— Море-то какое теплое, — сказала, подсаживаясь, Зинка. — Ты давно уже тут?

— Неделю, — ответила Верка. — А ты когда прилетела?

— Два часа назад. А когда нас кормить будут?

— Никто нас кормить не будет. Ты разве никакой еды с собой не привезла?

— Конечно привезла. Просто горяченького чего-нибудь хочется.

— В мотеле кофе можешь попить. Если налево по дороге пойдешь, через километр увидишь бодегу — там суп куриный съесть или рис с бобами. И то и то сорок песо.

Девушки вошли в теплую воду, поплыли на боку вдоль побережья. Было пустынно. Иногда по дороге, идущей по берегу, проезжала ржавая машина или автобус без окон.

— Три дня назад мимо Доминиканской Республики ураган прошел, совсем недалеко, — выплевывая фонтанчиком воду, сказала Верка. — Небо было все черное, волны громадные. Видишь, сколько мусора нанесло на берег. Сегодня первый день тихо.

— А сколько нам еще здесь сидеть? — тоже фыркая, спросила Зинка.

— Ты семнадцатая. Капитан сказал, что наберем двадцать к понедельнику, тогда и поплывем. А я уже здесь торчу больше месяца.

— Страшно все это, — сказала Зинка.

— А мне дома еще страшнее. Ты, Зина, откуда?

— Из Ивано-Франковска. А ты?

— Из Иршавы.

— Так мы ж с тобой соседи, — обрадовалась Зинка.

— Зина, мы все тут соседи — вся двадцатка из западенцев будет. У нас западенский набор.

Зинка и Верка вышли на берег и улеглись на песке. Песок мгновенно прилип к белым волосам Верки и к черным Зинкиным. Тело Верки было черным от загара, а Зинкино — только чуть-чуть смуглым. Верка была немного выше Зинки.

— Спать хочется, — сказала Зинка. — У меня еще время все перевернутое. Это ты здесь бусинку в пуп вставила?

— Нет, год назад в Турции. Красиво?

— Очень красиво. Ты думаешь, в Америке такую вставят?

— В Америке? Если мне в Турции вставили, то в Америке тебе все что хочешь вставят.

— Слышь, Верка, у меня сало есть.

— И у меня сало есть. Ты хочешь сала?

— Ага. И водки выпить.

— Я позавчера здесь с хлопцами выпила, отлегло немного.

— А что это за хлопцы? Цепляться не будут? А то я замужем.

— И я замужем. Нет, хлопцы не цепляются. Капитан сказал, что если кто бузить будет, он того не повезет. Они у меня все шелковые ходят.

— А девчата еще есть?

— Катька со Львова и Ксюша с Ясеней. Они еще молодые, поехали с хлопцами на лодке кататься.

— Верка, у тебя дети есть?

— Две девочки, одной тринадцать, другой семь. А у тебя?

— Тоже две дочки — пятнадцать и десять. Даже не верится, что я их вчера видела. Уже скучаю по ним. Ведь даже позвонить им не могу.

— Я тоже по своим скучаю. Я знаю, им с моей мамой хорошо, лучше даже, чем со мной. Она и накормит, и приласкает, никогда кричать на них не будет, не то что я. А они все равно плачут, домой зовут, у меня аж сердце разрывается. А что я им могу объяснить?

— Я дочкам сказала, что дома не заработаю на все необходимое. Музыка дорого стоит — моя дочь на скрипке играет, сама скрипка дорого стоит, одежду хотят всю самую модную, да и еда ты сама знаешь сколько сейчас стоит. Слушай, а где твой муж?

— Объелся груш, — зло ответила Верка. — Не знаю я, где он. Иногда дочкам звонит. Пропал он год назад. Девчата говорили, что видели его с молодухой во Львове. Я б ей зенки повыцарапывала — женатого мужика красть.

— И мой пропал. Год назад уехал в Канаду, так его и видели. Звонил на день рождения старшой, а подарка не прислал. И денег тоже не присылает. На заработки он уехал, говнюк! Где его заработки? Если бы он присылал хоть немного, я бы с детьми была, а так мы не проживем. Ты же сама знаешь, сколько мясо стоит. Младшая у меня больная, ей овощи-фрукты нужны. Наверное, витамины ей даже нужнее, чем я.

— Ну, может, в Америке новых мужей достанем. Ты еще очень даже ничего. — Верка засмеялась и ущипнула Зинку за красивую ляжку.

— Да и ты девка что надо. А как мы замуж выйдем без развода?

— Ты сначала жениха найди, а потом о разводе думай. Я думаю, при разводе мой Микола хату заберет. У нас еще квартира есть в трехэтажном доме.

— А мой Микола у меня уже все забрал. А если еще квартиру захочет, то нехай подавится ею.

Девушки встали и направились к выцветшему зданию, которое когда-то было зеленым, а может, розовым. Перед входом ополоснулись под душем, устроенным под пальмовым навесом. Вода в душе была солоноватая. За две минуты, которые она стояла под душем, Зинка успела всплакнуть. Вышла с красными глазами, волосы спутанные, на теле все равно песчинки остались. Верка обняла Зинку, поцеловала в щеку.

— Это только начало, — тихо сказала Верка. — Ты должна держаться ради детей. В Америке легче будет. Давай я помогу тебе перенести вещи в мою комнату, а Катьку в твою отселим, ей все равно.

В комнате Зинка и Верка расстелили на маленьком столике украинскую газету, которую Зинка взяла в самолете, разложили на ней сало, консервы, хлеб, сыр. Комната была маленькая, воздух в ней был затхлый, влажный. Влажными были старые простыни и подушки без наволочек, даже стены. Только каменный пол приятно холодил ноги.

— Я сало в фольге провезла, чтоб не просвечивалось на таможне, — сказала Зинка.

— Хорошее сало. Я сразу вижу, когда сало хорошее. Фольгу для Америки надо, а тут им твое сало по барабану. — Верка нарезала большой кусок сала на толстые ломти.

— Такое сало надо без хлеба есть. Оно сладкое, прямо тает во рту.

— Сейчас растает. — Верка достала бутылку водки, разлила по пластмассовым стаканчикам грамм по тридцать каждой. — Ну что, Зинка, давай теплой водочки поддадим за встречу!

— За встречу и за дружбу! — чокнула свой стаканчик о Веркин Зинка.

Девушки выпили и сунули в рот по куску сала. Потом разлили еще по одной и выпили за детишек. Третью выпили за то, чтоб благополучно добраться до Америки. Съели по три ломтя сала, банку частика в томатном соусе, по кусочку сыра. Захотелось пить, но воды не было.

— Пошли к Хорхе кока-колы купим, — сказала Верка. — Хорхе здесь убирает.

Девушки вышли в коридор и потопали по облезшему ковру к конторке, располагавшейся у входа в мотель. За мутным треснутым стеклом на стуле спал старик.

— Хорхе, — постучала в стекло Верка. — Хорхе, уна кока-кола.

Хорхе проснулся и уставился в стекло.

— Уна кока, Хорхе, — снова попросила Верка.

Хорхе открыл дверь и улыбнулся беззубым ртом.

— Факи-факи, — сказал Хорхе.

— Но факи-факи, — запротестовала Верка. — Уна кока-кола.

— Факи-факи, — упрямо повторил Хорхе. — Но донья Сида.

— Что он лопочет? — спросила Зинка.

— Трахаться он хочет и говорит, что СПИДа у него нет. СПИД по-ихнему донья Сида. Они эту заразу доньей зовут, как женщин.

— Хорхе, но факи-факи, давай кока-колу. — Верка протянула Хорхе красивую бумажку в сто песо.

Хорхе сунул бумажку в карман и принес двухлитровую бутыль кока-колы.

— Факи-факи, — без особой надежды сказал он, протягивая Верке бутыль.

— Иди спать, кавалер, — сказала Верка. — Маньяна факи-факи.

— Маньяна, маньяна, — пропел Хорхе и ушел к себе в каморку.

В номере девочки приняли еще по паре рюмок водки, запив их кока-колой. Забежала Катька, обрадовалась, что теперь будет жить в другой комнате, отхлебнула из бутылки водки, схватила кусок сала и засунула его в рот.

— Доброе сало, — сказала Катька. — Пойду до Стасика.

— Пойди, пойди, — усмехнулась Верка. — Ты еще до Америки пузо себе заработаешь.

— Вот и рожу американца, — засмеялась Катька. — Сынуля мне грин-карту зробит. — Катька отхлебнула еще водки, запила кока-колой.

— Ты первый раз за границей? — спросила Зинка.

— Ага. — Катька засунула в рот еще один кусок сала. — Ох, какое добре сало. У меня все в первый раз, девчата. Ну, бувайте.

— Будем еще пить? — спросила Верка.

— Нет, я поплакать хочу, — сказала Зинка. — Скучаю по малым своим. И по старым тоже скучаю. Я хоть и старше Катьки, а тоже еще нигде не была, только один раз в Ялту с подругами съездила, еще до замужества.

Зинка опустила голову на подушку и тут же заплакала. Верка посидела немного рядом, выпила еще рюмку водки, уже ничем не закусывая, и, не раздеваясь, легла рядом с Зинкой и обняла ее. Через минуту обе уже крепко спали.

* * *

Утром Зинка и Верка проснулись от стука в дверь. Верка встала и пошла открывать, зевая на ходу. Изо рта пахло перегаром, салом, частиком, может, кока-колой или еще чем-то немясным и нерыбным. Не спрашивая, кто стучит, Верка открыла дверь. На пороге стоял здоровый небритый парень лет тридцати пяти, в тельняшке.

— Здорово, Верка, — сказал парень. — А это кто тут у тебя спит?

— Здорово, капитан. Это новенькая. Ее Зинкой зовут. Она из Ивано-Франковска.

— Здравствуйте, — отозвалась с кровати Зинка.

— Вот что, девочки, — сказал капитан. — К трем часам будьте готовы к отплытию. Собираемся у причала с вещами.

— А что, уже все двадцать приехали? — спросила Верка.

— Нет, нас будет восемнадцать. Остальных двоих ждать не сможем. У нас есть несколько дней до следующего урагана, нам проскочить быстро надо. Может, на Багамах тормознемся из-за погоды, хотя не хотелось бы. У каждого должно быть с собой еды на три дня, за воду не беспокойтесь, но по бутылке водки на человека обязательно. Неоткрытой, — добавил капитан, посмотрев на початую бутыль, стоявшую на столе. — Также крем от загара, минимум номер пятнадцать, что-то обязательно на голову.

Капитан вышел и через несколько секунд уже стучался в соседнюю дверь, чтобы кому-то дать точно такие же инструкции. Девочки приняли душ и почистили зубы. Верка опохмелилась рюмкой, и ее чуть не вырвало.

— Это водка с пастой смешалась, — сказала Зинка. — Надо было до того, как чистила зубы. С тобой так хорошо спать было, ты такая мягкая.

— А я так отрубилась, что если бы даже Хорхе пришел, я бы и не заметила.

Зинка вспомнила Хорхе, поморщилась. Посмотрела на часы — около одиннадцати утра.

— Это хорошо, что ты вчера выпила, — сказала Верка. — Иначе бы проснулась с петухами. Я три дня подряд просыпалась в четыре утра, а потом днем спала. Ты тоже через пару часов кунять начнешь.

— А здесь тоже петухи есть? — удивилась Зинка.

— А где их нет? Раз суп куриный есть, то и петухи есть.

Зинка и Верка выбросили остатки еды в мусор, перепаковали сало, проверили наличие крема, неоткрытых бутылок водки и бейсбольных кепок. Все было на месте. Верка отнесла Хорхе початую бутылку водки, и старик тут же допил ее до дна, ничем не закусывая. Пробормотал «факи-факи» и снова заснул. Вернувшись в номер, Верка и Зинка закрыли на ключ чемоданы, а потом пошли на пляж, сели на белый прохладный песок, закурили. Море было местами синим, а местами серым. Вдали, почти на горизонте, стоял, а может и плыл, теплоход.

— А ведь мы вчера не курили, — сказала Зинка. — Я даже забыла, что курю. После выпивки я всегда курю, а вот вчера забыла.

— Это от нервов, — сказала Верка. — У тебя нервы были на таком пределе, что им никотин не нужен был. Наверное, они сами вырабатывали никотин.

— Здесь хорошо, почти как в Ялте, — сказала Зинка. — Мороженого хочется.

— Ну так пойди к Хорхе, у него цветные ледяшки есть, по тридцать песо штука.

— Да ну его к черту, без ледяшек обойдусь. Верка, ты на яхтах плавала когда-нибудь?

— Не-а. Классно, наверное.

— Наверное. Я читала — все богатые на яхтах плавают.

— Вот и мы, как богатые, поплывем. Намажемся номером пятнадцать, выпьем по стакану водки, закусим частиком и поплывем в Америку. Мне капитан сказал, что если нас при заходе в порт арестуют, то всех в тюрьму посадят, а ему вообще минимум пять лет дадут.

— А нам сколько дадут? Мы же ничего не сделали.

— Так сделаешь. Может, ты орден хочешь за нелегальный переход границы?

— Не надо мне ордена. Мне бы лет пять поработать, дочек поднять, и гуд-бай, Америка. У меня одна подруга вернулась из Америки после пяти лет, ты бы на нее посмотрела. Купила квартиру в центре города, белую «Тойоту» и еще бизнес открыла. Я уже не говорю про шмотки. Я ее видела на танцах в диско. Она может любого хлопца себе выбрать, такой у нее прикид.

Зинка встала, стряхнула с себя песок.

— Пошли скупнемся, — сказала она.

— Да я уже купальник запаковала в чемодан, — ответила Верка.

— Я тоже. Давай голыми скупнемся. Я читала, что в Европе все голыми купаются, а здесь все равно на пляже ни души. Отелей и туристов в этом месте нет.

Девушки скинули с себя одежду и вошли в теплое Карибское море.

* * *

— Тихе, тихе море, а я вон хмару бачу, — сказал Стасик, вглядываясь в небо. — Велыка хмара йде сюды. Чую, шо перевертаемось, хлопци.

— В добрый час сказаты, в лихий промовчаты, — укорил Стасика Андрюха.

На пляже около пристани звучала украинская речь. Западенцы сидели на песке рядом со своими чемоданами. Парни рассказывали друг другу о своих прошлых приключениях. Они курили, сплевывая в песок. Вокруг каждого лежало по десятку серых комочков-плевков. Девушки глядели на море. Ровно в три часа дня из-за мыса показалась большая моторка. Она за минуту домчалась до пристани, и парень, сидевший у руля, прокричал:

— Пять парней и четыре девки, на борт! Остальным ждать!

Никто не толкался, не лез, чтобы быть первым. Как-то само собой получилось, что Зинка и Верка очутились вместе в первой группе. Парень ловко развернул моторку и помчал к мысу. Зинка смотрела на воду, которая вдруг стала зеленой, глубокой и неприветливой, даже страшной.

Яхта оказалась большой и старой. На корме латинскими буквами было написано «Baby Christina». Под названием значился порт приписки — Багамы. Посреди палубы торчала высокая мачта, за мачтой ютилась низенькая надстройка. Из надстройки вышел уже знакомый капитан в той же тельняшке.

— Располагайтесь внизу, по шесть человек на каюту. В тесноте, да не в обиде, — обратился ко всем капитан. — Капитаном меня больше не зовите, а зовите просто Олегом. Парень на моторке — матрос Саша, есть еще один матрос — вон он на корме с мотором возится. Его зовут Натан. Он еврей, но если кто-то что-то на эту тему скажет, Натан за борт выкинет, а я поддержу. А сейчас всем спуститься вниз и занять места в каютах. На палубу не выходить, пока не разрешу. Поскольку девок меньше, чем парней, то поселить вас раздельно не получится. Если у парней, или даже у девчат, что где зачешется, Натан почешет — больше в этом месте чесаться не будет никогда. Из чемоданов взять только самое необходимое, а чемоданы сложить на корме.

Первая девятка пассажиров спустилась вниз по лесенке. Пассажирские каюты оказались крошечными. В каждой к двум боковым противоположным стенам одна над другой были прибиты узкие койки, и еще два топчана стояли в проходе, так что места для прохода почти не было. Зинка и Верка сели на одну кровать, касаясь друг друга попами. Парни собрались в другой каюте.

— Ты что из чемодана достала? — спросила Зинка, кивая на пластиковый пакет, который Верка поставила между ног.

— Палку колбасы, бутылку водки, зубную щетку, крем для загара, две пары трусов и прокладки. А ты что?

— А я кусок мыла, бутылку водки, пакет халвы, банку частиков, две пары трусов, а щетку забыла.

Помолчали. Яхту заметно качало, хотя волны были небольшие. В маленький иллюминатор были видны какие-то щепки, нырявшие в волнах, еще какой-то мусор.

— Верка, по-моему, мне уже плохо, — сказала Зинка.

— Капитан мне говорил, что раздаст какие-то таблетки, которые помогают при качке. Потерпи немного.

— Терплю, Верка. У меня лицо уже зеленое?

Верка посмотрела на Зинкино лицо. Оно было зеленым.

— Нет, Зинка, нормальное лицо. Ты нажми пальцем под носом, легче будет.

— Откуда ты знаешь?

— Я летать на самолете ужасно боюсь, и мне один парень, который йогой занимается, сказал, что, если сильно пальцем под носом нажать, легче становится. Я полпути, когда летела, палец под носом держала, у меня потом красное пятно еще неделю оставалось.

— Так я ж не боюсь, мне просто от качки дурно.

— Это при всех случаях помогает. Нажми, только сильно.

Зинка нажала пальцем под носом. Было больно, и Зинка поморщилась. Но дурнота ушла почти сразу. Послышался топот — прибыла вторая «девятка». Когда все разместились, оказалось, что каюту вместе с Веркой и Зинкой будут делить еще две девушки и два парня.

Заработал мотор, и яхта тут же накренилась на развороте. Иллюминатор казался чуть ли не на уровне воды, белая пена проносилась совсем рядом. «Вот и поплыли в Америку», — подумала Зинка, а вместе с ней, наверное, и остальные семнадцать западенцев. Через несколько минут матрос Саша заглянул в каюту и сказал, что можно выйти на палубу.

На палубе были длинные скамейки, лежали спасательные круги. Яхта шла под мотором, ее почти не качало. На корме за большим штурвалом стоял Олег. Матрос Саша тащил с носа на корму какой-то канат. Откуда-то на палубу вышел Натан. У него были толстые волосатые руки и ноги, очень широкие плечи и перебитый нос. Натан подозвал пару парней и вместе с ними начал перетаскивать чемоданы с кормы куда-то в глубь судна. Натан легко поднимал чемоданы, было видно, что он очень сильный человек. Берег удалялся, постройки сравнялись с землей, и скоро стало видно, что Доминиканская Республика расположена на острове.

— Олег, выпить можно? — крикнул один из парней.

— Выпить всегда можно, — улыбнулся Олег. — А вот нажираться нельзя. Разрешаю каждому по двести грамм. Саше и Натану даже не предлагать. Закусить не забудьте.

— Олег, дай нам с Зинкой по таблеточке, — попросила Верка.

— Сначала выпейте, потом посмотрим, нужны ли вам таблеточки. Обычно алкоголь помогает и без таблеток. Я вам, девочки, специальный коктейль сделаю, чтоб дурно не было. Натан, постой у штурвала.

Олег спустился вниз и через минуту вернулся с бутылкой бренди и бутылкой кагора. Матрос Саша принес несколько стаканов, раздал их девушкам. Олег налил Верке и Зинке на три пальца бренди, а затем сверху до краев кагора.

— Ну-ка, залпом! — скомандовал Олег.

Верка и Зинка послушно выпили коктейль. Он был крепкий и вкусный. Через минуту обе захорошели. Остальные пили водку. Солнце, опускаясь, становилось красным, на мачте, хоть еще было светло, зажглись огоньки. Западенцы легли на лавки, стоявшие на палубе. Одна девушка запела украинскую песню, но ее никто не поддержал. Девушка допела песню до конца и, шатаясь, спустилась вниз в каюту. Внезапно стало темно — то ли солнце зашло, то ли его закрыли тучи. Подул сильный ветер, где-то грохнул гром. Олег, Натан и Саша с серьезными лицами спустили паруса, закатали их в брезент. Вдруг яхта вздрогнула от сильного удара о правый борт. Затем последовал еще удар, и судно затрещало.

— Что это, Олежек? — взвизгнула одна из девушек.

— Шторм, Маруся, шторм. Спускайтесь-ка вы вниз, не нравится мне все это.

Западенцы гуськом спустились по лесенке вниз и разошлись по своим каютам. Удары о правый борт становились все сильнее и сильнее, и «Бэби Кристина» стала проваливаться в глубокие ямы между валами. Зинка перебралась на Веркину койку и прижалась к Верке.

— Пальцем… дави… под носом, — простонала Верка. — И не смотри в окно, там страшно.

— Ой, давлю, Верусю, давлю. За окном, Верусю, водяной, он по нашу душу пришел. Я неба не бачу, тильки зелену воду и черта у ней. — Зинка одной рукой обняла Верку, а костяшками пальцев другой давила у себя под носом. — Верусь, я не хочу за гроши погибать.

— За деток, Зинка, погибнем, за деток, а не за гроши. Я когда маленькой была, на дерево залезала, а потом думала — зачем я полезла, ведь страшно очень. Но ведь слезала как-то. И здесь как-то слезем.

Две другие девушки в каюте перебрались к парням и прижались к ним. Они постанывали от каждого удара и вцеплялись в спину парням ногтями. Парни сначала встречали каждый удар волн матюгами, но постепенно оба перешли на «Господи, спаси, Иисусе». В каюту заглянул матрос Сашка и сказал: «Не бздо, и не через такое прорывались». Сказал он это, однако, не очень уверенно.

Как Зинка ни давила у себя под носом, страх не проходил. Мало того, подступала тошнота. Зинка перелезла на свою койку и теперь думала только о том, чтобы ее не вырвало. Она понимала, что долго не выдержит, и мысль о том, что она сейчас загадит всю каюту, что в ближайшее время придется плыть в блевотине, поскольку о том, чтобы замыть все после рвоты, не могло быть и речи, пугала ее больше, чем треск обшивки «Бэби Кристины».

— Дыши глубже, — угадала ее мысли Верка. — Дыши глубже и дави пальцем под носом.

— Дав-в-влю, Верусю, — еле проговорила Зинка. — К-как ты там?

— Мне хорошо, Зинка, только немножко страшно. Мне так Олежкин коктейль понравился, я хочу каждый день такой коктейль пить.

Вдруг одна из девушек в каюте издала громкое рычание, и ее вырвало прямо на парня, за которого она держалась.

— Шо ж ты, падла, наделала? — заорал парень, вскакивая и тут же снова падая в блевотину.

Девушка остановиться уже не могла и продолжала блевать на топчан и рядом с ним. Через минуту к ней присоединилась и вторая девушка, и тут Зинка тоже не выдержала. Парни оказались не намного крепче, и вскоре вся каюта полностью покрылась блевотиной.

К счастью, время в таких ситуациях летит быстро, скоро начало светать, и шторм поутих. Верка, единственная в каюте не блевавшая ночью, пробралась к выходу и вылезла на палубу. «Бэби Кристину» по-прежнему качало на серых волнах, небо было белесое. За штурвалом стоял еврей Натан. Верка подошла к Натану и поздоровалась. Она хотела спросить, какой прогноз погоды на день, но заробела.

— Что, обосралась небось? — ласково спросил Натан.

— Я нет, а вот каюта наша вся в блевотине. Как нам теперь мыть ее?

— Вон на корме ведро, швабра. Ведро на веревке, забрось за борт — там воды хватит. А потом сверху пресной ополоснешь. А хочешь, я помою, но за любовь.

Верка взяла швабру, ведро, зачерпнула в него морской воды и, пошатываясь от качки, поплелась со всем этим хозяйством вниз. Зинка и все остальные пассажиры каюты спали прямо в блевотине. Верка всех растолкала и выгнала наверх, затем вылила на топчан ведро воды, позвала парней и заставила их носить воду с палубы, пока в каюте не стало чисто. Пол и топчаны от морской соли сделались липкими, и Верка потребовала несколько ведер пресной воды и мыла. Наконец каюта приобрела жилой вид.

Выйдя на палубу, Верка перегнулась через перила, и ее вырвало. Натан рассмеялся и сказал:

— От меня бы не вырвало.

Следующие четыре дня были поспокойнее, хотя все равно не так, как у богатых на картинках. Олег дал западенцам несколько удочек, и вскоре на палубе лежало с десяток рыбин махи-махи. Зинка села на корме и начала чистить рыбины. Требуху она выбрасывала за борт, и через несколько секунд появились акулы. Акулы сожрали всю требуху и продолжали плыть рядом с «Бэби Кристиной». Яхта быстро шла под парусом, но акулы не отставали. Их красивые торпедообразные туши были отлично видны, и западенцы стояли, облокотившись на перила, и любовались ими. Ребятам опять было не страшно, а девчата повизгивали, представляя, что с ними случится, если они свалятся за борт. Потом Зинка пожарила махи-махи, и все ели эту вкусную рыбу под водку. Выпили за капитана Олега, который не дал яхте перевернуться в страшный шторм, и за Зинку, которая так вкусно приготовила махи-махи.

«Бэби Кристина» находилась в пути пять дней и четыре ночи. Иногда мимо проплывали громадные теплоходы, и пассажиры с палуб махали «Бэби Кристине». Наверное, некоторые из пассажиров даже завидовали парням с «Бэби Кристины», разглядев столько красивых девчат, загорающих в купальниках на корме. Два раза в день парни ловили рыбу, в основном махи-махи, но иногда попадалась и морская форель, а один раз даже маленький акуленок, из которого Натан приготовил вкусные стейки. Западенцы жевали эти стейки, пили водку и говорили: «Добре мясо». И каждый рассказывал, какие экзотические блюда ему удалось в жизни попробовать. Стасик когда-то в Сибири ел медвежатину с вареньем из оленьих рогов, Андрюха ел бычьи яйца, зажаренные в сметане с рябиновым соусом, а Катька сказала, что однажды съела яичницу из семи яиц, поджаренную на сале, и все засмеялись.

— Я же голодная была, — сказала Катька, и все опять засмеялись.

Однажды вечером Натан набрел на Катьку и Стасика, целовавшихся на корме.

— Еще раз увижу — за борт обоих выброшу, — сказал Натан.

— А шо, нельзя? — спросил Стасик. — Может, мы любим друг друга.

— У нас тут не развлекательный круиз, сойдете на берег, делайте что хотите, а на борту дисциплина нужна. Если у всех пацанов встанет, парусность повысится, — сказал Натан. — А если у меня встанет, яхту перевернет.

— Ладно, дядя Натан, — засмеялась Катька. — Расхвастался.

Натан подошел к Катьке и ущипнул ее за левую грудь так, что Катька взвизгнула.

— Ты чо, спятил, дядя Натан? Шо ты робишь?

— Это я предупреждаю, — сказал Натан. — А ты, Стасик, сиди как сидел, и чтоб у тебя штанины висели, как паруса в штиль.

Пятые сутки были тяжелые. Не такие, как первые, но все равно тяжелые. Море волновалось по-особенному — длинными, плоскими волнами, от которых не было страшно, но зато блевать хотелось очень. Солнце тоже жарило по-особенному — рикошетом от волн, отчего лучи его были липкими и солеными. Капитан Олег опять приготовил для девушек коктейль из бренди и кагора, от которого немного полегчало, а кому не полегчало, те блевали за борт, правда, не всегда удачно, потому что порыв ветра мог принести блевотину обратно. Ребята выпили водки, запив ее простой пресной водой, и молча то сидели, то лежали на палубе, иногда отряхиваясь от блевотины, которую приносил зараза-ветер.

— Шо же мы за гроши робимо? — спрашивала, утираясь, Зинка.

— Ты уже гроши, Зинка, считаешь? — усмехнулся Андрей. — Ты еще доплыви до тех грошей, а потом заработай их.

— Я за каждый километр тыщу долларов хочу, — сказала Катька. — Олег, сколько тыщ километров мы проплыли? На тачку хватит?

— На новый купальник тебе хватит, — ответил Олег. — Большие деньги не зарабатывают, а делают — потом узнаете.

К вечеру пятых суток яхта стала на рейде порта Нассау. Восемнадцать западенцев были измождены от бесконечной тошноты и рвоты, головокружения и просто страха. Не считая Колумба и пилигримов на «Мэйфлауэре», мало для кого путь в Америку был таким трудным. Как сказала Катька, только за этот переход ей полагается гражданство США. В Нассау матросы Саша и Натан сошли на берег, причем Натан собрал у всех украинские паспорта. На следующий день на борт поднялись два других помощника Олега — негр Дик и поляк Збышек. Следующим и конечным пунктом был Майами.

Перед отплытием капитан Олег отдал западенцам паспорта с проставленными фиктивными американскими визами.

* * *

Через сутки относительно спокойного плавания «Бэби Кристина» подошла на расстояние пушечного выстрела к Майами. Олег загнал западенцев вниз и наказал не подниматься на палубу до его команды. Он объяснил, что океан кишит патрульными катерами, и яхту могут остановить и досмотреть в любой момент. В случае визита работников береговой охраны, инструктировал Олег, паспорта не доставать, пока их предъявление не станет необходимостью. В случае ареста каждый сам за себя — говори что хочешь, делай что хочешь, спасай свою шкуру как можешь.

— Я не ожидаю, — сказал Олег, — что вы будете меня покрывать. И не потому, что вы плохие люди, а потому, что вы не будете знать, как это правильно делать. Вам будет казаться, что вы что-то говорите в мою пользу, а на самом деле вы будете меня топить еще глубже. Говорите поэтому что хотите. Кстати, привыкайте к тому, что в Америке расклад будет такой же — вам будет казаться, что вы делаете что-то хорошее, а на самом деле вам за это хорошее прокурор статью впаяет. Короче, будьте осторожны в Америке.

Зинка и Верка мало что поняли из сказанного Олегом. Они сели рядом в своей каюте и через маленькой иллюминатор смотрели на Майами, раскинувшийся вдоль береговой линии. Америка была совсем близко, и переход из Доминиканской Республики на Багамы уже не казался такой страшной платой за доставку в Штаты. О том, сколько они заплатили агентству во Львове за все путешествие, Зинка и Верка старались не думать — обошлось это каждой в двадцать тысяч долларов. Многое было продано, чтобы насобирать такую сумму, но и этого не хватило — пришлось дозанять. Инвестиция в Америку начинала окупаться, при удачном раскладе, на третьем году проживания в США.

«Бэби Кристина» маленькими шажками продвигалась к порту Майами. Капитан напряженно сканировал водную гладь в поисках патрульных катеров. Негр Дик сидел рядом в наушниках. Внезапно он повернулся к Олегу и сказал:

— Стодвадцатифутовая яхта села на мель при входе в акваторию. Приказ всем выстроиться и идти в кильватер друг за другом на малом ходу.

Вскоре Олег увидел несколько катеров береговой охраны и спасательное судно, которые окружили большую яхту, накрененную на левый борт. Олег подумал, что судно с пустыми палубами в яркий солнечный день может показаться подозрительным. Он отдал штурвал Дику и сбежал вниз.

— Зинка, Верка, Катька, Манька, Стас, Гришка, Андрей, Гришка-второй — достать из чемоданов плавки и купальники, мигом натянуть их на себя и на палубу! Когда будем проходить мимо патрульных катеров, всем улыбаться и махать руками! Минуту на сборы.

Когда выбранные Олегом западенцы устроились на палубных скамьях, Збышек раздал всем стаканы со скрудрайвером. Олег тоже переоделся — на нем была ослепительно белая морская форма.

— Выпили! — тихо приказал Олег. — Не всем сразу, бараны, не всем сразу. Не водку же пьете, а коктейль!

— Спокуха, Олежек, — сказал Гришка-второй. — Шо ж, пить не умеем?

— Улыбайся, братан, и смотри на катер, — сквозь зубы процедил Олег.

Рядом, буквально в двадцати ярдах от «Бэби Кристины», качался на волнах патрульный катер. Западенцы как по команде уставились на катер и заулыбались. Офицер на катере что-то крикнул в мегафон, хотя его и без мегафона было хорошо слышно. Негр Дик ответил, и оба захохотали. Катер развернулся, Дик что-то сказал Олегу, и «Бэби Кристина» послушно стала в кильватер катеру.

— Шо, приехали, капитан? — прохрипел Стас.

— Улыбайся, Стасик, тебе это идет — сказал Олег. — В Америке все улыбаются, так что привыкай, а катер ведет нас безопасным путем, чтобы мы тоже на мель не сели. Сервис, Стасик, сервис. Улыбайся!

Следуя за катером, «Бэби Кристина» вошла в маленькую бухточку и бросила якорь. Патрульный катер развернулся и помчался обратно к яхте, севшей на мель.

— Нам крупно повезло, — обратился к западенцам капитан Олег. — Они даже не стали нас досматривать. Думаю, что мы можем спокойно начать высаживаться на берег.

Олег позвонил по мобильному телефону, и через пятнадцать минут к «Бэби Кристине» подплыла моторка с парнем славянского вида у руля. Чтобы перевезти всех западенцев на сушу, потребовалось две ходки. Тут же подкатили к пристани два микроавтобуса, в которые вновь прибывшие и погрузились со своими вещами. Никто даже не успел попрощаться с Олегом и членами его команды. Зинка и Верка сели рядом и стали смотреть в окно на Америку. По улицам ходили счастливые люди, которым не нужно было ни от кого прятаться. Красивые дома, нарядные витрины, чистота — Америка не могла не понравиться. Между тем микроавтобусы вырулили на шоссе номер девяносто пять и помчались на север, к Нью-Йорку.

— Сколько нам ехать до Нью-Йорка? — спросила Зинка у водителя, который, она слышала, говорил по-русски, да и похож он был на человека, который точно должен уметь говорить по-русски.

— Тысячу триста миль.

— Сколько же это в километрах?

— Около двух тысяч километров. Спите, ничего интересного по дороге не будет. Лучше, чтоб не было.

Водитель оказался прав — ничего интересного и не было. Не было полей с колосящейся пшеницей или другой какой культурой, не было диковинных зданий, не было красивых парков. Правда, один раз, уже не севере Флориды, проехали через диковинный город — ехали по громадной эстакаде через залив, справа были стеклянные небоскребы, слева океан. Было так красиво и справа и слева, что хотелось смотреть в обе стороны сразу.

— Джексонвилль, — сказал водитель. — Здесь одни негры живут. Русских, правда, тоже много. Во Флориде где работа? В основном в Майами и Джексонвилле. Все эти небоскребы принадлежат страховым компаниям и госпиталям.

О том, что едешь на север, можно было догадаться по нескольким признакам — траве, деревьям вдоль дороги и бортовому термометру. Трава из ярко-зеленой превращалась в грязно-желтую, пальмы трансформировались в клены, а непонятные фаренгейтовские цифры неумолимо уменьшались.

Расстояние в две тысячи километров микроавтобус покрыл за двадцать два часа. Останавливались только, чтобы заправиться и оправиться. Одна остановка была больше пятнадцати минут — это уже в Северной Каролине. Микроавтобус подъехал к какому-то ресторанчику, и водитель накормил всех горячим супом с вермишелью. На второе был кусок мяса с картошкой, но Зинка слишком устала, чтобы есть, и отдала его Стасику.

Ночью западенцы спали. Зинка и Верка по очереди спали на плече друг у друга. Ранним утром микроавтобус уже пересекал Потомак, и водитель разбудил пассажиров, громко объявив:

— Слева Капитолий.

Зинка встрепенулась, протерла глаза и успела заметить вдали круглое здание. Она уже видела это здание в кино, но забыла, что оно называется Капитолий. Хотелось в туалет, хотелось просто помыться, но водитель сказал:

— Оправимся в Мериленде.

К счастью, Мериленд оказался совсем рядом. На остановке стоял открытый военный грузовик с солдатами. Когда украинские девушки протрусили мимо грузовика, солдаты засмеялись. Среди них было много негров. Зинка почувствовала, что нравится солдатам, и остановилась. Посмотрела на солдат — здоровые, белозубые, добрые. Зинка улыбнулась, помахала солдатам рукой и с хорошим, легким настроением вошла в сортир.

К часу дня микроавтобус остановился на маленькой улочке в районе, известном во всем мире как Брайтон-Бич. Зинка и Верка смотрели в окно и не верили своим глазам — вывески кругом были русские: «Аптека», «Мясо», «Нотариус». Люди, которые ходили по улицам, ничем не отличались от тех, которые остались в Иршаве и Ивано-Франковске, — тот же стиль одежды, та же помада на женских лицах, те же сигареты в уголках рта у мужчин. Волнуясь, Зинка и Верка вышли из автобуса и тут же закрыли ладошками уши — прямо над ними загрохотал поезд.

— За вами кто-то приезжает? — спросил водитель.

— Нет. У нас здесь никого нет, — ответила Верка.

— Тогда ждите Мусю, она вас поселит и трудоустроит.

Почти за всеми приехали родственники или друзья. После шумных приветствий счастливчики садились к ним в машины и укатывали. Мусю остались ждать только Зинка и Верка.

* * *

Тетя Муся подкатила на красном «Бьюике», запарковала его во втором ряду, перекрыв таким образом движение, и тяжело вылезла из машины. Ей было под пятьдесят, и она была полной женщиной. Тетя Муся ярко красила губы; тело ее источало сладкий запах пота и духов «Клема», которые можно купить в Америке только на Брайтоне, и нигде больше. Одета она была по-спортивному — белые обтягивающие парусиновые брюки и ярко-красная блузка, такая красная, что ее «Бьюик» показался розовым, когда она вышла из машины. Толстые ступни с ярко-красными ногтями выпирали во все стороны из модных шлепанцев с ромашками на перепонках.

— Ну, сколько у тебя, Жорик? — обратилась тетя Муся к водителю микроавтобуса.

— Двое, тетя Муся, — ответил Жорик. — Давай забирай их поскорее, я умираю спать хочу, я ведь двадцать два часа за баранкой.

— Жорик, я всю жизнь спать хочу, а чтобы было с кем, так особенно не с кем. И ничего — кручусь-верчусь. Ты когда обратно?

— Завтра.

— Может, заглянешь вечерком? Я баранью ногу зажарю, с картошкой. Посидим, Алку послушаем.

— Не, тетя Муся, я уже до утра спать буду. Мне с утра надо будет в Стейтен-Айленд ехать, двух телок забирать для «Наутилуса».

— Ладно, Жорик, считай, что отвертелся. — Тетя Муся грузно развернулась и уставилась на Зинку и Верку: — Ну что, девушки, пойдемте. Грузите чемоданы в багажник, только осторожно, не поцарапайте бампер.

Пока Зинка и Верка грузили в багажник чемоданы, Жорик не сдвинулся с места, что и понятно — ведь он был шофером, а не грузчиком.

Тетя Муся ловко вела «Бьюик» по узким улочкам, заполненным машинами и перебегающими где попало дорогу бывшими соотечественниками. Она ласково матюкала их, называя чуть ли не каждого по имени.

— Ну куда же ты, Циля, прешь со своим Мишаней? Эй, Адик, мудозвон, совсем мозги пропил, машину не видишь? Ах ты, Севка, сучонок поганый, как запарковал свой говновоз! Ну я тебя, сука, тоже перекрою у «Гамбринуса».

Попетляв так минут десять, «Бьюик» остановился у обшарпанного двухэтажного дома. В доме оказалось пять спален, в четырех уже попарно жили девушки. Тетя Муся показала Верке и Зинке их спальню.

— Значит, так, — начала тетя Муся, ставя на плиту чайник, — постой у меня десятка за ночь. Вперед вы мне платите по полтиннику, это в счет ремонта, если чего поломаете. Водить парней запрещаю, у меня не публичный дом. За сохранность денег и драгоценностей не отвечаю — у меня не банк. Душ можно принимать раз в день, максимум десять минут — у меня не баня. Каждый пользуется своим мылом и шампунем. Девочки уже сделали календарь дежурств — кто когда полы в коридорах и на кухне моет. Они вас включат в расписание. Вопросы есть?

— Тетя Муся, водитель сказал, что вы можете помочь с трудоустройством, — сказала Верка. — Мы ведь зарабатывать приехали, а не туристами.

— Помочь могу, но старовата ты для той работы. Тебе сколько лет?

— Тридцать три.

— И дети, похоже, есть? И замужем, наверное? Я ведь человека сразу всего вижу.

— Замужем, двое детей. А что за работа?

— В стриптизном клубе работа. Вокруг столба крутиться, сиськи мужикам показывать. Нет, ты не думай, спать с мужиками не надо, но раздеваться почти догола придется. Ну куда тебе, мамке с двумя детьми, такая работа?

— Да я и не хочу, — сказала Верка, хотя выслушивать тети Мусино объяснение было неприятно.

— А сколько там платят? — спросила Зинка.

— Не знаю, но никто не жалуется. — Тетя Муся разлила по треснутым чашкам кипяток, бросила в каждую по пакетику «Липтона». — Уж точно больше, чем на уборке, и спину так гнуть не надо. А тебе сколько лет?

— Тридцать. И тоже замужем и с двумя детьми. Если только сиськи показывать, я бы, наверное, согласилась, хотя мать и батя меня бы за это убили.

— Знаете что, девочки, давайте я позвоню Левчику и спрошу, нужны ли ему артистки постарше. Кто знает?

Тетя Муся прямо при Зинке и Верке набрала номер, и из ее разговора стало понятно, что Левчику «мамы разные нужны». Не стесняясь Верки и Зинки, она описала их Левчику — красивые, статные, блондинка, брюнетка, у обеих хороший бюст. Верка и Зинка, покраснев, смотрели в пол.

— Ну, девочки, поспите-отдохните, я за вами заеду послезавтра, в пятницу, часам к четырем, — к Левке поедем. Кто знает, может, вам повезет. — Тетя Муся выдала им ключи от входной двери и ушла.

* * *

Стриптиз-клуб назывался «Седьмое небо» и находился в Нью-Джерси. Ничего этого Зинка и Верка не знали, поскольку не знали ни английского, ни географии. Им не было известно, что мост Верраззано соединяет Бруклин со Стейтен-Айлендом, а мост Гетолс соединяет Стейтен-Айленд с Нью-Джерси. Но именно этим маршрутом красный «Бьюик» тети Муси прополз около пяти часов вечера в одну весеннюю пятницу 2006 года.

Тетя Муся оставила Верку и Зинку в зале, а сама пошла в кабинет Левчика, располагавшийся на втором этаже. В зале было светло и играла музыка. Как и ожидалось, в центре на помосте танцевали три почти голых девушки. Были и столбы, вокруг которых девушки периодически крутились. Они обвивали столб то одной ногой, то другой, то всем телом. Зинка и Верка очень удивились, когда в одной из девушек узнали Катьку, с которой вместе плыли на яхте в Америку. Как она так быстро успела на работу устроиться? У Катьки тело было очень красивым, и танцевала она сексуально — Верка и Зинка это почувствовали. Около помоста по периметру стояли высокие стулья, на которых сидели посетители, — в основном большие бородатые мужики, одетые в джинсы и фланелевые рубашки. Они пили пиво и смотрели на девушек на помосте. Время от времени они хлопали в ладоши и присвистывали, таким образом одобряя особо удавшееся па.

Катька тоже заметила Верку и Зинку, улыбнулась и кивнула им. Оттанцевав, накинула куртку и спустилась с помоста.

— Здорово, Катька, — расцеловали Катьку Верка и Зинка. — Ну ты даешь! Как ты так быстро?

— Так я, девочки, сюда и ехала. Лева мне всю поездку оплатил, теперь я должна ему отработать.

— Сколько же тебе для этого времени понадобится? — спросила Зинка.

— Не так уж много. Танцовщицы платят Леве по восемьсот долларов в неделю, остальное — себе.

— Что остальное? — не поняла Зинка. — Не он тебе платит, а ты ему?

— Конечно, так везде. Ты берешь чаевые, а в конце недели расплачиваешься с Левой. Ведь он же должен платить за помещение, да вообще за все. Это же бизнес!

— Ну и сколько ты думаешь заработать, если тебе надо отдавать восемьсот баксов в неделю?

— Я еще неделю не отработала, не знаю, как пойдет. Девочки рассказывают, что, если не лениться, две штуки можно запросто нарубить, а кое-кто и по четыре штуки в неделю срубает, а если все время возле столба стоять и попой крутить, то только с Левой расплатиться и хватит.

— Катька, ты имеешь в виду, что с клиентами надо трахаться? — прямо спросила Верка.

— Тут два варианта, — сказала Катька. — Можно на коленях у мужика потереться за полтинник, а можно и трахнуться за двести баксов. Но тебя никто не заставляет. Хочешь — на коленях танцуй, хочешь — трахайся, не хочешь — не трахайся.

— Ты уже трахалась?

— Нет, но на коленях уже работала. Мужик мне за это три двадцатки дал, и это за пять минут работы! Но дело не только в бабках, здесь можно и жениха найти. Мне рассказывали, что Надя из Кременчуга на прошлой неделе свадьбу сыграла. Вышла замуж за дальнобойщика, уехала сейчас с ним в рейс в Калифорнию. Здесь почти все дальнобойщики, но иногда заходят и культурные люди в костюмах. Эти как раз хуже платят и не женятся.

— Ты уже столько знаешь про все это! Ведь ты только два дня назад в Америку приехала. Мы вот с Зинкой еще сонные ходим.

— На том свете отоспимся, девочки.

— Зина, Вера, поднимитесь наверх, — позвала тетя Муся с лестницы, ведущей на второй этаж.

Вместе с тетей Мусей девушки вошли в кабинет. За столом сидел лысеющий парень лет сорока и говорил по телефону. На нем была черная шелковая рубашка с расстегнутым воротником. На груди сверкал золотой магендовид, на правом запястье кожаный браслет с золотой пластинкой, а на левом — часы, усыпанные бриллиантами. Прижав трубку к уху, парень протянул руку и представился:

— Лев. — Ногти Льва были красиво наманикюрены, от него приятно пахло одеколоном — не сладко, а свежо. — В общем, передай ей, что я и в Запорожье ее, суку, достану, — закончил телефонный разговор Лев и повесил трубку. — Садитесь, девочки, в ногах правды нет. Есть-пить хотите?

— Нет, спасибо, — ответила Верка за себя и за Зинку, хотя была голодна.

Лев тонко прочувствовал голод подруг, позвонил и попросил принести два гамбургера с картошкой фри и кока-колы. Он окинул взглядом Зинку и Верку и сказал:

— Девочки, как вы понимаете, у меня не монастырь и не католическая школа. Как сказала мне Муся, вы только что приехали в Америку. Мне, когда я приехал, работу никто через два дня не предлагал. Я должен был сам ее искать. И посуду мыл, и шоферил, и, честно скажу, воровал, потому что жрать хотелось. А сейчас бабки на синагогу даю, и, вы знаете, берут, потому что бабки не пахнут. Послать вас на сцену танцевать и жопой вертеть — себе убыток, потому что, между нами, вам уже не двадцать. Но девки вы, я вижу, красивые, а значит, если с умом к делу подойти, пробиться сможете. Могу вас взять официантками. У нас ведь кроме стульев вокруг сцены еще двенадцать столиков в зале, считай сорок восемь посадочных. Ну пусть не все столики всегда накрыты, но за то, что в любое время двадцать лохов за столами сидит, я отвечаю. Хорошие официантки после всех расходов себе оставляют кто штуку, а кто и полторы в неделю.

— А какие расходы? — спросила Верка.

— Ну, прежде всего надо купить короткие юбки, бюстгальтеры, чтобы бюст стоял, кофточки всякие, черные ажурные чулки, кругом-бегом на тысячу баксов. Мы можем авансировать эти бабки. Затем вы с чаевых платите двадцать пять процентов басбоям — ребятам, которые столы убирают, и посудомойщикам. Мне отстегиваете пятихатничек по субботам, а все остальное ваше.

— И нам после всего останется по тысяче? — недоверчиво спросила Верка.

— Я же сказал: если с умом подойти. Для чего, как ты думаешь, вам стоячие лифчики нужны и юбки короткие? Понятно, для того, чтобы мужика разохотить. Ну а дальше уж дело техники. Сделай так, чтобы он угостил тебя чем-нибудь подороже, чем пивом. У нас выбор широкий — коньяки, шампанское по сто баксов бутылка. Тебе пять процентов от всего, что он закажет. Ну а для особых чаевых постараться надо, не мне тебя учить.

Принесли гамбургеры с картошкой и кока-колой, но разговор как бы уже был закончен, и оставаться есть было неуместно. Выход из ситуации нашла тетя Муся.

— Пусть девочки осмотрятся, подумают, — сказала она, запихивая снедь и напитки в полиэтиленовый кулек.

Всю обратную дорогу Верка и Зинка молчали. Тетя Муся вела машину и слушала русское радио. Каждые пятнадцать минут звучала реклама адвоката Марка Лифшица, в которой он обещал довести любое иммиграционное дело до победного конца и лично поздравить клиента с получением грин-карты. Было много и других интересных реклам — от модных очков до удаления мозолей новым методом. Когда тетя Муся привезла девушек домой, она сказала:

— С вас по двадцатке — бензин плюс проезд за мост.

— А чего же ты, тетя Муся, не предупредила, что деньги брать за проезд будешь? — вызверилась вдруг Верка. — Если бы вперед сказала, то мы бы никуда и не поехали. Ведь ты, небось, сидишь в доле у Левчика, вот с него и снимай бабки.

Тетя Муся несколько раз как рыба открыла и закрыла рот, не найдя что ответить. Верка и Зинка вышли из машины и, не попрощавшись, вошли в дом.

— Когда это ты успела так ума набраться? — спросила Зинка.

— А ты бы поторговала на блошином рынке с мое и не такому бы научилась. Эта сраная тетя Муся будет нам мозги сушить! И не таких на иршавском рынке видела. Трудоустроить она может! Пусть сама надевает стоячий лифчик и трудоустраивается. Спать ей не с кем! Вон сколько клиентов в борделе у Левчика — пусть с ними спит и Левчику за это отстегивает. У нее тут не банк, у нее тут не баня… Бандерша говенная! А я, кстати, у Левчика бы поработала.

Зинка открыла рот, но Верка, не обращая на нее внимания, уже ставила на плиту кофейник.

* * *

В первый свой понедельник в Америке девочки пошли на прием к адвокату Марку Лифшицу, тому самому, который обещал выиграть любое иммиграционное дело. В приемной было много народу, как всегда пахло рыбой и духами «Клема». Секретарша собирала с посетителей деньги за консультацию — по пятьдесят долларов с человека.

— Мы вдвоем по одному делу, — сказала Верка.

— Ну что вы, девочки, хитрите? Как у вас может быть одно дело, вы же не сиамские близнецы.

— Мы хуже, — ответила Верка. — Вот полтинник, а не хотите, мы пойдем к другому адвокату через дорогу. У вас тут все газеты врачами и адвокатами заполнены. Читать нечего, одна реклама.

— Марк Лифшиц лучший адвокат, — сказала секретарша. — Он гарантирует конфиденциальность и результат. Ладно, давайте полтинник.

Зинка и Верка сели у самой секретарской стойки. Пришла какая-то старушка, очевидно за свидетельством о рождении. Прочитала полученный документ и вздохнула:

— Теперь и я еврейка.

Пришел усатый белорус получить справку о травмах из минской больницы. Травмы якобы были получены им во время разгона демонстрации против жестокого режима Лукашенко.

— Так какие же это травмы? — спросил белорус секретаршу, тыча пятерней в справку.

— Как это какие? Вот ушиб спины, вот ссадина на лбу. А вы что, перелом руки хотели или оторванную ногу? Кстати, вы не прочли, а тут написано, что вы мочились кровью. Это значит, вас по почкам били.

— И за эту бумажку стольник? — зло спросил белорус.

— Это настоящая справка из минской больницы, подите достаньте такую, — так же зло ответила секретарша.

Через час ожидания Зинку и Верку пригласили войти в кабинет адвоката. На стенах висели красивые дипломы с золотыми печатями и фотографии хозяина с какими-то важными людьми. Важными, потому что на всех были костюмы или фраки, и лица у всех были миллионерские. А дамы на фотографиях были одеты в нарядные однотонные платья, и на руке у каждой висела дорогая сумочка. Верка про себя отметила, что жены миллионеров носят однотонные, а не блестящие, переливающиеся всеми красками платья.

— У вас один способ легализоваться — подать на политическое убежище, — сказал Марк Лифшиц. — Стоить это вам будет по пять штук каждой плюс расходы. Легенду я вам выдумаю, с этим проблем не будет. Кого там сейчас на Украине преследуют?

— Да всех, — сказала Зинка. — Налоговики наседают, криминал прижимает, милиция проходу не дает — кругом взятки давать надо.

— Нет, это все не то, девочки, — улыбнулся адвокат. — Нам нужно такое, что касается только вас, а не всего населения Украины. Ведь не может Америка дать убежище всем украинцам.

— Они тут наробят, если вы их всех сюда запустите, — сказала Верка. — Такого наробят, что американцы не будут знать, куда бежать.

— Америка — плавильный котел. Она и не таких переплавила. Рано или поздно все становятся американцами — и итальянцы, и китайцы. Украинцы не будут исключением. Но не о них сейчас разговор. Вы в какой-нибудь партии состояли?

— Нет.

— А какую партию сейчас преследуют?

Ни Зинка, ни Верка ничего не знали о преследовании инакомыслящих на Украине. Они даже не знали, какие на родине есть партии. Тогда Марк предложил им легенду, что они баптистки — их преследуют на Украине.

— Вам нужно быть скромно одетыми и знать Нагорную проповедь, — сказал Марк. — Это у баптистов главный документ. Вы вообще как часто в церковь ходили?

Оказалось, что не очень часто, в основном по праздникам. Зинка и Верка были последним поколением, родившимся и учившимся в школе при советской власти. Они не читали Библию с детства, родители не брали их с собой в церковь по воскресеньям да и сами туда не ходили.

Лифшиц запустил компьютер и начал что-то искать в Интернете.

— По-моему, я нашел отличный вариант, — объявил он через несколько минут поисков. — Гениально, это беспроигрышный вариант! Как я раньше его не использовал, ведь он на поверхности лежит! Значит, так, девочки, на Украине есть этническая группа, которую преследуют по полной программе, — цыгане. Их, правда, везде преследуют, но и на Украине тоже. Сделаю-ка я вас цыганками.

— Гадать мы не умеем, песен цыганских не знаем, какие же мы цыганки? Уж лучше баптистки, — возразила Верка.

— Не надо вам петь и гадать. Зинаида — черноволосая, кто скажет, что она не цыганка?

— А я? — спросила белокурая Верка.

— Вера, если надо, перекрасите волосы в черный цвет. Или наоборот — скажете, что покрасили волосы в белый цвет. Документов у цыган особенных никогда не было, многие из них родились в таборе, у таких даже свидетельств о рождении нет. Им и паспортов-то не выдавали.

— А откуда мы взяли наши паспорта?

— Что-нибудь придумаем. Взятку, например, дали, чтобы спасти свою жизнь. И еще одна штука — у нас в Нью-Йорке иммиграционная служба привыкла ко всяким экзотическим историям, поэтому я хочу вас отправить куда-нибудь подальше, туда, где о цыганах вообще никто никогда не слыхал, короче, где люди попроще. Ну, например, в Орегон.

— Это еще где? — спросила Зинка.

— Это на другом конце Америки. Да, вам придется потратиться, кстати, не так уж сильно, чтобы добраться до Орегона, но игра стоит свеч.

— Но мы же в Орегоне никого не знаем, — сказала Верка.

— А вот это уже моя забота. У меня сервис комплексный — вы платите, а я предоставляю сервис. Если я сказал, что Орегон лучше, значит, я вас туда доставлю, а вам только нужно думать о том, как заплатить за доставку.

— И сколько это может стоить?

— У меня есть партнеры в Орегоне, у них бизнес. Раз в две недели к ним из Нью-Джерси уходит грузовик с товарами. Поедете в грузовике. Это большой трак, со спальной кабиной. Одна сидит рядом с шофером, другая спит, потом меняетесь. Стоить это вам будет триста долларов на двоих, дешевле вы никак туда не доберетесь.

— Сколько ж нам трястись в этом траке? — спросила Зинка.

— Дня три. За работу по подготовке легенды вы заплатите мне, а мой партнер подаст ваши ходатайства в Орегоне. Через пару месяцев после подачи вас вызовут на интервью.

— А где нам эти пару месяцев сидеть — в Орегоне?

— Можете сидеть в Орегоне, можете в Нью-Йорк вернуться, но потом опять надо будет в Орегон ехать на интервью. Я понимаю, что это головная боль, но в Орегоне шансов на успех гораздо больше. В Нью-Йорке иммиграционные работники уже все слышали, их ничем не пробьешь.

* * *

Водителя трака звали Фима. Он был маленького роста, и казалось невероятным, что такой маленький человек может справиться с такой огромной машиной. Кабина трака выглядела уютной, особенно спальное отделение. На кровати запросто могли поместиться два человека размером и побольше, чем Фима. Была даже крохотная тумбочка с лампой, а также мини-плита и мини-холодильник. Фима любил свой трак. Руль он перебирал нежно, но решительно, а рычаги не дергал, а мягко переставлял в нужное положение. Фима сказал Верке и Зинке, что может задом заехать куда угодно, лишь бы был просвет в один дюйм между бортами трака и стенами. На приборной доске красовалась фотография носатой девушки в бакалаврской мантии и шапочке.

— Дочь, — гордо сказал Фима. — Она у меня социальный работник. Замуж не хочет, хочет только работать и учиться. Я ей говорю: «Соня, а когда же замуж, когда внуков мне подаришь?» А она смеется — рано, говорит, папа, надо сначала положение в обществе занять.

Когда девушки познакомились с Фимой у гаража, он им показался очень некрасивым — лицо нечистое, с оспинами, впалая грудь, непропорционально большие руки, но с каждой оставленной позади милей Фима хорошел — настолько элегантно он вел свой трак. Все люди становятся красивыми, когда делают то, что им нравится.

Трак катил на запад по скоростному шоссе номер восемьдесят — первой дороге в Америке, связавшей оба побережья. Уже проехали Пенсильванию, впереди лежали двести сорок ровных миль штата Огайо.

— Перед Индианой сделаем привал, — сказал Фима. — И получится, что мы за день отмахаем шестьсот сорок миль, вполне достаточно для одного дня.

— А где вы спать будете? — спросила Зинка.

— А я маленький, все на кровати поместимся, — улыбнулся Фима.

— Не поняла, — отозвалась с кровати Верка. — Мы, оказывается, платим триста долларов не только за доставку в Орегон, но и за удовольствие спать с тобой?

— Да не бойся, Вера, не обижу. А деньги, если что, я могу и вернуть. А ты не хочешь, так я Зине могу вернуть. А тебя, Вера, мы в мотель устроим. За мой счет, конечно. А, Зина?

— Зинка, по-моему, они тут все сексуально озабоченные, — сказала Верка. — Вот я, Фима, твою Соню найду и расскажу ей про папашу, какой он сексуальный маньяк. Но это я потом сделаю, а как только мы остановимся, я огрею тебя по башке монтировочкой, которую я тут у тебя нашла. Да и нож я нашла тут охотничий. Так что, Фима, за секс тебе придется как следует с нами побороться. Есть какие-то пауки, которые за секс с самками дерутся и часто при этом погибают. Смотри, Фима, не окажись таким пауком.

— Что, и спросить нельзя? — миролюбиво сказал Фима, плавно покачиваясь на высоком водительском кресле. — Я давно в разводе, ничего никому не должен, а природа берет свое. Где мне с женщинами встречаться? На рестораны у меня времени нет, в кинотеатрах тут не знакомятся, сотрудниц-секретарш у меня тоже нет. День за днем я провожу в этом траке, бабки зарабатываю. Вы думаете, мне легко было Соню поднять? Она ведь больная девочка, хромает на левую ножку. Она, может, никогда замуж и не выйдет.

— Так поэтому нас трахать можно? — не унималась Верка. — Чтоб, значит, пожалеть тебя?

— Ну ты, Вера, чересчур на меня наезжаешь. Я же не насильничаю никого. Ну сказал глупость, ну не хочешь, ну и забыли.

— Так где ты, Фима, спать будешь? — снова повторила свой вопрос Зинка.

— Или я в мотеле, или вы в мотеле, выбирайте сами, — зло ответил Фима.

— Мы в мотеле, а ты у себя в траке, — сказала Верка. — А уедешь без нас — западенцы тебя найдут.

— Да никуда я без вас не уеду, — тихо сказал Фима и поддал газу.

* * *

Почти у всех американцев есть заветная мечта — на машине проехать по всей Америке — сначала с востока на запад, а потом с запада на восток, или наоборот. Некоторые осуществляют эту мечту после колледжа, некоторые после выхода на пенсию, а многие — никогда. У Верки и Зинки такой мечты никогда не было, но все равно поездка по Америке, уже вторая за их короткое пребывание в стране, их впечатлила. Они никогда не думали об Америке как о красивой стране. Америка была им нужна только для зарабатывания денег, они знали, что это богатая страна, но больше ничего они о ней не знали.

Путешествие из Майами в Нью-Йорк было стремительным и утомительным, а первые несколько дней в Бруклине нельзя было даже считать пребыванием в Америке. Брайтон с русскими вывесками, тетей Мусей, Левчиком и даже адвокатом Марком — какая же это Америка? Все это было и на Украине, даже в Иршаве, не говоря уже об Ивано-Франковске.

За окном трака проплывала настоящая Америка — красивая, мощная, абсолютно непохожая на Иршаву и даже на Киев. Поля были ровными, сельскохозяйственная техника сверкала, по дороге мчались тысячи грузовичков-четвертьтонок, за рулем которых сидели усатые дядьки во фланелевых рубашках. Любой из них мечтал бы жениться на Верке или на Зинке (так, по крайней мере, думали обе девушки, глядя из окна), но время для встречи еще не подошло.

— Ну что, хотели бы жить в Америке? — спрашивал гордый за свою новую родину Фима.

— Можно и в Америке, — отвечала Верка. — Лишь бы гроши зарабатывать.

— Очень хотела бы, — отвечала Зинка. — Здесь так красиво, и мне американцы очень нравятся.

— Да где ж ты видела американцев? — смеялся Фима. — На Брайтоне, что ли?

— Ну как же! Вот мы едем, я смотрю по сторонам, смотрю на лица людей в машинах — хорошие лица, многие мне улыбаются. На Украине мне никто не улыбался. Или когда заправляемся — туалеты чистые, все так культурно, никто не хамит.

— Как ты думаешь, сколько тебе надо денег, чтоб ты была счастлива?

— Десять тысяч в месяц, — отозвалась из спального отсека Верка.

— Я не от этого бываю счастлива, — сказала Зинка. — Мне надо не много, ну, чтобы детишек поднять и жить нормально.

— Ага, не много! — рассмеялась Верка. — У нее дочка на скрипке учится. Сейчас ей нужна новая скрипка для конкурса. Сколько ты думаешь, Фима, стоит новая скрипка?

— Я читал, что какие-то итальянские скрипки стоят по миллиону.

— Нам нужна скрипка за четыре тысячи, — сказала Зинка. — Эммануил Иосифович, Юлин учитель, много раз говорил, что играть ей на более дешевом инструменте — преступление. А сейчас Юлька играет на деревяшке, но даже с этой деревяшкой она пробилась в финал всеукраинского конкурса. Она уже выступала с оркестром в Венгрии, приглашали и в Италию, но у нас денег не хватило, чтобы подготовиться к Италии.

— Короче, Зинка, тебе нужно даже больше, чем десять тысяч в месяц, — подытожила Верка. — Не будет же твоя Юлька выступать в говне, зробленном во Львове. Ей нужен нормальный прикид — дизайнерское платье, туфли, то да се. И отдохнуть ты захочешь поехать куда-нибудь, да хоть в Доминиканскую Республику, но уже как человек.

— Ну, может, и десять тысяч, — согласилась Зинка.

— Не знаю, девушки, где вы такие бабки заработаете. Я пашу как папа Карло, но больше пятерки в хороший месяц никак не получается. Но пятерка уже моя, после всех расходов. А если месяц похуже, то и за троячок спасибо, — сказал Фима.

— А я бы хотела пять тысяч в месяц иметь, но дома, на Украине, — сказала Верка. — И могла, дура, но мой козел все бабки забрал и ушел. У меня ведь так хорошо торговля шла.

— А чем ты торговала? — спросил Фима.

— Продуктами питания и детской одеждой. И это у меня своей точки не было, а была бы своя точка, я бы так развернулась!

— А чего ж ты за козла замуж вышла? — не отводя глаз от дороги, спросил Фима.

— А ты-то где жену потерял? Может, ты такой же козел, как мой муж, — взял бабки и свалил, а может, жена твоя с бабками свалила?

— Ты знаешь, свалила. Бабок, правда, было кот наплакал, но забрала все.

— Куда же она свалила? — участливо спросила Зинка.

— Не поверите — вышла замуж за семидесятипятилетнего старика. Я понимаю — у него бабки были бы, а у него или нет ничего за душой, или он такой жмот, что держит свое богатство в секрете. Мне Нинка сколько раз звонила, обратно просилась, но нет ей дороги обратно. Она мне в душу насрала. Хоть бы Соню пожалела, ведь для Сони уход ее был большой травмой. Соне тогда было восемнадцать лет, школу кончала. Как она экзамены сдавала — не представляю. Я ее выкармливал, как бэбичку маленькую. «Не плачь, Сонечка, покушай торта, не плачь, детка, покушай мороженого…» Соня ведь ничего есть не хотела, потеряла двадцать паундов.

— Это че? — спросила Зинка.

— Паунд — это полкило. Ну, чтоб точно — четыреста пятьдесят четыре грамма.

Разговор прекратился. Фима открыл окна, и все закурили.

Вскоре трак прибыл в Чикаго, где Фима должен был что-то разгрузить, а что-то погрузить. Пока шли разгрузочно-погрузочные работы, Верка и Зинка разминали ноги. Хотелось посмотреть на Чикаго, но Фима сказал, что времени для экскурсии будет слишком мало. Девушки вышли на пустырь за базой, пересекли его и очутились перед свалкой старых машин. Машины или то, что от них осталось, были за проволочным забором, в котором зияла большая дыра. Зинка и Верка пролезли в дыру и пошли вдоль ряда автотрупов.

— Смотри, как эту «Мазду» примяло, — сказала Верка, — наверное, в ней никто не выжил.

Капот синей «Мазды» был сплющен до кабины, но кабина осталась почти нетронутой. Дверей у «Мазды» не было, и Верка села за руль, который был странным образом вывихнут. Зинка села рядом на пассажирское сиденье.

— Здесь кто-то умер, — сказала Зинка.

— Везде кто-то умер. Я думаю, что на земле и на воде уже не осталось места, где кто-то бы не умер. Даже на Северном полюсе путешественник какой-то умер — я читала. Ты знаешь, я, наверное, хотела бы не продуктами питания торговать, а открыть похоронную контору.

— Ты что, с ума сошла — все время с мертвецами дело иметь?

— Для этого работники, Зинка, есть. Хороший это бизнес — похоронная контора. Люди всегда умирали и будут умирать. Кто-то умер, по нему плачут, а мне хорошо — бизнес идет. Я бы связь с моргами наладила — они бы мне клиентуру присылали, а я бы им за это отстегивала.

Зинка рассмеялась:

— Ну ты, Верка, даешь — похоронную контору! Все плачут, убиваются, а тебе хорошо. Что в этом деле красивого? Я плохо представляю, как ты будешь к родственникам выходить с постной рожей. Скажи, а ты тогда правду сказала, что согласилась бы работать у Левы в его борделе?

— Правду. Ты изменяла мужу?

— Нет.

— А я да. С одним венгром. Я поехала в Будапешт за товаром и познакомилась с этим парнем на фабрике, где распашонки шьют. Он пригласил меня в ресторан, проводил до гостиницы, ну, и остался на ночь. Он на одиннадцать лет младше меня.

Верка закурила сигарету, нервно сделала несколько затяжек и выбросила, не потушив. Достала жвачку, пожевала только чуть-чуть и выплюнула. Потом повернулась к Зинке, обняла ее и поцеловала в губы. Зинка от неожиданности вжалась в сиденье.

— Расслабься, Зинка, и ни о чем не думай, — прошептала Верка, и Зинка ее послушалась.

* * *

— Ну, что, девочки, легенды вам Марик сделал забойные, — сказал Аркадий, прочитав Зинкино и Веркино прошения о политическом убежище. — Тут он сам себя переплюнул. Цыганки! Пусть посмеют не дать убежища двум цыганкам! А материалов сколько о цыганах! И тут их преследуют, и там. На Украине вообще завал с цыганами. Парней бьют, девок насилуют. Вы хоть знаете свои легенды?

— Не знаем. Марик сказал, что в Орегоне нам подробно расскажут. Вы хоть расскажите, что там понаписано, за что такие деньги платим, — почти потребовала Верка.

— Ну, слушайте. Начнем с Зинаиды Ткачук. Зинаида родилась в цыганской семье. Еще в школе над ней издевались учителя и ученики. Учителя занижали отметки, ученики били и не хотели с ней играть. С трудом закончила школу, о поступлении в высшее учебное заведение не могло быть и речи. Во-первых, не было паспорта, а его требовали при подаче заявлений.

— А как я без паспорта замуж вышла? — перебила Зинка. — Ведь без паспорта не расписывают.

— Стоп, значит, накладочка вышла. — Аркадий отложил легенду и придвинул стол к компьютеру. — Одну минуточку подождите, мы сейчас все исправим. Идите кофейку попейте.

Зинка и Верка вышли на красивую улочку Портленда, зашли на запах кофе в ближайший «Старбакс». Они не знали, сколько разных кофейных напитков делают в «Старбаксе», и просто попросили кофе. Удивились, как дорого стоит стаканчик.

— Мы все инструкции будем исполнять с такой точностью? — спросила Верка. — Езжайте в Орегон — поехали в Орегон. Попейте кофе — идем пить кофе. Не нравится мне все это. Какие-то скользкие эти Марик и Аркадий. «Накладочка у него вышла!..»

— Вер, ну откуда им знать, что для росписи паспорт нужен? А каких ты хотела адвокатов? Нам, наверное, и нужны хитрые ребята, которые все лазейки в законе знают. А на Украине какие адвокаты? Я видела их однажды в суде, когда квартиру не хотели давать. Такие же точно, как Марк и Аркадий.

— Если они не знают, что для росписи паспорт нужен, может, они и другого чего не знают. Какие из нас цыганки?

— Вера, нам уже денег никто не отдаст. Мы уже через столько прошли, что ж нам теперь, останавливаться? Вон мы сколько бабок убухали на доставку в Америку! Но ведь доставили ж, не обманули!

Верка и Зинка допили кофе и пошли обратно в фирму «Милана Интернешнл», где главным был муж Миланы Аркадий. Девушки уже познакомились с Миланой, которая поселила их в доме, похожем на бруклинский дом тети Муси, — несколько спален, в каждой по два-три иммигранта, в основном из Украины и Беларуси. Как и в Бруклине, Зинка и Верка платили по десятке за ночь.

— Все готово! — бодро сказал Аркадий. — Рассказываю дальше. Дедушка Зинаиды был ветераном войны. Чтоб вы знали, этого в легенде нет, это я вам для эрудиции рассказываю, цыгане тоже воевали с Германией, есть даже песня про цыганский молдаванский партизанский наш отряд. В таком вот партизанском отряде воевал дедушка Зинаиды, был награжден боевыми медалями.

— При чем здесь дедушка? — спросила Зинка.

— А при том, что он надел все свои медали и пошел с вами в ЗАГС паспорт для вас требовать. А заодно и для себя — надоело, мол, без паспорта жить. А иначе, говорит, скандал такой устрою, что шум до Москвы дойдет.

— До Киева, — поправила Зинка.

— Ну до Киева. Да хоть до Нью-Йорка. Как это так — ветеран войны, про него песни поют, а у него даже паспорта нет! В общем, дали ему паспорт, а заодно и вам, и вашему жениху, чтоб вы могли расписаться.

— А как остальные цыгане женятся? Не у всех же дедушки в партизанах были.

— Кто как, Зинаида. Кто взятки дает, кто вообще не регистрируется. Цыгане не особенно властям доверяют, вот и не расписываются.

— А я конкретно как вышла замуж? — спросила Верка.

— Вы конкретно взятку дали. Продолжаю легенду Зинаиды. Даже с паспортом поступить в институт было невозможно.

— Так я же три курса отучилась на юридическом, — опять перебила Зинка.

— Такое скажешь — конец легенде, конец Америке. Как тебя, извини, я на «ты» перейду — так удобнее, как тебя, цыганку, на юридический могли взять? Как вообще цыганка могла захотеть поступить на юридический? Ну, я понимаю, на ветеринарный — лечить краденых коней, но никак не на юридический. Забудь, Зинаида, про юридический, забудь навсегда. Не было этого в твоей жизни. После школы ты ни на какую работу не могла устроиться. Как, впрочем, и Вера. Цыганок на Украине на работу не берут.

— А откуда они знали, что мы цыганки? — спросила Верка.

— Во-первых, в паспорте в графе национальность было написано «цыганка». Во-вторых, вы обе жили в маленьких городках — Ивано-Франковск чуть побольше, а Иршава — вообще дыра. Там все друг друга знают. Это как мы, евреи, шутили — бьют не по паспорту, а по морде, то есть еврея, какими бы бумажками он ни прикрывался, всегда видно. Так же и с цыганами. Все знали, что вы еврейки, то есть цыганки. Не имея возможности устроиться ни на какую работу, вы вынуждены были заниматься куплей-продажей барахла на блошином рынке. — Тут Марик от жизни не отошел. — На рынке тоже было несладко — постоянные наезды милиции…

— Это было, — вставила Верка.

— Наезды милиции, вымогательство взяток, склонение к сексу, изнасилования, избиения. Пытались обратиться за защитой в прокуратуру, а там только посмеялись.

— Это точно, — опять вставила Верка.

— Про прокуратуру забывать нельзя. Вы обязаны исчерпать все возможности защиты на Украине, а потом уже драпать в Америку. А то может, прокурор наказал бы виновных, чего тогда уезжать в другую страну? Ну, в прокуратуре посмеялись, как я уже сказал, и говорят: «Катись отсюда подобру-поздорову, цыганская морда, а то еще хуже будет».

— Куда — в Америку катиться? — спросила Зинка.

— Какую Америку? Катись с нашей Украины. Не куда катись, а откуда! Ты, Зинаида, ушла от прокурора ни с чем. Прокурор же, скотина, рассказал милиционерам, которые над тобой измывались, что ты пришла с жалобой на них. Тут они тебе устроили настоящее преследование. Приходишь ты со старшей дочкой домой, а во дворе свинья забитая лежит, повсюду потроха разбросаны, а на заборе свиной кровью написано «Смерть цыганам!». Дочка в истерику — это была ее любимая свинья. Ты, Зина, плачешь — без еды ведь вас оставили. Вы свининой этой зиму думали пережить, а теперь голодной смертью помирать придется.

— Не поняла, — сказала Зинка. — Если это была дочкина любимая свинья, как же мы могли ее на сало пустить? И если свинья уже забита, почему ее мясо нельзя использовать?

— Потому что бандиты-милиционеры могли отравить свинью. Муж сказал: «Зина, давай не будем это мясо есть, оно, наверное, отравленное». Идем дальше. Дочек в школе так же преследовали, как и тебя, когда ты маленькой была. Ты ходила к учителям, а они и слушать тебя не хотели. Каждый день девочки из школы побитыми приходили. Ты с мужем в райОНО пошла — хватит, мол, над моими детьми издеваться, а они тебе: «Будете жаловаться — лишим родительских прав». И ты знала, что это не пустые угрозы. У твоей лучшей подруги Светы забрали детей.

— У меня нет подруги Светы.

— Уже есть. Как фамилия Светы?

— Не знаю.

— Не знаешь — значит, врешь, а врешь — не видать тебе Америки. Это твоя лучшая подруга, как это ты фамилии ее не знаешь? Называй, Зина, любую фамилию — они что, побегут проверять, есть ли такая Света? Итак, фамилия?

— Гонза. Знала я Светку Гонзу, она дубленки шила и продавала во Львове.

— Молодец, Зина. Значит, Свету Гонзу лишили родительских прав только за то, что она цыганка и пожаловалась на действия милиции. И ты боишься, что и тебя лишат тоже. Ну и, наконец, самое главное — в городе пошли облавы на цыган. Баб и мужиков вывозили за город, там мужиков избивали, а баб насиловали. И твою семью, Зинаида, облава не миновала — тебя изнасиловали, а мужа твоего избили. Медицинские справки будут готовы через два дня. Теперь легенда Веры. Почти все то же самое, за исключением деталей. Мы вам дадим русский перевод легенд, их нужно зазубрить наизусть. Нужно помнить даты избиений и наиболее крупных эпизодов преследования — со свиньей, например. У Веры вместо убийства свиньи поджог машины.

— А какая у цыган может быть машина — прав нету, зарегистрировать машину невозможно. Кроме того, живем впроголодь — какая тут машина? — спросила Верка.

— Разве у вас не могло быть старой машины, развалюхи какой-нибудь — товар на блошиный рынок возить? Была у вас старая тачка шестьдесят пятого года рождения, «жигуленок», купили вы его за сто долларов, кормилица ваша. И эту кормилицу сожгли бандиты-милиционеры за то, что ты, Вера, решила постоять за свои права человека и написала петицию в ООН. А менты петицию перехватили и решили проучить тебя. Теперь — как вы сюда попали. Что ж, скажете правду — дали крупную взятку, чтобы вас перевезли через границу, другого пути у вас не было. Да, вы были бедные, денег было в обрез, поэтому собирали деньги со всех цыган табора или что там у вас было. Вас преследовали сильнее, чем других, и вас надо было спасать в первую очередь.

— А где наши мужья? — спросила Верка.

— Согласно легенде, ваши мужья прячутся. Они боятся расправы и прячутся в далеких селах, затерянных в Карпатских горах.

* * *

Верка и Зинка решили не оставаться в Орегоне. Авиабилет до Нью-Йорка стоил двести пятьдесят долларов, и эти деньги, и даже больше, были заработаны на уборке портлендских офисов (спасибо Милане) всего за неделю.

Как сказал Марк Лифшиц, если иммиграционная служба не вызывает на интервью в течение ста восьмидесяти дней после подачи заявления о политическом убежище, то она обязана выдать временное право на работу. Очевидно, портлендский иммиграционный офис работал медленно, потому что никакого вызова на интервью ни Зинка, ни Верка не получали. Как и обещал адвокат Лифшиц, Зинке и Верке было предоставлено временное право на работу, а на его основании номера социального страхования.

Но девушки конечно же не стали дожидаться официального права на работу. Они обошли десятки офисов в Бруклине, предлагая уборку, — благо почти все офисы принадлежали русскоязычным иммигрантам. Через неделю усиленного маркетинга обе были загружены работой по горло. Предприимчивая Верка даже нашла двух нелегалок из Узбекистана и начала их потихоньку эксплуатировать, получая от клиентов за уборку десять долларов в час и платя узбечкам по семь долларов.

Съехав от тети Муси, Зинка и Верка сняли приличную студию в районе Бенсонхерста, сначала одну на двоих, а потом Верка сняла роскошную квартиру с одной спальней почти за полторы тысячи долларов в месяц. Штат ее работников увеличился до шести, и при этом она сама не гнушалась убирать, предпочитая адвокатские офисы и страховые компании и отдавая узбечкам медицинские офисы и зубоврачебные кабинеты.

Одна узбечка попыталась украсть у Верки клиента, предложив доктору Мардеру убирать его кабинеты за девять долларов в час. Об этом Верке сообщила секретарша Мардера Анечка, которой Верка в свое время подарила бутылку коньяка и коробку итальянских конфет. Когда в пятницу узбечка пришла к Верке за деньгами за отработанную неделю, Верка сказала:

— Ты за неделю наработала двадцать пять часов, и я должна тебе сто семьдесят пять долларов. Денег этих ты не получишь, за то что хотела перехватить доктора Мардера. Это будет штраф за твое скотство. На уборках ты работать в Бруклине больше не будешь, все уже знают, что тебе доверять нельзя: сегодня клиента хочешь украсть — завтра из офисов шприцы и лекарства тянуть начнешь.

Узбечка выругала Верку страшно, по-своему, и ушла. Очевидно, она что-то сказала своим подругам, потому что на следующий день они все объявили, что больше с Веркой не работают. Чтобы не потерять клиентов, Верка работала в течение двух недель каждую ночь до четырех часов утра. Вместе с ней работала и Зинка. Через две недели штат пополнился новыми девушками, только что приехавшими из разных уголков бывшего Советского Союза.

Руки Верки и Зинки стали большими и грубыми. Хоть они убирали в перчатках, химикалии все равно попадали на кожу, оставляя волдыри и трещинки. Зато наладился ровный, солидный поток долларов в Иршаву и Ивано-Франковск. Дочки Верки и Зинки купили компьютеры и хорошие мобильные телефоны, оделись не с барахолки, а в красивые дизайнерские вещи. И себе Верка и Зинка в маленьких удовольствиях тоже не отказывали — у каждой появился телевизор, компьютер, дисковый плеер и одежда из фирменных магазинов, купленная, правда, у местного ворья.

В любой нелегальной общине (а нелегалы между собой общаются, отсюда и община) можно найти много полезных людей — здесь есть механики, компьютерщики, дантисты, парикмахеры и — ничего тут страшного — воры.

Община — это не клуб, и собираются нелегалы не по пятницам, а когда угодно и где угодно. Если чего надо, скажи своей маникюрше, а та дальше по цепочке передаст — гляди, через пару дней тебе уже и мобильник новый несут за полцены или шубу, которая, как говорят в Америке, с грузовика упала. Тебе и зуб больной выдерут, причем под наркозом, и делать это будет не кто-нибудь, а Володя — питерский дантист с десятилетним стажем. Многие лицензированные дантисты к Володе за советом ходят, но в Америке важны не знания и умения, а лицензия, поэтому дантисты — уважаемые люди, а Володя никто. Но это в Америке Володя никто, а в общине нелегалов Володя большой человек, потому что он ставит пломбы лучше и в три раза дешевле, чем лицензированные зазнайки.

А стрижется Володя у Кости — лучшего парикмахера Запорожья, который в 2002 году стриг серебряную призершу конкурса «Мисс Запорожье», а еще раньше, при советской власти, стриг директора запорожского рынка, которого потом посадили на десять лет. Костин гастрит поддерживает, то есть не дает ему развиваться, гастроэнтеролог Матвей Леонидович, который стал нелегалом по глупости своей жены Иды, но это долгая история, и к тому же Матвей Леонидович уже давно простил Иду, и теперь они вместе ждут амнистии, которая, как говорил один известный адвокат, в этом году может и не состояться.

Эту цепочку взаимопомощи нелегалов можно продолжать, она охватывает практически все стороны человеческой жизни — здоровье, питание, быт, спорт и, чего греха таить, секс.

Кстати, о сексе: у всех нормальных людей такое бывает — проскочила искорка, что-то произошло, почему это случилось — непонятно, но возврата к тому нет. То, что произошло между Веркой и Зинкой в кабине разбитой «Мазды» на свалке на окраине Чикаго, продолжения не имело. Хоть и жили подруги несколько месяцев в одной студии, а искорок больше не было. Зинка и Верка часто говорили о своих мужьях. Не любя их, они, тем не менее, по ним скучали. Может, просто мужика хотелось, а может, потому, что они были отцами их детей. Хотя Верка была побойчее, сначала кавалер появился у Зинки.

С Витей Зинка познакомилась на дне рождении львовянки Алены, который широко отмечался нелегалами в ресторане «Татьяна», что прямо на берегу океана в самом сердце Брайтона. «Татьяна» — далеко не дешевый ресторан, но, как не раз повторяли нелегалы (да и не только нелегалы), живем только один раз. Все гости скинулись по сто долларов с носа, что позволяло Алене не только заплатить за праздничный обед, но и оставить себе долларов триста на приобретение приятных мелочей.

Мимо столиков на открытом воздухе по деревянному настилу фланировали иммигранты из разных республик бывшего Советского Союза. Одни были одеты во все итальянское, на других были спортивные костюмы, а пожилые вовсе гуляли в пижамах. Многие грызли семечки, сплевывая на настил. На лавочках сидели старики и, как и когда-то в своей советской жизни, обсуждали проходящих. Среди прогуливающихся была и Муся в синем спортивном костюме. Ее губы были так же ярко накрашены, а ступни так же выпирали во все стороны из шлепанцев с ромашками. Муся на поводке вела маленького пуделя. Рядом с ней шел высокий старик в пижаме, который все время приговаривал: «Мусенька, вы меня раздеваете».

Тем временем принесли закуски и выпивку. Витя был галантен, вовремя подливал Зинке вино, рассказывал не очень старые анекдоты и даже произнес душевный тост в честь юбилярши.

— Алена, — Витя постучал вилкой о бокал, — ты знаешь, как мы, все собравшиеся тут за столом, тебя любим. Пусть тебя всегда окружают друзья, и тогда тебе не страшно будет идти по этой нелегкой жизни. Пусть сбудутся все твои мечты, и пусть ты будешь счастлива. А если ты будешь счастлива, то и мы, твои друзья, тоже будем счастливы. За тебя, Алена, за твое счастье!

— Очень тепло сказал, — похвалила Витю Зинка, когда он сел, осушив свою рюмку. — Видно, что говорил от сердца.

— Что правда, то правда, — согласился Витя. — Если уж произносить тост, то от сердца. А то слышишь все время: «Чтоб у тебя все было и чтоб тебе за это ничего не было». Наверное, когда кто-то произнес это в первый раз, было смешно. Но в миллионный раз мне уже не смешно.

— Катька, ты по-прежнему в «Седьмом небе»? — спросил Катьку Андрей, разливая водку. — А то я заработал деньжат, хочу к тебе в гости сходить.

— Щас по харе получишь, Андрюха, — не очень обидевшись, ответила Катька. — Ты лучше к негритяночке в гости сходил бы, могу устроить.

Все засмеялись, а Андрей сказал:

— Можно и к негритяночке, но я хочу так, чтобы в мыслях в это время бабу женой представлять, а негритяночку я женой не представляю.

— Все, когда с женами трахаются, любовниц представляют, а ты наоборот. Сумасшедший ты, Андрюха, — сказала Алена.

— У меня вчера случай был, — начала Катька. — Пошла я на пляж, лежу, загораю. Подходит коп и говорит: «Оденьтесь, вы в неприличном виде». А я ему: «Что значит в неприличном?» А коп мне: «В неприличном — это когда видна любая часть влагалища, или соски, или любая часть ануса. У вас, говорит, все три элемента видны».

Все захохотали, а Андрюха спросил:

— Катька, что такое анус?

Все опять захохотали, а Славик сказал:

— Анус — это жопа.

— Анус — это не вся жопа, а только серединка ее, — сказал Витя.

— Кем ты работаешь, Витя? — спросила Зинка. — Наверное, у тебя высшее образование?

— Я закончил высшее военное училище, но получил травму и был демобилизован. Офицером пробыл всего три месяца. На учениях неудачно десантировался, и все — военной карьере крышка. Конечно, с моей специальностью я мог устроиться и на гражданке, но это в нормальной стране, а не в Беларуси. Приехал сюда, а здесь, сама знаешь, как трудно легализоваться. Думал на убежище подавать, мне на Брайтоне все адвокаты говорили, что из Беларуси легко убежище получить, но один манхэттенский адвокат отсоветовал. «Ты, сказал он, парень молодой, женишься на американской гражданке и легализуешься. А получишь отказ в убежище — попадешь под депортацию, и тогда женитьба на самой Хиллари Клинтон может не помочь. А какие шансы на убежище у офицера, который еще несколько месяцев назад был в действующей армии? Да никаких. А попытаешься скрыть этот факт — неприятности могут быть гораздо серьезнее, чем депортация». Я его послушался и, ты знаешь, не жалею. Несколько моих друзей попались на удочку к местным стряпчим, те им такого понаписали, что я удивился, что им просто отказали, а не засадили в сумасшедший дом. А работаю я на стройке плотником. У поляков.

Зинка вспомнила свою «цыганскую» легенду, и на душе у нее стало тяжело.

— Давай выпьем, Зина, — сказал Витя, подливая Зинке вина. — За нас, за то, чтобы наши тревоги прошли как сон.

Зинке стало тепло и грустно. Пьяная Алена запела песню на украинском языке, ее активно поддержала Верка. Зинке захотелось плакать, и она слегка опустила голову. Витя тихо сказал:

— Не надо, Зина, пойдем лучше к океану.

Зинка послушно встала, споткнулась, тут же выпрямилась. Витя взял ее под руку и повел через пляж к темной воде.

* * *

Хотя Витя был парень легкий, Зинка долго к нему привыкала. Сначала привыкла спать с ним, потом есть вместе с ним, а уж потом стирать для него. Витя жил вместе с другими рабочими и приходил к Зинке только в пятницу, зато на весь уик-энд. К пятнице Зинка готовилась как к празднику, да это и был праздник. Выбор из двух первых блюд (борщ или бульон с курицей и вермишелью в одну пятницу, солянка или гороховый суп в другую), из трех вторых (бефстроганов, зразы, голубцы), разные закуски — вот что получал Витя на обед в конце тяжелой рабочей недели. Но и он не плошал и никогда с пустыми руками не приходил — десерт и выпивка были, как говорится, на его совести. Коньяки, вина, фрукты, торты, конфеты — всего было вдоволь.

Во время обеда Витя рассказывал, что было на стройке, — что строили, кто как работал, какая была погода, что говорил босс-поляк. Бывали и смешные случаи — новенький нелегал из Молдавии прибил какую-то важную доску вверх ногами или еще что-то в этом роде. Зинке было приятно сидеть с Витей и слушать его. В свое время она так же слушала истории своего мужа, в которых он всегда выходил умницей, а его босс набитым дураком.

Налюбившись, как и положено, ушами, Зинка переодевалась в шелковый халат. В пупке у нее уже давно красовалась темно-зеленая бусинка в золотой оправе. Зинка подходила к развалившемуся в кресле Вите и утыкалась бусинкой ему в лоб.

Потом они по очереди принимали душ, и Витя всегда удивлялся, сколько разных бутылочек с шампунями и жидким мылом, сколько баночек с кремами и мазями, сколько тюбиков неизвестно с чем стояло на полочках в Зинкиной ванной. Это была настоящая женская ванная комната — чистая, ароматная, возбуждающая. После душа следовал коньяк с фруктами и тортом, а затем снова бусинка утыкалась в Витин лоб.

Суббота для Зинки начиналась с разговора с дочками по скайпу. Старшая Юля и младшая Таня садились в далеком Ивано-Франковске у себя дома перед экраном и рассказывали Зинке о своих успехах. Юля наконец нашла скрипку, которая ей понравилась. Это был концертный «Гвидантус» первой половины восемнадцатого века, который принадлежал одному из учеников Эммануила Иосифовича. За скрипку просили двенадцать тысяч долларов, но Эммануил Иосифович умолил ученика отдать ее за восемь, что все равно в два раза превышало цену, которую Зинка была готова заплатить за инструмент.

— Доченька, это ведь дороже, чем машина, — пролепетала Зинка. — Когда нужны деньги?

— Как можно скорее, мама. Ты себе не представляешь, какой звук у этой скрипки! Я тебе сыграю на ней — ты в обморок упадешь. У нее тембровый диапазон необыкновенный, и она идет с родным смычком. Мама, иногда один смычок «Гвидантуса» стоит десять тысяч, а тут все вместе за восемь. А какой лак на скрипке! Даже не верится, что ей почти триста лет. Она в Италии сделана Йоханном Гвидантусом. Мама, я тебе обещаю, что возьму с ней первое место на любом конкурсе. Я ведь не игрушку прошу. Ну хочешь, я продам свой мобильник и все свои шмотки. Я ведь по семь часов в день играю, а звука у моей румынской скрипки нет и не будет. Она хороша только для начинающих, а я ведь уже на конкурсах выступаю. Мама, сейчас нет хороших скрипок дешевле десяти тысяч, сейчас русские мастера в Москве больше берут, правда, они тоже делают очень хорошие скрипки.

— Юля, я пришлю деньги через неделю, — тихо сказала Зинка. — Таня, какие у тебя отметки в школе?

— Хорошие, мама, а когда ты приедешь? Мы с Юлькой очень по тебе скучаем. Мама, мы ведь уже столько месяцев не виделись. — Таня заплакала.

— Танечка, будь взрослой. Если бы я была рядом, ни ты, ни Юлька не могли бы позволить себе такие красивые вещи. Ты же знаешь, сколько стоят Юлькины уроки. А твое фигурное катание! А ремонт дома! А еда! Где бы я в Ивано-Франковске столько заработала? Сколько у вас стоит хороший кусок мяса? Ты ведь любишь мясо, Таня? И тебе нужно хорошо питаться, чтоб и фрукты были, и овощи. Юля, успокой Таню.

Закончив разговор с домом, Зинка долго не могла прийти в себя. Пила кофе чашку за чашкой, курила. Позвонила Верке поплакаться. У Верки были свои проблемы — старшая ушла из дома на два дня, шаталась неизвестно где. Вдруг объявился муж, требовал у дочек Веркин адрес и номер телефона. Денег не принес, зато забрал из дома какие-то золотые побрякушки.

— Верка, как ты думаешь, сколько нам еще здесь сидеть в неизвестности? — спросила Зинка.

— В неизвестности — неизвестно, а сидеть нам здесь, надеюсь, всю жизнь. Вот получим политическое убежище, дочек сюда вызовем и заживем тогда как люди.

— Верка, время ведь летит. Каждый день, что дочки без нас, нам в минус. А если не получим убежища, что тогда делать будем?

— Зинка, перестань сопли распускать немедленно! Ну хочешь — вертайся обратно, тебя тут никто не держит. Что ты дочкам скажешь? Что мама прогулялась в Америку и ни с чем вернулась? Давай я к тебе приду, посидим, поговорим.

Зинка и Верка таким образом виделись каждую субботу — то у одной было скверно на душе, то у другой. У кого было менее скверно, тот и утешал. Витя смотрел телевизор, а Зинка и Верка сидели на кухне, пили вино и разговаривали. Раз в месяц забегала Катька, которая по-прежнему работала у Левчика в (чтоб не сказать на) «Седьмом небе» и сказочно разбогатела, но жениха еще себе не нашла. «Желающих много, — говорила она, — но ни один мне не подходит — то слишком бедный, хотя и добрый, то богатый, но скряга. Я все жду, когда попадется богатый и добрый».

— Ну это долго ждать придется, — смеялась Верка. — Они потому и богатые, что жадные. А добрый все на всех тратит, откуда ему богатство накопить?

— Вера, у тебя примитивное представление о том, как становятся богатыми, — встревал в разговор Витя. — Ну приходит в бордель человек расслабиться, с девочками пообщаться. Он что, по-твоему, должен все бабки на них потратить? Тогда он будет добрым для Катьки, но жадным для своей семьи. Вот будет у Катьки семья, что она скажет, когда ее муж будет все бабки в борделе просаживать?

— Не будет, потому что я его буду сексуально удовлетворять, — сказала Катя. — Ему не надо будет в бордель ходить. Я уже по-английски немного научилась понимать, все мужики рассказывают одну и ту же историю — как жены их трахаться не хотят. Ну не хотят, так пусть и не удивляются, что их мужья в бордель ходят.

* * *

Прошло уже девять месяцев, как Верка и Зинка прибыли в Америку, и английский, несмотря на полностью русскоязычное окружение, начал потихоньку проникать в их жизнь. Говорили они коряво, понимали далеко не все, но ситуаций, в которых английский был на самом деле нужен, было мало. Даже в банке, в котором они открыли счета после получения права на работу, многие клерки говорили по-русски. Зинка, отучившись три года на юридическом, сдала экзамен по украинской конституции, но вряд ли ее читала, а если и читала, то не вдумывалась. А кто из друзей или родственников ее читал? Может, цыгане ее читали, выискивая в тексте что-нибудь о своих правах? Поэтому Зинка была очень удивлена, когда однажды Витя за обедом сказал, что приехал в Америку ради ее конституции и что английский надо учить, чтобы эту конституцию прочесть.

— Ты думаешь, Зина, что Америка знаменита своими машинами? Немецкие лучше. Даже японские лучше. Ты думаешь, Америка знаменита небоскребами? Ты знаешь, сколько сейчас небоскребов в Шанхае и какие высоченные небоскребы строятся в Арабских Эмиратах? Да Манхэттен рядом с Шанхаем покажется Ивано-Франковском. Нет, Зина, Америка знаменита своими гражданскими свободами, а свободы эти записаны в конституции. Вот скажи, ради чего ты приехала в Америку, ради чего заплатила бешеные деньги, чтобы добраться сюда любыми путями, ради чего полы ночами моешь? Неужели ради бутылочек и баночек в ванной комнате?

— Витя, ты же знаешь, что мне детей поднимать надо, — обиженно сказала Зинка. — У нас в Ивано-Франковске тоже бутылочки есть — немецкие, ничуть не хуже.

— То есть ты рассматриваешь Америку только как страну, где больше платят? — продолжал развивать эту неожиданную тему Витя. — Вот мы, эмигранты, живем здесь, в Америке, кто легально, кто нелегально, но мы не часть Америки. Ты, например, знаешь, чем живет сейчас страна, о чем все время говорят по радио или телевизору?

— Ищут убийцу какой-то Петерсон. Она беременная была, ее убили и утопили. Все думают, что это муж сделал.

— Я не это имел в виду. Убивают везде, это не типичная американская история.

— Война в Ираке. О ней тоже все время говорят.

— Ну хотя бы война в Ираке. Ты думала об этой войне? Ведь многие в Америке против этой войны. Сейчас на Ближнем Востоке решается судьба европейской цивилизации, и если мы проиграем эту войну, деваться будет некуда.

— Кто «мы», Витя? Или ты уже статус в Америке получил?

— Мы — это цивилизованные люди, Зина.

— Ну, поеду обратно в Ивано-Франковск. Ты кушай, кушай.

— При чем тут Ивано-Франковск? Америка весь мир кормила и кормит! А проиграем — жрать будет нечего от Африки до Ивано-Франковска.

— У нас свой огород есть. Картошка, помидоры, цыбуля. Проживем как-нибудь.

— Зина, вот мы уже сколько с тобой встречаемся, а в Манхэттене ни разу не были. Ты до меня была хоть раз в Манхэттене?

— Раз была. Вот ты бы меня и свозил туда. В клуб какой-нибудь. А то, на самом деле, все дни рождения подруг на Брайтоне празднуем. Давай поедем в клуб или в театр.

Витя сел за компьютер и посмотрел программу известного джазового клуба «Блю Ноут». Батюшки! Как раз сегодня играет трио Кенни Вернера!

— Мы успеем на шоу в половине одиннадцатого. Собирайся, поехали!

Надела Зинка все самое лучшее, намазалась самыми дорогими кремами и наложила самую лучшую французскую косметику, а Витя, как был в джинсах и фланелевой рубахе, в таком виде и поехал.

Старый Витин «Додж-Караван», набитый молотками, топорами, пилами, гвоздями и прочим стройматериалом и оборудованием, медленно полз по Белт-Парквей, и Зинка любовалась открывшимся видом на нижний Манхэттен. Здания сверкали миллионами огоньков, в темном небе кружили вертолеты, впереди разноцветно переливался Бруклинский мост.

— Вон статуя Свободы, с лампочкой в руке, — ткнул куда-то налево пальцем Витя.

Статую Свободы было видно плохо, угадывался лишь ее силуэт.

— Когда-то эмигранты проплывали мимо нее. На ней написано, что Америка даст кров и защиту всем страждущим и обиженным.

Зинка вспомнила, как «Бэби Кристина» входила в порт Майами, и ей стало смешно. Она засмеялась, а Витя сказал:

— Мне тоже смешно. Нет больше в мире страждущих. Обиженных полно, а страждущих нет.

— А на ней нет надписи «Америка даст кров всем цыганам»? — по-прежнему смеясь, спросила Зинка.

«Додж-Караван» вполз на Бруклинский мост, и вид стал еще более захватывающим. Зинка перестала смеяться и прошептала по-украински:

— Ты тильки дивись, Витю, як красиво.

Через десять минут петляния по манхэттенским улочкам мини-вэн причалил в квартале от 3-й Вест-стрит, на которой находился знаменитый «Блю Ноут» — в самом сердце Гринич-Вилледжа.

На улице было полно людей, абсолютно не похожих на обитателей Брайтона. Не прогуливались толстые тетки и дядьки в облегающих итальянских прикидах, в воздухе не висел запах рыбы и «Клема». Одеты все были просто, и Зинка почувствовала, что немного переборщила со своим праздничным нарядом. Вход на двоих стоил пятьдесят долларов, и кассир предупредил Витю, что минимум по пять долларов они обязаны потратить на напитки или еду.

В темном зале освещалась только пустая сцена. Почти все столики возле сцены оказались заняты, и Зинке и Вите пришлось сесть чуть ли не в углу. Витя заказал себе виски, а для Зинки джин с тоником, сразу тем самым превысив необходимый минимум трат. Вкусно пахло гамбургерами и жареной картошкой, и, несмотря на недавний обильный обед, Витя и Зинка почувствовали голод.

— Давай закажем какой-нибудь еды, — попросила Зинка.

— Давай, но у меня только полтинник остался, а после того, как я заплачу за дринки, останется долларов тридцать, не больше.

— И у меня есть полтинник. Давай возьмем по гамбургеру с картошкой.

На сцену вышли музыканты — трио Кенни Вернера. Одеты они были совсем просто — в джинсы и рубашки. Главный из них, в несуразной шапочке, похоже, сам Кенни Вернер, начал что-то говорить в микрофон — очевидно, смешное, потому что в зале засмеялись. Потом Кенни сел за рояль, Йоханн (так его представил Кенни) сделал несколько щипков на бас-гитаре, а Ари (третий член трио) выдал пулеметную очередь на ударных. Сначала ребята сыграли «Слезы на небесах», и эти «Слезы» унесли Зинку вроде как в Ивано-Франковск, но не в тот Ивано-Франковск, который она знала, а туда, где она никогда в жизни не была. Потом трио выдало «Воспоминания о былых временах», и Зинка впала в транс и забыла, где она. Сначала она хотела сказать по-украински: «Слухай, як красиво!», но не смогла. Она впервые слушала джаз живьем и не подозревала, как сильно он может подействовать на душу.

Когда очнулась во время перерыва, оказалось, что гамбургеры с картошкой остыли, да и есть совсем не хотелось. Хотелось выпить еще джина с тоником или коньяку, водки — чего угодно, только выпить. Все оставшиеся деньги Витя и Зинка потратили на дринки, дали немного и на чай.

Шоу закончилось ровно в полночь. Зинка шла к выходу мимо сцены, на которой еще крутились, собирая свои вещи, музыканты. Зинка постояла несколько секунд совсем рядом с Кенни Вернером. Он заметил ее и сказал:

— Хай!

И Зинка ему ответила:

— Хай!

* * *

Нью-Йорк — рай для старых людей. Где еще к старому человеку прикрепляют компаньонку, которая готовит, убирает квартиру, стирает и купает его? И платит за все это штат Нью-Йорк и город Нью-Йорк. Получают компаньонки так себе, да и работа тяжелая — поди переверни толстяка, чтобы подмыть. Не каждый справится, да и не каждый захочет.

Зинка захотела, и ее направили в семью, где главой была семидесятипятилетняя еврейка Римма, а в подчинении у нее был муж Йося, возраст которого перевалил за восемьдесят.

Прежде всего Римма спросила Зинку, умеет ли она готовить гефилте фиш.

— Научу! — сказала Римма, услышав ответ. — А латкис? А тейглах?

Зинка любила и умела готовить, но рецепты еврейской кухни были ей неведомы. В первый же день работы Римма (Римма настаивала, чтобы Зинка называла ее Риммой, а не Риммой Яковлевной) научила Зинку готовить гефилте фиш и печенье по-кишиневски, которое Римма называла еврейским десертом.

— Вообще-то так печенье пекли только в Бельцах, но мы его называли печеньем по-кишиневски, — сказала Римма, замешивая тесто.

Зинка в свою очередь научила Римму готовить «квасолю с капустой» — фасолевый суп с капустой и суп с галушками на сладком молоке. Римма попробовала суп с галушками и сказала:

— Я сейчас вырву, как вы эту гадость есть можете?

Йосе же галушки очень понравились. Он выхлебал полную тарелку и попросил добавки.

— Это для мужиков суп, — сказала Зинка, наливая Йосе вторую порцию.

— И что ж тут для мужиков? — поинтересовалась Римма.

— Ну, у нас говорят: «Шоб у каждой хати стояло», — объяснила Зинка.

Римма вспеснула руками, и Зинка рассмеялась. Обе посмотрели на Йосю, но тот вряд ли расслышал — во-первых, он был глуховат, а во-вторых, так сосредоточенно ел суп, что не слышал уже ничего. Вечером при прощании Йося ущипнул Зинку за задницу.

— Иди спать, старый йолт, — проворчала Римма. — Галушек он, видите ли, натрескался.

— Иду, Гимочка, — сказал Йося и, шаркая, направился в спальню.

Перед тем как скрыться, он обернулся и подмигнул Зинке водянистым глазом.

Дома Зинка села подбивать финансы. Сначала расходы.

— Арендная плата за квартиру — тысяча сто долларов в месяц, — бубнила Зинка. — Еда — теперь не больше четырехсот, потому что можно завтракать и обедать у Риммы с Йосей, туалетные принадлежности, стирка — стольник, телефон — восемьдесят плюс звонки на Украину по карточкам — еще тридцатка, слава богу, есть на свете карточки, электричество, мать их ети, сороковник, рестораны, подарки — триста, не меньше, одежда — хотелось бы пятихатник, уж больно все красивое, а через десять лет я уже буду старая, и мне это все не нужно будет, медицинская страховка — сто пятьдесят плюс еще столько же на лекарства, дантист — пломбы, чистка, то да се, в среднем выходит тридцатка. Итого — две тысячи восемьсот восемьдесят долларов в месяц, для ровного счета три штуки. Плюс штука детям — четыре штуки. Плюс большие расходы — адвокат и скрипка, разобьем помесячно, еще нужно откладывать штуку-полторы. Ничего себе — набралось минимум шестьдесят штук в год, зарплата медсестры. Хорошо, что же мы имеем в плюсе? Римма с Йосей — чистых пятьсот в неделю, уборки офисов по вечерам — еще столько же. Ну, допустим, буду убирать по субботам, еще стольник. Кругом-бегом тысяча сто в неделю, полтинник в год. А где недостающую десятку, а то и двадцатку взять? Ну не буду я в кабаки на дни рождения ходить, сэкономлю трешку в год. Носить буду, что есть, до дыр, еще пять-шесть тысяч — вот и недостающая десятка. Мне не на чем больше экономить, что мне — зубы не чистить или есть всякую дрянь? А будь я дома, я все равно не смогла бы на детей штуку в месяц тратить, где я заработала бы эту штуку? Если бы Микола паскудой не оказался, все было бы по-другому, да что об этом говорить! Нет, надо здесь сидеть до победного, ужиматься во всем. Свинья я все-таки была, что столько на шмотки и духи тратила.

К пяти тысячам, отложенным на адвоката, Зинка добавила еще три, которые заняла поровну у Верки и Вити, и отправила восемь тысяч маме в Ивано-Франковск, чтобы выкупить для Юльки скрипку.

Через день, как назло, позвонил адвокат Лифшиц и сказал, что пришел вызов на интервью в иммиграционную службу. Лифшиц сказал, что Зинка может лететь на интервью в Орегон, или, если она захочет, он переведет дело в Нью-Йорк, что даст отсрочку месяца в два-три. Зинка побежала к Лифшицу в офис.

— Езжайте в Орегон, — уговаривал Лифшиц. — Там таких легенд еще не читали, на ура пройдете, благодарить будете.

— Переводите дело в Нью-Йорк, — сказала Зинка.

— Ну как знаете, но в Нью-Йорке шансов у вас гораздо меньше. Потом не говорите, что не предупреждал.

— Так вы же Клавке тоже делали ходатайство в Портленде, и ничего хорошего не вышло — дали отказ.

— А вы знаете, почему дали отказ? Вы знаете, что Клавка ваша уже в третий раз в Америке и что во второй раз она засветилась. Ее арестовали у Ниагарского водопада, взяли отпечатки пальцев. Она мне об этом сказала? Если бы я знал, что она в системе, я бы, по-вашему, делал легенду, что она первый раз в Америке?

— А вы ее спрашивали? Вы у меня что-нибудь спрашивали? Понаписали там всякой ерунды.

— Как вам не стыдно, Зинаида! Если бы за каждое выигранное дело о предоставлении политического убежища звездочку рисовали, как на войне за сбитый самолет, у меня бы весь фюзеляж в звездах был. У моих клиентов уже дети в Америке родились, скоро внуки пойдут. Да и сами подумайте — вы заслуживаете политического убежища?

— Не поняла, — сказала Зинка.

— Ну вот, положа руку на сердце, вы заслуживаете политического убежища?

— Ну раз вы беретесь за дело, наверное, да.

— Перестаньте, Зинаида, вы знаете, о чем я говорю. Вы так же заслуживаете политического убежища в Америке, как я звания Героя Советского Союза. То есть никак! И вот я пытаюсь для вас что-то сделать, да, не всегда получается, большей частью из-за самих клиентов, но ведь часто и получается! Или вы хотели, чтобы получали все сто процентов?

— Да нет, что вы, Марк, спасибо, я никак не хотела… — залепетала Зинка.

— Ладно, хватит поэзии. Начинаем готовиться к интервью. Вы хоть что-то по-цыгански знаете?

— Ни слова.

— Купите русско-цыганский разговорник и начинайте учить наиболее обиходные фразы. Вы обязаны знать, как по-цыгански папа и мама, как сказать спасибо и здравствуйте.

— Неужели на интервью будут проверять мое знание цыганского?

— Попадется вам, Зина, въедливый еврей, он из любопытства проверит.

По пути домой Зинка забрела в книжный магазин «Санкт-Петербург» и, к своему удивлению, нашла на полке «Украинсько-ромський розмовник». Заплатила за него десять долларов. На глянцевой обложке были изображены цыган с бородой и усами и цыганка в платке. Оба улыбались. Ехала эта пара на бричке по дороге, выложенной галькой, вокруг колосилась рожь, бело-желтое солнце скрывалось за красным облаком. Вечерело.

В автобусе Зинка раскрыла «розмовник». Первой фразой была «Витаемо вас у нашей осели», что на цыганском звучало как «Драгосто туменге андо амаро кгер». Зинке фраза не понравилась — сложная, непонятная. Она быстро нашла «Извините, пожалуйста» и прочла перевод: «Иртисарен авен лаче». До своей остановки Зинка повторяла «Иртисарен авен лаче», а когда пришла домой, приготовила ужин, поела, почистила зубы и легла в постель, то поняла, что начисто забыла, как извиняться по-цыгански.

* * *

Беды, как им и полагается, пришли вместе. В понедельник по русскому радио сообщили, что скоропостижно скончался известный адвокат Марк Лифшиц, прощание с которым состоится во вторник в час дня в похоронном бюро «Невский». Вечером прибежала Верка с бутылкой скотча и рассказала, что Марк Лифшиц умер в квартире своей секретарши, той самой, которую они с Зинкой видели.

— Откуда ты знаешь? — спросила Зинка.

Ей было все равно, где умер Марк Лифшиц, но такая подробность заинтересует кого угодно.

— Так это все уже знают. Леночка (так зовут секретаршу), когда увидела, что Марку плохо, кому, думаешь, первому позвонила?

— В девять-одиннадцать, наверное.

— Ага, сейчас! Матвей Леонидовичу она позвонила. Марк же ему документы делает. Матвей Леонидович, слава богу, живет за углом, так что прискакал он через три минуты со своим чемоданчиком и констатировал смерть.

— Бедный Марк, ведь еще молодым человеком был, — сказала Зинка.

— Да, а жене его теперь как? Ведь случилось это все за полночь. Что, спрашивается, адвокат Лифшиц делал в квартире своей секретарши ночью? Ну и Матвей Леонидович тоже хорош. «Умер! — говорит он Леночке. — Звоните в полицию». И собирается уходить. А Леночка ему: «Куда же вы, Матвей Леонидович? Мне страшно». А Матвей Леонидович ей отвечает: «А мне, Леночка, еще страшнее, потому что я, как вам хорошо известно, нелегал. Сейчас приедет полиция, начнутся разборки, и какие вы мне прикажете документы предъявить? Меня тут же арестуют! Меня здесь не было».

— Верка, ведь Матвей Леонидович должен был из страха и вправду обо всем молчать, а ты тут мне их разговор в деталях пересказываешь. Странно все это. Неужели Леночка все это разболтала?

— Да нет же, сам Матвей Леонидович по секрету и рассказал в узком кругу — дантисту Володе и парикмахеру Косте. Ну, еще жене своей Иде. Короче, весь Бруклин уже об этом знает. Со всеми деталями.

— А что, еще и детали были?

— Ну да. Матвей Леонидович, после того, как констатировал смерть Лифшица, успел заметить на журнальном столике обертку от виагры и почти пустую бутылку коньяка. Говорит, что вся эта комбинация — виагра, коньяк и секс с Леночкой — стоила Марку жизни.

Слушая рассказ Верки, Зинка сразу не подумала, насколько смерть адвоката Лифшица касается лично ее. Только после того как они с Веркой приняли по три рюмки скотча, в Зинкином мозгу зазвенело: а кто теперь ее дело вести будет?

Вторая беда пришла поздно вечером. Неожиданно явился Витя и сказал, что уезжает из Америки. Зинка была пьяна и сразу не врубилась в смысл сказанного. Посидела-помолчала и заплакала.

— Куда же ты, Витек, поедешь? — спросила она.

— Кореш в Алжире бизнес открыл по починке самолетных моторов. Ему менеджер нужен, а у меня все-таки военное образование, и в технике я кое-чего смыслю.

— А что же с конституцией и свободами? Ведь обратно пути не будет.

— Знаю, Зина.

— А со мной что? Я ведь тебя люблю. Ты думаешь, так просто встретить на земле человека, который тебя полюбит? Ведь мы бы могли семью создать, я еще родить могу.

— Не надо, Зина, мне самому тяжело. Наверное, я делаю страшную глупость, но что-то меня толкает на эту глупость. Не могу я сидеть на одном месте, закисаю я. Ты, как цыганка, должна меня понять, — попытался улыбнуться Витя.

— Цыганка… — Зинка снова расплакалась. — Когда уезжаешь, Витек?

— Завтра, Зина. Не хотел говорить тебе заранее, не хотел расстраивать.

— Ты не расстраиваешь меня, Витек, ты меня убиваешь. Мне так хорошо с тобой было, так хорошо. Помнишь «Блю Ноут»? Я как джаз теперь по радио слушаю, всегда тебя вспоминаю. И мне тут же тебя хочется. Ты пришлешь свои координаты?

— Конечно, Зина. Кто знает, может, еще встретимся.

— Витек, я должна тебе гроши — полторы штуки. Куда их тебе высылать?

— Забудь про гроши, Зина, ничего ты мне не должна. Мне кореш положил зарплату в сто штук, так что я в порядке.

Зинка и Витя легли на застеленную кровать и так пролежали часа два. Потом Витя встал и ушел, а Зинка провалилась в больной сон.

Проснулась Зинка рано, ее тошнило. Она выпила из банки огуречного рассолу. Потом опохмелилась остатками скотча, снова выпила рассолу. Когда прошла головная боль, началась душевная. Зинка никак не могла перестать плакать. Шла на кухню, ставила кофе и плакала. Потом шла в спальню, смотрела из окна на пыльный бруклинский двор, вспоминала карпатские луга и начинала плакать еще сильнее. Хотела позвонить по скайпу дочерям, но не смогла. Хотела включить радио, но вспомнила, что оно настроено на джаз, и тут же отдернула руку от пульта. На часах было двенадцать. Зазвонил мобильник. Это была Римма.

— Зина, с тобой все в порядке? Мы с Йосей волнуемся, все ли у тебя в порядке. Помнишь, мы сегодня собирались в парк пойти погулять, а потом пожарить котлеты с гречневой кашей? Знаешь, что мне сегодня Йося сказал?

— Риммочка, я заболела. Я завтра приду.

— Хорошо, Зиночка. Так ты знаешь, что мне сегодня Йося сказал?

— Что, Риммочка, он вам сказал?

— Он сказал, что с тех пор, как мы уехали из Одессы, он ни разу не пил компота из сухофруктов. Ты представляешь? Зина, мы должны ему сделать компот из сухофруктов. Ты умеешь варить такой компот?

— Да, Риммочка, я сварю Йосе компот из сухофруктов. Я по дороге к вам зайду в лавку и куплю все, что нужно для компота.

— Тебя Бог нам послал, Зиночка. Не забудь, что в такой компот хорошо дать изюму.

Когда старая еврейка говорит, что человека ей Бог послал, то слезы у такого человека должны высохнуть немедленно. Зина улыбнулась и пошла искать черные брюки и закрытую блузку, чтобы ехать на прощание с Марком Лифшицем.

* * *

Перед зданием похоронного бюро «Невский», что на Кони-Айленд-авеню в Бруклине, было многолюдно. Мужчины в костюмах и кипах курили, их жены с марлевыми нашлепками на головах стояли невдалеке и шептались. В стороне группой держались люди явно нееврейской наружности, по-видимому, клиенты Марка. Мужчины-неевреи тоже нацепили на головы кипы, которые им раздали в «Невском», но, как отметила про себя Зинка, кипы им не шли.

Зинка узнала несколько знакомых лиц среди клиентов и подошла к ним. Все говорили только о том, как трудно будет найти нового адвоката и что еще труднее будет получить свое дело из офиса покойного.

Вдруг толпа пришла в движение — показалась Леночка. Из группы еврейских женщин донеслось шипение, еврейские мужчины же приосанились, прикидывая, стоило ли прощаться с жизнью ради секса с Леночкой. Судя по их виду, стоило.

Вышел ребе в черном костюме и пригласил всех зайти внутрь. В небольшом зале стоял простой закрытый гроб. Мать Марка, вдова и родственники уже сидели в первом ряду. У всех были заплаканные лица. У Марка было двое детей, они сидели по обе стороны вдовы. Ребе на английском языке рассказал о Марке. Прекрасный сын, муж, отец, адвокат, лидер русскоязычной общины. Потом ребе прочитал какую-то молитву на иврите, и все несколько раз повторили за ним «амен». Зинка уже знала, что у евреев гроб не открывают, но все равно подумала, что в гробу, может, совсем и не Марк Лифшиц лежит. Она огляделась, увидела Леночку, тоже заплаканную. Рядом с ней сидели Аркадий и Милана, прилетевшие на похороны из Орегона.

Ребе попросил выступить кого-нибудь из собравшихся. С места поднялась дочь Марка Сарра, девушка лет восемнадцати. Ребе представил ее. Сарра родилась в Америке. Она говорила, как любит папу, как всегда брала с него пример. Закончила она речь по-русски: «Папа, я очень тебя люблю», и заплакала. Маме Марка Анне Соломоновне стало плохо, и работники «Невского» принесли ей воды, а затем бережно повели под руки из зала. Старший брат Марка Наум вспомнил, что Марк был в семье любимым ребенком — самым умным, самым балованным, все его обожали. Потом Аркадий рассказал, каким Марк был талантливым адвокатом и порядочным партнером. «К ладони этого человека не прилип ни один чужой доллар». — После этих слов Аркадий тоже заплакал.

— Для чего чужим прилипать, когда своих столько? — довольно громко шепнул мужчина, сидевший за Зинкиной спиной.

— Юра, прекрати, — зашипела его соседка.

По интонации ее, однако, можно было понять, что шутка ей понравилась.

Потом выступил какой-то усатый мужик, которому Марк «сделал» политическое убежище десять лет назад.

— Вся наша семья молилась на Марка Лифшица, — сказал усач. — Он стал членом нашей семьи. Когда мы дом покупали, мы опять к Марку пришли, когда нас партнеры надуть хотели, мы сразу к Марку. Захворал я, захотел завещание сделать — опять к Марку, но, слава богу, поправился. Короче, Марк у нас был как скорая юридическая помощь. И вот его не стало. Настоящий был адвокат и прекрасный человек.

Зинка на кладбище не поехала. Вместе с остальными нелегалами — клиентами Марка она пошла в кафе «Русалочка», где подавали очень вкусные и дешевые вареники и пельмени. Нелегалы любили «Русалочку» еще и потому, что у хозяев не было лицензии на торговлю спиртным, а значит, можно было приносить свою выпивку.

Пить Зинка не хотела, а вареники с вишней пришлись очень кстати, и Зинка заказала вторую порцию.

Нелегалы обсуждали адвокатов, практикующих в русскоязычной общине. Из обсуждений следовало, что на всех пробу ставить некуда — все жулики, и что покойный, тоже, кстати, тот еще жулик, был самым приличным из них.

— А что насчет Аскольда? — спросила одна девушка. — У него офис в Манхэттене, и я ничего плохого о нем не слышала.

— Аскольд дерет так, что вовек не расплатишься, да и не расплачиваться не придется — Аскольд берет весь гонорар вперед, — ответил парень с грузинским акцентом. — Я бы пошел к Аскольду, но я ведь уже Марку заплатил пять штук, кто мне их теперь отдаст?

— А как мне свое дело получить? — спросила Зинка.

— Я предлагаю всем пойти к Марку в офис завтра утром и попросить у Леночки наши дела, — ответил грузин.

Грузин вызвался подвезти Зинку домой, но поскольку истинная причина его галантности была как на ладони, Зинка отказалась.

Добравшись до дому, Зинка легла на кровать и закрыла глаза. Во рту было противно сладко от вареников с вишней — Зинка явно переела их. Ей стало плохо, мысли начались путаться — бюджет, не хватает денег, неизвестно, сколько надо будет платить новому адвокату. Да и кого нанять? Вити больше не будет, наверное, никогда. Дочек не видела почти год, все из-за проклятого мужа. Если вернуться на Украину, то соседи смеяться будут — зачем все затевала, зачем уезжала? Где жить в Ивано-Франковске? Дочки живут с мамой и папой, она, если будет работать, не сможет проводить с ними время. Да и где она сможет работать в Ивано-Франковске? Нету там никакой работы. Об этом говорят родители, об этом говорят все ее подруги, все, кто только что приехал оттуда. Нищета, уголовщина, коррупция, беззаконие, пиршество богатеев, разграбивших страну. Кто такой Аскольд и сколько он стоит? Отдаст ли Леночка документы? Как она могла явиться на похороны Марка, совести у нее никакой. Как она не пожалела вдову, детей и родителей Марка, бессердечный она человек! Витя уже, наверное, летит в свой Алжир на большие заработки. А может, сначала домой в Минск, а оттуда в Алжир. Такой хороший парень, с таким можно где хочешь жить — хоть на Украине, хоть в Алжире, а в Америке с таким — просто сказка. Получается, что муж даже важнее, чем страна. Но на Украине не только работы нет, но и мужей. Все пьют по-черному, откуда хорошему мужику взяться? Эх, Витя, Витя! Почему с собой в Алжир не позвал?

Зинка встала, закурила. Курила она мало, в основном в самые плохие и в самые хорошие моменты жизни. Позвонила Верке, сказала, что Витя улетел навсегда и что она хочет вернуться в Ивано-Франковск. Верка примчалась через полчаса, опять с бутылкой скотча, на сей раз дорогого — «Джонни Уокер Блэк». Она залезла в Зинкин холодильник, достала сыру, колбасы, пельменей, и через несколько минут ужин был готов.

— За что выпьем? — спросила Верка, поднимая стопку с темно-желтым «Джонни Уокером».

— Ни за что. Просто выпьем. — Зинка опрокинула стопку и засосала лимоном. — Ты знаешь, Верка, мне настолько плохо, что даже не хочется, чтобы было хорошо.

— Пошла бы в спортзал или в бассейн, Зина, дурь выгнала бы. Нельзя так. Ну уехал Витек, ну умер Лифшиц, царство ему небесное, но ведь ты сюда не ради Витька приехала, не ради него через столько прошла. Да и Лифшиц был не единственный адвокат, вон, поди, сколько их развелось.

— А кого ты наймешь? Ты уже думала об этом?

— Не знаю, Зинка. Вот получим назад свои документы от Леночки, тогда и подумаем.

— Да ведь у меня интервью на носу, мне готовиться к нему надо.

— И как ты собираешься к нему готовиться?

— Вот разговорник купила украинско-цыганский.

— Ты чо, с ума сошла?

— Лифшиц сказал, что полезно знать несколько слов и выражений. Я уже выучила, как будет по-цыгански «извините, пожалуйста».

— И как?

— Забыла уже.

— Зинка, хочешь, обнимемся и полежим вместе?

— Хочу, Верка. Скажи, с кем ты сейчас? По-прежнему с Андрюхой?

— Была с Андрюхой, сейчас со Славиком, ни к кому не хочу привыкать. Один раз привыкла, хватит уже.

— Получается, ты как для здоровья это делаешь, а я не могу ради здоровья, мне любить надо.

— Всем любить надо, только видишь, что получается — мы их любим, а они потом от нас валят. Наши Миколы свалили, теперь вот твой Витек. Нет, Зинка, я себе задачу поставила — разбогатеть и девочек на ноги поставить. А если увлекусь кем-то, все насмарку пойдет, я ведь влюбчивая. Буду все время думать о нем, хотеть, чтобы он мне цветы приносил, страдать буду, я люблю страдать. Ты думаешь, мне Андрюха или Славик цветы дарили? Только духи и коньяки. Цветы — это любовь, а духи и коньяки — это для траханья.

— Верка, так Славику ж всего двадцать пять лет. Он же пацан еще.

— Ну и что, что пацан? Я его не заставляю к себе приходить. Он мне духи, а я ему то футболку куплю, то одеколон. Он мне коньяк, а я ему то рыбки нажарю, то борща наварю. Ничем не хуже, чем у тебя с Витьком было. Только я знаю, что никогда за него замуж не выйду, а он знает, что не женится на мне. Какая я ему жена, я больше чем на десять лет старше! И ни жена, и ни мама.

— Давай спать, Верка.

— А пельмени есть не будем?

— Какие пельмени после вареников с вишнями?! Ну их к черту! Спать, а завтра утром к Леночке пойдем дела забирать.

* * *

Леночка оказалась на месте. Она положила перед Зинкой папку с ее документами и сказала:

— С вас еще семьсот долларов.

— За что? — спросила Зинка. — Ведь Марк еще не начинал работу над подготовкой к интервью.

— Ну это я не знаю, но у меня отмечено, что вы должны еще семьсот долларов. Если вы не заплатите, я не смогу дать вам папку с документами.

— У меня нет с собой денег.

— Не страшно. Когда будут деньги, приходите, и я отдам вам папку.

— Но мне нужно начинать готовиться к интервью, я должна нанять нового адвоката.

— Хорошо, принесите мне пятьсот долларов наличными и можете забирать свою папку. А у вас, Вероника, вот я гляжу на ваши документы, вообще странная история. Почему вы не пошли на интервью?

— Какое интервью? Когда? — закричала Верка.

— У вас было назначено интервью еще три месяца назад.

— Почему вы мне не позвонили? Что же теперь будет?

— Ну, раз не пошли без уважительной причины, дело передали в иммиграционный суд. Теперь против вас открыт депортационный процесс.

— Почему ни вы, ни Марк мне не сообщили об интервью? Ведь у вас же был мой адрес, и вот я вижу на папке мой номер телефона, почему вы молчали?

— Вы знаете, Марк мне не поручал вам звонить.

— Мне тоже вам пятьсот наличными притащить, чтобы свои документы забрать? А ну-ка, давай, скотина, наши документы немедленно. Сучка ты последняя, и хозяин твой говнюк был. Тебе и твоему бессовестному хозяину-любовнику было насрать на мое дело. Теперь из-за вас меня из Америки выгнать могут. Мои слезы и слезы моих детей для тебя ничто. Ничего, на том свете Лифшиц за все ответит, уже, скотина, отвечает. А ты, сучка, деньги с нас кровные тянешь? Мы тут вкалываем, руки химией прожигаем, говно за твоими родителями выносим, жопы им подмываем, чтобы ты последние гроши с нас тянула?

Верка рванула на себя папку со своими документами, потянулась через стойку и схватила Зинкину папку. Залившаяся краской Леночка стояла молча. В приемной было много людей, которые слышали, не могли не слышать, что кричала Верка. Леночка поняла, что больше не соберет ни цента посмертной адвокатской пошлины.

— Берите свои папки, — выдавила она, — и уходите быстрее.

— Я еще с тебя, сука, деньги сниму, — пообещала Верка, уже открыв дверь. — Ты мне еще заплатишь и за себя, и за своего любовника. Видно, столько вы вдвоем натрахали людей, что прибрал его Бог, когда он с тобой трахался, шлюха поганая.

Зинка и Верка вышли на улицу. Двое нелегалов нагнали их и поблагодарили Верку: она им сэкономила по семьсот долларов на брата.

— Ну, куда теперь? — спросила Зинка. — К такому же ворюге бессовестному или к Аскольду?

— К Аскольду. Аскольд хоть и дерет, зато не забывает об интервью сообщать. Надоели мне все эти иммигрантские специалисты. Честно говоря, и пломбы они ставят говенные, и стригут херово, как в украинской деревне, все у них через жопу. Пошли к Аскольду, все говорят, что он хоть и иммигрант, но не похож на других.

— Ты позвони ему, назначь встречу, а я пошла к своим старикам мыть-стирать-готовить.

— Какие тебе хоть старики-то попались?

— Ты знаешь, нормальные. Я бы хотела, чтобы такая старость была и у моих родителей, да и у меня тоже. Здесь мне за это платит штат Нью-Йорк, а там кто за это платить будет? Украина, что ли? Нет, Верка, ходить нам там с грязными жопами.

— Не ходить, а лежать, Зинка.

* * *

— Со спины разделывай — так легче избавиться от костей, — посвящала Римма Зинку в секреты готовки гефилте фиш. — Начиняй поплотнее, поплотнее! А теперь бочка смажь хреном и в кастрюльку ее.

Йося сидел в гостиной и глотал слюни. Из кухни шел такой вкусный запах, что он с трудом мог сосредоточиться на радиопередаче «Викторина», которую очень любил.

— Сталин, Черчилль и Рузвельт встречались: а) в Сочи, б) в Ялте, в) в Мацесте. Тридцать секунд на ответ, — хорошо поставленным голосом произнес ведущий.

Тик-так, тик-так, тик-так, — начал отстукивать секундомер.

— Повторите вопрос, — попросил позвонивший на радиостанцию иммигрант.

Ведущий начал повторять вопрос, а Йося завопил:

— В Ялте! В Ялте они встречались! Ты еще спроси, кто такие Черчилль и Рузвельт, дегенерат!

— В Сочи, — решительно объявил слушатель.

— А вот и неправильно! — сказал ведущий. — Сталин, Черчилль и Рузвельт встречались в Ялте. Увы, вам не достанется бутылочка замечательного вина «Мукузани», которую мы сегодня разыгрываем.

— Это он помнит, — сказала Римма, — а вот штаны застегнуть не помнит. Можешь его любую химическую формулу спросить — сразу скажет, а как мою мать звали, никогда не вспомнит. А ведь он любил мою мать, царство ей небесное.

— А кем Йося работал? — спросила Зинка.

— Химию преподавал в институте, доцентом был. Сюда приехал уже в пенсионном возрасте, ни дня не проработал. Господи, благослови Америку, ничего мы тут не заслужили, а все получили — и пенсию, и медицину бесплатную. А Йосин двоюродный брат Яков, он тоже доцентом был, остался в Одессе. Что он имеет? Что мы пошлем, то он и имеет.

Зинка накрыла на стол, вытащила из духовки рыбу.

— А это мы будем есть? — спросил Йося.

— Что ты имеешь в виду — «это»? — спросила Римма.

— Ну, это, забыл, вкусное такое. Мне после него хорошо было.

— Йося, тебе после всего неплохо, — сказала Римма. — Ты когда вспомнишь, скажешь. А сейчас к столу.

Йося сделал попытку встать с кресла, но не смог. Зинка подбежала к нему, наклонилась, подставила плечо. Йося оперся на ее плечо, и рука его тут же соскользнула на Зинкину грудь.

— Ты моя жена, — невинно сказал Йося, глядя на Зинку.

— Какая она тебе жена, старый йолт, — незло сказала Римма. — Давай вставай, хватит притворяться. А то настоящая жена сейчас тебе покажет.

Йося довольно быстро поднялся с кресла и зашаркал к столу. Зинка рассмеялась и села между ним и Риммой.

Гефилте фиш была такая вкусная, что и говорить за едой не хотелось. После рыбы Зинка подала компот из сухофруктов. В компоте были сливы, абрикосы и, конечно, изюм.

Наевшись и напившись, Йося заснул прямо за столом. Зинка встала, чтобы убрать со стола, но Римма сказала:

— Не торопись, Зина, успеем убрать. Давай посидим полчаса, поговорим. Когда ты приехала в Америку и откуда?

Зинка не стала рассказывать всю свою историю. Сказала только, что она из Ивано-Франковска, приехала около года назад, подала на политическое убежище и что интервью состоится через два-три месяца. Подумав, добавила, что муж ушел из семьи.

— А кто твои родители?

— Папа кузнец, а мама была воспитательницей в детском садике. У меня две девочки, старшая, Юля, на скрипке играет.

— Еврейская профессия, — вдруг проснулся Йося.

— Батюшки, а он, оказывается, и не спит! — всплеснула руками Римма. — Да, с тобой не посекретничаешь. Зина, мы с Йосей будем молиться, чтобы у тебя все было хорошо и чтобы девочки твои приехали к тебе в Америку. Принеси нам их фотографии, мы их повесим на стене.

— Спасибо, Риммочка, — сказала Зинка и поцеловала Римму в щеку.

— И меня, — снова проснулся Йося.

— Йося, по-моему, я сильно ошибалась насчет тебя всю свою жизнь, — сказала Римма. — Но поздно об этом говорить. Пошли в спальню, подремлем.

Вскоре Йося заснул, а через несколько минут после него заснула и Римма. Они лежали на просторной кровати, руками касаясь друг друга. Зинка накрыла Йосю пледом и села неподалеку от кровати на стул. На тумбочках по обеим сторонам кровати стояли фотографии Йоси и Риммы в молодости. На одной была надпись «Гудаута, 1956 год». В свое время Йося и Римма совершили круиз на теплоходе «Победа» — об этом свидетельствовала черно-белая фотография, где они стояли на трапе на фоне спасательного круга с надписью «Победа». На Йосе — брюки с очень широкими штанинами, а Римма в легком платье с рукавами по локоть, на ногах босоножки. Фотографии детей — сына Валентина и дочери Ривы — помещались на трюмо напротив кровати. Со слов Риммы Зинка знала, что Рива с семьей живет в Чикаго, а Валентина его фирма послала в Германию.

— Вся фирма на нем держится, — сказала Римма. — Там на нем держался завод «Прибор», а здесь просто вся его фирма. Они ему положили сто тысяч в год и все бенефиты, лишь бы он от них не уходил.

Зинка подумала, что странно устроена жизнь в Америке, — дети не должны содержать родителей. Почему за все платит штат, когда у них сын и дочь вполне устроены? Вот и платили бы они мне за то, что я с ними сижу. Да и взять отца с матерью могли бы к себе в дом — вон какой у Ривы дом на фотографии. И бассейн, и подвал оборудованный с биллиардом, и двор большой. Что, одну спаленку для родителей выделить жалко?

* * *

Офис Аскольда был похож на музей. В приемной старинная мебель, на ампирном столике — бронзовая лампа с диковинным слюдяным абажуром с нарисованными на нем журавлями и ирисами. На стенах в резных рамах висели картины со сценами охоты. Посередине низкий прямоугольный столик, на котором стояли бронзовые черепашки, собачки, кошки, сова, и рядом еще — круглый кофейный столик. Неяркий свет, тишина: все в этом офисе настраивало на серьезную работу. Кроме Зинки и Верки, в приемной никого не было.

Секретаршу Аскольда — на вид ей было лет сорок пять — звали Инга. Одета она была просто и с большим вкусом.

— С чем вы предпочитаете кофе? — спросила она Верку и Зинку. У нее был легкий акцент. — Сливки, сахар?

Зинка и Верка засмущались и отказались от кофе.

— Может быть, содовой или минеральной воды?

— Да, водички можно, — сказала Верка.

Когда Инга пошла за водой, Верка прошептала:

— Да, с такой секретаршей Аскольд должен брать большие бабки. Вряд ли он ее трахает, как Лифшиц эту сучку Леночку.

— А ты видела когда-нибудь Аскольда? — спросила шепотом Зинка.

— Только по телевизору, он выступал в какой-то передаче.

— Смотри, мы ему еще ничего не заплатили, а он нас уже кофе угощает.

Вернулась Инга и поставила на столик две бутылочки с водой «Перье» и два небольших стакана. Верка посмотрела на часы — без пяти два. Встреча была назначена на два. Верка налила воды себе и Зинке. Было так тихо, что шипение «Перье» в стакане казалось неуместно громким.

Ровно в два часа Инга пригласила девушек в кабинет Аскольда.

Кабинет оказался продолжением музея: повсюду полки с книгами с золочеными переплетами, фигурки из металла и дерева, на стенах картины. На массивном столе с львиными лапами тускло блестела медная лампа под зеленым абажуром. Напротив стола стояли два глубоких удобных кресла для клиентов, кожа на них, натянутая в складочку, была прибита красивыми медными гвоздиками.

Верка и Зинка сели в кресла.

— Здравствуйте, — сказал Аскольд у них за спиной.

Зинка и Верка повернулись и увидели мужчину непонятного возраста. Ему можно было дать лет сорок, а можно и пятьдесят, и даже шестьдесят. Худой, в джинсах и черной водолазке под синим блейзером. Волосы черные, нос крупный, орлиный. Аскольд прошел мимо девушек и сел за стол.

— Здравствуйте, — почти хором сказали Верка и Зинка.

— Несколько правил, — начал Аскольд. — Во-первых, вы ничего мне не рассказываете, пока я сам не попрошу вас об этом. Если я задам вопрос, вы отвечаете только на вопрос. Если я спрашиваю когда, вы не говорите где, если я спрашиваю где, вы не говорите когда. Вы не задаете вопросов, пока я не скажу, что можно задавать вопросы. Объясню, для чего эти правила. Во-первых, чтобы застраховать себя от вас. Потом поймете, что я имею в виду. Во-вторых, вы должны научиться общаться с работниками американской иммиграционной службы. В-третьих, вы должны учиться правильно думать и правильно жить. Как и в случае с первым пунктом, вы потом поймете, что я имею в виду. А сейчас дайте мне, пожалуйста, ваши папки с документами. У меня уйдет минут двадцать, чтобы ознакомиться с вашими делами. Можете сидеть здесь, а можете пойти погулять и прийти через час.

— Мы посидим, — сказала Верка.

Аскольд взял Зинкино дело и углубился в чтение. Иногда он хмыкал, иногда делал пометки в своем блокноте, один раз даже рассмеялся. На Зинкино дело у него ушло не больше десяти минут. Столько же ушло и на Веркино.

— Дела у вас, Вера и Зина, почти что одинаковые. Не страшно, если я закурю? Да, почти одинаковые. Как я вижу, обе вы были клиентками моего покойного коллеги Марка Лифшица.

— Да уж, были, — не удержалась Верка.

— Вера, пожалуйста, помните о правилах. Я сейчас не буду комментировать работу Марка, скажу только, что идея с цыганами была неплохая, я бы даже сказал — свежая, но выполнение не на высшем уровне. Много гротеска, как, например, эпизод со свиньей, но не это самое страшное.

— Ну, пугайте уж до конца, господин Аскольд, — сказала Верка.

— Самое страшное — это то, что вы въехали нелегально, а следовательно, вам нужно будет доказывать, когда именно вы въехали в страну. Отметки в паспорте у вас нет, единственные документы, которые у вас на руках, относятся к моменту подачи на политическое убежище. Покажите паспорта.

Верка и Зинка положили перед Аскольдом свои паспорта. Аскольд открыл их на странице с американской визой.

— Визы липовые, — пояснила Верка. — Нам их на яхте капитан проставил и предупредил, что липовые.

— Нарушаете правило, Вероника, — сказал Аскольд. — Я же сказал, что добровольно вы ничего не рассказываете. Ждите, пока спрошу.

— А я думала, адвокату нужно все рассказывать, — растерялась Верка. — Как же вы меня защищать сможете, если правды знать не будете?

— Ладно, сказали про визы и сказали. Когда вы на самом деле в страну въехали?

— Прошлой весной. Но только визы липовые, их никто не проверял.

— Это сразу станет ясно на интервью или на суде — виза есть, а штампа о въезде нет. Спрашивается, для чего нужно было нелегально пересекать границу, если в паспорте стояла виза? Да, вам трудно будет доказать, когда вы въехали. Паспорта у вас давно, так что и въехать вы могли давно.

— А какое значение имеет, когда мы въехали?

— Подавать на убежище можно только в течение года после въезда. Иммиграционная служба, конечно, определит, что визы липовые, а следовательно, даты на этих липовых визах не имеют никакого значения.

— А я вот в Венгрии была за три месяца до въезда в США, — сказала Верка. — Вот и штамп венгерский стоит. Настоящий.

— Молодец, Вера, правильно начинаете думать, — похвалил Аскольд. — Может, и вы, Зина, посетили какую-нибудь страну незадолго до въезда в США?

— Нет. Собиралась в Чехию, но не получилось.

— В любом случае обеим нужно получить документы, косвенно указывающие на ваше присутствие в Украине незадолго до даты въезда в США. Заверенные письма от родителей, выписки из больницы — может, вы лечились, и есть записи, подтверждающие ваши визиты в больницу, письмо от вашего священника — может, вы были на исповеди перед отъездом.

— Верка, как ты думаешь, сколько наш батюшка возьмет за такое письмо?

— Не знаю, я и батюшки-то никакого не знаю. Мои предки иногда ходят в церкву, а я и не помню, когда там была.

— Значит, дорого возьмет, если он тебя не знает, а ты его.

— Девушки, я попрошу вас такие темы в моем присутствии не обсуждать. Не делайте из адвоката соучастника. Вы мне рассказываете факты, и я вам априори верю, вы мне приносите документы, и я априори их считаю настоящими, потому что я вас предупредил, сейчас вот предупреждаю, что иммиграционная служба неоднократно ловила мошенников на поддельных документах, и вообще мошенничать противозаконно. Вы подумайте, какие именно документы вы можете достать на Украине, причем сделать это надо как можно быстрее — у вас, Зина, скоро интервью.

— Что такое «априори»? — спросила Зинка.

— А что будет со мной, господин Аскольд? — спросила Верка.

— Априори — это заранее. Что касается вас, Вера, я сейчас позвоню, чтобы узнать, когда состоится первое слушание, если оно еще не состоялось. Если оно состоялось, судья уже подписал решение о вашей депортации. В таком случае нам надо будет подать ходатайство об открытии дела. Я не гарантирую, что такое ходатайство будет удовлетворено, хотя смерть адвоката плюс его халатность в ведении вашего дела могут положительно повлиять на решение судьи.

Аскольд набрал какой-то номер телефона, потом начал нажимать одну за другой кнопки на телефоне, очевидно, вводя Веркин иммиграционный номер. Через минуту он положил трубку.

— Вера, сегодня исполняется девяностый день со дня подписания иммиграционным судьей приказа о вашей депортации. После девяностодневного срока в вашей ситуации надеяться на открытие дела почти бессмысленно. Секретарша Лифшица ошиблась, вас вызывали на интервью не три месяца назад, а гораздо раньше — месяцев пять назад. Мы можем попробовать апеллировать на основании неэффективной адвокатской защиты. Шансов мало, но это единственный выход.

* * *

Пьяной Верке хотелось убить Лифшица и Леночку. Она позвонила Зинке и заплакала:

— Они угробили мою жизнь. Теперь только прятаться и нелегально работать, пока меня не поймают и не посадят на первый же самолет в Киев. Дочкам путь в Америку закрыт. Какая я дура! Мне так хотелось, чтобы мои девчонки учились здесь, повыходили здесь замуж. Сидеть нам теперь всем в говне из-за этих ублюдков. Может, хоть тебе повезет. Ты уже начала готовиться к интервью?

— Начала. Аскольд задает вопросы, а я на них отвечаю, и так полтора часа. Это не так легко, как кажется.

— Цыганский тоже учишь?

— Аскольд сказал, что это неплохая идея и что пару десятков фраз выучить никогда не помешает. Он говорит, это помогает войти в образ.

— Ты знаешь, я тоже купила цыганский разговорник. Хотя он мне уже не понадобится, а все равно купила. Ман вичинен Вера.

— Это ты сказала, что тебя зовут Вера. Ман вичинен Зина. Ке манде дуй чгавора.

— Это еще что?

— У меня двое детей. Дуй — «два» по-цыгански.

— А как по-цыгански «Я хочу убить Лифшица и его долбаную секретаршу»?

— Верка, это грех. Лифшиц к тому же на том свете уже, ты что, забыла?

— Помню. Настоящая цыганка его бы убила, а нам в образ входить надо. Завтра поеду к Аскольду, попрошу его подать ходатайство об открытии дела, ведь я не пошла на интервью и не явилась в суд из-за Лифшица. Аскольд за ходатайство две штуки хочет и говорит, что шансов мало. Конечно, лучше бы эти две штуки девочкам отправить, но ведь хоть маленький шанс у меня есть, ведь не я же виновата!

— Кроме бабок, Верка, нам терять нечего, так что давай рискуй. О кгас на ситилас те джал кай ле граста. Сено не идет к коням.

— Зинка, ты уже такое знаешь по-цыгански?

— Нет, это я сейчас прочла — в конце разговорника цыганские пословицы есть. Граст — это конь по-цыгански, красивое слово. Вообще, разговорник дурацкий. Как будет «здрасьте» там есть, а как «до свидания» — нету.

— Чего им прощаться, когда все в одном таборе живут.

— Зинка, ты Аскольду веришь? Ты веришь, что он хотя бы нормально будет вести дело?

— Не знаю, Верка. Я уже никому не верю. Я ему заплатила три тысячи, мы сидим, работаем, готовимся. Арнольд находит много ляпов в деле, многие даты не стыкуются, мы должны заранее придумать объяснение для каждой нестыковки. Мне кажется, Лифшиц не уделял бы столько внимания мелочам. Ты же помнишь, как он работал — все на авось.

— Ой, не вспоминай этого негодяя, Зинка, чтоб ему и на том свете пусто было. Я почему-то Аскольду верю.

* * *

Аскольд запечатал ходатайство об открытии дела в желтый конверт и отдал его секретарше Инге.

— Сколько теперь ждать? — спросила Верка, вручая Аскольду вторые десять сотен.

— От недели до нескольких месяцев, это зависит от судьи и от иммиграционного прокурора.

— Значит, права на работу у меня все это время не будет?

— Не будет, Вера. — Аскольд закурил.

— Как же мне теперь зарабатывать?

— В Америке миллионы нелегалов, большинство работают на кэш. Мужчины на стройках, женщины — бэбиситтерами в семьях.

— А вам никто не нужен, но чтобы платить кэшем?

— Детей у меня нет, Вера, да и семьи у меня нет. Квартиру уже много лет убирает одна и та же женщина — прогнать я ее не могу да и не хочу.

Аскольд потушил сигарету, встал, подошел к окну. Начал накрапывать дождь. В дверь постучала Инга — зашла попрощаться. Она была в красивом плаще, пахло от нее дорогими духами.

— Привет Яну, Инга, — сказал Аскольд. — Как он?

— Спасибо, держится. Мы сегодня на концерт идем в Карнеги-холл — Toronto Symphony играет.

Инга вышла.

— Ее муж смертельно болен, — сказал Аскольд. — У всех свои проблемы. Куда вам ехать?

— В Бруклин, куда еще…

— Я вас подвезу.

— Так вам же, наверное, не по дороге.

— Не по дороге, Вера, но все равно подвезу. Хотите поужинать со мной в ресторане?

— Да я как-то не знаю, вроде неудобно.

— Я приглашаю вас.

Верка и Аскольд спустились в гараж, где был запаркован «Лексус» Аскольда.

Машина тихо плыла по Мэдисон-авеню в сторону мидтауна.

— Очень хорошая машина, — похвалила Верка. — Ни одной ямки не чувствуешь.

— Да, хорошая машина. Вы какие рестораны предпочитаете?

— На ваш выбор.

— И все-таки — французские, итальянские, греческие, японские? Выбирайте.

— Честно — я никогда не была во французском.

— А улиток вы ели?

— Никогда. А туда в джинсах пускают?

— Со мной пустят. Хозяин — мой старый клиент.

Ресторан назывался «Даниэль» и находился он на Ист 65-й-стрит. Такой красоты Верка в своей жизни еще не видела. Бар, в глубине которого виднелись специальные шкафы с тысячами винных бутылок, картины на стенах, интерьерные арки, белоснежные скатерти. Очевидно, Аскольда здесь хорошо знали — к нему сразу подошли и пригласили его и Верку следовать к столу. На закуску Аскольд заказал улиток, лягушачьи лапки с черным чесноком и фуа-гра с миндальной корочкой. Аскольд выбрал какое-то диковинное вино, которое сначала вертел в бокале, потом нюхал, потом поболтал во рту и лишь затем подтвердил заказ.

Верка, стараясь не оплошать, внимательно следила за тем, как Аскольд ест то или иное кушанье: улиток доставала из дырочек в керамическом блюде маленькой вилочкой, а фуа-гра намазывала специальной лопаточкой на ломтики изумительно вкусной белой булочки. Потом ели луковый суп и утиную грудку со сладким картофелем, редисом и апельсином кара-кара. На десерт подали крыжовник в ванильном соусе с фисташками и шербет из розовой гуавы.

Аскольд ел очень красиво, а главное — не спеша. Он спрашивал Верку о ее жизни в Иршаве, о дочках — сколько им лет, где учатся. Потом вдруг поинтересовался, почему Верка не задает ему никаких вопросов.

— Да неудобно как-то, — сказала, смущаясь, Верка.

Аскольд вдруг взял Веркину ладонь в свою, вернее, попытался взять, потому что Веркина ладонь была больше.

— Вера, интересный разговор получается тогда, когда люди говорят, а не когда один только спрашивает, а другой только отвечает. Мы же не интервью проводим.

— Вы извините, я ведь вас совсем не знаю, — сказала Верка, высвобождая руку.

Аскольд рассчитался, и Верка сказала:

— Спасибо, я никогда так вкусно не кушала.

— Это один из пяти французских ресторанов Нью-Йорка, которые удостоились четырех звездочек в «Нью-Йорк таймс».

В машине Верка и Аскольд разговаривали мало, в основном о погоде. Много молчали. Когда Верка выходила из «Лексуса» возле своего подъезда, Аскольд протянул ей конверт. Дома Верка раскрыла конверт и увидела тысячу долларов, которые она сегодня принесла Аскольду как гонорар.

* * *

— А что тут непонятного, — пожала плечами Зинка, — клеится Аскольд к тебе, и вся тут история любви.

— Странно он как-то клеится, не как все. Бабки вот вернул, тысячу баксов.

— Да не думай об этом, Верка. Вернул и вернул. Ты ведь все равно со Славиком встречаешься.

— Конечно. Только Славик мне не пара по возрасту, а я Аскольду не пара по всему остальному. Он настоящий американец, только говорить по-русски умеет. Не наш он человек, Зинка.

— Ты знаешь, о чем я подумала, Верка, — вот мы тут пашем, всякую черную работу делаем, а для чего? Наверное, чтоб жить, как Аскольд, — ходить по дорогим ресторанам, ездить на хороших машинах. А у нас не получится, так, может, у детей наших получится. На Украине ведь, чтоб так жить, воровать придется, или задницу кому-то лизать, или спать с кем-то важным.

— Наивная ты, Зинка. Жизнь везде одна и та же. А то здесь задницу не лижут и с шишками не спят! Еще украинцев научат, как это делать. Да и сама ты мне сколько раз говорила, что не в деньгах счастье, а теперь оказывается, что в деньгах.

— Я не о счастье, Верка, а просто о достойной жизни. Ты знаешь кого-нибудь в Иршаве, кто жил бы достойно и не воровал? Вот Юлькин учитель по скрипке, Эммануил Иосифович, достойный человек? Конечно, достойный! А достойно он живет? Ты бы посмотрела на его квартиру! Я, нелегалка, живу лучше, чем он, а он столько лауреатов воспитал. Теперь ты поняла, о чем я? Тебе воспитанный человек дикарем показался. А ты хотела, чтобы он тебя на берег Гудзона отвел и на бандуре сыграл? Думаю, что Эммануил Иосифович ухаживал бы точно так же, как Аскольд, — руку бы взял, чепуху бы нес.

— Мне даже брак теперь не поможет легализоваться, Зинка. Лучше мне в него не влюбляться.

— Ну это как получится, Верка.

* * *

Зинкина подготовка к интервью шла полным ходом. Аскольд отрабатывал каждый заплаченный ему цент. Сначала он играл роль Зинки, а Зинка роль офицера иммиграционной службы, потом они менялись. Хуже всего Зинке давалось место с убитой свиньей.

— Ну не знаю я, как эту чушь можно серьезно говорить, — жаловалась Зинка. — Меня от этой свиньи смех разбирает.

— Зина, а вы о детях думайте своих, а не о свинье. Что бы вы ни говорили, думайте о детях, об их будущем, и знайте, что будущее девочек зависит от того, как вы расскажете про свинью. Вы плакать должны, рассказывая про свинью.

— Аскольд, расскажите про свинью, чтоб мне плакать захотелось.

Аскольд закурил и погрузился в раздумья. Наконец сказал:

— А что, если так? Я привела дочек из школы около трех часов дня. Уже подходя к дому, заметила, что что-то не в порядке: одна доска в заборе была выломана, на крыльце грязно-красные следы. Я вбежала во двор и увидела нашу свинью, лежавшую посреди двора. Брюхо распорото, кишки разбросаны по траве. Кровавый след от туши вел к забору, на котором кровью было написано «Смерть цыганам». Некоторые подумают, что убийство свиньи не такое уже страшное преступление — не человек же. Но человек, который может хладнокровно всадить нож в брюхо животного, потом что-то обмакнуть в кровь и написать злодейские слова еще горячей кровью, способен на все, включая убийство человека. Но дело не только в этом. Не имея постоянной работы (а цыган, как я уже говорила, на работу не принимали), мой муж и я целый год откладывали деньги, чтобы купить свинью. Да, она была предназначена на убой, она должна была кормить всю семью целую зиму. Мы голодали в предыдущий год и решили, что еще одну такую зиму не протянем, поэтому посадили картошку и лук и завели свинью. Родители мужа и мои немного помогли нам деньгами. Зарезав свинью, убийцы обрекали нас и наших детей на голодную смерть.

— А почему вы не могли использовать мясо убитой свиньи? — строго спросила Зинка.

— Потому что все внутренности свиньи были в грязи, по туше ползали зеленые мухи и муравьи. Сначала мы хотели заморозить хоть какие-то части мяса, чтобы сохранить их, но папин знакомый, который работал помощником ветеринара, сказал, что этого нельзя делать ни в коем случае — мухи уже могли отложить яйца, которые никаким кипятком не выведешь.

— Это лучше, чем мне в Орегоне Аркадий посоветовал. Он сказал, что муж не разрешил мясо использовать — боялся, что отравленное.

— Отравленное мясо — это уже перебор. Достаточно того, что они просто убили свинью, раскидали внутренности по двору и написали кровью на заборе. Ну куда еще отрава? Да и как негодяи это сделали? Принесли с собой яд и затолкали его в тушу? Нет, мы и так на грани гротеска, никакого яда! Продолжаю. Мои маленькие дочки вбежали за мной во двор и все увидели. У младшей началась истерика — она очень привязалась к свинье. Вы же знаете, как дети любят животных. Таня дала свинье имя — Машка. Каждый день она ухаживала за Машкой, кормила ее, гладила.

— Как-то не увязывается это с тем, что вы должны были потом этой Машкой кормиться.

— У нас самих сердце разрывалось, но жизнь есть жизнь. Наверное, мы бы рассказали Тане, что Машка заболела и мы отправили ее в другой город лечиться. Что-нибудь придумали бы. Но когда ребенок видит, как его любимое животное лежит с распоротым брюхом, внутри ползают мухи и кровь повсюду, — такое потрясет любого ребенка. Не удивительно, что Таня стала всего бояться, ночью ее преследовали кошмары, она начала мочиться в постели.

— Почему у вас этого нет в легенде? Вы сами говорили, что от легенды ни на шаг.

— Вы правы. Конечно, хорошо было бы заполучить справку о Таниной болезни, но времени на это нет. Значит, вы не ходили к врачу.

— Я получу справку по факсу завтра.

— Убедитесь, что она датирована нужным числом. Будет составлено дополнительное заявление, куда я включу этот факт, к нему приложим справку с переводом. Продолжаю. Не следует забывать, что это преступление было скорее всего совершено работниками милиции с целью отомстить за мои жалобы на их поведение, а также запугать нас и заставить покинуть родные места.

— Аскольд, все гладко, но плакать, честно скажу, не хочется.

— Зина, вы, наверное, не голодали в своей жизни, у вас нет психологической привязки. Я могу рассказать, как изнасиловали одну мою клиентку в Грузии, и если вас никогда не насиловали, вы опять плакать не будете. Как не плачут, читая о концлагерях или о том, что в Камбодже вырезали миллион человек. Не поешьте несколько дней, представьте, что вашим дочкам есть нечего. Представьте младшую дочку Таню, просящую вас дать ей хлеба или кусочек мяса. Но у вас нет мяса, и вы ей говорите: «Танечка, попей вот чайку и пойди поиграй немного». А чаек жиденький, почти пустой, без сахара. А потом представьте: вы узнали, что старшая дочка Юля давно уже на скрипке не играет и, чтобы не опухнуть с голоду, предлагает себя всяким мошенникам и милиционерам. Вживитесь во все это, Зина, — и тогда начнете плакать, рассказывая про свинью.

— Аскольд, вашу клиентку из Грузии изнасиловали так же, как мою свинью зарезали, — понарошке? Той девушке тоже вживаться в роль надо было? Сколько же ролей вы прожили за четверть века, Аскольд?

— Я, Зина, адвокат, а не актер. Стоп! Где копия вашего ходатайства?

Аскольд быстро нашел нужную форму и спросил:

— Зина, где вы жили в Ивано-Франковске?

Зинка назвала улицу, номер дома и квартиры.

— Зина, у вас написано, и вы сами только что сказали, что жили в тридцать четвертой квартире. На каком это этаже?

— На третьем. Я все поняла… Какая может быть свинья на третьем этаже…

* * *

Такое часто бывает — профессор женится на уборщице или миллионерша выходит замуж за слесаря. Взять хотя бы Элизабет Тэйлор, которая вышла замуж за водителя грузовика Ларри Фортенски. Об этом явлении еще Шопенгауэр писал в своем трактате о природе любви. Ничего загадочного или романтического в любви нет — все это игра генов, их стремление усовершенствоваться в следующем поколении. Конечно, Шопенгауэр о генах ничего не знал, но суть явления уловил. У Аскольда была слишком маленькая ладонь, у Верки — слишком большая, вот их гены и решили, что хорошо бы объединиться в борьбе за нормальную, красивую ладонь.

Днем Верка убирала квартиры, дышала пылью и жгла руки химией, зато вечером она шла с Аскольдом в какой-нибудь ресторан, разумеется отмеченный звездочками или высоким рейтингом в ресторанном ревю «Загат». Верка перепробовала лучшие блюда французской, итальянской, испанской, тайской, японской, китайской и многих других кухонь. Она хоть и не научилась разбираться в винах, но стала экспертом в бутылочных этикетках и знала, какие слова на них нужно искать, чтобы убедиться в благородности напитка.

После ресторана ехали к Аскольду, который жил один в двухкомнатной квартире в высотном здании на Ист-Сайде. Один раз Верка попыталась убрать квариру, но Аскольд рассердился и сказал, что, когда они вдвоем, он не адвокат, а она не уборщица. Уик-энды они проводили вместе, иногда выезжали за город, ночевали в живописных мотелях в Катскильских горах или в Пенсильвании, пару раз даже добирались до Род-Айленда и Массачусетса.

Однажды Верка спросила Аскольда, почему он не познакомил ее ни с одним из своих друзей. Аскольд ответил, что друзей у него нет, одни клиенты, а с ними Верку знакомить не стоит. Потом оказалось, что друзья у него все-таки есть. Как-то в воскресенье в квартиру Аскольда завалилась группа из семи-восьми человек, все американцы. Они пришли поздравить Аскольда с днем рождения. И Аскольд не был недоволен, что друзья пришли без предупреждения. Тут же позвонил в тайский ресторан, и через сорок минут еда на всех была доставлена. Американцы любят отпускать новым знакомым комплименты, но в этот раз все они были заслуженными — Верка и в самом деле была красавицей. Аскольд вел себя непринужденно, не стеснялся Верки, ее дикого английского произношения, целовал ее при всех в щечку, гладил по спине, и Верке было от всего этого — комплиментов, шуток, галантности Аскольда — очень приятно.

Ночи они проводили как все влюбленные, только еще лучше, потому что знали, что отношения их недолговечны и Верке даже брак с Аскольдом не поможет легализоваться — об этом Аскольд говорил неоднократно. Поэтому речи о потомстве с изящной ладонью не было. Аскольд клял иммиграционные законы, возмущался их тупостью и несправедливостью.

— Я провел тысячи дел, но только сейчас по-настоящему понял, какая страшная машина наше иммиграционное право, — сказал Аскольд Верке, когда они лежали в кровати в одно дождливое воскресное утро.

— В Америке миллионы людей годами живут нелегально, и я тоже могу жить нелегально. Чего убиваться по пустому поводу?

— Вера, я ни разу не сказал тебе слова, которые принято говорить женщинам, с которыми спишь, ешь, с которыми проводишь время. Я и сейчас не могу их выдавить из себя.

— Тебе мешают иммиграционные законы?

— Да. Не только предчувствия, но и здравый смысл говорит мне, что наши отношения не могут длиться долго, что скоро ты уедешь к себе на родину — там дети, родители. Это мексиканцы могут годами жить в Америке нелегально, потому что так они содержат свои семьи.

— Ну и чем же я отличаюсь от мексиканцев? Или ты подумал, что я с дочками рассталась ради ресторанов? И зачем ты завел этот разговор? Я же не спрашивала тебя, почему ты не говоришь мне слова, которые принято говорить женщинам. Может, я тоже не все слова говорю.

Аскольд встал, закурил. В тот день они опять не сказали друг другу тех самых слов, которые мужчины и женщины говорят друг другу, если они вместе спят, едят и проводят время.

* * *

— Зиночка, почему ты такая бледная? У тебя все из рук валится.

— Римма, у меня завтра интервью. Завтра решается моя судьба и судьба моих детей. Я часами готовилась, но на этом экзамене отметок не ставят. Либо — добро пожаловать в Америку, либо пошел к черту. Римма, я боюсь. Я знаю, что помочь мне может только чудо.

— Я слышала, что многим дают политическое убежище. У моей приятельницы двоюродный брат, очень толковый инженер из Баку, недавно получил. Наверное, они увидели, что он будет очень полезен Америке. Он в Баку работал в каком-то нефтяном институте. Вы молодая, трудолюбивая, вы тоже нужны Америке.

— Риммочка, адвокат мне говорил, что это лотерея, что им плевать на бывшие заслуги и личные качества.

— Чего же вы тогда так много готовились?

— Подготовка — это как купить лотерейный билет, без которого шансов на выигрыш просто нет.

— Зина, давайте уложим Йосю спать, и я вас отпущу.

Йося спать не хотел, но Зинке отказать не мог. Он как всегда облапал ее, когда она помогала ему добраться до постели. Последнее время он упрямо называл Зинку женой, но Римма не ревновала, а только приговаривала: «Старый йолт-развратник…»

Улегшись, Йося попросил Зинку почитать ему газету. Зинка взяла свежий номер «Русской рекламы» и вслух прочитала статью о тараканах-убийцах в Латинской Америке.

— Что в Израиле? — спросил Йося.

Зинка нашла короткую заметку о внутрипартийной борьбе в «Ликуде» и зачитала ее Йосе.

— Какой прогноз погоды? — спросил Йося.

Зинка отчиталась и по этому вопросу. Подошла Римма с пледом.

— Боже, это еще что такое?! — вскричала Римма.

Зинка оторвалась от газеты и посмотрела на Йосю. Глаза его были закрыты, он спал. Зинка скользнула взглядом ниже и увидела, что у Йоси эрекция. Римма накинула плед на Йосино причинное место и сказала:

— Вот это, Зиночка, настоящее чудо. Увидишь — тебе дадут политическое убежище.

* * *

Иммиграционный центр по предоставлению политического убежища, в чью юрисдикцию входит Бруклин, находится в самом начале Лонг-Айленда, в городке, который называется Роуздейл.

На входе в зал ожидания была установлена рама металлодетектора, через которую нужно было пройти, предварительно выложив на поднос все металлические предметы. Зинка выложила ключи, а Аскольд авторучку, ключи, фирменную защепку с купюрами, пачку сигарет (в пачке металлическая фольга) и зажигалку. После металлодетектора нужно было отдать сумку или портфель двум охранникам, которые с интересом в них рылись. Охранники также требовали предъявить паспорт.

Раскрыв Зинкин паспорт, один из охранников сказал на чистом украинском языке: «Яка гарна дывчына».

— Расслабься, Тарас, — сказал охраннику Аскольд, — а то террористов прозеваешь.

— Да только за одно это слово я могу тебя арестовать, — взъерепенился Тарас. — Думаешь, раз адвокат, тебе все можно?

— Это ты, Тарас, думаешь, что, если форму нацепил, тебе все можно. Смотри у меня — сейчас позвоню директору иммиграционной службы и скажу, что ты позволил себе замечания сексуального характера в отношении женщины, которая была жертвой преследований со стороны украинских националистов. Вот от таких, как ты, она и просит убежища. Убежала она от них, а они уже давно здесь. И вообще мне неясно, как ты, украинец, попал в Америку в конце семидесятых — тогда сюда только ненавистных тебе евреев пускали. А может, ты за жида себя выдал, Тарас?

Зинка никак не ожидала такого разговора в этих стенах.

Через несколько минут после того как Аскольд и Зинка уселись, пришел переводчик Валерий, которого нанял Аскольд на четыре часа работы. Валерий радостно поприветствовал Тараса, когда тот рылся у него в портфеле, спросил, видел ли Тарас последнего Джеймса Бонда.

— Нет еще, — ответил Микола.

— Обязательно посмотрите, вы копия последнего Бонда.

Тарас заулыбался, поправил кобуру на поясе и вдруг злобно посмотрел на Аскольда, сидящего неподалеку рядом с Зинкой.

Почти все соискатели статуса беженца, сидящие в зале, были китайцы, разбавленные несколькими пакистанцами или индусами да парой албанцев. О том, что они албанцы, Зинке сообщил Аскольд — он знал адвоката, который сидел с албанцами и что-то им рассказывал, очевидно, на албанском языке. Потом албанский адвокат встал и пошел в туалет. Он был маленького роста, пиджак доходил ему чуть ли не до колен, на каждом пальце по перстню. Длинные черные волосы коллеги Аскольда, чем-то обильно смазанные, блестели. Зинка подумала, что никогда в жизни не доверилась бы такому адвокату, потом вспомнила Марка Лифшица и еще раз поняла, что она дура.

Переводчик Валерий, оказалось, знает Зинкину легенду досконально. Время от времени он задавал Зинке вопросы по легенде, уточняя какие-то обстоятельства. Зинка поняла, что Валерий не в курсе того, что ее легенда от начала и до конца выдумана, что правда в ней только ее имя и фамилия, ну и страна гражданства.

— Боже, через что вам пришлось пройти, — вздыхал Валерий. — Свинью зарезали, негодяи! Я очень люблю собак, вернее маленьких собачек, так вот, я не представляю, что со мной было бы, если бы моего Цимеса зарезали.

Валерий еще несколько минут рассказывал Зинке и Аскольду про Цимеса и его диванные шалости. Когда Валерий отлучился в туалет, Зинка усомнилась в правильности выбора переводчика.

— Да, он странный тип, — согласился Аскольд, — но внимателен к деталям.

Наконец вышел парень в черных джинсах и белой рубашке с красным галстуком и громко сказал:

— Зинэйда.

Аскольд приподнялся и взял Зинку за локоть.

— Это нас вызывают, — прошептал он.

На ватных ногах Зинка поплелась за парнем в джинсах, Валерием и Аскольдом по каким-то коридорам с множеством дверей. Парень в джинсах открывал каждую дверь карточкой, висевшей у него на шее на длинной металлической цепочке. Вошли в кабинет.

Зинка дала клятву, что будет говорить правду, только правду и ничего кроме правды, а Валерий поклялся, что будет переводить правильно и полно. Аскольд просто сказал «хэллоу» и достал ручку с золотым пером, готовясь записать в блокнот фамилию парня в джинсах, который и был иммиграционным офицером. Услышав фамилию — Романо, Аскольд вздрогнул: она была вполне цыганской. Но как дать Зинке понять, что перед ней, возможно, настоящий цыган?

— Судя по фамилии, вы тоже цыган, — сказал Аскольд. — Если это так, нам просто повезло — ведь никто не сможет так понять нюансы дела, как вы.

— Да, отец у меня цыган из Венгрии, а мать норвежка, — засмеялся офицер Романо. Он был похож на Зорро — стройный, красивый, белые ровные зубы.

Валерий тщательно перевел Зинке диалог между Аскольдом и Романо, каждую фразу, как положено, предваряя словами «офицер говорит…» или «ваш адвокат говорит…».

— Лачи детегара! — сказала Зинка.

— Лачи детегара! — ответил Романо. — Нахан коли, авен лаче.

— Жутисарен манге, — сказала Зинка.

Романо засмеялся и по-английски сказал, что, к сожалению, не может продолжать разговор на языке цыган, поскольку правила это запрещают. Валерий перевел, и Аскольд с облегчением выдохнул.

— Ох, с каким удовольствием я поговорил бы с вашей клиенткой, — мечтательно воскликнул Романо. — Давайте я запишу для нее адрес ресторана, где цыгане встречаются по субботам. Но… дело есть дело. Я обязан провести интервью по всем правилам.

Романо подтянулся и раскрыл папку с Зинкиным делом.

— Я внимательно прочитал вашу историю, — начал Романо, — и, скажу правду, мне не все понятно. Например, вы пишете, что въехали в страну нелегально, однако в паспорте у вас стоит американская виза. Что вам мешало ею воспользоваться?

Эту тему Зинка конечно же отработала с Аскольдом. И рассказала всю правду — как долетела до Доминканской Республики, а потом на яхте плыла через Багамы в Америку.

— Так, значит, виза фальшивая? — недоверчиво спросил Романо.

— Именно так, — просто ответила Зинка.

— Если мы вас попросим, вы сможете предоставить информацию о людях, которые вас переправили из Доминиканской Республики в США?

— Я знаю только имена, фамилий я не знаю.

— А название судна вы помните?

— Честно говоря, не обратила на это никакого внимания. Большая такая яхта, с мачтой и парусом. Нас напихали по несколько человек в крошечные каюты — так и плыли. Чуть не померли в шторм.

Переводчик Валерий тщательно все записывал, а потом переводил. На слове «напихали» он запнулся и спросил Зинку, что это значит.

— Ну, напихали, — ответила Зинка.

— Насильно напихали? — изумился Валерий.

— Валерий, перестаньте дурака валять, вы что, не знаете этого слова? — по-русски сказал Аскольд.

— В чем дело? — встрепенулся Романо. — Почему адвокат вмешивается в процесс перевода?

— Мистер Романо, я, видите ли, двуязычен, — мягко сказал Аскольд. — Моя клиентка употребила жаргонное слово, и у переводчика возникла небольшая проблема с его переводом. Поверьте, слово абсолютно не ключевое.

— Я вас попрошу больше в ход интервью не вмешиваться. Вы сами привели этого переводчика, так что не мешайте ему.

— Больше не буду, мистер Романо.

Наконец, Валерий справился с «напихали».

— Зинэйда, раз виза, по вашему собственному признанию, фальшивая, как вы докажете, что попали в США именно в тот день, который вы указали в анкете?

— Вот письмо от священника и медицинская справка, подтверждающие, что за несколько дней до моего отъезда из Украины я была в церкви и поликлинике. — Зинка достала письмо и справку, оба документа с переводами.

— Почему вы их сразу не подали вместе с ходатайством?

— Не знала, что нужно. Вот мой адвокат рядом со мной сидит, он мне и сказал, что я должна достать доказательства того, что я была на Украине незадолго до подачи прошения о политическом убежище. Я позвонила маме, и она выслала мне письмо от отца Георгия и справку от гинеколога. А первый мой адвокат помер, царство ему небесное, так он мне ничего об этом не сказал.

— Неужели гинеколог имел право выдать справку не лично вам, а вашей маме? У нас так не принято, и я сомневаюсь, что на Украине медицинские этические нормы сильно отличаются от наших.

— Господин офицер, вы прочтите перевод. Все, что там написано, это то, что я была на осмотре, и ничего больше. Ни диагноза, ни курса лечения, ни лекарств. Только факт моего визита.

Конечно, этот текст был тщательно отработан с Аскольдом, который пока что верно предугадал каждый вопрос Романо. Аскольд в расслабленной позе сидел на стуле, наблюдая, как Романо читает письмо на бланке какого-то церковного прихода, в котором отец Георгий сообщает, что такого-то числа такого-то года Зинаида после службы подошла к нему попросить благословения перед дальней дорогой.

— А почему у вас фамилия украинская, а не ромская? — спросил вдруг Романо. — Ткачук был вратарем в хоккейной команде «Торонто Мейпл Ливз», он не цыган, он украинец.

После короткого диалога на ромском в начале интервью Зинка думала, что Романо больше не будет сомневаться в ее цыганских кровях. Что ж, и этот момент был отработан с ясновидящим Аскольдом.

— Видите ли, — начала Зинка, — у самого знаменитого цыгана в бывшем Советском Союзе, а может, и во всем мире, фамилия тоже не цыганская, а украинская. Зовут его Николай Сличенко, он директор цыганского театра.

— Конечно, я слышал его песни, — расплылся в улыбке Романо. — Как я сразу не подумал! Наверное, цыгане берут фамилии, характерные для стран, в которых живут.

— Наверное.

— Вот вы, должно быть, родом из Италии, — предположил Аскольд. — Романо — значит римский.

— Может быть, — согласился Романо.

— Никогда бы не подумал, — сказал Валерий. — Интересно, а еврейские фамилии цыгане тоже носят?

— Успокойся, мудак, — прошептал Аскольд, глядя в свой блокнот.

Романо, к счастью, не расслышал — он копался в бумагах, иначе он попросил бы Валерия перевести, что сказал Аскольд, но вряд ли расслышал Аскольда и Валерий.

— А где ваш муж? — спросил Романо, и Зинка уловила в вопросе мужской интерес.

— Прячется где-то. Когда цыган начали отлавливать и мужиков избивать, а женщин насиловать, его один раз поймали, отвезли в Ясеня и там избили. После этого он ушел в Карпатские горы с друзьями-цыганами. С тех пор его никто не видел. Он ни разу даже не позвонил дочкам.

— Разве у цыган на Украине есть телефоны?

— Конечно. Даже мобильные.

— Милиционеры вас тоже поймали?

— Нет, я успела уехать, но мою подругу Свету Гонзу зверски изнасиловали, милиционеры ей о грудь сигареты тушили.

— А за что же милиционеры вам мстили?

— Это было раньше. Я жаловалась на конкретных милиционеров, которые приставали ко мне на улице.

— Почему они к вам приставали?

— Только потому, что я цыганка. Требовали предъявить паспорт, прекрасно зная, что у меня его нет. Это я потом паспорт получила, благодаря дедушке. Не разрешали заниматься торговлей на рынке, требовали взятки, а когда отказывалась платить, то били или угрожали. А что мне было делать, как кормить семью? На работу ведь меня никто не брал — цыган не берут на работу.

— А чем вы торговали?

— Чем придется. Закупала в Венгрии или в Польше детскую одежду, иногда косметику, в общем, всякое барахло, везла в Ивано-Франковск и там продавала на рынке.

— Барахло… барахло, — забормотал Валерий. — Какое барахло?

— Мудак, — тихо простонал Аскольд.

— Барахло это не мудак, — задумчиво сказал Валерий. — Тут другой синоним.

— У вас какие-то проблемы? — обратился к Валерию Романо.

— Да вот пытаюсь разобраться, чем торговала Зинаида. Кстати, мы произносим ее имя «Зинаида», а не «Зинэйда».

— И чем же торговала Зинаида?

— Разными вещами. Да, так и запишите — разными вещами.

Аскольд наливался гневом. Он не раз дисквалифицировал переводчиков на судебных слушаниях, но то были судебные переводчики, а тут он сам привел толмача. Дисквалифицировать Валерия означало бросить тень на все дело. И так всегда — на ерунде можно погореть. Ну кто мог предположить, что Валерий споткнется на нескольких словах, которые и жаргоном-то нельзя назвать. Валерий переводил на сотнях судебных слушаний, и вот на тебе — на «барахле» застрял. Воистину горе от ума.

Зинка тем временем уловила что-то неладное с переводом слова «барахло» и правильно подумала, что у Романо может создаться впечатление, что она торговала наркотиками.

— Кроме детской одежды и косметики, я торговала бюстгальтерами и женскими трусами. Мне было неловко называть эти предметы.

— Понимаю, понимаю, — улыбнулся Романо. — Может, воды хотите?

— Да.

— И я бы хотел стакан воды, — сказал Валерий.

Романо налил воды из графина в пластмассовые стаканчики. Валерий жадно осушил свой стаканчик в четыре глотка, Зинка только пригубила свой.

— Я не буду задавать вашей клиентке вопросы по эпизоду со свиньей — тут все понятно, — обратился к Аскольду Романо.

— Да, — согласился Аскольд. — За двадцать лет практики я провел больше тысячи дел по предоставлению политического убежища, но с подобной мерзостью сталкиваюсь впервые. Даже не верится, что такое могут сделать люди.

— А мне очень даже верится, — возразил Романо. — Яине с такими ужасами сталкивался. Вот пару лет назад у меня была женщина из Гвинеи-Бисау. Она из племени фула, а соседнее племя — маленке. Полиция в их регионе была сплошь из маленке. Приходит однажды эта женщина к себе в хижину, а там повсюду ядовитые пауки. Один ребенок уже мертвый лежит, а четверо других в угол забились, от пауков палками отбиваются.

— Какой ужас! — сказал Аскольд.

— Это еще не все. Оказывается, пока женщины не было дома, двое полицейских принесли кувшин и, сказав детям, что там еда, оставили его на столе. Младший сразу полез в кувшин и был укушен ядовитым пауком.

— Это подло, — сказал Валерий. — Дети, наверное, голодные были, даже не догадались проверить, есть ли в кувшине пауки.

«В последний раз этого кретина нанимаю, — подумал Аскольд. — Да, африканские адвокаты примерно на том же уровне работают, что и их русскоязычные коллеги. У одних выпотрошенные свиньи, у других кувшины с ядовитыми пауками, а американцы все за чистую монету принимают. А может, и в самом деле полицейские из племени маленке такую гадость сделали. Ох и циничным я стал после стольких лет брехни. А вот Веронику мою уже не отбрешешь от депортации, нет такой легенды, которая бы помогла. Впрочем, кажется, есть один вариант, но об этом не сейчас. Сейчас с Зинаидой разобраться надо…»

Интервью подошло к концу. Романо сказал, что Зинка должна прийти за решением через две недели.

— Дуй тижни, — сказала Зинка, что на ромском означает две недели.

— Дуй тижни, — подтвердил Романо.

— Пескеро рат си пескеро рат, — сказала Зинка.

Романо усмехнулся, потом сказал, что с радостью бы поговорил с Зинэйдой по-ромски, но его уже ждет следующее дело.

Выйдя на улицу и тут же закурив, Аскольд прямо при Зинке сказал Валерию, что его поведение было возмутительным и что больше он его нанимать на такую работу не будет.

— Я старался переводить как можно правильнее, — оправдывался Валерий. — Ну, подумаешь, споткнулся на слове «барахло». Я не знал, что лучше сказать — «брик-о-брак» или какое-нибудь другое слово. Брик-о-брак — это всякая всячина, а слово «барахло» имеет несколько другую коннотацию. Я надеюсь, вы мне заплатите за сегодняшнюю работу.

— Если не споткнусь, считая деньги, — сказал Аскольд.

— Ну заплатите немного меньше, если хотите, — заканючил Валерий. — Я же четыре часа убил на это дело, а сколько времени я готовился, читая документы, как вы просили.

— Это уже точно — убил. Ладно, пришлите счет.

В машине Аскольд снова закурил, угостил сигаретой и Зинку.

— Я сейчас как ватная, — сказала Зинка. — Мне дадут убежище?

— Зинаида, я восхищен вами. Во-первых, я не думал, что вы так хорошо выучили ромский язык. Впечатление было такое, что вы свободно говорите на этом языке.

— Ой, как я учила всякие слова и выражения из разговорника! Я везде с собой носила этот разговорник, читала, запоминала. Даже в туалете учила наизусть. А на собеседовании у меня как второе дыхание открылось. Когда по коридору шла, думала — не дойду, сейчас упаду, а как вошла в кабинет и поклялась, что буду говорить правду, только правду и ничего кроме правды, мне тут же полегчало, и я вспомнила все ромские выражения. Я почувствовала себя цыганкой, поверила в то, что я цыганка. Я и сейчас еще не отошла, и мне хочется без остановки говорить по-цыгански. Я уверена, что говорила правду и только правду.

— Это вы, Зина, в роль вошли. Вы могли бы стать великой актрисой.

— Я все время боялась, что он мне скажет по-ромски «до свидания», а я не пойму — в разговорнике ведь этого выражения нет. Я думала, что же мне ему сказать на прощание, какое выражение выбрать из тех несчастных пяти-шести, которые я выучила.

— И что же вы ему сказали?

— Пескеро рат си пескеро рат — «своя кровь — это своя кровь».

— Зина, с одной стороны, такое говорить офицеру иммиграционной службы — большая наглость, вы как бы намекаете на то, что цыгане должны помогать друг другу. С другой стороны, эту фразу сказала простая цыганка — что с нее взять? Считайте, что вы сыграли ва-банк. Я преклоняюсь перед вами, Зина. Вы так здорово прочувствовали этого Романо, что даже идиот Валерий не особенно помешал вашим отношениям. Да-да, у вас с Романо возникли особые отношения во время собеседования.

— Аскольд, мне дадут убежище?

— Девяносто из ста, что да.

* * *

Верка и Зинка сидели у Верки на кухне и пили красное аргентинское вино. Конечно, не то, что в ресторане с Аскольдом, но пить можно. Уже наступил октябрь — наверное, лучший месяц в Нью-Йорке. Тепло, красиво, листья еще зеленые, но через несколько дней все деревья запылают сотнями оттенков красного и желтого. В Бруклине это будет не особенно хорошо видно, но Аскольд обещал Верке, что на уик-энд они поедут в Пенсильванию, где осень уже началась. Согласился взять с собой и Зинку.

Зинка тяжело переживала ожидание результата собеседования и поэтому слушала вполуха Веркины стенания — оказывается, Славик отреагировал на ее решение о прекращении их отношений так, будто Верка сказала ему, что становится вегетарианкой, — то есть никак.

— Получается, он и не любил меня, — вздохнула Верка. — Может, и я его не очень любила. Но хотя бы спросил, в чем дело… Ничего не спросил, ничего не сказал.

— У нас все, Верка, не как у людей — ни статуса, ни любви, ни детей. Просто выживаем. Все ждем, что жизнь начнется, когда получим статус. Учим цыганский, вместо того чтобы учить что-то дельное, спим с мужиками, вместо того чтобы их любить. Я раз заменяла Алену по уходу за одним украинским стариком. Пока его подмывала, он рассказал мне, что его мальчиком во время войны угнали в Германию. Много таких было, их называли «перемещенные лица». Их насильно переместили, а нас никто никуда не угонял, мы сами себя переместили и лишили себя всего сразу.

— Опять за старое, Зинка. Вспомни наших хлопаков — кого там любить? Они ж как дети-алкоголики, какие из них мужья? В деревне, откуда моя мать родом, ни одного мужика старше пятидесяти лет нет — все повымирали. Это на горном карпатском воздухе!

— А какой из Аскольда муж получится?

— Он мне вроде руки не предлагал. Не знаю, какой из него муж будет. Наверное, хороший, но по душам мы с ним так ни разу и не поговорили.

— А со Славиком ты по душам хоть раз поговорила?

— Ну что ты сравниваешь! Славик ведь, по большому счету, дурачок, а Аскольд — солидный человек. У Славика любимая тема разговоров — машины. «Хонда» лучше, чем «Тойота», — и все тут. Если он найдет кого-то, кто думает, что «Тойота» лучше, чем «Хонда», то разговоров хватит на пять часов и две бутылки горилки. А Аскольд мне про разные оперы рассказывает, про художников все знает. Когда мы в музей ходим, он мне про каждую картину рассказать может. Мне интересно слушать, а ему рассказывать. Конечно, это нельзя назвать разговором по душам, а я вот сейчас думаю, что и не нужно мне по душам. Надраться как скотина и плакаться в жилетку — вот что мы называем поговорить по душам.

— Ну ладно, он тебе про оперы и картины, а ты ему про что? Про Иршаву? Так у вас там и театра нет.

— Зинка, в том-то и дело, что я ему ничего не рассказываю. Что мне ему рассказать? Про детей и родителей? Честно, я не знаю, что, кроме секса, ему от меня нужно.

— Тоже немало. Я тут вижу американок — смотреть не на что.

В дверь позвонили. Вообще, у иммигрантов не принято приходить без телефонного звонка, но для нелегалов в этом нет ничего зазорного. Пришла Катька, и не с пустыми руками, а с бутылкой текилы и лимонами. Она быстро научила Верку и Зинку, как надо правильно закусывать после текилы: выдавливаешь на ложбинку между большим и указательным пальцами немного лимона, посыпаешь ложбинку с лимонным соком солью и перцем — и «бутерброд» готов.

— Я, девчата, замуж выхожу, — сказала Катька после первой. — Не в самом деле, а фиктивно. Парень ничего, всего на двадцать пять лет старше. Но запросил за брак недешево.

— Сколько? — хором спросили Верка и Зинка.

— Он сказал — либо двадцатку, либо десятку, но тогда он может трахать меня когда хочет. Ты, говорит, все равно мне жена будешь, так что ничего в этом дурного нет.

— Где ты нашла такого хитрюгана? — спросила Верка.

— Где-где… В стриптиз-баре, где еще? Зовут его Джон. Говорит, что работает бухгалтером. В общем, девочки, скоро играть свадьбу буду, мой адвокат сказал, что на интервью надо будет принести фотографии свадьбы, ну и разные еще фотки — на природе, у кого-то на дне рождения. Вы знаете, что такое презумпция?

— Нет, — сказала Верка.

— Да, — сказала Зинка, которая закончила три курса юридического. — Например, презумпция невиновности — каждый человек считается невиновным, пока суд не установит его вину. А к чему тут презумпция?

— Адвокат сказал, что существует презумпция фиктивности брака, а что это такое, не объяснил.

— Это значит, что каждый брак считается фиктивным, пока муж и жена не доказали, что он настоящий. И как ты со своим бухгалтером собираешься доказывать, что брак настоящий?

— Так же, как ты доказывала, что ты цыганка. Бумажки всякие — совместные счета, фотки, то да се. А если для дела надо, то прямо в кабинете и трахнемся. Прорвемся, девчата, наливайте.

— За лучшую пару на свете — за бухгалтера Джона и Катьку! Горько! — закричала Верка.

Все чокнулись, залпом выпили и зачмокали текилу посоленным и поперченным лимонным соком.

* * *

Аскольд сказал, что при получении результата интервью нет необходимости в его присутствии, и Зинка поехала в иммиграционный центр в Роуздейле одна. Пройдя через металлодетектор и миновав охранника Тараса, она села в приемной, где уже было полно китайцев, пакистанцев и албанцев, проходивших интервью две недели назад, в один день с нею. Она даже узнала некоторые лица — не китайцев, разумеется. Адвокатов в зале не было — Аскольд не обманул. Ровно в час дня девушка в окне начала по одному вызывать соискателей на статус беженца. Разговор длился ровно одну минуту — китаец или албанец что-то подписывал, получал какой-то документ и в растерянности отходил от окна, не понимая, дали ему убежище или нет.

Наконец вызвали и Зинку. Она тоже что-то подписала и отошла в сторону, держа два скрепленных листика. Она не знала, что находится у нее в руках, — путевка в американскую жизнь или депортационная повестка в суд.

Развалившийся на стуле Тарас с любопытством смотрел на Зинку. Он щерился, разглаживал на груди коричневую рубашку с бляхой и ждал, что Зинка сейчас к нему подойдет.

Зинка почувствовала взгляд Тараса, подняла голову, оторвав глаза от бумажек, и посмотрела в его сторону. Тарас мог узнать ее судьбу, узнать, какая карта ей легла. Зинка глядела то на бумажки, то на его щерящуюся морду, потом решительно направилась к выходу, миновала опешившего Тараса и вышла в коридор.

По дороге к лифту она вдруг услышала:

— Зинэйда!

Обернулась — в коридоре стоял Романо. Он улыбался, потом сказал слово, которое Зинка знала, — «congratulations!». Зинка тоже улыбнулась и тут же испугалась — сейчас Романо заговорит с ней по-ромски, ее обман вскроется, заветные бумажки отберут, а ее депортируют. Она обмякла, колени ослабли, захотелось упасть или хотя бы сесть. Романо увидел, что Зинке стало дурно, подбежал, залопотал что-то по-ромски, затем по-английски. Зинка поняла только одно слово — «мишто», что значит «хорошо». Романо повел Зинку обратно в приемную, но Зинка остановилась и твердо произнесла «ноу».

Постояли молча в коридоре. Увидев, что Зинке уже лучше, Романо достал из портмоне визитку, что-то написал на ней, протянул визитку Зинке и скрылся за какой-то дверью.

На улице Зинка позвонила, как обещала, Аскольду и сказала, что убежище, кажется, дали.

— Что значит — кажется? Читайте вслух все, что написано на первом листе! — закричал Аскольд.

Через несколько перековерканных Зинкой слов он перебил ее:

— Зина, ваши дети скоро смогут к вам приехать. Вы получили статус беженки.

— Аскольд, мне Романо свою карточку дал и что-то на ней написал.

— Прочтите немедленно.

— Тут номер телефона, а под ним по-английски «This Friday at «Twо Guitars» at 8 PM». Я, кажется, поняла — он приглашает меня на свидание в ресторан «Две гитары». Аскольд, мне страшно с ним встречаться — он все поймет.

— А вам и не нужно с ним встречаться, Зинаида. Просто не идите — и все тут.

Зинка так и решила.

Придя домой, она отключила телефон, одетой легла на кровать и уснула.

* * *

Разбудил Зинку стук в дверь. Она открыла глаза — часы показывали семь. Утра? Вечера? Зинка открыла дверь и увидела Верку. Шатаясь, пошла обратно в комнату и снова легла на кровать. Верка что-то говорила, но сил отвечать у Зинки не было, она лежала на спине с открытыми глазами.

— Ты дочкам звонила?! — прокричала Верка с кухни, открывая принесенную бутылку.

Не услышав ответ, Верка вбежала в комнату и увидела, что Зинкино лицо белое, как потолок, на который она смотрела.

— Зиночка, что с тобой! — закричала Верка. — Я вызову «скорую»!

— Не надо, Верусю, пройдет. У меня нет сил, у меня просто нет никаких сил. Ложись рядом, полежим.

Верка примостилась рядом, обняла Зинку и заплакала.

— Ты обо мне плачешь, Верусю?

— Да, но это от радости за тебя. Помнишь «Бэби Кристину»? Как нас швыряло, как мы чуть не погибли в океане? Я часто вспоминаю то плавание, и вот для тебя оно закончилось.

— И я вспоминаю. Где сейчас капитан Олег и матрос Натан?

— Ну, это я знаю — в тюрьме сидят.

— Откуда ты знаешь? Почему мне не говорила?

— Знаю, Зинка. Один мой кореш тетю Мусю видел, она ему рассказала, что их всех заграбастали на подходе к Майами. Тетю Мусю даже в ФБР на допросы таскали, но отпустили. А тебе просто забыла сказать — какое это все имеет значение для нас?

— Как какое? Ведь если кто-то давал показания, то мог и нас упомянуть.

— Зинка, мы просто пассажирами были, не думай об этом. Неужели ты считаешь, что у капитана Олега был список пассажиров с именами и фамилиями? Максимум, что он мог сказать, это то, что да, в таких-то числах на моей яхте плыли из Доминиканской Республики в Америку Зинка, Верка, Катька, Стасик, Славик и еще с десяток западенцев. Иди ищи теперь этих Верок и Зинок. Хороший был парень капитан Олег — красивый, надежный. То есть не был, а есть, только в тюрьме сидит.

— Верка, меня иммиграционный офицер, который интервью проводил, на свидание пригласил.

— Романо? О котором ты рассказывала? Сколько ж ему лет?

— На вид лет тридцать-тридцать пять.

— Ты пойдешь? Не ходи!

— Не пойду. Аскольд сказал не ходить. Он ведь поймет, что я не цыганка, отправит обратно. Но что-то в нем есть. Мне никогда цыгане не нравились, а этот понравился.

— Хороша цыганка! Цыгане ей не особенно нравились! Да ты молиться на цыган должна. Может, и вправду Лифшиц был гениальный адвокат — такую историю выдумать!

— Нет, Верка, не был он гениальным адвокатом. Не работал бы он со мной так, как Аскольд, и провалилась бы я за милую душу. Верусь, я хочу пойти в «Две гитары».

— Ты с ума сошла! Ты же сама только что сказала, что Романо мигом тебя на чистую воду выведет. А в «Двух гитарах» цыгане собираются, их-то ты точно не проведешь.

— Я хочу с тобой и Аскольдом пойти. Когда он рядом, мне не страшно.

— Я вижу, Романо запал тебе в душу. Вообще, картина будет отличная — работник иммиграционной службы пьет в цыганском кабаке с двумя нелегалками.

— И их адвокатом!

— А что — работники иммиграционной службы разве не люди?

— Люди, Верусь, люди. Я столько ждала этого интервью, так намучилась, нанервничалась, набоялась… И вот я вижу молодого парня в джинсах, который сейчас всю мою жизнь решит… Это как смерть или как любовь — ждешь одну, а приходит другая. Я думала, что поведет меня за собой в пыточную камеру громадная двухметровая старуха с длинными скрюченными пальцами, которая знает всю правду. Старуха меня будет пытать, а Аскольд меня будет защищать. И вдруг молодой красивый парень в джинсах — я аж оторопела. Неужели это мой палач? Улыбающийся, в джинсах, как на пляже… Я-то готовилась к старухе, готовилась зубы сжимать, боль терпеть… Я хочу снова увидеть моего палача, который не стал меня казнить, решил помиловать.

Верка позвонила Аскольду, который сначала был не в восторге от этой идеи, а потом сказал, что с удовольствием пойдет в «Две гитары», тем более что хозяин ресторана его клиент — когда-то много лет назад Аскольд оформлял для него лицензию на продажу спиртных напитков.

* * *

«Две гитары» находился на Манхэттене, в Гринич-Вилледже. Это был дорогой и не очень вкусный ресторан, где подавали сорок сортов водки и всего несколько блюд — три вида шашлыка (бараний, осетровый и куриный), цыпленка-табака, бефстроганов и пельмени. Плюс суп-харчо, солянка, борщ на первое и нехитрые соленья, салаты и селедка с отварной картошкой и луком на закуску.

Интерьер кабака был тематический: цыганские платки на стенах и даже на потолке, скатерти тоже цветные, цыганские. В глубине зала небольшая площадка для артистов с роялем и несколькими нотными пюпитрами. Перед площадкой — место для танцев, а дальше — столики на четверых, а если компания была большая, столики сдвигались.

Аскольд пришел в половине восьмого и занял место за столиком, стоявшим в углу. Тускло горела лампа под старинным абажуром, тихо играла нецыганская музыка, до начала представления было еще полтора часа. Аскольд, следуя своему старому правилу — когда не знаешь чего выпить, выпей кальвадосу, — заказал двойной «Буляр» с долькой апельсина и орешками.

Не успел Аскольд сделать и пару глотков, как вошел Романо — в черных брюках, черной рубашке и черном кожаном пиджаке. Оглянувшись, Романо заметил Аскольда, что, несомненно, огорчило его. Аскольд жестом пригласил Романо к своему столику.

— Мистер Романо, я знаю, что вы пригласили Зинаиду на ужин. Она скоро присоединится к нам, а пока что давайте немного поговорим. Кстати, называйте меня просто Аскольд.

— А меня называйте просто Романо. Меня всегда по фамилии называли — и в школе, и в колледже, а сейчас на работе так называют. Мать дала мне имя Хальворд, но не помню, кто, кроме матери и бабки, меня так называл. У вас, кстати, нерусское имя.

— А я и не русский. Аскольд — моя фамилия, а имя мое Юрис. Я литовский еврей. Юрис по-английски звучит как «джурис», а это уже сильно напоминает «jurisprudence». Для адвоката такой намек на его профессию звучит претенциозно, так что называйте меня просто Аскольд. Кстати, я пью кальвадос и очень вам советую.

— Отлично, Аскольд.

Аскольд подозвал официанта и заказал двойную порцию «Буляра» для Романо.

— К осени дело идет, — сказал Романо. — По Нью-Йорку нельзя сказать, что глобальное потепление как-то нас коснулось.

— Думаю, что глобальное потепление — это миф. Кто-то на этом делает деньги, создаются новые технологии, для работы нужны новые человеческие ресурсы, в общем, все как всегда.

— Я не думаю, что глобальное потепление миф, — сказал Романо. — Ведь ученые замеряют уровень океана, ведут учет температуры в различных точках земного шара, сравнивают все это.

— Скажите, Романо, вы хоть одну серьезную научную работу прочитали по этой теме? Я — нет.

— Я тоже нет. Но мы же судим о многих вещах и без ученых степеней в тех областях знаний, о которых речь заходит.

Официант принес кальвадос для Романо.

— За Зинаиду! — сказал Аскольд и выпил бокал до дна.

— За Зинаиду! — повторил Романо и пригубил свой.

Аскольд почувствовал, что собеседник напряжен. Он заметил: Романо почти не пьет, и это ему не понравилось. Не желая обсуждать глобальное потепление в течение еще двух часов, адвокат напрямую спросил:

— Романо, вам нравится Зинаида?

— Что это за вопрос, Аскольд?

— Это вопрос адвоката к чиновнику, который в государственном учреждении дал несчастной беженке свою визитную карточку, на которой написал приглашение пойти с ним в ресторан. Как вы прекрасно понимаете, это был рискованный шаг с вашей стороны.

— О чем вы говорите, Аскольд! Как вы могли подумать, что я использую свое служебное положение в гнусных целях!

— Романо, вы же не будете отрицать, что несчастная беженка из Украины побоится сопротивляться ухаживаниям со стороны иммиграционного офицера. Не будем валять дурака — в наше время, в эпоху политической корректности, то, что вы сделали, означает конец вашей карьере. Плюс иск к иммиграционной службе за моральную травму — этак на миллион долларов. Не могу поверить, что вы всего этого не понимали и рискнули карьерой ради кратковременного удовольствия. Вот я и спросил — вам нравится Зинаида?

— Простите, Аскольд, жаль, что вы так плохо подумали обо мне. Разрешите заплатить за кальвадос и откланяться.

Смуглое лицо Романо теперь казалось бледным даже при тусклом свете, конусом бьющим из-под абажура над столом.

— Романо, не торопитесь. Давайте поговорим… Не о глобальном потеплении, которое меня, если честно, вовсе не интересует, а о жизни, людях, любви — поговорим, как говорят между собой все нормальные цыгане. Вы наполовину норвежец, а я наполовину литовец. Оба народа довольно спокойные. Другие половинки у нас тоже схожи — евреи и цыгане, два вечно гонимых народа. Я думаю, мы найдем общий язык.

Романо помолчал, медленно допил свой кальвадос, заел долькой апельсина. Подышал через нос, подозвал официанта и заказал еще две двойные порции «того же самого». Через минуту перед ним и Аскольдом стояло по бокалу темно-золотистого яблочного бренди.

— За умение рисковать, — сказал Аскольд, поднимая бокал.

— Кто не рискует… — сверкнул белыми зубами Романо, расстегивая верхние две пуговицы на рубашке. — До дна!

— До дна!

Аскольд и Романо осушили свои бокалы, съели по паре орешков и по апельсиновой дольке.

— Как хорошо кальвадос пахнет — свежими яблоками, — сказал Романо.

— Это, мой друг, оттого, что мало настоялся. Чем старше и благороднее кальвадос, тем он меньше пахнет яблоками. Это как с духами — духи не должны пахнуть, они должны лишь пробуждать воспоминания и будоражить фантазию.

— Хорошо сказано, Аскольд. Чувствуется, что вы дока не только в иммиграционных делах.

— Иммиграционные дела… Мифы, как и глобальное потепление.

— Я имею дело с реальными людьми.

— Люди реальные, но дела их часто мифические.

— Ну, таких мы быстро раскалываем.

— Романо, я ознакомился со всеми учебниками, инструкциями и пособиями, которые вы штудируете. Неплохо написано, но мимо цели. Человек гораздо сложнее, чем средний соискатель на политическое убежище, являющийся героем ваших учебников. А научить нюху невозможно. Ведь ваша главная задача — поймать лгуна, не так ли?

— К чему вы ведете, Аскольд? Кстати, можно заказать еще по кальвадосу.

Аскольд подозвал официанта.

— Попроси бармена налить нам настоящего, старого «Буляра», он знает, — сказал он.

Старый «Буляр» был темный, золото еле усматривалось в нем. Пах он уже не яблоками, а скорее как обычный благородный бренди — просмоленной бочкой. Зал постепенно наполнялся посетителями, тихонько постукивали вокруг столовые приборы, то тут, то там раздавался смех.

— В этом «Буляре» пятьдесят сортов яблок, — сказал Аскольд, поднимая бокал. — Некоторые несъедобные, они годятся только для приготовления кальвадоса. Романо, вам нравится Зинаида?

— Ну, раз я ее пригласил в ресторан, то разумно предположить, что да.

— Ответ норвежский, не цыганский. Ладно. Вы помните — она замужем и у нее двое детей?

— Я понял, что с мужем у нее отношений нет и что он скрывается настолько капитально, что даже детям не звонит.

— Правильно поняли, Романо. Скажу больше — Зинаида меня попросила оформить ей развод, и я уже связался с украинским адвокатом по этому поводу. Вас интересует эта информация или вы хотели просто хорошо провести время с Зинаидой?

— Аскольд, я еще не провел с ней ни секунды в неофициальной обстановке. Не слишком ли много вы от меня хотите? Познакомимся поближе — тогда поймем, чего мы хотим. Мне показалось, что она не возражала бы познакомиться со мной поближе. Не так уж много в Америке цыган, которые бы говорили по-ромски, а общий язык и общие корни важны.

— То есть вас больше всего в Зинаиде прельстило то, что она цыганка?

— И это тоже.

— Странно. Я думал, мы влюбляемся в женщину, а не в представительницу какой-то нации. Зинаида придет с подругой, она тоже цыганка. Я с ней встречаюсь. И знаете, мне абсолютно все равно, кто она — украинка или цыганка.

— По большому счету, мне тоже все равно.

— Вы знаете человека по имени Мохаммед Клиоп?

— Нет. Кто это?

— Он из Мозамбика, работает в ООН, в свободное от дипломатических обязанностей время оформляет политические убежища для африканцев. Использует связи в государственных структурах разных африканских стран для изготовления фальшивых документов, придумывает самые нелепые легенды, на основании которых его клиенты получают политическое убежище в США.

— Вау!

— Думаю, что легенда о кувшине с пауками — его рук дело. Уж слишком она гротескна.

— Да, но я видел оригинальное свидетельство о смерти ребенка, где причиной смерти значился укус ядовитого паука. Это весомое доказательство того, что женщина говорила правду.

— Вот-вот. Именно такие документы и изготовляет господин Клиоп. И чем глупее и фальшивее документ, тем больше на нем золотых печатей, медных кнопок и красно-зеленых тесемок.

— У нас проверяют документы на подлинность.

— Конечно. Именно поэтому Клиоп и делает подлинные документы. Настоящая бумага, настоящие печати и тесемки, мало того, документ за дополнительную плату вносится в архивный реестр. Чем вам не подлинный документ?

— Тогда получается, мы бессильны перед такой искусной ложью. Раз все подлинное — значит, получай убежище.

— А где простой здравый смысл? Почему нельзя было просто убить ребенка, дав ему по голове дубиной? Почему способ был заимствован из джеймсбондовского фильма начала семидесятых? Почему вы не задали два-три дополнительных вопроса? Ведь вывести эту даму из Африки на чистую воду было проще пареной репы. Но вас устраивал миф — все было по учебнику.

— Аскольд, Зинаида цыганка?

— Романо, я адвокат. Если я знаю, что мой клиент врет, я не имею права представлять его интересы, иначе я становлюсь соучастником мошенничества. Не мне вам все это рассказывать. Но то, что вы задали этот вопрос, меня удивляет. Неужели если бы я вам сказал, что история Зинаиды сплошная выдумка, вы бы отозвали свое решение? И как бы вы объяснили начальству свой поступок? И кстати, коль скоро я вам рассказал про африканскую мать укушенного ребенка, почему бы у нее тоже не отобрать статус беженки? А заодно у сотен тысяч других мошенников, которые вешали вам лапшу на уши, а вы им давали политическое убежище. Сколько лет вы уже занимаетесь этой чепухой, Романо?

— А сколько лет вы занимаетесь своей чепухой, Аскольд? Пусть я дурак, но вы используете вовсе не это, а то, что американские законы гуманны, вы бьете на жалость ко всем жертвам преследований. Вы нечестно играете, Аскольд.

— Получается, ваши предки из Норвегии и Венгрии сюда заехали честно, я сюда заехал честно, а вот Зинаида, если ее история лжива, чего я ни в коем случае не подтверждаю, заехала нечестно.

— Аскольд, я не поверю, что цель вашего прихода сюда заставить меня сменить профессию. Пусть все нечестны, но хоть сейчас мы можем поговорить по-честному между собой? Зинаида цыганка?

— Выпьем еще, Романо. Да и девочек пора звать. — Аскольд заказал еще по старому «Буляру» и позвонил Верке. — Через пять минут входите, — сказал он по-русски.

* * *

Зинка села рядом с Романо, а Верка рядом с Аскольдом. Романо посмотрел на Зинку и улыбнулся. Зинка отвела глаза.

— Аскольд, на каком языке мы все будем разговаривать? — спросил чуть пьяным голосом Романо.

— На плохом английском. На цыганском сегодня говорить запрещается. Девочки в Америке уже около полутора лет, так что как-то общаться по-английски смогут.

— Английский так английский, — засмеялся Романо. — С другой стороны, мы в цыганском ресторане, могли бы поговорить и по-цыгански.

— Романо, если вы хотите говорить по-цыгански, вам никто мешать не будет — мы просто встанем и уйдем. А вы тут говорите себе по-цыгански сколько душа желает.

Романо сделал вид, что испугался, и дотронулся до Зинкиной руки. Зинкина рука слегка дернулась, но осталась на месте. Аскольд заказал для девушек бутылку грузинского вина «Ахашени» и полбутылки старого «Буляра» для себя и Романо. Потом все долго разглядывали меню и наконец заказали закуски и основные блюда.

— Я хочу сказать тост, — подняла бокал Верка. Она сказала это по-русски, и Аскольд перевел. — Давайте выпьем за Америку.

Все подняли бокалы и выпили.

— Я уверен, что у вас здесь жизнь сложится, — сказал Зинке Романо. — Моим родителям было очень трудно, когда они приехали сюда, но Америка такая страна, что если ты ставишь себе цель и много над ней работаешь, ты в итоге достигаешь ее. Какая у вас цель, Зинэйда?

— Вы можете меня называть просто Зина. Моя первая цель — чтобы дочки были со мной. Старшая у меня скрипачка, мне ее надо устроить в хорошую музыкальную школу.

— Татьяна играет цыганские мелодии?

— Вы запомнили имя моей дочери, это мне приятно, — сказала Зинка.

— Наверное, просмотрел досье перед встречей, — предположил Аскольд, и Романо усмехнулся.

— Моя дочь играет классическую музыку, она выступает в концертах, ее даже приглашали на конкурс в Италию.

— Неплохие достижения для девочки, над которой издеваются в школе и которую хотят избить и изнасиловать на каждом углу. — Голос Романо снова стал трезвым.

— Наверное, у ваших родителей была цель вырастить сына, который будет работать в иммиграционной службе США и не пускать в Америку таких, как они.

Аскольд перевел и это. Романо рассмеялся и снова положил ладонь на Зинкину руку. Подали закуски, а когда принесли шашлыки, на сцену вышли пятеро цыган — скрипач, аккордеонист, ударник с бубном, гитарист и певица. Первые несколько песен были печальные, и в зале наступила тишина, все перестали есть. Во время небольшого перерыва Романо заметил, что скрипач играл виртуозно:

— Первый палец держит мелодийную ноту, а четвертый слегка задевает струну на четверть тона выше. Такая техника создает свистящий звук, скользящий от одной ноты к другой. Такой стиль называется Романи — почти как моя фамилия. А у вас, Зина, цыгане применяют такую технику?

Зинка много раз бывала вместе с Таней на уроках у Эммануила Иосифовича, а поэтому и терминологию знала, и музыку понимала. И еще она следила за тем, как Таня дома к урокам готовится.

— Нет, наша румынско-венгерская техника не такая. У нас больше в ходу трель вибрато, — сказала Зинка. — Первый и второй пальцы крепко прижаты друг к другу. Тело качается в такт, и при этом приподнимается второй палец.

Аскольд перевел, удивляясь глубине Зинкиных познаний. Оказывается, в процессе вхождения в роль цыганки она не только язык Рома выучила, но и нюансы цыганских музыкальных стилей.

— Она цыганка, — сказал Романо.

— Она цыганка, — подтвердил Аскольд. — Поскольку я в вашей компании единственный не цыган, хочу поднять тост за цыган. Для меня цыгане всегда олицетворяли любовь и свободу. И то и другое в диком, сыром виде — свободу без конституции, любовь — часто без брака. Всегда так хотелось, никогда не моглось. За вас, цыгане!

Все дружно подняли бокалы и выпили. А еще через минуту Романо и Зинка случайно выяснили, что оба сносно говорят на венгерском. Да и Верка почти все понимала по-венгерски, хотя говорила не так хорошо, как Зинка.

От трансильванских мелодий оркестр перешел к цыганским песням на русском языке, и многие пошли танцевать. Романо и Зинка не могли оторваться друг от друга, и Верка с завистью смотрела на подругу — в течение двух недель она получила политическое убежище и, похоже, нашла любовь.

Аскольд заметил ее взгляд, поцеловал в плечо.

— Потанцуем? — спросила Верка.

— Я не танцую, — ответил Аскольд. — Не мое это.

К столику подошли разгоряченные Романо и Зинка. Узнав, что Аскольд не танцует, Романо тут же пригласил Верку.

— Зина, будьте осторожны с ним, — сказал Аскольд, когда они с Зинкой остались наедине. — Я не знаю, о чем вы лопочете с ним по-венгерски, но держитесь своей легенды, не выходите из роли.

— Мне теперь до конца жизни быть цыганкой?

— До конца жизни.

К десерту все были абсолютно пьяны, а Романо и Зинка еще и счастливы. После кофе Романо подошел к артистам, дал всем по двадцатке, а певице сообщил, что нашел подругу-цыганку.

— Это какую? — спросила певица.

Романо показал.

— Она не цыганка, — сказала певица.

* * *

После ресторана Аскольд с Веркой пошли в соседний ирландский бар, а Романо повез Зинку на такси домой. Перед подъездом Зинкиного дома Романо, споткнувшись, схватился за ее локоть.

— Вам плохо? — спросила Зинка.

— Мне было очень хорошо, но сейчас мне плохо.

— Вы, наверное, много выпили.

— Много, но не в этом дело. Вы — не цыганка.

— Я цыганка, — испуганно сказала Зинка. — Вы же знаете, что я цыганка.

— Когда-то один старый еврей из Москвы рассказывал мне на интервью, что в Советском Союзе все евреи узнавали друг друга, и удивлялся, почему в Америке это не так. «Это же так легко! — говорил он. — Волосы, овал лица, смуглая кожа, нос, в конце концов!» А я ему говорю, что он описывает кого угодно — грека, итальянца, ливанца, не обязательно только еврея. «Нам нужно было узнавать друг друга, чтобы выжить, а вам этого не нужно, вот вы самих себя признать и не можете», — ответил еврей. Тогда я подумал, что он по крайней мере преувеличивает, а вот сейчас понял, что правду говорил старик. Нет у меня нюха на своих. Бумажкам верю, а надо всего человека увидеть, почувствовать. Обманули вы меня с хитрым Аскольдом.

Зинка протрезвела и стояла, обливаясь холодным потом.

— Вы меня обидели, Романо. До свидания.

— Можно зайти к вам на чашку кофе?

— Нельзя. Мне тоже стало плохо.

Зинка вошла в подъезд, закрыла за собой дверь, обернулась и увидела через стекло, как Романо побрел, шатаясь, в сторону Восемьдесят шестой стрит ловить такси. В лифте у нее задрожали ноги, на лбу выступила испарина. Дома ее вырвало, и она легла спать с головной болью.

* * *

В ту ночь любви у Аскольда и Верки не вышло — Верка плакала. В два часа ночи позвонил Романо. Он был пьян и тоже плакал. Сказал, что повел себя с Зинаидой недостойно ни цыгана, ни норвежца, и попросил Аскольда немедленно позвонить ей и от его имени извиниться. Аскольд пообещал сделать это утром и отключил телефон.

Проснувшись в девять часов, Зинка выпила кофе и пошла пешком на работу к Римме и Йосе. В Нью-Йорке мало солнечных дней, и этот день был не исключение. Она шла мимо индийских лавок, парагвайских химчисток, китайских и русских забегаловок. Разгружали продукты с маленьких грузовичков, мексиканцы-нелегалы большими мачете обрубали подгнившие листья у капустных кочанов и ими же отсекали арбузные хвостики. Зинка зашла в магазин и купила для Йоси халву на подсолнечном масле — его любимый десерт. Она всегда покупала для стариков что-нибудь вкусненькое, и те это ценили — полученные ими бесплатно по программе «Медикейд» шерстяные вещи они отдавали Зинке, которая пересылала их матери на Украину. Что-то мать продавала, что-то носили сами родители.

Римма была счастлива, что Зинку оставляют в Америке. Она все время повторяла, что предвидела успешный финал и он является отчасти и ее заслугой — так много и искренне она молилась еврейскому Богу о Зинкиной судьбе. Однажды Зинка сообщила Римме, что месяцев через десять к ней приедут дочки. Римма на идише сказала:

— Мит инзере нахес («с нашим счастьем»), — что означало: «Вот так всегда бывает. Нам с вами было хорошо, а теперь мы вас потеряем. Нет, наше еврейское счастье долго длиться не может».

Зинку рассмешил стариковский эгоизм Риммы. Однако когда два дня назад примерно то же самое, но по-украински, сказала ей по телефону мать, Зинка рассердилась. Конечно, мать привыкла думать о Таньке и Юльке как о дочерях, но нельзя же быть такой эгоисткой.

Зинка стирала в ванне пропахшие кошкой (у Риммы и Йоси была кошка) ковровые дорожки, когда позвонил Аскольд. Он сказал, что Романо звонил ему ночью, а потом оставил пятнадцать сообщений на автоответчике. Все пятнадцать были одинаковыми: «Tell her I’m sоrry».

— Он говорит, что повел себя не по-цыгански, — сказал Аскольд. — Что будем делать, Зина?

— Ну пусть теперь поведет себя по-цыгански, — ответила Зинка. — Хоть узнаю, как это бывает.

Ковровые дорожки нужно было давно выбросить, а не стирать, но Йося, как сказала Римма, «на себе тащил» их с какой-то распродажи в Квинсе. Он купил дорожки, потому что они напоминали ему те, что лежали в квартире его родителей в Одессе. Зинка скребла их, думая, какие предметы ей так же дороги, как Йосе ковровые дорожки, но на ум ничего не приходило.

Возвращалась она домой около восьми вечера. У подъезда стала рыться в сумочке, ища ключи, и вдруг услышала звук скрипки. Мелодия была печальная, явно ее родиной были Трансильванские горы. Зинка обернулась и увидела вчерашнего скрипача из «Двух гитар», играющего на другой стороне улицы. Скрипач поднял голову и кивнул Зинке, приглашая подойти. Зинка подошла.

— Пригласите на чай, барышня, — сказал по-русски скрипач, опуская смычок.

— Приглашаю, — ответила Зинка. — Но сладкого к чаю у меня нет.

— Я сыграю тебе сладкую музыку, барышня, — сказал скрипач.

Дома Зинка заварила настоящий дорогой чай фирмы «Ахмад», сделала бутерброды с докторской колбасой и пригласила скрипача к столу. Скрипач сел, отхлебнул чаю, взял скрипку и заиграл «Чардаш» Витторио Монти. Закончив, он сказал:

— Чардаши есть у всех — у Чайковского, Брамса, Листа, Сарасате, но «Чардаш» Монти — мой самый любимый. А знаете, кто лучше всех исполняет этот «Чардаш»? Не поверите — ирландцы. Есть такая ирландская группа, называется «Мелодия». Это трио — скрипка, гитара и свистун. Да-да, свистун. Вы попробуйте высвистеть финал «Чардаша» Монти, вряд ли у вас это получится.

— Вы кушайте, кушайте, — сказала Зинка.

Скрипач сделал еще два больших глотка чая и заиграл «Чардаш» Брамса.

В дверь позвонили. Зинка открыла дверь и замерла — на пороге стояли Аскольд, Верка и Романо. В руках Романо держал огромный букет красных роз (что символизировало любовь), перевязанных желтой лентой, означающей, по-видимому, скорбь.

Аскольд принес коньяк «Тессерон Эмосьон ХО» — двести пятьдесят долларов бутылка — и торт «Киевский» из русского магазина. Под концовку «Чардаша» Брамса Аскольд откупорил бутылку, Верка нарезала на большие куски торт, и все сели за стол.

Скрипача звали Аркадий, или, для друзей, Адик. Не так-то просто ангажировать скрипача из ресторана на субботний вечер. Романо заплатил ему пятьсот долларов, и Адик отработал их по-настоящему, по-цыгански. Под его скрипку Верка целовала Аскольда, Романо гладил Зинкины руки и целовал ее в щеку, прося по-венгерски прощения. Все пили коньяк и закусывали докторской колбасой и тортом «Киевский». Аскольд заказывал Адику музыку, отпуская шутки:

— Наверное, скрипач в субботний вечер стоит не меньше, чем адвокат.

— Гораздо больше, — отвечал Адик. — Ему просто цены нет.

Разошлись за полночь, но не все. Касаниями рук Романо и Зинка договорились, что Романо может остаться.

* * *

Романо нравились Зинкины борщи, вареники, котлеты и вообще все, что она готовила. А о ночах и говорить нечего — цыганская страсть всему миру известна. Как когда-то ее муж, а потом Виктор, Романо любил рассказывать истории за обедом. За короткое время Зинка начала вполне сносно говорить и понимать по-английски.

Однажды Романо рассказал, что дал убежище старому албанцу и отказал в нем молодому, потому что молодой на вопрос, куда ему вмазали дубинкой, показал на правое ухо, а в медицинской справке было написано, что удар пришелся по левому.

— Ну ты прямо Шерлок Холмс! — похвалила Зинка.

— Это еще что, — возбудился от заслуженного комплимента Романо. — Вчера был у меня африканец, который утверждал, что ему грозит смерть, потому что его дядя генерал, который возглавил провалившийся путч, а он сам капитан, участвовавший в этом путче.

— И как же ты его вывел на чистую воду? — спросила Зинка.

— Я понял, что все его сведения насчет этого путча из Интернета. Задал парню несколько вопросов насчет дяди — мол, какого рода войск он генерал. Парень отвечает, что авиации. Спрашиваю — и ты летал? И я летал, отвечает. На чем летал? — На истребителе. Когда он вышел, я из Википедии узнал, что в Бурунди нет никаких истребителей. Там всего 16 авиатранспортных средств, из них семь вертолетов. Какой дядя-генерал? У нас принцип простой: солгал в одном — значит, лжешь и во всем остальном.

Романо вкусно поглощал борщ с бородинским хлебом. Доев последнюю ложку, поднял голову, чтобы попросить добавки. Зинка давилась от смеха. Сначала Романо хотел рассердиться, но передумал и рассмеялся тоже.

— У тебя на работе знают, с кем ты встречаешься? — спросила Зинка.

— Только один человек знает — мой друг. Я не обязан ни перед кем отчитываться.

— Романо, о наших отношениях знают несколько человек — Аскольд, Верка и скрипач Адик. Адик при этом понятия не имеет, кто ты и где работаешь. Верка поклялась мне здоровьем своих дочек, что никому ничего не расскажет. Аскольд мой адвокат, и вы с ним друг друга за яйца держите, а может, уже и отпустили. Один загадывает загадки, другой их разгадывает — вам скучно будет друг без друга. Но мне, честно говоря, хотелось бы на свет выйти. Не хочу я всю жизнь прятаться, выдавать себя за кого-то, притворяться. Почему ты, американский гражданин, работник государственной службы, должен скрывать свои отношения со мной? Конечно, мне странно слушать твои истории — ведь меня поймать было не труднее, чем капитана авиации из Бурунди. Я могла уже пару месяцев вариться в депортационном суде, а вот сижу с тобой, слушаю про таких, как я. Аскольд прав — неумная вся эта система. Кто смекалистее, тот и победитель.

— Значит, отсев производится именно так — кто смекалистее, тот и останется. А теперь еще тарелку борща, пожалуйста.

* * *

К середине ноября листья почти все облетели, стало холодно. Осенний грипп, опять видоизменившись, заползал к людям в носоглотки, легкие и бронхи. Не помогали никакие вакцины.

— Время валить в Майами, — сказал Аскольд Верке. — Давай полетим на недельку.

— Я помню Майами. Помню, как мы на «Бэби Кристине» в порт входили. Я смотрела на белые и розовые дома с «Бэби Кристины» и думала: неужели я приеду когда-нибудь сюда как белый человек, смогу жить в отеле, ходить красиво одетой по улицам?..

— Вера, ты приедешь просто как человек — будем жить в отеле, что-нибудь красивое для тебя мы найдем. Походим по ресторанам, поваляемся на пляже…

— Я приеду как серый человек. Ты, рестораны, платье, магазины — все это белое, а мой статус — это черное. Меня хоть посадят в самолет?

— Конечно, посадят. Мы полетим первым классом — меньше народу. Увидишь — весь самолет будет чихать и сморкаться.

Аскольд оказался прав. Весь салон экономкласса хрюкал и кашлял, а в салоне первого было всего три человека — Верка, Аскольд и молодящаяся старушка, на запястье которой мерцал сапфировый браслет.

— Это Жаклин Сталлоне, мать Сильвестра. По-моему, она из Одессы, ее девичья фамилия Лобофиш, — прошептал Аскольд. — Я однажды обедал в компании с ней и ее бойфрендом в румынско-еврейском ресторане «Сэммиз» в Нью-Йорке. Ее бойфренд тогда объелся паштетом, который заправили подсолнечным маслом с луком. В «Сэммиз» рядом со столом ставят ведерко, а в нем ледяной куб, в который намертво заморожена бутылка водки, только горлышко видно. Когда водку разливаешь из куба, руки коченеют. Официанты там играют роль еврейских мамаш. Если кто-то не доел свою порцию, официант кричит: «Ты как себя ведешь! А ну-ка немедленно доешь!» Манер в этом ресторане никаких, да они и не поощряются. Официант запросто может отрезать кусок от твоего стейка и отнести его на соседний стол, потому что сидящий за ним человек сказал, что твой стейк аппетитно выглядит.

— Сколько же лет мамаше? — довольно громко спросила Верка.

— Семьдесят шесть, — ответила со своего кресла мадам Лобофиш-Сталлоне.

В полете пили скрудрайверы. Мама Сильвестра сказала несколько фраз по-русски, но разговор не клеился. Уже на выходе из аэропорта Аскольд сказал, что мадам Лобофиш-Сталлоне приврала насчет своего возраста — ей минимум восемьдесят шесть.

Поселились в «Мариотте» на Саут-Бич. Окна номера выходили на океан, а еще был балкон с маленьким столиком и двумя плетеными креслами. По утрам Аскольд и Верка пили кубинский кофе в забегаловке на пляже, потом загорали и купались в океане. Когда солнце было в зените, занимались любовью в прохладном номере, а вечером шли на обед в какой-нибудь рыбный ресторан.

Как-то Верка попросила Аскольда найти то место, куда причалила «Бэби Кристина». После нескольких часов плутаний вдоль побережья на машине, которую Аскольд взял напрокат, бухта была найдена.

«Приплыла ни с чем и уплыву ни с чем», — подумала Верка. Она стояла у парапета и смотрела на воду. В бухту входила маленькая яхта.

— Цыган везут, — засмеялся Аскольд.

— Кому-то жен везут, — сказала Верка, отходя от парапета.

Аскольд перестал смеяться и закурил.

Вечером он повел Верку в дорогой бутик и купил ей длинное желтое платье, синие бусы и белые босоножки. Во всем этом Верка и вышла из бутика.

Все кубинцы на улице замерли. Высокая, загорелая, красивая — такие девушки живут в шикарных особняках за заборами, их можно увидеть лишь на обложках глянцевых журналов.

— Пошли есть крабов, — сказал Аскольд.

В ресторане все посетители и официанты смотрели на Верку, а она хряпала крабов специальными щипцами, высасывала из клешней мясо и запивала его пивом из большой кружки. Верка не хотела ни говорить, ни слушать — делала вид, что слишком занята крабами, а на самом деле не отрываясь смотрела, как маленькая белая яхта входит в бухту. Конечно, эта картина существовала только в ее воображении; ресторан находился далеко от берега, да и в любом случае было уже слишком темно, чтобы разглядеть яхту в океане. Последнюю клешню Верка раздавила с такой силой, что из нее брызнул сок, и капелька, попав на новое платье, превратилась в пятно.

* * *

Настал последний день каникул. Аскольд и Верка по тропинке спустились к пляжу и бросили в океан по монетке — чтобы вернуться. В Нью-Йорк надо было обоим — Аскольда ждали дела, а Верку — уборка квартир.

Зарегистрировавшись у стойки авиакомпании «Континентал», они сели в зале ожидания — до посадки оставалось минут сорок.

— Осточертело все, — сказал Аскольд. — Опять легенды, опять игра в «адвоката дьявола», где я должен угадать вопросы, которые может задать иммиграционный офицер или прокурор.

— Ты хоть людям помогаешь, — утешила его Верка. — Ты молодец, ты честно отрабатываешь деньги. А сколько твоих коллег-жуликов берут деньги ни за что, и им не стыдно обманывать нелегалов! Ведь они знают, что мы беззащитные, что побоимся жаловаться или судиться с ними. Скажи, Аскольд, ты когда-нибудь обманул кого-то из клиентов?

— Нет, но ошибки совершал. Спать из-за этого не мог. Столько лет уже практикую, а все равно ошибки делаю. Что касается обмана, то я всегда предупреждаю, что результат не гарантирую.

— Почему?

— Потому что как бы я ни готовил к суду или интервью, клиент всегда глупость сморозить может. Да и стратегия, которую я выбрал, может оказаться не лучшей, но это не значит, что я обманываю клиента.

— Лифшиц говорил примерно то же самое. Но он обманщик.

— Адвокаты, как и все люди, — или обманывают, или не обманывают. Но не потому они обманывают, что наша профессия такая.

— Когда ты решил не обманывать?

— Строго говоря, речь идет о мошенничестве, а не об обмане. То есть я обещал что-то сделать, взял деньги, но не сделал. Это почти как воровство. В детстве мне папа и мама сказали, что красть нехорошо, причем подчеркнули, что красть нехорошо всегда, пусть даже никто не видит или, как в случае с нелегалами, не может защитить свое имущество.

Зал ожидания вдруг пришел в волнение — из боковой двери появились несколько человек в коричневых куртках, на которых было написано «ICE». Они подошли к группе туристов, стоявших неподалеку от входа.

— Кто это? — прошептала Верка.

— ICE — Immigratiоn and Citizenship Enfоrcement. Именно этот отдел Министерства внутренней безопасности отлавливает нелегалов.

— Давай быстро уйдем.

— Поздно — по радио объявляют, чтобы все оставались на своих местах для проверки документов. Черт! Они никогда раньше не устраивали рейды в аэропортах. Если бы я знал, мы бы самолетом не летели.

— Что мне делать, Аскольд? Может, я в туалет пойду, там пересижу.

— Вера, сиди спокойно, дай мне подумать.

Отряд айсовцев неумолимо приближался. Документы просили у всех — у типичных американских старушек, у подозрительных арабов, у латинос, у черных — айсовцы не дискриминировали никого. Вот их послал к едреней матери какой-то тип, явно из американской глубинки, но через минуту он, извиняясь, показывал свои миннесотские водительские права. На поясе каждого айсовца висела кобура с большим пистолетом, и любителей качать права, кроме жлоба из Миннесоты, не было.

Верка опустила голову, закрыла глаза. Аскольд, наоборот, внимательно наблюдал за происходившим. Вдруг молодой латиноамериканец, сидевший слева от Верки, вскочил и быстро двинулся в сторону двери. Сделав несколько шагов, он побежал. Два айсовца тут же погнались за ним, схватили его у самой двери и повалили на пол. Третий уже стоял с наведенным на парня пистолетом и что-то кричал ему по-испански. Айсовцы надели на парня наручники и, держа под руки, вывели из зала. На этой удаче рейд закончился.

— Я думаю, они знали, кого искали, — сказал Аскольд, поглаживая дрожавшую Веркину руку.

— Я так жить не хочу, — сказала Верка. — Ты вряд ли придумал бы за несколько оставшихся секунд, как меня спасти, мне просто повезло.

В самолете Аскольд и Верка пили скрудрайверы как воду и уже к середине полета напились так, что стюардесса отказалась подавать им спиртные напитки. Когда приземлились, Верка не хотела выходить из самолета. Она клацала от страха зубами и пьяно бубнила, что ее арестуют. Аскольду пришлось ее выносить чуть ли не на руках. А Верка была крупной девушкой.

Уже в кровати, после пьяного секса, засыпая, Верка спросила:

— Аскольд, ты бы придумал, как меня спасти?

— Я тебя спас, дурочка. Пока ты сидела, обхватив голову руками, ничего не видя и не слыша, я дал парню за твоей спиной тысячу баксов и сказал: выручи, побеги! Он-то гражданин США, и ничего ему не будет — проверят документы и отпустят. А парень сообразительный оказался — с полуслова все понял.

И Верка снова прижалась к Аскольду, потому что женщины очень любят, когда их спасают.

* * *

Говорят, в армии, где все точно учитывают и рассчитывают, есть разрешенное количество жертв при перевозке большого числа солдат на определенное расстояние. Например, перебросить дивизию из США в Ирак без всяких военных столкновений обойдется минимум в три жертвы — кого-то грузовик переедет, кто-то ракетницей пальнет себе или товарищу по оружию в глаз, а кто-то лбом шарахнется о гвоздь в переносном сортире. Большая переброска людей на расстояние без жертв не обходится. Поскольку в Америку приехали тысячи западенцев, то нет ничего удивительного в том, что Андрюха из Бердичева, чиня кровлю, свалился с крыши и разбился насмерть. Ремонтно-строительная компания, на которую работал Андрюха, конечно, нарушала все правила техники безопасности, но подавать на нее в суд за Андрюхину смерть было некому — в Америке у него не было ни одного родственника.

У Зинки собрались человек двадцать западенцев, чтобы решить, хоронить Андрюху в Америке или отправить его тело в Бердичев. Хозяин строительной компании согласился, причем с радостью, оплатить транспортировку покойного в цинковом гробу до самого Бердичева. Немалая, кстати, сумма — несколько тысяч долларов. Никто из западенцев не решался позвонить Андрюхиной маме и сказать ей о смерти сына, и Аскольд предложил свои услуги. Все столпились вокруг Аскольда, когда он набирал номер.

— Я звоню из Америки, — негромко сказал Аскольд в трубку. — С кем я говорю? — Убедившись, что голос принадлежал матери Андрюхи, Аскольд продолжал: — С вашим сыном случилось несчастье. Он погиб в результате несчастного случая на стройке.

Очевидно, мать заплакала. Несколько минут Аскольд молчал, потом сказал, что позвонит еще раз, чтобы сообщить, когда тело ее сына прибудет в Бердичев.

Все сели за стол и выпили.

— Не думайте, что если Андрей нелегал, то его наследники не имеют права судиться со строительной компанией. Кроме страховой компании, ответчиками могут быть и хозяин дома, и компания, которая изготовила страховочные пояса, и компания, которая сколотила стропила, — это дело надо внимательно изучить. У некоторых, если не у всех этих компаний, есть страховые полисы для подобных случаев. Я не исключаю возможности получения семизначной суммы в пользу наследников Андрея.

Все притихли.

— У вас, адвокатов, только бабки на уме. — Славик махнул рукой. — Тут у людей такое горе, а он про бабки.

— Заткнись, Славик, — сказала Верка. — Водкой горю не поможешь, а Аскольд дело говорит. Мы ведь ничего про Андрюху не знаем, может, у него ребенок есть, а может, и не один.

— Через некоторое время отошлю маме Андрея вопросник на русском языке и контракт. Если подпишет — вчиню иск всем, кто хоть как-то был связан с этим происшествием. А не подпишет — ее дело. Жить-то ей надо. Андрей ей, наверное, деньги отсылал, поддерживал.

— Конечно, отсылал, — подтвердила Зинка. — Мы вместе отсылали с Пятого Брайтона.

Западенцы снова налили и, не чокаясь, выпили за упокой Андрюхиной души.

— Только так нелегалы и могут разбогатеть — подохнуть на стройке, а потом чтоб детишки отсудили миллионы, — подытожил Славик.

— Лучше бы посмертно грин-карту дали, — сказала Катька.

— На хера ему теперь грин-карта? — наливая по новой, усмехнулся Славик. — Там, где он сейчас, документы не спрашивают.

— Ну, если детишки есть, может, они бы через него статус получили.

— Не получили бы, — сказал Аскольд.

* * *

— Аскольд, Романо сегодня Зинке предложение сделал. Кольцо подарил. Через месяц свадьбу играть будут в «Двух гитарах». Как ей повезло во всем! Ты не подумай — я по-хорошему завидую. У меня есть еще пара лет, чтобы родить ребенка, а потом все — не рожать же после сорока.

— Вера, я не хочу детей, а у тебя уже есть две дочки.

— Я, наверное, вернусь домой. Не сложилось у меня тут. Я до сих пор в себя прийти не могу после той истории в Майами.

Аскольд молчал. Верка поднялась с кровати, оделась и ушла.

Через три дня она позвонила Зинке из Иршавы.

Андрюха прибыл домой в цинковом гробу три дня спустя.

Еще через неделю Аскольд получил подписанный договор от матери и сестры Андрюхи; теперь он вправе подать иск от имени Андрюхиных наследников. Сумма компенсации могла составить миллионы долларов.

* * *

Свадьбы было две — Зинкина с Романо и Катькина с Джоном. Катька, сучка хитрая, таки примазалась к настоящей Зинкиной свадьбе и в итоге получила не меньше пятидесяти фотографий, где в качестве гостей фигурировали работники иммиграционной службы, включая директора отдела политических убежищ. Настроение Катьке в конце вечера испортил Аскольд, который, напившись разных сортов водки, сказал, что грин-карта Катьке через брак не светит — ведь въехала она в Америку нелегально, а значит, ей придется возвращаться на Украину и просить иммиграционную визу в американском консульстве.

— Ну и дебильные законы! — сплюнула Катька. — А я Джону уже бабки отдала.

— Да, дебильные законы, — искренне согласился Аскольд.