Так! Вот и Лера появилась. Я не знал, как Сашка познакомился с Лерой, поэтому историю их женитьбы прочел с большим интересом. Похоже, что Сашка писал правду. Видимо, этот текст был задуман не как литературное произведение, а как своего рода исповедь. Исповедь перед самим собой.

* * *

«Вот так мы и познакомились. Я проводил ее до дома и назначил свидание. Она пришла. Дальше пошло по накатанному сценарию: кино, кафе и через три дня – предложение зайти ко мне послушать музыку. Мы лежали на скрипучем диване в комнате коммунальной квартиры, которую я снимал за тридцать рублей в месяц (плюс коммунальные услуги). Она охотно, хотя и без особого энтузиазма целовалась, но решительно отвергла все мои домогательства. Видя мое недовольство, она встала, прошлась по комнате и решительно сказала:

– Вот что, Саша! Объясняю ситуацию открытым текстом: мне нужен штамп в паспорте. Понятно?

– Это для тебя так важно? – криво усмехнулся я.

– Важно! – она решительно повернулась ко мне. – Моя бабушка собирается переехать жить к моим родителям. Как ты знаешь, у меня еще есть сестра. Мы с ней близнецы, хотя, слава богу, не похожи! Так вот: бабушка сказала, что ее двухкомнатная квартира на Октябрьском поле достанется той из нас, кто первой выйдет замуж. Понятно?

– А бабушка не надвое сказала? – попытался сострить я, осмысливая ситуацию.

– Оставь шутки хоть на время! – Лера села на диван, закинула ногу на ногу и сцепила руки на колене. – Я хочу заниматься наукой. Я хочу иметь нормальную отдельную квартиру со спальней и кабинетом, а не общажный дурдом. Я уже отоспала свое на раскладушке на кухне, пока мои родители ждали квартиру!

– Ты предлагаешь мне фиктивный брак? – спросил я, закуривая.

– Вот еще! – фыркнула Лера, отгоняя дым ладонью и недовольно осведомилась: – Ты всегда дымишь в комнате?

– Всегда! – злорадно сообщил я. – Ну а чего же в таком случае ты хочешь от меня?

– Мне некогда ходить по дискотекам, чтобы снять там мужика на ночь. Мне нужна нормальная квартира и нормальный муж!

– Ага! Так я все-таки похож на кандидата в нормальные мужья? – засмеялся я.

– Что же тут смешного? – удивилась Лера. – Ты умный, интеллигентный, с широким кругозором, симпатичный. Ты мне нравишься. Что еще надо?

– А любовь? – серьезно поинтересовался я. – Знаешь такое слово?

– Ну, может быть, я уже люблю тебя! – Лера придвинулась и обняла меня за плечи.

– Ах, может? – обиженно сказал я, снимая с плеча ее руку и отодвигаясь.

– Нет, ты посмотри, а?! – возмутилась Лера. – Еще десять минут назад собирался меня трахнуть, а теперь толкует про отсутствие любви! Значит, так просто затащить в постель можно, а жениться нельзя?

– Ну должен же я проверить… может, у тебя есть скрытые дефекты! – проворчал я.

– Хорошо, изучай! – согласилась Лера и прежде, чем я успел что-либо ответить, сбросила платье.

– Ну? – спросила она. – Есть дефекты?

– А лифчик? – вместо ответа потребовал я.

Она сверкнула глазами и сбросила лифчик и трусики.

– Ну, теперь все?

Она просто дышала гневом, но этот гнев ей шел. И вообще, ничего девочка! Стройненькая… грудь маловата, но так – очень даже ничего!

– А грудь у тебя маловата! – ехидно прокомментировал я.

– Тогда найди себе свиноматку! – зло посоветовала она и стала одеваться. Я поднялся, подошел и обнял ее за плечи.

– Ладно, – сказал я примирительно. – Поехали квартиру смотреть.

– Да пошел ты! – сказала Лера и оттолкнула меня. Но уже без гнева.

Я должен был принести хотя бы формальные извинения.

– Ну прости меня! Просто… все так неожиданно. Не сердись! Мне еще никогда никто не делал подобных предложений.

– Ты считаешь это неприличным? – с вызовом спросила Лера.

– Нет, нет! Просто – необычным. И не более того!

Когда мы выходили из квартиры, мне вдруг в голову пришла одна мысль. Я рассмеялся вслух.

– Что такое? – вопросительно посмотрела на меня Лера.

– Да просто я подумал – интересно, а чем сейчас занимается твоя сестра? Уж не тем ли, чем и ты?

Лера покачала головой и сказала недовольно:

– Ну и шуточки у тебя… Ширинку лучше застегни, Казанова! Все-таки родственникам везу тебя показывать.

Я спохватился и пошарил рукой: замечание оказалось вполне справедливым.

Родители Леры мне понравились. Семья военнослужащего – есть такое понятие. В меру интеллигентности, немного солдафонства для шарма: «ужин в восемнадцать ноль ноль, сверим наши часы! Есть, товарищ полковник!» – и отпечаток чемоданной жизни на всем.

Похоже, я тоже приглянулся. Мы чинно поужинали, пропустив по три рюмки беленькой, а после ужина переместились с бравым полковником запаса и бутылкой коньяка на кухню. Короче, я покидал гостеприимный дом прилично навеселе, но в относительно нормальном виде.

Лера вышла вместе со мной из подъезда, испытующе посмотрела на меня и сказала:

– Моим предкам ты вполне понравился, так что через неделю можешь делать мне предложение. Рекомендую прийти в костюме с галстуком, букетом роз и абсолютно трезвым – все равно здесь напоят и накормят!

– Есть, товарищ полковник! – рассмеялся я и обнял ее. Целовалась она вполне сносно. Вообще, Лера умела быть и отчужденно холодной, и неподдельно страстной. Только невозможно было понять – где чувства, а где расчет. Прожив с ней десять лет, я постепенно разглядел жизненный корень Леры. В ней никогда не было чувств на грани страсти и расчета на грани цинизма – был расчет чувств и чувственный расчет. Не было холодной логики типа «я музыку разъял, как труп», но не было и испепеляющей страсти, которой отдаются целиком, – словно в омут с головой.

Расчетливость и женственность – странный коктейль, которого я нахлебался до тошноты за десять лет.

А ведь вначале все было замечательно! Через неделю я, одолжив костюм у приятеля и с большим трудом достав букет отличных роз, явился делать предложение. На следующий день мы подали заявление, через месяц сыграли свадьбу: не роскошную, но вполне приличную. За это время родители сделали с бабулей родственный обмен, и мы с Лерой вселились в отдельную двухкомнатную квартиру на Октябрьском Поле в качестве счастливых молодоженов. Вместе с московской пропиской я получил возможность остаться на кафедре и подготовиться к аспирантуре.

Были ли мы тогда счастливы? Не знаю, можно ли считать счастьем время, когда просто все идет согласно твоим планам. Для Леры это, безусловно, было счастьем. Несчастьем для нее было, когда ее планы нарушались. Вот такое простое понимание счастья и несчастья – позавидовать можно, правда?

Мы с Лерой словно соревновались: кто быстрее сдаст кандидатский минимум, кто раньше защитит кандидатскую, кто скорее подготовит докторскую… Все, в общем, шло замечательно, лишь только когда моя мать во время наших редких встреч робко спрашивала о внуках, я растерянно отводил глаза. Как ей объяснишь, что в планах Леры дети не значились?

Как долго еще могло продолжаться подобное эрзац-благополучие? Не знаю… наверное, долго, но… Времена изменились, и далеко не в лучшую сторону для ученых. Финансирование науки практически прекратилось, стало не хватать денег на привычный образ жизни. Но что там деньги! Настоящей катастрофой для Леры явилось то, что успехи в научной сфере перестали быть символом жизненного успеха. Я видел, как ей мучительно больно оттого, что ее подруги, с грехом пополам окончившие школу, но вовремя прилипшие к бизнесу, свысока поглядывают на нее! Жизнь пошла не по ее плану, и она чувствовала себя глубоко несчастной.

Но не такой человек Лера, чтобы мириться с несчастной жизнью. Она из тех людей, которым не дано счастья страдания. Кризис в наших отношениях нарастал со скоростью горной лавины, и я с тревогой ждал развязки. А чего еще было ждать? Наш союз не связывали ни дети, ни любовь. Лера иногда называла это «творческим союзом». Ну что ж… Творческий потенциал по созданию жизненного успеха явно исчерпал себя, и союз неизбежно должен был распасться!

Все и случилось в один вечер, как в пошлом фильме на бытовую тему.

* * *

Я вернулся из командировки. Словно начало похабного анекдота: муж вернулся из командировки. Впрочем, никакого любовника в шкафу не было. Дома вообще никого не было: пусто, тихо и пристойно. Даже кот Барсик не откликнулся на призывное «кис-кис»: верно, убежал по своим весенним кошачьим делам.

Я принял ванну, поужинал, но не чувствовал обычного в таких случаях облегчения. Какое-то внутреннее беспокойство не давало мне расслабиться.

Я закурил, вышел на балкон и увидел, как Лера вылезает из «шестисотого» «Мерседеса». Ей помог выйти высокий широкоплечий парень, которого я поначалу и принял за хозяина «Мерседеса». Но затем на заднем сиденье я разглядел второго. Тот вышел следом за Лерой, что-то ей сказал, она рассмеялась и поцеловала его в губы. Он задержал ее за руку, и они поцеловались снова. Так целуются только любовники.

Я мрачно жевал сигарету, переваривая ситуацию. Лера вошла в подъезд, «Мерседес» уехал, увозя Лериного любовника и его телохранителя. Я сплюнул изжеванный окурок и отправился встречать жену.

Лера вошла, сбросила туфли и, увидев меня, безразлично произнесла:

– А-а, вернулся! Ну, как съездил?

– А ты как съездила?

Я не стал, как говорил наш майор на военной кафедре, «тянуть резину в долгий ящик», а сразу спросил в лоб:

– Значит, теперь под «Мерседес» легла? Что, этому «новому русскому» молодые бабы надоели или он балдеет, укладывая в постель докторов наук?

– Не забывайся! – сухо ответила Лера. – Ты все-таки с женой разговариваешь, а не с содержанкой!

Я расхохотался.

– Жена?! Ха! Жена – это хранительница очага и заботливая мать! А ты кто?! По сути – сожительница. Научная сожительница!

– Не остроумно! – бросила Лера и прошла на кухню. Она открыла холодильник, минуту с сомнением смотрела на кастрюлю с супом недельной давности, потом достала банан и принялась жевать его со сдержанной жадностью.

– Ты даже обед сготовить не в состоянии! – мстительно констатировал я.

– Ты уже закончил? – холодно поинтересовалась она, доставая второй банан.

– Нет! – выкрикнул я, чувствуя, что теряю над собой контроль. – Почему ты так и не захотела иметь детей? Неужели тебе чужда радость материнства, без которой не может обойтись ни одна нормальная женщина?!

– Ты знаешь, почему, – нехотя ответила Лера, бросая банановую шкурку в ведро.

– Да, знаю! Когда тебе было рожать детей – ведь ты этим местом диссертацию защищала!

Она размахнулась, чтобы ударить меня по лицу, но я схватил ее за руки. Борясь со мной, она прошипела:

– Ты хам и мерзавец! Пусти меня, мне больно!

– А ты просто шлюха! – не остался в долгу я. – Попробуй возрази! Весь институт знает о твоей связи с замдиректора по науке. Если бы ты его не ублажила в постели, не видать тебе докторской как своих ушей!

Я отшвырнул ее к раковине и плюхнулся на стул. Виски сдавило болью. Я достал сигарету и с тревогой заметил, что рука вибрирует, как отбойный молоток. Лера это тоже заметила. Надо ей отдать должное – она всегда быстро восстанавливала над собой контроль. Она достала из холодильника валерьянки, накапала в рюмку и протянула мне.

– На, выпей! Тебе необходимо успокоиться.

Я грохнул рюмку об стену.

– Дай коньяка! – потребовал я.

Она принесла бутылку «Московского» и плеснула мне в пивной фужер. Ровно сто грамм – можно не проверять! Когда наука рухнет окончательно, а «Мерседес» ее бросит, то Лера не пропадет – вполне может работать барменом.

Я выпил коньяк залпом, жадно затянулся сигаретой и почувствовал, как тепло из желудка разливается по телу. Виски отпустило, рука перестала дрожать, я почувствовал, что способность рассуждать вновь возвращается ко мне. Лера тоже уловила перемену в моем состоянии и решила воспользоваться моментом. У нее всегда было чутье на подходящие моменты. И, что гораздо важнее, была решительность, чтобы воспользоваться этими моментами. А вот мне этого никогда не хватало.

– Это хорошо, что ты сам начал разговор, – сказала Лера. – Так вот, нам необходимо расстаться. Понимаешь?

– Чего уж тут понимать? – криво усмехнулся я. – Я теперь не вписываюсь в твои новые жизненные планы. Ну что же! Давай обсудим детали.

Я затянулся, выдохнул дым и продолжил:

– Я забираю компьютер, диван, музыкальный центр и письменный стол. Все остальное можешь оставить себе. А самое главное – я в коммуналку не поеду!

– На две однокомнатные эту квартиру не разменять… – в раздумье сказала Лера. – Одна тогда будет в области.

– Ничего, «Мерседес» доплатит! – отрезал я. – Короче, как только размениваем квартиру, ты тут же получаешь развод.

– Хорошо! – сказала Лера. Она быстро умела находить компромиссы и поэтому всегда самым кратчайшим путем достигала желаемых результатов. Сейчас ей надо было быстро и эффективно избавиться от ставшего бесперспективным мужа.

Золотая женщина! Она не стала, в соответствии с модной тенденцией, для решения проблемы нанимать киллера, а честно разменяла двухкомнатную на Октябрьском Поле на однокомнатную улучшенной планировки в Крылатском – для себя, и однокомнатную в бескудниковской блочной пятиэтажке – понятно, для кого.

Через месяц я въехал в однокомнатную «хрущобу» в Бескудникове. Теперь я был холост и готов начать новую жизнь.

Однако жизнь не была готова к этому.

* * *

Я лежал и думал: а может быть, права Лера в ее непоколебимом убеждении, что счастье – это когда все идет по плану? И если устранить или обойти обстоятельства, мешающие претворению планов в жизнь, – это и есть дорога к гарантированному счастью.

Я вздохнул и сел на диване. Захотелось закурить. Я полез за сигаретами. Ну, конечно! Пачка оказалась пуста, как пляж зимней ночью. Где-то должен быть неначатый блок синего «L&M»! Куда я мог его засунуть?

Пораскинув мозгами, я решил начать поиски со шкафа. Разумеется, я поленился взять стул и стал шарить руками по шкафу вслепую. И немедленно был наказан за лень: со шкафа сначала упала старая запыленная папка с аккуратно завязанными тесемками, а затем какой-то увесистый том больно ударил меня обрезом по голове, после чего свалился точно на мизинец левой ноги. Я выругался и поднял книгу. Фрезер «Золотая ветвь». Я отправился на кухню и швырнул ни в чем не повинного Фрезера в мусорное ведро.

Вернувшись в комнату, я поднял с пола папку, сдул с нее пыль и развязал тесемки. Там лежали какие-то тетради, а на самом верху – пожелтевший лист плотной бумаги с нарисованным на нем пастелью трогательным олененком с огромными наивными глазами.

Бэмби. Как же это было давно! Я ведь совсем забыл о тебе, Бэмби… Но вот увидел твой рисунок – и сразу вспомнилось все, как будто мы расстались только вчера…

Нет! Несчастная ты женщина, Валерия! Потому что не любила никогда! И невдомек тебе, что счастье – это когда ты любишь и тебя любят. Разделенная любовь – вот это и есть счастье!

А я любил!

Черт подери, как я мог забыть об этом и не вспоминать так долго?! О своей первой и единственной настоящей любви. О своей первой и единственной искренне меня любившей женщине.

* * *

Познакомились мы, когда я учился на втором курсе. Я был с друзьями на дискотеке в нашем студенческом общежитии. Дискотека проходила в маленьком, плотно забитом танцующими помещении и на местном жаргоне называлась «скачки». Вот на этих «скачках» все и началось.

Девушка моего приятеля привела свою подругу. Стройная невысокая блондинка с огромными васильковыми глазами. Она стояла в стороне и отрицательно покачивала головой в ответ на назойливые приглашения парней потанцевать. И я подумал: интересно, она недотрога или просто стесняется? Я подошел к ней и галантно осведомился:

– Девушка, вы не танцуете вообще или принципиально? Глядя на вас, я вспоминаю «Машину Времени». И знаете, почему?

Она смущенно пожала плечами, вопросительно глядя на меня своими огромными глазищами. Я был уже слегка пьян, поэтому чувствовал себя легко и непринужденно.

– Помните «Кафе «Лира»? «Вот за столиком дама, на даме панама, под ней – томный взгляд. Но Панама упряма, и клюет на Панаму уже двадцать восьмой кандидат».

– У меня томный взгляд? – застенчиво улыбнулась она.

– Нет, вы так же упрямы! Хоть и не двадцать восемь, но десяток кандидатов вы уже точно отшили. Впрочем, вечер только начинается, так что еще успеете поставить рекорд. Можно вас пригласить на танец или я должен стать одиннадцатым?

– Конечно, можно! – с готовностью кивнула она. До меня дошло наконец: она так упорно отшивала кандидатов, потому что ждала, когда ее приглашу я. В тот момент осознание этого факта мне просто польстило – и не более того!

Я обхватил ее за талию и повел к центру зала. Она положила мне руки на плечи – и тут музыка закончилась.

– Ну вот! – огорченно вздохнула она. Я повернулся к дискжокею – его функции исполнял мой приятель Леха – и крикнул:

– Алекс! Дай медляк для дамы!

Но Леха не услышал и врубил квиновский рок-н-ролл «Rock It». Пары продолжали покачиваться под обманчиво медленное начало хита сезона, но я знал, что за ним последуют лихие аккорды.

Мы отошли к окну. Оконное стекло запотело от дыхания танцующих. Девушка прикоснулась пальцем к окну и одним движением нарисовала лицо. Я пригляделся: ба, да это же я!

– О! Так вы художница?

– Почти. Я учусь на художника-оформителя. Весной заканчиваю техникум.

Я спохватился.

– А как вас зовут?

– Наташа. А вас?

– Саша.

Тут Леха объявил белый танец и поставил «Дэниэл» Элтона Джона.

– Разрешите вас пригласить, Саша?

– Конечно! Весь вечер я в вашем распоряжении! – галантно сообщил я.

Так мы и провели весь вечер вдвоем. О своих планах на сегодняшнюю ночь я вспомнил, лишь когда к нам протолкался мой друг Андрюха.

– Ну, ты чего, забыл? Извините, девушка, но я должен похитить вашего кавалера!

Мы должны были ехать к Андрюхе на «мероприятие». Так у нас называлось ночное бдение над картами, сопровождаемое выпивкой: сначала преферанс, а когда часам к трем ночи переставала работать голова, то покер до утра.

Я повернулся к девушке.

– Извините, Наташа, но я должен вас покинуть. Надо ехать, пока транспорт ходит. Спасибо за вечер, было очень приятно с вами познакомиться!

Я протянул ей руку на прощание. Она взяла ее сразу двумя ладошками и подняла на меня глаза. Я до сих пор помню этот взгляд! Сколько раз в жизни женщины давали мне взглядом понять: я хочу тебя! Но такого взгляда я больше не встречал никогда. В нем были одновременно и благодарность за сегодняшний вечер, и сожаление о внезапной разлуке, и робкая надежда на встречу, и – еще что-то. И это «что-то» настолько поразило меня, что я вдруг понял: я не могу уйти вот так, мне совсем не хочется уходить!

Я повернулся к Андрюхе и сказал:

– Придется вам сегодня без меня. Я остаюсь!

Андрюха хотел возмутиться, но посмотрел на Наташу и пробурчал:

– Ну, как знаешь…

И ушел, крайне недовольный необходимостью срочно искать четвертого человека для преферанса.

А мы продолжали танцевать до самого конца. Все в жизни наказуемо: кто не уходил вовремя, тот должен был помогать Лехе тащить аппаратуру. Обливаясь потом, я втащил в Лехину комнату тяжеленную колонку. Затем вторую. Дискотека проходила на первом этаже, а Леха жил на третьем. Неплохая разминка на сон грядущий – с тридцатикилограммовыми колонками! Проклиная идиотские студенческие традиции и неподъемную акустику, я спустился на первый этаж. Но Наташи там уже не было.

Я, как бешеный гепард, резво пробежал по этажам, в глубине души понимая, что это бесполезно. Народ уже рассосался по норам: кто – спать, кто – допивать, кто – заниматься любовью.

Совершенно расстроенный, я вернулся в комнату к Лехе. Леха со товарищи уже готовились ко сну: не в том смысле, что стелили постели, а в том, что допивали все, что еще оставалось в бутылках. Я обнаружил почти полный стакан вишневого бренди со следами помады и выпил его залпом. Как ни странно, бренди освежил мне мозги, и я осознал необходимость решительных действий.

Впрочем, вся решительность заключалась в том, что я отправился на женский этаж и уселся на подоконнике возле туалета. Женское население недружелюбно таращилось на меня, торопливо застегивая халаты и спортивные курточки. Я в ответ вежливо улыбался, хотя и чувствовал себя полным идиотом. Наконец мне стало совсем невмоготу, и я закурил.

Упитанная девица в очках с толстыми стеклами и майке с изображением Микки-Мауса решительно направилась ко мне. Пышный бюст девицы при каждом шаге подпрыгивал, и казалось, что Микки-Маус отплясывает чечетку.

– Молодой человек! Если вы немедленно не покинете этаж, я вызову оперотряд! – гневно отчеканила девица.

Моя обаятельная улыбка в стиле Бельмондо явно не срабатывала, и я повернулся к ней другой стороной своего обаяния – искренностью и деликатностью.

Я смущенно затушил сигарету, повертел окурок в пальцах и сунул его в карман рубашки. Потом, доверительно глядя в глаза девице, произнес:

– Девушка, простите меня, пожалуйста, но… просто я в полном отчаянии! Дело в том, что… да, пожалуй, только вы можете подсказать мне, что делать! Я вижу, что вы девушка не только симпатичная, но еще и умная, и решительная. Я вас очень прошу мне помочь!

Я взял ее за руку. Она отстранилась и с подозрением, но уже без явной враждебности спросила:

– Что случилось-то?

– Я познакомился с девушкой моей мечты на «скачках» и никак не могу найти комнату, где она в гостях у подруги. А она меня ждет, понимаете? А я вот тут сижу… что мне еще остается делать?

– Я думаю, что вам надо идти спать, – посоветовала девица, но уже без металла в голосе.

– Это невозможно! – с отчаянием воскликнул я. – Она не студентка университета, живет далеко и может больше сюда никогда не приехать! Мне необходимо ее разыскать сейчас же, или я ее потеряю навсегда! Хотите – я на колени встану?

И я обозначил движение.

– Вот это совсем ни к чему! – заявила девица, и я почувствовал, что она прониклась искренним сочувствием к моему горю.

– Ладно уж, что с тобой поделаешь! – махнула рукой девица. – Пойдем искать твою Наташу.

Мы двинулись с ней по коридору. Девица стучала во все двери подряд. Где-то ей открывали, где-то – нет. Тогда я от души дубасил в дверь кулаком. Нас обзывали чокнутыми и гадами, но мне уже было все равно. Я почти потерял надежду, стуча в очередную дверь, как вдруг кто-то тронул меня за плечо – я обернулся. Это была Наташа.

Я обнял ее за плечи. Она счастливо улыбалась, глядя мне в глаза, и молчала.

– Куда ты исчезла? Я искал тебя!

– Я думала, что ты запомнил комнату, где я остановилась.

Впрочем, какая разница! Главное, что мы сумели не потерять друг друга!

Девица с Микки-Маусом вздохнула. Я обернулся и с чувством произнес:

– Девушка! Я вам так благодарен! Вы буквально спасли мне жизнь. Ведь без вас мне бы вообще никто дверь не открыл, и я закончил бы ночь в милиции.

– Да чего уж там, – улыбнулась девица. Она вдруг на глазах похорошела. – Ну, я пойду… Счастья вам!

Потом мы пили чай с тортом в комнате у подруги и разговаривали о разной ерунде. Мне было все равно, о чем говорить, – я смотрел в глаза Наташи, и того, что я там видел, мне было вполне достаточно!

Подруга и ее парень многозначительно переглядывались и выжидающе смотрели на нас.

– Оставим их вдвоем? – шепнула мне Наташа. Я кивнул, и мы вышли из комнаты. Шел четвертый час утра, но спать совершенно не хотелось.

– Пойдем, погуляем немного? – предложил я. – А там и метро откроется.

Конечно, в конце января предложение погулять в четыре часа утра звучит довольно странно, но Наташа не возражала. Впрочем, даже если бы я предложил ей прогуляться пешком на Северный полюс, она все равно согласилась бы.

Стояла тихая зимняя ночь. Около пяти градусов мороза и редкий, лениво падающий снежок – погода как по заказу!

Мы медленно шли к метро, а потом повернули в сторону Нового цирка и дальше – к Воробьевым горам. Мы шли и говорили о разном. О чем? Уже не помню. Помню только мелькающие в свете фонарей снежинки, изящный девичий профиль и выбившуюся из-под меховой шапочки прядь белокурых волос. И – взгляд бездонных синих глаз.

Через два часа мы снова оказались возле метро «Университет», и тут я почувствовал, что зверски замерз.

– Ну что, в метро? – предложил я. Она кивнула.

На «Проспекте Маркса» я встал. Наташа вопросительно взглянула на меня: ее электричка отправлялась с Ярославского вокзала.

– Мы выходим! – пояснил я, подхватывая ее под руку. Она вышла, ничего не спрашивая.

– Сейчас заедем ко мне, выпьем кофе, позавтракаем, и я тебя провожу на электричку! – объявил я голосом, не допускающим возражений. Наташа засмеялась и покачала головой.

– Что? Что-то не так? – спросил я.

– Просто странно, – ответила Наташа. – Еще вчера я тебя совсем не знала, а сегодня в шесть утра еду к тебе домой. Кто бы вчера мне такое сказал – не поверила!

Мы шли пешком от метро через замерший в зимней дремоте Петровский парк. Деревья вздымали покрытые блестящим в призрачном свете фонарей снегом черные силуэты ветвей к темному небу – словно раскинули руки во сне. Вот показалась громада Петровского замка с запавшими в красный кирпич глазницами башенных бойниц – они равнодушно смотрели на нас, забывшись в воспоминаниях. Сколько видели они на своем веку влюбленных! И сколько еще увидят.

Наташа устала. Она остановилась возле бывшего ресторана «Эльдорадо», ставшего на старости лет Домом офицеров Академии Жуковского, и критически посмотрела на промокшие, покрытые разводами соли сапоги. Я обнял ее за плечи.

– Мы уже почти пришли, – сказал я, – сейчас придем, поедим, выпьем кофе – и жизнь сразу станет лучше. А сапоги я тебе помою, высушу и начищу до блеска – клянусь студенческим билетом и лысиной декана!

Наташа засмеялась. И я поцеловал ее – первый раз за все время нашего знакомства. Губы у нее были мягкие и теплые.

Обычно от «Эльдорадо» до дома, где я снимал комнату, я шел пять-семь минут. Мы шли полчаса и за это время поцеловались раз двадцать.

Наконец мы осторожно вошли в темную прихожую, стараясь не разбудить соседку. Я провел Наташу в комнату, дал ей теплые тапочки – ноги у нее были просто ледяные – и отправился на кухню ставить чайник.

А когда я вернулся, она уже спала. Ее щеки от долгой прогулки на холоде раскраснелись, золотистые волосы разметались волнами по подушке, а припухшие от моих поцелуев губы приоткрылись, показав ровный жемчуг зубов. Я осторожно накрыл Наташу пледом и пошел готовить завтрак. Потом вспомнил, что Наташины сапоги промокли насквозь. Я помыл их с мылом – как научила меня мама, иначе, когда сапоги высохнут, соль проступит вновь. Затем затолкал внутрь бумагу и поставил недалеко от батареи парового отопления.

Покончив с делами, я сел в кресло и стал ждать, когда Наташа проснется. Я любовался ею: тонким профилем, изящно очерченным ртом, длинными без малейших косметических усилий ресницами, упругими бугорками груди под белоснежной блузкой и восхитительным изгибом бедра под тонким пледом. Мне ужасно хотелось поцеловать ее в маняще приоткрытые губы, но я боялся разбудить ее – и сидел не двигаясь.

Я, видимо, и сам задремал, потому что вдруг обнаружил, что комната заполнилась серым зимним рассветом. Я встал и выключил ночник. И тут Наташа проснулась.

– Извини, я тебя разбудил, – с сожалением сказал я.

– Да что ты! Я выспалась так замечательно, что мне даже неудобно – ведь ты совсем не спал! – смущенно ответила Наташа, вставая и разглаживая юбку. Удивительно, но юбка и блузка совершенно не помялись.

– Зато я приготовил завтрак и сварил кофе! – похвастался я.

– Ой, я голодная, как сто волков! – призналась Наташа.

Мы позавтракали на кухне, поскольку соседка имела обыкновение спать по выходным до двенадцати. Наташа ела аппетитно, со сдержанной жадностью – как хорошо воспитанный котенок.

После завтрака она тут же кинулась мыть посуду. Я не стал мешать приступу хозяйственности и занялся ее сапогами. Они уже подсохли, и крем хорошо ложился на мягкую кожу. Наташа появилась незаметно и несколько минут молча смотрела на меня, пока я не поднял голову. Тогда она сказала:

– Я думала, что ты пошутил насчет сапог.

– Женщины не должны чистить себе обувь! – убежденно ответил я. – Вот и все, принимай работу.

Наташа надела сапоги. У нее были красивые ноги, и я со сладким замиранием сердца следил, как белый мех сапог скользит по капрону колготок.

– Давай сходим в кино, – предложил я.

– Как дети – на утренник? – рассмеялась Наташа. – Вообще, мне надо пораньше попасть в общежитие. Ехать далеко и…

Я обнял ее и, пробегая пальцами по ее щеке, сказал:

– Я не хочу, чтобы ты уходила. Я не могу с тобой расстаться!

Наташа внимательно посмотрела мне в глаза и тихо ответила:

– Я тоже.

И мы пошли в кинотеатр «Баку» на какой-то фильм. Я его совершенно не помню, потому что мы сидели в заднем ряду и весь сеанс целовались. А потом я поехал провожать Наташу на Ярославский вокзал.

– Позвони мне, когда выберешься в Москву! – попросил я. – Обязательно позвони, слышишь? Когда ты сможешь приехать?

– Не раньше субботы, – с сожалением ответила Наташа.

– Я умру до субботы! – убежденно заявил я.

– У меня выпускная работа! – оправдывалась Наташа.

– Приезжай, как только сможешь!

Потом я долго смотрел вслед уходящей электричке, пока она не исчезла из видимости. Мне было грустно и радостно одновременно: мне очень не хотелось расставаться с Наташей, но я верил, что она вернется».