I. На Луну

В конце декабря 1940 года во всех центральных газетах СССР появилось объявление, немедленно перепечатанное газетами всего мира. Так как это воззвание оказалось весьма важным по своим последствиям, то приводим его полностью:

17 марта будущего года Академия Наук отправляет на Луну ракету, построенную профессором Вячеславом Ивановичем Сергеевым, и вызывает желающих, в числе десяти человек, отправиться в этой ракете. Опытная пустая ракета, отправленная в ноябре, прибыла на Луну в заранее рассчитанное время, отчетливый сигнал был принят обсерваториями. Вероятность благополучного прибытия второй ракеты весьма велика. Вслед за ней будет отправлена ракета с пищевыми припасами и горючим, чтобы путешественники могли своевременно вернуться. Шансы на возвращение, согласно вычислениям проф. Сергеева, весьма велики, но никаких гарантий Академия не дает. От желающих отправиться на Луну требуется: 1) крепкое физическое здоровье и 2) расписка в том, что весь риск экспедиции в отношении их жизни и здоровья они берут на себя. В случае гибели экспедиции лица, находившиеся на иждивении погибших, по предварительному указанию последних, будут обеспечены государством. Желающие должны сделать распоряжения относительно своего имущества и дел и явиться к 1 марта в медицинскую комиссию в Ленинград. Принять участие в экспедиции могут лица обоего пола, исключительно граждане СССР, в возрасте от 18 до 40 лет. Если число желающих даст возможность выбора, предпочтение будет отдано лицам сравнительно более молодого возраста.

Это сухое деловое сообщение вызвало, как и следовало ожидать, оживленное обсуждение во всей мировой печати. Весь мир уже давно напряженно следил за гениальными работами профессора Сергеева. Идея отправления на Луну ракеты была не нова. В тридцатых и сороковых годах XX века ей уделялось большое внимание в Западной Европе и Америке, и одно время казалось, что Америка, при ее неограниченных финансовых возможностях, сумеет удачно разрешить идею полета на Луну.

Однако эти предположения оказались преждевременными. Американские и германские ракеты дали очень ценные материалы для исследования недоступных прежде слоев атмосферы, но ни одна из них не могла достигнуть предела земного притяжения.

Остроумные вычисления и приспособления профессора Сергеева дали неожиданно-удачные результаты. Опытная пустая ракета, отправленная в ноябре, достигла лунной поверхности в точно предопределенный срок. Запас взрывчатого вещества, находившийся в ее хвосте, воспламенился от удара при падении, как и было предусмотрено. Взрыв был принят сильнейшими телескопами в виде слабой вспышки — это и был сигнал о прибытие ракеты на место.

Следующая ракета должна была быть отправлена с пассажирами. В случае удачи этой пробной экспедиции предполагалось впоследствии отправить ракету с учёными-специалистами, снабженными научными инструментами для исследования поверхности Луны, её геологического строения, астрономических наблюдений с неё и т. п. Задача первой экспедиции была значительно скромнее — на ее долю могли выпасть лишь начальные беглые наблюдения; зато ее участникам предстояла завидная участь быть первыми людьми, которые посетят спутник Земли и водрузят на его поверхности советский флаг.

В виду напряженной международной обстановки, состав возможных членов экспедиции пришлось ограничить гражданами СССР. Печать Запада подняла по этому поводу невероятный шум. Но кто же мог дать гарантию, что в число путешественников на Луну не проникнет какой-нибудь иностранный агент с какими-либо злоумышленными целями? Ведь экспедиция, в случае удачи, могла открыть неограниченные возможности для СССР. Можно было предположить, что на Луне окажутся такие ископаемые и столь подходящие условия добычи их, что хозяйственная мощь Союза будет во много раз усилена.

Несмотря на предупреждение Академии об опасности путешествия, поступило около 800 заявлений. Почти три четверти из них не были даже рассмотрены, так как принадлежали лицам моложе 18 или старше 40 лет, в том числе было около ста заявлении от пионеров. Медицинскому освидетельствованию было подвергнуто 220 человек и 90 из них забраковано. Из остальных отобрали 10 человек наиболее крепкого здоровья и подходящего возраста.

Все это была молодежь, полная бодрости и энергии. Среди них было несколько комсомольцев. Ни одного солидного ученого не оказалось среди людей, решившихся испытать риск первого межпланетного полета. Это сначала несколько обескуражило организаторов полета. Но профессор Сергеев, твердо веривший в благополучный исход предприятия, решил, что так даже лучше: пусть этот полет не даст особенно ценных научных наблюдений; зато он будет очень важен в другом отношении: он наглядно покажет безопасность межпланетных полетов, и в следующих экспедициях уже не побоятся принять участие ученые — астрономы, физики, геологи. А теперь — вполне естественно, что молодежь, меньше оглядывающаяся назад и с большей смелостью и бодростью стремящаяся вперед, первая заносит ногу на борт межпланетного корабля.

В день отправления все члены экспедиции собрались на квартире профессора Сергеева. Профессор занимал в Ленинграде скромно обставленную квартиру из трех небольших комнат на Проспекте Карла Либкнехта. Десять человек молодежи наполнили его кабинет веселым молодым говором.

Один из явившихся, однофамилец профессора, молодой ученый-филолог Петр Сергеев, не принимал участия в общем разговоре. Он сидел у окна в кожаном кресле, внимательным и тоже время как бы рассеянным взглядом следя за оживленно беседовавшими своими будущими спутниками. Ему было двадцать восемь лет, но на вид казалось больше. У него была сутулая фигура, вдумчивое выражение лица и заметно старивший его костюм: длинный сюртук, большой темный галстук; пенсне в оправе и висевший у кармана на серебряной цепочке ключ от старомодных часов придавали его наружности вид человека старшего поколения. Легкая тень грусти изредка пробегала по крупным чертам его лица.

На мягком диване у противоположной стены сидели две молодые девушки — Тамара и Нюра. Они работали вместе на ситценабивной фабрике на соседних станках и давно были неразлучны. Товарищи по путешествию уже успели прозвать их «Сиамскими близнецами». Впрочем, эти «близнецы» мало походили друг на друга. Нюра была плотная загорелая девушка с крепкой мускулатурой спортсменки; она отличалась непосредственной заражающей веселостью и живостью. Черты лица ее были несколько грубоваты, но, в общем, от ее коренастой невысокой фигуры, непослушных черных волос и вечно смеющихся глубоких и темных глаз веяло прелестью здоровья и молодости.

У худощавой блондинки Тамары были светло-голубые задумчивые глаза и тонкие черты лица. Нa первый взгляд она могла показаться хрупкой. Нa самом же деле постоянные спортивные упражнения, которыми она увлекалась вместе с Нюрой, закалили и укрепили ее организм настолько, что отборочная комиссия Академии Наук единогласно включила ее в число лиц, наиболее пригодных для столь необычайного путешествия.

Обе девушки оживленно болтали с сидевшим напротив за маленьким круглым столом высоким светловолосым юношей. Это был их старый приятель, инструктор школы плавания, в течение двух сезонов обучавший их премудростям водного спорта. На нем была синяя майка, открывавшая шею и руки, и коричнево-бронзовый загар его тела выразительно свидетельствовал о его профессии.

— Как же вы отправляетесь на Луну, товарищ Веткин? Ведь там воды уже давным-давно нет, а вы, говорят, жабрами дышите, — поддразнивала его Тамара, по обыкновению слегка пришепетывая.

— Ну, да, да! — подхватила Нюра, — а ты не знаешь, Тамарка: он ведь дома в аквариуме живет, ему и еду туда подают. — И она шумно, заразительно рассмеялась.

В комнате все расхохотались, живо вообразив Веткина плавающим в аквариуме вместе с золотыми рыбками.

— А чудно, правда, — сказал Сеня Петров, — воды на Луне нет, а все же мы будем путешествовать по морям и в водолазных костюмах.

Он говорил прерывисто, и его нервное лицо подергивалось легким тиком от волнения.

— На тебя и костюма не подберешь, — отозвалась неугомонная Нюра, — разве из двух сшить…

И, взглянув на высоченную фигуру Сени, резко выделявшуюся среди присутствующих, нельзя было не согласиться с Нюрой.

— Уж ты вечно что-нибудь скажешь, Нюрка, — полуласково-полусерьезно заметила Тамара.

В кучке, стоявшей рядом, шел оживленный спор.

— Это непростительная близорукость со стороны наших ученых! — горячился молодой биолог Гриша Костров. — Как можно утверждать, что на Луне нет органической жизни только потому, что там нет воды, атмосферы, подобной земной, и что температура там падает до абсолютного нуля!

— Хороши «только»! — вставила Надя Полякова…

— Но это же ерунда, — все больше горячился Костров. — Ну, да, конечно, там не может быть организмов, подобных земным. Но ведь на Земле не воздух и температура приспособлялись к живым существам, а наоборот! И, может-быть, там есть растения и животные, для которых наши температура и атмосфера гибельны, а там они чувствуют себя, как рыба в воде.

— Фламмарион тоже допускал возможность жизни в разных условиях, — опять заметила Надя.

— И он безусловно прав, — подхватил Костров, — это вполне подтверждается теорией Дарвина. Предположение же, что жизнь существует лишь в земных условиях — отрыжка религии, допускающая, что состав атмосферы, воды, температуры и прочее — приспособлены к нашим органам.

— Но, — возразила Соня Фрейман, — я никак не могу представить себе существо, живущее без кислорода и при 273° холода.

— Тебя никто и не просит представлять, — запальчиво воскликнул Гриша, — если они есть, ты убедишься, что, может-быть, они нисколько не похожи на те организмы, с которыми мы встречались на Земле.

— А верно, — медленно и раздумчиво произнес Федя Ямпольский, облокотившись на спинку стула, — совершенно нельзя и представить себе, какие странные, уродливые с нашей точки зрения органы могли выработаться под влиянием совершенно не сходных с земными условий.

— Пожалуй, с их точки зрения мы — ужасные уроды, — улыбнулась Соня.

Костров бросил на нее долгий взгляд. Он был очень рассеян и только сейчас как следует рассмотрел свою будущую спутницу: сияющие синие глаза, полная, но удивительно пропорционально сложенная фигурка, волосы ржаного цвета, стройные крепкие ноги…

— Ну, уже тебя-то они не назвали бы уродом! — искренно вырвалось у него, и все весело расхохотались.

В этот момент раздался тоненький голос электрического звонка и стук открываемой двери.

— Профессор! — воскликнул кто то, и все невольно притихли.

— Нет, это не профессор, — произнес Костров, — у него ключ.

В комнату торопливой походкой вошла брюнетка лет двадцати пяти, несколько грузная, но с привлекательным спокойным лицом.

— Здорово, Лиза! — приветствовала ее с дивана Тамара, — чуть не опоздала.

Лиза не успела ответить. Оставшаяся полуоткрытой после ее входа дверь резко распахнулась, и вошли двое: высокий худощавый старик и смуглый черноглазый юноша.

 

II. Прощай, Земля!

— Друзья мои, — сказал профессор, поздоровавшись со своими гостями, — позвольте вам представить вашего нового товарища: это — Семен Иосифович Тер-Степанов, пилот нашей ракеты.

Юноша весело смотрел на собравшихся влажными черными миндалевидными глазами.

— Надеюсь, товарищи, вы не будете так торжественно называть меня, — произнес он звучным баритоном, сразу наполнившим маленькую квадратную комнату.

— Садись, Сенька! — крикнула Нюра, — на Луне, небось, сдружимся!

Предстоявший сегодня полет сразу стал как-то ощутительно близок, и молодежь присмирела. Тогда все услышали мощное гудение мотора под окном.

— Нас ждет автомобиль, — сказал профессор.

Все спустились вниз и разместились в большой открытой машине. Авто плавно и стремительно понесся по торцовым мостовым. Стройные линейные просторы прекрасного города пробегали мимо. Машина быстро свернула на улицу Красных Зорь и покатила по направлению к Каменному мосту. Все продолжали хранить молчание.

Лиза сидела напротив профессора и пристально смотрела на этого удивительного человека, о котором уже говорил весь мир.

Ему было, по всей вероятности, за шестьдесят лет, может быть, — близко к семидесяти. Он был высок, худощав и прям, повидимому — крепок. Волосы у него были не седые, а скорее серо-пепельного цвета. От его фигуры и холодных четких черт лица веяло суровой сдержанностью. Но голубые глаза и неглубокая ямочка, раздваивавшая подбородок, неожиданно смягчали выражение лица, которое без этих живых человеческих черточек было бы воплощением математической формулы.

Автомобиль стремительным махом пересек Каменный мост и врезался в Парк Культуры и Отдыха (бывший Елагинский), где на небольшой поляне, окруженной колючей проволокой и сильными нарядами милиции, стояло грандиозное сооружение высотой в четырехъэтажный дом.

Ограду охватывали огромные деревянные трибуны, подобные древнему цирку под открытым небом, наполненные плотно утрамбованной людской массой. Ее миллионноголосый гул только потому не казался оглушительно — громким, что был ровен и смутен, как слитный гул отдаленного водопада. Но когда автомобиль остановился, этот мощный гул разом оборвался, и внезапная тишина оглушила прибывших. И они как бы почувствовали давление миллионного упорного взгляда.

Приехавшие сошли с машины и гуськом, вслед за профессором, прошли сквозь узкий проход мимо охранявшего милиционера.

— Кроме меня — одиннадцать человек, — коротко уронил профессор.

— Слушаю! — ответил милиционер и, сосчитав про себя входивших, захлопнул за последним из них проволочную калитку.

Внутри ограды их встретили представители Академии Наук, горсовета, правительства и иностранные делегации. Здесь же были родные и близкие путешественников.

Слезы? Увещания? Но все слова уже были сказаны, все слезы пролиты. А торжественные речи членов правительства и иностранцев (сквозь плотную ткань корректности последних просвечивала несомненная зависть) настраивали совсем на иной лад.

После речей и прощанья путешественники подошли к своему межпланетному кораблю.

Лиза, записавшаяся последней, теперь впервые видела ракету. Ее поразили размеры этого сооружения, которое вблизи оказалось еще громаднее; это был огромный конус, мягко заострявшийся к вершине. Площадь его основания равнялась площади немаленького дома.

— Ну, — сказал профессор своим резким металлическим голосом, — осмотрим ваше летучее жилище внутри.

Высокая лестница была прислонена к верхней части конуса. Профессор первый стал взбираться по ней, и все гуськом поднялись вслед за ним. Они влезли в большое овальное отверстие в верхней части алюминиевой стены и опустились по внутренней лестнице на круглый пол.

Оправившаяся от своего первоначального смущения и возбужденная необычайностью обстановки, молодежь весело и шумно рассыпалась по каюте. Ею была огромная круглая комната, вернее — зал, с яйцевидно-заостренным потолком. Овальные окна в верхней части стен давали вполне достаточно света. Несмотря на свою величину, помещение казалось даже несколько тесным, благодаря множеству наполнявших его предметов. Посреди комнаты находился довольно большой круглый стол. У стен, — вернее, у стены, так как цилиндр ракеты образовывал внутри одну круглую стену, — стояли какие-то шкафы, сундуки, баллоны, электрические печи, и все эти предметы были прочно привинчены к полу или стенам. Под одним из окон висел небольшой телескоп, а недалеко от него — круглые часы. К стенам были прикреплены веревочные гамаки, которые, очевидно, должны были служить путешественникам кроватями. На стенах, потолке и даже на полу висели удобные ременные поручни, в роде трамвайных.

В одной стороне круглого зала, у стены была отгороженная камера, служившая уборной и умывальной. Против нее находилась камера пилота.

— Это не вся ракета! — воскликнула Лиза, обращаясь к профессору.

— Да, — ответил Вячеслав Иванович, — жилое помещение занимает малую часть корабля. В нижней части находится вместилище для горючего.

Путешественники, вероятно, еще долго осматривали бы внутренность ракеты, но профессор торопился.

— Друзья мои! — воскликнул он, и его металлический голос собрал их вокруг него в середине зала. — Момент полета приближается. Через час вы отправитесь в неизведанный славный путь; я же должен уже теперь вас покинуть, чтобы поехать в Пулковскую обсерваторию, откуда я буду наблюдать за вашим полетом. Не стану произносить торжественных речей, но хочу предупредить вас, как сделал один древний полководец перед решительным сражением: кто не чувствует в себе достаточной твердости, пусть откажется. Время еще есть…

Единодушный негодующий ропот прервал его слова. Желающих остаться на Земле не оказалось.

Тогда профессор тепло, но сдержанно простился со всеми и, поднявшись по лестнице, исчез в овальном входном отверстии. Через несколько минут зарокотал, удаляясь, автомобиль. В ракете же началась оживленная суета. Под руководством пилота Тер-Степанова, который заблаговременно был посвящен во все детали устройства ракеты, стали готовиться к полету. Время шло незаметно, и висевшие на стене большие часы показывали без четверти семь. За этот короткий промежуток было сделано многое: окна и дверь герметически закрыты, воздушная машина пущена в ход. Глухо загудела маленькая, но мощная динамо гениальной конструкции профессора Сергеева. Она освещала каюту, давала ток электрическим печам и воздушной машине. От нее же шли провода в помещение с горючим материалом. Тер-Степанов скомандовал товарищам лечь в гамаки и пристегнуться ремнями, чтобы легче перенести толчок в момент отправления ракеты. Затем он удалился в свою кабину. Здесь на стене, рядом с кнопкой от проводов и таблицей скоростей, висел небольшой хронометр с особо прочным механизмом.

Ровно в семь часов Семен, пристегнувшись ремнем к стене, нажал кнопку. В тот же момент он испытал странное ощущение: ему показалось, что он вместе с ракетой проваливается в бездонную пропасть. Он не успел удивиться, как разом потерял сознание.

 

III. Полет

Профессор Сергеев сидел у самого мощного телескопа Пулковской обсерватории и напряженным взглядом наблюдал за светящейся точкой, стремительно врезавшейся в холод и черноту звездного пространства. Прикрепленный к верхушке ракеты яркий прожектор, собиравший, концетрировавший и отражавший солнечные лучи, делал межпланетный корабль видимым в сильные трубы. Нет сомнения — путь избран правильно. Профессор знал, что в это время тысячи наблюдателей, разбросанных по всему земному шару, с глубочайшим волнением следят за творением его рук. Вместе с чувством глубокого удовлетворения в нем шевельнулось честолюбие. Вот результат многолетних трудов! Он, профессор Сергеев, — первый, кто преодолел непобедимую доселе силу земного притяжения и сопротивления атмосферы. В жизни человечества начинается новая эра. Может-быть, вся история людей, с войнами, религиями, социальными переворотами, величайшими научными открытиями, — только подготовительная ступень к той огромной эпохе, которая откроется теперь перед потрясенным человечеством. Ведь все, что происходило с людьми до сих пор, имело место на земном шаре, за пределы которого выходила только необузданная фантазия романистов, и лишь астрономическая труба, фотографическая пластинка, вычисление да спектральный анализ рассказывали людям о неизведанных пространствах звездного мира.

И вот, наконец, человек одолел власть Земли, вырвался за пределы ее атмосферы, подобно рыбе, которая нашла бы возможность дышать и жить вне воды, — и в управляемом корабле разрезает межпланетное пространство, мировой эфир, где до сих пор путешествовал лишь световой луч, да, может быть, зародыши бактерий, гонимые его давлением.

Конечно, при скорости ракетного корабля дальше границ солнечной системы не уйдешь. Если путешествие на Луну требует всего десяти часов, то, при такой же скорости передвижения, путешествие на Нептун и обратно должно продлиться до тридцати лет. А для полета до ближайшей неподвижной звезды не хватило бы человеческой жизни. Ведь луч света проходит это расстояние в четыре года, а он идет с быстротой, более чем в 25.000 раз превышающей скорость ракеты.

Да, но лиха беда начало. Важно было выйти за пределы Земли и ее притяжения. Важно было сдвинуть с мертвой точки вопрос о достижении космических скоростей. И кто знает — может-быть, недалек час, когда другой ученый, чья мысль будет работать в направлении, данном мощным толчком профессора Сергеева, изобретет аппарат, который со скоростью света унесет человека за пределы солнечной системы, являющейся лишь малой пылинкой среди бесчисленных звездных миров.

За свою долгую, богатую трудами и достижениями, жизнь профессор Сергеев ни разу не пережил столь потрясающего волнения. Он был молод, любил. Он потерял единственного сына, умершего в семнадцать лет от скарлатины. Ему были ведомы радости и несчастья, какие переживает человек на своем стремительном жизненном пути. Но — может-быть, потому, что с ранних лет он посвятил себя изучению вселенной, измеряемой тысячами миллионов световых лет, — обычные человеческие переживания казались ему соответственно малыми, и волнения не так глубоко возмущали его душу.

Только однажды, в ранней юности, он пережил такое же сильное потрясение. Ему было тогда шестнадцать лет. На бульваре, в Екатеринославе, где он жил с родителями, какой-то бродячий астроном, полусумасшедший старик, со всклоченными прядями седых волос, за гривенник предлагал желающим поглядеть в его трубу устаревшей конструкции. Взглянув в окуляр, Сергеев увидел нечто, что он принял сначала за Луну. Но это была не Луна, а Юпитер. Яркая звезда, блиставшая над крышей двухъэтажного белого дома, в телескоп казалась тусклым и довольно широким диском, посреди которого отчетливо были видны атмосферные полосы. Слева, так близко, что она почти сливалась с диском, виднелась маленькая звездочка. Другие три находились значительно дальше, особенно крайняя слева. Старик объяснил, что это — спутники, луны Юпитера.

Сергеев с сожалением оторвался от чудесной трубы, уступая очередь следующему любопытному. Юпитер вновь блистал на небесном склоне обычной звездой, но небо казалось сокровищницей тайн, манящей и обещающей.

Этот миг окончательно решил его судьбу, явившись истоком, из которого, все совершенствуясь и развиваясь, произошли его труды и открытия. Сегодня он наслаждался их результатом.

Профессор Сергеев сидел у трубы, прямой и высокий, и жадно сверлил глазом бесконечность. По ней, среди недвижных светил, неслась, удаляясь и уменьшаясь, но еще отчетливо видимая, маленькая звездочка.

Ровно через десять часов после отлета она достигнет лунной поверхности, и там вспыхнет сигнал, возвещающий прибытие первых людей на Луну.

Рядом с профессором сидела молоденькая практикантка лаборатории, Лида Келлерман. Она с благоговением смотрела на своего старого учителя, отмечая, под его диктовку, главнейшие моменты движения ракеты.

Прошло полтора часа напряженного молчания, прерываемого лишь редкими отрывистыми замечаниями профессора и скрипом пера Лиды. Тихо, без стука, открылась дверь, и вошел дежурный радиотелеграфист. Он положил на стол пачку радиограмм и так же бесшумно вышел. Лида занялась их разборкой. Это были сообщения обсерваторий, находившихся в различных местах земного шара, о результатах наблюдений за полетом ракеты. Из них наибольший интерес представляли сведения от американских обсерваторий Моунт-Вильсон и Иеркса, обладавших самыми мощными инструментами. Просмотрев их, Лида с удовольствием убедилась, что они во всем совпадают с данными Пулкова.

Прошел еще час. Профессор перестал диктовать. Вдруг Лида вздрогнула от резкого движения, сделанного им. Она с удивлением взглянула на него, но он продолжал хранить молчание. Непонятная тревога, какое-то смутное предчувствие зародились в ней. Однако она не решилась обеспокоить профессора вопросом. Он еще напряженнее прильнул глазом к стеклу и, казалось, слился со своим инструментом.

Время шло. Огромный купол обсерватории медленно, незаметно вращался, и с ним двигались труба телескопа и кресло наблюдателя. Часы отщелкивали секунды. Этот слабый звук подчеркивал царствовавшую вокруг тишину.

И в глубочайшей тишине раздался крик, какой мог бы испустить только раненый насмерть человек. Лида обернулась с быстротой тока. Профессора не было в кресле, он стоял рядом с ней у столика. Лида увидела лицо, которое не походило ни на лицо профессора Сергеева, ни на какое бы то ни было из человеческих лиц. Это была маска ужаса и отчаяния. Профессор задыхался. Наконец, он заговорил, — но лучше бы он потерял навсегда дар слова.

— Они погибли, — сказал он, и слова его прозвучали, как неотвратимый смертный приговор. Лида хотела задать вопрос, но страх парализовал ее язык, как в кошмарном сне. Ее выпуклые голубые глаза широко раскрылись.

— Они погибли, — повторил профессор. — Теперь в этом нет сомнения. Они попадут не на Луну.

— Куда же? — машинально спросила Лида, еще не успев осмыслить весь ужас происшедшего.

— Этого мы не знаем и, по всей вероятности, никогда не узнаем, — ответил профессор. — Я — их убийца.

 

IV. В ракете

Когда Тер-Степанов пришел в себя и взглянул на часы, он убедился, что его обморок продолжался около четверти часа.

Он встал на ноги, чтобы направиться в общую каюту, и тотчас же его поразило ощущение невесомости, о котором он был предупрежден и которое оказалось все же неожиданным. Сделав шаг и не умея еще рассчитывать движений в новых условиях, он немного поднялся на воздух и налетел на дверь. Она открылась от толчка. Семен влетел в общую каюту и остановился в воздухе на расстоянии нескольких сантиметров от пола. Он застал товарищей в самых разнообразных позах. В наиболее трагикомическом положении была Нюра: она завязла довольно высоко, полулежа. Товарищи обступили ее и глазели на нее, беспомощно барахтавшуюся в воздухе, не в силах ни опуститься на пол, ни изменить позу.

— А ну вас, черти полосатые! — рассердилась Нюра, — что ж вы глаза таращите, как в музее, а помощи от вас никакой. Неужели мне так до самой Луны и висеть, как колбаса, в воздухе?

Веткин придвинул табурет, влез на него и, схватив Нюру за ногу, придал ей, несмотря на ее протесты, горизонтальное положение.

— Что ты делаешь, остолоп?! — вышла из себя Нюра.

— Делаю, что надо, — хладнокровно ответил Веткин. Затем он хотел соскочить на пол, но, оттолкнувшись от табурета, тоже завяз в воздухе. Сергеев и Петров с обеих сторон подхватили его за руки и поставили на пол.

Нюра, между тем, барахталась руками и ногами, подобно мухе, попавшей в кисель, но не двигалась с места? Веткин, скрестив руки на груди, иронически смотрел на нее.

— Ай, как не стыдно, Нюрка! — сказал он. — Разве ты такие движения делала, когда сдавала норму? Придется тебя опять на пробки посадить. А ну-ка, плыви брассом. Ра-аз, два-а, и — оп! Четыре!

Услышав знакомую команду, Нюра стала делать привычные плавательные движения по-лягушечьи и почувствовала, что вправду плывет.

— Чем не бассейн в школе плавания? — восхитилась Тамара, чуть пришепетывая. — А ну, плыви ко мне, Нюрка!

Нюра, совсем как в воде, уверенно руля правой рукой, повернула к Тамаре.

— Сейчас я ссажу тебя на пол, — сказала Тамара и, слегка подпрыгнув, схватила подругу за руку. Но, как и следовало предвидеть, обе подруги завязли в воздухе: одна — лежа, другая — стоя и держа ее за руку. Теперь Нюра и плыть не могла.

— Утопленница схватила, плыть не дает, — пожаловалась она.

— А ты ее за волосы! — посоветовал Веткин.

— Сиамские близнецы приросли друг к другу, — сострил Костров.

Придвинув табуретку, товарищи помогли девушкам опуститься на пол.

— Ну, что ж, время поужинать, — заметил Тер-Степанов. — Кто будет хозяйничать?

— Я! — неожиданно предложила молчавшая дотоле Лиза.

— И я!

— И я!

— И я! — зашумели остальные девушки.

— Очень хорошо, — отозвался пилот. — Создавайте, женщины, полетный уют.

И, указав на сундук, в котором профессор Сергеев заботливо приготовил закуски на дорогу, он удалился на короткое время в свою кабину, чтобы проверить скорость и направление движения.

В кабинку пилота не проникал шум из общей каюты. Ощущение неподвижности, покоя, полной отчужденности от мира было почти ненарушимо. Но стрелка, едва заметно колебавшаяся на циферблате скоростей, отмечала чудовищную быстроту ракеты. Незначительные колебания стрелки указывали на почти идеальную равномерность полета. Не расходуя горючего, ракета летела по инерции в пустом пространстве.

До Луны еще далеко. Зная быстроту движения и количество прошедшего времени, нетрудно определить пройденное расстояние. Все идет нормально, — пилоту, пожалуй, сейчас нечего делать у руля. Направление снаряду дано с Земли, согласно гениальным вычислениям его конструктора. Да если бы и была ошибка — ее невозможно сейчас определить: что увидишь в маленькое окошко? Все то же небо, все те же звезды… Впрочем, никакой ошибки и быть не может…

Когда Тер-Степанов вышел в общую каюту, стол посреди нее был уже накрыт и аппетитно уставлен бутылками и закусками. Каждая бутылка, тарелка и стакан, каждая вилка и нож, — словом, все решительно, что находилось на столе, было укреплено специальными зажимами. Около стола хлопотали женщины.

— Готово! — заявила Лиза. — Прошу!

Все уселись. Тер Степанов окинул критическим взглядом стол. Затем он обошел его и, схватывая один за другим стаканы, поставленные у каждого прибора, побросал их вверх. Стаканы, конечно, застряли в воздухе, а пилот присоединился к товарищам, стоявшим вокруг стола. Стульев в ракете не было: как и предвидел профессор Сергеев, благодаря отсутствию тяготения во время полета, у путешественников не было потребности в сидении.

— Сенька с ума сошел! — воскликнула Нюра. — Как же мы будем пить, из бутылок, что ли?

Все с недоумением смотрели на пилота, пораженные его выходкой.

— Что же? — обратился он к Нюре с лукавой улыбкой, — пей из бутылки. Мы, пожалуй, последуем твоему примеру.

— Ну и выпью! — озорным тоном сказала Нюра и, взяв стоявшую перед ней, бутылку нарзана, опрокинула ее горлышком в рот. Через мгновение ее лицо выразило крайнее недоумение.

— Что за чорт! — воскликнула она. — Не идет! Замерзло оно, что ли?

— Как же оно пойдет? — возразил Тер-Степанов. — Ведь сила тяжести здесь не действует. По этой же причине жидкость не полилась бы и в стаканы, так что наши приятельницы зря их приготовили.

— А как же у Жюля Верна, — возразил Сергеев, — ведь они пьют в ядре, и вино льется в стаканы.

— А ты кому больше веришь, — серьезно спросил Тер-Степанов, — Жюлю Верну или своим глазам?

Все расхохотались.

— Жюль Верн упустил из виду эту подробность, — продолжал пилот. Затем, подойдя к сундуку, откуда девушки достали закуски, он вытащил со дна горсть длинных, широких соломинок и роздал их товарищам.

— Сосите через соломинки, — сказал он, — вы высасываете из соломинки воздух, и наружный воздух вгоняет в нее жидкость из бутылки. Соломинка действует наподобие насоса.

Все последовали совету пилота и весело продолжали межпланетный ужин.

— А далеко ли мы ушли от Земли? — спросил Сергеев.

Тер-Степанов выключил свет, ощупью пробрался к окну и воскликнул:

— Глядите, ребята, волна!

Лиза была ближе всех к окну и первая прильнула к стеклу. Она увидела черное звездное небо, которое расстилалось во всех направлениях — не только к верху, но и с боков и снизу — всюду, куда хватал глаз. Несмотря на изумление, ей бросилась в глаза разница: наиболее крупные звезды казались все же меньшими, чем обычно, они не мерцали, а стояли четкими неподвижными точками в черной бархатной глубине. Внизу была видна словно полная Луна, прямо какой-то невероятной величины, тусклая, необычная. Вверху же, рядом со звездами, сияло Солнце. Солнечный диск окружала серебристая корона, которая на Земле видна лишь во время полного затмения. В черном небе сверкали звезды. Эти звезды на дневном небе были поразительны.

Все это объяснялось отсутствием атмосферы, которая на Земле рассевает дневной свет, а яркий рассеяный свет затмевает корону Солнца и слабое сияние звезд.

Привлеченные изумленным восклицанием Лизы, все бросились к окнам и долго глядели в них. Затем Сеня включил электричество, и яркий свет полуваттных ламп снова залил каюту.

Все окружили Тер-Степанова и, перебивая друг друга, засыпали его вопросами.

— Небо-то почему везде? — спросил первым Веткин.

— А почему Луна такая колоссальная? — задала вопрос Лиза.

— Это не Луна, а та самая Земля, с которой мы улетели. Теперь мы можем видеть звездное небо в любом направлении, куда ни поглядим, а не только вверху.

— Но почему же, — воскликнул Веткин, — она такая тусклая, Земля? Луна гораздо ярче светит.

— Так ведь Луну мы видим, когда она освещена солнечным светом. А на обращенном к нам полушарии Земли теперь ночь. Но его освещает полная Луна. Так что свет, которым оно светит, — лишь отражение отражения.

— А почему звезды такие? Неподвижные?

— А почему такое ощущение неподвижности ракеты?

— А почему Земля кажется такой огромной?

Вопросы сыпались, как песок сквозь сито.

— А ну вас, — притворно рассердился Семен. — Не все сразу!

И стал объяснять, чуточку копируя профессора Сергеева важностью и поддельной сухостью тона:

— Мерцание звезд, а также окружающий некоторые, более крупные из них, звездный венец — есть явление оптическое, зависящее от преломления лучей света земной атмосферой. Звезды, находящиеся ближе к горизонту, кажутся нам сравнительно крупнее и мерцают сильнее, так как их свет доходит до нас через более толстый слой воздуха и подвергается более сильному преломлению. Потому же и восходящий месяц кажется нам гораздо крупнее и, как вы знаете, ярко-красным: его лучам приходится тогда пронизывать гораздо больший слой атмосферы, чем в то время, как он находится ближе к зениту. Теперь — насчет неподвижности ракеты. Вы уже убедились, что от Земли мы улетели очень далеко. Можете взглянуть через час, даже через полчаса — вы увидите, как сильно уменьшится видимый диск.

— Но, ей же ей, Сенька — мы стоим на месте! — заорала экспансивная Нюра.

— Голова садовая! — ласково ответил пилот. — Если ехать в хорошем курьерском поезде, и то иной раз, когда вагон мало трясет, может на минутку показаться, что стоишь на месте. В быстро летящем аэроплане это еще сильнее заметно, если на пути нет воздушных ям. Отчего получается впечатление движения? От тряски, толчков, хотя бы самых слабых. Наш корабль — идеальный в этом отношении. Он движется в пустом пространстве, где нет ни толчков, ни малейшего трения. Но уверяю вас, милые друзья, что мы летим с такой быстротой, какая никому на Земле не снилась: около одиннадцати километров в секунду. Потом еще какой-то умник спрашивал, почему Земля кажется такой огромной. Так ведь, помимо того, что Земля гораздо больше Луны, мы пролетели пока лишь меньшую часть разделяющего их расстояния.

Среди вызванной общим приподнятым настроением оживленной беседы время шло незаметно. Спустя несколько часов опять погасили свет. Звездное небо все так же чернело и искрилось бесчисленными звездами. Косматое Солнце сверкало в черной бездне, не затмевая звезд. Земля светилась еле заметно, и диск ее был значительно меньше. Скоро он вовсе исчезнет из виду благодаря своей тусклости.

Тер-Степанов снова ушел к себе в кабинку и на этот раз пробыл там долго. Когда он вышел оттуда, его звучный баритон покрыл голоса товарищей:

— Через десять минут будем на Луне.

— Как?

— Уже?

— Неужто?

Действительно, часы показывали без десяти минут пять часов утра по земному времени.

Пилот скомандовал: Каждый в свой гамак! Привязаться крепко! Толчок будет несильный! Не пугаться! — и, улыбнувшись, добавил:

— Станция Луна! Приготовьте билеты!

 

V. Доклад профессора Сергеева

Доклад профессора Сергеева о неудавшемся полете ракетного корабля был назначен на 1 апреля в большой аудитории Политехнического музея в Москве. Кто не был в курсе дела (но вряд ли нашелся бы в Москве такой человек), мог бы подумать, что происходит какое-нибудь стихийное бедствие — землетрясение, пожар, наводнение. Весь центр города по кольцу А был охвачен плотной цепью красноармейцев и милиционеров, с невероятными усилиями сдерживавших напор толпы.

Внутри кольца волновался человеческий океан, в котором возгласы, речи, крики, истерический хохот перебивали друг друга и сливались в мощный подобный грохоту морского прибоя. Толпа извне больше прибывала и напирала на вооруженную охрану, но в центр уже больше никого не пропускали, центр был уплотнен до последней степени. Такие же густые толпы народа заливали Каланчевскую площадь, откуда медленно пробирался закрытый автомобиль профессора Сергеева. Лида сидела рядом со своим старым учителем. Ее милое курносое личико побледнело, осунулось. Профессора трудно было узнать. За две недели он постарел лет на двадцать. Его стройная, прямая фигура заметно согнулась, волосы из пепельных стали белоснежными, движения потеряли точность и уверенность. Это уже не был гордый, немного сухой и упрямый ученый, пользовавшийся мировой славой. Теперь это был обыкновенный старик, убитый горем и чуточку жалкий. Только его голубые глаза смотрели попрежнему живо.

Лида выглянула в окно. По черной от густой толпы площади так же медленно двигалось еще несколько автомобилей. Слышались проклятия, угрозы по адресу профессора Сергеева. Сильные наряды конной милиции беспомощно тонули в толпе.

Раздавались крики:

— Голову ему оторвать, старому подлецу!

— Самого его в ракете отправить на Солнце!

— Пусть изжарится, сволочь!

— Долой Сергеева! — закричал чей-то возбужденный молодой голос, и вся площадь единодушно подхватила восклицание, как лозунг:

— Долой Сергеева!

Формула была брошена.

Как искра, зажёгшая порох, она разом охватила миллионные толпы, заливавшие огромный город. Эти два слова, подхваченные и одновременно повторяемые множеством уст, гремели потрясающе-грозно и отчетливо: Долой Сергеева!!! Казалось, стены и здания древнего города гудели каменными глотками:

— Долой Сергеева!

Этот невероятный хор потрясал физически, и миф о разрушении Иерихонских укреплений криком осаждающих казался вполне правдоподобным.

Автомобиль медленно двигался. Казалось, исчезли все слова человеческой речи, все голоса и звуки вселенной — и людская речь, и крики зверей, и свист ветра, и грохот прибоя, и звон колоколов, и рев сирен, и гудки паровозов — все, все слилось управляемое каким-то чудовищным дирижером, в эти два неумолкавшие и смертельно-отчетливые слова:

— Долой Сергеева!!

— Долой!..

— … Сергеева!!

Лиду трясла мелкая, частая, непрерывная дрожь. Сжав губы, она бросила быстрый взгляд на профессора. Он, казалось, не слышал ужасного крика, Наполнившего мир, небывало-членораздельного рева и воя толпы. Он сидел молча, сгорбившись и отсутствуя. Из его правого глаза по небритой щеке ползла скупая одинокая слезинка. Сквозь стекло Лида видела шофера. Он не переставая нажимал кнопку гудка, но звука его не было слышно: он тонул в оглушительном реве:

— Долой Сергеева!!!

— Хорошо, Вячеслав Иванович, что они не знают, в каком вы автомобиле, — растерянно сказала Лида в самое ухо профессора: — они бы вас растерзали.

— И прекрасно бы сделали, — ответил, не оборачиваясь к ней, профессор, слова которого она больше различила по движению губ, чем расслышала, — туда мне и дорога.

Оба замолчали снова. Туго пробираясь в толпе, автомобиль подъехал, наконец, к зданию Политехнического музея. Между плотными шпалерами вооруженной милиции, на которые напирала толпа, профессор и Лида, не подымая глаз, прошли через широкий тротуар и приблизились к подъезду. Вслед им неслись крики:

— Мерзавец!

— Палач!

— Убийца!

— Других отправил, а сам не полетел!

— Сжег на Солнце одиннадцать человек!

— Самого поджарить на медленном огне! И над всеми этими криками, глотая их, гремело миллионноголосое, до ужаса четкое:

— Долой Сергеева!!

Кто-то бросил в лицо профессору огрызком яблока. Он мягко шлепнул по темной небритой щеке и оставил на ней мокрый след. Профессор еще ниже опустил голову.

Внутри здания та же картина. По широкой лестнице, как сквозь строй, поднялись они, и лишь упорная охрана милиции спасала старика от самосуда.

Он с трудом поднялся до эстрады и едва нашел в себе силы ответить на почтительные и сочувственные приветствия представителей науки и администрации. Это было на самом деле или ему показалось, — за их несомненной корректностью он почувствовал осуждение и враждебность.

Он сел в кресло докладчика за столом, но не мог говорить. Зал, набитый до отказа, кипел и волновался. А за окнами гремел неудержимый прибой, и два ошеломляющих слова навсегда наполнили мир:

— Долой Сергеева!

— Долой!

— …Сергеева!!

— Долой Сергеева!

И стены огромного здания, казалось, дрожали от грома этих слов и готовы были обрушиться, раздавить всех находящихся в нем и в первую очередь невольного, но ужасного убийцу.

Вдруг толпа, наполнявшая зал, присмирела. К эстраде подскочила низенькая старушка в простом черном платье, с растрепанными седыми волосами. Обезумев от горя, простирая руки к Сергееву, она была живым воплощением отчаяния. Задыхаясь, охрипшим, прерывающимся голосом она кричала:

— Отдай моего сына!

Это была мать Веткина. На фоне неумолкающего рева толпы ее выкрики производили потрясающее впечатление.

— Долой Сергеева!!!

— Отдай моего сына!!!

Профессор сидел сгорбленный и убитый. Из его голубых глаз текли крупные слезы. На правой щеке светлело мокрое пятно от яблока. Он молчал. Потом он потерял сознание, и седая голова склонилась на стол. Лида поддержала его. На эстраде начались движение и шопот. Высокий студент выступил вперед и объявил:

Доклад профессора Сергеева не состоится!

 

VI. Ракета профессора Сергеева

Основной принцип устройства ракеты профессора Сергеева не отличался от того, который был разработан Циолковским, Годдардом, Обертом, Максом Валье и другими в начале XX столетия.

Аэроплан и дирижабль, плавающие по воздуху, как корабль по воде, очевидно, были непригодны для путешествий в безвоздушном межпланетном пространстве. Надо было разработать идею такого снаряда, который не зависел бы в своем движении от окружающей среды. Таким снарядом и является ракета.

Работая над ее усовершенствованием, профессор Сергеев, в сущности, продолжил традицию русской науки, которой принадлежат первые изыскания в этой области.

Впервые идея применения ракеты в качестве летательного снаряда пришла в голову известному революционеру Н. И. Кибальчичу, казненному за участие в подготовке убийства Александра II. Кибальчич был крупным ученым, он сделал ряд изобретений в области взрывчатых веществ и конструировал бомбы, которыми пользовались его товарищи, революционеры-террористы. В 1881 году, сидя в тюрьме, уже приговоренный к смертной казни, он набросал свой замечательный проект ракеты, но его работа попала в архив департамента полиции. Жандармы, разумеется, были равнодушны к научным изысканиям. К тому же им было бы совсем невыгодно сознаться в том, что они убили выдающегося ученого. Поэтому они предпочли попросту скрыть записку Кибальчича, и она была обнаружена лишь после революции, в 1918 году. Кибальчич не думал о межпланетных путешествиях, он рассчитывал лишь разрешить задачу управляемого воздухоплавания, которая тогда едва только намечалась, но ему принадлежит честь первенства мысли об использовании принципа движения ракеты.

Другой русский ученый, К. Э. Циолковский, задолго до Годдарда и Оберта, подробно разработал эту идею в применении к межпланетному сообщению. Он опубликовал свою работу в 1903 году — значит тогда, когда не было еще известно о проекте Кибальчича.

Обычная фейерверочная ракета взлетает вверх, преодолевая земное притяжение и сопротивление атмосферы, оттого, что из ее задней части вытекает струя газа под большим давлением. Благодаря простому физическому закону, — действующая сила вызывает равную противодействующую, — в ракете происходит реакция отдачи, в направлении, обратном тому, в котором выходят газы. Это — та же самая отдача, которая заставляет приклад винтовки нанести сильный удар неопытному стрелку в тот момент, когда в противоположную сторону, из дула, вырываются газы, порожденные стремительным сгоранием пороха. Ряд последовательных взрывов возносит высоко вверх фейерверочную ракету, начиненную взрывчатыми веществами.

Оберт и Годдард детально разработали идею ракеты. Годдарду удалось построить ряд больших ракет — моделей межпланетного корабля, которые с огромной скоростью поднимались вверх на многие десятки километров.

1929–1930 годы можно считать началом серьезной практической работы в области ракетостроения. Летом 1929 года произошла первая попытка Годдарда отправить ракету в межпланетное пространство. Этот первый опыт был неудачен: ракета взорвалась на высоте 300 метров. Но следующие опыты дали уже гораздо лучшие результаты.

Очень много сделал для популяризации идеи межпланетного полета германский астроном Макс Валье. Он первый выпустил популярную и, вместе с тем, строго-научную брошюру «Полет в межпланетное пространство», которая была переведена и на русский язык.

В 1929 году Валье опубликовал ряд статей на эту тему. Из них наиболее интересна статья «Возможен ли полет к звездам». В ней Валье, между прочим, писал следующее:

«Практические испытания доказали уже возможность движения, основанного на ракетном принципе. В течение нескольких лет автор этой статьи пытался доказать скептикам пригодность этого принципа для летательных машин и целесообразность его применения, благодаря возможности достижения максимальных результатов при минимальном весе аппарата. Теперь, после многократных испытаний ракетных автомобилей и других машин, построенных на основе разработанного мной ракетного принципа, становится совершенно очевидным, что таким образом не только может быть достигнута огромная скорость, но что движение машины поддается полному контролю.

Чтобы показать силу ракет, на Опелевском испытательном поле был произведен следующий опыт. Изготовленная известным специалистом по спасательным аппаратам Сандлером особого типа ракета была укреплена на длинном телеграфном столбе, о размерах которого можно судить по тому факту, что для его установки понадобились усилия шести человек. Подожжённая ракета имеете со столбом умчалась в небо со скоростью 1.000 километров в час и через несколько секунд исчезла в пространстве.

Следующим шагом должно явиться создание ракетных автомобилей, способных развить максимальную скорость.

Затем придется сконструировать аэроплан, снабженный вспомогательным ракетным двигателем для высотных полетов. Рекорд полета в высоту будет зависеть от приспособленности аппарата, и особенно пассажира, к разрежённому воздуху и исключительному холоду верхних слоев атмосферы. Вообще, такие полеты будут возможны только в том случае, если тем или иным путем удастся защитить летчика от совершенно неприемлемых для человека условий внешней среды. В дальнейших экспериментах шаг за шагом будет возрастать роль ракет, увеличивающихся в размере и в числе, и уменьшаться роль крыльев. Наконец, ракетный аэроплан превратится в ракету, т.-е. снаряд, приводимый в движение исключительно силою взрывов».

День 11 июня 1928 года заслуживает быть отмечен золотыми буквами в истории звездоплавания. В этот день в Германии был совершен летчиком Штамером первый полет на ракетном аэроплане. Правда, этот полет продолжался всего 80 секунд, и аэроплан пролетел всего 1.300 метров. Но столь же незначительны по размерам были первые полеты братьев Райт, родоначальников моторной авиации, вслед за тем так пышно развившейся.

22 апреля 1930 г. в Дюссельдорфе (Германия) был произведен опыт полета на самолете, снабженном тремя ракетами. Самолет облетел аэродром на высоте 20 метров со скоростью 150 километров в час.

В газетах 1930 года можно найти сообщение о пуске ракеты в мировое пространство Оченашским в Чехо-Словакии.

После этого конструкция ракет пошла вперед быстрыми шагами. Годдард, Оберт, Валье и их последователи добились крупных результатов.

Следующее десятилетие дало уже очень серьезные достижения.

Но только профессор Сергеев сумел построить ракету, в которой можно было отправить живых людей далеко за пределы земного притяжения. Ожиженные кислород и водород, хранившиеся в огромных резервуарах и накачиваемые специальными насосами в камеру взрывания, смешиваясь, давали сильно взрывчатый гремучий газ. Взрываясь, он с силой вырывался через выходную трубу, и ракета с огромной быстротой устремлялась в противоположном направлении. У отверстия выходной трубы имелся руль. Он состоял из двух взаимно перпендикулярных плоскостей, которые изменяли направление выхода газов и, следовательно, — движения ракеты. Для торможения при спуске достаточно было дать ракете направление, обратное тому, в каком ее влекла сила притяжения, или уклонить ее в сторону под углом к первоначальному направлению. Таким путем, меняя частоту и силу взрывов, можно было достичь любой медленности падения.

Сохранив общий принцип, данный его предшественниками, Сергеев развил его в сторону наибольшей практической применимости. Прежде всего, ему удалось найти такие способы добычи необходимых газов — кислорода и водорода — и наполнения ими ракеты, которые не требовали столь огромных, затрат, как прежде. А целый ряд деталей, различных изобретений, о которых читатель узнает впоследствии, сделал возможной посылку в ракете живых людей со значительной вероятностью, что они смогут жить вне Земли и благополучно вернуться обратно.

 

VII. Обреченные

Предупредив товарищей о предстоявшем через несколько минут спуске на поверхность Луны, Семен опять ушел в свою кабину, чтобы затормозить спуск. Ровно без десяти пять он начал торможение и прекратил его, когда минутная стрелка хронометра почти уперлась в середину цифры XII. Вычисления профессора Сергеева были максимально точны. Ошибка не могла превышать одной секунды. И Семен ждал толчка. Прошла секунда. Семен сидел неподвижно. Оцепенение напряженного ожидания сковало его члены.

Прошло две секунды.

Три секунды.

Прошло полминуты, а толчка не было.

Семен почувствовал, как кровь отлила от его лица.

Он вошел в общую каюту.

Его появление разрядило напряженное молчание товарищей. Раздались восклицания, шутки:

— Поезд идет с опозданием!

— Ошибка в расписании!

— Даешь Луну!

— Тише едешь — дальше будешь…

— От того места, куда едешь!

— Время!

— Времячко-о!

Каждый подавал реплику, лежа в своем гамаке.

Не отвечая ни слова, Тер-Степанов подошел к окну. Там, в черноте неба, все так же безмятежно сияли звезды.

Семен повернулся к товарищам. Тут только все заметили смертельную бледность его лица.

— Что с тобой?

— В чем дело?

— Что-нибудь неладно, Сеня?

— Вылезайте из гамаков, — тихо, но решительно сказал Сеня, — мы на Луну не попали.

— А разве мы так и не попадем туда? — сформулировал Веткин общую мысль.

— Ни в коем случае и никогда. — Семен взглянул на часы. — Теперь восемь минут шестого. Ошибка не могла превышать одной секунды. Горючего у нас осталось не больше, чем необходимо на один спуск. Лавировать в поисках Луны бесполезно, так как, если я, в лучшем случае, и найду верное направление, то я израсходую остаток газов на повороты, и мы разобьемся вдребезги о лунную поверхность.

Он замолчал. Путешественники отстегнули ремни, привязывавшие их к гамакам, и, с помощью Семена, а затем — помогая друг другу, сошли на пол.

Все окружили Тер-Степанова.

— Что же с нами теперь будет? — спросил за всех Костров.

Семен взглянул на товарищей. Молча, они повторили этот, единственный интересовавший всех их вопрос.

Семен помолчал, как бы собираясь с духом.

— Так или иначе — мы погибли, — ответил он.

— Это наверняка? — спросил Сергеев.

— Вне всякого сомнения. Мы продолжаем свой полет в межпланетном пространстве. Но мы находимся в пределах солнечной системы. Следовательно, больше всего шансов за то, что, находясь в сфере притяжения Солнца, мы полетим по направлению к нему.

— И там сгорим! — воскликнула Нюра.

— Мы сгорим гораздо раньше, — ответил Семен. — Ученые исчисляют температуру поверхности Солнца приблизительно в шесть-семь тысяч градусов, то-есть она в 60–70 раз выше температуры кипения воды. Так что мы изжаримся значительно раньше, чем долетим до самого Солнца, и наши тела, вместе с кораблем, перейдут в газообразное состояние.

— Утешительная перспектива, нечего сказать, — заметил Веткин.

Воцарилось глубокое молчание, какое, вероятно, возникает после прочтения смертного приговора в камере осужденного. Только легкий шум динамо нарушал тишину. Семен проверил динамо и воздушную машину и вернулся к кучке товарищей. Она понемногу таяла. Путешественники разбились на группы и вполголоса обсуждали создавшееся положение. Таким сдавленным осторожным голосом говорят в присутствии покойника. Здесь они сами были как бы покойниками.

В одном углу раздались сдержанные рыдания. Костров, задумчиво шагавший по каюте, подошел туда. Рыдала Соня Фрейман, прислонившись к стене и уткнув свою русую головку в ладони. Костров неловко тронул ее за плечо. Она обернула к нему мокрое от слез лицо. Неизбежность гибели сблизила их.

— Милая, не надо… Не плачь, — сказал он.

Соня глотала слезы. Горло ее сжималось. Она не могла проговорить ни слова и смотрела на него глазами, в которых были нежность и отчаяние. Костров подошел к Семену и, хватаясь за призрак надежды, спросил:

— Послушай, Сеня… Ты сказал: «больше всего шансов, что мы полетим к Солнцу». Значит, не все шансы? Значит… есть возможность спасения?

— Думаю, что никакой, — отозвался Семен. — Я не знаю точно: я слаб, конечно, в астрономии. Но дело от этого не меняется. Я теперь уже не знаю, в каком направлении мы летим. Если мы будем не приближаться к Солнцу, а удаляться от него, то мы попадем в область притяжения Юпитера. От этого нам не будет легче. Юпитер, конечно, гораздо холоднее Солнца. Но в нашем положении эта разница не имеет практического значения. Солнце находится в газообразном состоянии, Юпитер, повидимому, — в жидком. Его температура, во всяком случае, не ниже, чем температура расплавленного металла, вытекающего из доменной печи. Если мы не сгорим, не долетев до Юпитера, то, конечно, моментально будем охвачены пламенем, лишь только приблизимся к его поверхности.

Семен говорил внешне спокойно. Все население ракеты вновь окружило его.

— На Юпитере предполагается еще отвердевший кусок поверхности… — нерешительно сказал Костров.

— Будь мужчиной, Костров, — ответил пилот, — не создавай иллюзий. Я уже не говорю о том, что известное «красное пятно», о котором ты говоришь, занимает очень небольшое и, притом, непостоянное место на поверхности Юпитера, так что у нас мало шансов попасть именно на этот участок. Но что из того, если бы даже мы попали туда? Раскаленный докрасна, начавший отвердевать кусок планеты! Кусок раскаленного докрасна железа, конечно, холоднее расплавленной массы. Но, опустившись на такую штуку, мы с нашей ракетой вместе сгорели бы раньше, чем успели бы оценить разницу температур.

Вновь наступило молчание. Только Соня, затихая, всхлипывала в своем углу.

К кучке товарищей, центром внимания которых был Сеня, подошла Лиза. Указательный палец ее правой руки был вытянут вперед, и она осторожно несла его как какую-то драгоценность.

— Смотрите, товарищи! — с грустной улыбкой сказала она таким тихим голосом, как-будто боялась спугнуть то крошечное, черное, что, быстро перебирая тоненькими лапками, ползло по розовому пальцу.

— Муравей! — воскликнула Тамара.

В самом деле, это был обыкновенный муравей, черный, как лакированный ботинок, с неуклюжими головой и задом. Не обращая внимания на окружавших его колоссальных двуногих, он быстро-быстро бежал по непонятной теплой дороге, стремясь поскорее найти утраченный путь в свой муравейник. Он и не подозревал, как далек теперь его муравьиный город.

В появлении муравья в ракете не было, конечно, ничего удивительного: он заполз туда в Парке Культуры. Но теперь, когда не оставалось никакой надежды вернуться на Землю, когда гибель была неизбежна, — этот крохотный обитатель невозвратного земного шара показался всем таким близким, дорогим. Это было единственное, последнее звено, еще связывавшее их с навсегда покинутым земным миром. И оно, невольно и отчетливо, подчеркнуло предстоящую им участь.

— …А как ты думаешь, Сеня, — спросил Костров, — сколько дней нам еще… осталось жить?

— А я почем знаю! Сколько времени мы будем падать на Солнце — вернее всего, что мы попадем именно туда — можно было бы вычислить на основании ускорения силы тяжести. Да, кажется, из нас никто не знает настолько математики.

— Изжаримся и без подсчета! — заметила Нюра. Но и ей на этот раз не удалась шутка.

Летучий гроб одиннадцати человек продолжал в пространстве свой отныне неведомый путь.

 

VIII. Приехали

Шел тридцать шестой день пребывания путешественников в ракетном корабле.

Но, собственно говоря, часы и дни определяли условно, по земному времени, пользуясь часами и календарем. На самом же деле, понятия измерения времени, смены частей суток потеряли всякий смысл. Корабль летел неизвестно куда в межпланетном пространстве, при чем, конечно, не было никакого ощущения движения. Воздушная машина работала непрерывно. По словам Тер-Степанова, ожиженных кислорода и азота могло хватить почти на год.

— Только нам, конечно, придется использовать очень малую часть этого количества, — с грустной усмешкой заметил Сергеев — и прибавил:

— Охота мучиться… Закрыл воздушную машину, и все.

— Разве медленно задохнуться лучше, чем моментально сгореть? — возразил пилот.

— А ну к чорту! — истерически закричал Костров. — Зачем ждать? Покончим самоубийством, зарежемся, что ли! Или выпрыгнем без водолазных костюмов в мировое пространство!

— Прыгай, если тебе охота, — сказал пилот, — а я не желаю. Кто знает, что с нами будет? Я не предвидел, что через пять недель после начала полета мы будем еще живы. Конечно, я думаю, что жить нам осталось очень мало. Но добровольно умирать здесь, где в каждый прожитый миг мы можем узнать что-нибудь новое! Радость познавания — самая большая в нашей жизни, и я не хочу лишать себя этой радости. Нет, нет, милый Костров, не дури! Подохнуть успеем. Но я не жалею о жизни. За этот месяц я испытал столько нового, сколько и за тысячу лет не удалось бы на Земле. И кто знает, что еще предстоит за то короткое время, которое нам осталось! Вот, например, я был почти наверняка убежден, что мы летим к Солнцу — больше некуда, казалось. Но теперь уже нет никакого сомнения, что мы удаляемся от него. Помнишь, какой яркий свет заливал в первые дни через окна нашу каюту? А потом он стал тускнеть, и уже несколько дней мы сидим при электрическом свете, и электрические печи тоже все время включены.

— Так куда же мы летим? — спросил стоявший в стороне Петров.

— Дорогой тезка, сколько же раз мне объяснять? — ответил Тер-Степанов. — Если не на Солнце, то, значит, на Юпитер. В пределах солнечной системы после Солнца он обладает наиболее мощной массой и притяжением.

— И сгорим?

— Очевидно.

В каюте опять воцарилось молчание, оно все чаще и чаще овладевало путешественниками. Острота ожидания смерти постепенно притупилась, и население корабля чувствовало себя, как приговоренные в камере смертников, казнь которых отложена на неопределенное время. Человек, в конце концов, привыкает ко всему, даже к ожиданию смерти.

Больше всего обязанностей было, конечно, у Тер-Степанова: он был занят больше всех, и потому, естественно, ему приходилось меньше думать о гибели. Он сохранил за собой общий надзор за кораблем и распорядком жизни в нем.

Чтобы занять товарищей делом и отвлечь их от мрачных мыслей, Семен еще в первые дни распределил между ними обязанности. Веткину он поручил воздушную машину, и, знакомясь с ее остроумным и гениально простым механизмом, юноша впервые оценил мощный ум профессора Сергеева. Семен познакомил Веткина также с конструкцией машины для приготовления воды. Это было необходимо, так как запас воды был взят всего на один день, в виду ее громоздкости. Зато было очень много баллонов с ожиженными газами. Водяная машина была предназначена, разумеется, для пребывания на Луне. Она соединяла водород и кислород посредством медленной реакции.

Высоченный тезка Тер-Степанова, по профессии электромонтер, заведывал динамо-машиной, электрическим освещением и отоплением. Он не уставал восторгаться невиданным устройством маленькой и очень сильной динамо, приводившейся в движение сжатым углекислым газом. В каюте был установлен прибор, который втягивал в себя углекислоту, выделявшуюся при дыхании. Прибор, путем сильнейшего сжатия, превращал углекислоту в жидкость. Затем, проведенная по трубкам к динамо, углекислота, с силой расширяясь и снова превращаясь в газ, приводила в действие машину, коэфициент полезного действия которой был очень высок. Отработанный газ поступал в очистительную машину, и она разлагала его на углерод и чистый кислород. Твердый углерод имел вид кусков графита и являлся как бы отбросом производства. Кислород же, в ожиженном виде, поступал в баллоны, в качестве составной части для воды и воздуха. Водяные пары поглощались особым прибором и, охлаждаясь, сгущались в жидкую воду.

Когда Петров ознакомился с этим изумительным устройством, он заявил с восторгом:

— Профессор Сергеев — гениальнейший человек в мире. Мало того, что он великий астроном, он еще и величайший инженер-конструктор. Пожалуй, на свете никогда не было такого разностороннего человека.

— Был, — отозвался Тер-Степанов.

— Кто же?

— Леонардо да-Винчи. Тот был еще разностороннее, так как, кроме своих огромных научных заслуг, он был еще одним из величайших художников. Но, — помолчав, прибавил пилот, — его работы все-таки не имели такого колоссального практического значения, как работы Сергеева. И, в самом деле, профессор — величайший из людей, когда-либо живших на Земле. Как жаль, что мы больше никогда не увидим его!

— А знаешь, — сказал Петров, — ведь ты был прав в споре с Костровым. Пусть нам осталось жить, может-быть только несколько часов. Что же из этого? За этот месяц я узнал такие поразительные, такие интересные вещи, — вот, например, эти машины и приборы, — что мне кажется, будто я прожил сотню лет. Нет, верно: добровольно умирать не стоит, каждый час жизни ценен сам по себе.

«Сиамские близнецы», Тамара и Нюра, заведывали продовольствием. Впрочем, работы у них было немного. Запас закусок и напитков был очень мал и на второй же день пришел к концу. Но предусмотрительный профессор приготовил годовой запас питательных таблеток. Три таблетки в день давали вполне достаточное питание. Однако в первые дни путешественники испытывали мучительное ощущение голода. Филолог Сергеев, пробывший два года на медицинском факультете, объяснил товарищам, что это ощущение — обманчивое. Оно не означает недостаточности питания организма, а вызывается механическим сжатием пустого желудка. В условиях обычного питания желудок привык быть наполненным и, оставаясь пустым, сигнализирует путем сжатия о необходимости принятия пищи. Но прошло несколько дней, организмы путешественников приспособились к новому образу питания, и чувство голода больше не беспокоило их.

У однофамильца профессора появилась новая специальность: Тер-Степанов поручил ему астрономические наблюдения. Сергеев ознакомился с картой звездного неба и несколькими книгами по астрономии, находившимися в ракетной библиотечке. Он живо заинтересовался этой наукой — ведь она имела такое близкое отношение к судьбе его и товарищей по полету. Целые дни проводил он у телескопа, объектив которого выходил в одно из окон верхней части конуса. Каждый день он чертил карту созвездий, видимых в телескоп. Это звездное небо, наблюдаемое впервые с межпланетного корабля, было так непохоже на земное! Эти карты, даже начерченные столь неопытной рукой, если бы попали на Землю, дали бы любопытнейший и ценнейший материал астрономам. Сергеев не строил себе иллюзий на этот счет. Он знал, что кадры погибнут вместе с ним, с товарищами и с кораблем. Но процесс познавания был так сладостен, так захватывал, что совершенно отстранял мысль о смерти. Ведь Сергеев узнавал то, что недоступно земным астрономам, перед ним разворачивалась картина миров, которой не видел ни один человек ни в один из земных телескопов.

Надя Полякова и Лиза Гринберг, обе молчаливые и серьезные, подружились между собой. Их Семен приставил в помощь к Веткину и Петрову.

Федя Ямпольский, студент-химик первого курса, только что окончивший рабфак, не имел специальных обязанностей. Но и он нашел себе занятие, наблюдая за смешиванием и соединением газов в воздушной и водяной машинах, и следил с глубоким интересом за работой механизмов. Таким образом, почти все население корабля имело постоянные занятия. Однако ощущение близкой гибели ни на минуту не оставляло путешественников. Может-быть, невольной виной этого были Костров и Соня. Зажегшееся в них обоюдное чувство, которое они не умели скрыть, производило тяжелое впечатление на фоне ожидания смерти. Они ничем не были заняты, уделяя все внимание друг другу и как бы ловя последние мгновения. Они уединялись в отдаленные места каюты, и товарищи, бережно и заботливо охранявшие их уединение, видя это чувство, так властно напоминавшее о радости жизни, сильнее чувствовали неизбежность смерти. Милая русая головка Сони и грустные, полные нежности, глаза Кострова являлись для товарищей символом счастья, которого уже никогда не будет.

Тер-Степанов почти не выходил из своей кабины. В окошечко, находившееся на уровне его роста, он следил, не покажется ли вблизи какая-нибудь планета, не придется ли тормозить ракету для спуска. Наперекор логике, в нем тлела какая-то смутная надежда, хотя он сам про себя смеялся над ней.

Шел тридцать шестой день полета, и в этот день все было как обычно. Постукивала динамо, чуть слышно шипел газ в машинах, каждый в каюте был занят своим обычным делом. Только Тамара читала какую-то книжку, да Соня с Костровым молча стояли у библиотечного шкафа. Сергеев возился у телескопа. Ямпольский подошел к нему и хотел что-то сказать. Но в тот момент, когда он коснулся рукой плеча товарища, углубившегося в наблюдение, вдруг раздался сильный треск, ракету резко качнуло, и она легла на бок.

 

IX. Малая планета

Если бы с потолка каюты вдруг спрыгнул профессор Сергеев и крикнул путешественникам «Добро пожаловать на Луну», то и тогда их изумление было бы, вероятно, меньше. Раз толчок — значит прилетели куда-то, очутились на какой-то планете. Но на какой? Выражение растерянности, недоумения, изумления на человеческих лицах никогда еще не было столь сильным.

— Неужели мы на Луну прилетели? — первым нарушил молчание Веткин.

— Держи карман шире, — сердито ответил Тер-Степанов, выйдя из своей кабины и держась за лоб, на котором вскочила здоровенная шишка. — До Луны лёту десять часов, а мы летели почти тридцать шесть суток.

— Но, во всяком случае, это не Юпитер и не Солнце, — заметила Тамара.

— Ясно, так как мы не сгорели.

Когда несколько улеглась первая суматоха, Семен рассказал товарищам, что заметил в окно своей кабины какое-то планетное тело и моментально стал тормозить ракету. Но времени для торможения оставалось уже, конечно, очень мало.

— Удивляюсь еще, как мы не расшиблись вдребезги! — закончил он.

Сергеев тем временем пробрался к одному из окон верхней части конуса. Сделать это было теперь очень легко, надо было только пройти по стене, так как ракета лежала на боку. Вся сдержанность Петра оставила его, так исключительно было зрелище, явившееся его глазам.

Товарищи, сюда! — закричал он, размахивая руками…

Все бросились к окнам. Действительность, увиденная через окна, превосходила все, что могла бы нарисовать фантазия.

На планете был день, но абсолютно безоблачное небо было не голубым, как привыкли видеть его на Земле, а совершенно черным, таким черным, каким оно не бывает на Земле в самые темные ночи, то же черное небо, что было видно из окон ракеты во все время полета. Однако вся поверхность неведомой планеты была залита солнечным светом. Правда, свет этот был далеко не так ярок, как на Земле. Солнце, окруженное серебристой короной, видно было в одно из окон, оно казалось в семь или восемь раз меньше, чем с Земли, и несколько тусклым.

Но еще поразительнее был видимый из окон горизонт. Несмотря на ровную поверхность планеты, он был так близок, что до него можно было почти буквально «рукой подать».

Когда прошло первое возбуждение, вызванное неожиданным падением ракеты, путешественники обратили внимание на то, что сила тяжести, которой они не чувствовали, пока корабль летел в пространстве, снова вступила в свои права. Однако, насколько они могли заметить (они ведь успели отвыкнуть от нее), эта сила была значительно слабее, чем на Земле, и только потому, что они привыкли уже к полной невесомости, притяжение не показалось им ничтожно малым.

— Все-таки, где же это мы? — спросил Петров.

— Это можно сообразить, — ответил Сергеев.

— Что же ты думаешь по этому поводу? — обратился к нему Степанов.

— Очень просто. Солнце здесь кажется в семь или восемь раз меньше, чем с Земли: стало-быть, мы находимся немного менее, чем втрое, дальше от него. На таком расстоянии от Солнца не находится ни одна из больших планет, а только некоторые из астероидов.

— Это еще что за штука? — воскликнула Нюра.

— Это, — неторопливо ответил Сергеев, — малые планеты солнечной системы, большая часть которых расположена между Марсом и Юпитером.

— И много их? — удивилась Нюра.

— Да, побольше тысячи.

Нюра обиделась.

— Нашел время шутить! Тебя серьезно спрашивают, а ты дурака валяешь.

— Напрасно ты взъелась, Нюрка, — вступился Тер-Степанов. — Петя говорит сущую правду.

— И что ж, они очень малы, эти аст… астр… тьфу, чорт, и не выговоришь! Астроноиды, что ли?

— Астероиды. Привыкай, Нюрка, как звать новое отечество.

— Ладно. Много они меньше Земли?

— Сообрази-ка: общая масса всех астероидов, взятых вместе, меньше, чем масса Луны. А ведь ее диаметр почти вчетверо меньше земного. Ну-ка, Сергеев, а каковы диаметры астероидов?

— Разные: от пяти километров до семисот-восьмисот, приблизительно. Тогда как диаметр Земли — около тринадцати тысяч километров.

— Ловко! — восхитилась Нюра, поверившая, наконец, в существование астероидов. — Настоящий разновес. А планета с поперечником в пять километров — да ее в игрушечный магазин отправить!

— Ну, вы, ученые, — вмешался теперь пилот, — нашли время лекции читать! Давайте-ка лучше выясним, на какой именно из ваших многочисленных астероидов мы попали. Можно это узнать?

— Думаю, что можно, — задумчиво проговорил Сергеев. — Во всяком случае, можно хоть выделить из общей массы некоторые с большой степенью вероятия.

— Как?

— Да вот: Солнце от этой планеты приблизительно втрое дальше, чем от Земли. Сюда, например, довольно точно подходят крупнейшие из астероидов — Церера и Паллада. Их среднее расстояние от Солнца в 2,8 раза больше, чем расстояние Земли. Но у нас есть способ еще точнее выяснить, на какую планету мы попали.

— Какой способ? — спросил Тер-Степанов, внимательно слушавший Сергеева.

— Среди наших книг по астрономии есть одна, в которой приведена полная таблица диаметров астероидов, — ответил Петр.

— И, значит, если мы узнаем величину диаметра нашей планеты, то сможем узнать и ее название.

— Сказал! — крикнула Нюра, — как же ты измеришь диаметр?

Петр улыбнулся.

— Его не надо измерять, его можно вычислить. В космографии есть очень несложная формула, благодаря ей легко вычисляется длина земного диаметра. Эту формулу мы применим для вычисления диаметра нашей планеты.

— Что же это за чудесная формула? — удивилась Нюра.

— Ничего чудесного, одна ловкость рук, — пошутил Сергеев. — Но для этого нам надо узнать вышину нашего ракетного корабля. Как бы ее измерить?

— Незачем трудиться, — возразил Тер-Степанов. — Я тебе точно скажу: она равна двадцати метрам.

— Отлично! — обрадовался Петр, — теперь у нас есть все данные.

И, развернув блокнот, он набросал на чистой страничке чертеж, приведенный на стр. 71.

— Смотрите, товарищи, — сказал он, — круг — это окружность нашей планеты. О — центр окружности. Если измерить понижение горизонта, мы можем найти радиус планеты. Обозначим его через х , а высоту ракеты через h , теперь — это по твоей части, Федя! — из прямоугольного треугольника АОВ получаем:

ОВ =АО cos α или x = (x + h) cos α

— А ну, давай! — сказал Федя, — припоминаю эту штуку. — И он начертил дальше в блокноте Петра:

— Ну, вот, — заметил Петр. — Угол АОВ равен углу ВАС , мы эту величину выразим через х . Теперь остается только измерить угол ВАС , т.-е. понижение горизонта.

Универсальный инструмент, разумеется, в ракете был.

— Сейчас я надену водолазный костюм и отправлюсь наружу измерить этот угол, — заявил Тер-Степанов, — с этой угломерной штукой я хорошо умею обращаться.

— А зачем водолазный костюм? — перебила Нюра.

— Потому что здесь нет воздуха, — ответил Семен.

— А почему ты знаешь, что здесь нет воздуха?

— Экая ты неугомонная, Нюрка! — рассердился Тер-Степанов, — никак не дашь сговориться!

— А ты сегодня что-то уж очень раздражителен, — укоризненно заметил Веткин.

— Почему не удовлетворить ее любознательность? Торопиться нам, право, некуда.

— Это он лоб разбил, потому и злится, — насмешливо и в то же время добродушно улыбнулась Тамара.

— Здесь нет воздуха, — продолжал Сергеев, обращаясь к Нюре. — Во-первых, посмотри, какое черное небо. На Земле же оно кажется голубым благодаря рассеянию света в атмосфере. Во-вторых, тебя ведь не удивило бы отсутствие атмосферы на Луне?

— Да, об этом я слышала, — отозвалась присмиревшая Нюра.

— Ну, вот. А почему на Луне нет воздуха? Потому что масса Луны гораздо меньше земной и не смогла так долго удерживать атмосферу. Если там и была атмосфера, то она давно рассеялась в мировом пространстве.

— Не объясняй дальше — поняла! — закричала Нюра.

— Что ты поняла, золотко мое? — весело спросила Тамара.

— Все. Ведь самый большой из астероидов во много раз меньше Луны. Верно, Сергеев?

— Верно, Нюра.

— Ну, вот, — передразнила его Нюра с лукавой улыбкой, — значит, и его сила притяжения очень мала, и он уже давно растерял свою атмосферу.

— Умница, Нюра, — Сергеев похлопал ее по плечу.

— Но скажи-ка мне такую штуку, — возразил Тер-Степанов, — я вот все об этом думаю и не могу понять. Нюра права: астероид, даже самый крупный, во столько раз меньше Земли, что его сила притяжения, по сравнению с земной, должна быть ничтожна. Следовательно, мы вовсе не должны были бы ее ощущать, как во время полета в межпланетном пространстве. А между тем, хотя она здесь значительно меньше земной, но все же очень заметна. Что бы это могло значить? Может-быть, это не астероид, а какая-либо из больших планет?

— Какая же? — Сергеев прищурил глаза под пенсне.

— Ну, Марс, Венера, Меркурий.

— Исключается.

— Почему?

— Не говоря уже о том, что на Венере, например, густая атмосфера плотнее даже земной, не говоря о том, что Меркурий так близок от Солнца, что мы не перенесли бы жары…

— Что, что, что, — передразнила Нюра, — не тяни, ученый!

— Ты отстанешь, Нюрка? — возмутился Тер-Степанов.

— Мы так никогда не договоримся. Продолжай, Сергеев.

— Ну, вот. Солнце там должно казаться больше, чем на Земле, а не меньше.

— А Марс?

— На Марсе все же должна быть атмосфера, хотя и очень разреженная. А главное, — здесь расстояние до горизонта уж больно мало.

— Да, — вспомнил Семен, — ведь я иду измерять понижение горизонта. Но только раньше надо посмотреть, не повредил ли толчок наших приборов. Осмотрели каюту и все находившиеся в ней вещи и машины. Оказалось, что все в целости. При установке машин и приборов профессор Сергеев принял во внимание возможность максимально-сильного толчка. Путешественники лишний раз убедились в предусмотрительности и точности работы великого ученого.

 

X. Исследование астероида

Одетый в водолазный костюм, Тер-Степанов представлял собою довольно уродливую фигуру.

Этот костюм был изобретен также профессором Сергеевым. Главным его свойством была теплонепроницаемость, так как температура на Луне (и на астероиде, конечно), благодаря отсутствию атмосферы, могла ночью падать до абсолютного нуля, днем же должна была стоять невыносимая жара. Теплонепроницаемость костюмов была достигнута тем, что материя, из которой они приготовлялись, имела зеркальные как внутреннюю, так и внешнюю поверхности, почти целиком отражавшие тепловые лучи. Поэтому тепло человеческого тела не пропускалось костюмом, и он предохранял тело от охлаждения. С другой стороны, палящие солнечные лучи почти не нагревали его.

Костюмы эти, наряду с тепловыми лучами, отражали и Милликэновы, отбрасывая их обратно в пространство. Изобретатель назвал эти костюмы термосноарадиативными. Наши путешественники, для краткости, называли их термосными, а иногда просто водолазными. Резервуар со сжатым воздухом придавал человеку, одетому в костюм, вид чрезвычайно неуклюжего чудовища. Однако, этот резервуар был весьма важной частью костюма. Благодаря сильному сжатию, он вмещал запас воздуха на 12 часов. Очень остроумный прибор разрежал воздух до нормы и подавал его в рот, а углекислота выводилась наружу, как в обычном водолазном костюме.

Тер-Степанов подошел к выходу. Для того, чтобы при открывании двери воздух, наполнявший каюту, не улетучивался (воздухом приходилось дорожить), она была снабжена герметическим аппаратом. С помощью этого приспособления дверь открывалась по принципу, несколько напоминавшему вертящиеся двери в учреждениях, то-есть так, что, впуская или выпуская человека, она ни один момент не давала помещению сообщения с внешним миром.

И вот — щелкнула дверь, и Тер-Степанов — снаружи — первый из людей, чья нога ступила на почву чуждой планеты.

В этом костюме, со всеми его приспособлениями, на Земле нельзя было бы сделать ни одного шагу без посторонней помощи. Но здесь сила тяжести была, все же, значительно меньше, и в костюме было легче двигаться, чем на Земле в обычной одежде. Тер-Степанов быстро спустился вниз, на поверхность неведомой планеты, залитую не очень ярким солнечным светом. Это была однообразная равнина, покрытая темным грунтом. Семен нагнулся и не без усилия (грунт был плотен, как-будто утрамбован) набрал полную горсть этой «земли». Его поразила ее тяжесть. Повидимому, верхний слой планеты состоял из вещества, гораздо более плотного, чем обычная земная почва. Поверхность планеты была ровная, без заметных возвышений. Зато она была усеяна воронками самых разных размеров. Нередко на дне воронки лежал камень. Камни были самых различных размеров, в зависимости от величины воронок.

Семен отошел на очень небольшое расстояние, и ракетный корабль, резко возвышавшийся на гладкой маленькой равнине, исчез за горизонтом. Он сделал несколько шагов, и корабль вновь открылся его взору. Семен быстро произвел необходимое измерение и вернулся обратно.

Едва он вошел в каюту и товарищи окружили его, готовясь засыпать вопросами, как произошло новое поразительное явление: день разом превратился в черную ночь. Этот переход был столь резок и стремителен, что все даже рты раскрыли от изумления. Веткин в неожиданно наступившей темноте налетел на лежавший теперь на полу библиотечный шкаф и по этому поводу рассердился:

— Ну, и планетка! Всё не как у людей!

— Не хочешь ли домой, душа моя? — съязвила Нюра, и ее реплика напомнила всем о том, в сущности, безвыходном положении, в котором они находились. Но теперь уже никто не предавался отчаянию: все были заняты перевариванием уймы новых впечатлений, сыпавшихся на них. Сеня Петров включил свет, и все опять окружили Сергеева, требуя объяснений по поводу столь внезапно, «не по-людски», наступившей ночи.

— Ничего нет удивительного, — заявил Сергеев, щуря под пенсне близорукие глаза.

— Как ничего?

— Как ничего?

— Как ничего?

— Не все сразу, — тем более, что вы повторяете друг друга. Ну, вот, товарищи. Сумерки, к которым мы привыкли на Земле, — не что иное, как атмосферное явление. А здесь атмосферы нет. Следовательно, ни вечерних сумерок, ни утреннего рассвета не должно быть. Только и всего.

— Ну, товарищи, теория потом, — сказал Тер-Степанов, — а сейчас мне интересно узнать результат моего хождения.

Он уже успел освободиться от неуклюжего водолазного костюма. Подставив найденное Тер-Степановым значение угла Х в свою формулу, Сергеев быстро вычислил длину радиуса планеты.

Затем он подошел к лежавшему на полу библиотечному шкафу и, хотя в нем царил сильный беспорядок, без труда нашел нужную книгу. Открыв ее и перелистав, он взглянул в таблицу и тотчас же испустил торжествующий крик:

— Планета наша определена совершенно точно! Это — Церера.

— Ну, и фамилия, — поморщилась Нюра. — Это на каком же языке?

— На латинском, — сообщил Костров. — Церерой древние римляне называли свою богиню земледелия.

— Религия — опиум для народа, — решительно заявила Нюра. — Предлагаю переименовать нашу планету.

Все было выпучили на нее глаза, так необыкновенно было ее предложение. Но через минуту Сергеев сказал:

— А ведь Нюра права! И в этом ничего не будет обидного для памяти астронома Пиацци, который открыл эту планету: ведь право первых путешественников, попавших сюда, не меньше в этом отношении, чем право астронома, впервые увидевщего планету в телескоп. Но какое же мы дадим ей название, чтобы оно действительно имело живой смысл, а не было мертвым в роде мифологического имени?

Нюрой овладел экстаз. Она вскочила на стол и громко заговорила:

— Товарищи! Мы — первые люди, совершившие межпланетный перелет. И мы — представители молодежи той страны, которая борется за всемирный коммунизм. Предлагаю назвать эту планету — планетой Ким.

Раздались бешеные аплодисменты.

— Товарищи, — тихо сказал Сергеев. — Кто против этого предложения?

Молчание.

— Кто — за?

Все руки поднялись кверху, затем снова опустились для дружных аплодисментов.

— Итак, — резюмировал Тер-Степанов под рукоплескания и веселые восклицания товарищей, — отныне астероид Церера называется планетой Ким!

 

XI. Одиннадцать Робинзонов

— Все-таки, — обратился Тер-Степанов к Сергееву, — ты не сказал нам, почему ты так уверен, что это именно Церера?

— Бывшая Церера, — поправила Нюра.

— Ладно, бывшая. Почему же?

— Да вот, — Сергеев протянул ему книгу, которую он все еще держал раскрытой, — взгляни сам в таблицу. Полученная величина диаметра поразительно точно подходит к указанной в таблице величине диаметра Цере… планеты Ким. Длина радиуса получилась 382 километра, стало-быть, диаметр вдвое больше, 764 километра. А в таблице — 770. Разница ничтожная. Насколько мне известно, это не подходит ни к какому другому из членов солнечной системы. Да еще Солнце, как мы днем заметили, кажется настолько же удаленным, как это известно относительно Цереры.

— Бывшей, — вставила Нюра.

— Бывшей, — машинально повторил Сергеев, занятый своими мыслями. — Впрочем, правда, — продолжал он, — например, и другой из астероидов — Паллада — почти настолько же удален от Солнца. Но найденная нами величина диаметра не подходит ни к какому другому астероиду и ни к какой другой планете солнечной системы.

— А что, интересно, — проговорил Костров, который все еще был возбужден и взволнован больше всех, — какой вид имеет эта планета ночью?

— Вот что, товарищи, — сказал Тер-Степанов, — пробирайтесь к окнам, а я потом выключу свет и тоже приду туда. А то вы тут в темноте, пожалуй, и не проберетесь.

— Только смотри, свою шишку не ушиби, — насмеялась Тамара.

Пробраться к окнам было нелегкой задачей, так как надо было итти по круглой стене каюты, служившей теперь полом. К тому же, благодаря значительно ослабленной силе тяжести, приходилось сдерживать свои движения. Если же кто, забывшись, не рассчитывал движения, то его шаг превращался в огромный прыжок, и он натыкался на какую-нибудь вещь или на кого-нибудь из товарищей.

Когда все пробрались к окнам, Тер-Степанов выключил свет и ощупью пошел туда, к сужению конуса. Это удалось ему без особых приключений. У окон было тесно. Кто — то слегка отодвинулся, уступая ему дорогу, и он услышал мягкий, слегка пришепетывающий голос Тамары:

— Смотри!

Он прильнул к стеклу рядом с ней так близко, что чувствовал на щеке ее горячее дыхание и чуть щекочущее прикосновение ее всегда немного растрепанных волос. Привыкнув отдавать себе отчет во всех своих ощущениях, он отметил про себя, что это прикосновение было ему приятно и как-то волновало его.

Однако его сильно интересовала картина звездного неба, видимого с этой планеты.

Он увидел в небе, столь же черном, как и днем, множество звезд различных величин. Небо планеты Ким было усыпано ими гораздо гуще, чем земное. Семен узнал созвездия, виденные им с Земли. Не было Луны, как на Земле в новолуние, да и откуда было взяться Луне? Звезды не мерцали — это становилось привычным. Млечный Путь пересекал небо и имел точно такую же форму, как с Земли, но был видим гораздо отчетливее, чем на Земле в самую ясную безлунную ночь. Среди звезд одна выделялась особенной яркостью и величиной. Она была гораздо крупнее самых ярких звезд, видимых с Земли, и сияла ровным металлическим блеском. Очевидно, и другие путешественники обратили внимание на эту звезду, так как Семен услышал из противоположного угла голос Нюры:

— Это не иначе, как Юпитер!

— Нюра положительно делает успехи в астрономии, — сказал откуда-то Сергеев голосом, в котором слышалась ласковая улыбка. — Ну, конечно же, это и есть Юпитер.

— Но тогда он слишком маленьким кажется, — удивился Семен: — Ведь мы здесь к нему гораздо ближе, чем на Земле. Ведь между Землей и Юпитером находится еще Марс.

— И все-таки, — возразил Сергеев, — Юпитер здесь всего раза в полтора ближе, чем от Земли. Он и кажется приблизительно втрое ярче.

Семен отошел от окна и снова, в глубокой темноте, добрался до выключателя и открыл свет. Все собрались около него.

— Ну, — сказал Семен, — теперь надо подумать, как мы будем устраиваться на этой планете…

— Она имеет имя, — подсказала Нюра.

— Совершенно верно. На планете Ким.

— А надолго ли мы здесь устроимся? — спросил Федя.

В самом деле, это был наиболее животрепещущий вопрос. Судьба спасла их от неминуемой, казалось, гибели. Что же им делать теперь?

— Я думаю, — сказал Веткин, — что первой и единственной нашей задачей должно быть стремление попасть на Землю.

— А как это сделать? — задумчиво произнес Сергеев.

— Да что и говорить, задачка не из простых, — заметил Семен. — В самом деле, что нам надо, чтобы попасть на Землю? Во-первых, наш корабль. Насколько я успел заметить, он не поврежден. Во-вторых, горючее… С этим хуже. Проще говоря, у нас его почти вовсе не осталось. Правда, у нас есть годовой запас кислорода и водорода для воздуха и воды. Но его не хватит на обратный полет, так как может понадобиться много газов для преодоления притяжения планет, если нам придется пролетать поблизости от них. И ведь пить и дышать нам необходимо во все время полета, а я совершенно не предвижу, сколько он может продлиться. Так что надо искать способ добыть газы…

— А как их добыть? — спросила Тамара, остановившись около него. Впрочем, все разговаривали стоя, так как не чувствовали потребности в сидении.

— Этим придется заняться, — сказал Семен. — Мы исследуем почву нашей планеты, будем искать соединений, из которых можно было бы добывать кислород и водород, необходимые для движения ракеты. Если же таких веществ не окажется…

Он замолчал.

— Тогда, — продолжал за него Веткин, — нам навсегда придется оставаться здесь.

— Совершенно верно, — грустно сказал Семен. — Но и в этом случае нам не придется сидеть, сложа руки. На год-то у нас хватит и воды, и воздуха, и питательных таблеток. Столько времени мы, стало-быть, во всяком случае, сможем прожить. Так что, надо будет устраиваться, и хлопот будет полон рот. Ну, а кроме того, все время будем искать возможности добывать еще кислород, азот и водород. Кто знает: авось нам повезет и на этот раз. Ведь думали же мы, что погибнем сразу.

— Ты же думал, — заметила Нюра.

— Не будем спорить, — примирительно сказал Семен. — Дела нам предстоит так много, что не знаешь, чем заняться в первую очередь. Вряд ли, во всяком случае, нам придется здесь прожить меньше года — даже если мы найдем здесь все, что надо. Ведь нам придется организовать целое химическое производство.

— А где мы будем жить? — спросила Тамара.

— Может-быть, — Семен задумался, — мы найдем материал, из которого можно будет построить более просторное жилище, чем эта каюта. Надо будет тщательно исследовать планету.

— На планете теперь ночь, — заметил Сергеев.

— Абсолютная истина, — подтвердил Семен. — Кроме того, лошади едят сено и овес, а Волга впадает в Каспийское море. Могу сообщить еще одну истину: ночь сменится днем.

— Когда? — задала вопрос Нюра.

— А чорт его знает! Увидим. Теперь же, чтобы не терять времени, я предлагаю выяснить точно наличность наших запасов и проверить машины.

Тамара и Нюра, Надя, Лиза и Сеня Петров занялись припасами и машинами. Сергеев принялся внимательно осматривать свой телескоп, чтобы определить, не пострадал ли он от толчка. Тер-Степанов, с помощью остальных товарищей, занялся распаковыванием водолазных костюмов и проверкой их механизмов. Работа кипела, время шло незаметно. Так прошло около часу. Вдруг, с быстротой театрального эффекта, ночь превратилась в день. Довольно тусклый дневной свет полился в окна, в одно из них блеснуло Солнце.

— Что за фокусы! — возмутился Веткин. — Сколько же продолжалась эта дурацкая ночь?

Тер-Степанов взглянул на стенные часы:

— Ровно три часа. Ну, товарищи, надевайте водолазные костюмы, кому какой по росту. Федя, возьми банки для проб почвы, будем делать анализы. Воздушные резервуары у всех костюмов в порядке. Быстрее, товарищи, так как, конечно, и дни здесь столь же коротки.

И одиннадцать Робинзонов, в неуклюжих и громоздких костюмах, гуськом выйдя из герметической двери, вступили на почву малой планеты, сделавшейся их невольным обиталищем.