Наутро за трапезой брат Пабло, с трудом сдерживая нетерпение, спросил у пастора Краузе:

– Удалось ли пастору Упиту получить роковое ожерелье? Действительно ли он смог убедить фрау Грету?

– Да, в то роковое воскресенье июля фрау Грета, приехав на мессу, привезла с собой черную деревянную шкатулку, в которой находилось ожерелье. После мессы она передала шкатулку с ожерельем пастору Упиту, и тот был уверен, что роковой путь ожерелья закончился. Его уверенность длилась около пятнадцати минут. Через пятнадцать минут пастор Упит был застрелен прямо возле алтаря храма, а шкатулка с ожерельем исчезла.

– Но кто же это мог сделать?! – в ужасе воскликнул брат Пабло. – Неужели убийцы так и остались неизвестными?

– Нет, полиции очень скоро удалось выяснить их имена, – ответил пастор Краузе. – Спустя две недели был задержан вор-рецидивист Бернгард Калик по прозвищу «Бенни», уроженец Гамбурга, который участвовал в этом преступлении. Он рассказал, что в мае 1945 года он приехал в Мюнхен к своей тетке, но ее дом оказался разрушен, и никаких следов родственницы ему отыскать не удалось. Однако ему надо было где-то жить и каким-то образом существовать. На рынке он случайно встретил знакомого обершарфюрера СС из охраны концлагеря Дахау. Дело в том, что Калик до конца войны просидел в концлагере Дахау как «неисправимый уголовник». Там он был старшим в бараке, так называемым «капо». Вследствие занимаемой должности Калик имел контакты с офицерами и унтер-офицерами охраны лагеря. Этот самый обершарфюрер познакомил Калика с бывшим гауптштурмфюрером (капитаном) СС Рихардом Шварцем. Шварц служил в охране резиденции Гитлера в Берхтесгадене. По его словам, он сам лично по поручению жены фюрера Евы Браун в середине апреля 1945 года привез в Мюнхен и передал сестре Евы фрау Грете Фегеляйн черную шкатулку, в которой находилось ожерелье, состоявшее из чередующихся золотых цветков и крупных жемчужин. Шварц собирался похитить эту шкатулку у фрау Фегеляйн, причем заказчиком и финансистом операции выступал некий штурмбаннфюрер (майор) СС Фридрих Вебер. Вначале предполагалось, что Калик, используя свои профессиональные навыки квартирного вора, выкрадет ожерелье из дома фрау Фегеляйн. Калик незаметно проник в дом, но он не смог обнаружить ожерелье. Вебер предположил, что фрау Фегеляйн прячет ожерелье в тайнике, и организовал за ней наблюдение, а также прослушивание ее домашнего телефона. Из телефонного разговора фрау Фегеляйн с пастором Упитом Вебер узнал, что она после воскресной мессы собирается передать ему на хранение некий предмет. Они проследили за фрау Фегеляйн и увидели, что она, подъехав на велосипеде к храму театинцев, взяла с собой черную шкатулку, которую вынула из закрепленной на багажнике велосипеда корзинки. Шварц без колебаний подтвердил, что это и есть та самая шкатулка. По окончании мессы Шварц вошел в храм и спустя двадцать минут появился снова, пряча под наброшенным на руку плащом черную шкатулку. Он сел в машину на углу Салваторштрассе и Салваторплац. Под плащом Шварца Калик увидел не только шкатулку, из которой Шварц достал ожерелье, там еще находился пистолет «вальтер ППК» с глушителем. Вебер подтвердил, что это «то самое ожерелье», и машина направилась к выезду из города в западном направлении. Калик побаивался своих подельников из СС и, увидев на Ленбахплац пост американской военной полиции, он, угрожая револьвером, заставил сидевшего за рулем Вебера остановиться. Эсэсовцы не решились убить Калика возле поста полиции. Вебер выдал долю Калика: пять тысяч фунтов стерлингов наличными, и Калик покинул машину. Калика арестовали спустя две недели в британской зоне оккупации при попытке расплатиться британской банкнотой: она оказалась искусно сделанной фальшивкой. А еще через три дня в районе парка Хиршгартен нашли тело Шварца, опознанное Каликом. Вебер бесследно исчез.

Пастор Краузе замолчал. Брат Пабло некоторое время осмысливал сказанное, затем спросил:

– А Вебера так и не нашли? Ведь это он похитил ожерелье?

– У нас не было сомнений, что это сделал Вебер, поэтому мы приложили все усилия, чтобы выяснить, кто он такой и куда мог скрыться, – ответил пастор Краузе. – И наши усилия увенчались успехом!

Пастор Краузе допил пиво из оловянного кубка и продолжил:

– Фридрих Вебер оказался не просто бывшим офицером СС. Он также был профессором Гейдельбергского университета, где преподавал историю Ближнего Востока. Кроме того, он являлся сотрудником уже упомянутого оккультного исследовательского центра «Аненэрбе». Таким образом, очевидно, что он организовал операцию по похищению ожерелья не для того, чтобы продать его на «черном» рынке. Нам удалось выяснить, что по документам на имя Германа Лозе, подданного Швейцарии, он спокойно покинул американскую оккупационную зону в Баварии. Но в Швейцарии он не задержался, а выехал оттуда в Геную и через месяц уже объявился в Аргентине под именем Вальтера Франка. Там он и живет под этим именем до сих пор, в столице Аргентины Буэнос-Айресе.

– Я так понимаю, что я должен его найти? – прямо спросил брат Пабло.

– Нет, вы должны найти ожерелье, – ответил пастор Краузе. – И вполне возможно, что у Вебера-Франка ожерелья уже нет. Но в любом случае вам необходимо срочно ехать туда в качестве Чрезвычайного инквизитора.

– Извините, святой отец, но я не совсем понимаю, кому Вебер мог передать ожерелье в Аргентине, – нерешительно заметил брат Пабло. – Ведь это не страна, а конец географии!

– В покое доминиканских монастырей и в ужасах фронтового быта вы несколько отстали от реалий современного мира, – усмехнулся пастор Краузе. – Буэнос-Айрес очень современный город, и его центр выглядит гораздо более цивилизованным, чем многие европейские города. Кроме того, нацистские руководители рассчитывали подобраться к США с юга, поэтому насыщали экономику Латинской Америки огромными деньгами. А когда власти нацистов настал конец, в Латинской Америке появилось огромное количество частных фирм и крупных фермерских хозяйств, владельцами которых являются немцы. И очевидно, что эти бывшие хозяева Германии захотят подмять под себя страны своего нынешнего пребывания. И магическое ожерелье может помочь им установить свое господство.

– Неужели есть какие-то реальные основания для столь категорических утверждений? – усомнился барт Пабло. – Или это всего лишь ваши предположения?

Вместо ответа пастор Краузе положил на стол черную кожаную папку.

– Просмотрите эти материалы, – предложил он. – Даже беглого взгляда вам хватит, чтобы уяснить многое.

– Что это? – спросил брат Пабло, беря в руки папку.

– Это досье на одного весьма многообещающего политика Аргентины, – пояснил пастор Краузе. – Я ухожу, а вы оставайтесь и читайте.

Пастор Краузе ушел, а брат Пабло последовал его совету и раскрыл досье.

«Уже к концу 1943 года стало ясно: Германия проигрывает войну. И наиболее дальновидные люди стали готовить надежную платформу для грядущего возрождения погибающей Германии и национал-социализма. Ведь потерпев тяжелейшее поражение в 1918 году, спустя 20 лет Германия успешно возродила свое могущество. А сейчас, имея заранее подготовленную зарубежную базу, вполне реально существенно сократить время возрождения рейха! И вот в далекую Южную Америку потекли колоссальные средства, на которые скупалось все: от предприятий, земель и недвижимости до полиции, военных и политиков. Но нужен был надежный человек, который мог бы возглавить целую страну и превратить ее в зарубежный бастион нацизма.

Таким человеком оказался Хуан Доминго Перон де ла Соса. Выходец из буржуазной семьи итальянского происхождения, юный Перон решает делать военную карьеру и поступает в военное училище. После окончания училища способный и амбициозный Перон быстро продвигается по службе от младших офицерских чинов к должности преподавателя военной истории, а затем назначается военным атташе: сначала в Чили, а затем в Италию.

Пребывание в Италии в период с 1937-го по 1940 год оказало сильное влияние на формирование политических пристрастий Перона. В то время в Италии расцветал своеобразный талант кумира толпы дуче Бенито Муссолини. В Германии правит родственный по духу итальянскому фашизму национал-социализм. Перон искренне симпатизирует Бенито Муссолини и Адольфу Гитлеру, он увлечен идеями «ариизации» как действенной формы борьбы «с мировой еврейской плутократией». И это не случайно: в Латинской Америке традиционно сильна неприязнь к США, которые, по разумению Перона и его единомышленников, являются оплотом этой самой «плутократии». Мировой экономический кризис конца 20-х годов, перешедший в Великую депрессию, неизбежное усиление роли государства в экономике и общественных отношениях породили общемировой рост националистических настроений. И неудивительно, что, вернувшись в Аргентину, Перон видит знакомые по Европе надписи на стенах домов Буэнос-Айреса, правда скорректированные с учетом местной геополитической ситуации: «Сегодня надо убить еврея, а завтра – уругвайца». В 1941–1943 годах Перон был одним из руководителей, фактическим главой так называемой «Группы объединенных офицеров». Члены группы выдвинули лозунг «За великую Аргентину» и утверждали, что Аргентина должна занять главную позицию на Южноамериканском континенте, при этом они открыто поддерживали германских нацистов, рассчитывая на помощь Германии.

В июне 1943 года «Группа объединенных офицеров» совершила военный переворот и пришла к власти в стране. Перон, входивший в состав этой организации после путча, занимает посты вице-президента, военного министра и министра труда. Оставалось протолкнуть его на пост президента. Однако латиноамериканская традиция менять президентов чаще, чем сменяются времена года, диктовала необходимость придания Перону безусловной харизматичности. И хорошо было бы заранее поставить его под надежный контроль.

Специалисты гитлеровской разведки, не мудрствуя лукаво, действовали в случае с Пероном точно так же, как и в случае с принцем Уэльским: убедившись в его глубокой симпатии к нацизму, психологи от разведки решили приставить к объекту способную полностью его контролировать женщину. А чтобы все сработало наверняка, снова решили пустить в ход опробованное на практике ожерелье.

Мария Эва Дуарте родилась в нищей семье, где, кроме нее, было еще три дочери. Все звали ее по второму имени Эва или ласкательно Эвита. Отца своего она никогда не знала, поскольку была незаконнорожденной. Она обладала удивительной для уроженки Латинской Америки молочно-белой нежной кожей. Знавшие ее с детства люди утверждали, что до двенадцати лет кожа у Эвы была такой же смуглой, как и у ее сестер, но однажды она опрокинула на себя кастрюлю с кипящим оливковым маслом. Лицо и руки девушки были сплошь обожжены, а остальное тело покрыли оспины ожогов отдельных капель. Вызванный обезумевшей от горя матерью врач лишь развел руками: очень сильные ожоги, очень большая поверхность тела повреждена. Молитесь! Но девочка не умерла, и когда через месяц врач снял марлевые повязки с ее лица и рук, то был поражен: вместо ожидаемых безобразных шрамов и келоидных рубцов он увидел белоснежную и гладкую кожу! Спустя три месяца вся кожа на теле девочки стала такой же.

Эта восхитительная кожа в сочетании со стройной фигуркой притягивала к себе жадные взгляды мужчин. Однажды Эва чуть не стала жертвой изнасилования: ее поймали проезжавшие мимо на автомобиле скучающие молодые бездельники из богатых кварталов. Они затащили ее в машину, раздели догола, но, так и не сумев преодолеть отчаянное сопротивление кусавшейся и царапавшейся, словно дикая кошка, девчонки, с ругательствами выбросили ее из машины.

В 15 лет Эва приезжает в Буэнос-Айрес. Ее мечта – стать актрисой. Мечта практически несбыточная для провинциалки из бедной семьи, да еще незаконнорожденной, полуграмотной, с забавным деревенским акцентом. Денег на дорогу у нее нет, и она предлагает свою девственность заезжему танцору танго Хозе Армани в качестве платы за то, чтобы он взял ее с собой в Буэнос-Айрес. Тот сдерживает слово, и Эва оказывается в огромном городе, распрощавшаяся с девственностью, но полная надежд и иллюзий. Впрочем, от иллюзий быстрого успеха она избавляется так же быстро, как и от девственности. В те годы ее никто не назвал бы красавицей: крупный нос, печальные и покорные глаза, торчащие зубы, плоская грудь и слишком высокий для аргентинки рост – 170 сантиметров. С такими внешними данными, даже с учетом экзотических для Аргентины светлых волос и молочно-белой кожи, пробиться на сцену было практически невозможно.

Эва Дуарте пыталась попасть в труппы буэнос-айресских театров, пробиться на радио, подрабатывала на съемках фильмов, снималась для порнографических журналов. Она жила в самых дешевых пансионах и ложилась в постель с любым, кто мог составить ей протекцию. Она без колебаний отказывалась от обеда, чтобы купить новые чулки, и стоически переносила обильно выпадавшие на ее долю унижения, но, как показала ее дальнейшая жизнь, никогда их не забывала!

Первым более или менее постоянным любовником Эвы стал издатель Эмилио Корстулович. Но Эва быстро поняла, что самые полезные для мечтающей об известности девушки – это фотографы и продюсеры, и впредь стала подбирать себе любовников только из их числа. Впоследствии близкие знакомые Эвиты той поры утверждали, что она была весьма хитрой и расчетливой, холодной особой, обуреваемой исключительно жаждой власти и богатства, а отнюдь не любовью или характерной для Латинской Америки страстью. Тем не менее Эва была способна так очаровать мужчину, что он ради нее был готов на все. И она успешно этим пользовалась: так, очередной любовник – владелец театра, дал ей роль в одном из спектаклей, а сменивший его в постели Эвы хозяин мыловаренного завода снабжал ее дорогими косметическими средствами. В конце концов Эве удалось затащить в постель человека, который устроил ее ведущей программы на радио. Эва наконец получила реальный шанс стать звездой, и она его использовала. Она стала весьма популярна у своих слушателей, большинство которых составляли обитатели беднейших кварталов и захолустных деревенек.

Пробившаяся из низов силой своего характера, прошедшая через тяжелые испытания упорная и жесткая молодая звезда аргентинского радио показалась сотрудникам германской разведки подходящей кандидатурой. В начале 1944 года Эве устроили встречу с Пероном. Опытный ловелас заинтересовался обаятельной миловидной женщиной. Оставалось только помочь ей крепко влюбить в себя Перона. И спецслужбам снова понадобилось ожерелье. Одна лишь проблема: ожерелье по-прежнему находилось у другой Евы – Евы Браун. Выкрасть у фройляйн Браун ожерелье было бы безумием: ее влияния на фюрера побаивались все бонзы Третьего рейха. Однако от бдительного взгляда спецслужб не ускользнуло, что ожерелье перекочевало к сестре Евы Браун – Грете. Впрочем, грабить жену адъютанта Гиммлера и сестру любовницы фюрера также не представлялось возможным: официально в рейхе с уголовной преступностью было покончено.

После войны нуждавшаяся фрау Грета очень хотела избавиться от внушавшего ей неподдельный ужас подарка несчастной сестры. Но идти к ювелиру она опасалась и поделилась своими сомнениями на исповеди со священником. Пастору Упиту без особого труда удалось уговорить фрау Грету передать ожерелье церкви для оценки его стоимости с последующей выплатой достойной цены».

* * *

«Теперь вы знаете все, что должны знать, брат Пабло, – сказал пастор Краузе. – Все, что должны знать для исполнения обязанностей Чрезвычайного инквизитора. Сегодня дневник пастора Упита будет отправлен в секретный архив монастыря Святой Сабины, а вы отправитесь в Аргентину. И обратите внимание на тот факт, что пастор Упит погиб в тот момент, когда считал, что его миссия Чрезвычайного инквизитора успешно завершена. Сделайте из этого факта надлежащие выводы: наш враг опасен, невидим, коварен и непресказуем.

– Я готов, святой отец! – не колеблясь, заявил брат Пабло.

– Тогда действуйте! – сказал пастор Краузе, вручая ему тетрадь в кожаном переплете – такую же, как дневник пастора Упита, только переплет был совсем новый. – С этого момента вы официально вступаете в права Чрезвычайного инквизитора, и за все свои действия вы будете отчитываться и нести ответственность только перед капитулом вашего ордена и понтификом. Теперь о деталях: вы сначала уедете в Барселону, где займете должность помощника секретаря архиепископа Барселоны. В этой должности вы пробудете не более месяца: должность будет ликвидирована, и вам предложат место помощника эконома дома архиепископа Буэнос-Айреса. Таким образом, не позднее чем через два месяца вы должны появиться в Аргентине. Эконом падре Амаро в курсе вашей миссии. Кстати, только он знает, что вы являетесь Чрезвычайным инквизитором, поэтому он предоставит вам полную свободу действий, и при малейших затруднениях смело обращайтесь к нему. Автомобиль уже ждет вас, брат Пабло. Если вы, не медля, отправитесь в Цюрих, то успеете на поезд до Генуи. Оттуда через четыре дня отправляется пароход в Барселону через Марсель. И да поможет вам Бог!

Пастор Краузе благословил брата Пабло, осенил крестным знамением и прошептал:

– Ad maiorem Dei gloriam, inque hominum salutem».

* * *

Ковригин приехал в офис к Таврову следующим утром, захватив с собой обещанные документы.

– Тут все материалы поквартирного опроса, – сказал Ковригин, открывая папку. – Оставить папку я не могу, но часок посижу здесь у вас. Вы угостите меня кофейком, а сами снимете копии с того, что покажется вам интересным.

– Я так понимаю, Ваня, что ты рассчитываешь на ответную любезность с моей стороны? – усмехнулся Тавров.

– Об этом позже, Валерий Иванович! – отмахнулся Ковригин. – Сначала я поделюсь тем, что заинтересовало меня. А там уж вы с вершин, так сказать, своего уникального опыта выскажете свое мнение. Хорошо?

– Возражений нет, – согласился Тавров.

– Значит, так, – начал Ковригин. – Пургина не ожидала нападения. Но подкрасться незаметно на таких широких и длинных лестничных пролетах практически невозможно. Значит, это был человек, которого она как минимум раньше встречала в своем подъезде. Логично?

– Вполне, давай дальше.

– Нападавший скрылся где-то в квартирах, поскольку единственный выход из подъезда, кроме двери и окон, – это люк на крышу. Но люк заперт на замок и опечатан еще со времен «борьбы с терроризмом». Я сам лично смотрел: бумажка с печатью старая, покрыта пылью и паутиной, – уверенно заявил Ковригин. – Так что на основании фактов можно уверенно утверждать, что напавший на Пургину живет в том же подъезде.

– Не «уверенно», а «со значительной долей вероятности», – поправил его Тавров. – Не все так однозначно… Ладно, пока я с тобой согласен, переходи к подозреваемым. Я так понял, что ты уже взял кое-кого на карандаш.

– Теперь о подозреваемых, – продолжил Ковригин, раскрывая листок бумаги с таблицей. – Вот, собственно, поквартирный список жильцов. Самые подозрительные, разумеется, – это ранее судимые и ведущие асоциальный образ жизни. Таковых в подъезде пятеро: разведенная мать двоих детей Пронягина Марина Николаевна, 1973 года рождения, нигде не работающая. Лет пять назад собирались привлечь ее за содержание притона, но детей пожалели, а она попритихла. Сожительствует с уроженцем Махачкалы Ахмедом Еглаевым, 1978 года рождения. Еглаев имеет официальную регистрацию, работает водителем маршрутного такси. Чем обращает внимание: в квартире проживают якобы «приехавшие в гости родственники» Еглаева. Похоже, что хозяйка организовала нечто вроде гостиницы для гастарбайтеров, но от соседей жалоб нет: многие помнят, как еще несколько лет назад гости Пронягиной такие пьяные разборки устраивали, что соседи лишний раз боялись из квартиры выйти! А эти мусульмане, не пьют, так что соседи рады-радешеньки.

– Понятно с Пронягиной, давай дальше.

– Дальше… Петров Юлий Иванович, сосед Пургиных из квартиры справа. Имел в советское время судимость по 89-й: работал на табачной фабрике, вынес коробку с папиросами «Беломорканал». Реальный срок получил за неоднократные жалобы соседей на хулиганство. Махровый алкаш, до белой горячки допивался. Но сейчас вроде попритих: здоровье уже не то. Еще два парня-алкаша с третьего и четвертого этажей… и на втором еще наркоман. Но у них нет мотива: деньги Пургиной не тронуты. Насчет ожерелья не все ясно. Пургин сказал, что это было любимое украшение его жены. А что же тогда прятали в бархатной коробке на бывшей даче Пургиных? И еще: если украшение ценное и находилось в момент нападения на Пургиной, а затем было похищено нападавшим, – в таком случае все эти личности понесли бы похищенное к местному барыге. А тот человек хитрый, тертый: он снятые с трупа вещи никогда не возьмет. А Пургина того гляди трупом станет… Ну, не на бутылку же возле магазина они золотое украшение обменяли! Хоть они и алкаши, но о приблизительной ценности старых золотых украшений представление имеют.

– Ну а наркоман? – спросил Тавров. – Ведь ему во время ломки не до реальной ценности, лишь бы уколоться и забыться.

– Это верно! – согласился Ковригин. – Только он давно на игле, доходяга такой, еле ходит… Он на свой второй этаж еле вползает, а уж на пятый… Дом старый, потолки высокие: считай, что восьмой-девятый этаж панельного. А лифта нет.

– То есть ты всех этих подозреваемых сразу отводишь? – слегка удивился Тавров. – И кто же тогда наиболее подозрительный, если не «асоциальные элементы»?

– Есть такой, – многозначительно произнес Ковригин, раскрывая вторую, совсем тонкую папку. – Сосед Пургиных из квартиры справа. Мехти Гусейнович Мамедов, 1964 года рождения, уроженец города Баку. С 1989 года постоянно проживает в Москве. Квартира до 1998 года принадлежала его отцу, Гусейну Джафар-оглы Мамедову, 1926 года рождения, скончавшемуся от рака в январе 2001 года. Тогда же Мехти Гусейнович и переехал в квартиру отца.

– То есть он не ухаживал за больным отцом? – удивился Тавров.

– Нет, тут ведь дело такое… Гусейн Мамедов был убежденным коммунистом, фронтовиком – короче, старой закалки человек. Когда Мехти связался с приезжими азербайджанцами из организованной преступной группы, промышлявшей рэкетом и торговлей наркотиками, Гусейн Мамедов разругался с сыном, оставил ему однокомнатную квартиру в хрущевке на Профсоюзной, а сам переехал в квартиру к дочери. Дочь с мужем и детьми в 1996 году уехала на ПМЖ в Германию, а квартиру оставила отцу.

– А что же она не продала квартиру и не взяла отца с собой? – поинтересовался Тавров.

– Да старику обидно показалось: он сражался когда-то против немцев, воин-победитель, и вдруг ехать помирать в Германию! – объяснил Ковригин. – Так и остался один в трехкомнатной квартире. А когда в 1997 году у него рак обнаружили, то сын ему сиделку нанял, врачей оплачивал… Хоть и обиделся на него отец, а отца он не забывал!

– А что же вы Мехти Мамедова не привлекли, если он рэкетом и торговлей наркотиками занимался? – спросил Тавров.

– Так фактов не было, – печально сообщил Ковригин. – Вначале вообще мы думали, что он так просто, мелкая сошка. У него ведь даже приводов не было! Это сейчас есть данные, что именно через него деньги азербайджанской мафии идут. Так теперь его еще труднее взять! У него, кстати, на тот вечер, когда на Пургину напали, алиби есть: играл в нарды с приятелями в одном кафе.

– А когда двойное убийство было совершено? На этот день у него есть алиби? – поинтересовался Тавров.

– А вы как думаете?! – саркастически осведомился Ковригин. – Да, в тот день он был дома с любовницей, та все подтвердила. На самом деле это шлюха из одного притона, который Мамедов крышует. Но она правдивых показаний никогда не даст: случись что с Мамедовым, и ей крышка – в лучшем случае будет на «субботниках» работать. Скользкий гад этот Мехти Мамедов! Не зацепишь его. Но если трезво на факты смотреть, то из всех обитателей подъезда реально только Мамедов мог устроить нападение на Пургину и уж тем более двойное убийство.

– И что, Ваня? Ты уверен, что Мамедов связан с Морозовым? Более того, он организатор преступлений? И ты предлагаешь мне прощупать Мамедова? – нахмурился Тавров.

– А что, Валерий Иванович, ведь это дело! – возбужденно заявил Ковригин. – Мы за ним наблюдаем сейчас, пока ничего подозрительного. Но если вы к нему придете в качестве ведущего расследование частного детектива и расшевелите вопросами, то он наверняка занервничает. А занервничав, начнет суетиться и совершать ошибки! Нам главное – выйти на воровские нити, которые к нему тянутся, и чтобы он их обрубить не успел.

– Мысль понятна, вот только нужна зацепка, которая его точно зацепит, – отозвался Тавров.

– Ну, зацепка не зацепка, а есть одна странная вещь… один момент, который можно попробовать использовать, – предложил Ковригин. – Года два назад, когда мы поняли, что Мехти Мамедов совсем не та мелкая сошка, которой хочет казаться, мы решили с ним поработать. Воспользовались тем, что он оказался рядом с кафе, где возникла драка с применением холодного и огнестрельного оружия: двое раненых и один труп. Привезли его с остальными в отделение, сняли отпечатки пальцев и все такое… Так вот: когда его спросили о его последнем месте жительства в Баку, то он уверенно назвал адрес. А у нас тогда начальником убойного отдела служил майор Казарян. Он сам из Баку родом, его в армию в 1987 призвали, а после армии он уже на родину не вернулся, пошел в милицию… Впрочем, дело не в этом. Казарян задал ему несколько вопросов про Баку: где жил, учился, видел ли друзей… А потом, когда Мамедова отпустили, между делом так бросил нам: дескать, хорошо бы заняться этим Мамедовым, поскольку он явно не тот, за кого себя выдает.

– Ага… И что? – оживился Тавров.

– Да ничего, – пожал плечами Ковригин. – Казаряну убийство надо было расследовать, а Мамедов явно к нему не был причастен. А Казарян вскоре на повышение ушел. Так вот я думаю: может, вам узнать, почему Казарян решил, что Мамедов не тот человек, за которого себя выдает? И использовать это, чтобы зацепить Мамедова! А?

– Ох, Ваня, авантюра это какая-то! – недовольно поморщился Тавров. Ковригин разочарованно засопел и принялся укладывать бумаги в папки. Тавров побарабанил пальцами по столу и сказал:

– Ты, Ваня, не торопись. Отдай папки Кате, пусть она все бумаги аккуратно на ксероксе откатает. А пока она это будет делать, поищем твоего Казаряна.

* * *

Казаряна нашли довольно быстро: Катя еще не успела отксерить все принесенные Ковригиным документы, а Павлов уже позвонил и сообщил, что подполковник Александр Тигранович Казарян сейчас несет службу в центральном аппарате Министерства внутренних дел и готов встретиться с коллегами в любое время, если этого требуют интересы борьбы с преступностью. Павлов продиктовал номер мобильного телефона, и теперь договориться о встрече с Казаряном было лишь делом техники.

Встретиться с Казаряном договорились через два часа в ресторане «Пирамида» на Пушкинской площади. Казарян радушно встретил коллег, заказал всем пива и восхитительные блины с семгой. Узнав, что именно привело сюда Ковригина и Таврова, Казарян сразу вспомнил Мамедова.

– Да, помню его! Сразу почувствовал: что-то с ним не то, – сказал Казарян. – Потому и пробили его отпечатки пальцев по базе в первую очередь. Но ничего: раньше гражданин Мамедов в поле зрения правоохранительных органов или ФСБ не попадал.

– Вот ты говоришь, Саша, что сразу почувствовал что-то не то… А что именно? – задал вопрос Тавров.

– Первое: акцент у него не бакинский. Не говорят бакинцы с таким акцентом! – категорически заявил Казарян.

– А какой у него акцент? Грузинский, что ли? – удивился Ковригин.

– Нет, и не грузинский. Вообще не кавказский! У нас во дворе рабочие-молдаване работают, так вот у них проскальзывает что-то подобное, – поразмыслив, ответил Казарян. – Было заметно, что бакинский акцент он старается имитировать. Но не настолько успешно, чтобы обмануть коренного бакинца.

– Понятно. А что еще укрепило тебя в подозрениях? – продолжил расспросы Тавров.

– Я спросил, где он жил, где учился, – ответил Казарян. – Он ответил, что жил на улице Саляма Адиля, дом 3. Я сказал: а, так это первый микрорайон, дома кирпичные, еще сталинских времен? Мамедов подтвердил. А дом этот на самом деле – хрущевская пятиэтажка, и микрорайон не первый, а третий. Про школу я его спросил: где учился? А он сказал, что в сотой. Я спросил: потому, что рядом с домом? Он подтвердил. А школа номер сто в поселке Кирова находится, из третьего микрорайона на двух автобусах надо ехать! Ну и еще нюансы были… В общем, я понял, что в Баку он, скорее всего, никогда не был, а изучал информацию по туристическим брошюрам. Хотел я им заняться, но тогда, как назло, по району несколько заказных убийств прошло, а тут еще это драка с трупом… Поскольку Мамедов не был причастен к убийствам и драке, его отпустили. Ну а дальше он уже в поле зрения нашего убойного отдела не попадал.

– Ну что, Валерий Иванович? – возбужденно потирая руки, обратился к Таврову Ковригин. – Вот на этом мы его и зацепим! А?

Тавров не разделял оптимизма Ковригина: мало ли, почему человек живет по выдуманной биографии и чужим документам? Может, хотел заполучить квартиру Мамедова! А где, кстати, настоящий Мехти Мамедов? Пожалуй, Ковригин прав: вдруг за господином Мамедовым труп настоящего Мехти Мамедова? А это уже серьезно! А там, глядишь, и потянется ниточка…

– Ладно! – принял решение Тавров. – Завтра в двенадцать пойду к этому Мамедову. Подгони мне, Ваня, оперативников на подстраховку. А то мало ли что… старый я уже, реакция не та.