— Итак, дорогой Таусен, — сказал Рашков, — вы уже побывали в нашем степном заповеднике, где в широких масштабах ведутся экспериментальные работы над домашними животными. Что вы на это скажете, дорогой коллега?

Разговор происходил в кабинете Рашкова, где он месяц назад предложил Цветкову отправиться в командировку. Так же тихо было в громадной комнате, вдоль стен которой тянулись до потолка высокие книжные полки. На столе вперемешку стояли дорогие безделушки из кости и хрусталя и банки с заспиртованными аксолотлями. На подставке возвышалось чучело курицы с обличьем петуха — результат искусственного воздействия на гормональную систему птицы — как память о первых работах Рашкова. Тут же на столе лежала стопка св» рстанных листов его новой книги. Сквозь двойные рамы смутно доносился шум Садовой. Все было, как в тот вечер, только против Рашкова сидел не Цветков, а Таусен — тот самый «талантливый чудак», существование которого они тогда только предполагали. Таусен сидел, прямой, высокий, и с потеплевшим выражением синих глаз смотрел на могучую фигуру Рашкова, на его белокурые, высоко зачесанные назад волосы, в которых тонула седина.

— Мне трудно рассказать обо всех впечатлениях и обо всем, что я пережил за это короткое время, — говорил Таусен.

Его голос уже не был таким равнодушно-деревянным, как в тот день, когда его впервые услышали Гущин и Цветков. В нем звучали живые человеческие интонации, хотя некоторая скованность речи еще напоминала о долгих годах добровольного заточения.

— Нет, я видел немного, — возразил он сам себе. — Очевидно, это лишь ничтожная доля того, что мне еще предстоит увидеть. Но этого хватит, чтобы понять… понять, как бессмысленно я истратил десять лет! — И он замолчал.

Рашков встал из-за стола, подошел к Таусену и, положив ему руку на плечо, сказал:

— Вы еще многое успеете сделать!

Таусен заговорил снова:

— Да, я видел свиней, о существовании которых никогда не мог предположить: сплошная масса жира! Как мне не приходило в голову! Им вводят в кровь инсулин, и это вызывает усиленное образование жира. Конечно, я понимаю, что это не так просто, как может показаться на первый взгляд. Сколько надо настойчивого труда и сколько надо проделать опытов, чтоб найти дозировку, которая давала бы наилучший эффект и в то же время не вредила бы здоровью животных! Я все, все это понимаю! Но идея-то, она ведь сама напрашивается: давно известно — инсулин способствует образованию жира в организме, преобразует сахар в жир. В этом и заключается сахарная болезнь: поджелудочная железа перестает выделять инсулин, сахар не усваивается организмом, и больной истощается. Ясно, что если искусственно увеличить содержание инсулина в организме, то и выработка жира резко увеличится…

Почему же я за все годы не подумал об этом?

Рашков молчал. Таусен сам ответил на свой вопрос:

— Потому что, делая свои опыты, я не думал о том, что они могут дать людям… А это — главный рычаг… Да, я занимался наукой ради науки!

Горькая ирония над самим собой прозвучала в его голосе.

— А знаете, — сказал Рашков, — мы сейчас и другим способом достигаем того же результата.

— Каким же? — быстро спросил Таусен.

— Облучаем заднюю долю гипофиза направленным пучком ультрафиолетовых лучей.

Таусен насторожился:

— Это должно вызвать ослабление деятельности задней части гипофиза!

— Конечно!

— Позвольте… — Таусен явно волновался. — И это тоже должно вести к сильнейшему ожирению!

— Так оно и есть, — сказал Рашков.

— И что же лучше: облучение или введение инсулина?

— Мы это проверяем, — ответил Рашков. — И то и другое — дело новое. Впрочем, проверяем только, какой метод дает лучшие результаты. И оба метода уже применяются в животноводстве. Откормленных такими способами свиней и коров можно встретить на многих фермах Советского Союза.

— Я видел, — продолжал Таусен, — снежно-белых лисиц искусственной окраски. И этого ваши помощники добились, вводя животным гормон щитовидной железы в комбинации с некоторыми другими железами. Мне и это вполне понятно: ведь цвет волос у человека, например, зависит от содержания в крови гормона щитовидной железы — седина, то есть отсутствие пигмента, появляется при увеличении количества этого гормона. Но я бы никогда не догадался, для чего нужны такие звери. А оказывается, белый мех можно окрашивать во все цвета, и потому он высоко ценится меховыми фабриками. Я видел замечательную породу овец — асканийских рамбулье. Какие крупные животные! В каждом больше ста килограммов живого веса, и овца дает до двадцати килограммов в год тончайшей шерсти! Я видел небывалых овец: у них и тончайшее руно и огромные жирные курдюки… Всего не упомнить. И все это за короткий срок создано вашими эндокринологами и селекционерами!

— Это работа не только наших ученых, но и всего нашего народа, — сказал Рашков. — Наряду с учеными у нас каждый может вносить в науку свой посильный вклад. Сила и особенность нашей науки в том, что она не отгораживается от народа, а помогает ему строить лучшую жизнь.

Хозяин нагнулся к настольной лампе, повернул выключатель, и кабинет погрузился в тьму. На стену против окна лег слабый отблеск уличного света.

Рашков подошел к стене, дернул за шнурок, раздвинул шторку, и Таусен увидел за ней светящуюся географическую карту. Красная линия огибала государственную границу Советского Союза. Границы союзных и автономных республик, областей и районов светились зелеными, фиолетовыми и оранжевыми пунктирными линиями. Синим цветом горели пятна морей и озер, зеленым — низменности, ярко-белым и желтым — плоскогорья, коричневым — горные хребты и вершины. Голубым сиянием отливали извилистые линии рек, темно-синим — прямые, как по линейке проведенные, каналы и оранжевым — железные дороги.

Сияющими звездочками разной величины и цвета блестели города, а в центре Европейской части Союза светилась розовым Спасская башня Кремля, увенчанная рубиновой звездой.

Широкая спина Рашкова заслонила на миг карту. В руке у академика появилась светящаяся указка.

— Вы правы, — сказал он, — вам предстоит увидеть еще очень многое… Вот новое море около города Рыбинска. Это мы его создали. Богатейшие рыбные ловли там, где шумели хвойные леса. Мощная электростанция… Вот Днепрогэс.

Мы создавали его дважды, и теперь он сильнее и красивее, чем был. Около него восстановлены грандиозные заводы.

Указка метнулась в широкие просторы Средней Азии:

— Вот Кара-Кумский канал. Он протянулся в пустыне на сотни верст. Там, где несколько лет назад лежали выжженные солнцем пески, создана плодородная страна величиной с небольшое европейское государство.

Указка коснулась звездочки, обозначающей город Новосибирск:

— Здесь один из наших талантливых зоотехников вывел новую породу северной свиньи, исключительно продуктивную и настолько приспособленную к суровым условиям северных сибирских районов, что ее можно разводить даже за Полярным кругом.

Указка ушла далеко на запад и коснулась другой звездочки:

— Это город Мичуринск — центр творческой работы по ботанике. Здесь мы с вами обязательно побываем. Думаю, что и наш друг Гущин охотно съездит с нами туда. Я слышал, что у него там кое-какие личные дела… Тут родина тех растительных чудес, которые вы уже повидали на побережье. Здесь выведены гибриды груши и лимона, яблока и апельсина — плоды необыкновенного вкуса, они легко переносят климат Центральной России и уже обильно растут в московских садах.

Белое сияние указки замелькало по желтому цвету Памирского плоскогорья:

— Здесь скрестили домашних овец с крупным диким бараном архаром — предком домашней овцы, который водится в горных районах Памира и Тянь-Шаня.

Получилась новая порода овец, отлично приспособленная к горным условиям…

Вы увидите своими глазами, как мы переделываем природу. Мы заселяли моря и озера такими породами рыб, которые в них прежде не водились. Мы поселили пушных зверей — белку, енота, бобра и других — в тех лесах, где они не жили никогда. Хлопок и рожь продвинулись далеко на север, под Москвой вызревают виноград, отличные арбузы и дыни. Мы создаем моря; меняем направление рек, сносим горы, меняем климат…

— Каким же я был… — с досадой начал Таусен.

Но Рашков прервал его:

— Предупреждаю: никаких упреков по адресу коллеги Таусена — он мой гость!

Рашков включил свет и увидел улыбку на лице Таусена. Но улыбка тут же сменилась выражением глубокой задумчивости.

— Да, — сказал Рашков, — я рад, что вы поняли, в чем подлинный смысл нашей науки: в том, чтобы вместе со всем народом неустанно работать для создания изобилия. Изобилия всего: еды, одежды, жилищ, здоровья, произведений искусства и научных ценностей. А изобилие всех материальных и духовных благ, доступных всему народу, может быть только при коммунизме. И мы строим коммунизм и приближаемся к нему с каждым днем, с каждым усилием нашего вдохновенного труда!

Таусен долго молчал. Потом произнес очень тихо:

— Вы… и ваш народ… распахнули мне дверь в новую жизнь… Не только мне, — поправил он себя, — всему человечеству!