.

Мне пришлось выпить кружку чая, предложенную приятелем Умита. В комнате впритык друг к дружке стояли пять коек, застланные байковым одеялом. Остальных дворников не было. Выпив душистого зеленого чая, я распрощался с ребятами.

Дома я достал из сумки соломенную шляпку Эолли, повесил на стену. В это время зазвонил телефон.

В трубке я услышал девичий голос, очень похожий на Танин. Услышал еще, фоном доносящийся, слабый звук стучащих колес поезда.

— Это я, — сказала Таня. — Хочу спросить тебя напоследок. — Она сделала паузу, чтобы унять волнение. — Ты там в Монголии или еще где… был не один, верно?

— Теперь это разве имеет значение? — ответил я.

— Имеет.

— Да, не один, Таня.

— С кем?

— С тобой.

— Шутки сейчас неуместны, Андрей.

— Я не шучу.

— Как это — со мной?

— Это в двух словах не объяснить.

— Знаешь, что… Дурачь другую. А я рада, что избавлена от этого. И вообще, ты сделал свой выбор, а я — свой.

Разговор резко оборвался. В трубке раздались гудки.

* * *

Дни потекли пасмурные, зябкие, дождливые.

Выходить из дому не хотелось. Я лежал на диване и ни о чем не думал, закрыв глаза. Потом взял старую книгу "Спартак", открыл на заложенной странице, дочитал книгу. И снова лежал с закрытыми глазами.

В самом начале ноября вдруг запоздало выглянуло солнце Бабьего лета. Тепло стало. Люди скинули пальто и надели легкие куртки, плащи, а некоторые, чересчур смелые, расхаживали в тонких спортивных майках.

Меня тоже потянуло на улицу погреться.

Я пошел на бульвар и отыскал там свободную скамейку. Неподалеку от меня, устроившись на складном стуле, старый художник писал осеннюю аллею.

Прошло, наверное, с полчаса, и я подошел к художнику, чтобы взглянуть на его работу, прикрепленную на треножнике. И обомлел. Верней, словно меня ледяной водой окатили! На квадрате холста вместо желтой листвы деревьев, был изображен портрет Эолли.

— Ну, вот, — сказала подошедшая вместе со мной какая-то женщина и, разочарованная, удалилась со словами. — Какая-то девица. А я подумала — пейзаж.

— Послушайте! — обратился я к художнику. — Кто эта девушка?

— Что-что? — старик поднял голову.

— Девушка, что вы изобразили…

— Не могу знать, молодой человек?.. — Художник поднялся и отошел на два шага, поглядел на работу, прищурив глаза. Я приблизился к нему вплотную и с трудом сдержался, чтобы не взять его за грудки. Кровь хлынула мне в лицо.

— Врете! — произнес я. — Вам все известно! Вы хитрите! Вы ее где-то прячете!

Старик, явно удивленный, едва не выронил очки.

— Что вы, в самом деле! — сказал он сердито. — Надо знать приличия, молодой человек!.. Я ж могу и милицию вызвать!

— В таком случае объясните мне… Впрочем, я виноват… Извините…

— Хотите знать, кто эта девушка? Отвечаю: не знаю. Она сидела на той вон скамейке.

— Почему вы решили нарисовать ее?

— Видите ли… Людям моей профессии свойственно… как бы это объяснить… Озарение. Поначалу я вовсе не собирался писать эту девушку или вообще кого бы то ни было. Я делал этюд.

— Делали этюд?

— Существует такое выражение: делать этюд, то есть, запечатлеть материально имеющимися средствами понравившийся кусочек пейзажа. "Писать" и "делать" — разные понятия. Пейзаж надо делать, а человека — писать. Понимаете? Так вот. Приступив к деланию этюда, я вдруг обратил внимание на сидящую девушку. Лицо юной незнакомки было такое необычно трогательное… Поворот головы, глаза… что продолжать работу над аллеей мне расхотелось. Я стер с холста краску и попросил у девушки разрешения написать ее портрет. Она согласилась, так мило с ее стороны. Я писал быстро, верней, мне важно было схватить образ, характер, настроение… Когда она ушла, мне оставалось лишь сделать завершающие мазки. Вот и все.

— Вы ее раньше видели? — спросил я.

— Нет. Ни раньше — полагаю — и никогда впредь я уже не встречу такое прекрасное создание! — ответил старик.

— Что-нибудь она вам говорила, как ее зовут, где живет?

— Она не проронила ни слова. Да я и не спрашивал, поглощенный работой.

— А в какую сторону она ушла?

— Туда, к метро. Постойте! Вспомнил. Девушка сказала мне одно слово: "Неправда". Что она имела в виду, не знаю.

— Спасибо…

— Хочу сказать вам, молодой человек, — старый художник взглянул на меня чистыми синими глазами. — Я к этому портрету шел всю жизнь… А вам образ девушки, вероятно, напомнил вашу мечту. Так бывает. У каждого своя дорога. Идите. Никогда не унывайте — и вам повезет!

* * *

Прошла неделя. Деревья оголились окончательно, вся листва слетела на землю. Небо затянуло тучами, полили дожди.

За таинственным сейфом так никто и не являлся. Хозяин его, невидимый, посмеиваясь, наблюдал за мной с высоты птичьего полета, и ждал, — что я буду с богатством делать? А мне — плевать! Мне все стало уже безразлично: придет, не придет.

Я решил забрать свою машину со стоянки в аэропорту Домодедово. На метро доехал до Павелецкого вокзала, там сел в поезд-экспресс, идущий без остановки в аэропорт.

Моя "Тойота" стояла на месте, там, где я и оставлял. Расплатился за стоянку, по дороге заправился и помыл машину. Ехал со средней скоростью, слушал по радио блюз. Не обращал внимания ни на технику исполнения музыкантов, ни на нюансы самой музыки. Просто музыка скрашивала унылый окружающий пейзаж.

Я позвонил по мобильнику Грише Сомову. Он был дома, собирался на дачу, звал меня тоже. Я согласился.

Через три часа мы с ним топили баню на его даче. Гриша был добрый малый, мы с юных лет дружили, росли в одной деревне, и почти одновременно переехали в Москву. Но в большом городе мы жили далеко друг от друга и ходили в разные школы. Но каникулы часто проводили вместе. Потом Гриша поступил в авиационный институт, а я — в технологический. После завершения учебы, мы на несколько лет потеряли друг друга из виду. Затем вновь встретились. Гриша уже начал летать в пассажирских самолетах, только он сам не водил их, а был в экипаже бортинженером. Все у него сложилось хорошо: крепкая семья, любимая работа. И звезды с неба он хватал вдоволь, сколько душе угодно — они светили ему в рейсе, когда выпадало лететь ночью — крупные сверкающие звезды указывали ему путь!

Нас еще связывало одно увлечение — джазовая музыка.

После бани, отхлестав друг друга березовыми вениками, мы с Гришей сидели перед камином, пили пиво и слушали блюз в исполнении Жеан Брюсон.

— А помнишь, как мы с тобой в Коктебеле дикарями жили? — говорил друг. — Дырявая палатка, нехитрая еда на костре, море… Чудесные дни…

"Да я только оттуда, Гриша, — мысленно отвечал я. — Теперь там все изменилось".

Но вслух я ничего не сказал, только кивнул.

— А помнишь, как трех девчонок из Перми встретили? — продолжал Гриша. — Как потом всем табором в палатке нашей стали жить… Спали скопом, и ни у кого дурных мыслей не возникало. Они нам вроде как сестры были. Чудно, весело… Где теперь девчата те? Поди, все замуж вышли, у всех дети…

* * *

В середине декабря я получил письмо от Вероники из Брюсселя. И фотографию, где она снялась в лодке, плывущей по городскому каналу. На оборотной стороне надпись: "Это я в городке Брюгге — бельгийской Венеции."

Письмо Вероники.

"Привет, пропащий! Явился, значит, в пенаты родные? Виделся с моим дядей? Он сказал, что ты теперь с бородой. Значит, имидж свой решил поменять? Пришли фотку — взглянуть.

У меня все о`кей, хожу на языковые курсы. На следующий год сдам документы в колледж, а потом, кто знает, в институт подамся. Главное, нить не потерять, точней, веревку — ухватиться за нее и карабкаться потихоньку вверх.

Может, на Новый год в гости ко мне приедешь? Я тебе город покажу, достопримечательности всякие, "Писающего мальчика". Оказывается, скульптурка совсем махонькая, всего тридцать сантиметров высотой, а я раньше думала — большая. Кстати, я тут с девочкой познакомилась, Ирен ее зовут. Классная подружка. Мы с ней ходили на площадь городской ратуши, где выступал британский певец Клиф Ричард. Народу там — яблоку негде упасть! Но мы протиснулись сквозь толпу и увидели певца совсем близко. Я раньше о нем вообще не знала. Ирен сказала, что Ричард такая же знаменитость, как музыканты группы "Биттлз". Концерт мне понравился.

А ты чем занимаешься? Смотри, не забудь послать мне фотку, где с бородой.

Сейчас бумажные письма уходят в прошлое. Я себе адрес открыла на мейл ру. Давай, пиши мне туда. Пока! Вероника. "

Я поставил Вероникину фотографию на книжную полку. Затем вытер тряпкой пыль с ноутбука и включил его. В моем почтовом ящике рассылок и прочей рекламной дребедени накопилось, как говорится, вагон и тележка. Я их все удалил и написал Веронике ответ.

"Здравствуй, Вероника!

Мои дела идут неплохо. Только мне надо на свою колею встать. Когда космонавты возвращаются из длительного полета в космос на Землю, им адаптация требуется. Так и я чувствую себя, будто в космосе долго был. Придет все в норму — обязательно твоим приглашением воспользуюсь. Приеду.

А борода моя — это защита от внешнего мира. Вряд ли в таком виде я тебе понравлюсь. Но пришлю. Куплю фотоаппарат и сфотографируюсь.

Пока! Обнимаю, Андрей."

Я щелкнул мышкой на иконке "Отправить". И письмо мое тотчас исчезло, ушло по невидимой паутинке в далекую Бельгию.

* * *

За неделю до Нового года, я решил сделать небольшое путешествие на своей машине, навестить в Малаховке Люсю, внучку докторши Ене Черсуевны и Нину Сергеевну в Твери — невестку Павла Дмитриевича Левина.

Люся моему приезду очень обрадовалась, она поставила цветы, что я ей преподнес, в вазу, и принялась готовить чай. За чаем Люся поведала историю отъезда бабушки и Павла Дмитриевича Левина в Америку.

— Костя, внук Павла Дмитриевича, дал объявление в Интернете, — начала рассказ Люся. — Он поместил на одном американском сайте информацию о группе выпускников Школы Восточной медицины из Нью-Йорка, пропавшей в далеком 35-м году в Советском Союзе. Назвал всех десятерых. И дал фотографии двоих из них, прошедших сталинские лагеря и выживших — Павла Левина и Ене Син. Вскоре откликнулся один мужчина преклонного возраста по имени Джеймс Норманн, который тоже учился в той Школе, но в злополучной поездке не оказался. На связь с Костей от имени Норманна вышла его дочь Сандра. Все мы были так счастливы! Нашлась еще одна душа из их однокашников! Такая удача! Джеймс Норманн решительно и безотлагательно велел Павлу Дмитриевичу и бабушку выехать к нему. Прислал приглашение и денег на дорогу. Я хотела лететь с ними, но не смогла из-за пациентов. В итоге поехал Костя. Но не стоило беспокоиться: старики стойко выдержали долгий перелет на самолете. Они благополучно сели в аэропорту Лос-Анжелеса. Их встретил сам Джеймс Норманн с многочисленными внуками и правнуками. Откуда-то обо всем прознали журналисты газет и телевидения. Они снимали их, и сопровождали аж до загородного особняка, где проживало семейство Норманнов. Мне обо всем Костя писал по электронной связи. А дальше — ты не поверишь, Андрей — одно американское издательство заключило контракт с Павлом Дмитриевичем на издание его автобиографической книги! И выплатило сразу аванс. Сейчас книгу редактируют — это займет некоторое время, а потом издадут. Очень быстро, правда?! Ведь Павел Дмитриевич большую часть автобиографии написал на английском языке. В общем, наши путешественники возвращаться назад не торопятся. И правильно. Пусть поживут. Люди шестьдесят лет не виделись. Им продлили визу еще на год. Там для Кости тоже дело нашлось, он практикует свой английский и совершенствует знания по компьютерным программам.

— Здорово! — сказал я. — Я рад за них. Будешь писать, передай всем от меня привет.

— Спасибо! — кивнула Люся. — Бабушка и Павел Дмитриевич бесконечно благодарны тебе за то, что ты помог им встретиться.

— Пустяки. Это им спасибо! Нам, молодым, не помешало бы у них поучиться стойкости духа.

— Насчет Тани и ее мамы не беспокойся, — сказала Люся. — У бабушки в журнале все написано. Когда срок подойдет, я пролечу их, если к тому времени бабушка не вернется.

— Спасибо.

— Я ведь звонила Тане, она сказала, что ты в командировке. Грустная она была. Встречался с ней?

— Да.

— Все у вас хорошо?

— Да.

— Хорошая она девушка. Гляди, не обижай.

* * *

Из Малаховки я сразу поехал домой. После рассказа Люси, отправляться в Тверь к Нине Сергеевне Левиной мне уже не хотелось. Зачем ее беспокоить? Хотя, втайне я надеялся почерпнуть из беседы с Ниной Сергеевной хоть малую надежду, что Эолли не совсем исчезла из моей жизни. Но что могла женщина сказать мне?

Пора оставить все иллюзии и возвращаться в действительность. А в реальной жизни все не так плохо, она сулила мне иные радости, как, например, встречу с портретом, написанным художником с натуры, с девушки, очень похожей на Эолли. И если на свете есть люди, схожие с ней и внешне и внутренне, то это замечательно!

* * *

Я включил компьютер. На мою почту опять пришла куча всяких рассылок, среди них мелькнул отправитель — Аксинфий. Трикошина звали Аксинфий Модестович. Это имя мне вряд ли когда-нибудь удалось бы забыть. Я открыл почту. Неизвестный Аксинфий, а может, и сам Трикошин, собственной персоной, без всякого вступления, философски рассуждал: "Почему надо ставить вопрос ребром: "или" — "или"? Умный человек, владеющий предметом, вполне способен понять суть вещей… Тебе известна история одной женщины, филиппинки, вышедшей утром на рынок, и, вернувшейся домой… спустя двадцать пять лет? Она, будучи совсем неграмотной, села не в тот автобус, приехала в село, где жители разговаривали на другом наречии. Никто ее не понимал. Женщина, намереваясь вернуться в свой городок, села опять в автобус, но он повез ее еще дальше, в горную деревню, где люди тоже не понимали ее. В итоге бедную женщину прибрала одна шайка, которая заставила ее заниматься попрошайничеством. Так прошло двадцать пять лет. Однажды в горный поселок приехали из столицы студенты-этнографы, которые и наткнулись на заблудшую женщину, они знали ее диалект. Студенты связались по сотовому телефону с детьми ее, уже взрослыми, которые по фотографии узнали свою мать…

Возраст это что? Это возможность оглянуться назад и измерить мысленным взором пройденный путь.

Великий Будда говорил, что мы — есть плод наших мыслей.

Запомни: очень важно сесть в нужный автобус.

Ищи! Стучащему да откроется. И обломится".

Я прочел письмо трижды. Неизвестный отправитель говорил витиевато и полунамеками. Многие так изъяснялись, они будто изнывали от безделья, и, потехи ради сбрасывали в Паутину свои словесные изыскания. Чтобы насолить людям. Сколько мусора копится в невидимом космосе под названием Интернет?! Существует порода гомо-сапиенс, пребывающая в геморроидальном ступоре, и она желает этого ступора ближним. Бывают типы, которые, допустим, заболев гриппом, намеренно распространяют вирусы, они в метро чихают и кашляют прямо в лицо соседу.

Я удалил письмо, а следом — все пришедшие рассылки. После чего отправился в ванную и побрился, уничтожил бороду, будто хотел этим поставить точку над всеми недоразумениями окружающей действительности. Расставшись с бородой, я не почувствовал облегчения на душе, тогда я вышел на балкон — поставил кирпичи, два — стоймя, а третий — положил сверху в виде крыши. Ударил ребром ладони по кирпичу, но он не сломался. Ударил еще — результат тот же. Только рука сильно заныла. Тогда я оставил затею. До лучших времен.

* * *

Новый год я встретил с родителями в деревне. Приехали еще сестра с мужем и годовалым ребенком из Оренбурга. Наготовили пельменей, салатов всяких. Напекли пирогов с грибами и яблоками. Выпили шампанское. А позже, когда родные все устроились на диване и креслах, чтобы смотреть по телевизору неизменно повторяющийся из года в год фильм Рязанова "С легким паром", я пошел на улицу. Встал на лыжи, и, равномерно отталкиваясь палками, покатил вперед. В деревне выпало не так много снегу, но вполне достаточно для катания, — лыжи скользили хорошо. Я вышел на окраину, в поле, перевел дух. Кто-то накануне проложил здесь лыжню, она уходила к самому лесу, темнеющему вдалеке. Я продолжил путь, сделал остановку у первых сосен, затем углубился в лесную чащу по просеке, по лыжне, вскоре обогнул поляну — здесь я в детстве с Гришей Сомовым и другими ребятами гонял футбол — повернул назад, вышел из леса, сделал очередную передышку, но уже на полпути к деревне, посреди огромного поля.

Было вокруг необычайно тихо. Я прислушивался к тишине. Тишина здесь и тишина в городе — вещи разные, несравнимые. По большому счету встретить тишину в городе почти невозможно. Разве что в отдаленных спальных районах. Но и туда добирался шум машин. То ли дело в деревне. Как сейчас ночью среди поля — тишина глубокая как вселенная, — ее чувствуешь не только ушами, но и каждой клеточкой тела, ее даже можно пощупать руками, мелодия тишины скользит между пальцами, обвевает тонкими невидимыми флюидами. Здешнюю тишину ничто не может поколебать, даже отдаленный лай деревенской собаки, поскольку лай — частичка самой тишины.

Деревенскую тишину смогли бы нарушить только новшества городской цивилизации, как, например, звуки мобильного телефона — он заголосил сейчас резко в кармане моей куртки. Я расстегнул молнию, выудил аппарат.

— Привет! — очень знакомый девичий голос, немного странно было слышать его здесь и в то же время приятно, голос, прилетевший с края земли.

— Вероника, ты?!

— Я!

— Здравствуй, малыш!

— С Новым годом!

— Спасибо! И тебя с Новым годом!

— Мерси! Я совсем забыла, что у вас Новый год уже наступил. А мы в Брюсселе только через полтора часа будем встречать.

— Понятно.

— А ты где?

— В поле.

— В каком поле?

— В большом, деревенском. Я у родителей. Сестра с семьей еще приехала. Вот вместе встретили Новый год.

— Ясно. А ты что в поле делаешь?

— Катаюсь на лыжах.

— На лыжах? Один?

— Один.

— Гм… У нас снега совсем нет. Я тоже хочу на лыжах!

— Давай, прилетай!

— Прямо сейчас?!

— Прямо сейчас!

— Вот здорово! Оп! И я уже там!.. Я никогда не была в деревне. Расскажи мне, опиши место, где ты находишься.

— Большое белое поле. За спиной — лес. Впереди — деревня. В избах окна горят.

— Здорово! А в лесу заблудиться можно? Волки там есть?

— Заблудиться можно. Мы, когда маленькие были, всегда дорогу находили. Человек посторонний точно заплутает. А насчет волков, говорят — водятся, но я их не встречал.

— Поняла. А что у вас еще есть?

— Небольшая речка, сейчас она замерзла.

— А небо над тобой звездное?

Я поднял голову. Все небо темное, затянутое тучами, не светилось ни одной звезды. Такое ощущение, что вот-вот пойдет снег.

— Синее небо, — соврал я. — И звезды большие, с куриное яйцо! Миллион звезд!

— Здорово! — сказала Вероника.

— А ты как встречаешь Новый год?

— С Ирен, подругой, сижу в кафе. Кушаем мороженое, пьем коктейль.

— Понятно.

— Я тебе два письма написала.

— Да?! Извини. Некогда было открыть почту. Как приеду в Москву, обязательно прочту.

— Ладно. Что будешь делать сейчас?

— Прикачу домой, искупаюсь в бане.

— Да?

— Я весь вспотел, пока в лес смотался. Надо искупаться, хотя днем основательно попарился. Ты любишь париться в бане?

— Нет. Жарко слишком. Я больше душ люблю.

— Понятно.

— Ладно, буду закругляться, а то тут Ирен скучает.

— Передавай привет Ирен! И дяде, конечно.

— А он в Америке сейчас. Обещал на Новый год в Париж свезти, да дела

задержали. Передам ему. Ладно, пока!

— Пока!

* * *

Через два дня я выехал из деревни. Сестра с мужем остались еще погостить у стариков. Московская трасса была хорошо утоптана проезжающими машинами, ехать было удобно. Салон "Тойоты" согрелся, радио передавало метеосводку: "Нестабильная погода с резкими скачками атмосферного давления, сменой направления ветра и перепадами температуры ожидается в выходные на территории Европейской части России. В Москве следующая неделя будет снежной и в меру холодной. Ночью — минус девять-одиннадцать, днем — минус четыре-три. К пятнице снег прекратится, ветер ослабеет. Но уже к вечеру субботы в столице вновь закружит метель".

Я отключил радио, вставил в магнитофон диск концерта, в исполнении оркестра Энтони Вентуры. Зазвучала композиция "Зеленая трава моего детства".

Когда кончился концерт, я послушал новости, затем опять вставил диск, но другой,

— концерт оркестра Поля Мориа.

* * *

Я сделал уборку в квартире. Пропылесосил везде, вымыл полы, протер тряпкой пыль со стола, с холодильника, подоконников. Протер и сейф. Безвестный хозяин его не думал объявляться. Просто дикость какая-то, не стоять же этому ящику, набитому золотом, тут до скончания века! А может, незнакомец приходил уже в мое отсутствие, забрал драгоценности? И ящик пуст? Я набрал необходимый шифр на кодовом замке, открыл дверцу. Нет, внутри все было на месте. Я достал вновь слиток, подержал на весу, поднес к носу, — показалось вначале, что ничем не пахнет, но, принюхавшись, уловил запах металла, который не был просто похож на запах железа или меди. То был совсем другой запах. Вот, оно, какое золото! Стало быть, ради него и вертится земной маховик? Весь сыр-бор затевают люди ради обладания им?.. Я положил слиток на место, и задвинул дверцу — в ней тотчас сработал автоматически замок, щелкнул мягко — и дверца застыла намертво.

Я заварил кофе и сделал бутерброд с сыром. Сел за компьютер. В моей почте было два письма от Вероники.

Письмо первое.

"Привет! Говоришь — свою привычную колею потерял? Я, кажется, тебя понимаю. Сама не испытала, но чувствую ситуацию, в которую ты попал. Сменить обстановку тебе надо. Побеседовать с близкими людьми. Таким человеком могла бы оказаться я.

Ты только не смейся. И вообще, мне кажется — мы с тобой сто лет знакомы. Я на тебя стала смотреть другими глазами после того случая на дискотеке. Ты — классный мужик! Только не зазнавайся. Пока!"

Письмо второе.

"Привет! Где твое обещанное фото с бородой?! И чего молчишь? Опять куда-то подался? И надолго? Я что подумала… Тебе сюда надо приехать. Чувствую — что-то или кто-то здорово тебя напрягает. Вполне вероятно — ты загнан в угол. Тогда бросай все и приезжай. Я смогу помочь. Приезжай. Если и не ко мне лично, но в наш город. Я хочу, чтобы ты был рядом. Пока."

Я написал ответ.

"Здравствуй, Вероника! С фотографией заминка вышла. Я сбрил бороду. Это означает, что я уже вхожу в действительность, или наоборот, действительность входит в меня. Так или иначе, с бородой я расстался. Извини. Спасибо, малыш, что беспокоишься обо мне. Я в порядке. Поначалу, ты права, мои дела шли неважно, но сейчас все приходит в норму. Я уверен — как только станет возможным, навещу тебя. А ты молодец. Обнимаю, Андрей."

Отправив письмо, я выключил ноутбук. Доел бутерброд и выпил остывающий кофе. После чего вышел на улицу, завел свою "Тойоту" и поехал. Ехал вперед, без особой цели, просто так.

* * *

В начале февраля вечерком я позвонил скульптору Николаю. Он был у себя в мастерской.

— О! Сколько лет, сколько зим! — обрадовался моему звонку Николай.

— Как прошла твоя выставка в Праге? — спросил я.

— Нормально. Прилетел в прошлый четверг. Приходи — расскажу.

— Ладно. Что взять, пиво, водку? Ты ж, наверное, там избалован европейскими напитками.

— Да уж всего испробовал. Удивительно — словно был в тумане, а все помню. Не бери ничего, тут ребята натаскали всего.

Николай ничуть не изменился с тех пор, как мы расстались. Та же окладистая борода, тот же живой блеск в глазах, та же неуемная энергия, исходящая от творческой натуры. Изменения присутствовали в самой мастерской скульптора. Стало больше порядка, взамен продавленного дивана появился новый, с коричневой кожаной обивкой. И стулья другие стояли с мягкими сиденьями и спинками. Только столик, дубовый, крепкий, был прежний. Николай открыл бутылку вина, разлил в стаканы. Мы выпили.

— Выставил я двадцать скульптур в одной частной галерее в центре Праги, — начал рассказ Николай. — Хозяин ее, Слован, зазвал на открытие всех воротил бизнеса, крупных коллекционеров, даже из Лондона одна дама была. Артисты, критики, искусствоведы, журналисты. Представительная публика собралась. Я даже поначалу пожалел, что костюм не купил по такому случаю. Я был в джемпере, что мать связала. Оказалось — нормально. Ведь художники свой имидж должны сохранять и отличаться от других. Вот, гляди. — Он подал мне кипу фотографий, где Николай был запечатлен на вернисаже с гостями.

— Здорово! — сказал я.

— Вот Слован, — скульптор ткнул пальцем в толстяка на одном из фото, одетого с иголочки, в черном костюме и бабочкой на шее, — хозяин галереи. Добрый малый. А как все вышло-то… Слован приезжал в прошлом году в Москву, прошелся по мастерским художников. Был он и у меня. Ему работы мои понравились. Он сказал, что скульптуры пропущены через сердце. Вот так и состоялась моя выставка. Доволен ли я поездкой? Конечно! Почти все работы раскупили. Оставшиеся скульптуры Слован будет потихоньку реализовывать. Вот тут еще меня напечатали, в чешских журналах. — Николай подал мне два журнала. В одном была большая статья о творчестве Николая, а в другом — скульптор запечатлен на каком-то мероприятии. — Это я на одной светской тусовке, — объяснил Николай. — Пригласил меня друг Слована, крупный бизнесмен, один из тех, что приобрел мою скульптуру. Там сливки общества собрались со всего мира. Ну, на этот раз мне пришлось облачиться в костюм и бабочку на шею нацепить. Это как раз 31 декабря случилось.

Пять страниц глянцевого журнала были посвящены этому большому форуму.

Респектабельные господа и милые дамы улыбались в камеру фоторепортеров. И тут меня словно оглушили, я вдруг перестал слышать. С фотографии на меня смотрела Эолли! Когда слух ко мне вернулся, и я справился с замешательством, я более внимательно разглядел фото. Без всякого сомнения, это была Эолли, она стояла рядом с господином, одетым в белый костюм. Я узнал в нем Марка Романова, симферопольского бизнесмена, того самого, которому я отдал все деньги, только чтобы он оставил в покое Эолли. Выходит, — он обвел меня вокруг пальца! Выкрал Эолли и возит ее с собой по всему миру! Именно так. Что он сделал с ней?

Фотограф выхватил их двоих из толпы. На другом фото Николай стоял в обнимку со Слованом.

— Ты знаешь этих людей? — спросил я скульптора, показывая на Эолли и Марка Романова.

— Нет, откуда? — ответил Николай. — Только Слована и его приятеля Питера. Хотя, со многими знакомился. Кстати, этот господин мне тоже свою визитку вручил. Он мне запомнился, потому что рядом с ним была очень милая спутница. Вроде ничего необычного, симпатичная девица, но меня поразили ее неземные глаза. Даже не знаю, как объяснить. Он представил ее, назвал имя… То ли Элизабет, то ли Элеонора… не помню. А что ты спрашиваешь?

— Ты не мог бы найти ту визитку? — попросил я.

— Да тут они все, — Николай поднялся, достал с книжной полки конверт и высыпал содержимое на стол. — Только как тут разберешь, какой именно его.

Я стал рассматривать визитки — их было около двух десятков — и, нашел ту, что мне нужно. На прямоугольнике плотной бумаги было выведено по-английски: MARK ROMANOFF. Президент такой-то фирмы и адрес: г. Киев, ул. Тараса Шевченко, 125/3. И указан телефон.

— Можно, я перепишу?

— Да оставь визитку себе.

— Ладно, спасибо.

— Что с тобой? Ты весь бледный.

— Все нормально. Это мой старинный приятель, давно не виделись.

— Бывает, — кивнул Николай. — Прикончим эту бутылку, что ли?

— Наливай.

Мы допили вино, поговорили еще о том, о сем. И я ушел, прихватив журнал, одолжил его на время.

* * *

Журнал был на чешском языке, он, вероятно, отражал богемную жизнь Праги. Изобиловал рекламой туристических компаний, бутиков модной одежды и парфюмерии.

Эолли! Я узнал бы ее из миллионов других! Она стояла рядом с Марком, и грустная улыбка застыла на ее нежном лице. Но почему она с ним?! Марк насильно удерживает ее у себя. В этом я был уверен на все сто.

Утром я позвонил в Киев, набрал номер, указанный на визитке. Ответил приятный женский голос.

— Извините, — сказал я, — могу я узнать, господин Романов, Марк Романов у себя?

— Он будет во второй половине дня, — был ответ. — Что ему передать? Кто вы?

— Это Сергеев. Виктор Сергеев, бизнесмен. Я еще позвоню на следующей неделе. Надеюсь — он будет в городе?

— Да, Марк Карлович пока никуда не уезжает.

— Спасибо! До свиданья!

— До свиданья!

* * *

Я сел в поезд "Столичный экспресс" и утром следующего дня прибыл в Киев. Вокзальные часы показывали 10:45. Поехал на Крещатик и устроился в гостинице "Океан". В номере принял душ. Собрался с мыслями, открыл дипломат, достал сверток из коробочки, в которой раньше хранился сахар-рафинад. На границе России с Украиной никто не проверил содержимое дипломата. Так что все обошлось. Я развернул тряпку, положил пистолет в правый карман пиджака, надел пальто. Бросил в мусорную корзину коробочку, взял совершенно пустой уже дипломат и вышел из номера.

Такси очень быстро доставил меня к месту.

Я вошел в серое двухэтажное здание. Никакой охраны. Секретарша за овальным столиком, слева — помещение с несколькими сотрудниками, прямо — дверь президента фирмы.

— Добрый день! — сказал я девушке. — Кажется, я опоздал немного. У меня встреча с Марком Карловичем.

— Вы с ним договаривались? — спросила секретарша, с миловидным, но несколько строгим лицом.

— Да, конечно. Я ему на сотовый звонил.

— Как ему доложить? Как вас зовут?

— Сергеев. Виктор Сергеев.

— Вы, кажется, звонили мне несколько дней назад? — вспомнила с улыбкой девушка.

— Совершенно верно. Мы с ним — старые друзья.

Широко улыбаясь, я опередил девушку, вошел в кабинет и плотно затворил за собой дверь. Марк Романов в белом костюме, в каком я встретил его впервые в Симферополе, сидел в кресле за массивным столом и говорил с кем-то по телефону. Я прошел к нему и сел напротив. Приглядевшись ко мне, Романов изменился в лице.

— Я тебе перезвоню, — сказал он в трубку. И растерянно поерзал в кресле.

— Не суетись, — велел я и сунул руку в карман пиджака, нащупал рукоять пистолета.

— Да, конечно, — пробормотал Романов.

Помолчали некоторое время.

— Зачем ты украл у меня Эолли? — задал я вопрос.

— Это не совсем так, — сказал Романов.

— Зачем ты похитил ее? — повторил я. — Я ведь отдал тебе все деньги, какие были у меня.

— Видишь ли… — помялся Марк Романов. — Она… сама того пожелала.

— Врешь! — я выхватил пистолет и направил в лицо собеседнику. — Ты врешь, гад!

— Постой! Не делай глупости! — Марк весь побелел. — Хочешь, сам спроси ее!

— Где она?

— И моем загородном доме.

— Едем туда!

— Хорошо. Но только давай, поговорим вначале…

— Мне не о чем с тобой говорить!

— Ты не прав. Прошу, убери оружие, видишь, здесь даже столового ножа нет. Если на то пошло, я сам мог тебя убить там, в Коктебеле ночью.

— Так это ты был?

— Я.

Марк Романов уже пришел в себя и говорил спокойно.

— Винчестер, извини, мне пришлось унести с собой, — продолжал он. — Чтобы ты не натворил чего сгоряча. Вполне понимаю твое состояние. Но, повторяю, она сама решила уйти от тебя.

— Ты хочешь сказать — Эолли все подстроила?

— Я устроил. Она пожелала этого.

— Я тебе не верю!

— Твоя воля. Хочешь видеть ее — поедем. Но надо ли? Ведь расстроишься, увидев…

— Увидев что?

— Что она уже стала другая.

— Что ты сделал с ней?

— Абсолютно ничего. Если честно, я хотел встретиться с тобой и вернуть деньги. Но чуть позже. Не ожидал, что ты сам приедешь?

— Плевать мне на деньги! Это такие, как ты готовы удавиться из-за них! Вставай!

— Еще минуту! — Марк Романов поднялся, взглянул мне в глаза. — В том, что произошло, ты сам виноват, Андрей. Позволь мне объяснить. Но я вижу — ты сейчас не настроен к объективному разговору.

— Тянешь время, Марк?

— Совсем нет. Напротив, сегодня я полностью в твоем распоряжении. Но дело в тебе. Гнев переполняет тебя. Ты не воспринимаешь должным образом реальность. Если коротко — ты не адекватен.

— Ладно, говори, — я сунул пистолет под ремень. — Но будь уверен, если задумал хитрить, я успею послать в тебя пулю.

— Я знаю.

Марк сел опять в кресло, положил на стол руки. Крупные руки, не холеные, знающие физическую грубую работу, на среднем пальце левой руки красовался бриллиантовый перстень.

— Повторяю, — сказал он, — Элеонора совсем другая.

— Элеонора?

— С прошлым Эолли покончила, и, стало быть, у нее теперь другая жизнь. И другое имя.

— Кто ей дал новое имя? — спросил я.

— Она сама, — ответил Романов. — Так вот… Нужно ли тебе, после всего происшедшего, видеть ее? В чем целесообразность? По большому счету, Эолли нет, есть Элеонора. Никто не виноват. И ты тоже. Верней, твоя вина вполне объяснима. Но все предусмотреть невозможно, будь ты хоть семи пядей во лбу. Ты заложил в электронную память куклы недостаточный спектр поглощения. В итоге робот-гуманоид напрочь забыл старую информацию и подчинился новым. Вот в чем дело.

"Недостаточный спектр поглощения, — пронеслось в моей голове. — Ремиссия основного потока в папке знаний… блокировка главного чипа в следствии неравномерной работы солнечных батарей…"

— Значит, тебе все известно об Эолли? — задал я вопрос.

— То, что она робот? — Марк слегка понизил голос. — Да, конечно.

— Ты знал это еще в Симферополе?

— Да.

— Значит, ты задумал выкрасть Эолли уже тогда? — я смотрел в упор на собеседника, и, крепко сжал пальцы в кулак.

— Нет. Честно признаюсь — такого помысла у меня не было.

— Но ты же, в конечном итоге, выкрал ее?!

— Я просто исполнил ее желание.

— Как это произошло?

— Позволь мне не вдаваться в подробности. Это не столь важно.

Мы помолчали.

— Эолли знает, что она… не человек? — спросил я.

— Нет, — качнул головой Марк. — Ни одна живая душа, кроме меня и, естественно, тебя. Правда, есть еще Аксинфий Трикошин, — поправил себя он. — Но можешь о нем не вспоминать. Трикошин в бега ударился от кредиторов, скрывается на Кипре. Там же его подельница Стефания. Ее настоящее имя — Степанида.

— Теперь ответь мне, — я посмотрел собеседнику в глаза. — Зачем тебе Эолли?

— Вовсе не для того, чтобы отправлять ее в морские глубины в поисках кладов затонувших кораблей, — сказал Романов. — Господина Трикошина подвела узколобость и прямолинейность. Он не учел того, что подобные операции опасны даже и для роботов. К тому же те прежние феноменальные навыки у Эолли совсем утратились, они остались в прошлой ее биографии. Она даже не помнит о них.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Я уже сказал. Эолли больше нет, есть Элеонора. А Элеонора для меня — путеводная звезда. Я бизнесмен, Андрей. А у бизнесменов свои причуды, одни хотят самую лучшую в мире яхту, другие — покупают острова, третьи — готовятся полететь в космос, им мало земного пространства. А я… у меня есть Элеонора, ни с чем не сравнимое богатство! В чем ее феномен? Представь себе, — я появляюсь с ней на званном вечере — и тут же возле нас собирается толпа. Все сразу хотят со мной дружить, предлагают контракты — и это те самые люди, что совсем недавно нос от меня воротили. А чем закавыка, спросишь ты. В Элеоноре! В ее поистине волшебной ауре! И так происходит всегда! Стоит только появиться нам с ней на светской тусовке, как тотчас толстосумы бросаются к нам, как пчелы на мед, и желают раскошелиться для совместного предприятия. Каково?! Зачем спускаться на дно океанское и рыться в ржавых трюмах?! Когда деньги сами плывут в руки! А, Андрей?! Я тебя прилично вознагражу! Это ты погорячился, что, мол, деньги тебе ни к чему. Деньги всем нужны!

И вообще, я хотел тебе предложить работать вместе. Но ты ведь не согласишься, верно? Не согласен сейчас, а позже, кто знает, вполне вероятно…

— Я должен ее увидеть.

— Хорошо…

— Поедем без твоего водителя. Сам сядешь за руль.

— Ладно, как скажешь.

Мы вышли из кабинета.

— Меня весь день не будет, — бросил Романов секретарше.

— Хорошо, Марк Карлович, — ответила девушка.

— До свиданья! — натужно улыбнулся я ей.

— До свиданья!

* * *

Марк Романов сел за руль серебристого джипа. Я сел рядом. Ехали молча. Я не обращал внимания на проносящийся мимо городской пейзаж. Я не чувствовал течение времени. Мне казалось — время застыло на одном месте, точно статичное изображение на фотоснимке, и что автомобиль наш движется вперед вопреки законам физики. Я просто думал: Эолли не раз ездила в этой машине и сидела на этом месте, где сижу я. О чем она беседовала с Романовым? О море, облаках, чайках, кружащих в небе? А может, в разговоре они затрагивали меня? Как той ночью в хижине на берегу моря Марк приставил к моей груди заряженный винчестер, готовый выстрелить, но не выстрелил. Почему? Чтобы через несколько месяцев известить меня о том, что Эолли больше нет, а есть Элеонора?

"Лендкрузер" сбавил скорость, свернул с шоссе на узкий асфальт, петляющий между редкими высокими соснами. Коттеджный поселок стоял в сосновом бору. Машина ехала вдоль забора, выложенного из рифленого железа и покрашенного в коричневый цвет. Притормозила у ворот. Романов дважды посигналил. Ворота с тихим гулом медленно двинулись в сторону. Я посмотрел на Марка, тот был с виду спокоен, но только напряженные серые глаза выдавали некоторое волнение. Ворота открылись совсем, машина въехала во двор. Зеленая лужайка, за ней — двухэтажный дом из белого камня. Хозяин, должно быть, обожал белый цвет: белый дом, белый костюм, белесо-серебристый автомобиль… Было немного странно видеть среди зимы зеленую траву, наверное, это был особый сорт.

Узкая белая песчаная дорожка вела к дому, — по ней впереди пошел Романов, следом — я, отстав на три шага.

У крыльца нас никто не встретил. Марк потянул за ручку, открыл дверь. Мы вошли в просторную гостиную. Пылал камин, было тепло. Перед камином слегка покачивалось кресло-качалка: кто-то недавно сидел на нем, и, вероятно, завидев гостей, поспешно удалился наверх по белой мраморной лестнице.

Романов подвел меня к столу, и мы уселись друг против друга.

— Хочешь кофе? — предложил хозяин дома.

— Нет, — сказал я.

— А чаю?

Я промолчал. Стал разглядывать фарфоровую посуду на столе. Голубоватый чайник, ваза с фруктами, белоснежные чашки.

— Впрочем, Элеонора сейчас спустится, — добавил Марк. — Она сама приготовит на свое усмотрение, и тогда тебе станет неудобно отказаться. — Романов счел нужным в своем доме вести себя излишне вежливо, принимая гостя. В подтверждении его слов, донесся легкий шорох ступающих ног. На лестнице показалась она — Эолли. В белом брючном костюме. На ногах — белые замшевые туфли без каблуков. Я впервые видел ее в таком наряде. В джинсах, в платье, но в брючном белом костюме — нет. Спустившись с лестницы, она пошла в нашу сторону — походкой очень знакомой, которую я не спутал бы с походкой сотен других женщин.

Я встал со стула.

— У нас гость, Марк? — полюбопытствовала Эолли, приближаясь.

— Познакомься, Элеонора, это мой давний друг Андрей Ладышев, — представил меня Романов.

— Давний друг? — удивилась Эолли. — А почему я не знала?

— Мы учились в одном школе, — сказал Марк. — Потом жизнь нас раскидала. Андрей здесь проездом.

— Вот как? Очень приятно. — Эолли приблизилась, подала мне руку, движением светской дамы, для поцелуя.

Я стоял недвижим, в упор разглядывал близкое лицо. На лице ее не дрогнул ни один мускул, и глаза, светло-зеленые, до боли родные, смотрели на меня отстраненно, как смотрят на незнакомого человека.

— Эолли! — вырвалось из меня непроизвольно и в отчаянии. — Это я, Андрей!

— Меня зовут Элеонора, — ответила девушка и недоуменно переглянулась с Романовым. — Марк, твой друг меня с кем-то путает?

— Бывает, — сказал со снисхождением Марк. — Ты напомнила ему подругу юности.

— Жаль, — молвила Элеонора, глядя мне в глаза. — Очень жаль…

— Каким он был сентиментальным, таким и остался, — с улыбкой добавил Романов, и, решив сменить тему разговора, сказал подруге: — Ты нам не приготовишь кофе, дорогая?

— С удовольствием! — отозвалась Элеонора и вновь окинула меня взглядом. И отошла. Принялась хлопотать, налила воды в прозрачный чайник из огнестойкого стекла, поставила его на газовую плиту.

Я опустился на стул. Пред моими глазами все поплыло, как если бы я смотрел на окружающее через окуляр фотоаппарата с нарушенным фокусом, прошло некоторое время, прежде чем резкость изображения восстановилась. Да, подумалось мне, вот как обернулось дело… Что тут скажешь? Я потерпел поражение на все сто. Эолли не существовало, вместо нее в чужом особняке жила чужая девушка с чужим именем. Это было достоверно и неопровержимо, как зеленая трава на лужайке Марка.

Мне хотелось быстрей покинуть этот дом, но я не в силах был подняться. Ничего не оставалось, как сидеть и наблюдать за происходящим.

Элеонора все приготовила. Мы втроем пили кофе, они сидели по одну сторону стола, я — по другую. Они — в белоснежных костюмах, точно близнецы, а я в простой рубашке в клетку, бежевом пиджаке и черных мятых брюках.

Я смотрел на Элеонору, — ее темно-каштановые волосы вились и блестели, спадали шелковыми прядями на плечи. Белая, нежная кожа лица, шеи, без изъянов, без единого родимого пятнышка. Сложенные хрупкие руки пред собой на столе, точеные пальцы. На безымянном — блестело бриллиантовое кольцо, такие же камешки сверкали на мочках ушей. Костюм сидел на Элеоноре безукоризненно, ажурный ворот прозрачной розоватой кофты обрамлял шею. На шее под кожей виднелась голубая жилка. Предо мной сидела Эолли, верней, Элеонора в обличье Эолли. Элеонора… Хозяин дома Марк выглядел тоже великолепно. Оба — просто совершеннейшие существа, любо-дорого смотреть! Они притягивали мое внимание, невидимые теплые флюиды обволакивали меня с ног до головы, мне хотелось говорить им комплименты…

— И чем вы занимаетесь, Андрей? — полюбопытствовала Элеонора, отпив изящным движением из чашечки.

— Я… — ее вопрос застал меня врасплох. — Видите ли… я ловлю рыбу.

— Рыбу? — переспросила удивленно девушка. — Вы хотите сказать — ловите рыбу в свободное время?

— Нет. Именно рыбалка — моя основная работа.

— В самом деле? — Элеонора переглянулась с Марком. — А как вы это делаете, ловите рыбу?

— Летом кидаю удочку с берега, а зимой — сверлю лед.

— А холодно, наверное?

— Да нет. Овчинный тулуп, на ногах — валенки. Я привык.

— Очень занятно… — Элеонора слегка задумалась, обернулась к Романову. — А твой друг ведь пойдет с нами на званный ужин?

— Конечно, — сразу отозвался Марк. — Это не проблема, дорогая.

— Боюсь — задержаться мне здесь не удастся, — сказал я.

— Отчего же? — спросила Элеонора.

— Рыба — существо капризное. День-два пропустил и — нет клева.

— Жаль… А что мне надеть? — переключилась к другой теме девушка, обращаясь к своему хозяину. — То жемчужное ожерелье мне подойдет, Марк?

— В самый раз, — одобрил он. — Замечательно!

— Я куда-то его положила, не могу найти. Пойду — поищу. Не буду вам мешать. — С этими словами Элеонора встала и быстро удалилась, легко взбежала по лестнице, исчезла. Мы остались вдвоем. Наступила тягостная пауза.

— Да, вспомнил, — сказал Романов, тоже вставая. — Минуточку… — И пошел в сторону лестницы, но на второй этаж подниматься не стал. Открыл пристроенный шкаф в нише под лестницей, достал что-то. Вернулся. В руках он держал оранжевую папку.

— Ваш труд, — сказал Марк с блеском в глазах. — Вызволил в последний момент у Трикошина. Возвращаю вам!

Я смотрел с некоторым недоумением на нежданный подарок, потом открыл дипломат, положил в него папку. Подобрал пальто, пошел к выходу.

Я шел быстрым шагом по песчаной дорожке, но у ворот мои ноги вдруг подкосились. Меня под мышки подхватил Марк Романов, усадил в машину.

Когда сторож в своем домике нажал на кнопку и открыл ворота, мы выехали.

— Видишь, как все обернулось, — с сочувствием в голосе, заговорил Марк, переходя снова на "ты". — Я ведь предупреждал… Ты сам убедился — она другая.

Я молчал.

— Но я готов, когда наступит час, расстаться с ней, как и ты, — заключил Романов. — У Элеоноры кончится ресурс нынешней биографии, взамен заработает третья программа, соответственно, придет черед совершенно новой личности. И тогда это будет девушка с другим уже именем. Огорчаться не стоит… Может, тебе удастся сделать новый робот, более совершенный, где учтешь прежние недочеты?..

Я молчал.

— Куда тебя отвезти? — спросил погодя хозяин джипа.

Я смотрел вперед и молчал.

— В гостиницу? Или в аэропорт? Ты скажи, я все устрою с местом, билетом…

— Где тут у вас лес? — спросил я.

— Так по лесу же едем, — не понял Марк, поглядывая на меня.

— Другой лес, глухой, есть?

— Гм… имеется. На тридцатом километре к югу, в сторону Житомира.

— Давай, туда.

— А зачем тебе такой лес? — снова, не понимая, спросил Романов.

— Грибов хочу собрать.

— Я в грибах ни черта не смыслю, какие можно есть, какие нельзя. Постой! А какие сейчас грибы? Зима же.

— Есть, я знаю…

— Тогда ладно.

Джип летел по шоссе вперед как стрела. И вновь я не ощущал время, оно остановилось. Я только увидел вскоре лес, настоящий глухой лес. Автомобиль свернул на грунтовое бездорожье и затормозил у темного пруда. Пруд замерз только с края, тонкий ледок застыл неравномерно и рвано, а посредине зеркалом отражал густые облака. Темный пруд — справа, темный лес — слева. Позади далеко приглушенно гудела автотрасса.

Я взял свои вещи, вышел, захлопнул дверь. Направился вглубь леса, прошел метров тридцать. Огляделся. Небольшая полянка, темные деревья обступали со всех сторон. Чуть поодаль глядел на меня недоуменно Марк Романов. Я подошел к нему, сунул пистолет.

— Держи. Выстрелишь в меня дважды. Пистолет потом бросишь в пруд.

— Ты чего, дружище?! — отшатнулся Марк. — Спятил?! Ум за ум зашел?! А я думаю — какие грибы, озимые, что ли?! А он, оказывается… Вот так дела! Из-за чего?! Из-за какой-то куклы?! Когда вокруг настоящих полно! Я стрельну, как же! — Он передернул на пистолете затвор и выстрелил в землю, выпустил всю обойму. — Пошли, давай, отсюда! — И зашагал прочь.

Я стоял, оглушенный, пахло порохом, дым от пистолета медленно садился в густом воздухе. Когда я вышел из чащи, то услышал звук упавшего предмета в воду. Марк смотрел в мою сторону. Я оглянулся на лес, затем сел на корточки, вынул из дипломата папку, развязал шнурки, взял верхний лист бумаги — то был черновик чертежа — щелкнул зажигалкой, поднес пламя к кончику листа. Он тут же загорелся. Я взял другой лист, приставил к первому, горящему. Содержимое папки постепенно редело. Оранжевая папка… Через сколько же рук она прошла, прежде чем возвратиться к хозяину?.. Подошел Марк, сел подле, глядел на разгорающийся костер. Кивнул:

— Может, оно и правильно. Надо жить реальностью…

А в небе все сильней сгущались тучи, пахло снегом.

— А у тебя трава на лужайке вокруг дома особого сорта? — спросил я.

— Особого, — подтвердил Марк, глядя на огонь. — Из Швейцарии. — И рассмеялся громко. — Искусственная она! Мой компаньон производит. Весной газон убирается в сарай и на его месте растет уже натуральная трава. Этот мой приятель, что газон делает — шутник большой, принес однажды грушу, она так пахла вкусно и ароматно, а оказалась искусственная. Я об нее чуть зуб не сломал.

Марк довез меня до Крещатика, где мы расстались. Он молча подал мне руку, я пожал ее.

* * *

Разыскав отель "Океан", я поднялся к себе в номер. Скинул обувь, лег на кровать. Малое пространство комнаты давило на меня. Я подошел к окну, раздвинул шире занавеску. Снаружи виднелись крыши домов, разномастные крыши уступами сбегали далеко вперед. Я обулся, накинул пальто и вышел на улицу. С серого неба лениво падали редкие снежинки. Я шел по улице, разглядывая магазины, прохожих. Дошел до перекрестка, перешел улицу, завернул вправо. Подул ветерок, стало зябко. Я вышел на площадь и увидел несколько желтых палаток, разбитых прямо на асфальте. Возле них толпились люди, держали в руках транспаранты. Их было немного, человек двадцать. Когда я поравнялся с манифестантами, какая-то девица у палатки, укутанная множеством одежек и платков, оттого выглядевшая толстушкой, окликнула меня:

— Эй, хлопец, поди сюды, а то бачу — замирз! — И подала мне чай в бумажном стаканчике, налитый из большого термоса.

— Спасибо! — поблагодарил я, принимая стакан. Чай был в самый раз, душистый, горячий, и, на глазах остывал от холодного воздуха, снежинки залетали в стакан и таяли.

— А ты чи с Харькивчины, чи Запирижья? — задала вопрос девушка.

— Из Москвы я.

— Ого! Откуда тебя принесло! — заметила она, переходя на русский. — А мы, видишь, бастуем. Давай, присоединяйся, выручай братьев-славян.

— А что требуете? — спросил я.

— Доступности медицины, образования, рабочих мест. Улучшения жизни одиноким людям.

— А к какой партии вы относитесь?

— Мы не левые и не правые. Мы — посередине. Наша партия — партия свободных людей! Разве у вас, в России, лучше обстоит дело с образованием, медициной, занятостью населения, проблемами одиноких людей?

— Да, — согласился я, — везде одинаково. И что, кто-нибудь из городского начальства вышел к вам поговорить?

— Как же, дождешься от них! — бросила сердито девица. — Они там, в тепле, у камина французское вино пьют и баб голых тискают!

— А что тогда зря мерзнуть?

— Не зря! Нас вначале пять человек было, а сейчас двадцать пять! Если молчать, они не зашевелятся!

Допив остывший уже чай, я смял стакан, кинул в урну и зашагал дальше. Но вскоре услышал за спиной догоняющие шаги и звонкий окрик:

— Постой, москвич!

Я обернулся. Давешняя девица, запыхавшись от быстрой ходьбы, сунула мне в руку брошюру.

— Держи!

— Что это? — спросил я.

— Тут двадцать советов одиноким людям, как стать счастливым.

— В самом деле?

— Читай, следуй советам и будешь весел.

— Спасибо!

— А то вижу — физиономия твоя кислая. Словно застрелиться хочешь.

— Гм…

— И куда ты держишь путь?

— Не знаю…

— Как — не знаешь?

— Я в гостинице остановился. Вышел прогуляться.

— В Киеве первый раз, что ли?

— Первый раз.

— По делам тут?

— Да нет.

— Не нравишься ты мне, — заключила собеседница. — Тонуса в тебе никакого. А мы должны помогать таким людям. Слушай, я за тебя возьмусь. Ты в какой гостинице живешь?

— В "Океане", — сказал я.

— Знаю. Там наши друзья из регионов останавливались. На втором этаже есть хорошее кафе. Я через два часа освобожусь и приду. Сейчас три, встретимся в пять. В кафе. Идет?

— Давай.

— Чаем угостишь?

— Конечно. Ты же меня угостила.

— Ладно. Как звать-то?

— Андрей.

— А меня — Катя. Ну, до встречи!

* * *

Я продрог основательно. В номере я долго стоял под горячим душем, согревался, затем посушил волосы феном и залез под одеяло. И тотчас уснул.

Они стояли рядом, Эолли и Элеонора, одинакового роста, с одинаковыми прическами и в одинаковых сиреневых платьях. Похожи друг на дружку как две капли воды.

— Выбор за тобой, — сказал Марк, сидевший неподалеку в кресле-качалке. — Угадаешь, кто из них Эолли, она твоя. Нет — вот билет на поезд "Столичный экспресс". — Он указал на стол, где лежал голубой конверт. — Вагон купейный. В стоимость входит постель и чай. Через тринадцать часов ты прибудешь к себе в Белокаменную. И забудь дорогу назад. Итак, пред тобою две девушки… Ну, смелей, подойди ближе, можешь даже их потрогать.

Я подошел.

Эолли и Элеонора, кто из них кто? Совершенно одинаковые лица. Одинаковая полуулыбка застыла на их устах. Даже одинаково светились две пары светло-зеленых глаз. На мочках ушей висели одинаковые бриллиантовые сережки. Я переводил взгляд с одной девушки на другую. Никакой зацепки, ни одной подсказки…Они даже дышали одинаково ровно. Совершенно бессильный сделать выбор, я заплакал. Я плакал беззвучно, слезы текли по щекам, собирались на подбородке и капали на блестящий паркет. При виде слез, у девушек одинаково вскинулись вверх ресницы на глазах и одинаково полуоткрылись губы.

Силы враз покинули меня, я чуть было не рухнул на пол. Марк Романов поднялся с кресла.

— Ладно, — сказал он снисходительно. — Дам тебе еще один шанс. Пусть девушки разденутся. Может, тогда ты сумеешь их различить…

Я вытер слезы руками.

Тем временем, девушки помогли друг дружке расстегнуть молнии на спине, и платья соскользнули на пол. Они сняли лифчики и трусы. Даже скинули темно-сиреневые лакированные туфельки. И остались совсем голые. Мне было неловко, что они стоят так на виду у двух мужчин.

— Ну, — сказал Романов, — приступай.

Тела девушек были одинаково точенные. Но мне не потребовалось много времени, чтобы определить, кто есть кто. Я взял за руку ту, что стояла слева.

— Вот Эолли! — сказал я твердым голосом.

— Ты уверен? — спросил Марк, не поднимаясь с кресла.

— Да, я уверен. Это Эолли.

— Позволь спросить, а на чем основана твоя уверенность? — Марк перестал покачиваться в кресле.

— У Эолли на теле нет ни единой родинки, — ответил я.

— Да?! — удивился Марк и встал, подошел ко второй девушке. — Надо же…. И в самом деле… Родинки. Одна, вторая, третья… — Он разглядывал близко девушку, ее шею, грудь, плечо… — Вот четвертая. — Дотронулся указательным пальцем маленького пятна на плече, потер его платком, и, пятнышко исчезло. Затем он вытер платком и другие ложные, подрисованные, родимые пятна. Обернулся ко мне:

— Ты ошибся!

— Это… это несправедливо! — проговорил я. — Зачем же так? — Я перешел на крик: — Зачем?!

От собственного крика я проснулся. Сразу не понял, где нахожусь. Потом встал, пошел в ванную, умылся. Посмотрел в зеркало, глаза мои были красные.

Я достал сигарету, закурил. Подошел к окну. На улице снег зачастил, шел большими хлопьями, некоторые снежинки приставали к стеклу и тогда очень отчетливо выделялись все узоры. Красивые, правильной формы, будто вышитые шелковой нитью искусной мастерицей. Припомнилась мне бастующая девушка Катя. Часы показывали 16:55. Я затушил сигарету в пепельнице, положил в карман пачку "Явы" и пошел вниз.

* * *

В кафе было всего несколько человек посетителей. Я взял чашку кофе и сел за свободный столик у окна. Снаружи все продолжал падать снег. На полке у буфетчицы магнитофон крутил старую кассету. София Ротару пела песню "Червона рута". Затем ее сменил Муслим Магомаев с песней на итальянском языке "Вернись в Сорренто". А девушки все не было. Зазвучала музыка, увертюра из кинофильма "Берегись автомобиля".

Я достал из кармана пиджака сигареты и зажигалку, положил на стол рядом с пепельницей. А за окном снег все продолжал падать крупными хлопьями. Кто же в такую погоду отважится выйти на улицу? А манифестанты те, наверное, свернули палатки, и ушли по домам. И девица Катя ушла, намерзлась, поди, сидит в квартире, отогревается чаем, махнула рукой на обещание встретиться с человеком в кафе гостиницы. Все правильно. Что ей до странноватого типа, появившегося в этом городе неизвестно зачем, и у которого здесь ни одной родной души?

Музыка кончилась, буфетчица заменила кассету на магнитофоне. Зазвучала песня из кинофильма "Москва слезам не верит". Зашла в кафе какая-то девушка, стройная, в приталенном драповом пальто с меховым воротником, в вязанной шапочке и сапожках, держала в руке зонтик. Прошла прямо к моему столу.

— Вот и я! — улыбалась она, обдавая меня ядренным запахом снега.

— Привет! — сказал я. — А я тебя не узнал…

— Правда? Я примарафетилась. Пока доехала домой, искупалась, то да се. Я сильно опоздала?

— Нет.

— Снег валит — красотище! — Она расстегнула пуговицы на пальто, я помог ей снять, повесил на вешалку.

— О, песня из моего любимого фильма!.. — Катя уселась напротив меня, стала подпевать магнитофону: — Александра, Александра, что там вьется перед нами? Это ясень с семенами кружит вальс над мостовой… — Она покачала головою в такт песни. — Люблю я этот фильм, хотя и давнишний. А тебе как, нравится?

— Ничего.

— Здесь тепло, уютно.

Катя теперь никак не походила на ту девицу с площади, укутанную платками толстушку, зазывающую прохожих присоединиться к манифестации. Передо мной сидела девушка с простым приятным лицом, студентка последнего курса менеджмента или служащая небольшой фирмы по продаже бытовой техники, в симпатичном сером джемпере, обтягивающем статную фигуру.

— Что ты будешь? — спросил я. — Тут меню.

— Кушать не буду. А ты?

— Я тоже.

— Тогда чего-нибудь выпьем? А то я намерзлась.

— Давай. Коньяк, водку?

— Коньяк. Я добавлю денег, если не хватит.

— Хватит.

Я пошел к стойке. Магнитофон продолжал крутить кассету."… Оглянись, незнакомый прохожий, мне твой взгляд, неподкупный, знаком. Может, я это, только моложе, не всегда мы себя узнаем…" — пел Александр Градский. Я взял бутылку армянского коньяка, два салата, орешки арахис.

"…Как молоды мы были, как молоды мы были, как искренно любили, как верили в себя… " — продолжал песню певец.

Я открыл бутылку, разлил в рюмки.

— Ну, что, за знакомство! — сказала Катя.

— За знакомство! — согласился я.

Мы чокнулись и выпили. Стали закусывать салатом.

— Лютень разыгрался! — кивнула Катя на окно.

— Что-что? — переспросил я.

— Лютень по-украински — февраль, — сказала девушка.

— А-а, лютый, значит?..

— У нас всегда так. Вроде зима тихо-тихо так переваливается с недели на неделю, но потом вдруг — р-р-раз! — и замело, лютень норов свой показывает. С утра ведь спокойная погода была, а сейчас бачишь, что творится!

Я наполнил еще рюмки.

— Погода — дура! — сказала Катя и приставила ладонь к груди. — Главное, чтобы у человека тут спокойно было. Ты кури, если хочется, я сама иногда курю, но пока воздержусь.

Мы выпили без тоста. Я закусил огурцом и закурил, а Катя захрустела арахисом.

— А ты, случаем, не музыкант? — спросила девушка.

— Нет. А что, похож?

— Ага. На пианиста. У тебя пальцы длинные. Думала — ты в ночном клубе джаз играешь.

— Ну, да! Я не знаю, с какой стороны подходить к пианино.

— Подходят с той, где клавиши.

Мы рассмеялись. У Кати еще больше порозовели обветренные щеки. А у меня внутри была пустота, она не стала меньше от двух рюмок коньяка.

— Семья у тебя большая? — спросила Катя.

— Отец, мать, сестра с мужем, их ребенок.

— Все вместе живете, что ли?

— Нет. Сестра — в Оренбурге. Родители — в деревне.

— Понятно. А у меня сестренка, братишка, отец, мать — в двух комнатах обитаем. Тесновато, конечно, но сойдет. У других и того нет.

Я наполнил рюмки.

— Сама я працую в поликлинике, — сказала Катя.

— Працую — это работать? — спросил я.

— Точно. Да ты, я вижу, скоро по-нашему будешь балакать! — Катя хохотнула, взяла рюмку. — Медсестрой я работаю. В рентген-кабинете. Просвечиваю людям грудную клетку. Затемнения выявляю. Давай, тяпнем, чтобы никакая зараза к нам не пристала!

— Давай.

Мы выпили.

— Слушай, может, тебе не надо больше ходить на площадь? — сказал я.

— Почему? — насторожилась Катя.

— Ты молодая, красивая, а там холод собачий… Да, и что ты изменишь?

— Ну… — девушка решительно качнула головой. — Молчать тоже не годится! А то дело не сдвинется. Хотя, нам подножку больше ставят, чем помогают. Прошлой осенью, один ко мне подошел, представился важной шишкой, помощником депутата, удостоверение показывал. Обещал оказать содействие. Пригласил меня для беседы в ресторан. Нес чепуху, совсем не по делу, и только щупал маслянистыми глазами мои груди. Я его сразу отшила. Неприятный мужик, звали его чудно — Аксинфий.

— Лет за сорок, лысый? — спросил я.

— Нет, волосы были, рыжие, гладко причесанные. Ты знал другого Аксинфия?

— Да, другого.

— А хочешь, я тебе город покажу? Ты когда уезжаешь?

— Наверное, завтра утром.

— Тогда не получится, — Катя посмотрела на часы. — Хотя, можем успеть в Кирилловскую церковь. В двенадцатом веке ее построили, несколько раз реставрировали. Художник Врубель там писал иконы. Поторопимся, а?

Я отрицательно покачал головой.

— Или можем сходить на Андреевский спуск. Или на Владимирскую горку, там парк красивый.

— Нет. Давай, никуда не пойдем, — предложил я.

— Ладно, — согласилась Катя. — А вообще, тебе надо приехать сюда летом, когда цветут каштаны. Очень красиво.

— Приеду летом.

— Точно?

— Точно.

— Летом совсем другое дело. И настроение соответствующее. Тепло. А ты как, отошел немного?

— Не знаю.

Катя взяла бутылку, сама разлила в рюмки.

— За любовь человека к человеку! — предложила она, словно читала призыв на плакате.

— Хороший тост. Поехали…

Мы выпили.

— А как будет по-украински любовь? — спросил я, сгребая вилкой остаток салата.

— Кохання, — ответила Катя.

— Красиво звучит.

— Ага.

— Приятный язык.

— Точно.

На дне бутылки оставалось еще. Я разлил остаток в рюмки. Что-то не брало меня в этот раз спиртное. Внутри меня все еще зияла пустота.

— Может, коньяк не настоящий? — предположил я.

— Нормальный, — возразила Катя. — Я чуточку уже согрелась. А ты, вижу — нет. Так бывает, когда теряешь внутреннее равновесие. Но, ничего, оклемаешься.

— Пойду, еще возьму, — сказал я.

— Погоди, — остановила меня Катя. — Я выйду в коридор, тогда возьмешь. В номере твоем посидим. А то буфетчица уже косится.

— Ладно.

Катя сняла с вешалки пальто, вышла. Я достал из пачки еще сигарету, закурил. На улице снег продолжал падать, ровно и медленно, как во сне. Было тихо. Молчал и магнитофон. Наступила передышка в природе. Я сделал несколько затяжек, затушил сигарету. Купил новую бутылку коньяка, несколько апельсинов и пакет вишневого сока.

* * *

В номере мы устроились у окна, как в кафе, только стол теперь у нас был круглый и маленький, а вместо рюмок — обычные стаканы. Налитый в них коньяк отдавал на свету благородным янтарем. Мы выпили. Закусили ломтиками апельсина.

— Только не думай, — сказала Катя, — я не легкомысленная. Что пошла в твой номер…

— Я не думаю, — ответил я.

— Правда?

— Правда.

— А ты вообще что подумал про меня? С самого начала.

— Подумал — ты хорошая девушка. Ищешь правду. Чуть наивная — считаешь всех людей братьями. Доверчивая. Этим могут воспользоваться и сильно тебе навредить. Остерегаться не помешало бы, научиться различать, кто есть кто.

— Ты прямо как рентген насквозь меня просветил! — сдержанно рассмеялась Катя. — Может, ты и прав… А хочешь, я нарисую словесный твой портрет?

— Давай.

— Только я сперва закурю. — Катя вытряхнула из пачки сигарету, зажала ее кончик уголками губ. Я поднес огонь зажигалки. Девушка неумело затянулась и выдохнула дым, взглянула на меня хитро. — Ты — бродяга. Не в том смысле, что бич или бомж. Ты ищешь неизвестную страну… как же она называется? Эльдорадо. А поскольку такой страны в природе не существует, ты ушел в себя и страдаешь. Сейчас ты как сжавшаяся креветка. В тебе будто пружину закрутили до предела. Но в целом, ты для меня — тайна. Вот все, что могу сказать.

— Почти угадала, — улыбнулся я. — Особенно мне понравилось сравнение с креветкой.

— Ага, в точку попала? Скажи, что ты ищешь? Я смогу помочь?

— Ты уже помогла.

— Чем же?

— Немного раскрутила назад пружину.

— А-а… У меня друг был, мы расстались. Он тоже иногда в себя уходил, я его выводила оттуда следующим образом: купала его под теплым душем, затем массаж делала. Хочешь, так с тобой поступлю?

— Не тот случай, — сказал я. — А что ты с парнем рассталась? По-моему, с тобой поссориться невозможно.

— Ну, не знаю, — пожала плечами Катя. — Что-то не так у нас пошло. Мы всего год встречались. А знаешь, как я с ним познакомилась? В нашей поликлинике. Очередь на флюорография длиннющая была. Он стоял в самом конце. Худой, потерянный. Мне его жалко стало. Провела без очереди. Потом он цветы мне принес.

— Может, еще все наладится? — сказал я.

— Не знаю, — Катя разлила немного в стаканы. Кивнула мне, сделала глоток, поставила стакан, затянулась сигаретой. Я тоже сделал глоток. Пить больше не хотелось. Коньяк еще больше раздвигал границы пустоты внутри меня. Пустота была синяя, как ночное небо, но в ней не светилась ни одна звезда. И мне чудилось, что я вот-вот полечу в эту бездну вверх тормашками. И сделаюсь астероидом.

И я поплыл. Я нашел челнок на берегу реки. Управлять веслом почти не приходилось, течение само несло лодку.

Я отправлялся в легкое путешествие по реке.

* * *

Утром, проснувшись, я увидел на столе листочек бумаги, где было выведено аккуратным почерком "Желаю счастливого пути! Катя".

Я расплатился за гостиницу и поехал на вокзал. Поезд на Москву отправлялся только вечером. Купив билет, позавтракал в кафе. Выпил стакан кофе и съел бутерброд с сыром. Кофе оказался теплым. Я посидел с полчаса на скамейке в зале ожидания. Потом вышел на привокзальную площадь и зашагал в сторону центра города. Вчера выпало прилично снега, и дворники вовсю старались, чистили тротуар. По пути я встретил уютную стекляшку-кафе, где посидел около часа, здесь мне налили хороший кофе, горячий и ароматный. Глядя на прохожих за окном, я подумал о Кате. Сейчас она, должно быть, на работе, а после обеда прямиком отправится на площадь, чтобы продолжить манифестацию.

Уходить из теплого кафе не хотелось, я был единственным посетителем. За стойкой, не обращая на меня внимания, весело болтала с кем-то по телефону молоденькая продавщица. Я вышел на улицу и продолжил путь. Мне вспомнился вчерашний сон в гостинице. Эолли и Элеонора, в одинаковых малиновых платьях…

Нет, невозможно все это держать в себе. Права Катя, сравнившая меня с креветкой. Креветка и есть. Наверное, вскоре выпитый коньяк все-таки сделал свое дело, и меня сморило. Я даже не заметил, как ушла девушка. Она, вероятно, уложила меня на кровать, сняла с моих ног башмаки, укрыла одеялом, затем потушила свет и вышла, захлопнула дверь.

* * *

Мне захотелось найти Катю, извиниться. Вчера в поздний час я должен был проводить ее домой. Вместо этого спать лег, отключился совсем, вырубился, одним словом.

По дороге мне попалась еще кофейня, я зашел, выпил чашку капучино. И дальше побрел. Спрашивая прохожих, вышел на площадь Незалежности, то есть — Площадь Независимости. Палатка стояла на месте. Желтая палатка на белом снегу. И ни души вокруг. Я подошел к палатке, заглянул в щель задраенного входа, — внутри были сложены плакаты и транспаранты. Я потоптался, огляделся по сторонам. Если бы люди были, я бы с ними за компанию постоял тут до вечера.

Один мужчина прямиком спешил ко мне, одетый в полушубок, он нес под мышкой увесистый пакет. Поравнявшись со мной, он поднял руку в приветствии, развязал лямку на палатке, кинул внутрь пакет.

— А где люди? — спросил я мужика.

— Сегодня выходной, — ответил тот.

— Вон оно что. А вы не знаете, где Катя работает, ваша активистка?

— Катя Лозовая? В больнице, кажись… а в какой… — Мужик развел руки в стороны. — Завтра приходи, она будет.

— Завтра я не могу.

— Тогда передать ей что?

— Нет, ничего не надо.

Я зашагал дальше, вышел на улицу, посмотрел по сторонам, куда бы направить стопы. Хотя, особого значения не имело, в какую сторону идти. И в это время я увидел Эолли, верней — Элеонору. В метрах двадцати от меня. Она появилась из какого-то магазина с пакетом в руке, остановила желтую машину, села на заднее сиденье.

Меня будто подтолкнули, я тормознул частника на Жигулях.

— Вон, за той желтой машиной, — попросил я.

— Понял, — кивнул водитель, трогая с места машину. — Стрельбу, надеюсь, не будешь затевать?

— Нет.

— Жену, что ли, выслеживаешь?

— Сестру.

— А-а… Взрослая она?

— Нет. Молодая совсем.

— Да, за ними глаз да глаз нужен. Сорвутся, и пиши — пропало. Город полон соблазнов.

Водитель был постарше меня лет на десять. Хмурого вида, но словоохотливый.

— Я сейчас до тебя пассажира подвозил, — сказал он. — Мы с ним на одну тему спорили… О том, как люди пол меняют. А ты что думаешь об этом?

— А?.. Не знаю, — сказал я, глядя на следующую впереди нас машину. — Никак не думаю.

— Но они же бешеные деньги тратят! — возмущался шофер. — Женщина делает операцию, чтобы стать мужчиной, а мужчина — хочет сделаться женщиной! Это дурость или маразм?!

— Дурость, — сказал я, — а, может, маразм.

— Ученые пишут, что мол, это связано с внутренней предрасположенностью организма человека, — продолжал водитель. — Ни черта подобного! Все происходит от того, что Союз развалили! Отбросим издержки идеологии. Но разве можно было тогда заикнуться о нечто подобном?! Да тебя за одно место подвесили бы на первом фонарном столбе! Огромную страну развалили! И все пошло наперекосяк! Люди ошалели, хватают все дерьмо, которое подкидывают нам из-за кордона! Совесть и душу продают! Это они называют свободой! А?! Разве не так?!. Ты же еще помнишь Союз? Или нет?

— Помню, — ответил я, стараясь не упускать из виду желтый такси.

— А я даже был комсомольцем! — ответил мой собеседник, крутя руль и машинально переключая скорости. — И ничего зазорного! Ведь в наших сердцах горел великий дух романтики! Пусть была не так ясна конечная цель… А какова сейчас, скажи на милость, цель людей?!. Потусоваться на дискотеке с трансверс-с-с-титами!… Тьфу! Блин! Язык сломаешь!.. И куда мы все движемся?!. А?!. Продукты дорожают, с газом чехарду затеяли политики… Чтобы ехать к родному брату с сестрой в Литву, я должен визу открывать! А еще сестра в Туркмении живет, а к ней добираться через две страны надо! Я ее десять лет не видел!.. Ты можешь объяснить, что происходит?

— Сложно все, — согласился я.

— Эх! — водитель в сердцах махнул рукой. — Сил никаких нет смотреть на это!..

Впереди идущий такси переехал перекресток, мы не успели — зажегся красный сигнал светофора.

— Не бойся, догоним, — успокоил меня водитель.

Такси скрылся из виду, но вскоре мы его настигли у следующего перекрестка. Машина пристала к обочине, Элеонора вышла и направилась в сторону ближайших домов. Я расплатился с водителем.

Элеонора шла спокойным шагом, на ней было светлое пальто с рыжим меховым воротником. На плече висела белая сумочка, а в левой руке она держала пакет.

Вскоре Элеонора вошла в арку дома, свернула налево и скрылась за парадной дверью.

Домофона на входе не оказалось, и я беспрепятственно вошел в подъезд. Доносился стук шагов, поднимающихся по лестнице. Я тоже стал подниматься. Вот шаги остановились на площадке четвертого этажа, я задержался между третьим и четвертым этажами. Элеонора пыталась открыть дверь своим ключом, но с той стороны, видно, на задвижку закрыли. Тогда девушка позвонила. Дверь тяжело раскрылась.

— Ты уже дома, Игнат?!

— Не ожидала, что раньше времени приеду? — ответил грубый мужской голос. — Ты где была?

— У Даши, — сказала Элеонора.

— Врешь! Ты была у хахаля!

— Прекрати, Игнат…

— Стоит только мне уехать, так ты…

— Пойдем в дом, Игнат, чего ты шум устроил?

— Нет! Ты здесь объяснишь!

— Хорошо. У Даши гипертонический криз случился, я осталась у нее ночевать.

— Врешь!

— Позвони Даше.

— Вы с ней подговорились!

— Ты пьян, Игнат. Идем в дом.

— Вот сейчас я тебе лицо изуродую, вот тогда — пожалуйста! На все четыре стороны!..

— Игнат, перестань!

Я оказался невольным свидетелем чужой семейной ссоры. Я ошибся. Девичий голос, который поначалу показался мне таким знакомым, принадлежал не Эолли. Но от мужчины исходила явная угроза. Медлить было нельзя. Я кашлянул громко и поднялся на площадку. Незнакомый мужчина, лет сорока, в майке и пижамных штанах держал в руке обыкновенную столовую вилку. А молодая миловидная женщина — нет, это была не Эолли — отшатнувшись к стене, прижала к груди руки. Я встал между ними.

— Что тут происходит? — спросил я мужчину и резко схватил за его руку, в которой он устрашающе сжимал вилку.

— Я ее, подлую!..

Выпустив из правой руки дипломат, я ударил мужчину по голове. Тот осел, завалился на спину.

— Может, милицию вызовете? — спросил я женщину.

— Нет, — замотала она головой.

— Он же буйный и опасный.

— Это у него скоро пройдет.

— Ладно, как знаете…

— Постойте, у вас на руке кровь.

Я поднял левую руку. Подушечка ладони была чуть рассечена.

— Заходите в квартиру, — велела женщина уже окрепшим голосом. — Я перевяжу.

— Ничего страшного, царапина.

— Занесете инфекцию. Я врач. Идемте.

Хозяин дома, привстал, потерянно смотрел пред собой.

Женщина сняла пальто, усадила меня в гостиной на стул, и обработала мою рану перекисью водорода, намазала еще какой-то мазью, забинтовала руку. Тем временем мужчина приковылял в комнату, уселся на диване.

— А что случилось, Вера? — произнес он с растерянным видом.

— Сам не видишь? — ответила женщина. — Человека поранил, а еще спрашивает?!

— Ну, ладно, спасибо. Пойду. — Я поднялся.

— Извините, — проговорил хозяин дома. — Может, чаю с нами выпьете?

— И правда, — поддержала его жена. — Прошу вас. Если не спешите.

— Не спешу, — сказал я. В самом деле, спешить мне было некуда. А еще подумал я, что если сразу уйду, то здесь опять с новой силой могла разгореться ссора.

Женщина прибрала на кухне стол, принялась готовить чай. Муж ее надел рубашку, подал мне руку:

— Игнат, — виновато представился он.

— Андрей, — сказал я.

— А это моя жена Вера… — Игнат растеряно захлопал глазами, казалось, из него совершенно улетучилась вся хмель, и он уже вполне ясно осознавал свое положение.

— А ты шел наверх к Денису Липко? — спросил меня Игнат.

— Нет, я ошибся, мне в соседний подъезд надо было.

— А-а…

* * *

Вера подсказала мне адрес поликлиники, где найти Катю, она тоже там раньше работала, но теперь трудилась в частном медицинском Центре. Вера не могла объяснить причину буйства мужа, тот не был пьяницей, слыл на строительной фирме трудолюбивым, спокойным менеджером, — вместе они растили шестилетнюю дочь, которая сейчас гостила у бабушки с дедушкой. Вера с Игнатом вроде ладили, они нуждались в друг друге, но порой, в Игнате вдруг, ни с того, ни с сего, проявлялся необъяснимый приступ ревности. Раз в год это происходило. При этом Игнат никогда не поднимал руку на жену. Да и в этот раз, по его словам, он не думал пускать в ход вилку, просто решил попугать. "Отныне, — обещал он, — с этой вредной привычкой покончу раз и навсегда!"

Вере было тридцать лет, но выглядела очень юной, а сбоку, в профиль, сильно напоминала Эолли.

Приближалось время обеда.

В поликлинике было не так много людей, они сидели на стульях и ждали своей очереди в кабинеты врачей. Пахло лекарством. Поднявшись на третий этаж, я прошел в конец коридора. Нашел флюорографический кабинет. В комнатке за столом перед компьютером, вполоборота к выходу, сидела Катя. В белом халате, в белом колпаке. Сосредоточенная и серьезная.

— Пройдите за ширму и разденьтесь до пояса, — велела мне Катя, не оборачиваясь.

— А в пальто никак нельзя? — спросил я.

Тут Катя обернулась.

— Ты?! — вырвался у нее удивленный возглас. Девушка порывисто поднялась со стула. — Как ты тут оказался?

— Вот хочу, чтобы ты меня просветила.

— Ой! Ты не уехал?!

— Вечером мой поезд.

— Ну, даешь! А как ты нашел меня?!

— Подсказали.

— Вот же!.. А что с твоей рукой?

— Да, пустяки, царапина. Поскользнулся на улице… Пошли, что ли?

— Куда?

— У вас же обед сейчас. Пойдем, поедим где-нибудь.

— Еще десять минут, — сказала Катя, взглянув на часы. — Ай, ладно, пошли!

Оставив компьютер включенным, девушка сняла халат и колпак, надела пальто, вязанную шапочку, подхватила сумочку. Закрыла кабинет, ключ занесла в отдел регистратуры.

Перейдя дорогу, мы с Катей зашли в кафе "Лаванда".

После обеда девушка была свободна, и мы с ней отправились смотреть недавно открывшуюся выставку картин художника Модильяни.

Потом мы зашли в кофейню. За беседой вечер наступил незаметно.

Мы расстались на улице, хотя Катя порывалась проводить меня до вокзала. Я не любил, когда провожают, любил — когда встречают.

* * *

В семь вечера я сел в свой поезд. Лег на верхнюю полку и задремал. Проснулся от говора пассажиров. В купе мои попутчики, мужчина и женщина средних лет, должно быть, супруги, беседовали о своих делах, о московских родственниках, ценах на продукты, погоде и прочем. Потом затихли.

— Гляди, что тут пишут, — подал голос мужчина, изучая глянцевый журнал. — Придумают же! Японцы опять удивляют мир своими техническими достижениями! Слушай."… Токийские ученые продолжают разрабатывать человекоподобных роботов. Умные машины выглядят почти как люди, умеют готовить блюда и коктейли, могут быть партнерами по танцу и даже общаться.

Наряду с машинами, облегчающими жизнь работникам производств, ученые заботятся об улучшении быта в повседневной жизни граждан и все чаще предлагают проводить с роботами свободное время. Так, для того чтобы одинокие мужчины могли провести вечер в обществе прекрасной и молчаливой женщины, исследователи разработали самого женственного робота из всех созданных до сих пор. Внешне он выглядит как симпатичная японская девушка. Кожа женщины-робота выполнена не из твердой пластмассы, как у обычных машин, а из эластичного силикона. Целый набор датчиков и микродвигателей позволяет ей поворачиваться и реагировать на происходящее почти так же, как это делает человек. Она моргает глазами и очень по-женски двигает руками. И даже делает вид, что дышит. Она может реагировать на человеческие прикосновения. Она очень хороша, на бессознательном уровне воспринимается людьми абсолютно как живая женщина. Однако робот пока не очень удобен: при росте 165 см. она весит около 100 кг.

Развитие интеллекта у роботов-гуманоидов идет семимильными шагами. А это означает серьезный прорыв в робототехнике: думающие и чувствующие машины — уже не фантастика".

Кончив читать, мужчина спросил жену:

— Что скажешь?

— Я такое не приемлю, — ответила резко женщина. — Представляю: жена приходит домой, а муж уже намиловался с подругой-куклой и на свою законную супружницу не обращает никакого внимания. Кому такое понравится?

— Ты слишком упрощаешь ситуацию, — возразил муж. — Речь идет об интеллектуальных машинах, как таковых, могущих принести огромную пользу человечеству. Например, в освоении космоса, когда требуется длительный полет к другим звездам. Также роботы могут существенно исправить крен в демографии некоторых стран.

— То есть, воссоздавать искусственных людей обоего пола конвейером, как на заводе? — с иронией спросила жена.

— Почему бы нет? Представляешь, люди перестанут враждовать, надобность войны отпадет.

— Как бы не так! Страны будут воевать друг с другом с помощью роботов. Настоящий апокалипсис наступит, похлеще, чем в фильмах ужасов.

— Давай, не будем заходить так далеко. Вернемся к нашим дням. Вот, скажем, идет некий мужчина по улице, он ничем не выделяется в толпе. После трудового дня человек идет домой, но там его никто не ждет. Он один. Почему один? Потому что у него комплекс — он не может знакомиться с женщинами. Женщины вызывают в нем панический страх. Вот тут-то ему на помощь и должен прийти робот. Женщина-робот постепенно приучит его нормально воспринимать настоящую женщину. Поняла?

— Ты не убедил меня…

Я спустился с полки вниз, вышел из купе, направился в вагон-ресторан. Там заказал себе гуляш и овощной салат. Поужинал не спеша, выкурил сигарету. Вернулся в свой вагон, спросил кондуктора, молодого парня в форменной одежде:

— Слушай, я тут видел несколько пустых купе. Могу я перебраться в один из них?

— У вас же есть свое место, — сказал кондуктор.

— Есть, но я хочу тишины. Понимаешь?

Парень замешкался с ответом.

— Ладно, — согласился он, — только верхнюю полку занимайте.

— Без проблем, — кивнул я. — Спасибо.

Мои попутчики закончили обсуждать тему роботов и теперь бурно разгадывали кроссворд. Я взял свои вещи и занял новое купе, забрался на верхнюю полку. Заснуть никак не удавалось. Тогда я включил над головой лампу и стал читать брошюру, что дала Катя. Книжечка была на двух языках, на украинском и русском.

"КИНЬ ОДИНОЧЕСТВО — БУДЬ СЧАСТЛИВЫМ!" — гласила обложка. На первой странице автор писал: "Великий русский писатель Иван Сергеевич Тургенев говорил, что не стоит унывать ни при каких обстоятельствах, и, что необходимо смириться со сложившимся положением и извлечь из этого как можно больше счастья.

Теме одиночества посвящали свои труды многие ученые. Но окружающая действительность подбрасывает все новые и новые проблемы, и жизнь одинокого человека не становится лучше. Здесь собраны советы одиноким людям, они не выдуманы, а исходят от самих людей, вышедших из замкнутого круга.

Итак:

1. Скажи себе: "Нет одиночества! Отныне я не одинок!"

2. Скажи себе: Я — часть природы. Меня окружают деревья, цветы, облака. Следовательно, я не одинок!

3. Движение — жизнь! Заставляй себя двигаться. Не закисай.

4. "Не слишком переживай горе, не сильно радуйся удаче". Эта китайская мудрость напоминает нам о важности равновесия в душе человека.

5. Поставь дома аквариум с рыбками. Эти крохотные существа успокаивают нервы.

6. Заведи животных, собачку или кошку. Но знай меру, не превращай квартиру в зверинец!

7. Умей радоваться малому. Не ставь себе больших заоблачных целей, не разочаровывай себя.

8. Выучи хотя бы одну песню, даже если тебе "слон на ухо наступил". Важно преодолеть робость и неуверенность.

9. Прочти одну книгу, даже если ты не умеешь читать.

10. Люби людей, но не кидайся всех обнимать.

11. Презирай боль, возьми ее в тиски, иначе боль зажмет тебя в кулаке.

12. Люби все чистое: чистый воздух, чистую воду, чистый воротник рубашки.

13. Помоги страждущему, и ты ощутишь прилив сил.

14. Не садись на свободное место в вагоне метро, потому что на следующей станции зайдет женщина или пожилой человек. И тебе придется встать. Но если ты сам не молод, не обижайся на тех, кто не уступает место.

15. В любых ситуациях веди себя подобающим образом. Не давай повода людям покрутить палец у виска.

16. Не называй никого дураком, поскольку сам можешь оказаться таковым.

17. Если хочешь выяснить отношения с ближним — ничего не выясняй. Иначе залезешь в еще большие дебри.

18. Не кидайся в толпу людей, в шуме ты будешь еще более одиноким.

19. Не ищи виноватого в собственных неудачах, вини себя. Но, не занимайся самоедством.

20. Не будь угрюмым, научись любить юмор.

Дорогой друг! Как ты догадался, "спасение утопающего — в руках самого утопающего". Ни на секунду не теряй самообладания, анализируй и делай правильный шаг. Двигайся с энтузиазмом вперед!

* * *

Книжка меня позабавила. Но уснуть мне никак не удавалось. Поезд тормозил на станциях, одни пассажиры выходили, другие входили. Но до самого утра никто из пассажиров так и не зашел в мое купе.

Часы на здании вокзала показывали 9:05. Снега в Москве не было. Я пошел по перрону со всем прибывшим народом к выходу, вышел на площадь. Посидел на скамье на берегу Москвы-реки, выкурил сигарету. После чего спустился в подземку.

На бульваре Яна Райниса я выгреб из кармана остаток денег, насчитал около пятидесяти украинских гривен и четыреста тридцать пять рублей. Что ж, подумал я, пора искать работу, да занять денег у скульптора Николая до первой зарплаты. Я купил в киоске пачку сигарет "Ява" и через минут семь был у своего дома. Поднялся к себе на лестничную площадку. Открыл ключом дверь, ступил в прихожую. И тотчас почувствовал — что-то не так в моей квартире. В комнате горел свет, а из кухни доносился вкусный запах пищи. Первое, что пришло в голову — приехали родители.

— Мама! — окликнул я. — Это я!

В кухне упало что-то, звякнуло на пол, может быть, ложка. Послышались легкие шаги. И я увидел девушку в брючном белом костюме, поверх которого был надет кухонный цветастый фартук. Очень знакомое лицо, светло-зеленые глаза смотрели на меня растерянно, с некоторым даже испугом. На мочках ушей блестели дорогие бриллиантовые сережки. А точенные руки застыли в воздухе пред грудью в незавершенном движении.

— Вы — Элеонора? — спросил я, уверенный, что это так и есть.

Не сводя с меня глаз, девушка отрицательно покачала головой.

— А кто?

— Эолли.

— ?!

— Я прилетела на самолете из Киева час назад, — сказала девушка. — Подумала, что ты с поезда явишься голодный и на скорую руку приготовила еду.

— Эолли?! — Рой мыслей завертелся вихрем у меня в голове. — А как же тогда… Элеонора? Марк Романов?..

— Никаких Элеонор и Марков. Все позади. Теперь только ты и я.

— Эолли!.. Это, правда — ты?!

— Я, Андрей.

Мы обнялись. Я нерешительно прижал к себе девушку, мне не верилось, что это она — Эолли, мое нежное создание, мне казалось, что оно сейчас выскользнет из моих объятий и исчезнет.

— Это ты?! Неужели ты?! — твердил я.

— Да, я, — отвечала Эолли.

Не в силах еще что-то сказать, я сильно прижал к себе девушку.

— Какой ты колючий, — говорила Эолли, касаясь своей щекой к моей.

— Да, — опомнился я. — Мне надо привести себя в порядок. Побриться. Ты никуда не исчезнешь, пока я буду принимать душ?

— Нет! — пообещала Эолли. — Теперь — никуда!

* * *

Через полчаса, свежий, в чистой рубашке, спортивных шароварах и в теплых тапочках на босу ногу, я сидел на диване. Эолли тоже, переодевшись в домашний легкий халат, сидела подле меня. Я держал в своих руках ее тонкие белые руки.

— Как ты сказал четыре месяца назад? — поинтересовалась с хитринкой в глазах девушка и переменила голос, копируя меня: — Послушай, друг! Если ты еще раз позвонишь, я приеду и сломаю тебе шею!

— Так это была ты?! — поразился я.

— Да.

— Если бы я мог знать!..

— Я была тогда почти рядом. А выдать себя никак не могла… Это долгая история, постепенно ты все узнаешь. А сейчас — стынет еда! Идем!..

На кухне меня поджидал роскошный завтрак: румяный бифштекс, аппетитные оладьи, салат из свежих помидор и огурцов, и ароматный кофе. Мы сели друг против друга. Я сразу не решался приниматься за еду. Я все еще не верил: неужели все это реально и настоящее? Эолли тут, и еда, приготовленная ею — настоящая? Если это правда, то спешить никуда, следует подождать, пока картина действительности не закрепится основательно в сознании. Стоит только сделать неверный шаг, как тотчас рухнет реальность и взамен ему придет абстракция. Грубая абстракция, совладать с которой будет уже чрезвычайно сложно. Ведь я был только оттуда, я лишь два часа назад вернулся с того берега.

— Что ты не ешь? — спросила с улыбкой Эолли.

— Понимаешь, в чем дело… — я взглянул в глаза девушки, и почудилось мне, что я тону в них, чистых и глубоких, точно весеннее небо, глазах — и дошла до меня ясность: эти глаза я видел и тогда, в доме Марка, нежные глаза близкого родного существа.

— Видишь ли… — продолжал я, пытаясь ухватиться за прерванную мысль. — Я все еще думаю… не сон ли это?..

— Не сон, — заверила Эолли. — Очень скоро все встанет на свои места.

— Ты считаешь?

— Конечно.

Покончив с завтраком, мы с Эолли пили кофе, наш любимый кофе "Пеле". В это время в гостиной на столе зазвонил телефон.

Я поднял трубку и услышал знакомый бас Бориса Авдеева.

— Привет, Андрей!

— Здравствуйте!

— Я звонил тебе вчера ночью. Ты где был?

— В поезде Киев — Москва. Сегодня утром прибыл.

— Где тебя носит? Что, опять проблемы?

— Нет, Борис, теперь никаких проблем.

— Точно?

— Точно.

— Ладно. А как с тем ящиком, приходил хозяин?

— Ящиком?… А-а, постойте… — Я заглянул в спальню. Сейф стоял на прежнем месте, накрытый пледом. — Нет, Борис, никто не приходил.

— А говоришь — нет проблем.

— Я забыл о нем. Честно говоря, он тут мешает, наверное, вынесу в мусор.

— Шутишь?

— Ага. Рано или поздно объявится хозяин, куда он денется?

— Я тоже так считаю. Сегодня вечерком, если не занят, поужинаем вместе?

— Вы в Москве?

— А где же еще?

— Ладно. Только у меня денег нет. Угощаете?

— А когда это было, чтобы ты угощал?

Мы рассмеялись.

— Постой! — сказал Авдеев. — Неужели ты все деньги растратил?

Я замешкался, поняв, что дал промашку.

— Не все, — соврал я. — Только в наличии нету.

— Понял. Давай, в семь в ресторане "Президент-отеля".

— Ладно.

— Ну, пока!

— До встречи!

Я вернулся к Эолли.

— Это Борис Авдеев, — сообщил я ей. — Помнишь тот случай, когда нас милиционеры задержали? А Борис тогда нас выручил.

— Помню, — ответила девушка. — Он хороший человек, да?

— Ага, мой друг.

Мы допили кофе, и я, вспомнив о сейфе, потянул Эолли в спальню.

— Представляешь? Приезжаю из Крыма, а эта штуковина тут стоит. Не понимаю, откуда она взялась?

— В самом деле? — Эолли посмотрела на меня с любопытством. — А что там внутри?

— Золотые слитки. И драгоценные камни.

— Камни в черном кисете, а слитков десять штук. Да?

Я посмотрел на девушку, широко раскрыв глаза.

— Ты знаешь?!. Боже!.. Это ты?!. Ты принесла сейф?!

— Я. Только не пугайся так.

— ?!

— Как ты думаешь, это нам надолго хватит?

— ?!

— В мае прошлого года, когда Трикошин со Стефинией заставили меня искать в реке брезентовый мешочек какого-то бизнесмена, якобы набитый драгоценностями… Я ведь нашла драгоценности, но только не в мешочке, а в сейфе. Я его надежно перепрятала в другое место и всяким хламом замаскировала. Я поняла, что эти люди все равно не отпустят меня. Ведь жажда наживы горела в их глазах. А спрятала я сейф потому, что он, рано или поздно, нам самим пригодится. Я сделала вывод, что он ничей. О нем все уже давно забыли. Из разговоров Трикошина и его людей было ясно, что тому бизнесмену пропажа драгоценностей никакого урона не нанесла. Бизнесмен даже заявил правоохранительным органам и журналистам, что никакого ограбления в его доме не было. Зачем ему лишний скандал, когда он рисковал потерять еще больше, если бы началось расследование? Конечно, можно разыскать того бизнесмена и вернуть ему сейф. Но что даст такой поступок? Бизнесмен заподозрит что-то неладное и установит за каждым нашим шагом слежку. Такое произойдет и тогда, если сейф мы отнесем в милицию. Это тот самый случай, когда инициатива наказуема. Тебя могут посадить в тюрьму. Хватит нам переживаний! Самый разумный выход — оставить содержимое сейфа себе. Ну, что скажешь?

Щеки у Эолли покраснели от волнения и глаза светились как у ребенка, выдающего взрослому сокровенную тайну. И у меня в душе не было ни секунды колебания огорчать ее.

— Все правильно, — сказал я. И вновь крепко обнял ее.

— Я надеюсь, — молвила девушка тихо, — ты знаешь, что делать с содержимым…

— Не знаю, — признался я. — Но это не проблема. Борис подскажет.

— Он все знает?

— Да, почти все. Но, скажи мне, пожалуйста… — Я усадил Эолли на кушетку. — Не могу представить… Как ты принесла сюда такой тяжелый сейф?

— Во-первых, я привезла его домой на такси, — объясняла Эолли. — Во-вторых, я попросила того же таксиста поднять железный ящик на лестничную площадку. В-третьих, занести мне самой сейф в квартиру уже не составило большого труда.

— Постой! А как ты доставала его из реки?!

— Вот тут мне пришлось немного повозиться. Район тот не очень оживленный, и все же я дождалась глубокой ночи. Спустилась под мост, разделась и вошла в воду. Я ведь запомнила место, поэтому поиски не заняли много времени. Только было неудобно с грузом идти обратно, дно реки было сильно замусорено и ноги постоянно за что-то цеплялись. Не беспокойся, я не шла босая, я предусмотрительно обулась в кроссовки, а на руки надела резиновые перчатки. Когда достигла берега, обвязала ящик веревкой и вытянула его наверх. Вытерлась полотенцем, оделась, подождала немного, пока из сейфа вытечет вода, потом его обернула в целлофан, вынесла на дорогу, где вскоре поймала такси.

— Но как?…Это был сентябрь?.. Ведь в эту пору ледяная вода!

— Она не так страшна, как кажется, — улыбалась девушка. — И потом, не пропадать же добру!

Эолли погладила меня по голове, будто утешала, что все — позади и не стоит переживать. Меня переполняли разные чувства. А еще я понимал: Эолли стала взрослой. Ей пришлось слишком рано окунуться в жестокую, холодную действительность, равнодушно ломающую подчас людей крепких и сильных, в сравнении с которыми Эолли выглядела совсем хрупкой травинкой.

— А теперь я расскажу всю историю, — девушка убрала со лба спадающие на глаза волосы, аккуратно завела за ухо. — Слушай…

Рассказ Эолли.

"Это случилось в самом конце августа. Когда мы с тобой отправились в очередной раз в городок за продуктами. Я зашла в магазин дамского платья, чтобы купить себе кое-что, а ты остался на улице покурить. В магазине ко мне подошла какая-то незнакомая дама и вручила мне письмо со словами: "Прочти это одна, без Андрея. Ты ведь хочешь ему добра, верно?" И вышла. Я спрятала от тебя письмо и дома прочитала. Там было написано: "Милейшая Эолли! Я буду краток. Ты должна оставить Андрея. Иначе с ним случится неприятная история. Нет, никто не станет его убивать. Я не монстр. Просто Андрей попадет в тюрьму. А там ты знаешь — жизнь далеко не мед. Я рассчитываю на твое благоразумие. Ты уйдешь со мной. В ближайшие три дня будь на берегу. Подашь условный знак — поднимешь над головой платок. Это будет означать, что ты готова. Пусть Андрей думает, что ты пропала без вести. Итак, милая, срок — три дня!"

Вот такое письмо. Человек, написавший его, совсем не шутил. Я испугалась за тебя. Прошел день, второй, а на третий я решилась. Было солнечно, я пошла к морю, ты остался дома. Я увидела лодку, выглядывающую из-за ближайших скал. И подняла платок. Потом помахала тебе в последний раз. Ты тоже мне помахал, потом отвлекся, стал чинить крышу навеса. И я удалилась. Лодка очень быстро подплыла ко мне, она была снабжена почти бесшумным мотором… Вот так я оказалась у господина Н., которого по-настоящему звали Марком Романовым. Он привез меня в Киев и поселил в своем особняке. Я спросила его, зачем я ему? Он не ответил, только усмехнулся. Я сразу поставила условие: хочет он, чтобы я добывала для него драгоценности с трюмов затонувших кораблей — пожалуйста, но ни женой, ни любовницей я ему не буду. Он ответил: "Хорошо". А еще я ему сказала, что мне необходимо срочно съездить в Москву. "Зачем?" — спросил Марк. "Я должна убедиться, — ответила ему, — что с Андреем все в порядке." "Ладно", — сказал он. И выполнил мое требование. Через полторы недели мы с Марком вылетели самолетом в Москву. В моей сумочке лежал паспорт на имя Ладышевой Эолли Валерьевны, гражданки Украины, уроженки города Киева. Я подумала — пусть мы никогда больше не увидимся, но я буду носить твою фамилию. Так вот, в Москве мы поселились в гостинице, Марк снял два номера рядом. Я тебе позвонила, но ты не отвечал. Тогда я решила вытащить из реки сейф, ведь его кто-нибудь мог обнаружить. Назавтра ночью я вышла из гостиницы. Захватила веревку и синий целлофановый мешок, которые купила в магазине еще днем. Доставив в твою квартиру сейф, я некоторое время сидела на кухне и думала о тебе. Представляла, как ты тоскуешь один на берегу моря в заброшенной хижине. Думала, что ты рано или поздно вернешься домой? Чего тебе там делать?.. Я хотела оставить тебе какую-то весточку, написать на бумажке, что я никуда не пропала, что я жива, но не решилась этого сделать. Каждый день мы с Марком завтракали, обедали и ужинали в ресторане отеля. Я звонила тебе, но ты по-прежнему не отвечал. Прошло несколько дней, и я спросила Марка прямо: "Отчего Андрея нет дома? Что ты сделал с ним?" На что Романов клялся и божился, что пальцем не трогал тебя. Потом он при мне позвонил своим людям в Симферополь и велел разузнать все. Спустя день пришел ответ: хижина на берегу моря пуста. А к вечеру поступило достоверное сообщение о том, что ты едешь в поезде "Симферополь — Москва". Мы подождали еще день, а к вечеру я вновь позвонила тебе. Ты поднял трубку и ответил: "Алло!". Я услышала родной голос, но молчала. Ты положил трубку. Я снова набрала номер. И снова молчала. Ты решил, что кто-то балуется, и сказал следующее: "Послушай! Если ты еще раз позвонишь, я приду и сломаю тебе шею!" Такой сердитый был, я даже немного испугалась. Но я успокоилась, что с тобой все в порядке. И мы с Марком уехали. Но через два месяца, в начале ноября Марк засобирался по своим делам опять в Москву, я уговорила его взять меня. Я ему прямо сказала: "Так быстро забыть Андрея у меня не получится. Я должна увидеть хотя бы окно его квартиры. Я приняла твои условия, тогда и ты доверяй мне." В Москве мы были три дня, я ходила на нашу улицу и смотрела на твое окно. Было тепло, падали желтые листья и мне было грустно. А однажды, когда я прогуливалась по аллее, встретила старого художника, он попросил меня позировать и написал мой портрет.

Когда мы вернулись в Киев, я поняла, что так дальше продолжаться не может.

Жизнь без тебя казалась мне сущим адом. Но при Марке я держалась, не показывала виду. Он брал меня на все крупные мероприятия бизнесменов, водил на все званные вечера. Где бы мы ни появлялись, возле нас тотчас собиралась толпа людей. Всем хотелось непременно познакомиться с нами. Дела у Марка круто пошли вверх. Ему предлагали многомиллионные сделки. У него появились крупные зарубежные партнеры. Одновременно с успехом возникли и проблемы. Появились завистники, большей частью — завистницы. Однажды меня пытались отравить, я выпила на какой-то вечеринке чуть-чуть шампанского, и мне стало плохо. Марк отвез меня домой. Наутро мне полегчало. Но одновременно с этим в голове моей возник план: я решила подыграть, сделать вид, что отравление напрочь отбило мне память. Точь-в-точь как в тех сериалах, что по телевизору показывают, когда у героев в разных обстоятельствах что-то происходит с памятью. Я придумала себе другую биографию и назвалась Элеонорой. Марк ничего не заподозрил. Вначале он хотел показать меня докторам, но когда я наотрез отказалась, он не стал больше настаивать.

Отныне я была Элеонорой, и мне следовало строго играть другую роль. Я реже стала ходить на вечеринки, и если такое случалось, Марк самолично следил, чтобы я не дотрагивалась до бокала с шампанским. Потом мы съездили на Новый год в Прагу. Марка пригласили на важное мероприятие. Я делала вид, что мне там хорошо и весело. Ночью в отеле я позвонила тебе, но ты не брал трубку.

Вернувшись в Киев, я совсем затосковала, почти не выходила из комнаты. И вдруг, я вижу тебя! Увидела в окно, как ты идешь с Марком к дому. Я не поверила своим глазам! Что у меня внутри происходило! Я помчалась наверх и там еле собралась с духом. Ни в коем случае я не должна была выдавать себя. А чего это мне стоило?! Откуда-то взялись силы… Я поняла, что ты пришел за мной. Но в тот момент я должна была играть чужую роль… А позже, когда ты ушел, я проплакала до самого вечера. Вечером вернулся Марк, мы с ним должны были идти на званный ужин. Он увидел мои покрасневшие глаза. Что-то в нем шевельнулось. Но он ничего мне не сказал. Собрались, поехали на ужин. Утром он отправился в офис, пришел в конце рабочего дня. Мы опять пили кофе. Он долго смотрел на меня, потом достал из кармана пиджака билет и положил предо мной на стол. Я раскрыла билет, он был выписан на мое имя, а маршрут значился: Киев — Москва.

"Я полагаю, — сказал Марк, — тебе надо уезжать к нему."

Я сидела недвижимо, и только слезы текли из моих глаз. Потом Марк положил на стол банковскую карту "Виза". "Она выписана на твое имя, — добавил он. — Я возвращаю долг Андрею."

Рано утром Марк отвез меня в аэропорт. Я простила ему все. Прощаясь, я пожала ему руку. Вот такая история…"

* * *

Я прижался губами нежных ладоней Эолли.

— Почему ты не спрашиваешь, как я вошла в квартиру без ключа? — спросила чуть погодя девушка.

— Ты — здесь, остальное не имеет значения, — сказал я.

— Надо только сильно захотеть и препятствия преодолеваются, — молвила она. — Но сейф открыть я смогла только, когда угадала код замка.

— Да, — сказал я. — Ты подсказала мне шифр, когда я спал.

— Ага, ты услышал, — Эолли взяла сумочку и вынула оттуда банковскую карту. — Гляди! Мы с тобой теперь очень богатые!

— Не могу представить, — сказал я.

— Но мы ведь не все деньги себе возьмем, да?

— Верно, не все. Куда нам столько!

— А с кем поделимся?

— С родными, друзьями.

— У тебя много друзей?

— Много. Друг Гриша, скульптор Николай, дворник Умит, Катя, Вероника.

— А Таня? — спросила Эолли.

— И Таня, — ответил я.

— А твой друг Борис?

— Нет, он не возьмет. Он гордый.

— Понятно.

— И надо так сделать, чтобы никто не догадался, что мы им помогли.

— Ладно.

— Кстати, сегодня идем с тобой ужинать к Борису.

— С большим удовольствием!

— Его племянница Вероника, славная девчонка… увлечена мной. Это ее первое чувство. Нельзя резко отталкивать. Надо, чтобы она забыла меня постепенно.

— А забудет ли?

— Конечно. Она же совсем юная. Встретит хорошего парня и полюбит его.

— Тогда ладно. А помнишь, ты обещал показать мне Париж? Надеюсь — теперь выполнишь обещание?

— На сто процентов! Но вначале мы полюбуемся каштанами в Киеве! Потом отправимся в Брюссель, погуляем по площади городской ратуши, после чего сядем в экспресс, идущий в Париж.

— Я согласна!

* * *

В июне мы с Эолли прибыли в Болгарию. И недалеко от Варны, на берегу синего моря, купили небольшой дом. Именно о таком доме мы мечтали.

Болгары — незлобивый, дружелюбный народ — язык у них очень похож на русский. Мы ходили на их праздники и научились пить болгарское вино. В подвале дома у нас припасена целая коллекция вин, достаточно много разных бутылок, чтобы было чем угощать друзей. А дом наш чем-то напоминает ту одинокую хижину в Коктебеле. Хотя, вроде бы ничего общего. Может, оттого похож, что мы поставили на террасу медный самовар и кресло-качалку из ивовых прутьев?

По вечерам мы любуемся закатом, наблюдаем, как розовое солнце садится за горизонтом моря. И пьем вино, беседуем.

Мы не бежим за временем. Иной раз нам даже кажется, что время торопится за нами.

Здесь я стал писать. Одно издательство в Софии намеревалось перевести на болгарский язык книжку моих рассказов. Сейчас я работаю над романом. О чем он, в двух словах не скажешь… В самом воздухе витает множество разных сюжетов. Стоит только окунуться в них, как тебя неудержимо несет невидимым течением, точно лодку по реке. А река необъятна, как сама жизнь.

2008 г.