Охотники за черепами.

С тех пор, как индейцы племени Живаро, открытые в 90-х годах исследователем Уп-де-Граффом, заставили несчастного ученого против воли участвовать в их экспедиции за черепами, нога белого человека более не вступала в чащи Центрального Эквадора.

Только лишь в 1926 году американским путешественником Г. М. Диотта была вновь снаряжена к берегам Амазонки экспедиция.

И вот с отважным ученым приключилась весьма обыкновенная в южно американских тропиках история: полуцивилизованные проводники индейцы бросили его на произвол судьбы в чаще девственного леса и один, как перст, без компаса, без оружия, без еды остался Диотт в дремучих зарослях. Он долго пытался найти дорогу, но тщетно, и счел себя обреченным. Ему было отлично известно, что близживущие племена — охотники за черепами. Снятый вместе с кожей лица скальп они бальзамируют особым способом так, чтобы получилась голова величиной с большой яффский апельсин. Эти «апельсины» — драгоценнейшее украшение вождя.

«Много дней, — вспоминает Диотт, — я питался теми кореньями, какие мог выковырять руками. Я добрел до какой-то реки и без сил упал на берегу. Без единой мысли, как автомат, сидел я и ждал, не проплывет ли мимо меня пирога с туземцами. Вдруг страшный рев раздался за спиной. Я вскочил. Из темноты сплошного леса шла толпа индейцев; они были вооружены копьями и сарбаканами, этим оружием первобытного человека, и потрясали ими над головой. Они издавали свой военный клич и двигались прямо на меня с намерениями отнюдь не двусмысленными. Но после девятидневного голода во мне для сопротивления не оставалось ни капли силы. И я просто сидел, ожидая, что будет, На мгновенье блеснула мысль — спастись бегством. Но сразу же я понял: не успею двинуться, как в мгновенье меня настигнет ядовитый наконечник копья. А если же дружески протяну руки и пойду им навстречу, то простым и опасливым: дикарям взбредет еще в голову, что это новая какая-то, неизвестная им наступательная тактика страшного белого человека, и тогда уж ядовитое копье засядет у меня между ребер.

Молниеносно взвесив все последствия, я почел за благо просто оставаться на месте тихо и неподвижно.

Когда враги приблизились, я приложил одну руку к губам, другую ко впалому животу. Затем я опустил голову на грудь, в знак того, что голоден и устал.

Ночью а шалаше не тепло — и над огнем вытягивались ноги.

Повидимому, индейцы никогда не видали такого странно-смиренного жеста со стороны белого пришельца. Они удалились в лес и стали совещаться. Через несколько минут они снова появились; один из них приблизился и подал мне банан. Я дал ему взамен старый носовой платок защитного цвета, который он с видимой радостью и принял. Так рассеялись враждебные намерения дикарей и завязались между нами первые узы дружбы. Затем вся орава дала мне знаками понять, что они завтра возвратятся сюда, и мирно исчезли в лесу. Какое неожиданное счастье!»

Диотт вновь остался один на прибрежном песке. Еще ночь, проведенная под тропическим небом; а на утро честно возвратились индейцы. На этот раз они несли с собой много всяческой еды. Накормив чужестранца, они знаками велели ему следовать за собой. Пришлось долго карабкаться по кручам, сквозь густые заросли молодняка. Истощенный, измученный Диотт еле плелся. Но муки его пришли к концу, когда перед глазами открылась лесная поляна, на опушке которой стояла высокая, овальная хижина.

«Я не думал ни минуты, — пишет Диотт, — о том, какая судьба ждет меня у этих дикарей. Пусть будет, что будет: Одна лишь мысль владела мной, — это снова спать под крышей. Под крышей после десятидневной ночевки на открытом воздухе, после того, как тропические ливни, без конца и края низвергавшиеся на мое несчастное тело, превратили его в губку.»

Но ничего страшного не последовало. Белого человека, который никого не трогал, приняли гостеприимно. Его уложили в хижине вождя Куашу, отличавшейся от других таких же хижин большими размерами. Спать пришлось на чем-то вроде кровати. Это был досчатый помост на высоких подставках; снизу разводился на ночь огонь — ночью в шалаше не тепло — и над огнем вытягивались ноги. На самой середине хижины стоял огромный глиняный сосуд с «нижаманхи», особым пивом из корня «йюки», — которое в невероятных количествах поглощалось всеми индейцами, без различия пола и возраста.

Вождь Куашу.

По случаю возвращения домой из похода вождь созвал соплеменников на пир, протрубив в рог; тем же трубным звуком созывается и народное собрание. Явились мужчины и женщины, украшенные перьями из крыльев жуков и стеклянных бус. Перья, в виде круглых разноцветных комочков-пушков висели у мужчин из ушей, а у женщин и из отверстий в губах. Волосы девушек и женщин были распущены по плечам, а у мужчин заплетены в косы и перевиты цветными волокнами. У некоторых Диотт заметил татуировку.

Впоследствии гостеприимные туземцы дали Диотту проводников, а с ними он случайно наткнулся и на свою экспедицию, в которой считали его погибшим.

 

Скоморох в птичьем царстве.

Посмотрите на пеликана, на его грузное тело, короткие ноги, тонкую шею и маленькую голову, длиннейший клюв и у горла невероятный мешок, в который вмещается рыбное блюдо на 12 персон, — трудно взглянуть на него и не засмеяться. Это впечатление еще усугубляется, когда пеликан, важно переваливаясь, отправляется делать моцион и при этом, конечно, не может не толкнуть спящего соседа. Сосед топорщится и ворчит на него низким басом, но нарушитель протестует, вытягивая свой мешок; загорается спор, и зрителю кажется, что дело сейчас дойдет до драки: противники разевают рты, словно хотят проглотить друг друга, клювы скрещиваются, как рапиры, — но вдруг они сходятся и щелкают друг друга по-приятельски, словно ничего и не было.

Пеликан-скоморох.

Даже на воде пеликан смешон, ибо любит высшее общество; плавает предпочтительно в лебединой стае, там он важно выгибает длинную шею, стараясь изящно, по-пеликански приподнять крылья. Если на берегу есть деревья, пеликаны, ничтоже сумняшеся, взлетают на ветви и уверенно сидят там с вытянутыми носами, словно так и полагается, чтобы лапчатые морские чудища забирались в дом к синицам и мешали их деловой работе.

 

Матриархат в 1927 году.

Страна без собственности, нищеты и власти, «страна буйвола-победителя» лежит в восточной части Суматры. Полтора миллиона малайцев сохранилась там до сего дня в первобытной чистоте и неприкосновенности с матриархальными порядками.

Угнетатели — арийцы, сначала индусы, затем голландцы, не сумели вытеснить первобытный коммунизм и матриархат у малайцев, несмотря на четыре столетия порабощения. Народный эпос образно называет белых «тигром», а туземцев — «пасущимся буйволом», и тигру не одолеть буйволова племени, потому то малайцы зовут свою землю страной «буйвола-победителя».

Плоскогорье Паданг один из прекраснейших уголков земного шара. Рощи кокосовых пальм и хлебных деревьев дают людям обильную пищу. Благодатное тепло избавляет от забот об одежде. Человеческий труд и человеческое искусство видны зато в жилищах малайцев. Жилища у них удивительной архитектуры и орнаментики. Покрытые сверху донизу многоцветной, тончайшей резьбой и инкрустациями, об'емистые малайские дома дают убежище не одной семье, но целому роду. Такой дом узок и неимоверно длинен, как коридор. Десятки мужчин, женщин и детей живут в этом человеческом улье, и все они происходят от одной общей матери и родоначальницы.

По матриархальному «адату» молодая женщина, вступая в брак, не покидает материнского дома; муж ее тоже остается в доме своей матери. После захода солнца он является в дом тещи провести вечер и ночь с супругой. В «медовый месяц» он, из некоторой галантности, кое в чем помогает жене, но в общем он трудится исключительно для своего материнского рода. Если от брака рождаются дети, то они остаются с матерью в доме бабки и прабабки. Дети никогда и не интересуются тем, кто их отец, предполагая, что отец — тот мужчина, который приходит к матери каждый вечер. По малайскому «хорошему тону» считается весьма бестактным и даже обидным спросить кого-либо: «а кто ваш отец?»

Волосы у девушки были распущены.

С каждым новым браком новая семья делает новую пристройку в длину. При этом на крыше возводится остроконечный, резной шпиль. По числу этих шпилей видно, сколько раз происходило увеличение рода.

Родоначальница является госпожей и повелительницей всего «длинного дома». Коль скоро между родичами дело доходит до потасовки, что, впрочем, при малайской лени и жарком климате случается довольно редко, ей в помощь приходит старший брат, либо же старший сын старшей дочери. Он называется «мамак», т.-е. наместник, и назначается родоначальницей; его распоряжения исходят как бы от нее самой и потому для всех обязательны.

В стране «Буйвола Победителя» не знают частной собственности. Все принадлежит всем. Каждый работает не на себя, а на родовой коллектив. Зато и вся родня по матери заботится о каждом из членов рода. Даже между разными родами не произносится: «твое», «мое». Рисовыми полями владеют несколько родов сообща, а каждый год участки распределяет жребий.

 

Человек на дне океана.

Американец Гартманн изобрел аппарат для подводной работы. Это большой стальной цилиндр, снабженный запасом кислорода на 36 часов и двумя мощными прожекторами. бросающими снопы света на глубине 8000–4000 метров. В цилиндре помещаются два человека, В случае необходимости они могут автоматически подняться на поверхность. Этот аппарат позволит проникнуть в еще неисследованные глубины, изучить геологический состав морского дна, исследовать развалины затонувших городов, поднять погибшие в подводной войне корабли.

 

Против Форда и Тэйлора.

В предместьи Берлина, с северной стороны, есть маленький одноэтажный домик. Вывеска — «Институт физиологии труда». Здесь изучаются условия работы человека. Лаборатории совсем не похожи на обычные. Вот в первую комнату от входа, словно колдовством, перенесены условия труда горняков в шахте. Ассистент по команде вскидывает лопатой набитый песком футбольный мяч вверх, в особый желоб; дышит он в трубку, сообщающуюся с резиновым мешком, этот мешок ловит и показывает количество выдыхаемой углекислоты. Так определяется степень утомляемости и расходования энергии у грузчика угля. В следующей комнате профессор в трусиках вертит ручку колеса; через некоторое время ручка заменяется другой, большей; быстрота вращения тоже меняется, и все движения фиксируются киноаппаратом. В специальном зале заснятая лента демонстрируется и по ней детально изучаются наилучшие условия данного трудового процесса. Фильма здесь не забава, не популяризация, а, действительно, важнейший метод исследования. Дальше видим врача, копающего землю, он работает, весь обвешанный электрическими лампочками, потому что все его движения фотографируются. Благодаря системе движущихся лампочек, снимок показывает не человека за работой, а только линии, так называемые кривые, описываемые частями его тела при работе. Это дает возможность отличать необходимые движения от излишних. У другого на лице нечто напоминающее противогаз и соединенное со счетчиком; человек этот неутомимо подымает и опускает какую-то тяжесть, но автоматический счетчик показывает, что и его силам есть предел. Из следующей лаборатории доносится собачий лай и писк обезьяны, которая после долгого сопротивления позволила, наконец, лаборантам опустить ее лапу в калориметр. При физическом труде прилив крови к работающему органу бывает во много раз больше обычного; степень кровяного давления, по количеству излучаемых калорий тепла, измеряется калориметром.

Ассистент по команде вскидывает лопатой набитый песком футбольный мяч.

Институт, основанный лишь в 1921 году, ютящийся на окраине в тесном помещении, дает рабочему классу научное оружие, — оружие борьбы с тэйлоризмом и фордизмом.

Для Тэйлора и Форда рабочий — это винтик, придаток к машине. Человек-рабочий для них не существует. Возможно больший результат наикратчайшим и наибыстрейшим путем — вот их метод работы. Для этого хищнически расходуется рабочая сила, темп работы человека должен равняться по любому темпу машины, догонять ее; всякое непосредственно-нужное движение исключается, рабочий день, таким образом, уплотняется до предела; никто не считается с тем, что организм рабочего не машина, не дизель. Он должен поспеть за машиной, — за это ему платят. Правда, через 6–8 лет он станет инвалидом, и его нужно будет выбросить на улицу, — но это уже забота государства. По вычислениям Института, требования Тэйлора к среднему рабочему таковы, что они могли бы быть, по справедливости, пред'явлены только к горилле.

Работы Института доказывают, что вся система Тэйлора и Форда покоится на ложной основе. Они инженеры, а не физиологи, они отлично знают, как работает машина, но не интересуются тем, как работает человек. Нужно достигать максимальных результатов не «кратчайшим», как требовал Тэйлор, а «удобнейшим» путем, удобнейшим для человеческого тела. Как все написанное можно разложить на буквы алфавита, так самый сложный трудовой процесс поддается разложению на простейшие движения, которых существует в природе всего 30–40. Из этих-то простейших элементов и должен быть рационально составлен каждый трудовой процесс. Но это не значит, что можно, как делал Тэйлор, изгонять все «лишние» движения, ибо они бывают необходимы, на них отдыхает и восстанавливается мускульная сила; это не значит, что можно повышать темп работы человека до темпа работы машины. Институт добился того, что сумел в цифрах показать предел интенсивности человеческого труда в каждой отрасли производства, тот предел, за которым наступает переутомление, а с ним хищническое расходование сил рабочего.

Борьба с утомляемостью — самый сложный из вопросов анатомии и физиологии труда. Обывательский взгляд на «тяжелую работу» Институту пришлось пересмотреть в корне. Швея иногда делает более тяжелую работу, чем грузчик. Сиденье в согнутом положении, как и всякая статическая работа, напр., неподвижное держание тяжестей, заставляет ее расходовать больше энергии, чем расходует грузчик, равномерно напрягающий и упражняющий все тело. Именно поэтому перерывы для отдыха вовсе не должны проходить в полном покое. Было сделано такое наблюдение: на одной фабрике, где работали женщины, им во время перерывов предоставлялись для отдыха качалки. Качалки пустовали. На другой фабрике была устроена небольшая «танцулька». Она была набита битком. И не потому, что работницам было так весело, а потому, что рабочий на современной фабрике делает изнуряющие своим однообразием и своей односторонностью движения, и лучший для него отдых — делать иные движения, более разнообразные, упражнять другие мускулы, а не сидеть неподвижно в кресле. Один из лучших способов такого отдыха, конечно, спорт. Капиталисты часто говорили: «Если у рабочего есть силы и охота заниматься спортом, значит он не устает в мастерской». Как раз напротив: потребность в упражнении всего тела тем сильнее, чем больше устает рабочий на фабрике.

Исследования Института, естественно, приводят и к вопросу о рабочем дне, о «физиологическом рабочем времени». По целому ряду профессий Институт считает физиологическим максимумом 4-часовой рабочий день. Но провести это в жизнь зависит уже не от исследований ученых, а от победоносной борьбы рабочего класса.

 

Концентрированный сон вместо 8-ми часов — достаточен 1 час в сутки.

Известный американский инженер изобрел аппарат, позволяющий сконцентрировать 8 часов сна в 1 час абсолютного отдыха.

Пациент глядит прямо на газовую лампочку, укрепленную на уровне его глаз, и через несколько минут наступает импотический сон. Низковольтный генератор сильного тока соединен с электродами, находящимися у рук и головы пациента; включена в замыкание и металлическая доска, на которой вытянуты ноги. Ток, проходя сквозь тело, восстанавливает ткани организма много быстрее, чем обычный сон. Кроме того, пациент во время сна подвергается действию кварцевых ламп, бросающих на него снопы ультрафиолетовых лучей.

Висящий на стене будильник автоматически прерывает этот «сгущенный» сон. Пациент встает после часа отдыха, словно проспал ночь. В научных кругах Америки полагают, что наш век «погони за временем» даст толчок к практическому применению этой интересной идеи.

 

Невидимый прожектор.

Благодаря изобретению лондонца Бэрда, явилась возможность видеть на любом расстоянии сквозь туман, дым и абсолютный мрак. Аппарат Бэрда пользуется невидимыми инфра-красными лучами, которые находятся ниже красных лучей солнечного спектра. Длина их волн — 0107 сантиметров, т.-е. в 160 раз длиннее волн красных лучей. Суть изобретения в следующем.

Сноп света, бросаемый обыкновенным прожектором, пропускается через особое каучуковое приспособление; оно задерживает все лучи спектра и дает проход только инфра-красным.

Сноп инфра-красных лучей находит военное судно, ударяется о его борта и рефлексируется обратно к аппарату, при чем команде судна этот «глаз» не виден. Попадая обратно в аппарат, лучи принимаются другой его частью. Они проходят через систему стеклянных трубок, ударяются о вращающиеся диски и передаются на фото-электро-пленку. Диски вращаются медленно, и лучи накручиваются на них как бы спиралью. В результате, различные части отражаемого луча попадают на пленку одновременно. За второй парой дисков — экран, на котором появляется изображение отыскиваемого предмета.

Этот невидимый прожектор в 200–300 раз сильнее обычного и позволяет видеть сквозь совершенную темноту, туман и дым. Изобретение применимо и в мирное время для отыскивания сбившихся с пути кораблей, но главное его значение — военное. Прожектор, невидимый для врага, — незаменимое оружие для морского боя.