Суббота, 12 сентября 1914 г.

Распутин вылечился от своей раны и вернулся в Петроград. Ему не стоило труда убедить императрицу, что его выздоровление — блестящее доказательство Божественного покровительства.

О войне он говорит в выражениях туманных, двусмысленных, апокалиптических, из чего заключают, что он ее не одобряет и предвидит великие бедствия.

Воскресенье, 27 сентября 1914 г.

Я завтракал в Царском Селе у графини Б., сестра которой очень близко знакома с Распутиным. Я расспросил ее о "старце".

— Часто виделся он с царем и царицей после своего возвращения в Петроград?

— Не очень часто. У меня такое впечатление, что в данный момент их величества держат его в некотором отдалении. Так, например, позавчера он был в двух шагах отсюда, у моей сестры. Он при нас телефонирует во дворец, спрашивает госпожу Вырубову, может ли он вечером видеть императрицу. Госпожа Вырубова отвечает ему, что лучше подождать несколько дней. Он, по-видимому, был очень обижен этим ответом и тотчас покинул нас, даже не простившись. Раньше он не стал бы даже справляться, можно ли ему пойти во дворец, он отправился бы прямо туда.

— Чем вы объясняете эту внезапную перемену?

— Просто-напросто тем обстоятельством, что императрица оторвана от своей прежней меланхолической мечтательности. С утра до вечера она занята госпиталем, шитьем белья, санитарным поездом. У нее никогда не было такого здорового вида.

— Верно ли, будто Распутин заявил царю, что эта война будет печальной для России и что ее надо немедленно прекратить?

— Сомневаюсь… В июне, незадолго до покушения Хини Гусевой, Распутин часто повторял царю, что он должен остерегаться Франции и сблизиться с Германией; Распутин, впрочем, повторял лишь фразы, которым с большим трудом научил его старый князь Мещерский. Но после своего возвращения из Покровского он заговорил совершенно другим языком. Мне лично Распутин третьего дня заявил: "Я в восторге от этой войны, она избавила нас от двух великих бедствий: от пьянства и от немецкой дружбы. Горе царю, если он остановит борьбу раньше, чем Германия будет раздавлена".

— Браво… Но говорит ли он то же самое царю и царице? Дней пятнадцать тому назад мне сообщали о его речах совсем другого рода.

— Может быть, он и говорил их… Распутин не политик, имеющий свою систему, свою политику, которой он руководствуется при всех обстоятельствах. Это безграмотный мужик, импульсивный, ясновидящий, фантазер, полный противоречий. Но, так как он очень хитер, так как чувствует, что его положение при дворе пошатнулось, меня удивило бы, если бы он открыто объявил себя противником войны.

— А на вас он имеет влияние?

— На меня? Нисколько. Физически он во мне возбуждает отвращение; у него грязные руки, ногти с трауром и всклокоченная борода. Фу! Однако, признаюсь, он меня забавляет. Он поражает своим пылом и фантазией. Даже бывает иногда остроумен. Распутин обладает даром образности и глубоким чувством тайны.

— Неужели он так красноречив?

— Да, уверяю вас, в иные дни у него очень оригинальная и поразительная манера выражаться. Он попеременно фамильярен, насмешлив, резок, весел, нелеп и поэтичен. При этом — никакой позы. Наоборот, неслыханная бесцеремонность, ошеломляющий цинизм.

— Вы чудесно описываете его.

— Скажите откровенно, не хотите ли вы с ним познакомиться?

— Конечно, нет. Он слишком компрометирует. Но я прошу вас, держите меня в курсе его поступков и жестов, потому что он меня беспокоит.

Понедельник, 28 сентября 1914 г.

Я рассказал Сазонову, что графиня Б. поведала мне вчера о Распутине.

Лицо его исказилось.

— Помилуйте, не говорите мне об этом человеке! Он внушает мне ужас. Распутин не только авантюрист и шарлатан. Он — воплощение дьявола, антихрист.

Вокруг имени "старца" накопилось столько легенд, что я считаю небесполезным зарегистрировать несколько подлинных фактов.

Григорий Распутин родился в 1871 г. в Покровском, жалком поселке, расположенном на границе Западной Сибири, между Тюменью и Тобольском. Отец его был простой мужик, пьяница, вор и конно-барышник, по имени Ефим Новый. Прозвище Распутин, которым скоро наградили молодого Григория его товарищи, очень характерно для этого периода его жизни и является пророческим для позднейшего времени. Это слово, производное от "распутник", на языке крестьян означает "развратник", "сладострастник", "юбочник". Распутина не раз жестоко колотили отцы семейств, неоднократно даже наказывали публично кнутом по приказанию исправника. Наконец он нашел свой путь в Дамаск. Увещевание священника, которого он вез в Верхотурский монастырь, внезапно пробудило в Распутине мистические инстинкты. Но его могучий темперамент, пылкость чувств и необузданная смелость воображения почти тотчас же привели в непристойную секту бичующихся, или хлыстов.

Своей натурой Распутин предназначен был быть объектом "Божественного наития". Подвиги во время ночных "радений" скоро сделали его популярным, Одновременно развились мистические дарования Распутина. Странствуя по деревням, он произносил евангельские проповеди, рассказывал притчи. Мало-помалу он перешел к пророчествам, к заклинанию бесов, к колдовству. Он даже хвастал, будто совершал чудеса.

У него в это время, однако, были неприятные хлопоты с полицией. Из-за слишком нашумевших грешков Распутину пришлось бы плохо, но духовные власти приняли его под свое покровительство.

В 1904 г. слава о благочестии Распутина и аромат его добродетелей дошли до Петербурга. Известный Иоанн Кронштадтский пожелал познакомиться с молодым сибирским пророком. Он принял Распутина в Александро-Невской лавре. После этого первого появления своего в столице Распутин вернулся обратно в Покровское. Но с этого дня горизонт его жизни расширился. Он завязал сношения с целой шайкой попов, более или менее фанатичных, более или менее шарлатанов, беспутных, каких есть сотни среди подонков русского духовенства. В то же время его неизменным спутником стал монах, сквернослов, жестокий враг либералов и евреев, отец Иллиодор, который впоследствии взбунтовал в своем монастыре в Царицыне и наглостью реакционного фанатизма поставил в большое затруднение Синод.

Вскоре Григорий перестал довольствоваться обществом мужиков и попов. Его видели важно прогуливающимся с протоиереями и игуменами, с епископами и архимандритами, которые все, как Иоанн Кронштадтский, сходились в том, что признавали в нем "искру Божию". Между тем в Царицыне Распутин лишил невинности монахиню, из которой взялся изгнать беса. В Казани он, пьяный, вышел из публичного дома, бичуя поясом бежавшую перед ним голую девицу, что вызвало большой скандал в городе. В Тобольске он обольстил благочестивейшую супругу одного инженера, госпожу Л, и до того влюбил ее в себя, что она всем рассказывала о своей любви и хвасталась своим позором. Будто именно она познакомила его с утонченным развратом светских женщин.

Благодаря этим беспрерывно повторяющимся подвигам престиж святости Распутина возрастал с каждым днем. На улицах, когда он проходил, падали на колени, целовали ему руки, прикасались к краю его тулупа. Ему говорили: "Христос наш, Спаситель наш, молись за нас, грешных. Бог услышит тебя". Он отвечал: "Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого благословляю вас, братцы. Верьте, скоро вернется Христос. Терпите, памятуя о его мучениях. Из любви к нему умерщвляйте плоть вашу".

В 1905 г. архимандриту Феофану, ректору Петербургской духовной академии, духовнику императрицы, пришла в голову несчастная мысль вызвать к себе Распутина. Он ввел Распутина в круг своих благочестивых клиентов, среди которых было много спиритов. Во главе последних стояла очень влиятельная группа: Николай Николаевич, в то время командующий императорской гвардией, его брат Петр, затем их жены, Анастасия и Милица, дочери черногорского короля. Григорию достаточно было появиться, чтобы поразить и очаровать это праздное, легковерное общество, предающееся самым бессмысленным фокусам теургии и оккультизма. Во всех мистических кружках наперебой старались заполучить сибирского пророка, "Божьего человека".

Отличались экспансивностью своего поклонения черногорские великие княжны. Они даже устроили при русском дворе лионского мага Филиппа в 1900 г. Они же в 1907 г. представили Распутина царю и царице.

Перед тем, как назначить ему аудиенцию, царь и царица чувствовали некоторое сомнение и обратились за советом к архимандриту Феофану, который совершенно их успокоил. "Григорий Ефимович, — сказал он, — крестьянин, простец. Полезно будет выслушать его, потому что его устами говорит голое поле Русской земли. Я знаю все, в чем его упрекают. Мне известны его грехи: они бесчисленны и большей частью гнусны. Но в нем такая сила сокрушения, такая наивная вера в Божественное милосердие, что я готов был бы поручиться за его вечное спасение. После каждого раскаяния он чист, как младенец, только что вынутый из купели крещения. Бог явно отличает его Своей благодатию".

С первого появления во дворце Распутин приобрел необыкновенное влияние на царя и царицу. Он их обратил, ослепил, покорил. Это было какое-то очарование. Не то чтоб он льстил им. Наоборот. С первого же дня он стал обращаться с ними сурово, со смелой и непринужденной фамильярностью, с тривиальным и красочным многословием, в котором царь и царица, пресытившись лестью и поклонением, слышали наконец, казалось им, "голос Русской земли". Он очень скоро сделался другом госпожи Вырубовой, неразлучной подруги царицы, и был посвящен ею во все царские семейные и государственные тайны. Все придворные интриганы, все просители должностей, титулов, доходов, естественно, стали искать его поддержки. Квартиру, которую он занимал на Кирочной улице, а позднее на Английском проспекте, днем и ночью осаждали просители, генералы и чиновники, епископы и архимандриты, тайные советники и сенаторы, адъютанты и камергеры, фрейлины и светские дамы. Это была беспрерывная процессия. Когда Распутин не был занят у царя с царицей или у черногорских княжон, его чаще всего можно было встретить у старой графини Игнатьевой, которая собирала в своем салоне отъявленных защитников самодержавия и теократии. У нее любили собираться высшие духовные сановники: перемены в церковной иерархии, назначения в Синод, самые важные вопросы догматов, дисциплины и богослужения обсуждались в ее салоне. Ее всеми признанный моральный авторитет был для Распутина драгоценным вспомогательным средством.

В числе покровителей Распутина в начале его деятельности был также тибетский доктор Бадмаев, сибиряк из Забайкалья, монгол, бурят. Не имея университетского диплома, он занимался лечением не тайно, а совершенно открыто — лечением странным, с примесью колдовства. К концу войны с Японией один из его высокопоставленных клиентов из признательности отправил его с политическим поручением к наследственным правителям китайской Монголии. Для того чтобы обеспечить их содействие, Бадмаеву поручено было отдать им двести тысяч рублей. Вернувшись из Урги, он изложил в докладе блестящие результаты своей поездки и на основании этого письменного сообщения удостоился соответствующей благодарности. Но вскоре было замечено, что Бадмаев оставил себе эти двести тысяч рублей. Инцидент стал принимать скверный оборот, однако вмешательство высокопоставленного клиента уладило все. Доктор свободно вздохнул и снова принялся за свои каббалистические операции.

Никогда еще не было такого притока больных в его кабинет на Литейном, ибо распространился слух, что Бадмаев привез из Монголии всякого рода целебные травы и магические рецепты, с большим трудом полученные у тибетских шаманов. Сильный своими невежеством и фанатизмом Бадмаев без колебания брался за лечение самых трудных, самых темных случаев. Он, впрочем, оказывал известное предпочтение нервным болезням, психическим страданиям и загадочным расстройствам женской физиологии.

Бадмаев сам приготовлял прописываемые им лекарства под странными названиями. Он производил, таким образом, опасную торговлю наркотиками, заглушающими боль, анестезирующими, месячногонными и возбуждающими средствами. Он именовал их "Тибетским элексиром", "Порошком Нирвитти", "Цветами азока", "Ниэн-Ченским бальзамом", "Эссенцией черного лотоса". В действительности Бадмаев получал ингредиенты для лекарств у знакомого аптекаря.

Царь и царица несколько раз приглашали Бадмаева к цесаревичу, когда обыкновенные врачи оказывались бессильными остановить у ребенка приступы кровотечения. Там он и познакомился с Распутиным. В одно мгновение шарлатаны поняли друг друга и заключили союз.

Но с течением времени здоровые элементы столицы были взволнованы скандальными легендами, распространившимися о "старце" из Покровского. Частые визиты Распутина в царский дворец, его доказанное участие в некоторых произвольных и злополучных актах верховной власти, наглое высокомерие речей, нравственная распущенность вызвали наконец со всех сторон ропот возмущения. Несмотря на строгость цензуры, газеты разоблачали гнусную деятельность сибирского чудотворца, не осмеливаясь касаться личности императора, но публика понимала с полуслова. "Божий человек" почувствовал, что ему нужно бы испариться на некоторое время. В марте 1911 г. он вооружился посохом и отправился в Иерусалим. Это неожиданное решение наполнило поклонников Распутина печалью и восхищением: только святая душа могла так ответить на оскорбления злых людей. Затем Распутин провел лето в Царицыне у своего доброго друга и соратника, монаха Иллиодора.

Между тем царица не переставала писать и телеграфировать Распутину. Осенью она заявила, что не может больше выносить его отсутствия. К тому же кровотечения цесаревича стали повторяться чаще. А если ребенок умрет… Мать не успокаивалась ни на один день: беспрестанные нервные припадки, судороги, обмороки. Царь, любящий свою жену и обожающий своего сына, чувствовал себя глубоко удрученным.

В начале ноября Распутин вернулся в Петербург И тотчас же возобновились безумства и оргии. Но среди его поклонников обнаружились уже некоторые разногласия: одни считали Распутина стишком похотливым, других беспокоило его растущее вмешательство в церковные и государственные дела. Как раз в это время в духовных кругах волновались по поводу позорного назначения, полученного от царя благодаря его слабости: Григорий добился назначения тобольским епископом одного из друзей детства, безграмотного, непристойного, гнусного отца Варнавы. Одновременно стало известным, что обер-прокурор Синода получил приказание пожаловать Распутину сан иерея. На этот раз поднялся скандал.

29 декабря саратовский епископ Гермоген, монах Иллиодор и несколько иереев устроили ссору со "старцем". Они ругали его, толкали, обзывали: "Проклятый… богохульник… блудодей… скот смердящий… ехидна дьявольская…" Наконец они стали плевать в лицо Распутину. Сначала он растерялся, потом, припертый к стене, попробовал ответить потоком ругательств. Тогда Гермоген, колосс, с размаху нанес ему несколько ударов по черепу своим наперстным крестом, выкрикивая: "На колени, несчастный… На колени перед святыми иконами! Проси у Бога прощения за твои гнусные мерзости. Поклянись, что больше не осмелишься осквернять своей гнусной образиной дворец нашего любезного государя!" Распутин, дрожа от страха, с разбитым в кровь носом, ударяя себя в грудь, бормоча молитвы, дал клятву, что никогда больше не увидит царя. Наконец он вышел, осыпаемый градом последних проклятий и плевков. Едва спасшись из этой западни, он поспешил в Царское Село.

Распутину недолго пришлось ждать удовлетворения своей мстительности. Несколько дней спустя, по требованию обер-прокурора, Синод лишил Гермогена епископской кафедры и сослал его в Хировицкий монастырь, в Литву. Что касается монаха Иллиодора, то он был схвачен жандармами и заключен в исправительный Флорищевский монастырь, близ Владимира.

Полиция вначале была бессильна замять скандал. В Думе лидер октябристов Гучков в прозрачных выражениях осудил двор за сношения с Распутиным. В Москве самые признанные представители православного славянства, граф Шереметев, Самарин, Новожилов, Дружинин, Васнецов публично протестовали против раболепия Синода. Дошло до того, что они потребовали созыва всероссийского собора для реформы Церкви. Сам архимандрит Феофан, раскусив наконец "Божьего человека", никак не мог простить себе, что рекомендовал Распутина при дворе, и с достоинством возвысил свой голос против него. Вскоре Феофан, хотя он был духовником царицы, был сослан по постановлению Синода в Крым.

Председателем Совета министров был в это время Коковцов, временно управлявший и Министерством финансов. Он делал все возможное, чтобы представить своему государю в настоящем свете всю гнусность "старца". 1 марта 1912 г. Коковцов умолял царя разрешить отослать Григория обратно в его родную деревню. "Этот человек овладел доверием вашего величества. Это шарлатан и негодяй наихудшей породы. Общественное мнение против него. Газеты…" Царь прервал своего министра презрительной улыбкой. "Вы обращаете внимание на газеты?" — "Да, государь, когда они нападают на моего государя и от этого страдает престиж его власти. А в данном случае наиболее лояльные газеты оказываются наиболее суровыми в своей критике".

Со скучающим видом царь опять прервал его: "Эти критики бессмысленные. Я знаю Распутина". Коковцов гадал, стоило ли продолжать. Однако он закончил: "Государь, ради династии, ради вашего наследника, умоляю вас — дайте мне принять необходимые меры, чтобы Распутин вернулся в свою деревню и никогда больше не возвращался". Царь холодно ответил: "Я сам ему скажу, чтоб он уехал и не приезжал больше". — "Должен ли я считать это решением вашего величества?" — "Это мое решение". Затем, посмотрев на часы, которые показывали половину первого пополудни, царь протянул Коковцову руку: "До свидания, Владимир Николаевич, я вас больше не задерживаю".

В тот же день в четыре часа Распутин подозвал к телефону сенатора Д., близкого друга Коковцова, и насмешливо крикнул ему: "Твой друг, председатель, пытался сегодня утром напугать "папку". Он наговорил ему на меня всячески, но это не оказывает никакого действия. "Папка" и "мамка" любят меня по-прежнему. Ты можешь телефонировать об этом от моего имени Владимиру Николаевичу".

6 мая в Ливадии все министры в парадной форме собрались в царском дворце, чтобы принести поздравления царице по случаю ее тезоименитства. Проходя мимо Коковцова, Александра Федоровна отвернулась от него.

За несколько дней до этой церемонии "старец" уехал в Тобольск. Уехал он не по приказу, а по своей доброй воле — посмотреть, как идут дела в его небольшом имении в Покровском. Прощаясь с царем и царицей, Распутин произнес с мрачным видом: "Я знаю, что злые люди подкапывают под меня. Не слушайте их. Если вы меня покинете, вы потеряете в течение шести месяцев вашего сына и вашу корону". Царица воскликнула: "Как можем мы тебя покинуть! Разве ты не единственный наш покровитель, наш лучший друг?!" И, преклонив колени, просила ее благословить.

Октябрь царская семья проводила на даче в Спале, в Польше, где царь часто охотился в великолепном Крулевом лесу.

Однажды юный наследник, возвращаясь с прогулки в лодке на озере, плохо рассчитал свой скачок на берег и ушиб себе бедро о борт лодки. Контузия сначала казалась легкой и невинной. Но через две недели, 1 октября, появилась опухоль в паху, бедро распухло, затем внезапно поднялась температура. Поспешно вызванные доктора Федоров, Деревенко, Рауфус определили кровяной нарыв, кровяную опухоль и начинающееся заражение крови. Надо было немедленно произвести операцию, но предрасположение ребенка к кровотечению исключало возможность надреза.

Между тем температура с каждым часом все поднималась. 21 октября температура дошла до 39,8°. Родители не выходили из комнаты больного, ибо врачи не скрывали своего беспокойства. В церкви Спалы попы сменяли друг друга для молитвы днем и ночью. По распоряжению царя торжественная литургия была отслужена в Москве перед иконой Иверской Богоматери.

Утром 22 октября царица в первый раз зашла в салон, где собрались дежурный адъютант Нарышкин, дежурная фрейлина княгиня Елизавета Оболенская, Сазонов, прибывший для доклада царю, и начальник царской охоты в Польше граф Владислав Велепольский. Бледная, похудевшая Александра Федоровна, однако, улыбалась. На обращенные к ней тревожные вопросы она ответила спокойным тоном: "Врачи не констатируют еще никакого улучшения, но лично я уже не беспокоюсь. Я получила сегодня ночью телеграмму от отца Григория, которая меня совершенно успокоила". Затем она прочитала телеграмму: "Бог воззрил на твои слезы и внял твоим молитвам. Не печалься. Твой сын будет жить".

В течение 1913 г. несколько лиц снова осмелились открыть глаза царю и царице на поведение "старца" и его нравственную низость. Это были вдовствующая императрица Мария Федоровна, затем сестра царицы Елизавета Федоровна. И сколько других! Но всем предупреждениям, всем увещеваниям царь и царица противопоставляли один и тот же спокойный ответ: "Это все клеветы. Впрочем, на святых всегда клевещут".

В религиозных разглагольствованиях, которыми Распутин обычно прикрывал свой эротизм, постоянно повторялась идея: "Одним только раскаяньем мы можем спастись. Нам, значит, надо согрешить, чтоб иметь повод покаяться. Следовательно, если Бог посылает нам искушение, мы должны поддаться ему, чтобы обеспечить себе предварительное и необходимое условие плодотворного раскаяния… Впрочем, не было ли первым словом жизни и истины, которое Христос сказал людям: "Покайтесь!" Но как покаяться, предварительно не согрешивши…"

Безыскусные проповеди Распутина изобиловали хитроумными рассуждениями об "отпустительной ценности слез" и "искупительной силе сокрушения". Один из его любимых аргументов, действующих наверняка на его женскую клиентуру, сводится к следующему: "Чаще всего не отвращение к греху мешает нам уступить искушению, ибо, если бы грех в самом деле внушал нам отвращение, нас не тянуло бы грешить. Хочется нам когда-нибудь съесть чего-нибудь, что нам противно? Нет, что нас удерживает и пугает, так это испытание, которое раскаяние готовит гордости. Совершенное сокрушение требует абсолютного смирения. А мы не хотим смириться, даже перед Господом. Вот в чем секрет нашей борьбы с искушением. Но Всевышний Судия — Он не ошибается. И когда мы будем в долине Иосафата.

Он припомнит нам все случаи спастись, которые Он доставил нам и которые мы отвергли…"

В XI столетии нашей эры эти софизмы проповедовались уже фригийской сектой. Еретик Монтанус охотно доказывал их своим красивым последовательницам в Лаодикии, добиваясь тех же практических результатов, что и Распутин.

Если бы деятельность "старца" ограничилась областью сластолюбия и мистицизма, он был бы для меня лишь предметом более или менее интересного психологического или физиологического исследования.

Но силой обстоятельств этот невежественный крестьянин сделался политическим орудием. Вокруг него сгруппировалась клиентура влиятельных лиц, связавших свою судьбу с его судьбой.

Самым значительным из них является министр юстиции Щегловитов. Обладая живым умом и едким красноречием, он внес в осуществление своих идей много расчета и гибкости. Он, впрочем, недавно обращен в распутизм. Почти такое же значение имеет министр внутренних дел Николай Маклаков, любезная покладистость которого очень нравится царю и царице. Затем обер-прокурор Синода Саблер — у него презренный и раболепный характер; благодаря ему "старец" держит, так сказать, в руках весь епископат, все высшие духовные должности. Непосредственно после него я назову первого прокурора Сената Добровольского, затем члена Государственного совета Штюрмера, затем коменданта императорских дворцов зятя министра двора генерала Воейкова. Я назову, наконец, очень смелого и очень хитрого директора департамента полиции Белецкого. Легко представить себе огромную власть, которую представляет коалиция столь влиятельных лиц в таком самодержавном и централизованном государстве, как Россия.

В качестве противовеса вредному влиянию этой камарильи я вижу при царе и царице лишь одного человека: начальника Военной канцелярии князя Владимира Орлова, сына бывшего русского посла в Париже. У него прямой ум и гордое сердце. Орлов всей душой предан царю и с первого же дня объявил себя противником Распутина. Он без устали ведет борьбу против "старца", вызывая, конечно, враждебное отношение к себе со стороны царицы и госпожи Вырубовой.

Вторник, 3 ноября 1914 г.

Два дня тому назад я получил от графини Л. следующее письмо:

Мой дорогой друг!

Не подумайте, что я пишу в бреду. Но некто странный и таинственный просит меня перевести то, что он думает о Франции, и передать это Вам. Предупреждаю Вас, что это набор бессвязных слов.

Посылаю Вам также русский оригинал, если можно назвать оригиналом приложенную при сем пачкотню. Может быть, Вы найдете кого-нибудь компетентнее меня, кто проникнет в мистический, или даже пророческий, смысл этого листка. Мне прислала его госпожа Вырубова с просьбой перевести для Вас. Я полагаю, что эта идея исходит из высших сфер…

Ваш верный друг О.Л.

К этому письму приложен листок бумаги, исписанный крупным, неровным, тяжелым, грубым почерком, состоящим из прерывающихся, резких, приплюснутых линий. Буквы так топорны, так бесформенны, что их едва можно разобрать. Но вся страница в целом выразительна, как офорт. Подпись читаешь почти без труда: "Роспутин".

Копия факсимиле Распутина:

Давай бох по примеру жить расси оне укоризной страны напримерь нестожества сей минуты евит бох евленье силу увидите рать силу небес победа свами и вас роспутин.

Это означает: "Дай вам Бог жить по примеру России, а не критикой страны, например, ничтожество. С этой минуты Бог явит чудо силы. Ваша рать увидит силу небес. Победа с вами и на вас".

Госпожа Вырубова полагает, что это надо понимать так: Россию не следует попрекать ее монархизмом (примечание госпожи Л.).

У листка, на котором нацарапан этот логогриф, оторван верхний левый угол, где был императорский герб. Значит, Распутин писал в Царском Селе. После тяжелого раздумья я отправляю графине Л. туманный ответ, в котором развиваю следующую идею: "Французский народ, который одарен всей интуицией сердца, прекрасно понимает, что русский народ воплощает свою любовь к отечеству в особе царя…" Мое письмо кончается так: "Итак, пусть ваш пророк успокоится. На той высоте, на которую Россия и Франция вознесли свой общий идеал, они всегда поймут друг друга".

Среда, 4 декабря 1914 г.

Графиня Л. написала мне:

Вы прекрасно ответили на мое письмо, и Ваш ответ находится в августейших руках. Я с тех пор убедилась, что была права, предполагая, будто распоряжение перевести (письмо Распутина) исходило из высших сфер.

Ваш верный друг О. Л.

Среда, 9 декабря 1914 г.

Отсутствие сведений о военных операциях в Польше, предчувствие, оказавшееся слишком основательным, огромные потери, понесенные русской армией; наконец, эвакуация Лодзи — поддерживают в публике мрачное уныние. Мне всюду попадаются лишь люди подавленные. Эта подавленность проявляется не только в салонах и клубах, но и в учреждениях, в магазинах, на улицах.

Сегодня днем я зашел к антикварию на Литейном. Поторговавшись минут пять, он испуганно спросил меня:

— Ах, monsieur, когда кончится эта война… Правда ли, что мы потеряли у Лодзи миллион людей?

— Миллион людей! Кто вам сказал это? Ваши потери значительны, но уверяю, что они далеки от такой цифры. У вас в армии сын или родственник?

— Нет, слава Богу. Но эта война слишком затянулась, слишком ужасна. И потом, мы никогда не победим немцев. Так почему же не покончить с этим сразу?

Я его ободрял, как мог. Я доказывал, что если мы проявим упорство, то наверное победим. Он слушал со скептическим и унылым видом. Когда я замолчал, он сказал:

— Вы, французы, может быть, победите. Мы, русские, нет. Мы проиграем… Но тогда зачем же, Господи, убивать столько людей? Почему не покончить с этим сразу?

Увы! Сколько русских рассуждает так в настоящее время.

Вернувшись в посольство, я застал там старого барона Г., который лет десять тому назад играл политическую роль, но с тех пор участвует только в светских удовольствиях и сплетнях. Он говорил со мной о военных событиях.

— Плохо. Иллюзия рассеялась… Николай — бездарность… Бой у Лодзи — какое безумие, какое поражение! Наши потери больше миллиона людей… Мы никогда не одолеем немцев… Надо подумать о мире.

Я возражал, что три союзные страны обязаны продолжать войну до поражения Германии, потому как на карту поставлены их национальная независимость и целостность. Я добавил, что унизительный мир неизбежно вызовет революцию в России — и какую революцию! В заключение я заявил, что абсолютно убежден в верности императора нашему общему делу.

Г. возразил тихо, как если бы кто-нибудь мог нас услышать:

— О, император… император…

Он остановился. Я настаивал:

— Что вы хотите сказать? Говорите же!

Он продолжил принужденно, так как вступил на опасную почву:

— В настоящее время император не может спокойно говорить о Германии, но он скоро поймет, что ведет Россию к гибели… Ему дадут это понять… Я как будто слышу, как этот каналья Распутин говорит: "Да что же это! Долго ты еще будешь проливать кровь твоего народа? Неужели ты не видишь, что Бог тебя покинул…" В этот день, господин посол, мы будем близки к миру.

Я сухо прервал разговор:

— Это глупые сплетни… император клялся на Евангелии и перед иконой Казанской Божией Матери, что он не подпишет мира, пока на русской земле будет хоть один солдат. Никогда вы меня не заставите поверить, что он не выполнит подобной клятвы. Не забудьте, что в тот день, когда он произносил ее, император пожелал, чтобы я был возле него, чтобы я был свидетелем и порукой в том, в чем он клялся перед Богом. В этом пункте он останется непоколебимым. Он скорее умрет, чем нарушит свое слово.

Четверг, 7 января 1915 г.

Вот уже девять дней длится упорная борьба на левом берегу Вислы в секторе, расположенном между Бзурой и Равкой. 2 января немцам удалось занять важную позицию в Боржимове. Итак, их фронт атаки находится в 60 километрах от Варшавы.

Это положение вызывает в Москве очень суровую оценку, если верить тому, что сообщил мне английский журналист, буквально вчера обедавший в "Славянском базаре". "Во всех московских салонах и кружках проявляется большое раздражение по поводу оборота, какой принимают военные события, — сказал он. — Не могут понять этой остановки всех наступлений и этих постоянных отступлений, которые как будто никогда не должны кончиться… Однако обвиняют не Николая Николаевича, а царя и еще больше царицу. Об Александре Федоровне распространяют самые нелепые слухи. Обвиняют Распутина в том, что он подкуплен Германией, и царицу не называют иначе как "немкой"".

Уже в который раз я слышу, что царицу упрекают в том, будто она и на троне сохранила симпатии, пристрастия, привязанность к Германии. Несчастная женщина ни с какой стороны не заслужила такого обвинения, о котором она знает и которое приводит ее в отчаяние.

Александра Федоровна ни душой, ни сердцем никогда не была немкой. Правда, она немка по происхождению, по крайней мере с отцовской стороны, так как отцом ее был Людвиг IV, великий герцог Гессенский и Рейнский, но она англичанка по матери, принцессе Алисе, дочери королевы Виктории. В 1878 г., в возрасте шести лет, она потеряла мать и с тех пор обычно жила при английском дворе. Ее воспитание, образование, умственное и нравственное развитие были совершенно английские. Еще теперь она англичанка по внешности, по манере, по известному налету чопорности и пуританизма, по непримиримой и воинствующей суровости своего сознания, наконец, по многим интимным привычкам. Этим, впрочем, ограничивается все то, что в ней осталось от ее западного происхождения.

В сущности же она стала вполне русской. Во-первых, несмотря на легенду, которая, как я вижу, образуется вокруг императрицы, я не сомневаюсь в ее патриотизме. Царица горячо любит Россию. И как Александре Федоровне не быть привязанной к этой второй ее родине, которая воплощает для нее все ее интересы — женщины, супруги. Когда она вступала на трон в 1894 г., уже было известно, что она не любит Германию, в особенности Пруссию. В последние годы императрица чувствовала личное отвращение к императору Вильгельму, и она на него возлагает ответственность "за эту ужасную войну". Когда императрица узнала о сожжении Лувэна, она воскликнула: "Я краснею от того, что была немкой!"

Я уже отмечал болезненные предрасположения, наследованные Александрой Федоровной от матери, проявляющиеся и у ее сестры, Елизаветы Федоровны, в филантропической экзальтации, а у ее брата, великого герцога Гессенского — в странных вкусах. Так вот, эти наследственные наклонности, которые более или менее атрофировались бы в положительной и уравновешенной среде Западной Европы, нашли в России самые благоприятные условия для полного развития. Моральное беспокойство, хроническая тоска, неопределенные страхи, смена периодов возбуждения и подавленности, неотвязная мысль о невидимом и потустороннем, суеверное легковерие — все эти симптомы рельефно выступают в личности императрицы. Покорность, с которой Александра Федоровна подчиняется влиянию Распутина, не менее знаменательна. Видя в нем "Божьего человека", "святого", гонимого — как Христа гнали "фарисеи", — признавая в нем дар предвидения, способность совершать чудеса и изгонять бесов, ставя в зависимость от его благословений успех политического акта или военной операции, императрица ведет себя, как вели себя когда-то московские царицы. Она переносит нас в эпоху Ивана Грозного или Михаила Федоровича.

Русская армия отступает от района Тильзита на нижнем Немане до района Плоцка на Висле, то есть на фронте в 450 километров. Она потеряла свои позиции у Ангерапа и все проходы у Мазурских озер, которые были так удобны для защиты. Русская армия поспешно отступает по направлению к Ковно, Гродно, Осовцу и Нареву.

Этот ряд неудач доставляет Распутину случай утолить непримиримую злобу, которую он питает к великому князю Николаю.

В начале своей карьеры в Петербурге, в 1906 г., у "старца" не было более усердных покровителей, чем Николай Николаевич и Петр Николаевич, а также их супруги-черногорки — Анастасия и Милица. Но в один прекрасный день Николай сознал свою ошибку и постарался исправить ее. Он умолял, заклинал царя прогнать гнусного "мужика". Несколько раз он пытался осуществить это, ничего не вышло. С тех пор Распутин ждал случая отомстить.

Поэтому меня не удивило, когда я узнал, что он в присутствии царя и царицы беспрерывно ругает генералиссимуса. Со свойственным ему чутьем Распутин сразу же начал с обвинений, которые в их глазах могли иметь наибольшее значение. С одной стороны, он обвинил Николая Николаевича в том, что великий князь пускает в ход всякого рода лицемерные приемы, чтобы снискать популярность среди солдат и создать себе в армии политическую клиентуру.

С другой стороны, Распутин повторял: "Николаша не будет иметь успеха ни в одной из операций, потому что Бог никогда не благословит их. Как, в самом деле, может Бог благословить действия человека, который предал меня, Божьего человека?"

Среда, 24 февраля 1915 г.

Сегодня днем, в то время, как я был у госпожи О., принимающей деятельное участие в устройстве госпиталей, неожиданно с шумом открылась дверь гостиной. Человек высокого роста, одетый в длинный черный кафтан, какие носят по праздникам зажиточные мужики, обутый в тяжелые сапоги, подошел, широко шагая, к госпоже О. и громко поцеловал ее. Это был Распутин.

Бегло взглянув на меня, он спросил:

— Кто это?

Госпожа О. назвала мою фамилию. Он продолжил:

— А, это французский посол. Я рад с ним познакомиться, мне как раз надо кое-что сказать ему.

И начал быстро говорить. Госпожа О., которая служила нам переводчицей, не успевала переводить.

У меня, таким образом, появилась возможность рассмотреть его. Темные длинные и плохо расчесанные волосы, черная густая борода, высокий лоб, широкий выдающийся вперед нос, мускулистый рот. Но все выражение лица сосредоточено в глазах льняно-голубого цвета, блестящих, глубоких, странно притягательных. Взгляд одновременно пронзительный и ласкающий, наивный и лукавый, пристальный и далекий. Когда речь Распутина оживляется, зрачки его как будто заряжаются магнетизмом.

В кратких, беспорядочных фразах, используя обилие жестов, Распутин нарисовал мне патетическую картину страданий, которые война приносит русскому народу.

Затем он окинул меня недоверчивым взглядом и почесал свою бороду. Потом неожиданно выпалил:

— Везде есть дураки.

Он вернулся к своей первоначальной теме — к необходимости облегчить народные страдания.

После этого Распутин поцеловал госпожу О., прижал меня к своей груди и, широко шагая, вышел, напоследок хлопнув дверью.

Четверг, 15 апреля 1915 г.

Несколько дней тому назад в газетах писали, что Распутин уехал в Москву. Исполняя обет, который он дал в прошлом году, когда доктора вырвали его у смерти, Распутин отправился в Кремль помолиться на могиле патриарха Гермогена.

Когда наступил вечер, он перешел к подвигам другого рода. И хотя оргия происходила при закрытых дверях, но публике стало известно достаточно подробностей для того, чтобы вызвать во всех классах московского населения волнение, скандал, глухой ропот негодования и отвращения.

Вот эта история, как мне только что передал ее родственник московского градоначальника, генерала Адрианова, адъютант императора, прибывший из Москвы.

Сцена имела место в салоне ресторана "Яр", в Петровском парке. С Распутиным были два журналиста и три молодые женщины, из которых по крайней мере одна принадлежала к высшему обществу Москвы.

Ужин начался около полуночи. Было много выпито. Балалаечники исполняли национальные мотивы. Сильно разгоряченный Распутин принялся рассказывать с циничным воодушевлением о своих любовных похождениях в Петрограде, называя по фамилиям женщин, которые ему отдавались, сообщая о каждой какую-нибудь интимную особенность, какую-нибудь смешную или скабрезную подробность.

После ужина цыганки заменили балалаечников. Распутин, совершенно пьяный, принялся рассказывать об императрице, которую он называл "старушкой". Это смутило общество. Он продолжал, нисколько не обращая внимания. Показав вышитый жилет, который Распутин носил под кафтаном, он заявил:

— Этот жилет мне вышила "старушка". Я делаю с ней все, что хочу.

Светская дама, затесавшаяся в эту авантюру, запротестовала, хотела уйти. Тогда взбешенный Распутин, шатаясь, сделал непристойный жест.

Затем он кинулся к цыганкам. Те встретили его тоже неласково. Распутин стал ругать их, вплетая в эти ругательства имя царицы.

Между тем участники оргии боялись быть скомпрометированными в подобном скандале, о котором говорил уже весь ресторан и последствия которого могли оказаться серьезными ввиду оскорбления императрицы.

Потребовали счет. Как только человек принес счет, светская дама бросила на стол пачку рублей, сумму, сильно превышавшую то, что было нужно заплатить, и поспешно вышла. Цыганки последовали за ней.

Остальное общество тоже быстро удалилось. Распутин покинул ресторан последним, бранясь, рыгая и шатаясь.

Суббота, 24 апреля 1915 г.

Московский градоначальник, генерал Адрианов, хотел доложить непосредственно царю о скандале, произошедшем недавно в ресторане "Яр", который возмутил все население Москвы. Итак, вчера утром Адрианов явился в парадной форме в Царское Село просить аудиенции. Но комендант императорских дворцов, генерал Воейков, не допустил его к царю.

Генерал Адрианов обратился тогда к генералу Джунковскому, командиру корпуса жандармов, товарищу министра внутренних дел по полицейским делам, который уже двадцать раз пытался разоблачить пред царем всю гнусность "старца".

Этим окольным путем до Николая II дошли все малейшие подробности оргии в ресторане "Яр". Не доверяя, однако, полученному сообщению, он приказал произвести дополнительное следствие, которое поручил своему любимому адъютанту, интимному фавориту царицы, капитану фрегата Саблину. Последний, несмотря на близкое знакомство с Распутиным, вынужден был признать совершенную справедливость всех заявлений генерала Адрианова.

Ввиду установленных фактов, царь, царица и госпожа Вырубова сообща пришли к заключению, что адские силы расставили их святому другу страшную ловушку и что "Божий человек" не отделается так дешево без Божьей помощи.

Вторник, 27 апреля 1915 г.

Великий князь Николай и его Главный штаб сопровождали императора во время недавнего посещения царем Галицийского фронта.

Все были поражены индифферентностью, даже холодностью, с какими армия встретила царя. Легенда, создавшаяся вокруг императрицы и Распутина, нанесла чувствительный удар по престижу императора среди солдат и офицеров. Никто не сомневается, что в Царском Селе скрывается гнездо измены. Близ Львова один из моих офицеров подслушал следующий разговор поручиков:

— О каком Николае ты говоришь?

— Да разумеется, о великом князе. Другой ведь всего только немец.

Среда, 26 мая 1915 г.

Беспрерывные неудачи русской армии дают Распутину повод удовлетворить давнишнюю злобу, которую он питает к Николаю. Распутин не перестает порицать генералиссимуса, которого обвиняет в том, что он ничего не понимает в военном искусстве и заботится исключительно о создании в войсках своей нездоровой популярности, втайне надеясь занять императорский трон. Характер и вся прошлая жизнь великого князя в достаточной мере опровергают это обвинение, но я знаю, что царя и царицу оно беспокоит.

С другой стороны, до меня дошли сведения, что в последнее время Распутин снова принялся проповедовать свою старую тему: "Эта война неугодна Богу".

Воскресенье, 30 мая 1915 г.

Видя все возрастающее влияние Распутина и его роковое влияние на русскую политику, я порой задавал себе вопрос: не следовало ли бы союзникам попытаться эксплуатировать в свою пользу мистические и иные дарования чудотворца, подкупив его? Мы, таким образом, направляли бы вдохновения Распутина, которые теперь нас беспрерывно беспокоят, стесняют, парализуют. Признаюсь, меня соблазняла такая операция, но я понимал, что она была бы бесплодной, компрометирующей и даже опасной.

Я недавно пробовал заговорить об этом с высокопоставленным лицом, Э., который лишний раз излил предо мной свой энергичный национализм. После того как он с отвращением перечислил последние непристойности и сумасбродства Гришки, я сказал:

— Разрешите мне один вопрос… Почему ваши политические друзья не пытаются привлечь Гришку на свою сторону? Почему они его не подкупят?

Покачав головой и подумав, он ответил:

— Распутина нельзя подкупить.

— Такой уж он добродетельный?

— О, нет… У этого подлеца нет ни малейшего морального чувства, и я считаю его способным на всякую гадость. Но он не нуждается в деньгах. Он получает их гораздо больше, чем ему нужно… Вы знаете, как он живет? Кроме небольшой квартиры на Гороховой, какие у него расходы? Он одевается, как мужик, его жена и дочери — как нищие. Его стол ничего ему не стоит; он ест всегда вне дома. Его удовольствия приносят ему доход: грязные самки, молодые и старые, которые его окружают, беспрерывно шлют ему подарки. Потом, царь и царица беспрерывно осыпают его деньгами. Наконец, вы догадываетесь, сколько он выжимает из просителей, которые приходят ежедневно умолять его походатайствовать за них? Так что, у "святого мужа" нет недостатка в средствах.

— Что делает он со всеми этими деньгами?

— Распутин очень щедр: он много денег раздает. Потом, он покупает землю в своем селе, в Покровском, и строит там церковь. У него есть кой-какие капиталы в банках на черный день, потому что он довольно сильно беспокоится о своем будущем.

— То, что вы рассказываете мне, укрепляет меня в моей первоначальной идее… У Распутина есть уязвимое место, если он любит расширять свои земельные владения, строить церкви, делать вклады в банк. Ваши политические друзья должны были бы попытаться подкупить его.

— Нет, господин посол, затруднение не в том, как предложить Распутину денег — он примет деньги от кого угодно. Трудно заставить его играть роль, потому что он никакой роли повести не способен. Не забывайте, что Распутин — безграмотный мужик.

— Он, однако, не глуп.

— Он прежде всего хитер. Его кругозор очень узок. Он ничего не понимает в политике. Нельзя его ввести в курс непривычных для него идей и соображений. Никакая связная беседа, никакая серьезная и последовательная дискуссия с ним невозможны. Он умеет лишь повторять подсказанное ему.

— Распутин, однако, много прибавляет от себя.

— Да, он прибавляет непристойные жесты и мистическую чепуху. Но люди, пользующиеся им, присматривают. И Распутин знает, что за ним шпионят, что читают его корреспонденцию, следят за его поведением и знакомствами. Под предлогом охраны дворцовая полиция генерала Воейкова неотступно следует за ним по пятам. Распутину известно, что в его собственной партии есть враги, соперники, завистники, которые стараются под шумок очернить его перед царем и царицей, подставить ему ножку. Наконец, он боится, как бы ему не нашли замену. Вы, вероятно, слышали разговоры о черногорском красавце, отце Мардарии, и об идиоте Мите Коляба, его нынешних соперниках. И есть, должно быть, другие, которых нам готовят за кулисами. Распутин слишком хорошо понимает опасность своего положения и слишком умен, чтобы не оставаться верным своей партии. Будьте уверены, если бы ему сделали подозрительное предложение, он немедленно сообщил бы об этом Воейкову…

На этом наш разговор оборвался. Сегодня я снова завел беседу почти в тех же выражениях с одним из моих информаторов, С., принадлежащим к националистским и православным кругам Москвы.

— Увы, — сказал он мне, — боюсь, что мы на днях падем еще ниже Распутина.

— Возможно ли это?

— Не сомневаюсь… В области несуразного нет пределов. Если бы Распутин исчез, мы не преминули бы сильно пожалеть о нем.

— Кто же мог бы заставить нас пожалеть?

— Митя Коляба, например…

Для обоснования своих опасений С. сообщил мне некоторые сведения об этой личности, о которой мне известны только ее прежние сношения с монахом Иллиодором Царицынским и отцом Иоанном Кронштадтским.

Митя Коляба такой же слабоумный, блаженный, юродивый, как тот, который произносит роковые слова в "Борисе Годунове". Он родился около 1865 г. в окрестностях Калуги. Митя — глухой, немой, полуслепой, кривоногий, с кривым позвоночником, с двумя обрубками вместо рук. Его мозг, атрофированный, как и его члены, вмещает лишь небольшое число рудиментарных идей, которые он выражает гортанными звуками, заиканием, ворчанием, мычанием, визжанием и непорядочной жестикуляцией своих обрубков. В течение нескольких лет его призревали из милости в монастыре в Оптиной пустыни, близ Козельска. Однажды в Мите заметили странные приступы волнения с промежутками оцепенения, похожие на экстаз. В 1901 г. его повезли в Петроград, где царь и царица высоко оценили пророческое ясновидение Мити, хотя они были в то время в полном подчинении у мага Филиппа. Во время несчастной Японской войны Митя Коляба, казалось, призван был сыграть крупную роль. Но неловкие друзья впутали его в эпическую ссору Распутина с епископом Гермогеном. Митя вынужден был на время исчезнуть, чтобы избежать мести своего страшного соперника. В настоящее время он живет в небольшой тайной секте и ждет своего часа.

Пятница, 11 июня 1915 г.

Несколько дней тому назад Москва заволновалась. В народе стали распространяться слухи об измене, громко обвиняли царя, царицу, Распутина и всех лиц, пользующихся влиянием при дворе.

Серьезные беспорядки вспыхнули вчера и продолжаются сегодня. Большое число магазинов, принадлежащих немцам или с немецкими фамилиями на вывесках, разгромлено.

Воскресенье, 13 июня 1915 г.

Московские беспорядки носили серьезный характер, о котором не упоминали отчеты прессы.

На знаменитой Красной площади, свидетельнице стольких исторических событий, толпа поносила царя и царицу, требуя заключения царицы в монастырь, низложения царя, передачи короны великому князю Николаю, повешения Распутина.

Шумные манифестации отправились к Марфа-Мариинскому монастырю, где игуменьей состоит Елизавета Федоровна, сестра императрицы и вдова Сергея. Эту женщину, которая все свое время посвящает исправительным и благотворительным учреждениям, осыпали оскорблениями, так как население Москвы давно уверено, что она германская шпионка и даже скрывает в монастыре своего брата, великого герцога Гессенского.

Известия об этих событиях привели в уныние Царское Село. Императрица обвиняет князя Юсупова, московского генерал-губернатора, который, по непредусмотрительности и слабости, не сумел защитить царскую семью от таких оскорблений.

Царь принял вчера председателя Думы Родзянко, который изо всех сил настаивал на немедленном созыве Думы. Царь благосклонно слушал, но ничем не обнаруживал своих намерений.

Воскресенье, 18 июля 1915 г.

За последние три дня опасность положения русских войск значительно возросла: им приходится не только бороться с неудержимым натиском австро-германцев между Бугом и Вислой — им приходится также выдерживать двойное наступление, недавно начатое неприятелем на севере, между На-ревом и Курляндией.

В районе Нарева германцы заняли укрепленные линии на Млаве, где они взяли 17 000 пленных. В Курляндии немцы переправились через Виндаву, захватили город Виндаву и угрожают Митаве, которая находится всего в 50 километрах от Риги.

Это положение, по-видимому, укрепляет царя в тех намерениях, о которых он так кстати возвестил в своем манифесте от 27 июня. Он только что дал отставку обер-прокурору Синода, Саблеру, орудию мирной и германофильской партии, вассалу Распутина. Саблера заменил Александр Дмитриевич Самарин, предводитель дворянства Московской губернии. У Самарина высокое общественное положение, широкий и сильный ум. Выбор царя превосходен.

Понедельник 19 июля 1915 г.

Опала, поразившая вчера главного прокурора Синода, настигла сегодня министра юстиции Щегловитова, по духу абсолютизма и реакции нисколько не уступавшего Саблеру. Его преемник Александр Алексеевич Хвостов — член Государственного совета, честный и нейтральный чиновник. После отставки Маклакова, Сухомлинова, Саблера, Щегловитова в правительстве не остается ни одного министра, который не был бы сторонником союза с Францией и Великобританией и продолжения войны с Германией и Австро-Венгрией. С другой стороны, отмечают, что Саблер и Щегловитов были главными союзниками Распутина.

Графиня Н. сказала мне: "Царь воспользовался своим пребыванием в Ставке для того, чтобы принять эти важные решения… Он ни с кем не советовался, даже с царицей… Когда известие об этом дошло до Царского Села, Александра Федоровна была потрясена. Она даже отказывалась верить этому… Госпожа Вырубова была в отчаянии… Распутин заявляет, что все это предвещает великие бедствия".

Четверг, 22 июля 1915 г.

Распутин только что уехал в свое родное село Покровское, возле Тюмени, в Тобольской губернии. Его поклонницы, "распутницы", как их прозвали, уверяют, что он отправился отдохнуть "по совету своего врача" и скоро вернется. На самом же деле царь предписал ему покинуть столицу.

Это новый обер-прокурор Синода добился приказа о выезде.

Едва вступив в должность, Самарин заявил царю, что не в состоянии будет исполнять свои обязанности, если Распутин продолжит вмешиваться за кулисами в церковное управление. Затем, ссылаясь на свое старинное московское происхождение, на свой титул предводителя дворянства, Самарин описал прискорбное раздражение, которое вызывают в Москве скандалы Гришки и которое наносит урон престижу августейшего имени. Наконец Самарин решительно заявил:

— Через несколько дней соберется Дума. Я знаю, что несколько депутатов намерены интерпеллировать меня о Григории Ефимовиче и его закулисных махинациях. Моя совесть обязывает меня сказать все, что я думаю.

Царь ответил только:

— Хорошо. Я подумаю.

Четверг, 29 июля 1915 г.

Проходя через сквер на берегу Фонтанки, у мрачного дворца, в котором 23 марта 1801 г. Павел I так ловко был спроважен в лучший мир, я встретил Александра Сергеевича Танеева.

Государственный секретарь, гроссмейстер двора, член Государственного совета, директор Собственной его величества канцелярии, Танеев, отец Анны Вырубовой и один из главных покровителей Распутина.

Мы вместе сделали небольшой круг по скверу. Он расспрашивал меня о войне. Я выразил абсолютный оптимизм и ждал, что он ответит. Сначала Танеев как будто соглашался со всем, что я говорю, но скоро во фразах, более или менее прикрыто, он начал изливать свои беспокойство и печаль.

Он сказал: "Ища аргументов в пользу вегетарианства, Толстой кончает одну из своих статей описанием отвратительной бойни: "Резали свинью. Один из ассистентов полосовал ей ножом шею. Животное издавало пронзительное и жалобное хрюканье: был момент, когда оно вырвалось из рук своего палача и побежало, обливаясь кровью. Издали, так как я близорук, я не различал подробностей сцены; я видел только тело свиньи, розовое, как тело человека, и слышал ее отчаянное хрюканье. Но кучер, сопровождавший меня, пристально смотрел на все, что происходило. Свинью снова поймали, повалили и довели до конца кромсанье. Когда хрюканье прекратилось, кучер испустил глубокой вздох. Возможно ли, сказал он наконец, возможно ли, чтоб они не ответили за это"".

За три месяца, с тех пор, как русская кровь течет беспрерывно на равнинах Польши и Галиции, сколько мужиков должны были подумать: "Возможно ли, чтоб они не ответили за все это"!

Пятница, 30 июля 1915 г.

Сессия Думы откроется через три дня. Но много депутатов уже съехалось в Петроград, и Таврический дворец очень оживлен.

Из всех губерний несется один и тот же крик: "Россия в опасности. Правительство и режим ответственны за военные неудачи. Спасение страны требует прямого содействия и беспрерывного контроля народного представительства. Более чем когда-либо русский народ готов продолжать войну до победы…" Слышны также почти во всех группах резкие, открытые протесты против фаворитизма и взяточничества, против германских влияний при дворе и в высшей администрации, против Сухомлинова, Распутина, царицы.

С другой стороны, депутаты крайней правой фракции, члены "Черного блока", оплакивают уступки, сделанные царем либерализму, и энергично высказываются за резкую реакцию.

Пятница, 13 августа 1915 г.

Очень активный и даже несколько экзальтированный корифей "либерального национализма", бывший гвардейский офицер С., просил меня вчера принять его для продолжительной конфиденциальной беседы.

Я принял его сегодня днем. И, как бы ни привык к пессимизму, был поражен серьезным, сосредоточенным, скорбным выражением его лица.

— Никогда я так не беспокоился, — сказал С. — Россия в смертельной опасности. Ни в один из периодов своей историй она не подвергалась большей опасности. Немецкий яд, два века действующий в ее жилах, убивает страну. Россию может спасти только народная революция.

— Революция во время войны… Вы забыли о войне…

— Нет, право, не забыл. Революция, какой я ее предвижу и какую желаю, была бы единовременным освобождением всего народного динамизма: великолепным освобождением всей славянской энергии… После нескольких дней неизбежных потрясений, допустим даже месяца смуты и паралича, Россия восстала бы в величии, какого вы и не подозреваете. Вы увидели бы тогда, какие запасы моральной энергии таятся в русском народе. Он обладает неисчислимыми резервами мужества, воодушевления, благородства. Это величайший в мире очаг идеализма.

С. продолжал превозносить магическое действие возрождения, которого он ждет от народного восстания.

— Прежде всего надо бить в верхушку, в голову, — сказал он. — Царь мог бы быть оставлен на троне, потому что, если ему и недостает воли, он в сущности все-таки патриот. Но царицу и ее сестру, великую княгиню Елизавету Федоровну, московскую игуменью, надо бы заточить в монастырь на Урале, как делали некогда при наших великих царях. Затем весь "потсдамский двор", всю клику балтийских баронов, всю камарилью Вырубовой и Распутина надо сослать в глубь Сибири. Наконец, великий князь Николай Николаевич должен немедленно сложить с себя обязанности главнокомандующего…

— Великий князь Николай Николаевич… Вы не верите его патриотизму? Вы не считаете его достаточно русским, достаточно антинемцем? Чего же вам еще надо?..

— Я согласен с вами, что он патриот, что он обладает волей. Но он слишком плохо справляется со своей задачей. Это не вождь, это икона. А нам нужен вождь.

С. закончил разговор, набросав портрет армии, который оказался слишком верным:

— Армия все еще поражает героизмом и самоотверженностью, но она не верит больше в победу, она наперед осознает себя принесенной в жертву, как стадо, которое ведут на бойню. В один прекрасный день, может быть скоро, наступят полное уныние, пассивная покорность, армия будет без конца отступать, не станет больше бороться, сопротивляться.

Я возразил, что военное положение, как бы оно ни было плохо, далеко не отчаянное. Народное движение, во главе которого стала Дума, обнадеживает. И при методичности, упорстве и энергии все прошлые ошибки могут быть еще исправлены.

— Нет! — воскликнул С. с мрачной энергией. — Нет! Дума не в состоянии бороться с официальными и закулисными силами, которыми располагает немецкая партия.

Воскресенье, 22 августа 1915 г.

Распутин недолго оставался в своей сибирской деревне. Он вернулся три дня тому назад, у него уже были продолжительные беседы с царицей.

Царь на фронте.

Среда, 25 августа 1915 г.

Когда я вышел сегодня утром к Сазонову, он немедленно объявил мне бесстрастным официальным тоном:

— Господин посол, я должен сообщить вам о важном решении, только что принятом его величеством императором. Прошу вас хранить это в тайне. Его величество решил освободить великого князя Николая Николаевича от обязанностей главнокомандующего, назначив его наместником на Кавказ, вместо Воронцова-Дашкова, которого состояние здоровья вынуждает выйти в отставку. Его величество лично принял высшее командование армией.

Я спросил:

— Вы сообщаете мне не о намерении, а о твердом решении?

— Да, это непреложное решение императора, он объявил его вчера своим министрам, добавив, что он не допускает никакого обсуждения.

— Будет ли император фактически главнокомандующим?

— Да, в том смысле, что впредь он будет жить в Ставке и высшее руководство операциями станет исходить от него. А что касается подробностей командования, то их император поручит новому начальнику Главного штаба, которым станет генерал Алексеев. Впрочем, Ставка будет переведена ближе к Петербургу, вероятно в Могилев.

Мы некоторое время молчали и смотрели друг на друга. Потом Сазонов продолжил:

— Теперь, когда я официально сообщил вам все, что должен был, мой дорогой друг, могу вам признаться, что я в отчаянии от принятого царем решения. Вы помните, что в начале войны он хотел уже стать во главе своих войск, и все его министры, я первый, умоляли его не делать этого. Наши возражения имеют теперь еще больше оснований. По всей вероятности, наши испытания не скоро кончатся. Нужны месяцы для того, чтобы реорганизовать армию и дать ей возможность продолжать бой. Что произойдет в это время? До каких пор мы вынуждены будем отступать? Не страшно ли подумать, что впредь царь лично будет ответственен за все несчастья, которые нам угрожают. И если по вине одного из наших генералов мы потерпим поражение, это будет не только военное поражение, но одновременно поражение политическое и династическое.

— Но по каким мотивам царь решился на такую важную меру, не пожелав даже выслушать своих министров? — спросил я.

— По многим мотивам. Прежде всего, потому что великий князь Николай не справился со своей задачей. Он человек энергичный, пользуется доверием в армии, но у него нет ни знаний, ни кругозора, необходимых для руководства операциями такого масштаба. Как стратег, Алексеев стоит гораздо выше его. Поэтому мне было бы вполне понятно, если бы Алексеев был назначен главнокомандующим.

Я настаивал:

— Какие еще мотивы заставили царя решиться принять командование на себя?

Сазонов на мгновение остановил на мне печальный и усталый взгляд. Затем как-то неуверенно ответил:

— Царь, вероятно, хотел показать, что для него настал час использовать высшую прерогативу монарха — стать во главе своих войск. Никто не сможет впредь усомниться в его юле продолжать войну до последних жертв. Если у него были еще другие мотивы, я предпочитаю не знать их.

После этих сибиллических слов я расстался с Сазоновым.

Вечером я узнал из надежного источника, что опала великого князя Николая давно готовилась его непримиримым врагом, бывшим военным министром, генералом Сухомлиновым, который, несмотря на свои скандальные злоключения, сохранил тайное влияние на царя и царицу. Ход военных операций, в особенности в последние месяцы, доставлял ему слишком много поводов списать все несчастья армии на неспособности главнокомандующего. Кроме того, именно Сухомлинов, при поддержке Распутина и генерала Воейкова, мало-помалу убедил царя и царицу, что великий князь Николай старается создать себе в войсках и даже в стране нездоровую популярность в надежде занять трон при помощи восстания. Приветствия в адрес великого князя во время недавних беспорядков в Москве дали его врагам в руки очень сильный аргумент.

Царь, однако, не решался на такую важную меру, как смена главнокомандующего, в самый критический фазис общего отступления. Участники интриги представили тогда царю дело так, что терять время больше нельзя. В самом деле, генерал Воейков, который заведует царской охраной, заявил, что его полиция напала на след заговора против царя и царицы, главным участником которой был один из состоящих при них офицеров. Царь все еще противился. Тогда апеллировали к религиозному чувству. Царица с Распутиным неустанно повторяли императору: "Когда трон и отечество в опасности, место самодержца — во главе его войск. Предоставить это место другому значит нарушить волю Божью".

Впрочем, "старец", чрезвычайно болтливый от природы, не скрывает того, каким языком он говорит в Царском Селе. Он вчера рассказывал об этом в тесном кругу, где битых два часа разглагольствовал с тем импровизированным, стремительным и беспорядочным воодушевлением, которое делает его иногда очень красноречивым. Насколько я могу судить по дошедшим до меня обрывкам речей Распутина, доводы, которые он приводит царю, выходят далеко за пределы актуальных вопросов политики и стратегии: Распутин защищает тезис религиозный. Из его красочных афоризмов, из которых многие, вероятно, просуфлированы друзьями Распутина в Синоде, выступает доктрина: "Царь не только вождь и светский повелитель своих подданных. Священное помазание коронования налагает на него по отношению к ним бесконечно высокую задачу; оно делает его их представителем, заступником и ходатаем перед Всевышним Судией. Таким образом, оно обязывает царя принимать на себя все ошибки и несправедливости так же, как и все испытания и страдания своего народа, отвечать за первые и вести счет вторым перед Богом…"

Воскресенье, 29 августа 1915 г.

Впервые за Распутина взялась пресса. До сего дня цензура и полиция защищали его от всякой критики в газетах. Кампанию открыли "Биржевые ведомости".

Откровенно рассказано о прошлом Распутина, его темном происхождении, воровстве, кутежах, разврате, интригах, скандальных связях с высшим обществом, с высшими сановниками и высшим духовенством. Но с большим тактом автор избежал всякого намека на близость Распутина к царю и царице.

Автор этих разоблачений задается вопросом: как это может быть, чтобы такой гнусный авантюрист мог так долго издеваться над Россией? Не поразительно ли, что официальная Церковь, Священный синод, аристократия, министры, Сенат, множество членов Госсовета и Думы могли сговориться с таким канальей? Не является ли это самым страшным обвинением, какое только можно формулировать против режима?.. Вчера еще политический и социальный скандал, вызываемый именем Распутина, казался совершенно естественным. Сегодня Россия требует прекращения его…

Хотя сообщенные "Биржевыми ведомостями" факты и анекдоты давно всем известны, разоблачение тем не менее производит сильное впечатление. Восхищаются тем, что новый министр внутренних дел князь Щербатов разрешил напечатать эту диатрибу, но все единодушно предсказывают, что он недолго сохранит свой портфель.

Воскресенье, 5 сентября 1915 г.

Царь выехал вчера в Ставку, где он сегодня приступает к исполнению обязанностей главнокомандующего.

Перед отъездом царь подписал изумившее и огорчившее всех постановление: он без всякой мотивировки дал отставку начальнику своей военной канцелярии князю Владимиру Орлову.

Связанный с Николаем двадцатилетней дружбой, посвященный, благодаря своей должности, в повседневную и интимную жизнь царя, но всегда сохранявший независимость характера и откровенность с императором, Орлов не переставал вести борьбу против Распутина. Впредь среди приближенных царя и царицы не останется ни одного лица, которое не было бы покорно "старцу".

Воскресенье, 12 сентября 1915 г.

Положение русских войск в Литве быстро ухудшается. К северо-востоку от Вильны неприятель форсированным маршем продвигается через Вилькомир к Двинску. Кавалерийские патрули противников доходят уже до железной дороги у Свен-цян, единственной артерии, соединяющей Вильну с Двинском, Псков с Петроградом. Южнее, после упорных боев при впадении Зелвянки в Неман, неприятель у Лиды угрожает большой дороге из Вильны в Пинск. Следовательно, придется поспешно эвакуировать жителей Вильны.

Вот несколько точных сведений об условиях, при которых князю Владимиру Орлову пришлось оставить ответственный пост, который он в течение стольких лет занимал при царе.

Владимир Николаевич узнал о своей опале косвенно и случайно. Царь, извещая великого князя Николая о том, что он назначается наместником на Кавказе, прибавил к своему письму постскриптум: "Что касается Владимира Орлова, которого ты так любишь, я уступаю его тебе; он сможет быть тебе полезным в гражданских делах". Великий князь, близкий друг Орлова, тотчас послал к нему одного из своих адъютантов спросить, что означало это неожиданное решение. Спустя несколько часов Орлов узнал, что царь, готовясь выехать в Ставку, вычеркнул его фамилию из списка лиц, которым назначены места в царском поезде. Из этого Орлов сделал вывод, что Николай не хочет его больше видеть. С полным достоинством Орлов воздержался от всякой жалобы, от всякого упрека и отправился в Тифлис.

Среда, 15 сентября 1915 г.

Вечером я обедал в одном нейтральном доме с Максимом Ковалевским, Милюковым, Маклаковым, Шингаревым, с Главным штабом, с цветом либеральной партии. В любой стране этот обед был бы вещью самой естественной. Здесь же пропасть между официальным миром и прогрессивными элементами так глубока, что я ожидаю, как сильно будут критиковать меня в благонамеренных кругах. А между тем это люди безупречной честности, глубоко культурные, меньше всего революционеры. Весь их политический идеал резюмируется конституционной монархией. Поэтому Милюков, крупный историк, автор "Очерков по истории русской культуры", мог сказать в первой Думе: "Мы не оппозиция против его величества, мы оппозиция его величества".

Когда я пришел, все окружали Ковалевского и с удрученным видом о чем-то оживленно говорили. Они только что узнали, что правительство решило отсрочить созыв Думы. Таким образом, розовые надежды, возбужденные шесть недель тому назад в начале сессии, уже сведены к нулю. Создание ответственного министерства — химера. Победил "черный блок" — это торжество личной власти, самодержавного абсолютизма и закулисных сил…

Весь обед проходил в расшифровывании мрачных перспектив, открывающихся благодаря этому неожиданному возвращению реакции.

После ужина какой-то журналист сообщил, что указ об отсрочке созыва Думы был подписан сегодня днем и будет опубликован завтра.

Я, Ковалевский и Милюков уединились в углу салона. Они сообщили мне, что ввиду оскорбления, нанесенного народному представительству, хотят уйти из смешанных комиссий, недавно образованных при Военном министерстве для интенсифицирования работы заводов.

Я энергично указал на то, насколько такое их поведение было бы неуместно, даже преступно.

— Не мое дело входить в оценку ваших мотивов и ваших политических расчетов. Но как посол союзной Франции, принявшей участие в войне для защиты России, я имею право напомнить вам, что перед лицом неприятеля вы должны воздержаться от всякого акта, от всякой манифестации, которые могли бы ослабить вашу военную мощь.

Они обещали мне подумать. В заключение Ковалевский сказал:

— Эта отсрочка созыва Думы — преступление. Если бы хотели ускорить революцию, нельзя было бы придумать ничего лучше.

Я спросил его:

— Вы думаете, что настоящий кризис может привести к революционным потрясениям?

Он обменялся взглядом с Милюковым. Затем, устремив на меня свой светлый, умный взгляд, он ответил:

— Поскольку это будет зависеть от нас, во время войны революции не будет… Но скоро, может быть, это не от нас будет зависеть.

Вторник, 12 октября 1915 г.

Госпожа Вырубова сказала вчера вечером в некоем благочестивом доме, где молятся на Распутина, что хорошее настроение, уверенность, бодрость, наблюдаемые мною у царя, вызваны главным образом восторженными похвалами, которыми осыпает его царица с тех пор, как он ведет себя "настоящим самодержцем". Императрица беспрерывно повторяет царю: "Теперь вы достойны ваших величайших предков. Я уверена, что они гордятся вами и с высоты небес благословляют вас… Теперь, когда вы вступили на путь, указанный Божественным провидением, я больше не сомневаюсь в нашей победе как над внешними, так и над внутренними врагами. Вы спасаете одновременно страну и трон… Как мы были правы, что послушались нашего дорогого Григория. Как его молитвы перед Богом помогают нам…"

Оказывает ли Распутин на царя такое же влияние, как и на царицу? Нет, разница значительная.

Александра Федоровна по отношению к "старцу" находится как бы в состоянии гипноза. Какое бы он ни высказал мнение, какое бы желание ни формулировал, она тотчас соглашается, повинуется. Идеи, которые он ей внушает, входят в ее мозг, не вызывая ни малейшего сопротивления. Со стороны царя подчинение гораздо менее пассивно, гораздо менее полно. Он, конечно, верит, что Григорий "человек Божий", однако сохраняет по отношению к нему большую долю своей свободной воли. Он никогда не уступает ему сразу. Эта относительная независимость обнаруживается в особенности, когда "старец" вмешивается в политику. Тогда Николай II отделывается молчанием и недомолвками. Он уклоняется от тягостных вопросов, оттягивает решительный ответ; во всяком случае, подчиняется лишь после долгой внутренней борьбы. Но в области нравственной и религиозной царь сильно подчинен влиянию Распутина. Император черпает в этом подчинении много силы и спокойствия, как он признался недавно одному из своих адъютантов, Д., сопровождавшему царя во время прогулки.

"Я не объясняю себе, почему князь Орлов был так вооружен против Распутина, — сказал ему царь. — Он не переставал дурно отзываться о нем и повторял мне, что дружба с Распутиным гибельна для меня.

Как раз наоборот. Вот посмотрите: когда у меня забота, сомнение, неприятность, мне достаточно пять минут поговорить с Григорием, чтоб тотчас почувствовать себя укрепленным и успокоенным. Он всегда умеет сказать то, что мне нужно услышать. И действие его слов длится целые недели…"

Суббота, 9 ноября 1915 г.

Реакционное влияние, унесшее месяц тому назад министра внутренних дел Щербатова и обер-прокурора Синода Самарина, получило еще одну жертву: министр земледелия Кривошеин освобожден от исполнения своих обязанностей под туманным предлогом состояния здоровья.

С качествами прекрасного администратора Кривошеин соединяет редко встречающийся в России темперамент государственного человека. Он, без сомнения, самый выдающийся представитель либерального монархизма. Кривошеин пал по вине Распутина, обвинявшего его в сношениях с революционерами. А между тем я не думаю, чтобы конституционный идеал Кривошеина выходил за пределы французской хартии 1814 г. И за его религиозное благочестие я готов поручиться не меньше, чем за его лояльность по отношению к династии.

Итак, правительство, возглавляемое Горемыкиным, насчитывает только двух либеральных министров: Сазонова и генерала Поливанова.

Суббота, 8 января 1916 г.

Под влиянием Распутина и его шайки моральный авторитет русского духовенства падает с каждым днем.

Одним из последних фактов, шокировавших сознание верующих, является конфликт, возникший этой осенью между Варнавой и Синодом по поводу канонизации архиепископа Иоанна Тобольского.

Два с половиной года тому назад Варнава был невежественным и беспутным монахом, когда Распутину, другу детства и веселому собутыльнику из Покровского, пришла в голову фантазия сделать его епископом. Это назначение, против которого Синод протестовал, открыло эру крупных религиозных скандалов.

Едва облаченный высоким саном преосвященный Варнава задумал создать в своем епископате место поклонения, которое служило бы одновременно интересам святой Церкви и его личным интересам. Туда стекались бы, конечно, паломники, а также дары, ибо за чудесами дело не стало бы. Распутин сразу же оценил прекрасные перспективы этого благочестивого предприятия. Он, однако, полагал, что для того, чтобы сделать чудеса более надежными, более обильными, более поразительными, следовало бы добыть мощи нового святого или, еще лучше, мощи святого, нарочно для этого случая канонизированного. Распутин часто наблюдал, что новые святые любят проявлять свою чудотворную силу, тогда как давно прославленные, по-видимому, не находят в этом никакого удовольствия.

Под рукой были как раз новые мощи — труп архиепископа Иоанна Максимовича, умершего в Тобольске в 1715 г. Преосвященный Варнава немедленно приступил к процедуре канонизации, но Синод, узнав всю подноготную, приказал отложить церемонию. Епископ ослушался и собственной властью, вопреки всем правилам, издал постановление о причислении архиепископа раба Божьего Иоанна к лику святых. Затем он обратился непосредственно к царю за конфирмацией, необходимой заключительной формальностью всякой канонизации. Царь и на этот раз уступил царице и Распутину: он лично подписал телеграмму, возвещавшую преосвященному Варнаве августейшую конфирмацию.

В Синоде клика Распутина ликовала. Но большинство членов коллегии решили не допускать такого скандального нарушения канонических законов. Обер-прокурор Самарин, которого, по настоянию московского дворянства, царь как раз в это время выбрал в преемники подхалиму Саблеру, всеми силами поддерживал протестантов. Не доложив даже царю, он вызвал из Тобольска преосвященного Варнаву и велел ему отменить постановление о канонизации. Епископ ответил решительным и дерзким отказом: "Мне все равно, что может говорить и думать Синод. С меня довольно телеграммы о конфирмации, которую я получил от его величества…" Тогда, по инициативе Самарина, Синод постановил, что презревший канонические законы епископ будет лишен кафедры и сослан в монастырь. Но на это тоже надо было получить санкцию царя. Самарин мужественно взялся уговорить царя. Он употребил все свои красноречие, энергию и благочестие. Николай II слушал его с выражением досады, нервно жестикулируя. Наконец он сказал: "Моя телеграмма епископу была, может быть, очень некорректна. Но что сделано, то сделано. И я сумею заставить всех уважать мою волю".

Через восемь дней обер-прокурор Самарин был заменен никому не известным раболепным чиновником, приятелем Распутина, Александром Волжиным. А вскоре председатель Синода, преосвященный Владимир, митрополит Петроградский, был переведен митрополитом в Киев, чтобы уступить высший религиозный сан в империи другой креатуре Распутина, архиепископу Владикавказскому, преосвященному Питириму.

Четверг, 3 февраля 1916 г.

Одновременно с выходом в отставку председателя Совета министров Горемыкина получил отставку министр внутренних дел Алексей Николаевич Хвостов. Штюрмер займет оба эти поста.

Опала Хвостова — дело рук Распутина. С некоторого времени между ними шла борьба не на живот, а на смерть. На этот счет распространяются самые вздорные, самые фантастические слухи. А именно утверждают, что Хвостов хотел убить Распутина при помощи преданного ему агента Бориса Ржевского совместно с бывшим другом Распутина, ставшим его злейшим врагом, монахом Иллиодором, проживающим в настоящее время в Христиании. Но директор департамента полиции, креатура Распутина, перехватил доказательства заговора и передал их прямо царице. Вот чем объясняется неожиданное смещение министра.

Суббота, 5 февраля 1916 г.

Последние три дня я со всех сторон собирал сведения о новом председателе Совета министров, и то, что я узнал, меня не радует.

Будучи шестидесяти семи лет, он ниже посредственности: ограниченный ум, мелочная душа, низменный характер, никакого опыта, никакого знания в крупных делах. При этом он обладает довольно изощренным талантом к хитрости и лести.

Семья его — германского происхождения, как показывает уже фамилия; он внучатый племянник барона Штюрмера, бывшего комиссаром австрийского правительства, сторожившим Наполеона на острове Святой Елены.

Ни личные качества Штюрмера, ни его административная карьера, ни общественное положение не давали права на высокий пост, который ему вверен, ко всеобщему удивлению. Но назначение Штюрмера становится понятным, если допустить, что его выбрали, как орудие, то есть именно за незначительность и гибкость. Выбор этот был сделан под влиянием камарильи царицы и энергично поддержан Распутиным перед царем, с которым Штюрмер близко связан. Это предвещает нам "счастливые" дни.

Среда, 9 февраля 1916 г.

Вот точное изложение таинственных обстоятельств, приведших к опале министра внутренних дел Алексея Хвостова. Они дают грустное освещение внутренней подоплеке режима.

Когда в октябре прошлого года Алексей Хвостов получил портфель министра внутренних дел, назначение это было сделано царем в том числе по настоянию Распутина и госпожи Вырубовой. Великосветский мошенник, князь Андронников, близкий приятель "старца", его обычный маклер, главный сводник, играл в этом деле очень активную роль. Таким образом, назначение Хвостова было победой камарильи царицы.

Но скоро возник личный конфликт между новым министром и его товарищем министра, хитрым директором департамента полиции Белецким. В этом мире низких интриг, ревнивого соискательства и тайного соперничества царят взаимное недоверие и бесконечные ссоры. Хвостов, таким образом, мало-помалу оказался в ссоре со всей шайкой, поставившей его у власти. Тогда, чувствуя себя погибшим, он тайно направил пушки на своих. А так как его честолюбие состоит главным образом из цинизма, смелости и гордости, Хвостов тотчас сообразил, какую великолепную роль он мог сыграть, избавив Россию от Распутина.

Как раз в это время он узнал, что монах Иллиодор, известный своей прежней связью со старцем, ставший потом его смертельным врагом и вынужденный в настоящее время жить в изгнании в Христиании, закончил книгу, полную скандальных разоблачений его сношений со двором и Гришкой.

Хвостов немедленно сделал попытку приобрести рукопись, в которой он надеялся получить всемогущее орудие для того, чтобы заставить царя прогнать Распутина, а то и развестись с царицей. Но, вполне основательно не доверяя официальной полиции, Хвостов не хотел посвящать в это дело охранку и отправил в Христианию одного из своих личных агентов, журналиста, уже неоднократно подвергавшегося осуждению, Бориса Ржевского. В то время, когда последний готовился пробраться через Финляндию в Норвегию, его жена, оставшаяся в Петрограде и хотевшая ему отомстить за грубость, донесла о всей махинации Распутину, который немедленно призвал своего друга Белецкого. Этот сановник обладает всеми профессиональными качествами, находчив и хитер, не знает колебаний, не допускает другого принципа, кроме государственной пользы, и способен на все для сохранения царской милости. Он немедленно решил схватить своего министра с поличным.

Маневр был деликатный. Белецкий поручил осуществить его одному из своих лучших исполнителей, жандармскому полковнику Туфаеву, который был в тот день дежурным в Белоострове на финляндской границе. По прибытии поезда на эту станцию Борис Ржевский устремился в буфет. Полковник Туфаев, поджидавший при проходе, сделал вид, будто Ржевский толкнул его, и, якобы теряя равновесие, сапогом наступил журналисту на ногу. Ржевский взвыл от боли, а офицер притворился, будто принял этот крик за оскорбление. Поставленные тут же два жандарма схватили нахала и отвели в помещение бюро. У нею потребовали документы, обыскали. Ржевский сначала заявил, что едет по поручению министра внутренних дел с целью, в которой он никому, кроме его превосходительства, отчета давать не обязан. Ему якобы не поверили, стали донимать его вопросами… как умеет охранка донимать людей, которые попадаются ей в руки. Ржевского основательно "обработали". Испугавшись и сообразив, чего добивается охранка, Ржевский заявил наконец, что получил от Хвостова поручение организовать вместе с Иллиодором убийство Распутина… Его показания записали в протокол, который был отправлен к директору департамента полиции, а последний немедленно доставил документ в Царское Село. На следующий день Хвостов больше не был министром.

Воскресенье, 13 февраля 1916 г.

Возрастающее расположение царицы, которым, по-видимому, пользуется Штюрмер, и доверие, которое ему в кредит оказывает царь, поддерживают сильное брожение в Синоде. Вся распутинская клика торжествует. Митрополит Питирим, епископ Варнава и Исидор чувствуют себя уже хозяевами духовной иерархии. Они возвещают близкую и радикальную чистку высшего духовенства, то есть принесение в жертву всех епископов, игуменов и архимандритов, которые еще отказываются преклониться перед мистиком-эротоманом из Покровского потому, что видят в нем антихриста. В последние дни распространяются списки подлежащих опале и смещению, даже списки подлежащих ссылке в те отдаленные сибирские монастыри, откуда никто не возвращается.

Поют осанну и у "матерей Церкви", у графини И. и госпожи Г.

Бывший министр Кривошеин, подавленный, с отчаянием и отвращением сказал мне вчера:

— То, что происходит, и то, что готовится, отвратительно. Никогда еще Синод не падал так низко… Именно так надо было бы действовать, стремясь истребить в народе всякое уважение к религии, всякую веру. Что вскоре останется от Православной церкви? В тот день, когда царизм, находясь в опасности, захочет опереться на нее, он не найдет ничего… Я тоже начинаю верить, что Распутин — антихрист.

Вторник 15 февраля 1916 г.

Несколько дней тому назад великая княгиня Мария Павловна дала мне понять, что ей приятно было бы пообедать в посольстве, "в тесном кругу". Я пригласил ее на сегодняшний вечер. Я позвал также Сазонова и госпожу Сазонову, сэра Джорджа и леди Джорджину Бьюкенен, генерала Николаева, князя Константина Радзивилла, Димитрия Бенкендорфа.

Согласно этикету императорского двора, я ожидал великую княгиню внизу, у лестницы, где предложил ей руку. Пока мы поднимались по лестнице, она сказала мне:

— Я счастлива находиться в французском посольстве, то есть на французской территории. Я уже давно научилась любить Францию. И с тех пор всегда верила в нее… В настоящее время я чувствую по отношению к вашей родине не только привязанность, но и восхищение и обожание.

Обменявшись несколькими словами с другими гостями, мы направились в столовую. Опираясь на мою руку, великая княгиня тоном признательности прошептала мне на ухо:

— Благодарю вас за то, что вы выбрали мне такое приятное соседство. С вами, с Сазоновым, Бьюкененом я чувствую себя совершенно спокойной. А у меня такая потребность чувствовать себя спокойной… Я уверена, что прекрасно проведу вечер.

За столом мы касались различных злободневных сюжетов, исключая политику. Затем великая княгиня заговорила со мной о своей благотворительной работе в лазаретах, санитарных поездах, приютах для беженцев, профессиональных школах для слепых и увечных и пр. Она вкладывает в эту работу много энергии, ума и души. Затем великая княгиня сообщила мне о проекте, который она выработала в качестве председательницы Императорской академии художеств.

— Немедленно по окончании войны я хотела бы организовать в Париже выставку русского искусства. У нас в церквах скрыты сокровища живописи и ювелирного искусства. Я могла бы показать вам средневековые иконы, такие же прекрасные, такие же трогательные, как фрески Джотто. Можно было бы выставить также декоративные изделия наших крестьян, все эти "кустарные вещи", которые свидетельствуют об оригинальном и многогранном вкусе нашего народа. Пока я держу свою идею про себя. Впрочем, она еще не созрела. Но скоро я постараюсь распространить ее в публике. Злые языки не преминут заявить, что идея преждевременна. Во всяком случае, она доказывает, что я не сомневаюсь в нашей победе…

После обеда она долго разговаривала с Бьюкененом, затем знаком пригласила Сазонова, который сел возле нас.

Сазонов с уважением и симпатией относится к великой княгине Марии Павловне. Он считает ее мужественной, благородной, рассудительной, уверяет, что она никогда не имела случая проявить себя. Сазонов объясняет ее суетность второстепенностью ролей, какие ей всегда отводились. Однажды он даже проговорился: "Вот ей бы быть императрицей. Вначале она, может быть, плохо справлялась бы с задачами, лежащими на царице, но со временем привыкла бы, прекрасно поняла бы свои обязанности и мало-помалу довела бы их исполнение до совершенства".

Я издали наблюдаю за их беседой. Великая княгиня слушала с серьезным вниманием, лицо ее время от времени расцветало искусственной улыбкой. Но Сазонову, такому нервному по темпераменту, такому прямому и искреннему в своих словах, не знакомо искусство владеть лицом и жестами. Так, по одному блеску его глаз, по подергиваниям на лице, по дроби, которую отбивали пальцы на колене, я догадывался, что он изливает перед великой княгиней всю горечь, которая накопилась у него в душе.

В тот момент, когда он уступил место Джорджине, вошла певица Лирического театра Бриан, у которой очень чистое и прелестного тембра сопрано. Она спела нам мелодии Балакирева, Массне, Форе, Дебюсси. Во время антрактов вокруг великой княгини продолжалась оживленная беседа.

Когда подали чай, я подошел к Марии Павловне, которая под предлогом осмотра гобеленов посольства предложила пройтись с ней по салонам. Перед великолепной декорацией Труа "Торжество Мардохея" она меня остановила.

— Сядем, — сказала она грустно. — Все, что Сазонов мне только что рассказывал, ужасно. Царица помешалась, царь ослеплен, ни он, ни она не видят, не хотят видеть, куда их ведут.

— Неужели нет никакой возможности раскрыть им глаза?

— Никакой.

— А вдовствующая императрица?

— Я недавно провела два часа с Марией Федоровной. Мы могли только излить друг перед другом свои жалобы.

— Почему она не поговорит с царем?

— У нее для этого достаточно и мужества, и желания. Но лучше ей воздержаться. Она слишком откровенна, слишком вспыльчива. Лишь только начнет журить сына, сразу раздражается. Она говорит ему иногда противоположное тому, что следовало бы сказать. Она оскорбляет сына. Тогда он становится на дыбы, напоминает матери, что он царь. И они расстаются в ссоре.

— Итак, Распутин все еще на пике славы.

— Более, чем когда-либо.

— Думаете ли вы, ваше высочество, что наш союз в опасности?

— О, нет. Царь останется верен союзу, ручаюсь вам в этом. Но я боюсь, что мы идем к крупным внутренним потрясениям. И, конечно, это отразится на нашей военной промышленности.

— Это равносильно тому, что Россия, не отказываясь прямо от своей подписи, не выполнит всех своих обязанностей союзницы. В таком случае какую пользу может она надеяться извлечь от результатов военных операций? Если русские войска не будут напрягать своих усилий до конца с величайшей энергией, то огромные жертвы, которые вот уже двадцать месяцев приносит русский народ, окажутся совершенно напрасными. Россия не только не получит Константинополя, но потеряет Польшу и, может быть, еще другие территории.

— Это мне только что говорил Сазонов. Он печален, озабочен, очень раздражен противодействием, которое встречает со стороны некоторых из своих коллег. Но, слава богу, он не обнаружил никакого уныния. Наоборот, полон одушевления и решительности.

— Это благородная душа и полный достоинства характер.

— Могу вас уверить, что он очень дружественно относится к Бьюкенену и к вам. Он так свыкся с вами обоими… Но уже становится поздно, мой дорогой посол, надо мне проститься с вами и с вашими гостями.

Когда она простилась со всеми, я предложил ей руку, чтобы проводить ее до вестибюля. Спускаясь по лестнице, она замедлила шаг, чтобы сказать мне:

— Мы, очевидно, вступаем в период тяжелый, даже опасный, приближение которого я давно чувствовала. Мое влияние невелико, и, по многим мотивам, мне приходится соблюдать полную осторожность. Но я вижусь со многими лицами, которые иногда имеют возможность заставить себя выслушать. В этих пределах я буду помогать вам всем своим влиянием. Рассчитывайте на меня.

— Я глубоко признателен вашему императорскому величеству.

Четверг, 24 февраля 1916 г.

Сегодня вечером у меня обедала княгиня П. Я пригласил, кроме того, моего итальянского коллегу маркиза Карлотти и еще человек двадцать, в том числе генерала Николая Врангеля, адъютанта великого князя Михаила.

Открытие Думы послужило главным сюжетом разговоров. Княгиня П. горячо одобрила присутствие царя на церемонии.

— Я не удивлю вас, что этот либеральный жест пришелся очень не по вкусу царице, которая до сих пор не может успокоиться, — заметила она.

— А Распутин?

— "Божий человек" изливается в жалобах и дурных предзнаменованиях.

Генерал Врангель, тонкий скептик, не придал особого значения манифестации царя.

— Поверьте мне, — сказал он. — Для его величества императора самодержавие всегда останется незыблемой догмой.

Суббота, 26 февраля 1916 г.

Недавнее назначение преосвященного Питирима митрополитом Петроградским сделало Распутина полным хозяином Церкви.

Так, Священный синод вынужден был капитулировать, торжественно утвердив канонизацию "раба Божьего" Иоанна Тобольского.

Друг Распутина, циничный епископ Варнава не рассчитывал на такую скорую блестящую победу. В довершение ко всему он будет возведен в сан архиепископа.

Четверг, 23 марта 1916 г.

Обед в посольстве. Я пригласил человек двадцать русских, в том числе Шебеко, бывшего посла в Вене в 1914 г., затем несколько поляков, в том числе графа Потоцкого с супругой, князя Станислава Радзивилла, графа Владислава Велепольского, наконец, несколько приезжих англичан.

После обеда я вел сепаративную беседу с Потоцким и Велепольским. Оба, намекая на сведения, полученные ими из Берлина через Швецию, сказали: Франция и Англия, может быть, победят со временем, но Россия уже проиграла войну; во всяком случае, она никогда не получит Константинополя и за счет Польши помирится с Германией. Орудием этого примирения будет Штюрмер.

Затем одна из приглашенных русских, княгиня В. — благородное сердце, живой и развитой ум, — знаком пригласила меня сесть возле нее.

— В первый раз вы видите меня совершенно обескураженной. — Она вздохнула. — Бодрость меня не покидала до последнего времени. Но с тех пор, как этот ужасный Штюрмер стоит у власти, у меня нет больше надежды…

Я утешил ее лишь наполовину для того, чтобы заставить вполне высказаться. Я настаивал, однако, на гарантии, которую представляет патриотизм Сазонова, в энергичном продолжении войны.

— Да… Но как долго останется он еще у власти? Что готовится без его ведома? Вам известно, что царица его терпеть не может, потому что он никогда не хотел склониться перед подлым негодяем, который позорит Россию. Я вам не называю его, этого бандита, я не могу произнести его имени без того, чтобы не плюнуть…

— Что вы беспокоитесь, огорчены, — это я понимаю. До известной степени я разделяю вашу тревогу. Но опускать руки — о, нет… Чем тяжелее времена, тем более должны мы проявлять твердости. А вы должны проявить твердость более, чем кто-либо, потому что пользуетесь репутацией женщины мужественной и ваше мужество поддерживает многих других.

Она с минуту молчала, как будто прислушивалась к внутреннему голосу. Затем продолжила с серьезной и грустной покорностью:

— То, что я вам сейчас скажу, покажется вам педантичным, несуразным. Тем хуже… Но я очень верю в рок, верю в него, как верили древние писатели — Софокл, Эврипид, которые были убеждены, что боги Олимпа сами подчинены судьбе.

— Me quoque fata regunt… Вы видите, что из нас двоих педант — я, потому что я цитирую вам латынь…

— Что значит ваша цитата?

— Это слова, которые поэт Овидий вкладывает в уста Юпитера и которые значат: "Я тоже подчиняюсь судьбе".

— Ну что же… Со времен Юпитера положение не изменилось. Судьба все правит миром, и само Провидение покорно року. То, что я говорю вам, не очень в духе православия, и я не повторила бы этого перед Синодом. Но меня не оставляет мысль, что рок приближает Россию к катастрофе. Я страдаю от этой мысли, как от кошмара.

— Что вы понимаете под роком?

— О! Я никогда не смогу объяснить вам этого. Я не философ. Каждый раз, когда открываю книгу по философии, я засыпаю. Но очень хорошо чувствую, что такое рок. Помогите мне выразить это.

— Ну, это сила вещей, закон необходимости, естественный порядок вселенной… Эти определения вас не удовлетворяют?

— Нет, совсем не удовлетворяют. Если бы рок был только этим, он не пугал бы меня. Потому что, в конце концов, хотя Россия и очень большая империя, но я не думаю, чтобы ее победа или поражение могли сильно интересовать естественный порядок вселенной… Посмотрите на царя. Разве он не явно предназначен судьбой погубить Россию? Не поражает ли вас его неудачливость? Можно ли накопить в одном царствовании столько разочарований, неудач, несчастий? Все, что он предпринимал — его самые здоровые идеи, самые благоразумные намерения, — все потерпело неудачу или даже обратилось против него. Логически каков должен быть его конец? А царица? Знаете ли в античной трагедии более жалкое создание? А гнусный негодяй, которого я не хочу называть? Он тоже достаточно отмечен роком… Как объясните вы, что в такой исторический момент эти три существа держат в своих руках участь обширнейшей империи? Вы не видите в этом действия фатума? Ну, будьте же откровенны!

— Вы очень красноречивы, но меня отнюдь не убеждаете. Фатум для слабых душ служит лишь предлогом, чтобы покориться… Так как я с самого начала был педантичен, то останусь таковым до конца. Снова приведу вам латинскую цитату. Есть у Лукреция изумительное определение воли: "Fatis avlesa potestas". Это можно перевести так: "Сила, вырванная у рока". Самый пессимистический из поэтов признавал, что можно бороться против рока.

После паузы княгиня В. продолжила с печальной улыбкой:

— Вы счастливы, что можете так думать. Сразу видно, что вы не русский. Я, однако, обещаю вам поразмышлять о ваших словах. Но, ради бога, мой дорогой посол, забудьте все, что я вам сказала. И никому этого не рассказывайте, потому как мне стыдно, что я так разоткровенничалась перед иностранцем.

— Перед союзником.

— Да, перед другом. Но все же — перед иностранцем… Я рассчитываю на вашу скромность. Вы сохраните про себя мои жалобы, не правда ли? А теперь присоединимся к остальным гостям.

Среда, 29 марта 1916 г.

Был у меня сегодня в посольстве бывший председатель Совета министров Коковцов, в котором я очень ценю дальновидный патриотизм и серьезный ум. Он, как всегда, очень пессимистически настроен. У меня даже возникло впечатление, что он сдерживался, чтобы не обнаружить передо мной всего своего отчаяния.

Я заметил, что Коковцов в своем общем диагнозе внутреннего состояния России придает большое значение демократизации русского духовенства. С грустью, от которой дрожал его серьезный голос, он в заключение сказал мне:

— Религиозные силы страны недолго выдержат отвратительное испытание, которому их подвергают. Епископат и высшие духовные должности в настоящее время почти совершенно подчинены клике Распутина. Это какая-то гнусная болезнь, какая-то гангрена, которая скоро разрушит все высшие органы Церкви. Когда я думаю о позорной торговле, которая происходит в известные дни в канцелярии Синода, я плачу от стыда. Но для религиозного будущего России — и я говорю о близком будущем — есть другая опасность, которая представляется не менее страшной: это успех революционных идей в низшем духовенстве, в особенности между молодыми священниками. Вам известно, как плачевно положение наших попов в материальном и моральном отношении. Священник в сельских приходах живет почти всегда в крайней нужде, которая слишком часто заставляет его забывать всякое достоинство, всякий стыд, всякое уважение к своим одеянию и функции. Крестьяне презирают его за лень и пьянство. Кроме того, они беспрерывно ругаются со священником из-за цены треб и таинств и не стесняются при случае даже поколотить. Вы себе не представляете, сколько обиды и злобы накопляется иногда в душе священника… Наши социалисты очень ловко использовали это жалкое положение низшего духовенства. Вот уже лет двадцать, как они ведут деятельную пропаганду среди деревенских священников, в особенности среди молодых. Они завербовывают таким образом не только солдат для армии анархии, но и апостолов и вождей, которые, естественно, оказывают влияние на наши невежественные, мистически настроенные массы. Вы помните гибельную роль, которую играл поп Гапон в беспорядках 1905 года? Он распространял вокруг себя своего рода магнетизм… Человек хорошо осведомленный на днях уверял меня, что революционная пропаганда проникла теперь в духовные семинарии. Вы знаете, что все семинаристы — сыновья священников? Большинство лишено всяких средств. Воспоминания о деревне делают многих из них, по выражению Достоевского, "униженными и оскорбленными", так что их мозг слишком расположен к восприятию семян социалистического евангелия. И в довершение их еще возбуждают против церковной иерархии, рассказывая о скандалах Распутина.

Вторник 25 апреля 1916 г.

Сегодня днем я пил чай у княгини Л., очень приятной седой старой дамы с лицом, сохранившим тонкость черт, и всегда живой речью, обнаруживающей в очаровательной форме широкий кругозор, богатое сердце, снисходительную рассудительность существа, много любившего. Я застал ее вдвоем с верной подругой, графиней Ф., муж которой занимает одну из высших должностей при дворе.

Мой внезапный приход прервал их диалог, должно быть о предмете неприятном: у обеих вид удрученный. Графиня Ф. почти тотчас же ушла.

Я вступил в беседу с княгиней и, кажется, заметил в глубине ее глаз присутствие скорбной неотвязной мысли, что заинтриговало меня.

Тогда я, вспомнив, что граф Ф. стоит в повседневной жизни очень близко к царю и царице и что он не имеет тайн от своей жены, задал своей собеседнице коварный вопрос:

— Как поживает государь? Давно уже я не имел о нем известий.

— Государь все еще в Ставке, и я думаю, он никогда не чувствовал себя так хорошо.

— Он, значит, не приезжал в Царское Село на Пасху?

— Нет. Он даже впервые не был на пасхальной службе с царицей и детьми. Но он не мог уехать из Могилева: говорят, наши войска скоро перейдут в наступление.

— А что поделывает императрица?

На этот простой вопрос княгиня ответила взглядом и жестом, полным отчаяния. Я стал умолять ее объясниться. Она наконец сказала:

— Представьте себе, что в прошлый четверг, когда царица причащалась в Федоровском соборе, она пожелала, она приказала, чтобы Распутин причастился вместе с нею! Об этом и говорила со мной минуту тому назад графиня Ф., мой старый друг. Не плачевно ли это?.. Видите, я все еще не могу успокоиться…

— Да, это прискорбно. Но, в сущности, императрица вполне последовательна. Ведь она верит в Распутина, видит в нем праведника, святого, преследуемого клеветой фарисеев, как преследовали они страдальца Голгофы… Так как он является для нее духовным руководителем и покровителем, ее заступником перед Христом, свидетелем и ходатаем перед Богом, не естественно ли, что она хочет чувствовать его рядом с собой при совершении важнейшего акта ее религиозной жизни?.. Признаюсь, эта бедная, заблудшая душа внушает мне глубокую жалость.

— О, да, пожалейте ее, господин посол, и нас тоже. Потому что, в конце концов, это готовит нам такое будущее!..

"Ничего". Это слово, несомненно, чаще всего можно услышать от русских. Каждую минуту, по всякому поводу вы слышите, как они произносят его с жестом беспечности и покорности: "Ничего". "Это ничего не значит".

Слово это так употребительно, так распространено, что его приходится признать чертой национального характера.

Всегда были эпикурейцы и скептики, проповедующие тщетность человеческих усилий, утешавшиеся мыслью о всеобщей иллюзии — шла ли речь о могуществе, о сладострастии, о богатстве, о наслаждении, Лукреций никогда не упускал случая вставить: "Тщетно".

Совсем другое значение у русского "ничего". Эта общая манера обесценивания предмета желания или утверждения наперед суетности предприятия служит обыкновенно лишь предлогом перед самим собой к тому, чтобы не упорствовать в усилии.

Вот несколько дополнительных подробностей от секретного источника о совместном причащении Распутина и царицы.

Отец Васильев служил обедню в таинственном и сияющем золотом Федоровском соборе — это небольшая церковь архаической формы, стройный купол которой так своеобразно обрисовывается на фоне деревьев императорского парка, как пережиток или призрак московской старины. Царица присутствовала со своими тремя старшими дочерьми. Григорий стоял за ней вместе с госпожой Вырубовой и госпожой Турович. Когда Александра Федоровна приблизилась к иконостасу, чтобы получить причастие, она подмигнула "старцу", который, подойдя, вслед за ней причастился. Затем перед алтарем они обменялись лобызанием мира, причем Распутин поцеловал царицу в лоб, а она у него руку.

В предшествовавшие этому событию дни "старец" проводил долгие часы в молитве в Казанском соборе, где в среду вечером исповедался у отца Николая. Горячие поклонницы Распутина, госпожи Г. и Т., которые почти не покидали его, были поражены его грустным видом.

Распутин уехал вечером в Страстную пятницу в свое село Покровское, куда вслед за ним отправились госпожи Т. и Г.

Пятница, 26 мая 1916 г.

Итог моего дня.

Утром П. принес мне тревожные известия о революционной пропаганде на заводах и в казармах.

В пять часов графиня Н., которая хотя и не принадлежит к партии императрицы, зато близко знакома с госпожой Вырубовой, рассказала мне, что Распутин на днях доказывал царице: "Должны беспрекословно повиноваться Божьему человеку". Затем сообщил ей, что после Пасхи, со времени своего последнего причастия, он чувствует в себе новые силы против своих врагов и считает себя более, чем когда-либо, защитником, посланным Провидением царской фамилии и святой Руси. Тогда Александра Федоровна припала к его ногам со слезами восхищения, моля о благословении.

Сегодня вечером в клубе я подслушал разговор, а котором прозвучала следующая фраза: "Если не распустят Думу, мы погибли". Далее следовала длинная тирада о необходимости немедленно вернуть царизм к чистым традициям московского православия.

В заключение я повторю афоризм, произнесенный госпожой де Тансен о французской монархии в 1740 г.: "Если только Бог сам не приложит руку, физически невозможно, чтобы государство не рухнуло".

Но я думаю, что не пройдет и сорока лет, а то и сорока месяцев, как рухнет русское государство.

Вторник, 30 мая 1916 г.

Графиня Н., подруга госпожи Вырубовой, таинственно пригласила меня на чашку чая. Взяв с меня обещание сохранить тайну, она сказала.

— Я думаю, что Сазонову будет дана отставка, и я хотела сейчас же вас предупредить. Их величества относятся к нему весьма неблагосклонно. Штюрмер ведет против него очень активную кампанию за кулисами.

— Но что же он ставит ему в вину?

— Его либеральные идеи и осторожное отношение к Думе. А также… Вы пообещали сохранить тайну… А также то, что Сазонов слишком подчиняется вашему влиянию и влиянию Бьюкенена… Вы знаете, что царица, к несчастью, терпеть не может Сазонова. Не может простить его отношения к Распутину, которого он называет антихристом. Между тем как Распутин, напротив, утверждает, что Сазонов отмечен печатью диавола.

— Но Сазонов — воплощенное благочестие… А царь что говорит?

— В данный момент он в полном подчинении у императрицы.

— Вы узнали об этом от госпожи Вырубовой?

— Да, у Ани… Но, ради бога, ничего никому не говорите!

Среда, 31 мая 1916 г.

После воцарения Штюрмера авторитет Распутина сильно вырос. Мужик-чудотворец на глазах превращается в политического авантюриста и мошенника. Шайка банкиров и скомпрометированных спекулянтов, Рубинштейн, Манус и пр., снюхалась с ним и щедро заплатила. По их указаниям Распутин посылает записки министрам, банкам, всем влиятельным лицам. Я видел несколько таких записок, написанных безобразным почерком и в грубо повелительном стиле. Никто никогда не осмеливается уклониться от просьб Распутина. Назначения, повышения, отсрочки, помилования, освобождения, субсидии — ему не отказывают ни в чем. Когда дело более важное, он подает записку непосредственно царице и говорит: "Вот возьми. Сделай это для меня".

И она тотчас отдает распоряжение, не подозревая, что работает для Мануса и Рубинштейна, которые, со своей стороны, явно работают для Германии.

Среда, 28 июня 1916 г.

Из интимного и надежного источника.

Царица переживает дурную полосу. Чрезмерные молитвы, посты, аскетические испытания, беспокойство, бессонница. Она все больше увлекается и проникается идеей, что ей выпала миссия спасти православную Русь и что для успеха в этом необходимы указания и покровительство Распутина. По всякому поводу она посылает к "старцу" просить совета, ободрения, благословения.

Сношения царицы и Гришки остаются тем не менее очень секретными. Ни одна газета никогда на это не намекает. И светские люди говорят об этом только шепотом, между собой, как об унизительном секрете, о котором лучше не распространяться. Впрочем, не стесняются выдумывать тысячи фантастических подробностей.

В принципе Распутин довольно редко переступает ограду царской резиденции. Его встречи с царицей происходят почти всегда у госпожи Вырубовой, в небольшом особняке на Средней. Он остается здесь иногда часами, один с обеими женщинами, между тем как полицейские генерала Спиридонова охраняют дом и никого туда не пропускают.

Обычно беспрерывные сношения дворца со "старцем" и его кликой происходят с помощью полковников Лемана и Мальцева.

Полковник Леман, помощник коменданта императорских дворцов и Федоровского собора, состоит личным секретарем Александры Федоровны и пользуется ее полным доверием. Он взял себе в помощники для ежедневных сношений с Распутиным артиллерийского полковника Мальцева, которому вверена воздушная защита Царского Села.

Для интимных поручений императрица пользуется молодой черницей, прикомандированной к дворцовому военному госпиталю, сестрой Акилиной.

Четверг, 20 июня 1916 г.

Придя сегодня утром к Нератову, я и Бьюкенен были поражены его серьезным видом. Он сказал нам:

— Я имею серьезные причины думать, что мы скоро потеряем Сазонова.

— Что случилось?

— Вы знаете, что против Сазонова давно ведется война. Кем она ведется, вам тоже известно. Его успех по вопросу о Польше был использован против него. Лицо, очень близкое к Сазонову и внушающее мне всяческое доверие, уверяет меня, что царь освободит его от обязанностей.

Со стороны столь сдержанного и осторожного человека, как Нератов, такие слова не оставляют никакого места сомнению.

Бьюкенену и мне не нужно совещаться, чтобы осознать все последствия того, что готовится.

Бьюкенен спросил:

— Каково ваше впечатление: Палеолог и я, мы могли бы еще воздействовать, чтобы помешать опале Сазонова?

— Может быть.

— Но что делать?

Чтобы уяснить себе положение, я попросил Нератова точнее сообщить нам те сведения, которые так основательно вызвали его беспокойство.

— Лицо, от которого я получил эти сведения, — сказал он. — видело проект письма, которое царь велел приготовить и которое, хотя составлено в дружеских выражениях, просто освобождает Сазонова от исполнения его обязанностей ввиду состояния здоровья.

Я ухватился за эти последние слова, которые, как мне кажется, дают послам Франции и Англии законный повод ко вмешательству. Затем, присев на несколько минут к столу Нератова, я составил телеграмму, с которой Бьюкенен и я обратились к начальникам наших военных миссий в Могилеве, предлагая показать телеграмму министру двора. Вот текст этой телеграммы:

Мне сообщают, что здоровье господина Сазонова заставило его просить у Его Величества отставки. Благоволите проверить весьма официально эту новость у министра двора.

Если это так, соблаговолите спешно представить графу Фредериксу, что ободрительное слово Его Величества без сомнения заставит господина Сазонова сделать новое усилие, которое позволило бы довести до конца его задание.

В самом деле, мой английский коллега и я (французский…), мы не можем не быть взволнованными при мысли о комментариях, которые не преминет вызвать в Германии отставка русского министра иностранных дел, ибо утомления, от которого он страдает в настоящее время, конечно, недостаточно было бы для того, чтобы объяснить данную отставку.

В этот решительный момент войны все, что рискует показаться переменой в политике союзников, могло бы иметь самые печальные последствия.

Нератов вполне одобрил эту телеграмму. Мы, Бьюкенен и я, возвратились в свои посольства, чтоб отправить ее в Могилев.

Днем я получил из хорошего источника кое-какие сведения об интриге, которая велась против Сазонова. Моя осведомительница не знает еще, как далеко зашла интрига, и я остерегаюсь сообщить ей об этом. Она сказала:

— Положение Сазонова очень скомпрометировано. Он потерял доверие их величеств.

— Но что же ему ставят в вину?

— То, что он не ладит со Штюрмером и, наоборот, слишком ладит с Думой… И потом, Распутин его терпеть не может, а этого достаточно.

— Так царица действует заодно со Штюрмером?

— Да, вполне… Штюрмер человек ловкий, успел убедить ее, что только она одна может спасти Россию. Она как раз в данный момент спасает ее, ибо вчера вечером царица неожиданно выехала в Могилев.

Воскресенье, 23 июня 1916 г.

Сегодня утром газеты официально сообщили об отставке Сазонова и назначении на его место Штюрмера. Никаких комментариев. Но первые впечатления, о которых мне рассказали, — изумление и возмущение.

Вечером я обедал в Царском Селе у великой княгини Марии Павловны с княгиней Палей, госпожой Еленой Нарышкиной и дежурными из свиты.

После обеда великая княгиня увела меня в глубь сада, усадила подле себя, и мы стали беседовать.

— Я не могу вам выразить, как удручена настоящим и беспокоюсь за будущее… По-вашему, как все произошло? Я, со своей стороны, сообщу вам то немногое, что я знаю.

Мы поделились друг с другом своими сведениями.

Вот наши заключения.

Между царем и Сазоновым было полное единство по вопросам внешней политики. Они согласны были также в вопросе о Польше, потому что царь одобрил все идеи своего министра, даже поручил ему приготовить манифест к польскому народу. По другим вопросам внутренней политики либеральные тенденции Сазонова не имели в данный момент случая проявиться, к тому же он мог их представить лишь как свое мнение, и они были из самых умеренных. Наконец, Сазонов был в наилучших отношениях с генералом Алексеевым. Таким образом, его явная опала не может быть объяснена никаким благовидным мотивом. Объяснение, которое, к несчастью, напрашивается, заключается в том, что камарилья, орудием которой является Штюрмер, вздумала наложить руку на Министерство иностранных дел. Вот уж несколько недель, как Распутин повторяет: "Надоел мне Сазонов. Надоел…" Побуждаемый царицей Штюрмер отправился в главную квартиру просить отставки Сазонова. На помощь ему потом приехала царица. Царь уступил.

Великая княгиня в заключение спросила меня:

— Так, не правда ли, ваше впечатление плохое?

— Да, очень плохое… Французская монархия тоже видела, как отставляли превосходных министров под влиянием придворной камарильи — Шуазеля и Неккера. Вы знаете, что затем последовало…

На Волыни, при слиянии Липы со Стырью, армия генерала Сахарова обратила в бегство австро-германцев и захватила 12 000 пленных.

Четверг, 3 августа 1916 г.

Сазонов, вернувшись из Финляндии, вчера простился со своим персоналом в Министерстве иностранных дел и пришел повидаться со мной.

У нас была продолжительная задушевная беседа, Я увидел его таким, каким и ожидал: спокойным, полным достоинства, без малейшей горечи, счастливым лично за себя от вновь обретенной независимости, огорченным и встревоженным за будущее России.

Он подтвердил все, что я узнал об обстоятельствах его опалы:

— Вот уж год императрица относится ко мне враждебно. Она никак не могла мне простить, что я умолял императора не брать на себя командования войсками. Она так настаивала на моей отставке, что император наконец уступил. Так легко было подготовить мою отставку под предлогом состояния моего здоровья… Я так лояльно пошел бы этому навстречу. Затем, наконец, император оказал мне такой полный доверия торжественный прием в последний раз, когда я его видел…

Потом с глубокой грустью он резюмировал, так сказать, то, что с ним произошло:

— Император царствует, но управляет императрица… Под указку Распутина.

Вторник 29 августа 1916 г.

Так как бывший председатель Совета министров Коковцов находится проездом в Петрограде, я пошел сегодня днем с ним повидаться.

Я нашел его более чем когда-либо пессимистом. Отставка Сазонова и генерала Беляева в высокой степени его беспокоит.

— Теперь, — сказал он мне, — царица всемогуща. Штюрмер, человек бездарный и тщеславный, но не лишенный лукавства и даже тонкости, когда дело касается его личных интересов, прекрасно сумел овладеть императрицей. Он регулярно является к ней с докладом, обо всем информирует ее, обо всем советуется, обращается с ней, как с правительницей; поддерживает в ней идею, что император, получив власть от Бога, ответственен пред одним только Богом, а кто позволяет себе перечить царской воле, совершает святотатство. Вы представляете себе, как действует подобный язык на мозг мистически настроенной женщины… Таким образом, Хвостова, Кривошеина, генерала Поливанова, Самарина, Сазонова, генерала Беляева и меня считают теперь революционерами, предателями, нечестивцами.

— И вы не видите никакого выхода из этого положения?

— Никакого… Это положение трагическое.

— Трагическое… Это слишком сильное слово.

— Нет, поверьте мне! Это положение трагическое! Лично я поздравляю себя с тем, что больше не министр, не несу никакой ответственности за катастрофу, которая готовится. Но как гражданин я плачу о своей стране.

Глаза его наполнились слезами. Чтобы овладеть собой, он раза два или три пересек свой кабинет. Потом заговорил со мной о царе — без горечи, без упреков, но с глубокой грустью:

— Царь рассудителен, умерен, трудолюбив. Его идеи чаще всего здравы. У него возвышенное представление о своей роли и полное осознание своего долга. Но ему недостает образования, и величие проблем, которые он призван решать, слишком часто выходит за пределы его ума. Император не знает ни людей, ни дел, ни жизни. Его недоверие к себе самому и к другим заставляет царя остерегаться всех, кто выше. Поэтому он терпит возле себя одни ничтожества. Наконец, его величество очень благочестив, узким и суеверным благочестием, которое заставляет его ревниво охранять верховную власть, потому что она дана ему Богом.

Мы опять вернулись к императрице.

— Я протестую изо всех моих сил против гнусных слухов, которые распространяют о ней по поводу Распутина, — сказал Сазонов. — Это очень благородная и очень чистая женщина. Но она больна, страдает неврозом, галлюцинациями и кончит мистическим бредом и меланхолией… Я не забуду странных слов, которые она сказала мне в сентябре 1911 года, когда я заменил Столыпина на посту председателя Совета министров. Я стал говорить о трудности моей задачи и сослался на пример моего предшественника, тут она резко остановила меня: "Владимир Николаевич, не говорите мне больше об этом человеке! Он умер, потому что Провидение судило так, что он исчезнет в этот день. О нем, значит, кончено. Никогда больше не говорите о нем". Она, кстати, отказалась пойти помолиться у его гроба, и император не изволил присутствовать на похоронах, потому как Столыпин, как он ни был предан царю и царице, предан до смерти, осмелился им сказать, что социальный строй нуждался в некоторой реформе.

Четверг, 14 сентября 1916 г.

Некоторое время ходил слух, что Распутин и Штюрмер не ладят больше друг с другом. Их больше не встречали вместе, они больше не ходили друг к другу.

Между тем они видятся и совещаются ежедневно. Их совещания происходят вечером в самом секретном месте Петрограда — в Петропавловской крепости.

Губернатором бастилии Романовых состоит генерал Никитин, дочь которого принадлежит к самым пламенным поклонницам "старца". Вот через нее и обмениваются посланиями Штюрмер и Гришка. Она отправляется за Распутиным в город и привозит его в своем экипаже в крепость. Оба заговорщика встречаются в доме губернатора, в комнате самой Никитиной.

Почему они окружают себя такой тайной? Почему выбрали это укромное место? Почему сходятся лишь после наступления ночи? Может быть, чувствуя на себе бремя всеобщей ненависти, они хотят скрыть от публики интимность своих отношений. Может быть, боятся, как бы бомба анархиста не помешала их свиданиям.

Но среди всех трагических сцен, о которых хранит воспоминания страшная государственная тюрьма, есть ли зрелище более страшное, чем ночные встречи этих двух злодеев, губящих Россию?

Вторник 3 октября 1916 г.

Штюрмеру удалось устранить своего смертельного врага — министра внутренних дел Хвостова. Ему, значит, больше нечего бояться дела Мануйлова.

Новый министр внутренних дел — один из вице-председателей Думы, Протопопов. До сих пор царь очень редко выбирал своих министров из среды народного представительства. Выбор Протопопова отнюдь не представляет, однако, эволюции в сторону парламентаризма. Далеко не так.

Протопопов был известен как октябрист, то есть очень умеренный либерал. В июне он входил в состав парламентской делегации, отправившейся в Западную Европу. Как в Лондоне, так и в Париже он заявил себя горячим сторонником войны до конца. Но на обратном пути, во время пребывания в Стокгольме, Протопопов позволил себе странную беседу с германским агентом, Паулем Варбургом, и хотя дело остается довольно темным, он несомненно высказался в пользу мира.

Вернувшись в Петроград, Протопопов сошелся со Штюрмером и Распутиным, которые тотчас представили его императрице. Возвышение произошло очень быстро. Протопопов тотчас был допущен на тайные совещания в Царском Селе. Ему давало на это право знание тайных наук, в особенности самой глубокой и темной из них: некромантии. Я знаю, кроме того, наверное, что он когда-то болен был заразной болезнью, что у него осталось после этого нервное расстройство и что недавно в нем наблюдались признаки, предвещающие общий паралич. Итак, внутренняя политика империи в хороших руках!

Четверг, 5 октября 1916 г.

Сегодня в посольстве завтракал высокопоставленный придворный сановник Э. Чтобы он чувствовал себя как дома, я никого больше не пригласил.

Пока мы оставались за столом, он сдерживался ввиду присутствия прислуги. Но по возвращении в гостиную выпил один за другим два стакана "Фин шампань", налил третий, закурил сигару и, высоко подняв раскрасневшееся лицо, смело задал мне вопрос:

— Господин посол, чего ждете вы и ваш английский коллега, чтобы положить конец измене Штюрмера?

— Мы ждем возможности сформулировать против него определенное обвинение… Официально мы ни в чем не можем его упрекнуть. Его слова и действия совершенно корректны. Он даже заявляет нам каждую минуту: "Война до конца… Нет пощады Германии". Что касается его интимных мыслей и секретных маневров, у нас имеются лишь впечатления, интуиция, которые — самое большее — дают основание для предположений, подозрений. Вы оказали бы нам выдающуюся услугу, если бы могли сообщить положительный факт в подтверждение вашего убеждения.

— Я не знаю ни одного положительного факта. Но измена очевидна. Неужели вы ее не видите?

— Недостаточно ее видеть. Надо еще, чтобы я мог показать ее сначала моему правительству затем царю… Нельзя начинать такое серьезное дело, не имея доказательств.

— Вы правы.

— Так как мы вынуждены ограничиваться гипотезами, скажите мне, пожалуйста, что вы называете "изменой Штюрмера"?

Тогда Э. сообщил мне, что Штюрмер, Распутин, Добровольский, Протопопов и компания сами по себе имеют значение второстепенное и подчиненное, что они являются простыми орудиями в руках анонимного и немногочисленного, но очень могущественного синдиката, который, устав от войны и из страха перед революцией, требует мира.

— Во главе этого синдиката, — продолжил Э., — вы найдете, естественно, дворянство прибалтийских губерний и всех высших придворных сановников. Затем, есть еще ультрареакционная партия Государственного совета, Думы, наши синодские преосвященные, наконец, все крупные банкиры и промышленники… Через Штюрмера и Распутина они держат в руках царицу, а через царицу — царя.

— О, царя они еще в руках не держат… И никогда держать не будут. Я хочу сказать, что они никогда не заставят его покинуть союзников.

— В таком случае они его убьют или заставят отречься от престола.

— Отречься?.. Вы представляете себе отречение царя? И в пользу кого?

— В пользу своего сына, под регентством царицы. Будьте уверены, что в этом заключается план Штюрмера или, скорее, тех, кто его направляет. Для достижения своих целей эти люди не остановятся ни перед чем. Они провоцируют стачки, восстания, погромы, кризисы нищеты и голода; они создадут повсюду такую нужду, такое уныние, что продолжение войны станет невозможным. Вы их не видели за работой в 1905 году.

Я резюмировал все то, что он мне сказал, и сделал вывод:

— Первое, что надо сделать, это убрать Штюрмера. Я над этим поработаю.

Понедельник, 9 октября 1916 г.

Новый министр внутренних дел Протопопов афиширует ультрареакционные убеждения и программу. Он не побоится, как сам утверждает, открыто выступить против сил революции. Если нужно, даже спровоцирует их, чтобы сразу сломить. Он чувствует себя достаточно сильным, чтобы спасти царизм и святую Русь православную. Он их спасет… Вот какие речи ведет министр в кругу близких, осыпая собеседников неиссякаемым многословием и самодовольными улыбками. Между тем еще несколько месяцев тому назад его считали одним из умеренных либералов в Думе. Тогдашние друзья Протопопова, которые уважали его достаточно для того, чтобы сделать товарищем председателя Думы, теперь не узнают министра.

Внезапность превращения объясняется, как меня уверяют, состоянием его здоровья: резкие перемены характера и экзальтация воображения составляют типичные признаки, предвещающие общий паралич. С другой стороны, несомненно — это я только что узнал, — его свел с Распутиным врач, терапевт Бадмаев, этот монгольский шарлатан, который применяет к своим пациентам магические фокусы и изумительную фармакопею тибетских знахарей. Я уже упоминал о союзе, заключенном некогда у изголовья маленького цесаревича между лекарем-спиритом и "старцем".

Давно посвященный в тайные науки, Протопопов был самой судьбой предназначен стать клиентом Бадмаева. Последний, постоянно занятый какой-нибудь интригой, тотчас сообразил, что товарищ председателя Думы был бы ценным рекрутом для камарильи царицы. Во время своих каббалистических операций ему нетрудно было приобрести влияние на этот неуравновешенный ум, на этот больной мозг, в котором уже проявляются симптомы, предвещающие манию величия. Вскоре Бадмаев познакомил Протопопова с Распутиным. Невропат-политикан и мистик-чудотворец очаровали друг друга. Несколько дней спустя Григорий указал царице на Протопопова как на спасителя, которого Провидение сохранило для России. Штюрмер рабски поддержал кандидатуру. А царь и на этот раз уступил…

Суббота, 21 октября 1916 г.

Из всех тайных агентов Германии, которых она имеет в русском обществе, я думаю, нет более активного, ловкого организатора, чем банкир Манус.

Он добился разрешения проживать в Петрограде и последние годы приобрел значительное состояние с помощью куртажа и спекуляции. Чутье заставило его искать союза с самыми неприступными защитниками трона и алтаря. Так, он рабски пресмыкался перед князем Мещерским, известным редактором "Гражданина", бесстрастным паладином православия и самодержавия. В то же время его скромная и тактичная щедрость снискали ему мало-помалу расположение всей клики Распутина.

С самого начала войны Манус ведет кампанию за скорейшее примирение России с германскими державами. К нему очень прислушиваются в финансовом мире, он завязал связи с большинством газет. Манус находится в беспрерывных сношениях со Стокгольмом, то есть с Берлином. Я сильно подозреваю, что он является главным распределителем немецких субсидий. Каждую среду у него обедает Распутин. Адмирал Нилов, генерал-адъютант царя, состоящий при его особе, приглашается принципиально за то, что отлично умеет пить. Другой неизменный гость — бывший директор департамента полиции, страшный Белецкий, в настоящее время сенатор, но сохранивший свое влияние в охранке и поддерживающий через Вырубову постоянные сношения с царицей. Есть, конечно, несколько милых женщин для оживления пира. В числе обычных участниц пира — очаровательная грузинка, госпожа Э., гибкая, вкрадчивая и обольстительная, как сирена. Пьют всю ночь напролет. Распутин очень быстро пьянеет: он тогда без конца болтает. Я не сомневаюсь, что подробный отчет об этих оргиях с комментариями и точными деталями отправляется на следующий день в Берлин.

Субота, 28 октября 1916 г.

Припоминая свою вчерашнюю беседу с великой княгиней Марией Павловной, я говорю себе следующее. В общем, если не считать мистических заблуждений, у царицы более закаленный характер, чем у царя, более упорная воля, более сильный ум, более активная добродетель, душа более воинствующая, более властная. Ее идея спасти Россию, возвратив страну к традициям теоретического самодержавия, — безумие. Но высокомерное упорство, которое при этом обнаруживает царица, не лишено величия. Роль, которую она присвоила себе в делах государства, гибельна. Однако, по крайней мере, она исполняет ее как царица… Когда она предстанет "в этой ужасной долине Иосафата", о которой беспрерывно говорит ей Распутин, императрица сможет сослаться не только на безупречную искренность своих намерений, но еще и на полное соответствие ее деяний началам Божественного права, на которых основывается русское самодержавие.

Был сегодня на заседании Государственной думы.

Как только в дверях зала показались министры и среди них узнали Протопопова, поднялся шум.

Трепов взошел на трибуну, чтобы прочитать декларацию правительства. Крики усилились. "Долой министров! Долой Протопопова!"

Очень спокойный, с прямым и надменным взглядом, Трепов начал чтение. Три раза крики крайней левой фракции заставляли его покинуть трибуну. Наконец ему дали говорить.

Декларация была такова, какой он излагал мне позавчера. Параграф, в котором правительство заявляет о своем решении продолжать войну, был встречен горячими аплодисментами.

Но фраза, относящаяся к Константинополю, упала в пустоту, пустоту индифферентности и удивления.

Когда Трепов кончил чтение, заседание было прервано. Депутаты рассеялись по кулуарам. Я вернулся к себе в посольство.

Мне сообщили, что вечером продолжение заседания было отмечено двумя речами, столь же неожиданными, сколь резкими, двух лидеров правой фракции, графов Владимира Бобринского и Пуришкевича. К изумлению своих политических единомышленников, они произвели стремительную вылазку против "позорящих и губящих закулисных сил". Пуришкевич даже воскликнул: "Надо, чтобы впредь недостаточно было одной рекомендации Распутина для назначения самых гнусных кандидатов на самые высокие посты! Распутин в настоящее время опаснее, чем был когда то Лже-дмитрий… Господа министры! Если вы истинные патриоты, поезжайте в Ставку, бросьтесь к ногам царя, имейте мужество заявить ему, что внутренний кризис не может дальше продолжаться, что слышен гул народного гнева, что грозит революция и что не подобает темному мужику дольше управлять Россией".

Суббота, 9 декабря 1916 г.

Тревожный клич, раздавшийся в Думе из уст Бобринского и Пуришкевича, этих двух паладинов махрового самодержавия, нашел отзвук даже в архаической цитадели абсолютного монархизма, в Госсовете.

Высокое собрание осмелилось сегодня сделать заявление политического характера, в котором предостерегает царя против губительного действия закулисных влияний. Это (столь робкое) заявление протеста вызывает оживленные комментарии.

История представляет лишь длинный ряд повторений. В марте 1830 г. парижская палата депутатов тоже довела до сведения Карла X почтительный совет о благоразумии. Но воспользовался ли кто-либо когда-либо уроками истории?

Воскресенье, 10 декабря 1916 г.

Что политику России делает камарилья императрицы, факт несомненный. Но кто руководитель самой этой камарильи? От кого получает она программу, направление?

Конечно, не от императрицы. Публика любит простые идеи и общие олицетворения и не имеет точного представления о роли царицы… А потому расширяет и значительно искажает ее. Александра Федоровна слишком импульсивна, слишком заблуждается, слишком неуравновешена, чтобы создать политическую систему и следить за ее применением. Она является главным и всемогущим орудием заговора, который я постоянно чувствую вокруг нее. Однако царица — не более чем орудие.

Точно так же лица, которые группируются вокруг нее: Распутин, Вырубова, генерал Воейков, Танеев, Штюрмер, князь Андроников и пр., - суть лишь подручные, статисты, подобострастные интриганы или марионетки. Министр внутренних дел Протопопов, у которого более внушительный вид, обязан этой обманчивой внешностью раздражению мозговых оболочек. За экспансивными бахвальством и шумной активностью нет ничего, кроме раздражения спинного мозга. Это мономан, которого скоро запрут в дом умалишенных.

В таком случае кто же руководит царскосельской камарильей?

Я тщетно расспрашиваю тех, кто, казалось бы, скорей всего могли бы удовлетворить мое любопытство. Я добился лишь неопределенных или противоречивых ответов, гипотез, предположений.

Тем не менее если бы я был принужден сделать вывод, то сказал бы, что гибельную политику, за которую императрица и ее клика будут нести ответственность перед историей, внушают им четыре лица: председатель крайней правой фракции Госсовета Щегловитов, петроградский митрополит преосвященный Питирим, бывший директор департамента полиции Белецкий и, наконец, банкир Манус.

Кроме этих четырех лиц, я вижу здесь лишь игру анонимных, коллективных, рассеянных, иногда бессознательных сил, которые являются, может быть, проявлением действия вековой машины царизма, проявлением его инстинкта самосохранения, остатка его органической жизненности и приобретенной скорости.

В этом квартете я приписываю особую роль банкиру Манусу — он обеспечивает сношения с Берлином. Именно через него Германия заводит и поддерживает интриги в русском обществе. Манус является распределителем немецких субсидий.

Пятница, 23 декабря 1916 г.

Союз земств и Союз городов, съезд коих недавно был воспрещен, приняли, однако, тайное постановление, которое распространяется в публике и главный пункт коего гласит:

Наше спасение — в глубоком сознании нашей ответственности перед родиной. Когда власть становится препятствием на пути к победе, ответственность за судьбу России падает на всю страну. Правительство, превратившееся в орудие закулисных сил, ведет Россию к гибели и колеблет императорский трон. Надо создать правительство, достойное великого народа в серьезнейший момент его истории. Пусть же Дума в решительной борьбе, начатой ею, оправдает ожидания страны. Нельзя терять ни одного дня.

Графиня Р., которая провела три дня в Москве, где заказывала себе платья у известной портнихи Ламановой, подтвердила то, что мне недавно сообщали о раздражении москвичей против царской фамилии.

"Я обедала ежедневно в различных кругах, — сказала она. — Повсюду сплошной крик негодования. Если бы царь в настоящее время показался на Красной площади, его бы встретили свистом. А что касается царицы, ее растерзали бы на куски… Великая княгиня Елизавета, такая добрая, благотворительная, чистая, не осмеливается больше выходить из своего монастыря. Рабочие обвиняют ее в том, что она морит народ голодом… Во всех классах общества чувствуется дыхание революции…"

Суббота, 30 декабря 1916 г.

Около семи часов вечера превосходный осведомитель, состоящий у меня на жалованье, сообщил мне, что Распутин был убит сегодня ночью во время ужина во дворце Юсупова. Убийцы, как говорят, — молодой князь Феликс Юсупов, который женился в 1914 г. на племяннице царя, великий князь Дмитрий Павлович и Пуришкевич, лидер крайней правой фракции в Думе. В ужине принимали участие две-три женщины из общества. Новость пока еще хранится в строгом секрете.

Прежде чем телеграфировать в Париж, я попытался проверить полученное сообщение.

Я тотчас отправился к госпоже Д. Она телефонировала своей тетке, госпоже Головиной, большой приятельнице и покровительнице Распутина. Заплаканный голос ответил:

— Да, отец исчез сегодня ночью. Неизвестно, что с ним сталось… Это ужасное несчастье.

Вечером новость распространилась в яхт-клубе. Великий князь Николай Михайлович отказывается верить.

— Десять раз уже сообщали нам о смерти Распутина, — напомнил он. — И каждый раз он воскресал более могущественным, чем когда-либо.

Он, однако, телефонировал председателю Совета министров Трепову, который ответил:

— Я знаю только, что Распутин исчез. Предполагаю, что он убит. Я не могу знать ничего больше. Начальник охранки взял дело в свои руки.

Тело Распутина не обнаружено.

Царица обезумела от горя. Она умоляла царя, который находится в Могилеве, немедленно вернуться к ней.

Мне говорили, что убийцы — князь Феликс Юсупов, великий князь Дмитрий Павлович и Пуришкевич. За ужином не было дам. В таком случае как же Распутина заманили во дворец Юсупова?..

Судя по тому немногому, что мне известно, присутствие Пуришкевича сообщает драме ее настоящее значение, ее политический интерес. Великий князь Дмитрий, изящный молодой человек двадцати пяти лет, энергичный, горячий патриот, способный проявить храбрость в бою, но легкомысленный, импульсивный, необдуманно, как мне кажется, впутался в эту историю. Князь Феликс Юсупов, двадцати восьми лет, обладает живым умом и эстетическими наклонностями, но его дилетантизм слишком склонен к нездоровым мечтам, к литературным образам Порока и Смерти, И я боюсь, что он видел в убийстве Распутина прежде всего сценарий, достойный его любимого автора, Оскара Уайльда. Во всяком случае, инстинкты, лицо, манеры Юсупова делают его похожим скорее на героя "Дориана Грея", чем на Брута или Лорензаччо.

Пуришкевич, которому перевалило за пятьдесят, наоборот, человек идеи и действия. Он поборник православия и самодержавия.

Он поддерживает с силой и талантом тезис: "Царь-самодержец, посланный Богом". В 1905 г. Пуришкевич был председателем знаменитой реакционной лиги, "Союза русского народа". Он-то и вдохновлял, направлял страшные еврейские погромы. Его участие в убийстве Распутина освещает все поведение крайней правой фракции в последнее время. Это означает, что сторонники самодержавия, чувствуя, чем им угрожают безумства царицы, решили защищать царя, если понадобится, против его воли.

Вечером я отправился в Мариинский театр, где шел живописный балет Чайковского "Спящая красавица" с участием Смирновой.

Естественно, только и говорят что о вчерашней драме, а так как не знают ничего определенного, русское воображение разыгрывается вовсю. Прыжки, пируэты и "арабески" Смирновой менее фантастичны, чем рассказы, которые распространяются в зале.

В первом антракте граф Нани Мочениго, советник итальянского посольства, сказал мне:

— Ну, что же, господин посол, мы, значит, вернулись к временам Бордуста. Не напоминает ли вам вчерашний ужин знаменитый пир в Имоле?

— Аналогия отдаленная, тут разница не только во времени, но в различии цивилизаций и характеров. По коварству и вероломству вчерашнее происшествие, конечно, достойно сатанинского цезаря. Но это не belissimo inganno, как говорил валенсиец.

Не всякому дано величие в сладострастии и преступлении.

Понедельник, 1 января 1917 г.

По распоряжению царицы генерал Максимович, адъютант царя, арестовал вчера великого князя Дмитрия, который оставлен под надзором полиции в своем дворце на Невском проспекте.

Вторник, 2 января 1917 г.

Тело Распутина нашли вчера во льдах Малой Невки у Крестовского острова, возле дворца Белосельского. До последнего мгновения царица надеялась, что "Бог сохранит ей ее утешителя и единственного друга".

Полиция не разрешает печатать никаких подробностей драмы. Впрочем, охранка продолжает свои расследования в такой тайне, что еще сегодня утром председатель Совета министров Трепов отвечал на нетерпеливые вопросы великого князя Николая Михайловича: "Клянусь вам, великий князь, что все делается без меня, и я ничего не знаю о следствии".

Узнав позавчера о смерти Распутина, многие обнимали друг друга на улицах, шли ставить свечи в Казанский собор.

Когда стало известно, что великий князь Дмитрий был в числе убийц, стали толпиться у иконы святого Дмитрия, чтобы поставить свечу.

Убийство Григория — единственный предмет разговора в бесконечных хвостах очередей женщин, ожидающих в дождь и ветер у дверей мясных и бакалейных лавок распределения мяса, чая, сахара и пр.

Они рассказывают друг другу, что Распутин был живым брошен в Невку, одобряют это пословицей: "Собаке — собачья смерть".

Другая народная версия: "Распутин еще дышал, когда его бросили под лед в Невку. Это очень важно, потому что он, таким образом, никогда не будет святым". В русском народе существует поверье, что утопленники не могут быть канонизированы.

Среда, 3 января 1917 г.

Едва вытащили из Невки тело Распутина, оно было таинственно доставлено в убежище ветеранов Чесмы, находящееся в пяти километрах от Петрограда по дороге в Царское Село.

После того как профессор Косоротов осмотрел труп и констатировал следы ран, он ввел в залу, где происходило вскрытие, сестру Акилину, эту молодую послушницу, с которой Распутин познакомился когда-то в Охтайском монастыре. По письменному распоряжению царицы, она приступила с одним только больничным служителем к последнему одеванию трупа. Кроме нее, никто не был допущен к покойнику. Вдова Распутина, дочери" самые горячие его поклонницы тщетно умоляли разрешить им видеть тело в последний раз.

Благочестивая Акилина, бывшая одержимая, провела половину ночи в омовении тела, наполнила благовониями раны Распутина, одела в новые одежды и положила в гроб. В заключение она положила ему на грудь крест, а в руки вложила письмо императрицы. Вот текст этого письма, как мне сообщила госпожа Т., приятельница "старца", которая очень дружна с сестрой Акилиной:

Мой дорогой мученик, дай мне твое благословение, чтобы оно постоянно сопровождало меня на скорбном пути, который мне остается пройти здесь, на земле. И вспоминай о нас на небесах в твоих святых молитвах.

Александра

На следующий день утром, то есть вчера, царица и госпожа Вырубова пришли помолиться над прахом их друга, который они покрыли цветами и иконами.

Сколько раз во время моих поездок в Царское Село я проезжал мимо Чесменского приюта (бывшей летней резиденции Екатерины II), который с дороги виден сквозь деревья. В это время года в своем зимнем виде на беспредельной туманной и холодной равнине — место зловещее и печальное. Это как раз подходящая декорация для вчерашней сцены. Царица и ее зловредная подруга в слезах перед распухшим трупом развратного мужика, которого они так безумно любили и которого Россия будет вечно проклинать, — много ли более патетических эпизодов создал великий драматург истории!

Около полуночи гроб был перенесен в Царское Село под присмотром госпожи Головиной и полковника Лемана, затем поставлен в часовне в императорском парке.

Четверг, 4 января 1917 г.

Я нанес визит Коковцову в его апартаментах на Моховой.

Никогда еще бывший председатель Совета министров, пессимизм коего столько раз оправдывался, не формулировал при мне таких мрачных предсказаний. Он предвидит в близком будущем дворцовый переворот или революцию.

— Уже очень давно я не видал его величество. Но у меня есть близкий друг, который часто видится с царем и царицей и который в последние дни работал с царем. Впечатления, переданные мне этим другом, грустные. Царица с виду спокойна, но молчалива и холодна. У царя глухой голос, впалые щеки, взгляд недобрый; он с горечью говорит о членах Госсовета, которые, твердя о своей верности самодержавию, позволили себе обратиться к нему с заявлениями. Поэтому он решил сменить председателя и товарища председателя этого высокого собрания, полномочия коих истекают 14 января, но которые обычно остаются на своих постах… Раздражение царя против Госсовета старательно раздувается царицей, которую уверили, что некоторые члены крайней правой фракции Госсовета говорили о расторжении ее брака с царем и заключении ее в монастырь. Теперь я скажу вам по секрету: Трепов был у меня сегодня утром и заявил, что не хочет больше нести ответственность за власть — он просил царя освободить его от обязанностей председателя Совета министров. Вы понимаете, что у меня есть основание беспокоиться.

— В общем итоге, — сказал я, — настоящий конфликт принимает все больше характер конфликта между царем и естественными присяжными защитниками самодержавия. Если царь не уступит, вы полагаете, что мы вновь будем свидетелями трагедии Павла I?

— Я этого боюсь.

— А левые партии — как они поведут себя?

— Левые партии — имею в виду думские фракции — останутся, вероятно, в стороне. Они знают, что последующие события могут принять лишь благоприятный для них оборот, и будут ждать. А что до народных масс, это другой вопрос…

— Вы уже предвидите их выступление?

— Я не думаю, чтобы инцидентов текущей политики или даже дворцового переворота достаточно было для того, чтобы поднять народ. Но в случае военного поражения или голодного кризиса восстание вспыхнет немедленно.

Я сообщил Коковцову, что намерен просить у царя аудиенции.

— Я официально буду иметь возможность говорить только о делах дипломатических и военных. Но если увижу, что он в доверчивом настроении, то попытаюсь перевести разговор на почву внутренней политики.

— Ради бога, скажите ему все, без колебаний.

— Если он согласится меня выслушать, я буду говорить по существу. Если он станет уклоняться, я ограничусь тем, что дам понять, как меня беспокоит все, что происходит и о чем я не имею права ему сказать.

— Вы, может быть, правы. В том настроении, в каком находится царь, к нему надо подходить осторожно, но так как знаю, что он к вам расположен, то я не удивился бы, если он позволит себе быть до известной степени откровенным с вами.

С тех пор, как великий князь Дмитрий находится под домашним арестом в своем дворце на Невском проспекте, его друзья не вполне уверены в его личной безопасности. На основании сведений, источник коих мне неизвестен, они боятся, что министр внутренних дел Протопопов решил убить князя с помощью одного из полицейских, приставленных для охраны. Махинация, замышленная охраной, будет заключаться в том, что симулируют попытку бегства — полицейский устроит так, будто великий князь угрожал и вынудил его защищаться оружием.

На всякий случай председатель Совета министров Трепов отдал генералу Хабалову, губернатору Петрограда, приказание поставить пехотный караул во дворце великого князя. Впредь, таким образом, на каждого полицейского придется по часовому, который за ним наблюдает.

Пятница, 5 января 1917 г.

Чтобы направить в другую сторону предположения и искания общего любопытства, охранка распространяет слух, что гроб Распутина был перевезен не то в Покровское, не то в монастырь на Урале.

В действительности вчера ночью в Царском Селе происходили очень таинственные похороны.

Гроб был закопан под иконостасом в строящейся часовне Святого Серафима на опушке императорского парка.

Присутствовали только царь, царица, четыре молодые княжны, Протопопов, госпожа Вырубова, полковники Леман и Мальцев, наконец — в качестве священнослужителя — придворный архиерей отец Василий.

Царица потребовала себе окровавленную сорочку "мученика Григория" и благоговейно хранит ее, как реликвию, как палладиум, от которого зависит участь династии.

Вечером крупный промышленник Богданов давал обед, на котором присутствовали члены императорской фамилии, князь Гавриил Константинович, несколько офицеров, в том числе граф Капнист, адъютант военного министра, член Госсовета Озеров и несколько представителей крупного финансового капитала, в том числе Путилов.

За обедом, который прошел очень оживленно, говорили исключительно о внутреннем положении. Под влиянием шампанского его изображали в самых мрачных тонах с чрезмерным пессимизмом, любезным русскому воображению.

Обращаясь к князю Гавриилу, Озеров и Путилов изложили единственное, по их мнению, средство спасти царствующую династию и монархический режим: созвать всех членов императорской фамилии, лидеров партий Госсовета и Думы, а также представителей дворянства, армии и торжественно объявить императора слабоумным, непригодным для лежащей на нем задачи, неспособным далее царствовать. А царем нужно объявить наследника под регентством одного из великих князей.

Нисколько не протестуя, князь Гавриил ограничился формулировкой некоторых возражений практического характера, однако пообещал передать услышанное своим дядям и двоюродным братьям.

Вечер закончился тостом за "царя умного, сознающего свой долг и достойного своего народа".

Царь отказался принять отставку Трепова, ничего не объясняя.

Вечером я узнал, что в семье Романовых — сильные возбуждение и волнение.

Несколько великих князей, в числе которых мне называют трех сыновей Марии Павловны, Кирилла, Бориса и Андрея, говорят ни больше ни меньше как о перевороте. С помощью четырех гвардейских полков, лояльность которых будто уже поколеблена, ночью пойдут на Царское Село, захватят царя и царицу, царю докажут необходимость отреченья, царицу заточат в монастырь, затем объявят царем наследника Алексея, под регентством великого князя Николая Николаевича.

Инициаторы этого плана полагают, что великий князь Дмитрий, учитывая его участие в убийстве Распутина, делается самым подходящим руководителем заговора, способным увлечь войска. Его двоюродные братья, Кирилл и Андрей Владимирович, отправились к нему во дворец на Невском проспекте и изо всех сил убеждали "продолжить до конца дело национального освобождения". После долгой борьбы со своей совестью Дмитрий Павлович решительно отказался "поднять руку на императора". Напоследок он сказал: "Я не нарушу своей присяги в верности".

Гвардейские части, в которых организаторы заговора успели подготовить себе единомышленников: Павловский полк в казармах на Марсовом поле, Преображенский полк в казармах у Зимнего дворца, Измайловский полк в казармах у Обводного канала, гвардейские казаки в казармах за Александро-Невской лаврой, наконец, эскадрон гусарского императорского полка, входящий в состав гарнизона Царского Села.

Все происходившее в казармах почти тотчас стало известно охранке. Белецкому поручено произвести расследование, продолжая дело Распутина. Главным сотрудником Белецкого в его розысках является жандармский полковник Невдалов, начальник охраны особы императора, недавно заменивший генерала Спиридовича.

Суббота, 6 января 1917 г.

Об убийстве Распутина продолжают циркулировать самые противоречивые, самые фантастические версии. Тайна тем более непроницаема, что с первого же часа императрица лично поручила вести следствие Белецкому, бывшему директору департамента полиции, знаменитому Белецкому, ныне сенатору. Он тотчас приступил к делу вместе с начальником охранки, жандармским генералом Глобачевым, и его ловким помощником, полковником Кирпичниковым. Требуя, чтобы все полномочия охранки для ведения следствия были сосредоточены в руках Белецкого, царица энергично повторяла: "Я доверяю ему одному… Я поверю лишь тому, что мне скажет он один…"

Из двух различных источников (один из них очень интимный) я получил в итоге сведения, дающие мне возможность восстановить главные фазы убийства. Меня уверяют, что эти подробности совпадают с фактами, установленными в настоящее время полицейским следствием.

Драма произошла в ночь с 29 на 30 декабря во дворце князя Юсупова, на Мойке, № 94.

До тех пор у Феликса Юсупова с Распутиным были весьма неопределенные отношения. Чтоб заманить его к себе в дом, он прибег к довольно неэлегантной уловке. 28 декабря он отправился к "старцу" и сказал ему:

— Моя жена, прибывшая вчера из Крыма, безумно хочет с тобой познакомиться. И она хотела бы видеть тебя совершенно интимно, чтобы спокойно поговорить с тобой. Не хочешь ли прийти завтра ко мне домой выпить чашку чаю? Приходи попозже, так в половине двенадцатого, потому что у нас будет обедать моя теща, но к этому времени она уже уедет.

Мысль завязать сношения с очень красивой княгиней Иреной, дочерью великого князя Александра Михайловича и племянницей императора, тотчас же раззадорила Распутина, и он обещал прийти. Впрочем, вопреки уверению Юсупова, княгиня Ирена еще в Крыму.

На следующий день, 29 декабря, около 11 часов вечера все заговорщики собрались во дворце Юсупова в одном из салонов верхнего этажа, где был сервирован ужин. Князя Феликса окружали великий князь Дмитрий, депутат Пуришкевич, капитан Сухотин и польский медик доктор Станислав Лазоверт, прикомандированный к одной из крупных военных санитарных организаций. Что бы ни рассказывали, никакой оргии в этот вечер во дворце Юсупова не было. На собрании не присутствовало ни одной женщины: ни княгини Р., ни госпожи Д., ни графини П., ни танцовщицы Коралли.

В четверть 12-го князь Феликс отправился на автомобиле к Распутину, который жил на Гороховой, № 69, приблизительно километрах в двух от Мойки.

Юсупов ощупью поднялся по лестнице к Распутину, так как свет в доме был уже погашен, а ночь стояла темная. В этом мраке он плохо ориентировался. В тот момент, когда Юсупов позвонил, он испугался, что ошибся дверью, а может быть, этажом. Тогда он мысленно произнес "Если я ошибусь, значит, судьба против меня и Распутин должен жить".

Он позвонил. Распутин сам открыл ему дверь. За хозяином следовала его верная служанка Дуня.

— Я за тобой, отец, как было условлено. Моя машина внизу.

И в порыве сердечности Юсупов по русскому обычаю звонко поцеловал "старца".

Тот, охваченный инстинктивным недоверием, насмешливо воскликнул:

— Ну и целуешь же ты меня, милый!.. Надеюсь, это не иудино лобзание? Ну, пойдем… Ступай вперед! Прощай, Дуня…

Через десять минут, то есть около полуночи, они вышли из автомобиля у дворца на Мойке.

Юсупов ввел своего гостя в небольшие апартаменты нижнего этажа, выходящие в сад. Великий князь Дмитрий, Пуришкевич, капитан Сухотин и доктор Лазоверт ожидали в верхнем этаже, откуда доносился время от времени звук граммофона, танцевальные мотивы.

Юсупов сказал Распутину:

— Моя теща наверху с несколькими нашими знакомыми молодыми людьми, но все они собираются уходить. Моя жена присоединится к нам, как только они уйдут. Сядем.

Они уселись в большие кресла и беседовали об оккультизме и некромантии.

"Старец" никогда не нуждался в стимуле, чтобы без умолку говорить о подобных вещах. К тому же он был в ударе. Глаза его сверкали, и вид у него был очень самодовольный. Чтобы встретить молодую княгиню Ирену во всеоружии средств обольщения, Распутин надел свой лучший костюм, костюм знаменательных дней: на нем широкие бархатные шаровары, запущенные в высокие новые сапоги, белая шелковая рубаха, украшенная голубой вышивкой, наконец, пояс из черного сатина, расшитый золотом, подарок царицы.

Между креслами, в которых развалились Юсупов и его гость, заранее помещен был круглый стол, на котором стояли две тарелки пирожных с кремом, бутылка мадеры и поднос с шестью стаканами.

Пирожные, поставленные возле Распутина, были отравлены цианистым калием, доставленным врачом Обуховской больницы, знакомым князя Феликса. Каждый из трех стаканов возле этих пирожных содержал по три дециграмма цианистого калия, растворенного в нескольких каплях воды.

Едва началась беседа, Юсупов небрежно наполнил по стакану из каждой серии и взял пирожное с ближайшей к нему тарелки.

— Ты, значит, не пьешь, отец Григорий? — спросил он "старца".

— Нет, мне пить не хочется.

Они продолжили оживленную беседу о чудесах спиритизма, колдовства и ворожбы.

Юсупов во второй раз предложил Распутину выпить вина и съесть пирожное. Тот снова отказался.

Когда часы пробили час ночи, Гриша внезапно впал в раздражение и грубо крикнул:

— Да что же это жена твоя не идет… Знаешь, я ждать не привык. Никто не позволяет себе заставлять меня ждать, никто… Даже сама императрица!

Зная, как вспыльчив Распутин, князь Феликс примирительно пробормотал:

— Если через несколько минут Ирены здесь не будет, то я пойду за ней.

— Ты хорошо сделаешь, потому что здесь становится скучно.

С развязным видом Юсупов попытался возобновить беседу. Внезапно "старец" выпил свой стакан. И, щелкнув языком, сказал:

— "Марсала" у тебя знатная. Я б еще выпил.

Машинально Юсупов наполнил не протянутый Гришкой стакан, а два других стакана с цианистым калием.

Распутин схватил и единым духом выпил стакан. Юсупов ждал, что жертва свалится в обмороке.

Но яд все не оказывал действия.

Третий стакан. Все никакого действия.

Убийца, обнаруживший до этого момента замечательное хладнокровие и непринужденность, начал волноваться. Под тем предлогом, что он идет за Иреной, Юсупов вышел из салона и поднялся на верхний этаж, чтобы посоветоваться со своими сообщниками.

Совещание продолжалось недолго. Пуришкевич энергично высказался за ускорение развязки.

— Негодяй от нас уйдет! — заявил он. — И так как он уже по крайней мере наполовину отравлен, мы подвергнемся всем последствиям убийства, не получив от него никакой пользы.

— Но у меня нет револьвера, — возразил Юсупов.

— Вот мой револьвер, — сказал великий князь Дмитрий.

Юсупов спустился в нижний этаж, держа револьвер великого князя в левой руке за спиной.

— Моя жена в отчаянии, что заставила тебя ждать, — сказал он Распутину. — Ее гости только что ушли. Она сейчас придет.

Но Распутин едва слушал его. Он ходил взад и вперед, отдуваясь и рыгая. Цианистый калий начал действовать.

Юсупов, однако, не решался воспользоваться своим оружием. А если он промахнется… Хрупкий и изнеженный князь боялся открыто напасть на коренастого мужика, который мог бы раздавить его одним ударом кулака. Однако нельзя было терять ни одной минуты. Вот-вот Распутин мог заметить, что попал в ловушку, схватить своего противника за горло и спастись, переступив через его труп.

Совершенно овладев собой, Юсупов сказал:

— Так как ты на ногах, пройдем в соседнюю комнату. Я хочу тебе показать очень красивое итальянское распятие эпохи Ренессанса, которое я купил.

— Да, покажи его мне. Никогда не мешает посмотреть изображение нашего распятого Спасителя.

Они пошли в соседнюю комнату.

— Вот посмотри, на этом столе, — сказал Юсупов. — Не правда ли, красиво?

Когда Распутин склонился над святым изображением, Юсупов встал слева и почти в упор выстрелил два раза ему в бок.

Распутин вскрикнул и всей своей массой рухнул на пол.

Юсупов склонился над телом, пощупал пульс, осмотрел глаза, подняв веко, и не констатировал никаких признаков жизни. Сверху на выстрел сбежались сообщники. Великий князь Дмитрий заявил:

— Теперь надо поскорей бросить его в воду… Я пойду за своим автомобилем.

Его спутники поднялись на верхний этаж, чтобы сговориться относительно перевозки трупа. Минут десять спустя Юсупов вошел в салон нижнего этажа посмотреть на свою жертву. И в ужасе отступил.

Распутин наполовину поднялся, опираясь на руки. В последнем усилии он выпрямился, опустил тяжелую руку на плечо Юсупова и сорвал с него эполет, выдохнув:

— Негодяй! Завтра ты будешь повешен… Потому что я все расскажу императрице.

Юсупов с трудом вырвался, выбежал из салона, поднялся на верхний этаж. И бледный, покрытый кровью, прерывающимся голосом крикнул своим сообщникам:

— Он еще жив! Он говорил со мной…

Затем он свалился в обмороке на диван. Пуришкевич схватил его сильными руками, встряхнул, поднял, взял у него револьвер и вместе с другими заговорщиками спустился в апартаменты нижнего этажа.

Распутина уже не было в салоне. У него хватило энергии открыть двери в сад, и он полз по снегу.

Пуришкевич послал ему одну пулю в затылок, другую в спину, и в это время Юсупов, взбешенный, рыча, схватил бронзовый канделябр и нанес им жертве несколько страшных ударов по черепу.

Четверть третьего утра.

В этот момент к садовой калитке подъехал на автомобиле великий князь Дмитрий.

С помощью надежного слуги заговорщики надели на Распутина шубу и даже галоши, чтобы во дворце не оставалось никаких вещественных доказательств. Они положили тело в автомобиль, куда быстро сели великий князь Дмитрий, доктор Лазоверт и капитан Сухотин.

Затем под управлением Лазоверта автомобиль полным ходом понесся к Крестовскому.

Капитан Сухотин еще накануне обследовал берега. По его указаниям автомобиль остановился у небольшого моста, ниже которого скорость течения нагромоздила льдины, разделенные полыньями. Там трое сообщников не без труда пронесли тяжеловесную жертву к краю проруби и столкнули в воду. Но материальная трудность операции, густой ночной мрак, пронзительный вой ветра, страх быть захваченными врасплох, нетерпение покончить со всем до крайности напрягли их нервы. И заговорщики не заметили, что, сталкивая труп, уронили одну галошу, которая затем осталась на льду. Три дня спустя полиция нашла эту галошу, которая открыла место погружения трупа в воду.

Между тем как на Крестовском острове совершалась эта жуткая работа, произошел инцидент во дворце на Мойке, где князь Феликс и Пуришкевич, оставшись одни, были заняты поспешным уничтожением следов убийства.

Когда Распутин покинул свою квартиру на Гороховой, агент охранки Тихомиров, который обычно приглядывал за "старцем", тотчас стал дежурить у дворца Юсупова. Начало драмы, несомненно, ускользнуло от его внимания.

Но если до него не донеслись первые револьверные выстрелы, ранившие Распутина, он точно услышал выстрел в саду. Обеспокоенный Тихомиров поспешил предупредить полицейского пристава соседнего участка. Когда они оба вернулись, то увидели, как автомобиль выехал из ворот дворца Юсупова и понесся с бешеной скоростью к Синему мосту.

Полицейский пристав хотел войти во дворец. Но дворецкий князя принял его на пороге и сказал:

— То, что произошло, вас не касается. Великий князь Дмитрий доложит завтра, кому следует. Уходите.

Энергичный пристав проник в дом. В вестибюле он встретил Пуришкевича, который ему заявил:

— Мы только что убили человека, позорившего Россию.

— Где труп?

— Этого вы не узнаете. Мы дали клятву сохранить абсолютную тайну обо всем, что произошло.

Пристав поспешно вернулся в участок на Морской и телефонировал полковнику Григорьеву, полицеймейстеру 2-й части. Не прошло получаса, как градоначальник, генерал Балк, командующий отдельным корпусом жандармов, генерал граф Татищев, начальник охранки, генерал Глобачев, наконец, директор департамента полиции Васильев прибыли в Юсуповский дворец.

Понедельник, 8 января 1917 г.

По высочайшему повелению великий князь Дмитрий сослан в Персию, в Казвин, где он будет состоять при Главном штабе одной из действующих армий. Князь Феликс Юсупов выслан в свое имение в Курской губернии (в Южной России). Что касается Пуришкевича, то престиж, которым он пользуется в реакционной партии как один из вождей "черной сотни", привел императора к мысли, что его было бы опасно трогать. Пуришкевич оставлен на свободе. Но на следующий день после убийства он выехал на фронт, где за ним следит военная полиция.

Мысль убить Распутина возникла в уме Феликса Юсупова, по-видимому, в середине ноября. Он говорил об этом с одним из лидеров кадетской партии, блестящим адвокатом Василием Маклаковым, но поначалу рассчитывал убить "старца" с помощью наемных убийц. Адвокат благоразумно отговорил его от такого способа: "Негодяи, которые согласятся убить Распутина за плату, как только получат от вас задаток, предадут вас охранке". Озадаченный Юсупов спросил; "Неужели нельзя найти надежных людей?" На что Маклаков остроумно ответил: "Не знаю, я не содержу бюро убийц".

Только 2 декабря Феликс Юсупов окончательно решил действовать лично.

В этот день он находился в ложе против трибуны на публичном заседании Думы. Пуришкевич только что поднялся на трибуну и громил в страшном обвинительном акте "закулисные силы, позорящие Россию". Когда перед взволнованной аудиторией оратор воскликнул: "Встаньте, господа министры! Поезжайте в Ставку, бросьтесь к ногам государя…" — Юсупов затрепетал от сильного волнения. Госпожа П., сидевшая возле него, видела, как он побледнел и задрожал.

На следующий день он отправился к Пуришкевичу. Взяв с него слово сохранить все в абсолютной тайне, он рассказал, что с некоторого времени ведет знакомство с Распутиным с целью проникнуть в интриги, которые затеваются при дворе, и что он не останавливается ни перед какой лестью, чтобы овладеть доверием Распутина. Юсупову это чудесно удалось, потому как он только что узнал от самого "старца": сторонники царицы готовятся свергнуть Николая II, цесаревич Алексей будет объявлен императором под регентством матери, а первым актом нового правительства будет предложение мира Германской империи. Затем, видя, что его собеседник поражен этим разоблачением, Юсупов рассказал о проекте убить Распутина и заключил: "Я хотел бы иметь возможность рассчитывать на вас, Владимир Митрофанович, чтобы освободить Россию от страшного кошмара, в котором она мечется". Пуришкевич, у которого пылкое сердце и скорая воля, с восторгом согласился. В один момент они составили программу засады и установили дату осуществления задуманного — 29 декабря.

Пятница, 23 марта 1917 г.

Вчера вечером гроб Распутина был тайно перенесен из царскосельской часовни в Парголовский лес, в пятнадцати верстах от Петрограда. Там, на прогалине, несколько солдат под командой саперного офицера соорудили большой костер из сосновых ветвей. Отбив крышку гроба, они палками вытащили труп, так как не решались коснуться его руками, вследствие его разложения. Они не без труда втащили останки Распутина на костер. Затем все полили керосином и зажгли. Сожжение продолжалось больше шести часов, вплоть до зари. Несмотря на ледяной ветер, на томительную длительность операции, на клубы едкого, зловонного дыма, исходившего от костра, несколько сот мужиков всю ночь толпами стояли вокруг костра — боязливые, неподвижные, они с оцепенением растерянности наблюдали за святотатственным пламенем, медленно пожиравшим "мученика-старца", друга царя и царицы, "Божьего человека". Когда пламя сделало свое дело, солдаты собрали пепел и погребли его под снегом.