Теперь предстояло договориться с Протасовым. План действий у меня уже сложился, и я позвонил Протасову на его мобильный. Протасов ответил не сразу, и это меня несколько насторожило: не изменил ли переданный Протасову текст дело в худшую сторону?

– Герман Ильич! Здравствуйте, это Булгарин. Я готов продать вам статую через пару дней после того, как вы мне ее передадите. Дело в том, что я нашел специалиста, который сможет помочь моему другу, о котором я вам говорил.

– Как он поможет Гардину? – спросил Протасов.

– Э-э… я не вдавался в детали, – промямлил я. Странно, но я совсем не ожидал такого вопроса.

– Он собирается провести некий магический ритуал? – продолжал выпытывать Протасов.

– Вроде того.

– А этот ритуал не может привести к утрате или изменению магических свойств артефакта? – задал наконец Протасов вопрос, который поразил меня своей очевидностью. Действительно! Если вследствие ритуала Гардин перестанет быть Хранителем статуи, то кто станет ее Хранителем? А если никто, то по логике статуя должна утратить свои мистические свойства. Я не собирался использовать упомянутые свойства и потому не задавался подобным вопросом. А для Протасова это было главным. Я не знал правдивого ответа на вопрос и потому постарался соврать как можно убедительнее:

– Это специалист с большим опытом, потомственный маг. Он знает, что делает. Раз он гарантирует требуемый результат, то я полагаюсь на него.

– Я рискую больше! – возразил Протасов. – Если статуя утратит свои мистические свойства или изменит их, то вы, Мечислав, всего лишь не получите деньги. А вот я потеряю шанс начать жизнь с нужного мне момента.

– Ничем не могу помочь, – сухо ответил я. Это был тот самый момент, когда ненужная дискуссия может перечеркнуть все достигнутое.

– Хорошо! – принял решение Протасов. – Вы сегодня же получите статую. Но при одном условии: я должен лично присутствовать во время обряда по освобождению Гардина. Если подтвердятся мои сомнения, которые я вам изложил, сделка отменяется. Теперь о месте. Статуя находится на старой заброшенной даче, недалеко от станции Ундол. Вас вместе с вашим специалистом туда отвезут мои люди. Это нужно, чтобы никакие случайности не могли помешать ритуалу, а мои люди сумеют обеспечить надежную охрану. Ну что, договорились?

– Не знаю, захочет ли специалист работать под стволами ваших охранников, – выразил я опасение.

– Уговорите! Ведь вы отлично умеете уговаривать, вон даже Юлию Генриховну уговорили, – съязвил Протасов. – Итак, жду подтверждения от вас. Успехов!

* * *

Я связался с фон Рабенхорстом и изложил ему требования Протасова.

– Я согласен, – ответил фон Рабенхорст без колебаний. – Мы не можем вступить в борьбу со столь влиятельным человеком – следовательно, мы должны принять его условия и надеяться, что он честно осуществит сделку.

– Тут вот какой вопрос… – замялся я. – А после… э-э… ритуала мистические свойства статуи не изменятся?

– Изменятся с очень большой долей вероятности, – ответил фон Рабенхорст. – Хотя бы потому, что мы попытаемся вырвать у статуи ее Хранителя. Вообще, механизм действия статуи в отношении владельца вполне понятен: артефакт своей энергетикой создает параллельную реальность с определенной точки в прошлом. Одновременно с этим в Том мире создается клон, а в Этом мире прототип погибает со всеми вытекающими последствиями. Таким образом, мы имеем дело с типичным информационно-энергетическим обменом. Но когда человек становится Хранителем, помещая прах умершего внутрь статуи, то он исчезает из Этого мира физически. То есть в данном случае мы наблюдаем не информационно-энергетический обмен, а материальный. Куда он исчезает? Видимо, происходит трансформация на атомарном уровне, и тело Хранителя становится частью материала статуи, участвуя в процессах информационно-энергетического обмена между мирами. Отсюда очевидно, что освободить Хранителя от статуи гораздо больше шансов, пока он не принял участия в этих самых процессах. Даже один человек, прошедший при помощи артефакта в новый мир, может необратимым образом изменить характер взаимодействия Хранителя и статуи. Я не слишком наукообразно излагаю?

– Нет, все в порядке. Я уловил главное: пока мы не освободим Гардина от власти статуи, никто не должен воспользоваться ею для перемещения в новую жизнь, – невесело подытожил я.

Фон Рабенхорст снова и в более категоричной форме подтвердил мои худшие опасения. И что с нами сделает Протасов, когда поймет, что ему не удастся начать новую жизнь при помощи статуи? Даже представить страшно! Впрочем, а как он догадается? Разве что если в ходе ритуала статуя расплавится или взорвется. А потом… Ладно, это все будет потом. Сейчас главное освободить Гардина из его бессрочного заключения в Пограничной зоне.

* * *

Сразу же после разговора с фон Рабенхорстом я отправил эсэмэской подтверждение Протасову. Но прошел день, затем другой, а ответа от него не было. Я перезвонил по телефону секретаря Протасова. Вежливый мужской голос спросил, как меня зовут и пообещал перезвонить. Звонок раздался минут через двадцать.

– Господин Протасов просил вас перенести встречу на десять дней позже. Через десять дней, двадцатого августа, вас будет ждать черный «Рэндж Ровер» в десять утра возле станции метро «Партизанская», напротив выхода. Запишите номер машины…

Я послушно записал и призадумался. Очень странно, что Протасов, который так упорно торопил события, вдруг отложил самое решающее событие жизни на десять дней. Очень странно! Что за игру он ведет? Впрочем, повлиять на него никак нельзя, а потому, в соответствии с советом фон Рабенхорста, остается лишь ждать.

Я позвонил Таврову и изложил суть событий. В ответ Тавров отругал меня:

– Слава! А тебе не приходит в голову, что наш разговор могут прослушать? Ведь Протасов побывал у меня дома, и его люди могли навтыкать столько жучков, что год собирать придется!

– Не стоило терять ключи в супермаркете, тогда все было бы нормально, – не остался я в долгу. Что было несправедливо: квалифицированный карманник вытащит ваши ключи быстрее, чем вы сами, торопясь домой после посещения пивного бара. Однако Тавров не стал возражать, лишь мрачно засопел и бросил:

– Сейчас началась твоя игра, подстраховку я обеспечу. Действуй!

Весьма обнадеживающе! Но выбора не было: механизм пришел в движение, и оставалось лишь вращаться вместе с его шестеренками.

* * *

Спустя десять дней ровно без пятнадцати десять я стоял у выхода из станции метро «Партизанская». Ровно в десять появился фон Рабенхорст, и мы едва успели обменяться рукопожатиями, как напротив нас появился и резко тормознул у самого тротуарного бордюра черный «Рэндж Ровер». Я глянул на номер: тот самый. Мы сели в машину, в которой, кроме нас и водителя, на переднем сиденье сидел еще один человек: здоровенный мордоворот из охраны Протасова. Один его вид настоятельно рекомендовал колеблющимся: «даже не думай!»

А мы и не думали! Все было решено, осталось только действовать.

* * *

Горьковское шоссе, в старину называемое Владимирским трактом, привело нас в город Лакинск, некогда именовавшийся Ундол. Железнодорожная станция сохранила старое название, а вот город переименовали в честь несгибаемого большевика Лакина. С учетом того, что город в основном известен благодаря лакинскому пиву, – название символическое.

Свернув с шоссе, мы ехали еще минут двадцать по узкой асфальтированной дороге, пока не очутились на территории заброшенной деревни. Всего пять покосившихся полуразрушенных домов – от остальных остались лишь заросшие густым бурьяном проплешины, да кое-где торчащие, словно древние обелиски, обветшавшие печные трубы.

На отшибе стоял старинный, почерневший от времени деревянный дом с резными наличниками и высоким крыльцом. Машина въехала во двор, обозначенный торчащими столбами с лишь кое-где сохранившимися почерневшими от старости досками забора. Прямо за домом вздымался густой хвойный лес.

Охранник провел нас в дом. Посреди просторной комнаты на массивном столе из почти черных дубовых плашек стояла уже знакомая мне статуя, ярко блестевшая в лучах июльского солнца, падавшего сквозь запыленные окна. Из темного угла появилась фигура: это был Протасов.

– Здравствуйте, Мечислав! – поздоровался он со мной и повернулся к моему спутнику.

– И вам здравствуйте… к сожалению, не имею чести знать.

– Вольфганг фон Рабенхорст.

– О-о! Граф, наверное?

– Да, если вы придаете значение титулам.

– В сложившейся ситуации меня больше интересуют ваши профессиональные навыки чернокнижника, – усмехнулся Протасов. – Опишите мне вкратце предстоящий ритуал и его ожидаемые последствия.

– Извольте, – ответил фон Рабенхорст, и в его руке появился черный камень. Камень был огранен, и когда фон Рабенхорст подставил его под луч света, ослепительно блеснул полированными гранями.

– Это морион, черный горный хрусталь. Согласно мистической практике, он способен открывать портал в мир, где пребывают мертвые. Безусловно доказано, что он не просто концентрирует окружающую негативную энергию, но и генерирует ее в определенных обстоятельствах.

– И что вы собираетесь с ним делать? – спросил Протасов.

Я, между тем, обратил внимание, что помимо охранника, приведшего нас сюда, за печкой на табурете сидит еще один, с автоматическим ружьем «Сайга» на изготовку. То самое типа «охотничье ружье», сделанное на базе автомата Калашникова. Н-да, любит Герман Ильич подстраховаться! Я мог бы побиться об заклад, что вокруг дачи находится не меньше десятка вооруженных охранников: господин Протасов не любит пускать дела на самотек. Странно, что он до кучи не пригласил своего специалиста по оккультным наукам. Или тот тоже сидел в засаде?

– Я собираюсь поместить морион в пеплохранилище внутри этой статуи, – пояснил фон Рабенхорст. – Там генерируемая морионом энергия, не находя выхода, усилится до такой степени, что прорвет барьер, отделяющий Пограничную зону от Иного мира, и то, что мы называем «душа Гардина», наконец сможет освободиться от влияния данного мистического артефакта.

– Так приступайте! – предложил Протасов.

Фон Рабенхорст подошел к статуе, держа на вытянутой руке морион. Тот вдруг начал сам по себе светиться, и словно в унисон с ним статуя засияла тусклым светом. Падавшие сквозь оконные проемы лучи солнца внезапно померкли, словно облако набежало на солнечный диск. Один из охранников встрепенулся, быстрым шагом подошел к Протасову и что-то шепнул ему на ухо. Фон Рабенхорст, по-видимому, обладал очень острым слухом, потому что он, не оборачиваясь, равнодушно произнес:

– Поздно! Слишком поздно уходить: мы уже в Пограничной зоне. Смотрите!

Фон Рабенхорст убрал ладонь, но кристалл мориона остался висеть в воздухе.

– Что за фокусы? – нахмурился Протасов.

– Это не фокусы, – возразил фон Рабенхорст. – Взгляните в окно!

Пейзаж за окном поразительным образом изменился. Вместо солнца в небе мертвенным светом сияла луна, а лес за окном вздыбился острыми верхушками вековых елей, которые можно увидеть разве что в тайге.

– Колдовство! – испуганно прошептал мордатый охранник, часто крестясь. – Чур меня, чур!

– Господин Протасов, угомоните своих людей! – раздался уже слышимый ранее голос. Посреди комнаты вдруг возникла знакомая фигура в балахоне и широкополой шляпе. Я обрадовался: появилось знакомое лицо в этой инфернальной атмосфере, а не какой-нибудь демон или двухголовый пес.

– Здравствуйте, господин Сэндмэн! – радостно поздоровался я.

– Да и вам не хворать, Мечислав Мстиславович! – ворчливо отозвался Сэндмэн. – Кстати, вам это в обозримом будущем не грозит. Эй, там! Хорош с оружием баловать, все равно оно не стреляет, поскольку из дерева.

– Точно! – обреченно проговорил охранник, роняя «Сайгу» на пол с характерным деревянным стуком. Оба охранника с ужасом смотрели на Сэндмэна, между тем как Протасов наблюдал за происходящим с живейшим любопытством.

– Господин Протасов! Пусть ваши молодцы не стоят столбами, а приподнимут ближайший край статуи, – почти приказным тоном обратился фон Рабенхорст к олигарху.

– Что стоите? Не слышали? Выполнять! – велел Протасов.

Охранники бегом бросились к статуе и приподняли ее на ребре основания. Фон Рабенхорст легким движением руки отправил кристалл мориона в темное углубление прахохранительницы.

– Опускайте!

Охранники со стуком опустили статую на место. Несколько мгновений стояла полная тишина. Вдруг статуя озарилась ярким светом и тут же погасла, словно перегорела лампочка. В наступившей темноте я не сразу разглядел тень, возникшую рядом с узнаваемой фигурой Сэндмэна. Тень сделала шаг, призрачный свет из окна осветил лицо.

– Саша! Это ты! – воскликнул я, не в силах сдержать эмоции. Я хотел обнять его, но Гардин ловко уклонился от объятий.

– Не стоит, ведь обнимают только живых! – грустно улыбнулся Гардин. – Спасибо тебе, Слава! Теперь я свободен, покидаю Пограничную зону и ненавистную должность Хранителя статуи.

– А как же Наташа? – вспомнил я. – Она так и останется в Пограничной зоне?

– Десять минут назад в сочинской больнице с согласия дочери Наташи отключили аппаратуру жизнеобеспечения, – негромко проговорил Гардин. – Наташа уже ждет меня. Взгляни!

Я взглянул в сторону окон и увидел, что наружная стена странным образом исчезла. И мрачного леса не было видно: вместо него висела густая пелена тумана, искажаемая мельканием крупных снежинок. А посреди этой белизны стояла девичья фигурка.

– Мне пора, – твердо сказал Гардин. – Еще раз спасибо тебе и всем, кто помог мне. Прощайте!

Гардин повернулся и решительно, быстрым шагом направился в сторону ожидавшей его девушки. Я увидел, как странным образом грузная фигура Гардина расправилась, стала стройнее – и вот уже восемнадцатилетний юноша бежал к своей юной возлюбленной. Вот он нежно взял ее за руку и повел в сторону разгоравшегося перед ними молочно-белого сияния. Я увидел, как в сиянии возникли тени, превратившиеся в контуры домов. И я узнал эти дома: слева Дом офицеров Академии имени Жуковского, бывший ресторан «Эльдорадо»; справа – пятиэтажный дом в стиле конструктивизма тридцатых годов с гастрономом на первом этаже. Точно, это начало Красноармейской улицы! А там дальше дом в Эльдорадовском переулке, где в коммуналке тридцать лет назад жил студент Саня Гардин.

Фигуры юноши и девушки, держащиеся за руки, постепенно удалялись и вскоре скрылись за пеленой тумана и снегопада.

Господи, благослови всех влюбленных и помоги им!

* * *

Вдруг пронзительная вспышка прорезала горизонт, и я закрыл глаза от нестерпимо яркого света. А когда открыл, то увидел, что бревенчатая стена с окнами снова на месте, и через оконные проемы льется солнечный свет.

– Вот и все! – сказал фон Рабенхорст, со вздохом облегчения опускаясь на табурет.

– Мы уже не в Пограничной зоне? – осторожно поинтересовался я.

– Разумеется, нет! Посмотрите вокруг! – ответил фон Рабенхорст.

Да, с домом было все в порядке. И охранник радостно щелкал затвором «Сайги», убеждаясь в безотказности оружия.

– Так что со статуей? – деловито осведомился Протасов.

Так! Предстояло держать ответ.

– Со статуей, как вы видите, все нормально, – заверил фон Рабенхорст. – Но есть один нюанс: мистический артефакт лишился Хранителя.

– И что теперь? – нахмурился Протасов.

– Теперь владелец статуи не сможет воспользоваться ее магическими свойствами, пока не появится новый Хранитель.

– Что за ерунда? Как он появится? – вскричал Протасов.

Фон Рабенхорст молча скосил глаза в сторону охранников.

– А ну пошли отсюда вон! Живо! – заорал Протасов.

Охранники поспешно ретировались.

– Ну и что? – грозно повернулся Протасов к фон Рабенхорсту.

– Все очень просто, – спокойно ответил фон Рабенхорст. – Вам надо найти нового Хранителя.

– В смысле? – недоуменно воззрился на него Протасов.

– В том смысле, что вам следует написать завещание, по которому некто должен поместить ваш прах внутрь статуи. Тогда вы даже после смерти получите возможность начать новую жизнь, а поместивший ваш прах внутрь статуи станет ее Хранителем.

– А как я узнаю, что моя воля будет выполнена? – скептически поинтересовался Протасов.

– Назначьте душеприказчика, который проконтролирует выполнение завещания, – посоветовал фон Рабенхорст. – Например, господина Булгарина.

– Ну уж нет! – возмутился я. – Никто не заставит меня участвовать в такой гнусности. Участь Хранителя и врагу не пожелаешь!

– А ведь вы меня обманули, Мечислав! – вздохнул Протасов. – За такие фокусы вас не следует выпускать отсюда живым. Вас и вашего специалиста.

– Поступайте, как считаете нужным, но мы с господином Булгариным не в силах что-либо изменить, – спокойно ответил фон Рабенхорст.

Да уж, в самообладании графу не откажешь!

– Честно говоря, вас обоих следовало бы замочить за такую подставу, – сказал Протасов, переходя на родной для всех российских олигархов язык. – По законам чести нужно вас замочить. Без обид! Такое кидалово прощать нельзя.

* * *

«Ну вот господин Булгарин, допрыгался!» – пронеслось у меня в голове. – Сейчас позовет охранников, и те нас с графом кончат на хрен! Достойная смерть для русского писателя и потомственного дворянина: быть убитым по приказу нувориша в компании с аристократом и чернокнижником. Желтая пресса полгода на этом будет делать тиражи».

Вот такие мысли полезли мне в голову. Я пытался сохранить достоинство, но жить очень хотелось, и ноги просто подкашивались. Честно говоря, упасть в обморок мне не давало только присутствие фон Рабенхорста, который держался молодцом. Он спокойно сидел на табурете, всем своим видом показывая безразличие к своей участи. Вдохновленный его примером, я резко сказал Протасову:

– Хватит трепаться! Зовите своих головорезов и покончим с этим. Что получилось, то получилось!

Охранники во дворе, появятся через несколько секунд по первому же зову. И бежать не получится. Эх, жалко, рядом нет Таврова: уж этот прожженный мент что-нибудь обязательно бы придумал! И ведь обещал подстраховать! Где она, подстраховка?!

* * *

– Честно говоря, еще пару недель назад я так бы и поступил, – ответил Протасов. – Но теперь кое-что изменилось. Я не буду покупать у вас статую, Мечислав Мстиславович!

Вот так новости! Я с изумлением взглянул на Протасова. И фон Рабенхорст глядел на него с тем же выражением.

– Извините, Мечислав Мстиславович, что разбиваю вашу хрустальную мечту о домике в хорошем климате, – насмешливо сказал Протасов. – Придется вам по-прежнему писать романы, летом задыхаясь от дыма торфяных пожаров и зноя, а зимой не высовывать нос на улицу из-за морозов и боязни переломов на обледеневших улицах. Увы! Теперь мне статуя не нужна, и я готов возвратить ее вам. Куда привезти?

– Туда, откуда взяли, – ответил я. Это первое, что пришло мне в голову: я так и не успел оправиться от неожиданного заявления Протасова.

– Хорошо! Я дам указание. А вас куда доставить?

– Туда же, – сказал я и тут же подумал, что неплохо бы предупредить Таврова о том, что к нему на дом привезут статую. А вдруг он не дома? Впрочем, у охранников Протасова должны были остаться ключи от квартиры Таврова. Оригиналы они вернули хозяину квартиру, но предусмотрительный Протасов наверняка велел сделать дубликаты с ключей. Интересно, как им удалось вытащить ключи из кармана такого бдительного человека? Не иначе, среди людей Протасова есть опытный карманник.

Я набрал номер Таврова, и тот, к счастью, тут же ответил.

– Валерий Иванович! Сейчас к вам на квартиру привезут то, что забрали. Понятно?

– Понятно, – проворчал Тавров. – Значит, договорились? Ну и хорошо. Когда будете выезжать, то притормозите у большого дуба. Там возле него разросшиеся кусты, так я там сижу. Подстраховываю.

Ай да молодец! А я-то его помянул недобрым словом.

– Обязательно захватим! – пообещал я.

* * *

– Итак, господин Булгарин, я могу забрать статую? – спросил фон Рабенхорст.

– Разумеется, – заверил я. – Все согласно договору.

– А как вы ее вывезете? – поинтересовался Тавров. – Ведь это антиквариат.

– После последнего ритуала она выглядит совсем новой, – ответил Рабенхорст, шелестя бумагами. – Я уже договорился в антикварном магазине. Вот, господин Булгарин, распишитесь здесь, что вы сдали статую на реализацию и получили пятнадцать тысяч рублей. Я выплачиваю вам сумму полностью и прошу вас: не торгуйтесь. Это чуть больше цены лома, и мне не хотелось бы вызывать подозрение у российских властей. С хозяином магазина я уже договорился, так что все в порядке. В течение часа приедут представители транспортной фирмы, которые организуют отправку статуи в Германию. Да, и еще небольшое вознаграждение агентству господина Таврова. Вот чек.

– Тогда можно на посошок, – предложил Тавров, мельком глянув на чек и доставая бутылку коньяка. Потомок славных немецких рыцарей не отказался, и мы до приезда грузчиков прекрасно провели время.

Когда упакованную статую увезли, фон Рабенхорст попрощался:

– Всего вам хорошего, господа! Благодарю за помощь. Всегда буду рад видеть вас в своем замке.

– Лучше вы к нам, – с улыбкой предложил Тавров.

– Тогда не «прощайте», а «до свидания», – уточнил я, пожимая руку графу.

Увы, тогда я и предположить не мог, что свидание состоится довольно скоро и при весьма печальных обстоятельствах. Но это уже совсем другая история.

* * *

Прошел год с того момента, как статуя Спартака отправилась к месту своего вечного упокоения в крипте часовни замка Нойбург-Рабенхорст. Я сидел в душной квартире, пытаясь писать очередной роман, задыхаясь от сорокаградусной жары и дыма пожаров, взявших в полукольцо Москву, и искренне раскаиваясь в том, что не поставил весной в квартиру кондиционер.

И вдруг раздался звонок мобильного телефона. Взяв трубку в руки, я не поверил собственным глазам: звонил сам господин Протасов.

– Мечислав Мстиславович! Хотел бы пригласить вас на небольшое семейное торжество в своем доме. Если у вас нет более срочных дел, то завтра в двенадцать часов дня к вашему дому я пришлю машину. Как только шофер подъедет, он тут же вам позвонит. Надеюсь, вы живете там же, где и раньше?

– Спасибо, буду рад, – в замешательстве ответил я и собрался уточнить, о каком торжестве идет речь, но Протасов уже дал отбой.

Однако! Не каждый день олигарх лично приглашает к себе в гости. Надеюсь, что в его доме исправно работают кондиционеры и мне наконец удастся отдохнуть хоть несколько часов от дыма и зноя.

* * *

Дом Протасова находился километрах в тридцати от МКАД по Киевскому шоссе. Удушливого дыма, который заволок почти всю Москву и половину Московской области, здесь не наблюдалось: похоже, олигархи даже на собственных земельных участках могут организовать микроклимат.

Первой, кого я встретил в просторной обеденной зале загородного особняка Протасова, была Юлия Редер. Юлия Генриховна, как принято деликатно выражаться, находилась в «интересном положении»: живот не относится к тем частям женского тела, на которые обычно обращают внимание мужчины, но он настолько вызывающе округлился, что не заметить этого было нельзя.

– Здравствуйте, Юлия! Рад вас видеть и… э-э… – воскликнул я, глядя на округлый животик и не в силах найти слова, чтобы связно закончить приветствие. Юлия Генриховна правильно оценила мое замешательство и звонко рассмеялась:

– Ох, какой же ты смешной, Слава! Ведь с того… с той нашей ночи прошел почти год. Так что ты здесь ни при чем. Я вышла замуж этой зимой.

– Поздравляю! Желаю тебе счастья и удачи во всем, – обрел я наконец дар речи.

В это момент появился Тавров. Поздоровавшись с Редер и со мной, он спросил:

– А в честь чего мероприятие? Ты не в курсе?

– Ожидаете провокации? – пошутил я.

– Просто все неожиданно, – проворчал Тавров, оглядывая сервированный стол.

– Кстати, а как там Кольцов поживает? – поинтересовался я, вспомнив энергичного старшего лейтенанта.

– Нормально, – отозвался Тавров. – Из органов уволился, теперь работает у меня.

Ну и слава богу!

Вошел дворецкий и пригласил нас к столу. Во главе стола стояли три стула, которые нельзя было занимать. Мы расселись за столом, и в этот момент появился Протасов в сопровождении мальчика лет десяти и очень красивой женщины: высокая стройная брюнетка бальзаковского возраста с ярко-голубыми глазами.

– Добрый день, дамы и господа! – поздоровался Протасов. – Позвольте вам представить мою жену и моего приемного сына.

Однако! Похоже, что тот англо-русский короткий текст действительно перевернул взгляды на жизнь господина Протасова. Протасов почувствовал наше замешательство и первый же тост посвятил объяснению ситуации.

– Я собрал вас, господа Тавров и Булгарин и очаровательная госпожа Редер, для того, чтобы сообщить: я наконец обрел семью. И все благодаря вам! Именно все эти события вокруг странного артефакта привели к тому, что я смог снова найти любовь всей моей жизни, Иву Гродненскую. Ивушку, деревце мое дорогое!

Протасов наклонился и нежно поцеловал руку брюнетки. Так вот оно что! «Спаси дерево» – спаси Иву, Иву Гродненскую! Это призрак брата Протасова я видел в Пограничной зоне.

– Так получилось, что по не зависящим от нас обстоятельствам мы были вынуждены расстаться, – продолжил Протасов. – Ива вышла замуж за моего брата, и должен признать, что тогда впервые между мной и братом пробежала черная кошка. Он был моложе меня на пять лет и вырос фактически у меня на руках. Я шутливо называл его Бобер: из-за того, что у него в детстве два верхних зуба комично выступали над нижней губой. Потом это все исправили врачи, но семейное прозвище осталось.

А вот и разгадка первой части фразы «убил бобра». Теперь фраза перестала казаться загадочной.

– Они уехали в Америку, родился ребенок, брат занялся бизнесом, но в 2008 году он разорился, попал в долги и скоропостижно скончался от сердечного приступа. Мне не удалось спасти брата, но в лице Ивы и моего дорогого племянника я наконец обрел то, чего мне так не доставало все эти годы: свою семью. Теперь у меня есть семья, у меня есть наследник семейного бизнеса, и я смело могу сказать: жизнь удалась! Так выпьем за обретенное мной счастье, за мою семью!

Радость Протасова была столь неподдельна, что Юлия Генриховна, растрогавшись, украдкой смахнула слезинку с ресниц и приложилась к бокалу с минералкой. Я смотрел на Протасова, на то, какими нежными взглядами обменивается он со своим милым деревцем, Ивушкой, и думал: «Неисповедимы пути твои, господи! И олигархи тоже любят. И тоже хотят простого семейного счастья. Так счастья им!»

Я взглянул на сидящую рядом Юлию Генриховну. Она тоже смотрела на Протасова и Иву, затем повернулась ко мне и спросила шепотом:

– Как ты думаешь, а Саша счастлив… там? Если действительно есть Тот свет?

– Когда я видел его последний раз, он был счастлив, – убежденно ответил я. – Счастливей не бывает!

– И слава богу! – прошептала Юлия Генриховна, и я заметил, как на ее ресницах снова заблестела слезинка. Но на этот раз уже не от радости за семейное счастье господина Протасова.