В своих очерках «Из блок-нота» М. Альтшулер дает яркие и правдивые картинки тяжелой и опасной работы агентов угрозыска. Следя за этими незаметными героями, невольно удивляешься их упорству, находчивости и с замиранием сердца следишь за их работой, которая в случае неудачи грозит не только герою, но и нарушает нашу общественную жизнь.
Фонарный переулок.
Губрозыском я был послан на работу в Духобожское окружное отделение. Это было еще в ту пору, когда на Украине началось перерайонирование. Из нескольких уездов создавался округ, но попутно существовали еще и губернии. Духобожск был в 85 верстах от губернского города. Командировочные документы получил я в субботу, а в воскресенье днем выехал к месту назначения.
Июль. Душное, пыльное лето в разгаре.
Мой вагон был полупуст, и я удобно расположился, открыл окно и любовался красивым видом. Луга многоцветными отдельными ковриками разостлались вдоль, змейкой ушедших, рельс. Я прислонился к косяку окна и, убаюканный мерным стуком колес и взвизгиванием качавшегося вагона, задремал. Сколько прошло времени — не знаю. Вдруг чей-то бас нерешительно произнес в самое ухо:
— Возле вас свободно?
Я открыл глаза. Передо мной стоял среднего роста пожилой, широкоплечий мужчина в белом картузе и синей летней поддевке.
— Разрешите?
— Сделайте одолжение.
Он присел, положив возле себя саквояж и, расчесывая черную с проседью бородку, квадратом шедшую от подбородка, сказал:
— Куда изволите ехать?
— В Духобожск. А вы?
— Тоже. Тамошний житель.
Помолчал немного. Потом:
— На время или на службу какую?
Я ответил уклончиво:
— Не знаю еще.
— Ага! Тек-тек… А нехороший в последнее время Духобожск город стал. Шалить начали, — вот уж полгода.
— Да? — заинтересовался я. — Собственно, как шалят?
— От вокзала город, знаете ли, две версты и как к городу под'езжаешь надо проехать переулок, узенький такой, — два извозчика не раз'едутся, — вот там и того… душат.
— Ну? а если на извозчике?
— Раз и извозчика тю-тю! — и бородач провел рукой по шее. — И лошадь чуть не взяли.
— Что же розыск?
— Розыск? — он презрительно усмехнулся. — Им на самогонщиков облавы делать, а не с бандитами бороться. Тоже сказали!
Теперь настала моя очередь спрашивать.
— А вы что там, торгуете? — чересчур уж был он похож на провинциального купца.
— Торгую-с. На Соборной улице. Гастрономический магазин держу. Василенко моя фамилия. Да вот и домой приехали.
Поезд прокатил мимо невзрачной станции и остановился у водокачки,
— Непорядки! — ворчал мой попутчик. — Ишь, где остановились!
Взял саквояж. Пожал мне руку,
— До свиданья-с, мне еще по делу в товарную контору забежать.
Я вышел на улицу. Взял извозчика, положил ему на ноги все мое богатство, заключавшееся в одном чемодане, и велел ехать в гостиницу. Извозчик от'ехал от вокзального входа и остановился,
— Ну, поезжай же!
— А вот, обождем, еще кто поедет.
— Зачем же ждать, чудак?
— Одно слово для спокою, — всяко бывает.
Никакие обещания прибавить ему и даже угроза, что найду другого, не поколебали моего возницу.
— Как хотите, воля ваша. А только сам не поеду.
Вот поехали, наконец, три пролетки, и моя двинулась вслед за ними. Выехали на шоссе. Начинало темнеть. С поля подул летний ветерок. Пролетку трясло на рытвинах и ухабах шоссе так, что не было гарантий сберечь целость своих костей до города.
— Вот оно самое место начинается, — полуобернувшись бросил возница и подхлестнул отставшую пегую лошаденку, сразу галопом догнавшую впереди ехавших извозчиков. Мы в'ехали в узенький переулок, по обеим сторонам которого шли невысокие деревянные заборы, а за ними, сливающиеся с вечером, большие деревья. Переулок был извилистый, длинный, то и дело сворачивавший и, действительно, раз'ехаться здесь со встречным было мудрено. Мы выехали из переулка.
— Если бы вы приехали в 10.50, следующим то-есть, — ни за какие деньги извозчика не достали бы на станции!
— Почему?
— Почему? Лошадь отнимут, а то и сам с житухой попрощаешься. Не всякий рисковать хочет. Вон, намедни Егора, под третьим номером ездил, удушили в этом Фонарном проулке — проулок Фонарным зовется — удушили, а лошадь увезть не успели, — сзади под'ехали подводы, а на пролетке лежит Егор и синий весь — богу душу отдал.
— Не нашли никого?
— А кто шукать будет? Да вот и приехали.
Я снял чемодан, расплатился с извозчиком и поднялся по скрипевшим половицам на второй этаж. В коридоре спал, уронив голову на грудь, какой-то человек, и из его носа вырывались дискантовые нотки.
— Слушайте, товарищ, номерок свободный есть?
Номер был прескверный. Обои когда-то белые превратились сейчас в бордовые от пятен раздавленных тут же клопов. Ночь обещала быть приятной! И верно я почти не спал. Мудрено было заснуть, особенно после того, как в час ночи погасло электричество. Утром, выпив чаю, я отправился на улицу Коммуны, где помещался Окррозыск. Два одноэтажных зеленых дома рядом. Оба, как братья близнецы, — так похожи друг на друга. На одном вывеска: «Управление Духобожской Окр. С. P.-К. Милиции».
На другом, на куске картона, прибитом на входной двери, синим карандашом крупно написано:
«Уголовный Розыск».
Зашел. В коридоре стол, за столом невзрачная личность, видно невыспавшаяся, в кожаной куртке, накинутой поверх черной у ворота расстегнутой косоворотки. Лицо, давно забывшее прикосновение бритвы.
— Я дежурный по Управлению. Вам кого?
— Начальника.
— Начальник здесь не сидит. Его должность временно исполняет начокрмилиции Фролов.
— Это рядом?
— Милиция-то рядом, но застанете ли вы его там, — не знаю.
— Но где-нибудь он же есть?
— В Исполкоме наверное. Он сейчас вридзавотделом управления. Исполком на Соборной.
Зашел в Исполком. Быстро нашел кабинет зав. отделом управления. Приоткрыл дверь. Только он один. Представился.
— Очень приятно! Садитесь. Вы с определенным назначением или просто в мое распоряжение?
Я вытащил из портфеля бумаги.
— Очень рад. Знаете, у нас просто безобразия творятся в последнее время. Раздевают, душат, ничего не можем сделать. Людей нет, аппарат розыска совершенно развален. Я и доклады посылал в губернию. Должность, на которую вы присланы, создана с месяц тому назад, но никого на ней нет, некого было назначить. А как я могу сам все сделать? Я начальник милиции, врид. нач. розыска, врид. зав. отделом здесь, в исполкоме, и еще в комитете незаможных селян работаю зампредом. У меня нет ни одной свободной минуты, — жаловался Фролов, и его светлые брови поднимались и опускались над голубыми глазами.
Он моментально вскочил.
В общем, он произвел на меня впечатление симпатичного человека, доброго начальника, но скверного администратора.
— Вы, голубчик, сейчас идите, делайте там все, знакомьтесь с нашим управлением. Вот ваша препроводительная с моей резолюцией, дайте ее Радинскому, это начканц, он по штату и мой помощник.
Я пожал ему руку и направился обратно. Розыск произвел на меня отвратительное впечатление. Грязный, давно неподметенный пол, застланный, как подстилкой, окурками, столы на трех ножках, ломаные стулья и, на ряду с этим, большой, обставленный приличной соломенной мебелью, кабинет Радинского. На двери двойной лист бумаги, с тушью выведенными большими печатными буквами:
«Кабинет помначрозыска и начальника канцелярии.
Без разрешения не входить».
Я вошел без спроса. От стола приподнялось интересное лицо восточного типа. Нос с горбинкой, черные глаза, полувыпуклые, орлиной формы, тонкие губы. Маленькие, по-английски подстриженные усики.
— В чем дело?
— Я прислан начальником информационной части вашего розыска. Вот препроводительная. Ознакомьте меня с вашей работой. Кстати, какие происшествия за последние дни? Оперсводку можно?
Он повертел в руках данную мной бумажку.
— Что ж знакомиться, знакомиться нечего, ваша часть еще не создана. А события: ночью этой Василенко, владелец гастрономического магазина, здесь, на Соборной, удушен и ограблен.
Я даже привскочил на месте.
— Где? В Фонарном переулке?
— Вы переулки уже успели узнать? Да, на Фонарном.
— А извозчик?
— Не установлено, на каком он ехал.
Я прямо к телефону. Вызвал дежурного агента ГПУ на станции, но и там не знали, на каком извозчике поехал Василенко.
Весь день прошел в ознакомлении с планом города, с названиями улиц, взятием на учет преступного элемента путем расспросов всех сотрудников, при чем слова одного опровергались другим.
Мне отвели маленькую комнатку и полутемный, с вечно электрическим освещением, чуланчик, куда я посадил машинистку и прикомандированного ко мне агента Ковальчука. Собственно, Ковальчук сам напросился ко мне. Он недели две назад был ОККСМ командирован в розыск, в работе не смыслил ни бельмеса, но парнишка (ему было 19 лет) толковый и имел большое желание работать.
Вечером в тот же день мы с Ковальчуком прошлись по городу и от собора двинулись пешком к Фонарному переулку. Первый вечерний поезд уже прошел, было часов девять. За все время попались навстречу несколько подвод, ехавших гуськом. Подводчики дымили цыгарками, весело переговариваясь. Наконец, мы достигли переулка.
— Ну, Ковальчук, ты машину неси в левой руке и иди справа, а я по левой стороне. В случае чего, без предупреждения пали, и вся недолга.
Ковальчук, видно, волновался.
Мы молча прошли половину и стали было заворачивать в переулок налево, как вдруг я был привлечен шорохом с правой стороны забора. Ковальчук повернул ко мне вопросительно голову. Я только рукой махнул, — иди, как шел. Через пару минут я услышал шорох слева за забором и вновь справа. Осторожный такой. Кто-то, очевидно, шел за нами с двух сторон. Еще шагов двадцать пять, и заборы круто сворачивали один влево, другой вправо, и мы вышли бы на шоссе. Налево у забора, впереди немного, я заметил пень срубленного дуба, довольно высокий. Замедлив шаг, знаками показал Ковальчуку, чтобы он обратил внимание на правую сторону. Вскочить на пень и оттуда перемахнуть через невысокий забор было делом секунды, и я форменным образом, как снег на голову, свалился на кого-то и упал в канаву, таща его за собой. Я ошеломил его своим прыжком, и он был так напуган, что моментально вскочил и крупным шагом длинных ног на редкость быстро скрылся из глаз в чаще деревьев. Когда я приподнялся, он уже был в нескольких шагах от деревьев, и мой выстрел был без цели. Я успел только заметить, что его лицо было чем-то обмотано наподобие маски. После моего выстрела кто-то загрохотал из револьвера. Когда я перелез через забор, увидал Ковальчука, разряжавшего наган в забор. Он меня уверял, что кто-то определенно за забором справа удирал после того, как я перескочил забор. Мы перелезли и этот забор. Но ничего не было видно. Вдруг Ковальчук нагнулся и поднял что-то. Веревка. Толстая длинная бечева с петлей, наподобие лассо. Ковальчук спрятал лассо под дождевик, и мы двинулись по направлению к нечеткому абрису дома, шагах в двухстах стоявшему от забора.
Домик был заслонен деревьями, сквозь которые из щели ставен скупо маячил огонек. Постучали в окно.
— Откройте!
Никто не отвечал. Тогда я забарабанил по стеклу так, что оно все затряслось со звоном и, при повторном стуке, обещало развалиться. Кто-то подошел к ставне.
— Кто там?
— Немедленно откройте, да живее!
— Кто там? — повторил женский голос.
— Сотрудники розыска.
За окном шопотом переговаривались.
— Если вы сейчас не откроете, мы будем ломать окна.
— Сейчас! Сейчас!
На пороге показалась женщина.
Через несколько минут послышался стук отворяемой двери, и на пороге показалась женшина с лампой.
— В чем дело?
— Вот увидите, в чем дело. — И вошли за ней в квартиру.
— Извольте наши документы, — и перед ее испуганной физиономией я открыл книжку своего удостоверения. — Теперь покажите вашу квартиру.
Осмотрели две комнаты, вернулись в кухню, горище осмотрели, — нигде ничего.
— А с кем вы разговаривали? У вас есть еще комната?
— Это мой муж, батюшка, больной, в каморке лежит.
— А ну, тетка, веди к мужу.
Каморка оказалась сносной комнатой, правда, без окон, но убранной слишком хорошо по сравнению с остальными комнатами. На кровати лежал мужчина лет сорока пяти. Бритый, с пушистыми светлыми усами, голова лысая, нос приплюснутый. Я обратил внимание на его руки: широкая ладонь, а из нее вылезло пять длинных пальцев и каждый возле ногтя сворачивал влево, — неприятная рука.
— Больны, что ль?
Он застонал.
— Ох, болен. Давно не выхожу. Ревматизма мучит. Ох, святые угодники!
И взгляд его маленьких серых глаз обратился к образу, свисавшему с угла напротив.
— Я доктора вам приведу.
— Ох, не надо, не верю им, лучше жениными средствами.
И он заискивающе посмотрел на меня.
У изголовья стоял стул, на котором висел наспех брошенный пиджак и жилет. На сиденьи тикали серебряные круглые часы. Под стулом стояла пара сапог.
Я быстро сорвал с него одеяло. Он привскочил даже.
Ну, да, я был прав, — брюки были на нем.
Под щеками у него гневно заходили желваки. Он, видно, хотел вскочить, но потом сдержался.
— Шутник вы!
— Нет! — иронически сказал я. — Шутник вы, — лежите в теплых брюках, Вы лучше теплое одеяло возьмите, вместо пикейного, если вам в июле месяце холодно.
— И то правда. Ермолаевна, дай-ка ватное одеяльце. Холодно!
И он нарочито задвигался, как-будто его знобило.
Я был почти уверен, что это он справа следил за нами, но задержать и доставить в розыск было бесполезно, ничего не даст. Лучше оставить, тем более, что в голове зародился дальнейший план.
— Ну, ладно. Ковальчук, пошли. Простите за беспокойство.
И мы вышли, без всяких приключений вернувшись в город.
В розыске на учете Колачева не было, — я справлялся. Обыск делали мы, как выяснилось, у Колачева.
На утро я имел разговор с Радинским.
— Что вы вообще делаете в целях предотвращения нападений?
— Облавы. Потом высылаю всю активную часть на дежурства в Фонарный переулок,
— Вы бы еще из губернии гарнизон вызвали, тогда наверняка ничего не вышло бы.
— Прошу вас таким тоном со мной не разговаривать! Вы мне, как помощнику начальника управления, подчиняетесь.
— Как помначу, конечно, но не как начканцу. А сейчас я с вами говорю, как с начканцем. Докажите обратное.
Он побледнел от злости.
— Я буду жаловаться Фролову. Это чорт знает что!
— Кому угодно, — сказал я и отправился в Исполком.
Рассказал Фролову о вчерашнем, показал лассо, об'яснил ему свой план и просил о нем никому не говорить.
В тот же день я уехал, дав необходимые указания Ковальчуку и перед от'ездом кое-о-чем переговорив со старшим по посту ТОГПУ ст. Духобожск.
Радинскому я послал записку, что меня телеграммой вызвали к больной жене и что скоро буду.
Приехал я в начале вечера и сразу в губрозыск к своему бывшему начальнику, в агентурный отдел. Мой план он вполне одобрил. Из розыска я вышел совершенно преображенный. Ловко посаженный рыжий парик, окрашенные в рыжий цвет брови, маленькие рыжеватые усы и, в довepшение, пенсне — делали меня похожим, в сером костюме и желтой соломенной шляпе из гардеробной агентурного отдела, на среднего достатка нэпмана-спекулянта. Пешком направился в ближайший кино-театр. Обратят на меня внимание, значит плохо сработано. Не обратили. Досмотрел до конца тягучую фильму и на трамвае на вокзал. В буфете просидел до утра, а утром поехал поездом дальнего следования, останавливавшимся в Духобожске. Доехал. Зашел на станцию в буфет, выцедил пару пива, громко говоря с буфетчиком об урожае и хлебных ценах, потом поехал в город на извозчике.
На базарной площади ходил, осматривая сдающиеся лавки, долго, чтобы обратить на себя внимание. Договорился с владельцем одной из них, дал задаток, сказав, что открываю свою ссыпку хлеба.
В столовой возле Исполкома, носившей громкое название: «За власть советов», я заказал обед и спросил бутылку дорогого вина.
Не успел сесть, как отворилась дверь и вошел высокий, длинный молодой человек, которого я уже заметил на базаре. Лицо его было бесцветным и ничем не выделялось. Таких лиц было много. Он сел против меня у противоположной стены, взял бутылку пива и медленно стал глотать его из толстой граненой кружки, временами посматривая на меня.
Поблескивавший кольт повернулся в спину извозчика.
— Слушайте, хозяюшка, тут можно найти приличную квартиру в районе базара, а? Я завтра переезжаю сюда. Сам, правда. Жена после уж. Я хорошо заплачу. Мне две комнаты надо, хорошие только.
Хозяйка наговорила мне с десяток адресов.
— Завтра я приеду вторым вечерним, а послезавтра утром схожу посмотрю, спасибо вам, — и, вытащив из бокового кармана пачку денег, отсчитал за обед.
Молодой человек скользнул взглядом по пачке и вновь принялся глотать пиво.
Я вышел, взял, не торгуясь, извозчика и поехал на станцию.
Когда колеса, без шин, застучали по мостовой, я услыхал, как стукнула дверь столовой. Никто не мог войти, так как на улице никого не было, значит кто-то вышел. Я не оглянулся, потому что знал, кто это мог быть.
На другой день, в 10.52 (поезд опоздал на две минуты), я вылезал на платформу Духобужска. В руках у меня был саквояж и чемодан, которые носильщик снес через зал 1 класса на улицу. В зале сидел Ковальчук, упорно всматривавшийся в каждого входившего.
Я закурил, при чем спичку бросил в ящик для окурков, высоко подкинув. Ковальчук изумленно вытаращил на меня глаза, потом радостно сорвался и побежал в рядом находившуюся дежурку ГПУ. Вышел на улицу. Носильщик устанавливал мои вещи на пролетке. На вокзальной площади был только один извозчик.
— Где же ваши извозчики?
— Ночью редко, когда бывают у нас пассажиры, которые с этим поездом; а то на вокзале ночуют, — об'яснил носильщик.
— В гостиницу. Не гони только, а то у меня вчера на вашей мостовой чуть все кишки не повытрясли, чтоб чорт взял ваш комхоз.
Извозчик не ответил и медленно поехал. Проехав так с версту, я оглянулся. По полю, возле шоссе, быстрым шагом шли две фигуры. Я вытащил кольт и свел с предохранителя. Мы в'езжали в Фонарный переулок. Возница, все время молчавший, засвистел вдруг какую-то заунывную песню. Поблескивавший кольт повернулся в спину извозчика. Только успел это сделать, как справа что-то со свистом прорезало воздух и накинулось мне на шею. Извозчик быстро обернулся — и на меня. Я выстрелил в него в упор. Он покачнулся и упал на сиденье. Я же валялся на земле. Возле меня возились две фигуры. Один шарил по карманам, другой уперся коленями в грудь и крепко держал руки. Парень здоровый. О том, чтобы вырваться, нечего было и думать,
— Ну, живей, — сказал он другому, — да петельку потуже на шейке их коммерческого благородия.
Но тут их сшибли с ног подоспевшие Ковальчук и агент ТОГПУ. Высокий пустился наутек, но на этот раз далеко не убежал. Меткая пуля остановила его — и навеки. Второго же мы на пролетке свезли в розыск, завезя по дороге в больницу раненого мною извозчика.
Здоровый дядя оказался моим «давнишним знакомым» ревматиком Колачевым. В управлении много переполоха наделало наше появление. А апофеозом было, когда я с себя стащил парик и сорвал усы. «Давнишний мой знакомый» к общему удовольствию сплюнул от злости и длинно, затейливо выругался.
Помимо него на скамью подсудимых сел и оправившийся извозчик, на квартире которого был найден целый склад награбленных вещей. Вскоре после этого Фролова освободили от занимаемых им трех должностей, и он принял дела зав. Земотделом. Там ему было спокойнее.
Досаднее всего то, что я месяца два ходил с рыжими бровями, не мог никак отмыть, — уж больно хорошо постарался парикмахер губрозыска.
Наган № 1479.
Наконец Духобожск зажил спокойно.
Не стало слышно ни о каких убийствах, а по Фонарному переулку можно было безопасно пройти среди самой ночи. Фролова, как я уже сказал, сняли, а временно исполнение обязанностей начрозыска возложили на Калиту, инспектора окрмилиции. Для розыска он совершенно не годился. Трусливый, безвольный, боявшийся сам что-либо сделать, он по каждому пустяку бегал в Исполком, всем надоедая.
Так прошло месяца два. Однажды, перед самым рассветом, в моей комнате задребезжал телефон. Вскочил.
— Кто говорит? Калита? В чем дело, товарищ Калита? Да, об'ясните же! Хорошо, сейчас буду.
Оделся, вышел и через десять минут был в дежурке управления,
— Где Калита?
— Он звонил только что, что вы придете, и что он быть не может, так как не здоров.
— А что случилось? В чем дело?
— Налет был на квартиру Апфеля, и я об этом звонил Калите.
— На место происшествия послали людей?
— Нет! Вот сам гражданин Апфель прибежал.
Тут только я заметил за дежурным агентом сидевшего в углу бледного пожилого мужчину, с трясущимися от волнения руками.
— Успокойтесь, расскажите о случившемся, подробнее только.
— Ой! Дайте успокоиться, я сейчас.
Я вышел и направился рядом к дежурному по милиции. Написал записку Ковальчуку, чтобы он немедленно явился, и попросил дежурного записку отослать сейчас же. Когда я вернулся, Апфель как-будто успокоился, но лицо все еще было бледнее полотна,
— Ну, рассказывайте.
— Мы живем на Соборной, недалеко от Исполкома. Легли мы с женой вчера спать рано, ведь сегодня рано вставать. Базарный день, магазин раньше открываем. Легли, значит, спать, а теща моя осталась на кухне, убиралась по хозяйству. Проснулся я часа в два, как ни ворочался, никак не мог заснуть. Вдруг стук на черном ходу. Хотел я встать, теща, слышу, пошла. Думаю, кто же это может так поздно? Ничего дурного не предчувствовал. Теща спрашивает, слышу: «Кто там»?
А голос за дверью: «Телеграмма».
От кого мне может быть ночью телеграмма? И только хотел крикнуть: «Мамаша, не открывайте!», как услыхал шум, крики, и ко мне в спальню ворвалось двое мужчин. Один с револьвером, а другой с финским ножем, и потребовали денег. Я только вчера взял из банка, сегодня утром хотел снести налог в финотдел, и на тебе! Взяли деньги, из сундука все теплые вещи, велели полчаса никуда не выходить и ушли. А мать жены я нашел в кухне мертвой, ножем зарезали.
Апфель вытер лицо платком и бледный уставился на пол. Потом порывисто вскочил.
— Умоляю вас, ради бога, скорее идемте! А то жена одна дома осталась, еще что-нибудь случится. Скорее!
В дверях показался заспанный Ковальчук. С ним и еще с одним агентом, в сопровождении Апфеля, мы направились на Соборную. По дороге он мне сообщил, что один из налетчиков был среднего роста, широкоплечий, полный. А другой повыше, но худее. Оба были в черных масках, совершенно закрывавших их лица.
Мы дошли до дома. Совершенно рассвело.
Апфель сильно постучал во входную дверь. Стало слышно, как зашаркали босые ноги по полу, и испуганный дрожащий голос еле слышно вывел:
— Это ты, Сема?
— Я, Аничка, открой!
— Это ты? — еще раз робко спросили за дверью.
— Да я же, Аничка не бойся!
Щелкнул два раза замок, зазвенела цепочка, скрипя отодвинулся засов, и дверь открылась.
На шею Апфелю бросилась его жена, громко зарыдавшая. Муж пытался ее успокоить, но все было тщетно. Рыдания становились все громче и громче. Оставив Апфеля с женой, я с агентами обошел всю квартиру, которая кончалась пустым коридором, из которого мы попали в кухню. Возле плиты, раскинув руки, на полу лежала старая женщина с перекосившимся лицом, левый глаз был открыт и смотрел мертвым стеклянным взглядом в сторону двери. Кофта была порвана, на груди застыла кровь, а на полу — багровая лужа. Ковальчука я послал за нарследователем, оставив другого агента у трупа до его прибытия.
К 10 часам утра в кабинет меня вызвал Радинский, к сожалению, благополучно до сего времени восседавший на месте помначрозыска.
— Что вы предприняли по делу убийства старухи Апфель? — грубо спросил он.
Его тон меня возмутил.
— Ровно ничего, не мое дело предпринимать сразу, у вас есть инспектор активной части, потрудитесь его побеспокоить, — и ушел из кабинета.
Минут через 20 ко мне зашел Захаров. Захаров только недавно оправился от болезни, и я его видел пятый или шестой раз. Высокий, худой, с серыми глазами и гладко зачесанными назад льняными волосами, он производил хорошее впечатление. Ему было года двадцать три, а на вид он казался моложе.
— Что ты с Радинским поскандалил?
— И не думал скандалить. Я возмущен только тем, что на мне хотят выехать, ведь это твоя работа. Моя обязанность заключается в секретной обработке того или иного материала, но нисколько не в активной работе.
— Да, я знаю. Я просто пришел с тобой посоветоваться, что предпринять. Как по твоему?
— Видишь ли, прежде всего надо выяснить, наши это или гастролеры? Это раз! Во-вторых, установи на станции бессменное дежурство лучшего из твоих агентов. Что же касается остального, то оно будет проведено мной.
Захаров поблагодарил, пожал горячо мне руку и ушел. Пришедшему Ковальчуку велел дать задание одному из секретных сотрудников, наиболее толковому, работавшему под кличкой «Проныра», обойти в течение вечера «малины», а поутру прийти с докладом на конспиративку.
Колачев.
После обеда я направился в Управление, где работал до вечера. Надо было не позже следующего дня отослать в Губрозыск меморандумы всех имевшихся агентурных дел и доклад о работе информационного отдела. Машинистка с каждым получасом все медленнее и медленнее выбивала буквы ремингтона. Наконец закончили работу. Машинистка ушла, а я остался заносить бумаги в реестр.
Вдруг в комнату вскочил Захаров.
— Скорей, слушай, скорей!
— В чем дело?
— Из первой аптеки только-что звонили, что рядом из дома несутся ужасные крики, как-будто кого режут, и слышен был выстрел.
— Кто дежурный?
— Я!
— Оставь поддежурного, возьми наряд из милиции и отправляйся. Да, живей же! Вот еще, шляпа!
Захаров вылетел бомбой. Я отправился домой, сказав, чтобы по возвращении Захарова мне сообщили, как и что.
Через несколько часов меня разбудил телефонный звонок.
— Опоздали, — говорил Захаров, — до нашего прихода минут за пятнадцать скрылись. Обчистили совершенно Егорова, того самого, золотых дел мастера, а его восемнадцатилетнего сына, когда тот разбил оконное стекло, ведшее на улицу, и стал кричать, застрелили. Налетчиков было двое.
— Врачу и следователю дали знать?
— Я сам ждал их прихода. Установлено, что сын Егорова убит из нагана. Да, вот еще что! Я сейчас с нарядом конного резерва милиции выезжаю на массовую облаву.
— Ради бога! Не делай! Только испортишь все. Не надо! Завтра утром будь, только пораньше. Пока!
Повесил трубку. Становилось интересно. Второй раз налет, да подряд. Два бандита, в обоих случаях убийство. Все это меня заставляло предполагать, что, несомненно, это дело рук одних и тех же убийц. Утром, в 8 часов, я был на своей конспиративке и запоздал. Меня уже ждал чего-то радостный Ковальчук и рядом сидевший «Проныра».
«Проныре» было лет тридцать. Добрую половину своей жизни он провел или за решеткой или в боязни попасть за нее. Но вот года два, он бросил это и занялся торговлей на базаре. Барахлом старым торговал. Полагаю, что не обходилось без того, чтобы «Проныра» не «каиновал», не торговал крадеными вещами. Но на это я смотрел сквозь пальцы, да к тому же явных улик не было, а пользу розыску он приносил несомненно.
Мы поздоровались.
— Ну, давай, выкладывай все.
— Вы, товарищ начальник, не поверите. Зашел это я наперво к Соколихе, — у нее никого, потом на тучу в столовую, тоже никого. Ну, думаю, пойду в последнее место.
— Был у «Картошки»?
— Был. Пришел это я, а у Картошки сидит один «грак». Самогон хлешет. Посмотрел, личность знакомая. Подхожу, сел к их столику и узнал его, — Ванька-Зубик. С ним вместе в шестнадцатом году в Киеве по одному пустячку «горели». Ну, обрадовался это он, расспрашивает где я, чем промышляю. Я об'яснил, значит, и его «пытать»… На дело вызвали сюда в помощь, кое-какое барахло стащит в губернию, одним словом ликвидировать. Выпили это мы с ним, магарыч с него потребовал, здорово он наклюкался, а я так, средне, рассудку не теряю. Стучит вдруг кто-то в оконце: раз, другой, а потом несколько раз подряд. «Картошка» вышел отворять, послышался шопот, зашли двое, тащат завороченное что то в простыню. Я, как их увидал, аж обомлел. Товарищ начальник, подлец я буду, — Колачев и Семененко.
Тут и я обомлел. Колачев и оправившийся от ранения бывший извозчик Семененко, я твердо знал, находились за решеткой.
— Слушай, или ты или я с ума спятили. Повтори кого ты видел?
— Семененко и Колачева. Они прежде недоверчиво на меня смотрели, но Картошка уверил их, что я «свой» «в доску», и мы вместе сели за выпивку. Колачев хвастался, что им сейчас здорово живется на казенных харчах и готовой фатере. Но, как я ни выпытывал, как они сейчас на воле, ничего не узнал.
— Ну, а потом?
— Потом на прощанье еще сказали, что «машину» им дает один из начальства, наган показывали, номер даже видел, — не то 1478 не то 1479. Точно не помню. Ваньке они оставили каракулевый сак и мужскую енотовую шубу «фартовую» и пошли.
— Ванька где?
— На «бан» дернул, утренним едет, но я не советую задерживать, он от нас не уйдет, адресочек его я знаю, он сказал; а арестуете, меня «закапаете», и дело табак!
Я принужден был с ним согласиться. Велев ему притти к вечеру, я его отпустил и тотчас же отправился на Тюремную улицу, в конце которой высилось неуклюжее, с башенками, здание, обнесенное довольно высоким деревянным забором.
«Дом принудительных работ Духобожского округа. ДОПР № 1».
Я в контору. Начальника еще не было, в конторе сидел старший надзиратель Ефременко, которого я знал, мы с ним жили на одной улице, его дом был возле моего.
— Товарищ Ефременко, мне надо к Колачеву в камеру.
Он на меня уставился, потом принялся опять за чтение книжки. Покрутил рыжеватые усы и буркнул:
— Не могу пустить.
Семененко.
Я растерялся не потому, что он меня не хотел пустить в камеру, а следовательно Колачев не бежал; в чем же дело, неужели «Проныра» врал?!
— Ефременко, как же ты меня не пустишь? Ведь ты знаешь, кто я.
— Знать-то знаю, а дело, ведь, не у вас, а в губсуде уж, без прокурора не пущу.
Я подошел к телефону, звонил минут пятнадцать. Никакого ответа.
— Напрасно трудитесь, испорчено.
Мне осталось итти к прокурору, что я и сделал. Зампрокурора дал предписание на имя начдопра, чтобы меня допустили к Колачеву и Семененко, и я вновь отправился обратно. Ефременко продолжал читать книжку.
Я на нее положил предписание. Он равнодушно отложил его в сторону, перевернул страницу и снова стал читать.
Меня его поведение взорвало.
— Ты что, Ефременко, издеваешься пли хочешь маленько «попариться»? За неисполнение приказа прокурора ты будешь отвечать.
— Ну, это мы еще увидим, а без начальника не пущу.
— Что это ты разоряешься, Ефременко? — в дверях низенькая фигура начдопра, вся закутанная дымом из трубки, которую он держит во рту, прикусив передними вставными серебрянными зубами.
— Слушайте, это же безобразие! Не забывайте, что сейчас не 19-й год. Я принес предписание от прокурора допустить меня к заключенным, а он меня не пускает.
— К кому вам?
— К Колачеву и Семененко.
— Есть новые материалы?
— Да. Кое-что любопытное выяснилось по делу о Фонарном переулке,
— Ефременко, сведи товарища.
Надзиратель, нехотя встал, закрыл книжку, положил ее в карман широченных черных галифе и пошел.
— Идемте, — сказал он.
Мы поднялись наверх и очутились в длинном коридоре с низкими, уходящими далеко сводами, и маленькими по обеим сторонам коридора дверьми.
Подошли к 11-й камере. Одиночка. Лязгнул замок, дверь раскрылась, и я зашел в полутемную камеру, сквозь запыленные решетчатые стекла которой падали солнечные лучи, освещавшие только одну стену. Напротив нее на нарах лежал Колачев, куривший цыгарку.
— Здоров, Колачев!
— Здорово, чтоб тебе лопнуть!
— Спасибо на добром слове! Как живешь?
— Твоими молитвами.
— Ну, Ефременко, оставьте нас.
Видимо без особого желания Ефременко вышел, хлопнул дверью и его шаги послышались взад и вперед по коридору.
— Ну, брат Колачев, ты мне все-таки расскажи, как ты живешь? — начал я.
— Чего прицепился?
Помолчал немного, а потом зло добавил:
— Ну что, нас связали, а все-таки опять грабеж пошел, сколько вашего брата «легашей» не будет, а этого дела не разнюхать.
— О чем ты, Колачев, говоришь? О последних налетах? Даю тебе честное слово, что не позже завтрашнего дня я в твою камеру засажу тех двух молодцов.
Он усмехнулся.
— Засадите! Поживем — увидим! — и повернулся к стене.
Я зашел еще к Семененко. Тот не пожелал со мной говорить, и я покинул ДОПР.
В розыске меня ждал Калита. Он ходил в своем кабинете из угла в угол, курил папироску за папироской и заметно волновался.
— Меня сегодня вызывали в Исполком и предложили, чтоб в недельный срок налетчики были арестованы. Что у вас?
Я не находил нужным что-либо ему говорить, так как гарантии в сохранении тайны от него ожидать не мог.
— Ничего. А что у Захарова?
— А, легок на помине, — обрадовался Калита, заметив вошедшего Захарова.
— Ну, что у тебя, задержал? — спросил я.
— Кого? — удивился он.
— Как кого? Сегодня утром «каин» дернул в город с барахлом Егорова.
— Откуда ты узнал?
— Почему вы не задержали? — в один голос крикнули Калита и Захаров.
— На то я и работаю в информации, чтобы знать. А не задержал по веским соображениям,
— Скажите!
— Разрешите пока не сообщать никому, даже вам, от этого зависит все дело. Сегодня ночью оба преступника будут арестованы.
Вечером я встретился с «Пронырой», сказав ему, что от него требуется. Он сперва и слышать не хотел, но когда мои слова были подкреплены обещанием смазать их дензнаками образца того года, «Проныра» согласился.
Ночью меня вызвал в Управление Захаров.
— Слушай, один налетчик Ковальчуком доставлен в Управление.
Я улыбнулся. Хорошо, что этой улыбки Захаров не мог видеть по телефонным проводам.
— Ведь я тебе говорил, что будут арестованы. А второй?
— Второго нет. Говорит «дернул».
В розыске к моему приходу собрался чуть ли не весь штат Управления. На стуле сидел «Проныра», а перед ним, гордо восседавший на табуретке Радинский, записывал его показания.
— Назовите мне имя другого, — допытывался Радинский.
— Я ничего не знаю. Я проходил сам, и я честный человек.
— Где второй? — спросил я у Ковальчука.
— Скрылся. Стрелял в темноте, разве попадешь?
— А где ж ты видел? Там же, где говорилось в донесении?
— Да, возле Госстраха.
— А почему вы одного Ковальчука послали на такое рискованное дело?
— Видите, Радинский, мы были с ним вместе в засаде, но в 11 часов я ушел, так как думал, что донесение «туфтовое». Налет должен быть к 10.
— Я его задержал в 12. Не успели на соборе отбить часы, а они сразу и подошли, — сказал Ковальчук.
Калита пошел к телефону, позвонил на квартиру предисполкома, а потом и к завотделом Управления и, захлебываясь от радости, сообщил, что «героическими мерами сотрудников вверенного ему управления один из налетчиков арестован».
Ночью же, в сопровождении милиционеров, Захарова и Ковальчука, «Проныра» был доставлен в ДОПР и помещен в камеру Колачева, по указанию данному мной Захарову. Об'яснил я ему это тем, что постараюсь через Колачева выпытать от задержанного Ковальчуком фамилию второго налетчика.
Через два дня я поехал в ДОПР и велел привести Олешко, так звали «Проныру», для допроса. В конторе сидел Начдопра и Ефременко. Стал допрашивать. Когда я велел Олешко расписаться под его показанием и стал так, что своей спиной закрыл его от взоров сидевших, под второй лист опросного листа «Проныра» положил крупными буквами исписанный кусок бумажки.
На извозчике я прочел сводку «Проныры».
«Товарищу начальнику информац. угрозыскаСотрудник „Проныра“.»
Рапорт.
Доношу, что вчера Колачеву надзиратель Ефременко приносил самогон и мы утрех выпили. Когда он ушел мне удалось узнать, что Ефременко выпускает его и Семененку ночью на дела и они делятся. Машину дает надзиратель Ефременко. Завтра в два часа ночи они будут на фатере у отца Константина. Примите меры. Предлагали мне итти, но я отказался, но обещал не болтать. Они в меня поверили
— Молодец, Проныра, — невольно вырвалось у меня.
Вдруг внезапно я вспомнил, что Калита живет у священника Серебкова, на квартиру которого предполагается налет. И мне сделалось смешно. Представил себе физиономию своего нача.
На другой день я к 10 вечера собрал в Управлении Захарова, Радинского, Ковальчука и еще трех агентов и мы вышли. Как Радинский ни допытывался, но от меня ничего не узнал.
Ночь была светлая, и луна, разлегшись на небесной синеве, светила ярче фонарей, скупо расставленных на нашей дороге.
Подошли к дому Серебкова, постучали. Долго не хотели отворять, боялись. Но потом, когда мы к двери вызвали Калиту и он подтвердил, что действительно это голоса его сотрудников, Серебков открыл дверь. Мы вошли всей гурьбой. Калита смотрел на нас растерянно.
— Товарищи, в чем дело? Товарищ Радинский?
— Пусть он об'яснит, — указал Радинский на меня.
— Товарищ начальник, сегодня в два часа ночи на вашу квартиру будет налет. Мы устроим засаду и налетчики будут пойманы.
— Как же, а ведь один арестован… Или другие уже?
— Оказывается, я напрасно того задержал, налетчики другие. Вот что, товарищ Радинский и Ковальчук, будьте на дворе. Как только они вломятся в квартиру, вы сразу их сзади.
Радинскому не понравилось мое предложение. Но отказаться было бы неудобно и волей-неволей ему пришлось это сделать.
Вскоре в доме священника потухли огни, Калита сидел в своей комнате с Захаровым, сам не хотел оставаться. Я с агентами в передней у двери. Просидели довольно долго. Посмотрел на часы. Фосфористые цифры на руке показывали без пяти два.
Я, кажется, задремал и мне послышался настойчивый сверлящий стук. Очнулся. Было слышно тихое взвизгивание пилки. Пилят дверь, замок снимут.
— Не спите?
— Нет.
— Тише!
В дверь вползло что-то блестящее и медленно описало квадрат. Просунулась рука, из которой выползло пять пальцев, у ногтя сворачивающихся налево, нащупала ключ, щелк, еще раз. Потом пошарила еще по двери и, не найдя больше никаких запоров, тихо толкнула дверь. Показалась голова, и за ней вторая. Тихо на ципочках вошли.
Мы, будучи за корзинами, спокойно лежали и наблюдали за каждым их движением. Они закрыли дверь за собой и направились в комнату. Я толкнул своих ребят и мы выскочили из засады.
— Руки вверх!
А один агент прямо бросился на Колачева. Короткий, сухой треск, и смельчак упал вниз лицом, как-будто кто-то его сзади толкнул. При помощи подоспевшего Захарова и Ковальчука мы Колачева и Семененко связали, забрали наган. На нагане был № 1479—16-го года. Из своей комнаты вышел Калита и благодарил нас. Когда мы выходили, то увидели на улице прохаживавшегося Радинского.
— Где же вы были?
— Я? Должен же быть кто-нибудь на улице?
Из квартиры Серебкова я с Захаровым отправился в ДОПР. Разбудил начдопра и вместе с ним — в комнату тут же квартировавшего Ефременко.
— Здравствуйте, товарищ Ефременко! Как делишки? Случайно вы не покажете нам ваш наганчик? — и перед его изумленным, растерянным лицом я положил его наган.
Ефременко прямо из своей комнаты — на этаж выше, в другую комнату, похуже немного.
Из показаний его выяснилось, что кое-кто из конвойной стражи, стоявшей на часах у ворот ДОПР'а был тоже замешан в это дело, — и все они сели.
Ванька-Зубик был задержан в губернском городе и у него нашли енотовую шубу. А каракулевый сак, как в воду канул.
Через два дня раненый агент скончался в больнице. На похоронах был весь штат милиции и розыска, а последнее слово говорил Калита.
И было обидно, что именно он.
