Эльвира

Наум был моим первым большим клиентом. Меня приняли в Адвокатскую коллегию штата Нью-Йорк в феврале 1984 года, а в октябре я уже открыл свой собственный офис. Подснял у одного адвоката комнату, в которой с трудом помещались два стула и стол. Договорился, что внесу плату через месяц, дал объявление в «Новое русское слово», где платить надо было тоже через месяц, и стал ждать клиентов. Уходя вечером из офиса домой, переводил звонки на домашний телефон. Мобильных телефонов тогда не было, да и компьютеры были у очень немногих. Дома, отвечая на звонок, я всегда говорил: «Юридический офис», — поскольку не знал, друг звонит или клиент.

В одно октябрьское воскресенье около девяти часов вечера зазвонил телефон, и я как всегда ответил: «Юридический офис».

— Меня зовут Наум, — сказал мужской голос. — Меня с подругой задержали позавчера на американо-канадской границе…

— Где подруга?

— В Шамплейне. Там иммиграционная тюрьма… Вызволить бы ее оттуда надо…

— Когда будете готовы туда ехать?

— Сейчас, — не раздумывая, ответил Наум.

— Да ведь дело к ночи идет.

— Называйте цену — я плачу.

Мне еще никто не говорил этих волшебных слов. Набравшись духу, я сказал:

— Эта поездка будет вам стоить тысячу долларов, а если надо будет еще туда ездить, то вы будете платить тысячу долларов за каждую поездку.

— Хорошо. Где вас подобрать?

Я назвал адрес, и минут через сорок снизу позвонили. В машине было двое: Наум — высокий, грузный, лет шестидесяти, с очень крупными еврейскими чертами лица, и Гена — усатый парень лет тридцати пяти. Гена сидел за рулем. Машина была маленькая «Ниссан Сентра».

Мы переехали Вашингтонский мост и выскочили на Палисэйдс Парквэй. Мы ехали в Шамплейн, на север. Моросил дождь. Все курили. Наум рассказывал мне, что произошло позавчера на границе.

* * *

Когда дела забросили Наума в Грецию, в Афинах жило очень мало русских. Через одного из них он познакомился с молодой русской женщиной по имени Эльвира, которая недавно вышла замуж за пожилого греческого коммуниста и переехала на постоянное место жительство в Афины.

Пока грек-коммунист подтачивал устои капитализма, Наум и Эльвира гуляли по уютным афинским улочкам, заходя в таверны пропустить по стаканчику вина. Наум рассказывал Эльвире о себе и об Америке. Он все больше влюблялся в молодую красивую Эльвиру, а Эльвира, слушая рассказы Наума, в Америку. Наступил день, когда Наум, объяснившись Эльвире в любви, предложил ей бежать в Америку, где он, состоятельный бизнесмен, позаботится о ней. Эльвира ответила, что Наум ей тоже небезразличен.

На следующий день Эльвира попыталась получить американскую визу, но ей это не удалось. В американском консульстве сказали, что визу ей надо получать в стране своего гражданства, то есть в СССР. Кто-то из местных знакомых Наума посоветовал пойти в канадское консульство, что Эльвира и сделала. Канадцы и впрямь оказались мягче своих соседей по континенту и тут же поставили туристическую визу в ее советский паспорт.

Бежать решили ночью, пока муж-коммунист спит. Очевидно, муж был не бедный человек — жили он с Эльвирой в двухэтажном особняке. Перед рассветом Наум пробрался в сад и расположился под балконом. По сигналу, поданному Наумом, Эльвира прыгнула с балкона прямо ему в руки. Шестидесятилетний Наум выдержал удар достойно — он несколько раз складывал руки в люльку, показывая, как он ловил Эльвиру. Через несколько часов влюбленные уже сидели в самолете на Монреаль, поскольку Наум заранее забронировал авиабилеты.

«Ниссан Сентра» уже давно пересек границу штата Нью-Джерси и двигался на северо-запад, к Олбани. Холодало с каждой милей. В дороге Наум ничего не рассказывал ни о своем бизнесе, ни о том, какие дела привели его в Грецию. Зато рассказал, что во время войны был майором в разведке. Он говорил о боевых операциях, в которых участвовал, и как все его слушались в батальоне.

Прибыв с Эльвирой в Монреаль, Наум озаботился все той же проблемой: как все-таки переправить подругу в Америку? Ничего не придумав, Наум решил, что ключ к решению задачи лежит не в Канаде, а в Америке. Поселив Эльвиру в скромном монреальском отеле, он улетел в Нью-Йорк, пообещав вернуться через пару дней.

Наш шофер Гена был близким другом Наума. Именно с ним Наум встретился для выработки плана действий по переброске Эльвиры из Канады в США. Составление такого плана оказалось весьма простой задачей для бывшего майора разведки. Основные пункты плана сводились к следующему: они поедут в Монреаль с грин-картой жены Гены (Эльвира и жена Гены были приблизительно одного возраста), а обратно они уже поедут втроем. Так как у всех троих будут грин-карты, то Наум предположил, что границу они проскочат без проблем.

На следующий день Наум с Геной поехали в Монреаль на старом Наумовом «Бьюике». Эльвира приняла план друзей с воодушевлением. Положив грин-карту Гениной жены в сумочку, она села в машину, и друзья помчались обратно к границе. За пару миль до границы им стало страшно. («Хоть я и майор разведки, в разных ситуациях побывал, смерти в глаза смотрел, а все равно было страшно», — сознался Наум.) «Бьюик» съехал с главной дороги и стал на обочине. Наум вынул из сумки бутылку водки. Друзья распили бутылку, закусили жвачкой, чтобы сбить запах, и выбросили бутылку в кусты. На душе стало легче, и друзья ясно поняли, что проскочить границу не такая уж большая проблема.

На КПП машину остановили, и работник иммиграционной службы что-то спросил. Оказалось, что единственным человеком в машине, кто мог сносно общаться на английском, была Эльвира, которая, как потом выяснилось, закончила пятигорский иняз. На вопрос пограничника Наум что-то брякнул, типа «американ», Гена ничего не ответил, а Эльвира сказала, что у всех грин-карты. Пограничник вежливо пригласил припарковаться возле офиса и зайти для проверки документов.

Наум признал, что распитие бутылки водки в двух милях от границы было тактической ошибкой.

— Страшно, блядь, понимаешь? Ну и выпили. Как перед атакой. Я же на войне разрешал своим подчиненным выпить перед ответственным делом. Ну, наверное, от нас разило, да и по-английски я слабовато.

В погранпункте всех попросили предъявить документы. Эльвира начала рыться в сумочке, ища грин-карту Гениной жены (как потом она, смеясь, рассказывала, она совсем забыла свое новое имя). Попутно она вынимала и другие важные предметы. Так иммиграционный инспектор увидел советский паспорт и греческий документ — вид на жительство. Все три документа Эльвиры — советский, греческий и американский — были на разные фамилии.

Арестованы были все трое. «Бьюик» как транспортное средство, использовавшееся для контрабанды нелегалов, конфисковали. Наума и Гену тут же на месте оштрафовали и отпустили (времена были другие), а Эльвиру оставили сидеть в тюрьме до выяснения, кто она такая, и дальнейшей депортации в страну гражданства или обратно в Канаду.

Все это Наум успел рассказать, пока мы ехали.

Около трех часов ночи мы решили заночевать в мотеле. Не было смысла приезжать в Шамплейн глубокой ночью или рано на рассвете. Наум хотел снять один номер на троих, но я сказал, что буду ночевать только в отдельном номере. Он что-то проворчал, но спорить не стал. Мотель был очень холодным — мы уже были в Адирондакских горах, и в конце октября там холодно. Раздеваться казалось немыслимо, пришлось спать в костюме, я только галстук снял — был тогда еще неопытным путешественником. Перед сном мы выпили коньяку в номере Наума и Гены (у Наума оказалась небольшая бутылка) и покурили. Наум опять вспомнил про майорство.

На следующее утро в Шамплейне мы нашли иммиграционную тюрьму, а в ней Эльвиру, к которой пропустили только меня. Эльвира была блондинкой лет тридцати пяти, с немного выдающейся нижней челюстью. Ее рассказ о бегстве полностью совпадал с Наумовым. Описывая прыжок со второго этажа, она изобразила руками люльку. Я позавидовал Науму. Единственный путь зацепиться в Америке, объяснил я ей, — это просить политическое убежище. Эльвира сказала, что ей нравится в Америке и что она пойдет на все, лишь бы остаться жить в этой чудесной стране.

— Здесь такие симпатичные тюремщики, — хихикнула она.

Мы провели два часа, обсуждая, как и за что ее преследовали в СССР и почему оставаться в Греции ей также было небезопасно. Ключевую роль в нашей легенде играл муж-коммунист-рогоносец, который якобы грозился сдать Эльвиру советским агентам в Афинах за вольнодумство. Я проверил, знает ли Эльвира, кто такие Сахаров и Солженицын. Она знала.

Затем надо было решать вопрос, где будет находиться Эльвира до судебного разбирательства ее ходатайства о политическом убежище. Начальник иммиграционной тюрьмы настаивал на депортации заключенной в Канаду. Он при мне звонил в Канаду, чтобы убедиться, что ее примут назад. Канадцы дали согласие. Но Эльвира оказалась американской патриоткой и сказала, что лучше сидеть в тюрьме в Америке, чем возвращаться в Канаду.

Я вышел в зал ожидания и попросил Наума наменять мне долларов десять мелочью. Затем начал звонить нью-йоркским сенаторам и конгрессменам из телефона-автомата. Сначала звонок в справочную, чтобы узнать нужный номер, затем звонок влиятельному лицу. Пробиться к заместителям, которые могли решать серьезные вопросы, было очень трудно, но я пробивался, потому что был молод и неопытен. Я говорил, что сейчас на наших глазах творится произвол, а может, и хуже, что русскую диссидентку, пока мы тут разговариваем, отдают красным на растерзание и нужно немедленно звонить начальнику тюрьмы, чтобы приостановить депортацию. Сейчас, на двадцать шестом году практики, я не представляю, как бы я мог повторить свои действия. Каждому сенатору я звонил по пять раз, спрашивая у заместителей, соединились ли они с начальником тюрьмы. Я шантажировал бюрократов тем, что мой следующий звонок будет в «Нью-Йорк таймс», которая с удовольствием напечатает статью о выдаче диссидентки Советам из-за попустительства сенатора такого-то (по-моему, я в основном наседал на офис сенатора Альфонса Д’Амато). Очевидно, до начальника тюрьмы дозвонились — Эльвира осталась в Америке дожидаться суда.

Перед тем как отпустить нас, иммиграционные работники захотели побеседовать с Наумом. Расспрашивали, чем он занимается. Наум ответил, что пенсионер по здоровью. В Греции был просто так, туристом. Наума прямо спросили, был ли он когда-нибудь агентом КГБ, и Наум с возмущением ответил, что нет. Служил ли он в армии? Наум ответил утвердительно. Когда, в каком чине? Наум сказал, что был призван в 47-м году, комиссовался по здоровью в 48-м в чине рядового. Переводил я, потому что больше некому было переводить.

* * *

На обратном пути Наум похвалил меня за настойчивость. Про свой настоящий чин майора он даже не вспоминал. Гена радовался за друга и всю дорогу напевал:

— Все в порядке, Ворошилов на лошадке…

Где-то остановились и выпили за успех. Из дальнейших разговоров я понял, что Наум женат и что у него есть взрослая дочь. Он попросил, чтобы я сначала зашел к нему и объяснил жене, что ничего страшного не произошло, что просто недоразумение вышло на границе, но машину, увы, забрали навсегда. Наум уверял, что жена нюхом чувствует, что замешана женщина.

Жил Наум в скромной квартире в Бруклине, на Брайтоне. Его жена Софа была толстой крашеной еврейкой. На месте Наума я бы тоже руки люлькой складывал для кого угодно и где угодно. На ужин Софа подала яичницу-болтанку, густо намазанную красной икрой, и коньяк. Яичницу есть было невозможно. Софа называла Наума «Наумчик». Когда она задавала мне вопросы о том, где мы были и что делали, Наумчик ей говорил:

— Ты же видишь, Софочка, что человек кушает. Дай человеку покушать спокойно.

Через пару дней из тюрьмы позвонила Эльвира и спросила, когда суд. Я этого не знал. Потом она начала звонить каждый день, говоря, что ей больше невмоготу сидеть в тюрьме. Наконец она попросилась в Канаду. Я договорился о дате ее передачи канадским властям с условием, что она будет впущена обратно в США, чтобы участвовать в судебном заседании по поводу ее ходатайства о политическом убежище.

Наум решил полететь со мной в Монреаль, чтобы организовать встречу Эльвиры на канадской стороне. В аэропорту Ла Гвардия зашли в бар, и Наум заказал коньяку. Он пил коньяк вкусно, причмокивая, как родниковую воду. Наум был одет как джентльмен — брюки, пиджак, рубашка с галстуком, плащ. Все, правда, старое, с пятнами, и галстук повязан так, что доходил только до третьей пуговицы рубашки сверху. И тем не менее он выглядел презентабельно. Копна седых волос, зачесанная назад, добавляла романтичности и одновременно солидности. Он был похож на Жана Габена.

В Монреале по моему совету Эльвира также подала прошение о политическом убежище. В отличие от Соединенных Штатов в Канаде Эльвире полагался бесплатный адвокат. Список бесплатных адвокатов Эльвире вручили, как только она оказалась на канадской стороне. Из этого списка мы выбрали адвоката со звучной фамилией Клермон, которому я помог составить петицию, чтобы она не отличалась от той, которую мы подали в США. Через несколько дней я снова прилетел в Монреаль, чтобы участвовать в судебном слушании. Мой французский был тогда еще неплох, и я даже выступил в качестве эксперта по Советскому Союзу. Второе заседание назначили чуть ли не через год. Эльвира осталась в Канаде, где получила право на работу.

Через несколько месяцев пришло оповещение о судебном слушании по делу Эльвиры в США в городе Буффало. Поскольку Эльвира не имела права самостоятельно передвигаться по территории США, мы с Наумом полетели в Монреаль, чтобы доставить ее обратно в иммиграционную тюрьму города Шамплейн. Ночь Эльвира провела в знакомой ей тюрьме, а наутро ее повезли в воронке в Буффало.

Это был мой первый суд, мое первое дело о политическом убежище. Сначала Эльвиру допрашивал я — это называется прямой допрос. После меня ее допрашивал иммиграционный прокурор Майкл Рокко (он уже давно сам судья) — это был перекрестный допрос. После прокурора Рокко Эльвиру допросил судья. Во время часового перерыва мы с Эльвирой и Наумчиком пили кофе, курили. Тогда в коридорах судов можно было курить. Наконец судья вернулся, чтобы зачитать решение. Зачитывал он его долго, и я никак не мог понять, получает Эльвира политическое убежище в США или нет. С одной стороны, мямлил судья, в Советском Союзе преследуют инакомыслящих, с другой стороны, он не понимает, почему Эльвира не попросила политического убежища при первой же возможности, то есть еще в Греции, хотя, с третьей стороны, допускает, что Эльвира могла бояться влиятельного мужа-коммуниста и поэтому имела веские основания для опасения, что Греция вернет ее в СССР. В конце концов судья утвердил ходатайство Эльвиры.

* * *

Вечерним самолетом мы вылетели из Буффало в Нью-Йорк. Весь восточный берег, насколько хватало глаз, был залит огнями, встречая Эльвиру. Она прижалась к иллюминатору, не обращая на нас внимания. Когда она вышла в туалет, Наумчик спросил меня, куда ее поселить в Нью-Йорке. Я ответил, что не знаю.

— Ты же адвокат! — злобно сказал Наумчик.

В аэропорту мы расстались. Наумчик умолял меня поехать к нему после того, как мы определим Эльвиру в какой-нибудь мотель в Бруклине. Ему нужно было алиби для жены, но, помня яичницу с красной икрой, я отказался.

На следующий день мне позвонил Гена. Он сообщил, что Наумчик «побежал на реку топиться». «Где он взял реку в Бруклине?» — подумал я.

Оказалось, что жена нашла в кармане брюк Наумчика визитную карточку мотеля, в который он упрятал Эльвиру, и еще какие-то порочащие его улики. А через несколько минут Софа уже звонила мне. Она кричала, обвиняла меня в пособничестве. А потом позвонил и сам живой Наумчик. Он сказал:

— Я погорэл! — и попросил встретиться.

Выпили коньяку. Наумчик прослезился, признался, что не знает, что делать, что жена его «за яйца держит». Я спросил, что он имеет в виду, и Наумчик намекнул, что жена может его сдать кое-куда за кое-какие делишки. Но вдаваться в подробности Наумчик не стал.

Через некоторое время я случайно встретил Эльвиру в ресторане «Кавказский», где она работала официанткой. Обслуживая нас с женой, она рассказала, что Наумчика больше не видит и что хозяин ресторана, грузинский еврей Иосиф, настаивает на сексе с ней, как, впрочем, и со всеми другими официантками.

— Он нас всех трахает на разделочном столе в подвале, — рассмеялась Эльвира.

Через несколько лет мне кто-то сказал, что Эльвире отрезало ногу каким-то транспортным средством.

 

Пятая поправка

Чем на самом деле занимался Наумчик, я узнал вскоре после того, как Эльвира получила политическое убежище. Он в панике прибежал ко мне в офис: утром к нему приходили сотрудники ФБР, но разговор не состоялся, потому что с ними не было переводчика. Он только понял, что их интересовали его частые визиты в Грецию — он побывал там около десяти раз, а главное — их цель. Они ушли, оставив визитные карточки и пообещав вернуться с переводчиком.

В то время из СССР можно было эмигрировать только по приглашению родственника из Израиля. Разумеется, у подавляющего большинства советских евреев, включая меня, родственники были фиктивными. Вызов от «родственника» стоил бешеных денег, иногда до тысячи двухсот долларов. Именно этим бизнесом и занимался Наумчик по следующей схеме: он летел в Израиль, где у него был свой человек в Министерстве абсорбции, получал от этого человека вызовы на нужные имена и фамилии, платил ему и затем из Израиля с пачкой вызовов летел в Грецию. Там он встречался с капитаном советского судна, совершавшего регулярные рейсы в Грецию, передавал ему вызовы, уплатив за их доставку на территорию Советского Союза и дальнейшую рассылку по адресатам. Таким образом Наумчик накопил немалую по тем временам сумму в двести тысяч долларов. Учитывая, что Наумчик не декларировал никакого дохода и, соответственно, никогда не платил налога, над ним нависла достаточно серьезная опасность, причем не столько со стороны ФБР, сколько со стороны Налоговой службы США. Прокуратура им тоже вполне могла заинтересоваться, так как Наумчик «сидел» на федеральных и штатных пособиях и прочих льготных программах, включая бесплатную медицину и талоны на питание.

Я позвонил по номеру на одной из визитных карточек и узнал от ее владельца, что Налоговая служба США уже интересуется Наумчиком. Работник ФБР, с которым я говорил, настаивал на срочной встрече с Наумчиком. Встреча, сказал я ему, может состояться только в присутствии адвоката, и мне нужно несколько дней, чтобы поговорить с клиентом и узнать его версию событий.

Я понимал, что слишком зелен, чтобы вести такое дело, и оттачивать свое адвокатское мастерство на Наумчике было бы несправедливо по отношению к нему. Поэтому я предложил свести его с более опытными адвокатами — командой, состоящей из налогового специалиста Барри Лейбовитца и бывшего прокурора Пола Моргенстерна.

Встреча состоялась у меня дома. Барри и Пол внимательно выслушали Наумчика (я переводил), сокрушенно покивали головами и сказали, что дела его плохи. Наумчик попросил коньяку.

— Сколько мне могут дать? — спросил он.

— До двадцати пяти, — ответил Пол.

Наумчик налил еще фужер. Осушил и начал ходить по комнате, что-то бормоча. Барри и Пол сидели молча. Они знали, когда говорить и когда молчать. Я тоже сидел молча и учился.

— Это конец! — сказал Наумчик.

Пол и Барри не пошевелились и не попросили меня перевести его слова.

Наумчик подошел вплотную к сидящему Барри и хрипло спросил:

— Сколько ты хочешь за то, чтоб спасти меня?

Я шепотом перевел Барри вопрос.

— Двадцать пять тысяч, — четко произнес Барри.

— Так спаси! — зарычал Наумчик не своим голосом, размахнулся и изо всей силы опустил ладонь правой руки на подставленную ладонь Барри.

Как Барри среагировал, я не представляю! До сих пор поражаюсь, как Наум и Барри поняли друг друга настолько, что их ладони могли встретиться для дикого, спонтанного рукопожатия. Я никак не предвидел именно такую реакцию Наумчика, именно такой его жест, а Барри вот уловил. Договорились встретиться послезавтра в офисе.

На следующий день мне позвонила дочь Наумчика Ира и гнусавым голосом сказала:

— Шо значит папа заплатит двадцать пять тысяч? Унего шо, деньги на кустах растут? Ничего не делайте, я поговорю с другим адвокатом.

Через час позвонил и сам Наумчик. Он извиняется, но вчера он погорячился. Он очень хочет, чтобы я участвовал в деле, но мои ребята загнули уж очень большую сумму.

Вскоре позвонил адвокат, которого наняла дочка Ира, и пригласил зайти к нему в офис. Это был очень старый еврей, звали его мистер Гольдберг. Говорил он медленно, жевал губы, руки у него дрожали. Он попросил меня рассказать все, что я знаю о бизнесе Наумчика. Меня он слушал с закрытыми глазами. Задал несколько пустяковых, на мой взгляд, вопросов, например: как я думаю — составляют ли преступления действия Наумчика по советским законам? а по израильским законам? Я ответил, что Америке наплевать на советские законы, что же касается израильских, то вряд ли есть состав преступления, поскольку десятки тысяч евреев, включая меня самого, уехали по липовым приглашениям несуществующих родственников.

Гольдберг сказал:

— Не горячись. Знаешь ли ты о Законе о коррупции иностранных должностных лиц? Наум платил работнику Министерства абсорбции Израиля, а значит, его можно подвести под эту статью. Что касается налогов, то где находятся сбережения Наума?

Я ответил, что в наволочке. Гольдберг приказал немедленно удалить деньги из квартиры Наума в безопасное место. Затем он начал анализировать ситуацию:

— Не удивлюсь, если обнаружится, что Наума сдал его партнер из Израиля. Хотя на него мог настучать и кто-нибудь из обиженных клиентов — не то приглашение, не вовремя вручили, ошибки в имени и т. д. Теперь давай считать деньги Наума. Ты посчитал по отметкам в его паспорте для постоянных жителей США, что за последние два года он был в Израиле десять раз и в Греции шесть раз. Допустим, что первые четыре визита в Израиль ушли на то, чтобы найти нужного человека и достаточно сблизиться с ним. Следующие шесть визитов уже были «рабочими». Ты говоришь, что цена приглашений на русском рынке колеблется от восьмисот до тысячи двухсот долларов. Допустим, средняя цена составляет ровно тысячу долларов. Как ты думаешь, сколько за одну поездку он делал приглашений? Давай прикинем его расходы. Ты подсчитал по отметкам в паспорте, что продолжительность его вояжей составляла от семи до восемнадцати дней. В среднем, будем считать, двенадцать дней. Самолет из Америки в Израиль, транспорт из Израиля в Грецию, самолет из Греции в США — на все максимум две тысячи долларов. Гостиница за две недели — максимум тысяча долларов. Питание — еще тысяча. Итого, расходы — четыре тысячи. Если он везет с собой двадцать заказов, то чистая выручка будет составлять двадцать тысяч минус доля израильтянина минус доля капитана минус четыре тысячи. Если он отдает, как он говорит, тридцать три процента израильтянину и капитану вместе, то за каждую среднюю поездку он привозит около десяти тысяч долларов. В таком случае ему нужно совершить как минимум двадцать пять поездок, чтобы отложить двести тысяч — ведь на жизнь в Америке тоже деньги уходят. Но он совершил всего шесть поездок. Значит, каждый раз он ездил примерно с сорока заказами, что принесло ему двести сорок тысяч, из которых сорок тысяч ушло на жизнь. Все это звучит логично. Наум совершил шесть поездок за два года, что понятно — ведь ему же нужно время, чтобы собрать заказы.

— Согласен, — сказал я. — Только зачем нам все эти рассуждения? Только для того, чтобы проверить, правду ли нам говорит Наум?

— И для этого тоже. Не сомневайся, что работники Налоговой службы уже осведомлены о цене одного вызова. Затем они будут исходить из презумпции того, что Наум занят обычным рентабельным бизнесом. Они быстро подсчитают его транспортные и гостиничные расходы. У них не будет только данных о том, сколько он платит израильтянину и капитану. Конечно, если они знают об их существовании. Но они предположат, что кому-то он все же должен платить за вызовы и их доставку в СССР, и выйдут примерно на те же цифры, что и мы насчитали.

— Значит, Наум не заплатил налоги примерно с двухсот сорока тысяч долларов, — подытожил я. — Что ж, если коса найдет на камень, с половиной своих сбережений он должен будет расстаться. Плюс штрафы за задержку выплаты налогов плюс проценты на задержанные выплаты.

— Ну, это мы еще посмотрим. Да и дело не только в финансовых потерях. Людей сажали в тюрьму и за меньшие суммы. Ты знаком с Пятой поправкой Конституции США?

— Конечно. Человек имеет право не отвечать на вопросы, если ответы могут быть использованы против него.

— Абсолютно верно. Так вот, я возьму на себя Налоговую службу, а ты ФБР. Мы разрешим Науму ответить на вопрос, как его зовут, и это все! На все остальные вопросы у нас будет только один ответ — Пятая поправка! — Мистер Гольдберг вдруг помолодел, руки его перестали дрожать. — А хотят, чтобы Наум все рассказал, — пусть предоставят ему иммунитет против уголовного преследования. Тогда у Наума не будет выхода, он должен будет все рассказать, но за это ему ничего не будет. Да, ему придется заплатить налоги; скорее всего, мы отобьем штрафы, но он в тюрьму не пойдет! Ты знаешь, что значит для шестидесятилетнего человека сесть в тюрьму на несколько лет?!

— Мистер Гольдберг, я никогда еще не представлял человека на допросах ФБР. Неужели я должен запретить Науму отвечать на вопросы, касающиеся его адреса, его семейного положения?

— Послушайте, молодой человек, — Гольдберг вскинул очки на лоб, — я же сказал, что мы разрешаем только назвать свое имя, и даже в этом вопросе я взял бы Пятую поправку, учитывая антрепренерские наклонности нашего клиента. Вот, например, о женитьбе — откуда вы знаете, что он не оформил с женой фиктивного развода? Или насчет места жительства — откуда вы знаете, какой адрес или адреса он сообщает в различные организации? Нет, давайте уж брать Пятую поправку по всем вопросам, за исключением имени. Теперь — наш гонорар. За присутствие на допросе Наум нам заплатит десять тысяч долларов: пять вам, пять мне. Если после допроса его все-таки привлекут к уголовной ответственности, он заплатит нам еще десять тысяч за работу на подготовительном этапе, и если мы с прокурором не договоримся до суда и суд все же состоится, Наум нам заплатит еще десять тысяч за представительство на суде.

Наум согласился на наши условия с радостью. Дочь Ира, которая сопровождала Наума на встречу со мной и мистером Гольдбергом, сказала:

— Так вам, адвокатам, выгодно, шоб был суд, вы же там все заодно. А шо мой папа такого сделал, шо такие деньги? Он делал, шоб людям хорошо было и шоб все были довольны.

В ближайшем баре я объяснил Науму суть Пятой поправки Конституции США. Наум выпил пару фужеров коньяку и рассказал мне, как он из Греции совершил тайный вояж в Одессу. Еще из Афин он позвонил в Одессу своей сестре, чтобы она его встречала на пристани. И вот корабль причалил, а Наума с его грин-картой, но без советской визы на берег не пускают. Смотря увлажненными глазами мимо меня, он вспоминал:

— Стою я, блядь, на палубе, а сестра на берегу. Смотрим мы друг на друга, плачем. И пью я водку из бутылки, как воду.

* * *

Встреча с представителями ФБР и Налоговой службы проходила в одном из кабинетов на Федерал Плаза, 26. В этом здании размещаются Иммиграционная служба, ФБР и еще ряд федеральных агентств. С одной стороны стола сидели агент ФБР и агент Налоговой службы, напротив — Наум, слева от него я, справа — мистер Гольдберг.

Мистер Гольдберг сразу заявил, что его клиент честнейший человек. Да, он допускает, что у государственных служб могли возникнуть вопросы, и он с радостью разрешит своему клиенту на них отвечать, если ему предоставят иммунитет против уголовного преследования.

В иммунитете Науму отказали тут же. Стенографистка привела Наума к присяге («правду, только правду и ничего, кроме правды»), и агент ФБР приступил к допросу.

— Ваше полное имя?

Наум представился, не забыв назвать и отчество.

— Когда и где вы родились?

Наум дернулся, чтобы ответить, но тут вступил я:

— Пятая поправка!

Агент ФБР удивленно посмотрел на меня, а я на Гольдберга. Гольдберг одобрительно едва кивнул головой.

— Ваш адрес?

— Пятая поправка, — радостно сказал я.

— Но я же могу посмотреть все эти данные в его личных документах, которые он сам заполнял! — вскричал фэбээровец.

— Вот и смотрите, — матерел я с каждой секундой.

— Вы работаете? — продолжал допрос фэбээровец.

— Пятая поправка! — неумолимо ответил я. — Давайте, — говорю, — мы вам все честно расскажем, только предоставьте моему клиенту иммунитет. Поверьте мне, что по вашей линии мой клиент не сделал ничего предосудительного, он никак не ущемил интересы США, он не работал ни на какую разведку. Повторяю — мы готовы все рассказать, если вы предоставите иммунитет.

— Знаете ли вы такого-то?

Фэбээровец назвал имя израильтянина, с которым работал Наум, из чего стало ясно, кто сдал Наума.

Лицо Наума подало сигнал, что это имя было ему известно, но мимика стенографии не подлежит, а тут уже и я с Пятой поправкой подоспел.

Через несколько минут цирк с ФБР закончился. Наступил черед агента Налоговой службы. Он сумел продвинуться в своем дознании примерно настолько же, насколько его коллега из ФБР.

Разъяренные агенты прекратили допрос и пообещали, что так этого дела не оставят и что в самом скором времени Наум будет арестован и ему будут предъявлены самые суровые обвинения. Мистер Гольдберг с серьезным видом выслушал эти тирады и сказал:

— Господа, вы стоите на страже законов. Наш главный закон — Конституция США, и Пятая поправка — одно из главных ее положений. Я удивлен, что вас так расстроил тот факт, что наш клиент сегодня воспользовался ею в полной мере. Хорошего вам дня, господа!

Наума так и не арестовали, ему не было предъявлено никаких обвинений. ФБР и Налоговая служба больше никогда не беспокоили Наума.

Я заработал пять тысяч долларов за час работы.

* * *

После 1986 года Наум пропал на много лет. Году в 1994-м он позвонил мне из какого-то среднеамериканского штата, куда, как сказал, переехал жить с женой и дочкой. Наум спросил, смогу ли я ему помочь с иском к одному известному брайтонскому миллионеру, которому он когда-то одолжил десять тысяч долларов. Я не поверил и отказался. Через десять минут после того, как я повесил трубку, позвонила дочка Наума Ира и сказала:

— Шо вы папу слушаете, он сошел с ума.

Еще через несколько лет ко мне в офис вдруг ввалился Наум. Он был стар, немыт, от него дурно пахло. Он лег на диван в офисе.

— Умираю, — сказал он.

Я пытался выяснить у него номер его домашнего телефона. Он не мог вспомнить. Я начал обшаривать карманы Наума и нашел, наконец, записную книжку. Увидел в ней запись «Ира» и номер мобильного телефона. Позвонил, и на самом деле ответила его дочь. Я сообщил ей, что папа лежит в моем офисе и собирается умирать.

— Я сейчас его заберу, я в Нью-Йорке.

Рядом с диваном, на полу, валялись бумажки, которые выпали из карманов пиджака Наума. На одной из них я разобрал следующее: «Сегодня, 3 августа 1979 года, я, имярек, взял в долг у Наума (фамилия) десять тысяч долларов. Обязуюсь их вернуть в течение года». Этого имярека знает не только вся русскоязычная Америка, но и многие в бывшем Советском Союзе. Он якобы миллиардер.

Дочь забрала Наума, и больше я его никогда не видел.