Фёдор Фёдорович Палицын (1851–1923), генерал от инфантерии, один из ближайших сотрудников великого князя Николая Николаевича, в 1905–1908 гг. возглавлял Главное управления Генерального штаба.
В 1 томе воспоминаний автор описывает события 1914–1916 гг., когда он находился сначала при штабе главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта М. В. Алексеева, а затем при штабе командующего Кавказской армией Н.Н. Юденича.
Незаурядные познания в военном деле, опыт, профессионализм позволяют автору «Записок» объективно оценивать ситуацию на фронте и в тылу. Его записи отражают обычно скрытую сторону деятельности штабных и руководящих военных инстанций, раскрывают подлинный механизм выработки решений. Деятельность многих военачальников подвергается в его воспоминаниях неприкрытой и беспристрастной оценке, со всей военной неразберихой, ошибками и казусами.
Публикуются впервые.
© Издательство им. Сабашниковых, 2014
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес, 2014
Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России»
Издательство выражает благодарность Павлу Лукину, Федору Палицыну, а также Жерару Горохову и Андрею Корлякову за помощь в подготовке текста и иллюстраций книги
Генерал Ф.Ф. Палицын и его «Записки»
Первая мировая война – или Великая война – как ее называют в Европе, сыграла ключевую роль в становлении сегодняшнего миропорядка. Начавшись 100 лет назад, она заложила основы политической и экономической системы Европы до сего дня. Те м не менее многие вопросы о том, что же происходило в те роковые годы, остаются без ответа. Еще меньше знакома с этим насыщенным событиями отрезком времени отечественная публика.
Впервые публикуемые «Записки» генерала Фёдора Фёдоровича Палицына, входившего в круг высшего руководства российской армии, лично присутствовавшего почти на всех театрах военных действий, от Кавказского фронта до Восточной Пруссии, Галиции и во Франции, – представляют собой весьма авторитетный исторический источник.
Род Палицыных ведет свое начало из Подолии, упоминается в родословных книгах с 1373 года. Почти все Палицыны так или иначе связаны с военной и государственной службой.
Федор Федорович родился 28 октября 1851 в г. Юрьев Лифляндской губернии. Среднее образование получил в Орловской военной гимназии. В службу вступил в 1868, поступив в 1-е Павловское военное училище, которое окончил по 1-му первому разряду.
В 1870 был прикомандирован к лейб-гвардии Царскосельскому стрелковому батальону с переименованием в прапорщики гвардии. В 1875–1877 гг. учился в Николаевской академии Генерального штаба, после окончания которой был причислен к корпусу офицеров Генерального штаба.
Ф. Ф. Палицын принял участие в русско-турецкой войне 1877–1878 гг., где отличился, находясь в должности старшего адъютанта 1-й гренадерской дивизии на Кавказском театре военных действий, в делах под Ягнами, Субботаном, Авлиаром и Карсом, и был награжден орденом Св. Анны 3-й степени с мечами и бантом, а также и орденом Св. Станислава 2-й степени с мечами.
В 1879–1889 годах продолжил службу на штабных должностях Гвардейского корпуса. В апреле 1884 произведен в полковники, в январе 1889 назначен начальником штаба 2-й гвардейской кавалерийской дивизии, а в 1891 – помощником начальника штаба войск гвардии и Петербургского военного округа. В 1894 был произведен в чин генерал-майора, в мае 1895 назначен на должность начальника штаба генерал-инспектора кавалерии великого князя Николая Николаевича.
Являясь одним из ближайших сотрудников великого князя, Палицын принял участие в деле улучшения подготовки кавалерии, в разработке нового строевого кавалерийского устава и формировании кавалерийских частей.
В сентябре 1904 направил на имя императора Николая II особую записку о реформировании Генерального штаба. Этот проект был поддержан великим князем Николаем Николаевичем, и в июле 1905 Ф.Ф. Палицын возглавил Главное управление Генерального штаба (ГУГШ) и одновременно был введен в Совет государственной обороны (СГО).
Будучи талантливым штабным работником и глубоко понимая военное дело, в том числе и специфику службы Генерального штаба, Палицын подготовил ряд положений и проектов, в т. ч. «Положения об управлении генерал-квартирмейстера Генерального штаба». Часть из его предложений была реализовано в ходе военной реформы 1907–1909 гг.
Деятельность Ф.Ф. Палицына на посту руководителя ГУГШ, начиная со времени его назначения, вызывала и продолжает вызывать весьма противоречивые оценки.
Советский читатель имел возможность узнать о существовании начальника Генерального штаба Ф.Ф. Палицына из мемуаров известного советского дипломата генерал-лейтенанта А.А. Игнатьева.
А. А. Игнатьев относился к своему начальнику иронично и без особой симпатии. Федора Федоровича Палицына автор мемуаров называет «Федей», как бы снижая его статусность. Игнатьев вспоминает неудачи Палицына в его общении с восставшими солдатами 1-й Особой пехотной дивизии Русского экспедиционного корпуса в лагере Ля Куртен во Франции. Тогда, в 1917 году, после известий о революции в России, генерал обратился к взбунтовавшимся с речью, и получил из толпы – «старая калоша». Сам Игнатьев характеризует генерала как представителя поколения, впавшего в маразм.
В посмертно изданной монографии Л.Г. Бескровного деятельность генерала Палицына упоминается без каких-либо оценок, но подробно освещается история создания, место и структура в системе управления вооруженными силами Главного управления Генерального штаба, воссозданного по инициативе Палицына и им же возглавленного.
Введение в научный и общественный оборот большого комплекса специальной и мемуарной эмигрантской литературы, новые исследовательские работы по истории российской императорской армии позволяют ныне увидеть роль Ф.Ф. Палицына значительно шире.
Однако выделение службы Генерального штаба из структуры Военного министерства, прямая подчиненность императору в период реформирования вооруженных сил страны вызвали известные нарекания со стороны военного министра А.Ф. Редигера и генералитета. Редигер подверг жесткой критике служебные и личные качества Палицына, нелицеприятно охарактеризовав соперника в своих мемуарах.
Так, например, он пишет:
«…человек неглупый, очень добросовестный и усердный работник, он был отличным исполнителем всякой заданной ему работы; он добросовестно выяснял все стороны вопроса и, сам совершенно не способный принять то или иное решение, все свои сомнения выкладывал великому князю, который, благодаря этому основательно знакомился со всяким вопросом и затем, со свойственной ему решительностью, принимал решение.
Палицын не сразу сдавался; он добросовестно продолжал развивать свои аргументы за и против, пока великий князь не остановит его решительным указанием, что и как надо делать. Не менее этой добросовестности великий князь в нем ценил всегдашнее спокойствие и личную преданность. Палицын действительно был невозмутимо спокоен и действовал успокоительно на нервного и вспыльчивого великого князя, которого, вероятно, не раз удерживал от необдуманных шагов. Самая речь Палицына, медленная, тягучая и бесцветная, и всегда длинная, была способна загипнотизировать кого угодно и успокоительно действовала на великого князя. Преданность Палицына не подлежала сомнению и он распространял ее и на долголетнюю сожительницу князя…»
К сожалению, эти два достойных российских военных деятеля не смогли найти общего языка ни между с собой, ни в отношениях с императором Николаем II.
Впрочем, государь в итоге разрешил конфликт в полном соответствии со своим фирменным подходом к решению кадровых вопросов. После возвращения ГУГШ в состав Военного министерства, 13 ноября 1908 года Палицын был освобожден от должности и назначен членом Государственного Совета, а в марте 1909 был отставлен и военный министр, также отправленный членом по назначению в Государственный Совет.
В дальнейшем назначение военным министром В.А. Сухомлинова, не обладавшего административным талантом Редигера и стратегическим мышлением Палицына, его последующая деятельность наглядно показали все пагубные последствия их соперничества.
Взлеты и падения в служебной карьере генерала сопровождались драматическими событиями в семейной жизни.
В 1875 году Палицын женился на Марии Антоновне Скалон. Она родилась 1 октября 1849 г. в Санкт-Петербурге в семье действительного статского советника и камергера А.А. Скалона.
В 1876 году у них родился первенец – сын Федор, но умер, не дожив до двух лет. Антон, родившийся в 1881 г., умер в 1883 г. 14 января 1879 в семье Палицыных родился еще один сын, получивший имя Федора, а 23 февраля 1883 – самый младший сын – Сергей.
Судьба была немилостива к супругам, ибо и двое оставшихся сыновей не дожили до зрелого возраста. Поручик лейб-гвардии Конного полка Сергей Федорович Палицын, будучи в отпуске в Ницце, 19 декабря 1905 скончался от раны, полученной вследствие неаккуратного обращения с оружием.
Судьба Федора Федоровича была еще более трагична. Он погиб 5 июня 1909 года в результате падения воздушного шара «Генерал-лейтенант Ванновский», принадлежавшего Всероссийскому аэроклубу. Как потом показало расследование, оболочка шара была прорвана во время его переноски, но повреждение было обнаружено только в воздухе. Полет был демонстрационный, поэтому вместе с инженером министерства путей сообщения Федором Федоровичем Палицыным-младшим в корзине шара находились его супруга Надежда Вячеславовна (урожденная фон Брадке, 1887–1957), заместитель председателя аэроклуба, заведующий канцелярией и секретарь императрицы Александры Федоровны граф Я.Н. Ростовцев и аэронавт капитан Н.Н. Герман.
Шар быстро поднялся в воздух на высоту около 800 метров, затем был отнесен ветром к Шлиссельбургскому тракту (совр. проспект Обуховской Обороны), где пересек Неву. Полет продолжался не более 15 минут, когда шар вдруг резко пошел вниз и буквально рухнул на землю на правом берегу Невы, за фабрикой Торнтона (совр. – в районе комбината им. Э. Тельмана).
Когда к месту падения подоспели врачи, Федор Палицын был уже мертв. Его супруга получила тяжелые травмы, также был ранен пилот Герман. Меньше всех из участников полета пострадал граф Ростовцев, который во время падения догадался покинуть корзину и вскарабкаться вверх по веревкам, соединявшим ее с шаром.
Гибель тридцатилетнего сына стала страшным ударом для родителей, которые потеряли к этому времени уже трех сыновей. Федора Палицына похоронили на Казанском кладбище в Царском Селе, возле могил его братьев.
Чудом уцелевшая после катастрофы Надежда Вячеславовна осталась одна с внуком генерала Палицына Сергеем, и спустя некоторое время вышла замуж за Георгия Маврикиевича Дестрема, вместе с которым эмигрировала во Францию в 1917 году.
Мария Антоновна, супруга генерала, так и не смогла оправиться после смерти всех своих сыновей и умерла в 1915 году.
Немногим меньше года после смерти первой супруги, 24 апреля 1916 года Ф.Ф. Палицын женился вторично на вдове финляндского дворянина Артура Блезе, Анне Михайловне, тоже урожденной Скалон. Именно Анна Михайловна, как следует из её автографа в конце текста рукописи, подготовила и передала после смерти генерала папки с «Записками» на хранение в Стэнфордский университет.
Наследником и продолжателем рода Палицыных стал Сергей Федорович Палицын-младший (6 (19) августа 1906, Санкт-Петербург – 4 декабря 1978, Париж, Сент-Женевьев-де-Буа) впоследствии коммерсант, редактор и церковный деятель. Внук Ф.Ф. Палицына окончил в Париже Русскую гимназию, позднее – лицей Мишле в Ванве, где получил диплом коммерческого специалиста со знанием английского языка.
С 1926 по 1928 работал секретарем рекламного отдела фирмы «Meccano» (выпускавшей товары для детей). В 1928–1935 гг. редактировал журнал «Vu» и некоторые другие. В 1939 был призван в вооруженные силы Франции, участвовал в боевых действиях, попал в плен, но в 1943 бежал и скрывался от нацистов до освобождения Парижа. Впоследствии, до 1972 года, работал в различных коммерческих организациях, одновременно в течение многих лет являлся членом приходского совета церкви Святого Иоанна Воина в Медоне, где священником был отец Александр Трубников.
В настоящее время в Париже живет и работает правнук генерала – Федор Сергеевич Палицын (3 апреля 1945, Булонь-Бийанкур, под Парижем). Финансист, окончил в 1969 году Высшую школу коммерции и экономики, а с 2000 по 2009 гг. учился на богословском факультете Католического института Святого Дионисия в Париже. В 1990–2009 гг. – генеральный секретарь и финансовый директор фирмы «Siemens France».
* * *
С началом войны, в начале ноября 1914 года Ф.Ф. Палицын добивается разрешения находится в действующей армии, где исполняет должность генерала для поручений и советника при штабе главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта Михаила Васильевича Алексеева.
По роду своей деятельности ему также приходится постоянно контактировать с Верховным главнокомандующим великим князем Николаем Николаевичем, что позволяет ему быть в курсе операций, проводимых и на других фронтах, и подробно анализировать на страницах записок как общее положение, так и детали боевых действий. Он инспектирует подготовку оборонительных сооружений Ковенского района, в Бресткой крепости, готовит доклады о состоянии тыловых коммуникаций, железных дорог в прифронтовой полосе, военных поставок, артиллерийского и иного снабжения.
Его записи отражают обычно скрытую сторону деятельности штабных и руководящих военных инстанций, раскрывают подлинный механизм выработки решений, функционирования военной машины во всех ее подробностях. Деятельность многих военачальников подвергается в его воспоминаниях неприкрытой и беспристрастной оценке, со всей военной неразберихой, ошибками и казусами.
В августе 1915 года произошло событие, изменившее всю расстановку сил в высшем командовании. Император Николай II принял решение возложить на себя роль Верховного главнокомандующего, а великий князь Николай Николаевич был отправлен наместником на Кавказ.
Как один из ближайших сотрудников великого князя Ф. Ф. Палицин в декабре 1915 также прикомандировывается к штабу Кавказского фронта, где и находится до сентября 1916.
Между тем ситуация на Кавказском фронте в плане управления оказалась чрезвычайно запутанной. Великий князь Николай Николаевич стал главнокомандующим Кавказским фронтом, генерал Н. Н. Юденич – командующим Кавказской армией. Штаб фронта и армии организационно не были разделены, непосредственное управление армиями фронта осуществлялось Юденичем, под формально высшим руководством великого князя.
Путаница с тыловым устройством, командно-организационная сумятица во многом нивелировала боевые успехи корпусов и дивизий. Несмотря на ряд удачных операций, результат не всегда был таким, как планировался, о чем с горечью пишет Палицын. Мужество, решительный порыв боевых подразделений во многих случаях растрачивались понапрасну. Юденич, как пишет, Палицын подчас руководил операциями армии издалека, по телеграфу, не имея возможности ориентироваться в реальной обстановке на местах. Штабные офицеры злоупотребляли канцелярщиной, оперативные директивы проводились с опозданием.
К сожалению, ни статус действительного члена Государственного Совета, ни высокий воинский чин генерала от инфантерии, без реальной командной или штабной должности не позволял Палицыну быть максимально полезным на этом месте.
Подготовка специальных аналитических записок, различных предложений и выполнение сколь угодно сложных поручений не могли удовлетворить человека, который мог и хотел быть полезным своей стране.
В сентябре 1916 он был назначен представителем Ставки в Военном совете союзных армий во Франции, но и там его деятельность ограничивалась преимущественно представительскими функциями.
5 мая 1917 в связи с упразднением должности члена Государственного Совета по назначению был уволен от службы и оставлен за штатом, а 14 декабря 1917 на основании декрета Совнаркома был уволен заочно, причем дата увольнения была определена 25 октября 1917 г.
20 сентября 1917 Ф.Ф. Палицын покинул Россию по службе и уже навсегда оказался в эмиграции во Франции, сначала даже не подозревая об этом.
В 1918–1920 гг. он возглавлял ряд комиссий и Военно-исторический и статистический комитеты при Русском политическом совещании в Париже, принимал участие в подготовке справок и докладов для возможного участия российских представителей на Парижской мирной конференции.
К концу 1920 года материальное положение Ф.Ф. Палицына и его семьи значительно ухудшилось, как, впрочем, и многих русских военных, оказавшихся за рубежом. В январе 1921 года генералу удалось не только основать в Париже Союз русских офицеров – участников войны, одной из целей которого был сбор средств и помощь нуждающимся, но и добиться его признания как равноправного участника во французском Национальном союзе комбатантов (Association national des camarades de combat).
Отрывочные сведения по истории возникновения этой эмигрантской организации были опубликованы в сборнике документов о русской военной эмиграции.
Так, в письме одного из руководителей Российского общевоинского союза (РОВС) Е.К. Миллера П.Н. Врангелю от 17/30 сентября 1923 года указывается на «…значительное количество в составе Парижского союза почтенных генералов и офицеров, не связанных в прошлом с Русской армией и, наконец, в виду особых условий образования здешнего офицерского Союза, возникшего в свое время … по почину генерала Палицына, исключительно как благотворительное общество…».
Однако нравственных сил, здоровья и средств для реализации нового детища по-прежнему не хватало. Отношения с представителями французского истеблишмента значительно ухудшились, и Палицын принял решение о переезде в Германию. В конце лета 1921 года Палицыны перебрались в Берлин. И здесь немолодой генерал также не смог остаться в стороне от общественной деятельности.
В памятной записке о возникновении и деятельности берлинского отдела Общества офицеров Генерального штаба в Германии от 29 апреля 1923 года, составленной для руководства РОВС, приезд Палицына в Германию отмечен особо.
«Перелом в жизни отдела, – значится в докладе, – произошел с момента вступления в число его членов генерала от инфантерии Ф.Ф. Палицына, совпавший с приездом нового представителя генерала Врангеля полковника фон Лампе.
Новое правление с первых же дней своего существования энергично принялось за дело объединения офицеров Генерального штаба и приняло все меры, чтобы это объединение действительно проявилось, а не осталось лишь на бумаге, как это было до тех пор. Генерал Палицын своим авторитетом и популярностью и популярностью среди офицеров Генерального штаба много посодействовал тому, что очередные общие собрания, на которых он неизменно присутствовал, посещались охотно и с интересом. Собрания первое время созывались два раза в месяц, но уже с сентября происходили еженедельно.
По предложению генерала Палицына каждый из присутствующих по очереди докладывал собранию о своей службе, начиная с первых дней Великой войны. Эти доклады естественно приводили к обсуждению операций как Великой войны, так и Гражданской, и в прениях принимали участие все присутствовавшие».
Необходимо также отметить, что именно к берлинскому периоду жизни Палицына относится и начало публикации «Записок» в журнале «Военный сборник» – «В штабе Северо-Западного фронта».
Скончался Федор Федорович Палицын в Берлине 19 февраля 1923 года. Несмотря на неоднозначную оценку его роли и места в период его службы во главе Генерального штаба, а главное, не взирая на стесненность в средствах, товарищи по оружию смогли найти возможность почтить его память.
Так, в сводке о жизни союзов во 2-м отделе РОВС указано, что «…Союзу с большим трудом, но удалось осуществить свое решение увековечить память его первого председателя и бывшего начальника русского Генерального штаба генерала от инфантерии Палицына.
На средства, полученные от сбора в парижском офицерском собрании, основателем которого был генерал Палицын, среди офицеров Генерального штаба в Германии, пожертвования от военного представительства в Германии был поставлен памятник на могиле покойного Ф.Ф. Палицына, и в присутствии почти всех членов памятник был освящен и отслужена панихида».
Могила Ф.Ф. Палицына на берлинском кладбище Тегель сохранилась до настоящего времени.
* * *
Настоящая рукопись, озаглавленная автором «Записки генерала Ф. Палицына (1914–1921)», хранится в архиве Гуверовского института Стэнфордского университета.
Текст напечатан на пишущей машинке на листах форматом 21,5 на 28,5 см через копировальную бумагу и является 2-м экземпляром рукописи.
На страницах текста имеются многочисленные рукописные вставки от нескольких слов, обозначающих географические наименования или фамилии лиц на французском языке, до многостраничных текстов документов, опубликованных ранее во французской периодической печати и вписанных в промежутки между машинописным текстом. Некоторые имена собственные и топонимы даны в транскрипции, отличающейся от современной.
Хронологически записки охватывают период с 18-го октября 1914 по 27 марта 1921, когда генерал Ф.Ф. Палицын сделал последнюю запись в своем труде, подведя итоги почти семилетней работы.
Рукопись Ф.Ф.Палицына представляет собой три сброшюрованные папки. Каждая имеет свою валовую нумерацию, общим объемом около 1400 страниц.
1. Северо-Западный фронт, 1914–1915 (с. 1– 217); Кавказский фронт, декабрь 1915 – сентябрь 1916 (с. 218–348).
Приложения: полевые книжки, доклады, донесения (Северо-Западный фронт, апрель – август 1915) (с. 428–486); (Кавказ, декабрь 1915 – сентябрь 1916) (с. 349–427).
2. Франция, 1916–1921 (с. 1 – 631);
Приложения. Полевые книжки 1917: письма, донесения.
(Франция, январь – ноябрь 1917) (с. 632–680).
3. Пережитое. 1916–1918 (с. 1 – 192, 259–301).
Собственно, последняя папка представляет собой более ранний набросок рукописи, содержащейся во 2-й папке, но включает отдельные эпизоды, опущенные Ф. Ф. Палицыным при подготовке рукописи 2-го тома.
1-я и 2-я папки озаглавлены автором, как соответствующие тома «Записок генерала Ф. Палицына».
Записки содержат не только сведения о военных действиях в Восточной Пруссии, Польше и на Кавказском фронте в 1914–1916 гг., участие русских экспедиционных частей в боевых операциях во Франции и Греции, анализ взаимодействия союзных войск при подготовке и проведении совместных операций, но также и личную оценку автором событий и действий военных и гражданских властей в России в описываемый период.
Особую значимость работе Ф.Ф.Палицына придает отчетливо дневниковый характер большинства записей. И это существенно отличает рукопись от многочисленных воспоминаний участников Великой и Гражданской войн, созданных значительно позже описываемых событий, когда политические позиции авторов были уже жестко определены и даже признание каких-либо положительных качеств за противником рассматривалось как отступление или капитулянство.
Безусловно, записки составлялись на основе регулярных записей, которые не сохранились или, что вполне возможно, были автором уничтожены. В тексте присутствует всего несколько авторских упоминаний, свидетельствующих об использовании дневниковых записей в дальнейшей работе над рукописью.
Так, 19 июня 1915 года в тексте появляется запись: «Будучи не у дел, я пишу и рассуждаю. Что я бы делал, если был бы ответственным деятелем? Я думаю, то же самое», а 8 ноября 1915, находясь под тяжелым впечатлением от смерти жены и перевозки ее тела из имения Травино в Тульской губернии в Петроград, а также от обстановки на фронте и в тылу, Палицын записал: «Два месяца не заношу ничего из того, что меня волнует и занимает».
Трудно объяснить, например, такое обстоятельство, что больше всего упоминаний о работе с дневником было сделано в марте-апреле 1918.
1 марта Палицын чрезвычайно четко формулирует своё представление о целях и задачах своих записок: «Мои записи не исследование. Записываю, что думаю. Чтобы объяснить причины бед наших, надо отдельно разобрать все перечисленные выше элементы, дать им оценку, ту, которую дала мне моя продолжительная жизнь и мое знакомство с учреждениями, которые правили русской жизнью. Смелая задача. Но, вероятно, не я один думаю и обсуждаю эти вопросы, и если в будущем мои слабые строки встретятся с мыслями лиц более знающих, более опытных и наблюдательных, быть может, и эти слова прольют кой-какой свет на причины современных явлений».
22 марта генерал отмечает, что «…был занят все время, и это мешало … вести мои записки», а 26 марта вдруг вспоминает, что ему было «…ясно еще в январе и феврале 1917 года, о чем … и телеграфировал в нашу Главную квартиру и занес в своих записках тогда и в феврале этого года…». 3 апреля автор вновь обращается к прошлому: «В 1916 году, наблюдая жизнь, я отметил в своих записках, что в 1918–1919 мы будем во власти величайшего врага человечества – голода».
И вдруг 7 апреля следует запись, в которой Палицын неожиданно задумывается о будущем своего дневника: «Он, [В.И. Гурко] был занят вопросом издания своих записок, или дневника; хорошее дело. Не приняться ли и мне за обработку своих записок. Слишком много в них интимного, и это меня удерживает». И здесь необходимо отметить, что, подготавливая вариант для публикации, Палицын твердой рукой изъял из текста практически все, что могло бы иметь отношение к его личной жизни.
Последнее упоминание относится к последней записи в рукописи от 23 марта 1921 года:
«Я прекращаю свои записи: нет времени и нет сил записывать».
Те м не менее значительный интерес вызывает авторская позиция практически по всем основным вопросам, занимавшим умы современника в эпоху революций, в годы 1-й мировой и гражданской войн.
Записки Палицына интересны тем, что охватывают весь период коренного перелома в жизни России с 1914 по 1920 гг., а в тексте уживаются и точка зрения профессионального военного, и переживания гражданина, наблюдающего крушение великой страны и с трудом воспринимающего истинные масштабы глобальной катастрофы.
Записи 1914–1915 гг. больше касаются военных аспектов происходящего на фронтах. Палицын пишет о русской армии в превосходных тонах: «Бесспорно, инструмент, которым мы владеем, превосходен. Приходя в контакт с противником, он его бьет и в условиях наиболее трудных, когда он действует на фронт противника». Однако еще через месяц замечает, что «…Войска хороши и все сделают, но недостаток в снабжении может поставить свои властные требования».
И наконец: «Наша манера стоять и отражать – доблестна, но в оперативном отношении она выгодна только противнику».
Постепенно настроение и тон отзывов меняются, появляются все больше и больше критических замечаний, отражающих сложное положение на Восточном фронте и начавшееся наступление германских войск.
Вот запись от 4 июля 1918 года:
«Но горе в том, что войска слабы числом, много невооруженных, патронов мало, офицеров недостаточно, артиллерия сократилась, снарядов мало. С армией начала войны, мы в этом опасном положении не только бы удержались, но могли бы разбить врага…».
И чуть дальше:
«Эти крошки войск, что дерутся на юге, выказали столько самоотверженной силы, что диву даешься, откуда она взялась в людях, истомленных месячными боями и беспрерывными отступлениями. …Наступает серьезная минута для армии».
«Враги безнаказанно бьют нас. Поэтому обороняясь мы, надо думать, теряем больше их. При таких условиях думать о наступлении, не имея перевеса в силах, не приходится. В этом трагизм нашего положения; его плохо понимают в России. У нас громадная армия по спискам, но дай Бог, чтобы борющихся из этой массы было бы 40–50 %. И это мало кто знает. А так как борющаяся масса тает, а рабочая и находящаяся сзади не тает, а растет, то окажется – взяв 1 мил. ртов, биться может быть будет 300 тысяч. И все это создалось постепенно».
Обстановка меняется к худшему, и тон записей делается все более и более мрачным: «События принимают трагический оборот. Опасаюсь худшего и не от противника, а от самих себя».
Все больше и больше места занимает в записках состояние тыла фронта:
«15-го августа. В тылу столпотворение и такая гибель невооруженных солдат, что голова кружится. Все это сидит в вагонах днями и распускается, а изнутри страны двигаются новые пополнения, идут новобранцы, мальчишки. Хорошая для них школа для начала?»
«Мы оторвали громадное количество людей от всего. У нас, наверное, на казенном пайке более 5 миллионов, а бойцов, дай Бог, 400–500 тысяч, т. е. 1/10 или и ⅛. При таком отношении успешно войну вести нельзя, даже в том случае если будет не ⅛, а ¼»
К теме беспорядка в тылах добавляется тема наступающего коллапса на транспорте и лавинообразно нарастающая проблема беженцев.
«На железных дорогах полный беспорядок, нарожденный не железными дорогами, а совокупной деятельностью всех. Дисциплины никакой. В деятельности снабжения путаница и противоречия невероятные. Нет власти, нет руководства, а войска без железных дорог, в то время, когда они больше всего нужны, и так нужны, что без них армия будет бедствовать. Гражданская власть действует в вопросах о беженцах наперекор интересам армии. Напрасно несчастных, срываемых с земли, называют беженцами. Они не бегут, а главную массу выселяют. Бедствие сильное и в конце концов обратится против нас. Дороги будут запружены; железные дороги тоже. Эпидемии найдут богатую пищу и распространение.
9 дней жил в этой бедственной обстановке – среди страданий массы стариков, женщин, детей, спасающихся со своим скарбом. Ужасная картина разорения. И это дело неразумия гражданских властей и своеволия военных частей, тоже занимающихся выселением».
«До каких размеров дорастет это бедствие и сколько погибнет человеческих жизней и имущества, и сказать нельзя. Армии придется пережить очень трудное время благодаря новым и очень неудачным мерам по устройству тыла».
С точки зрения Ф.Ф. Палицына, ситуация в августе 1915 года еще не вышла из-под контроля и еще существовали реальные возможности изменить положение коренным образом: «Дела наши не так плохи, нам надо привести в порядок весь тыл, железные дороги, все, что будет в тылу. Надо пересмотреть и сократить те сотни тысяч здоровых солдат, которые бродят под различными наименованиями сзади и могли бы образовать не одну, а две, три армии такой же численности, как и борющаяся… Нехорошо то, что в народе утвердится сознание, что очень плохо, что враг одолевает. А одолевает не враг, а наша беспорядочность и канцелярщина».
Особое внимание уделяет Палицын и проблемам командования и управления войск. Его оценки как человека не понаслышке знающего лично практически весь генералитет империи звучат особенно горько.
«Считаю, что и Ставка очень и очень грешна, и грех этот всею тяжестью ложится на умиротворяющего Янушкевича. Если послушать рассказы, вникнуть в отношения, то кроме абсолютной неподготовленности, как оперативный начальник штаба, он, к великому сожалению, и большой пошляк… Среди всех видов довольствий, понятно, артиллерийское играет первую роль. Мы не предполагали такого расхода, мы не предполагали войны таких размеров. Но первый месяц указал ясно, что должно дать Военное министерство и страна. Сделали ли они что-нибудь толковое и существенное. Вот в этом вся суть. Если сделано, но не вышло не по его вине – прощение. Если не сделано – виселица. Прискорбно одно, никакие кары будущего не помогут настоящему!»
«…М. В. [Алексеев] и Пустовойтенко прямо в отчаянии от работы штаба. То, что я вижу, лишь подтверждает это. Не умеют работать и не хотят, а между тем чванны и с самомнением. Я столкнулся с чинами штаба на дорогах, и если у меня была бы власть, я бы в неделю разогнал главных деятелей и взял бы первых попавших – лучше было бы».
Ф.Ф. Палицын, постоянно соприкасаясь с главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта генералом М.В. Алексеевым, видит, в какое сложное положение поставлен командующий, и более всего переживает, что изменить это положение не в силах ни он, ни командующий, ни даже великий князь Николай Николаевич как Верховный главнокомандующий.
Он пишет:
«Положение главнокомандующего очень тяжелое. Мои чувства и доверие к М.В. вне сомнения. Идеальный начальник штаба, в нем, однако, отсутствуют некоторые данные. Почти всю свою жизнь в должности подчиненного, ему трудно, а за месяц, вижу, очень трудно стать в положение большого начальника. Его природная деликатность мешает ему ставить на место командующих армиями… Как ни всеобхватывающа личная его деятельность, но остается достаточно, и не для одного, а для двух начальников штаба. В этой громадной, личной и, скажу, главным образом организационной работе, большое горе; энергия мысли М.В. ими задавлена. И действительно, когда нужно все создавать, когда нет пополнений, ружей, патронов всех сортов, средств для связи, …когда от кровавых боев войска истощаются и слабеют, а само положение, в смысле главного, их безопасности, безотрадно – думать об операциях трудно».
«…Мы считаем, что он даст все, что может дать сильный и проникнутый любовью к Отечеству человек. Опасность в его помощниках и в командующих армиями. Но в оправдание ему – ни одного из них он не назначал и не выбирал».
Особое место занимает в записках Палицына ситуация, связанная со сменой Верховного главнокомандующего и влиянием, которое может оказать император как новый главнокомандующий на общее положение.
Палицын видит и недостатки Николая II как Верховного главнокомандующего:
«Мы живем в положении, где нет хозяина. Творец этого положения при том, что должен быть хозяином, по личным качествам [не] может быть хозяином. Его ложное понимание природы войны, несомненно, влияет на то, что хозяин обезличивается, а приказчикам свободы не дают, ни в действиях, ни в замысле».
Однако, сознавая все плюсы и минусы этого шага, Палицын отмечает:
«…Что будет впереди, мы не знаем, но время для этой перемены выбрано неудачно для всего дела…. Но я имею чувство, что это не совершится. Я совершенно спокойно смотрю на это, ибо уверен, что перемены не будет и останется по-старому».
Он даже находит положительные стороны в этом решении: «Есть и выгоды, но они теоретического свойства: все органы государства будут, надо думать, работать иначе, но, повторяю, это теоретически. Зная людей и ход нашей жизни, я этого не предвижу. …Личное присутствие государя при армии, кроме добра и пользы, ничего принести не может…».
Правда, в рукопись позднее была добавлена авторская реплика: «Основательно ошибся!».
12 декабря 1915 года Ф.Ф. Палицын получает новое назначение и отправляется в распоряжение главнокомандующего Кавказским фронтом великого князя Николая Николаевича. Кавказский период в его жизни и службе отмечен соприкосновением с таким, как оказалось, неразрешимым клубком проблем, как тыловые и транспортные службы Кавказского фронта, Кавказской армии и Кавказского военного округа.
Конечно, прямое общение военачальников с войсками, участие в транспортном обеспечении ряда больших войсковых операций, если не изменили, то скорректировали ситуацию в лучшую сторону. И все же общая оценка остается не слишком радужной.
«Беря наших деятелей, которые стояли у руля хода событий, беря деятельность наших военно-гражданских учреждений, беря нашу интеллигенцию, совершенно не подготовленную ни школой, ни жизнью к борьбе за эту жизнь, я победоносного конца, такого, о котором говорили такие умные люди, как мои коллеги по Совету, не говорю об остальных и о газетах, – не вижу.
В 1914 году я высказался, что в лучшем случае война с подготовленной и воодушевленной Германией кончится ни то ни се. Главное – победа организованности, высшей культуры и техники должна совершиться на западе; но успех на западе будет низведен в общем бессилием на востоке. Странные слова, странные мысли. Народ, серый народ дал несоизмеримо больше, чем можно было после 1905–1906 ждать. Как всегда на войне бывает, всплыло нехорошее, но ярко и сильно выступило хорошее».
Будучи человеком, обладающим незаурядными аналитическими способностями и хорошо информированным о положении не только на всех фронтах, но и в стране в целом, Ф.Ф. Палицын мог по ходу развития ситуации делать выводы, раскрывающие смысл и взаимосвязь между событиями, в том числе и на политической арене, с учетом расклада сил между союзниками по Антанте и блоком Центральных держав.
Видимо, с учетом именно этих его качеств, ему было предложено следующее назначение.
30 сентября 1916 Ф.Ф. Палицын был вызван в Ставку Верховного главнокомандующего для получения инструкций, связанных с его новым местом службы – представителя российской действующей армии при штабе Главнокомандующего французскими вооруженными силами.
Это назначение оказалось последней должностью генерала Ф.Ф. Палицына в российской императорской армии. Именно во Франции он получил известие о Февральской революции, именно в Париже ему довелось узнать об установлении в России власти Советов, заключении позорного Брестского мира, отчаянных попытках Белого движения сохранить страну и, наконец, победе советской власти в гражданской войне.
Прибыв в столицу Франции как представитель Верховного командования, Палицын уже в который раз столкнулся с практически полным отсутствием прав и реальных полномочий при такой перспективной должности.
Его бывший подчиненный военный агент граф А.А. Игнатьев распоряжался всеми финансами, выделяемыми русским правительством для расчетов по военным заказам во Франции, и, по меткому замечанию генерала, «…денежный сундук был в его распоряжении, и он мог дать или не дать, …ибо для этого не было выработано правил. Те, которые его не признавали, в конце концов, все-таки должны были придти к нему».
Другой проблемой, с которой довелось столкнуться Палицыну во Франции, оказался Русский экспедиционный корпус с многочисленными вопросами размещения, комплектования и лечения раненых военнослужащих. И если французская сторона делала все, чтобы удовлетворить запросы русских союзников, то соотечественники вели себя, как капризные барышни, осложняя и так непростую обстановку.
Не меньше сложностей доставили своему представителю и бывшие соратники из Главного управления Генерального штаба, когда началось переформирование русских Особых бригад в дивизию:
«Наши обе бригады должны были развернуться в 2 дивизии. Я просил развернуть их по французскому образцу, что отвечало всем военным требованиям и важнейшему управлению. В декабре представил расчеты и просил, чтобы прислали только людей, а все остальное сделаем здесь, что будет удобнее, дешевле и скорей. Но канцелярия решила по-своему. Ей до условий обстановки и существенных интересов нет дела. Она делает по трафарету и, сделав, думает, что исполнила свой долг. От нее-то мы и гибнем, ибо канцелярии до жизни никакого дела нет.
Долго они в Петрограде рядили, и наконец наперекор всем представлениям решили создать одну дивизию с артиллерией, с обозами, с лазаретами и т. п., как для французского фронта, так и для Салоник».
Однако все эти сложности поблекли на фоне известия о вооруженном выступлении, получившем известность, как восстание в лагере Ля Куртен. Сопротивление восставших было подавлено при помощи союзников, но в деталях этого события, как в капле воды, отразились многие проблемы, связанные с пребыванием русских солдат на Западном фронте.
Палицын отмечал:
«Наши бригады были выброшены в чужую страну, как выбрасывают щенков в воду… Какой-либо организации и устройства вне войсковой зоны не было, и наши люди брошены были в госпитали с чужими людьми, не знающими ни нашего языка, ни потребностей, ни привычек наших людей…»
И дальше:
«Для многих из них я, однако, был ставленник царя и старый бюрократ. Нельзя же разубеждать массу. Но что для меня, старого солдата, было сильным и неисправимым ударом – это вся обстановка людей, их выражение, их отношение.
Я увидел других людей, совсем других, чужих по всему, и это было очень больно, и этим болею до сих пор».
В Париже генерал постоянно сталкивался с союзниками, у него появилась возможность получать информацию о ходе военных действий на Западе из первых рук и, соответственно анализировать ее. Проблема единого командования, отсутствие скоординированности в планировании стратегических операций, развитие военной техники и военной мысли, участие огромных народных масс в военных действиях и особенности национальной психологии воюющих сторон, возможные условия будущих мирных переговоров – эти и подобные темы нашли свое отражение в записках Палицына.
Палицын писал:
«Вся 3-х летняя война дала нам яркие доказательства не только импотенции военной мысли, сколько импотенции в исполнении. По-крайней мере у нас все являлось сложным, трудным до невозможности, кроме одного – отдачи приказа об атаке, когда без всякой надежды на успех гибли и калечились сотни тысяч».
Возможность революции в других странах – участниках войны генералом не отвергалась, но и в эти выкладки были внесены коррективы:
«В начале войны, в 1914 г., я высказал мысль, что Германия будет побеждена, когда это захочет народ, т. е. когда он восстанет против власти. Теперь, после 4½ месяцев со дня революции и на основании всего пережитого я думаю, что германский народ никогда не восстанет, а после нашей революции тем более… Победа Германии – улучшение положения рабочего, а вместе с тем улучшение социального положения трудящихся классов. И это немцы сознают ясно».
«Русский человек иного склада и души, и дисциплину нужно достигать иными путями. Строгостью, но справедливостью… Немец храбр, в общем послушен, но наш, в единицах и в массах, храбрее, самоотверженнее и до сих пор был послушнее. Перед нами факты, что он может исполнить то, чего современный культурный человек, в массе, не может исполнить, но мы этой особенностью как-то не пользуемся».
Как и многие военные, Палицын должен был определить и свое место во взбаламученной революционным вихрем стране, и он находит для себя нужные слова и записывает их в дневник:
«Мое отношение к Временному правительству ясно… Я присягал ему и буду служить ему верой… Не по присяге только, а по любви и по осознанию пользы Отечеству. …Обратиться в крайнего я не могу, но желать, чтобы Россия жила в свободе и порядке, желаю, и буду способствовать, сколько хватит сил».
Однако столкновение с революционной действительностью в Петрограде поставило крест на возможности непосредственного служения стране, вернувшись в Россию. Приехав на несколько дней в Петроград, Палицын на месте в этом убедился.
«Все мои проекты обосноваться в России, вне Петрограда, рухнули, и я пришел к выводу, что лучше всего переждать год или 1½ во Франции, где, кроме того, могу работать, помогая Павлу Игнатьеву по разведочной части».
Приняв в начале 1917 года участие в проверке работы Русской миссии в Межсоюзническом комитете, Палицын планировал заняться военной разведкой, но заключение Брестского мира заставило отказаться его от этих планов.
Но больше всего Палицына занимали вопросы, связанные с необратимыми революционными изменениями в России.
«События в нашем отечестве таковы, что вера в будущее его начинает колебаться. К внутреннему разладу прибавляется внешний. Украина, Кавказ, Бессарабия и Финляндия отделяются… Кто захочет, тот и провозгласит свою самостоятельность, благо петроградские правители, в лице Ленина и присланных, приглашают всех к такому отделению. Сплошной сумасшедший дом. Вместо великого еще в недавнем государства, в несколько месяцев могучее государство обратилось в ничто, и не от внешнего врага, а деяний умов и рук собственных сынов».
Он продолжает размышлять над причинами революционного взрыва и приходит к самым неутешительным выводам.
«Да, прежний режим и война подготовили события. Законодательные собрания (Дума в особенности) подготавливали переворот, ослабляя власть, старую, безличную и неумелую. Война, вызвав большое напряжение, глупо и нехозяйственно веденная в экономической ее части, ослабили народ материально и духовно. Генеральный штаб, того не подозревая, приготовил бойцов революции, и когда роспуск Думы вызвал накопившееся негодование и злобу, когда царь капитулировал вместе с его заместителем, взамен этой власти наверху оказался быстро сформированный Совет в Петрограде, и обалдевшее и мечущееся самозванное правительство из Думы, с места выпустившее все нити…
Не владея военной силой, она не владела телеграфом и страной, ибо все, что было губернских установлений: губернаторов, исправников, становых, урядников, полицию – она все это уничтожила, поставила что-то новое, вроде комиссаров и милиции. Образовалась одна общая административная трясина.
А Совет, рядом с Временным правительством, принялся за армию и блистательно провел свое разрушение, а с этим вместе разрушили и Россию».
Особенное неприятие и полное разочарование в бывших союзниках вызывает у Ф.Ф. Палицына Брестский мир и все, что с ним оказалось связано. И тут автор видит не только вину Германии, но и попустительство со стороны Англии, Франции и Соединенных Штатов. Но к большевикам и Германии претензии особые.
«Гнусную роль взяла на себя Германия. С каким, однако, презрением она должна смотреть на тех, которые с ними так пошло и быстро переговариваются.
… Переговоры похожи на игру кошки с мышкой.
Но в лице делегатов, представляющих собой 180 млн. большое государство, если смотреть на это серьезно, по-видимому, сосредоточилась вся умственная и нравственная слабость этого государства.
Они прибыли по приказу, чтобы во что бы то ни стало вести переговоры для заключения мира, ибо мир нужен для упрочения власти Ленина и прочих, но не для России».
Он вспоминает свои молодые годы, когда в его окружении были те, кто позднее ушел в революцию, и поражается, как после революции изменилось отношение союзников к его стране. Оказывается, «извне Россия была окружена врагами, с ней считались, как с большой военной силой, но не любили и не верили, ибо не знали ее. Знать слабости не значит знать народа, а о России знали, что она безличная, ленивая, неряшливая, пьяная и в делах не всегда чистая».
Как мало изменилось за прошедшие сто лет!
Германии Брестский мир был выгоден хотя бы потому, что выход России из войны автоматически укреплял позицию Германии на Западном фронте. И с той же рациональной точки зрения – такой мир должен быть невыгоден союзникам. Только сильная Россия могла оттянуть германскую армию от Запада.
Но вопреки всем доводам разума страны Антанты равнодушно взирали на унижение России. Ослабление России было им так же на руку, как и немцам. Интересы, как уже много раз было в истории, опять совпали.
11 ноября 1918 года в Компьене Германия и представители союзного командования подписывают соглашение о перемирии. Мировая война окончена, и теперь на повестку дня встают вопросы мирного урегулирования. На первое место выходит со своими мирными предложениями президент США В. Вильсон.
Летом 1918 года Ф.Ф. Палицын записывает в дневник слова, которые звучат поразительно современно:
«Очень возвышенна и даже благородна эта декларация. А разве наши формулы: ни аннексии, ни контрибуции, и пусть каждый народ сам определяется и решает, что с собой делать, отделяться или присоединяться – не хороши и не чувствительны? И Брест-Литовский договор, который должен был осуществить эти начала, – не прелесть ли? На самом же деле вышло одно предательство и насилие…
Не знаю, почему Вильсон может воплотить в себе все страдания и все вожделения народов, столь различных по их существованию и природе… И почему он все это может дать, он, временный руководитель сложной американской жизни. По какому праву он и американский народ намечают будущее устроительство и внутреннюю жизнь всего мира. Он, который почти три года смотрел бесстрастно, как потоками лилась человеческая кровь и гибло европейское достояние. Не ясно это мне, не ясны побуждения».
А в России разворачивается гражданская война, страну при самом ближайшем участии союзников рвут на части.
У Палицына, да и у многих представителей русской эмиграции, возможности выбора союзников в борьбе за свою Россию нет. Но и не реагировать на враждебное отношение к России он не может:
«Иначе говоря, Франция, т. е. государственные ее люди, для России нечего не сделают и, предоставив ее дела естественному ходу, будут исключительно заботиться о себе. Претендовать на это нельзя, но я думаю, что идя рука об руку по этому пути дело шло бы успешнее. Нет никаких оснований думать, что Англия и Америка пойдут по иному пути, т. е. забудут себя и будут думать о нас. Им самим не ясно, что такое Россия, что ей нужно. Современный порядок считается как порядок для России желанный, создавшийся по желанию народа. И зачем они будут вмешиваться во внутренние наши дела? Царское иго свергнуто, теперь в России желанная свобода, пусть русские ею наслаждаются. Мы же займемся там настолько, насколько это соответствует нашим интересам».
Немало горьких страниц занимает рассказ автора о его тщетных попытках повлиять на бывших союзников России, умерить их вполне корыстный интервенционалистский настрой, вызвать сочувствие к положению внутри страны, к оказавшимся на чужбине военным. Но судьба империи не волнует западные страны, они не понимают или не хотят понимать происходящее. Они готовы поддержать любой сепаратизм и даже объединение империи под эгидой мусульманской политики.
С одной стороны, неприятие методов революционного террора, с другой – понимание того, что Россия вообще может потерять свою государственность, – приводят Палицына к горькому конформизму.
«…Не нам здесь проводить по отношении России монархические начала. Если Россия их провозгласит, мы подчинимся этому, как подчинимся, если она скажет – быть Республике. И я буду честно служить последней, лишь бы она привела страну к порядку и к жизни…
Если бы меня привлекли в конгресс мира с правом голоса – я не пошел бы и отказался бы от этого, ибо считаю это … воровским … поступком…. Поступят ли так мои соотечественники, не знаю. Судя по тому, что делается, думаю, что они пойдут с чем-то соглашаться, что-то будут защищать и будут себя утешать, что исполнили свой патриотический долг. А я скажу, что они поступят как воры… в Смутное время… Ибо без полномочия от России никто от имени России с чужими не может … решать судьбы России».
В ниже приведенном отрывке Ф.Ф. Палицын четко обозначил свою позицию и свое отношение ко всему, что происходило в России в 1914–1920 гг.
«Я задолго видел последствия, которые должны были развиться из настоящего и прошлого, писал о них, записывал, убеждал, когда этому никто не верил… Изучая людей и жизнь и работая всегда для дела, я поневоле приобрел ту способность бесстрастной оценки людей и событий, крупных и мелких, которые для жизни мне казались необходимыми. Я одинаково мог окунуться в высший бюрократический мир и в мужицкую среду, с которой жил близко, чтобы познакомиться с их мышлениями, обычаями и мировоззрениями. Случайно все члены Царской семьи ныне налицо росли на моих глазах, и все проходило перед моими глазами с их особенностями и свойствами… Для меня это все люди, а не полуфантастические лица, о которых рассказывают в обществе и пишут в газетах небылицы. И мне все кажется, что особый ход моей жизни дал мне многое, чтобы правильно распознать жизнь, ее течения. Я любил и люблю людей. Я никогда не сужу их строго. Я знаю, что мы полны слабостей, но у всякого есть свои достоинства, и обязанность тех, кто должен жить с ними и управлять ими, пользоваться для блага дела последними и не давать ходу первым…»
Страницы «Записок» отражают не только непосредственную реакцию современника и участника грандиозных по своему масштабу событий. Благодаря их автору перед нами открываются разные миры, противоборствующие силы, участвующие в военных и политических действиях. Его специальные познания позволяют увидеть и оценить то, о чем редко говорят как о факторе побед или поражений в войне: о снабжении, о тыле, о дорогах, госпиталях, беженцах и просто мирном населении, которое оказалось в зоне боевых действий. Именно эта часть обустройства русской армии оказалась самой уязвимой.
С таким же знанием дела Палицын анализирует изъяны управляющего аппарата. Все вместе, по мнению автора, привело к разложению армии и гибели страны.
В силу своей должности Палицын оказался вовлеченным и в дела союзников, европейскую и международную политику.
Множество государственных и военных деятелей других стран попали в орбиту его внимания. Ллойд Джордж, Вудро Вильсон, Клемансо, Гинденбург и многие другие. У всех свои интересы в круговороте всеобщего хаоса. Мелькают люди разного социального статуса, появляются и исчезают различные организации: во всем неопределенность, мир меняется на глазах.
Америка в лице своего президента Вильсона выходит на сцену, диктует утомленной Европе свои предложения по устройству нового миропорядка.
И во всей этой сумятице русский генерал озабочен будущим России. Мысль о ее благе – главное содержание его записок.
* * *
Текст «Записок» публикуется по рукописи, находящейся на хранении в Архиве Гуверовского института войны, революции и мира Стэнфордского университета под инвентарным номером «Title 17, U.S. Code».
При подготовке к изданию соответствующая часть рукописи и ранее опубликованного текста в журнале «Военный сборник» были сверены и разночтения внесены в публикуемый текст.
Как следует из текстологического анализа рукописи, автор только приступил к работе по редактированию текста своих «Записок», относящихся к пребыванию во Франции в 1916–1921 гг. Поэтому при подготовке к изданию текст был сокращен, из него были изъяты авторские повторы. Частично были сокращены многословные описания мирных инициатив воюющих сторон в 1917–1918 гг., а также повторяющиеся характеристики лиц из состава советского руководства.
Текст воспроизводится с изъятиями и правками в соответствии нормами русской орфографии и пунктуации. Стилистические особенности манеры автора «Записок» сохранены.
Оставлены без изменений характерные для эпохи и стиля автора особенности написания топонимов, названий городов и населенных пунктов, наименования государственных учреждений Российской империи и Советской России, обозначения времени, сохранены некоторые архаичные нормы речи. Используемые автором отдельные иностранные слова переведены и даны в пристраничных примечаниях. Текст газетных вырезок и иных авторских вставок, включенных в основной корпус памятника, переведены полностью и включены в общий текст без примечаний. Топонимы и наименования географических названий приводятся в соответствии с транскрипцией 1914–1918 гг.
При публикации составители постарались сохранить авторскую разбивку на абзацы, но в ряде случаев руководствовались смыслом и современными нормами оформления текста.
Авторские подчеркивания воспроизводятся в тексте без оговаривания. Общепринятые сокращения слов, обозначающих титулы, чины, рода войск и т. п. в тексте раскрыты. К номерам воинских частей и соединений добавлялось через дефис окончание, чтобы они отличались от чисел. Пропуски букв, явные описки исправлены также без оговорок. Пропущенные слова и предлоги воспроизводятся в квадратных скобках. Слова, прочитанные предположительно, также даются в квадратных скобках. В тех случаях, когда авторский текст не поддавался расшифровке, в пристраничных комментариях указывалось в скобках – [неразб.].
Даты в соответствии с общепринятыми правилами (до 1 февраля 1918) приводятся по старому стилю, в необходимых случаях рядом с круглыми скобками проставлена дата по новому стилю.
Тематические примечания даны в конце каждого тома. Примечания составлены на основании архивных документов, печатных справочных изданий, воспоминаний современников и сетевых справочников. В состав комментариев включены биографические сведения о лицах, упоминаемых автором в тексте, с акцентом на их деятельность в годы Первой мировой войны. Однако не все персональные справки равнозначны по информационной наполненности. Ряд фамилий, по большей части – иностранных, были написаны автором в соответствии с правилами старой орфографии и особенностями произношения иностранных слов на русском языке.
В случае, если автор регулярно использовал при упоминании того или иного человека сокращение его инициалов или титул, то эти особенности указаны в именных примечаниях. Лица, сведения о которых не обнаружены, а также лица с предполагаемым прочтением фамилий в примечания не включались, а упомянуты только в сводном именном указателе.
Издание снабжено именным указателем. При подготовке указателя и комментариев была использована справочная литература, а также ряд интернет-ресурсов, в том числе: www.dommuseum.ru; www.grwar.ru/persons; www.maxknow.ru; www.greatwar.co.uk; www. hrono.ru; www.militera.lib.ru; www.regiment.ru.; www.geni.com.; www. elan-kazak.ru.
Текст рукописи к печати подготовлен С.М. Артюховым, А.А. Литвиным и В.Л. Юшко.
Перевод с французского языка осуществлен Д.А. Белановским.
Составители выражают особую благодарность В.А. Авдееву, А.И. Барковец, И.Н. Засыпкиной, Е.Л. Киселевой, Е.Е. Колосковой, Л.В. Крячковой, А.В. Махалину, С.Г. Нелиповичу, И.К. Оганджанян, Е.А. Полуэктовой, А.Н. Сидоровой, М.В. Сидоровой, М.Р. Хайрулину, В.М. Шабанову за помощь в подготовке текста и примечаний.
Записки генерала Ф. Палицына (1914–1921)
Северо-Западный фронт
С 18-го октября 1914 г. по 12-го декабря 1915 г
18-го октября. 93-й день мобилизации.
[19]
«На восточно-прусском фронте упорные бои. Настойчивые атаки германцев в районе Бакаларжево спокойно отбиваются нашими войсками. За Вислой – теснимые нами неприятельские арьергарды на фронте Лодзь-Завихваст. В числе другой добычи наши войска захватили парки, тяжелые орудия и аэропланы. В районе Тарлова отступавшие австрийцы 16-го окт. были встречены нашими войсками, переправлявшимися через Вислу южнее Юзефова. Окопавшись под перекрестным огнем, неприятель понес большие потери убитыми и ранеными и до 1000 чел. пленными. В Карпатах австрийцы проявляют деятельность в районе Турка».
Весьма странной редакции эта телеграмма. Как будто ее писало не то лицо, которое писало раньше. В обзоре «Нового Времени» сказано, что немцы отступают на Иржисуха. Австрийцы на Кельцы. Мое тяготение к Ново-Место и далее на Капек с самого начала операции имело бы свои важные последствия. В том же обзоре «Нового Времени» (18-го) говорится о Галицийской группе и упоминается ряд взятых селений: Ильник, Лоснец, Мендза, Броды, Синевудко, Красна, Станиславово, Грабовец, Тисшеначаны. Тщательно отыскивая их, нашел только Броды и Грабовец, но западнее Вислы, к югу от Илфанки.
Возможно, что войска наши, продвинувшись из-за Вислы, оттеснили в эту сторону австрийцев. В официальном донесении говорится о боях у Тарлова с войсками, отошедшими от Вислы против Юзефова. Какие бы то ни были заключения и предположения с имеющимися данными неуместны.
Одно довольно правдоподобно. Наступавшая против нас к Висле неприятельская масса пошла назад. Это очень много. Но если она отойдет, хотя бы потеряв орудия, пленных, кой-какие обозы, то это не то, что нам нужно. Принимая свое решение, великий князь, без всякого сомнения, имел в виду не то, а уничтожение этих сил. Соответственно этому, надо думать, велась вся операция. Дело в ходу. Исполнение могло запоздать. Противник, предвидя опасность, мог отойти раньше, и сущность задуманной операции могла, таким образом, ускользнуть от нас. Все это возможно, но пока рано приходить к такому заключению. Возможно, что противник остановится и сам начнет действовать наступательно, стремясь сбросить нас в Вислу. И это возможно, по крайней мере в Опатовском районе. В районах к северу теперь на это не похоже. Те м больше оснований для нашей безопасности и для действительной угрозы противника, являлось осуществление мысли о действиях наших от Пилицы на юге при содействии наших армий от Вислы, выше устья Пилицы. Более чем вероятно, что в этом смысле работает Рузский или Иванов – не знаю, кто там распоряжается. Ошибочнее всего было бы дать себя отвлечь к стороне Сувалок, несмотря на очевидную и всегдашнюю опасность нашим сообщениям с этой стороны.
Нам нужен полный успех, т. е. пленение или уничтожение части германо-австрийской армии, вторгнувшейся в наши пределы. Только такой успех может повлиять на изменение к лучшему нашего тяжелого общего положения. Как его исправить и как достигнуть такое положение, при котором мы в состоянии будем из оборонительного состояния (оборонительной стратегии) перейти к наступательному, об этом можно рассуждать, когда это большое дело будет нами закончено.
Мы с первых дней войны, как дети, думали о наступлении в Познань и Силезию, примерно, как говорили все, на Бреславль. Но мы совершенно не отдавали себе отчета, что для этого надо раньше сделать. Прошло почти три месяца, и общее положение наше не улучшилось. Армия хотя и закалилась, но растрепалась. Офицерский состав уменьшился в угрожающем размере. Вероятно, и конский состав пришел в отчаянный вид. Дороги испортились невообразимо. Левобережная Польша, богатая в начале, – высосана, истощена и разграблена, и зависимость армии от своих трех железнодорожных магистралей дает себя чувствовать все сильнее. Враг в Восточной Пруссии укрепился сильнее на нашей же земле, откуда он может грозить этим сообщениям и притом очень большими силами, если обстоятельства за Рейном в скором времени, как это уже чувствуется, для него сложатся не благоприятно и он перейдет там к обороне. За три месяца мы одерживали успехи, пережили неудачи, и очень чувствительные, но существенного в смысле улучшения нашего положения не сделали. И на юге мы отбиваемся и не знаем, каков будет исход его. А если отобьёмся, то и тогда это событие существенно повлиять на наше положение не может. Австрийцы очистят Галицию, оставят там слабые части (если теперь мы заставим их отойти) и усилят себя со стороны Карпат. Времени для подготовки в Венгрии базы мы им дадим поневоле. Поэтому если не последует разгрома теперь, единственный благоприятный случай может быть упущен. Мы будем топтаться на месте, и у нас не будет возможности сделать что-либо серьезное. А впереди возможность политических осложнений. Турция уже выступила. Но, может быть, ничего другого нельзя было сделать за эти три месяца?
На это я отвечу прежде всего: l’art est difficile et la critique ais, затем неправильное сосредоточение (развертывание) сил в начале войны, едва ли поправимо в течении компании. До сих пор нам не удалось улучшать нашего положения. Теперь мы на рубеже: или эта возможность будет, или – к созданию такого положения встретятся новые затруднения. Я никого не виню, никого не обвиняю, но констатирую факт. Мы не подготовились, а разготовилися в мирное время для этой борьбы. Наши соображения мирного времени, очень остроумные, может быть, вылились в сосредоточение, которое не отвечало действительности. Оно охватывало частности, но не обнимало собою общего положения и не способствовало достижению конечной цели. Неудачи в Восточной Пруссии сугубо ухудшили это положение. От меня никто не требует, чтобы я сказал, что же следовало сделать? Да и никто и не спрашивал. Но главные мои мысли изложены мною в августе. Они лишь набросаны, не разработаны и касаются лишь одной оперативной части. Было бы очень легко мысленно предполагать, что одними оперативными соображениями можно было исправить все сделанное у недоделанное в мирное время, а потому этим моим соображениям надо отвести должное, скромное, им место. Теперь мы, так сказать, на переломе событий, когда наша работа, освещенная опытом трех месяцев, может получить иное, благоприятное для нас течение. Армия все дает и все делает, чтобы обеспечить мысли, возможность выполнить ее предначертания. Чем дальше, тем условия борьбы сделаются более серьезным и сложным.
Пока мы были на правом берегу Вислы, условия и положение были одни; они были проще и легче; теперь они труднее и сложнее. Мы боремся с австрийцами и небольшою частью (полевых) германцев.
Нам придется столкнуться с большою частью германских полевых сил, когда те, под давлением событий на Рейне, в течение известного, по-моему, не очень длительного периода подготовки наших союзников к наступлению, вынуждены будут обороняться. Но находить, что и то и это нехорошо – легко; что же делать, чтобы было хорошо? На это отвечу, что надо закончить начатую операцию. Ее и ведут и заканчивают, и тогда последует дальнейшее решение. Но как теперь, так и в начале войны надо было обезвредить Австрию и Восточную Пруссию. Это не удалось, а потому теперь следует идти по тому же пути. Из немногого, что узнал, может быть, Верховный главнокомандующий озабочен этим и теперь. Проявиться оно не может еще, но какие-то признаки, по-моему, имеются. Из-за путей и по многим другим причинам нелегко это будет исполнить, но хорошо то, что есть намеки на это.
Во всяком случае, при успехе на нашем Завислянском фронте, прежде чем думать о наступлении на Бреславль, надо создать себе соответствующее положение рядом сложившихся действий как со стороны Познань-Торна, так, может быть, к стороне Западной Галиции или Карпат. Черновицы заняты довольно сильною частью – почти в роде 2-ой дивизии. Это большой для нас минус.
19-го октября
«На восточно-прусском фронте неприятельский план прорыва в центре нашей укрепленной позиции, у Бакаларжева, терпит неудачу. За пять дней безуспешных для германцев атак они понесли огромные потери. Во многих местах перед нашими окопами накопились груды неприятельских тел, стесняющие даже наш обстрел. На некоторых участках восточно-прусского фронта наши войска продвигаются вперед. За Вислой нами прочно заняты Гостынин, Ленчица, Лодзь и Островец. В Галиции бои продолжаются. Положение без существенных перемен».
Я думаю, что армия Плеве в Галиции. Мне сказали, что она к западу от Варшавы и действует вместе с Шейдеманом, южнее Эверт, затем Лечицкий. В Галиции – Радко и Брусилов и формируется Селиванов. Севернее Варшавы Ренненкампф, а Сиверс в Сувалках. Как удалось все это исполнить и в короткий срок – непостижимо. Пять армий были в Галиции – Шейдеман на Басте и Нареве, Ренненкампф на Немане, а уж полдня тому назад – они на Висле. Поразительно! Не знаю, представляет ли история пример подобных перебросок столь крупных частей в столь короткий срок. Я знаю от бывшего в Галиции, что первым начал движение из Галиции Эверт, в половине сентября. Теперь 5-ая армия на Висле, 3-ая в Галиции, одна в Сувалковском районе, Ренненкампф как будто, к северу от Варшавы.
Пока мы тесним врага. Он, разбитый, отходит. Жмем ли мы на его сообщения, к югу от Пилицы? Отразит ли Брусилов напор австрийцев? Он, говорят, потерял 40 % своего состава. Это много, но это не беда. Что делает Радко? Повлияет ли отход австрийцев от Вислы на группу у Сана, или, наоборот, они удвоят свои усилия? От Опатова до Ярославля 120 верст, а от Островца целых 150. Если Завислянские враги будут разгромлены, положение Радко и Брусилова будет более обеспеченное. Черновицы заняты австрийцами и там их порядочно. В этом направлении сообщения наши, как будто обнажены от наших войск. Но и с этим можно помириться, если только за Вислой будет разгром.
Но в состоянии ли будут наши войска быстро продвигаться вперед? Позволят ли дороги и снабжения? Не будет побудительных причин, т. е. наступления от Пилицы на SW или SWS, противник [сможет] остановиться, окопаться, задержать нас и затем перейти сам в наступление. Он ведь разбит к северу от Пилицы, а к югу от реки он, хотя и тесним, но отступает – это разница. Как наступают наши войска? Ведется ли сознательное управление или они следуют за неприятельскими войсками. Управление, и в особенности армии, переживают при неуспехе и при успехе очень тяжелые периоды. Оно вырывается событиями из рук Командующего армией – нужен большой опыт, большая предусмотрительность и твердость, чтобы удержать вожжи в своих руках. В той же мере управление Главнокомандующего группами. Здесь дело обставлено еще большими затруднениями, чтобы сохранить за собою руководство. Наши привычки, наши порядки мне не чужды; я знаю, как трудно это наладить и сколько трений при нашем общем своеволии и малой склонности к точности возникают и тормозят управление. Не шуточное дело управлять массами на 330–400 верстном пространстве. Но дело идет и должно прийти к развязке. Все-таки на нашей стороне большое преимущество, что одна армия. У противника их две, как кажется, там не все согласно. Дай Бог, чтобы рознь между австрийской и германской армиями пустила бы корни поглубже. В обзоре «Нового Времени» от 19-го сказано, что 1, 2 и 5 полевые корпуса с присоединением к ним резерва и ландверных и гарнизонов крепостей атакуют нас в течение нескольких дней у Бакаларжева. «Новое Время» иногда помещает данные, которые оказывается потом отвечают действительности. Водар вчера мне сказал, что по-прежнему все полки германского корпуса, как были, так и остались за Рейном. Кто же прав? Буду 2-й и 5-й корпуса считать под подозрением.
Против нас могут быть: 1-й, 2-й, 5-й, 11-й, 17-й и 20-й и Гвардейский bis = 7 корпусов или 1-й, 11-й, 17-й, 20-й и Гвардейский bis = 5 корпусов.
Общая перетасовка наших войск совершилась очень быстро с необыкновенным напряжением сил, меня очень поразила. В смысле техническом совершено нечто очень грандиозное. С той же технической стороны очень важно для оценки этого события знать, какими проторями маневр этот обозначился, т. е. были ли такие протори и размеры их. Остались ли корпуса со своими учреждениями или таковые отстали; что сделалось с армейскими обозами, и какими путями переброшенные армии обеспечены теперь как войсковыми, так и армейскими учреждениями. Это важно и интересно в смысле технического исполнения таких маршей. Если переброшены только войска, а учреждения их, как то: госпиталя, кормовые транспорты – еще и теперь плетутся на присоединение к своим, и если армейские обозы остались, а в новых местах заранее не были заготовлены новые, то в дальнейшем войска будут поставлены в очень трудное положение, разбив или оттеснив противника, [не смогут] воспользоваться успехами и использовать их. Но если вся эта переброска совершена без особых потерь, то честь и слава исполнителям. Этот акт займет видное место в ряду оперативных действий наших войсковых управлений и учреждений.
Армии Эверта, Плеве и Лечицкого были в Галиции. Переброшены они были – Эверт к Ивангороду, Лечицкий за верхнюю нашу Вислу, а Плеве не знаю, где он был, но, вероятно, где-то у Сана – перешел к району Варшавы или одновременно или несколько раньше сибиряков. Переход Шейдемана, по расстоянию и путями, ведущими к Варшаве, затруднений представить не мог. Вопрос весь в Плеве. Следовало ли его переводить из Галиции к Варшаве или следовало его оставить там. Что касается Ренненкампфа, то может быть от него взят лишь один, в крайности два корпуса, а в районе Сувалок оставлено около 4–5 корпусов.
Я буду считать, что у нас 27 нумерных корпусов. Считаю по слухам и думаю, что в состав 2-ого взошла Омская дивизия, 27-ого корпуса – 5-ая дивизия и по одной резервной. 16-й продолжаю считать 3-м дивизионным. Итак, выкинув 13-й и 15-й корпуса, у нас будет 25 корпусов или 51 дивизия (один корпус – 1 ½ дивизии), а беря во внимание стрелков – 52. Далее Гвардия, Гренадеры – 4 ½ дивизии, 3 Сибирских = 6 дивизий, 2 Кавказских = 4 дивизии; Туркестанские = 2 дивизии + 4 стрелковые бригады = 16 дивизий. Всего 68 дивизий, из них 2 резервных или 33 корпуса. Выделив 5 на восточный фронт, 7 – на Галицию; на Вислу остается 21 корпус.
Лечицкий – 3 корпуса, Эверт – 4 корпуса, Шейдеман – 4 корпуса, Плеве – 4 корпуса, Ренненкампф – 3 корпуса, всего 18 корпусов.
Остается еще 3 корпуса. Может быть, они в общем резерве или, как у нас говорят, в стратегическом резерве (говорят, в районе Неман-Чаров не 5-й, а 8-ой корпус)? Если у нас имеется такой стратегический резерв, то это указывает лишь на неуверенность, а по отношению к операции – 100 тысяч бездействующих войск. Если Плеве играет эту роль, а каждая из перечисленных армий сделана сильнее, то такая группировка меня совершенно не удовлетворила бы. Однако делать на основании гадательных предположений какие-либо заключения не берусь.
Мне важно выяснить себе, что для общего успеха было бы выгоднее: оставить Плеве в Галиции или перебросить его к Варшаве. Я все время был уверен, что он в Галиции, и только вчера мне сказали, что он где-то около Варшавы. Меня это удивило, и притом с двух точек зрения: технической и по существу. О первой я могу только сказать, что такой переброс, при общей перетасовке, безумно смел и труден.
Может быть, благоразумными распоряжениями все трудности были устранены, и дело это прошло хорошо. Что касается существа, то, чтобы прийти к известному заключению, надо раньше разобраться в общем положении и провести некоторые частные соображения. Общее положение к 2 сентября известно. С этого времени начинается перегруппировка армии. В 20-х числах сентября, ближе к концу – намерение противника обрисовывается довольно ясно. Рассуждая и обсуждая, я могу руководствоваться в своих выводах моим пониманием. Оно было в конце 20-х чисел сентября формировано так: наибольшая опасность грозит югу, т. е. части фронта примерно к югу от Казимержа на Висле и далее. Я считал, что опасность на юге может быть парализована только на участке средней Вислы. Полагаю, что надо откинуть левое крыло германцев и бить к югу от Пилицы на Родом и далее к югу или к Конску-Астрокову, но непременно при содействии от Пилицы к Радому. Я не решился бы из Галиции убрать армию Плеве, и с нею наше положение мне представлялось далеко не гарантированным. В случае успеха нахождение сильных частей в Галиции только окончательно закрепило бы разгром австрийцев и германцев за Вислой.
Не буду входить в подробный разбор, каким путем армии Плеве и Радко выполнили бы свое назначение. С уходом Плеве это рушилось. С этой точки зрения переход Плеве считаю ошибочным: на севере войск было очень много и 2–3 корпуса можно было выделить из армии Рузского к Варшаве, не трогая Плеве. Откинуть левое герм. крыло было только средство, чтобы подойти к решению. Перевести две армии к нашей верхней Висле из под рек Дунаец и Вислава дело большой трудности, но перебросить три армии, естественно, еще труднее. Во всяком случае, пока совершали марши, цена армиям в течение времени мне неизвестного, но во всяком случае весьма длительного, была равна нулю. Всякое излишнее передвижение войск утомляет и разрушает их учреждения и может быть совершено только в крайности. Как бы ни тяжело было положение армии, в смысле ее тыла, всякое перемещение ее на новое место всегда болезненно. В старом месте люди тыла привыкают к своей деятельности и приспосабливаются к трудным условиям, и тыловой механизм, привыкнув, начиняет работать удовлетворительно. Это особенно важно у нас при неопытном и несовершенном для такой работы людском материале.
20-го октября
«На восточно-прусском фронте наши войска несколько продвинулись вперед в районе Владиславов – Роминтенский лес. Германские атаки в районе Бакаларжево затихли вследствие понесенного неприятелем жестокого урона.
За Вислой наши войска успешно продвигались по всему фронту. Петроков, Опочки, Ожарово заняты нами. Происходили столкновения на путях к Опатову, где неприятельский арьергард был опрокинут нами, причем взято 400 пленных, 6 пулеметов, обоз. На Сане у Лезахова один из наших пехотных полков достиг неприятельских траншей, ворвался в них и, пользуясь возникшей у австрийцев паникой, овладел штурмом расположенным вблизи временным фортом; при этом нами взято в плен 5 офицеров, 500 нижних чинов и захвачены пулеметы. Колонна противника, спустившаяся с Карпат и укрепившаяся у Надворной, атакована и отброшена нами».
Хотя в телеграмме о занятии Опатова ничего не говорится, но сказано, что происходят столкновения на путях к нему, где опрокинут неприятельский арьергард. По смыслу этому Опатов занят, а это не без значения. Раньше сказано о занятии Ожарова, надо думать, со стороны Апопоня. Следовательно, на путях к Опатову – следует отнести или в направлении Ожирово-Опатов или Завихвост-Опатово. Если последнее, то отход от Завихвоста и, естественно, от Сандомира австрийских войск имеет непосредственное значение для нашей армии, действующей на Сане.
Но в телеграмме это не ясно и надо обождать вечерней телеграммы. Операция развивается. Занятие и развитие действий на Опочно благоприятно, но немного запоздалое. Во всей этой операции чувствуется отсутствие нашей многочисленной конницы. Она собрана, по-видимому, на правом нашем фланге. Это было хорошо в начале, но теперь ей место здесь. Она при многочисленности могла бы решить все дело, несмотря на некоторые невыгодные свойства местности. Но это не ее вина, а вина управления. Более чем 12 дней прошло, что мы дали толчок левому крылу германцев за Вислою, в результате общее отступление. Вражеская группа против Ивангорода отошла благополучно. Справимся ли мы и отрежем ли Опатовскую?
Я думаю, что она отойдет не к верхней Висле, а на Пничев-Стонница за Инду, или вернее Индвицу, и там станет. Почти невероятно, чтобы нам удалось их отрезать, хотя бы часть.
Остается одна надежда – теснить их авангардами, а частью сил от Сандомира резать войска на Сане. Таким образом, операция, как мне она представлялась и, как я думаю, она должна была представиться великому князю при ее зародыше – не вполне удалась. Почему – это другой вопрос. Может быть, это было невозможно, а может быть, здесь вина управлений, главнокомандующих или их исполнителей командующих армий… Может быть, причины кроются не в том и не в другом, а в отсутствии административной подготовки.
Если отступят войска у Сана и южнее, то мы будем перед новой обстановкой, которая назревает уже теперь и к разрешению которой надо приготовиться теперь, иначе будет поздно. Великому князю это яснее, чем мне, и, зная его, не сомневаюсь, что голова его этим занята и соответствующие указания уже даны или заготовляются.
Куда же пойдут эти указания? Да все туда же, к кому они поступали раньше. Иначе себе я представлял и представляю Главнокомандование. С моим мнением мало кто соглашался, и не могу понять почему? Неужели мое понимание войны, ее проявление, способов и приемов руководства, так расходятся с пониманием тех же вопросов большинством и военных и штатских просвещенных людей, что не может быть примирения этих разногласий. Меня это очень смущает. Значит, мой взгляд на этот капитальнейший вопрос ложен. Но себя разубедить в этом никак не могу. Как вопрос личный это совершенно неважно. Если я ошибаюсь – тем лучше для дела, ибо при нем стоят люди, которые смотрят на это иначе, чем я, и Положение об управлении войск в военное время считают соответственно, и великий князь, по-видимому, думает так же. С моей точки зрения, это заблуждение, но моя точка зрения, к счастью, имеет значение только для этой тетради, не более. Но мне все же кажется, что если бы великий князь принял на себя главнокомандование в этой операции и с начала ее переехал бы в Седлец, а 7 или 8-го в Варшаву, а лучше еще в Грайцы, то операция разыгралась бы иначе.
21-го октября
«На восточно-прусском фронте наши войска отбили атаки немцев на Владиславов и выбили их из восточной опушки Роминтенского леса, а также продвинулись вперед к северу от Райгродского озера.
За Вислой продолжалось беспрепятственное движение наших войск вперед, и только в районе Опатова австрийцы пытались оказать сопротивление значительными силами, но были отброшены. За рекой Опатовкой обнаружена укрепленная австрийская позиция, в Галиции, на левом берегу Сана, наши войска ворвались в селение Низко и завязали в этом районе упорный бой. На остальном фронте без существенных перемен».
22-го октября
Телеграмма 21-го – о положении 20-го.
«На восточно-прусском фронте немцы повсюду перешли к обороне и наши войска на некоторых участках продвинулись вперед, захватив в одном пункте два орудия, прожектор и пленных. За Вислой, в районе к северу-западу от Пилицы наши войска без крупных столкновений продвинулись вперед, заняв Шадек, Ласк и Роспржу. На фронте Радошице-Кельцы противник отходит в направлении на Влощово и Андреев, юго-восточнее Келец австрийцы пытались оказать более упорное сопротивление, но на большей части фланга отброшены, потеряв три орудия, пять пулеметов и до 1500 пленных.
Они удерживаются еще только на нижнем течении реки Опатовки. На Нижнем Сане наши войска продолжают переправляться на левый берег реки, причем овладели деревней Мальце и частью укрепленной позиции севернее Развозова, захватив здесь 2 орудия и пулеметы. В районе Низко продолжается упорный бой, причем нами захвачены здесь до 250 пленных. На остальном фронте без существенных перемен».
Противник благополучно отходит к себе; только южная группа Опатовская – еще держится и в свое время отойдет. Стоило ли делать сверхчеловеческие усилия по исполнению переброса наших частей только для того, чтобы оттеснить противника? Если бы мы его не оттеснили, было бы хуже. Значит, оттеснить надо было. Но прежде всего и главнее всего врага надо было разбить. Мы его не разбили и не разгромили. Но, может быть, разгромить его нельзя было? Не берусь это утверждать, но думаю, что такая возможность, при превосходстве в силах, хорошей армии, не может быть исключена из программы ведения войны. Маневренные усилия перед сражением были колоссальны. Надо было, чтобы таковыми были бы и результаты. Но их нет: главный враг ушел на свои подготовительные позиции – в порядке; за ним к Кракову отойдут армии от Сана, затихнут усилия на Карпатах.
Усилия и намерения врага не увенчались успехом; с точки зрения моральной он перетерпел здоровую неудачу, но с точки зрения общего положения последнее не очень ухудшилось. Ему бороться теперь легче, нам бить его труднее. Вот все эти условия и вызывали во мне страстное желание и признание необходимости воспользоваться представившимся нам выгодным положением, не теснить его, а разгромить то, что было между Пилицей и верхней Вислой. Подобный второй случай у нас навряд ли будет.
Обращаясь к общему положению нашему и оценивая его, я с грустью должен сказать, что, на мой взгляд, успехи, достигнутые войсками, его не улучшили. Сказать, что оно хуже, я не могу, но оно для армии чувствительнее, опять-таки в отношении наших сообщений и подвозов тыловым учреждениям. Оставаться в этом положении нельзя.
Атаковать сейчас нашего противника мы навряд ли будем в состоянии. Немцы основательно высосали Польшу и испортили пути и железные дороги, и много времени потребуется исправить пути и сделать их годными для подвоза, отойти от них мы не можем – следовательно, и операции наши приковали к ним. Но неужели свойства современных больших армий не позволяют и не допускают развитие таких операций, которые могли кончаться не только оттеснением, а разгромом противника. В природе войны ничего не изменилось. Изменились средства, следовательно, изменились только частности, существо же осталось. И я думаю, что на поставленный вопрос надо ответить, что и современные армии не исключают такой полной, добавлю, единственно правильной постановки цели, как уничтожение армии – не всей, но части. Я думаю, что эту цель поставил себе великий князь – но она в полной мере не достигнута, а лишь отчасти. Почему? Будущее это покажет. Удастся ли отрезать Санскую австрийскую группу от Кракова? По ходу дел сомневаюсь, чтобы это могло бы удасться. Она отойдет, ее будут преследовать, но с фронта.
23-го октября
«На восточно-прусском фронте с 21-го октября обнаружен резкий перелом. Противник, перешедший в последние дни почти на всем фронте к обороне, на многих участках начал отступать. Отступление это особенно ясно обозначилось на его правом фланге, на котором он отброшен к Бяле и Лыку, нашими войсками взято Бакаларжево и захвачено большое количество оружия, снаряжения и снарядов. Часть ружей захвачена стоящими в козлах. Взята в плен германская рота.
На левом берегу Вислы немцы продолжают поспешно отходить к границе. Их арьергарды выбиты из Коло и Пржедборжа. Утром 21-го октября австрийцы отброшены за Кельцы. Наши войска вступили в этот город, и нами захвачено здесь до 600 пленных и пулеметы. В тот же день одержан решительный успех над австрийцами на всем фронте от Келец до Сандомира. Австрийцы поспешно отступают. Сандомир, представляющий собой весьма важный пункт, нами взят.
В районе к югу от Кельцов в общем за последнее время нами взято в плен до 200 офицеров и 15000 нижних чинов, а также захвачено несколько десятков орудий и пулеметов. На Сане в ночь на 21 октября австрийцы произвели ряд стремительных, но безуспешных атак, после которых обнаружено частичное их отступление. Наши войска прочно утвердилась в районе Низко-Рудник. На остальном фронте пока без перемен. На Черном море турецкий флот сосредоточен в своей базе, в проливах, уклоняясь, по-видимому, от боя с нашим флотом».
От штаба Кавказской Армии
«Наши войска вторглись в Турцию, опрокинув передовые части турецких войск, с боя взяли: Зивин, Каракиллису, Пасинскую, Ахты, Бутах, Корунь-Мысун и Арзап. Турки отступают, неся потери и бросая убитых.
Одна из наших колон внезапно атаковала противника в Ардосте; турки бежали, бросив раненых. Выбив противника из селения Ид, мы захватили много продовольственных запасов. Нами с боя взяты: Аликилисса, Хорасан, Каридербедендский проход. Одна из наших казачьих сотен лихо атаковала в конном строю окопы и порубила турецкую пехоту.
Наша колонна, пройдя по трудным горным дорогам в течении 30 часов 80 верст, обрушилась на турок у Мысуна и Диадина, рассеяла значительные силы курдских полков, заняла Диадин, захватила пленных, оружие и боевые припасы.
21-го октября занят Баязет. Турецкие войска, оказавшие сопротивление, рассеяны».
Сообщение Верховного главнокомандующего от 22-го октября дает надежду, что развивающаяся операция приведет к разгрому, если не полному, то хотя бы частичному австрийской армии. Очевидно, были серьезные причины, которые не позволили нам продвинуться от Пилицы на юг двумя днями и даже на 24 часа раньше. Но и достигнутое, в тех условиях, в которых дело возникло, велось и теперь разрешается – иметь в себе все, что характеризует успех. Я лично в начале мечтал о размерах более грандиозных, но и то, что достигнуто и еще может быть достигнуто, велико. Это сделано войсками. Теперь в жизнь должна выступить работа подготовки, работа тыла. Если же работа окажется не на высоте, она умалит войсковую работу. На Кавказе – одна группа вторгнулась в Пассинскую долину к стороне Гасан-Кала, другая в Алашкертскую. Баязет взят. Может быть, это до поры до времени правильно. В свое время она заговорит, если объектом поставлен Эрзерум. Откровенность донесений неуместна, но, может быть, это умышленно. Посмотрим.
24-го октября
«На восточно-прусском фронте мы продолжаем продвигаться вперед. Немцы отходят по всей линии, удерживаясь лишь на укрепленной ими позиции в районе Вержболово. На левом берегу Вислы продолжается энергичное движение наших войск за отступающим противником. Переправа наших войск через Сан продолжается успешно, австрийцы и здесь начинают отходить. На Черном море без перемен».
По-видимому, отход австрийцев от Сана (австрийцы и здесь) в представлении составителя этой краткой телеграммы, успех. На мой взгляд, вот уже в течение почти месяца смотревшего и смотрящего на еще не окончившую операцию как на средство разгромить врага – было бы лучше, если австрийцы продолжали сидеть на Сане, что дало бы нам возможность действительно разгромить и эту группу, покончив раньше с Опатовской. Вот в этом мое существенное разногласие, как мне кажется, между взглядами деятелей штаба и моими. Они радуются при частном успехе, и я доволен, но в должном использовании частных успехов я стремлюсь к достижению конечного успеха, а таковой, представляется мне, – уничтожение живой силы врага. Отход, скажем, от Ивангородского района, успех, но чтобы извлечь из него должные выгоды, необходимо было отходящие группы немцев и австрийцев не толкать на запад, а задержать; как – это дело искусства военачальников, хотя бы на 24 часа. Общий успех был бы полнее.
Отсутствие подробностей в донесении 23-го октября объясняю местными причинами, вероятно, сегодня или завтра получим полную картину результатов, достигнутых нашими войсками за эти дни. Таким образом, первая большая операция, исходившая от великого князя (успехи Сувалкские – я считаю в ряду больших дел частным успехом), привела к довольно большим, но не вполне положительным результатам. В этой работе с положительной стороны принимали участие и М.В. Алексеев, но не штаб. На него легли и разработки, и исполнения.
Лично для меня это большое удовлетворение, а для России не только душевное утешение, но и великая польза.
Если результаты не те, которые рисовались в моем воображении, то надо иметь в виду, что воображение не имеет пределов, а действительность всегда ограничена. Удар главным образом пришел по австрийцам, и это правильно. Немцы, где могли, получив должное – быстро уклонились. Они ушли бы и от Ривки, но это было бы с их стороны большим предательством, и они там задержались, чтобы сколько-нибудь помочь своим и австрийцам, боровшимся к югу от Пилицы.
Операция и удар были задуманы и исполнены соответственно и правильно. Многие из моих коллег, говоря об этой операции, на мое заявление, что принимая это решение, великий князь высказал душевое мужество, находили, что ничего другого нельзя было и сделать. Это всегда так бывает. Великие дела и решения, когда они приняты, всегда кажутся посторонним естественными и простыми. Клаузевиц и Мольтке часто в своих поучениях повторяли: Im Kriege ist alles einfach, aber das Einfache ist schwer. И это совершенно верно.
По-видимому, успехи над Опатовской группой велики; возможно, что часть этой армии положило оружие. Надеюсь, и Санская австрийская армия, при отходе от Сана потерпит горькую участь быть рассеянной.
25-го октября
«Продолжающиеся свыше трех недель упорные, почти беспрерывные бои на Сане и к югу от Перемышля разрешились 23 октября общим отступлением австрийцев. Еще накануне этого дня австрийцы произвели последнее усилие, чтобы отбросить наши войска, переправляющиеся через Сан. До глубокой ночи неприятель на значительном фронте производил атаки, наступая последовательными густыми цепями, но всюду он был отброшен с огромными для него потерями. 23 октября неприятельские колонны потянулись от Сана в направлении к Дуклинским проходам через Карпаты. Южнее Перемышля неприятель также стремится повсюду выйти из боя. На всем его фронте мы энергично преследуем».
Сдвиг главных сил австрийской армии с Сана является завершением победоносного сражения, начатого в конце сентября и имевшего первоначальною целью отражение наступлений австро-германских армий на Варшаву и Ивангород. К началу октября наши войска находились в бою с неприятелем на фронте, тянувшемся почти по прямой линии на 500 верст, от окрестностей Варшавы на Козенице, Перемышль до Черновиц.
До 7-го октября нам удалось добиться решительного успеха над германцами на левом берегу Вислы в районе Варшавы, т. е. на нашем правом фланге всего стратегического фронта. Задача нашего дальнейшего наступления заключалась в том, чтобы бить с севера продолжавшие держаться на Висле и Сане участки неприятельского фронта.
В боях 10–14 октября была сломлена угрожаемая охватом из-за Пилицы австро-германская армия, упорно дравшаяся в районе Козеницы – Ивангород. Она отступила, преследуемая нашими войсками. Между 15 и 20 октября было преодолено сопротивление неприятеля в районе Новая Александрия и Сандомир, 23-го уже главные силы австрийской армии в Галиции были вынуждены к отступлению.
«Расширяя в течение 18 дней наш успех по всему 500-верстному фронту, мы сломили повсюду сопротивление врага, который находится в полном отступлении.
Победой нашей мы обязаны неиссякаемой милости Господа Бога к сверхгеройству наших чудо-богатырей, которыми Россия вправе гордиться. Одержанная победа позволяет нашим войскам перейти к новым задачам, с приступом к которым начнется новый период войны».
Операция почти закончена. Осталось использовать ее; от хода нашего наступления прийти к новому исходному положению. Да, успехам этим Россия обязана своим чудо-богатырям, их отваге, стойкости и сверхчеловеческой выносливости. Но на это дело их двинул великий князь Николай Николаевич своим решением. В тот период, когда оно было принято, я видел большое душевное мужество и величие души. Никто не знает, чем кончится начатое сражение. Но я не согласен с мыслью, высказанной в сообщении и мною подчеркнутой. Сражение, начатое в конце сентября, могло иметь целью только разгром неприятельской армии. Сдвиг германских сил под Варшавой был лишь средством подойти к этой цели. Это не было первоначальной целью, ибо бои были и южнее Варшавы.
Этой фразой писавший ее как бы умалил значение всей операции. Великое в ней было не отброс от Варшавы, а вся операция во всей ее совокупности. Первый шаг был удачный, блестящий и необходимый, но суть лежала южнее. Немцы отошли, австрийцы, северная группа (Радом-Келецкая) отошли. Опатовская – неизвестно. Под сомнением Санская. Вероятно, отойдет – часть южнее Кракова, другая на Дуклы и южнее. Что было против Брусилова – отойдет на юг. О потерях узнаем после, и тогда яснее будет размер их бедствия и нашей победы.
До некоторой степени о размере судить еще нельзя, в нашем общем положении внесено существенное улучшение. Но, с другой стороны, вследствие ухода немцев и возможности быть усиленным свежими частями, необходимо воспользоваться результатами победы и обратить все силы на германцев. В сообщении штаба об этом говорится.
В состоянии ли мы сделать это скоро?
25-го октября
«На восточно-прусском фронте наши войска успешно наступают в районе: Реминтенская роща, Филиппово, Лык. Выбитый нами 22-го октября из Млавы германский арьергард понес большие потери. За Вислой отступление неприятеля продолжается. 23-го октября германская колонна тянулась через Ченстохово на запад. Небольшие боевые столкновения происходили у посада Варта и на шоссе Андреев-Мехoв у Мержава. В Галиции австрийцы покинули при отступлении многих больных холерой в Ярославе, Пржеворске и деревнях близ Сана.
В Черном море наш флот обстрелял порт Зонгулдак и потопил четыре турецких транспорта, из коих три с запасами обмундирования, а четвертый, по-видимому, с войсками».
От штаба Кавказской армии
«Сильная по природе и хорошо укрепленная позиция турок у Кепри-Кея, прикрывающая путь к Эрзеруму, после горячего боя 24-го октября взята нашими войсками. Преследование разбитого противника продолжается».
Северная группа германцев ушла за Варту. Сила ее, мне кажется, не более 4-х корпусов, при 17-м и 11-м корпусах полевых; еще севернее могут быть 2 резервные дивизии и ландверная части.
Радомская группа: 15-й, 6-й (по частным сведениям) гвардейская bis и резервный корпус германцев; 1-й и 2-й, может быть, еще один корпус австрийский: всего около 8-ми дивизий отошли за Верх. Пилицу, к стороне Ново Радомск – Ченстохово; австрийцы на Мехов. Опатовская. Вероятно, три корпуса австрийцев. Два отошли за Вислу, один на Стопницу-Корчин.
Санская – считаю ее не менее 6-ти корпусов, но из них 4 ниже Ярославля. Два выше отходят к стороне Ряшева – на Красно и Ясло, и на Санок под прикрытием Опатовской группы.
Южная группа – Карпатская не более 4-х корпусов – на юг. Полагаю, что в стороне Венгрии надо считать еще около 2-х корпусов.
Всего, следовательно, около 18 корпусов по 2 дивизии состава, всего 36 дивизий. Германцев около 10 корпусов. Сверх сего, гарнизон в Кракове, Перемышле, Ченстохове и на этапах. Значит действующих по этому, добавлю, гадательному расчету – против нас действовало, не считая 34 корпусов в Восточной Пруссии – 28, а с Восточной Пруссией – 30–32 корпуса.
Возможно, что размеры эти преувеличены и что на Сане было меньше. За неимением других данных остановимся на них. До 23-го силы эти, несколько пощипанные, отошли, крепче досталось Опатовской группе. Удастся ли последней прикрыть отход Санской группы – определить отсюда нельзя. Допустим, что удар удастся. Тогда Опатовская отойдет правым и левым берегом Вислы на Краков.
Санская, в свою очередь, чтобы прикрыть отход на правом берегу Вислы Опатовских корпусов, вероятно, остановится. Думаю, что дальше Ряшева, или немного южнее, не отойдут.
Все это для нас опять не благоприятно. Если Радомская и Опатовская группы побиты, то не могу сказать того же про Санскую и даже Карпатскую, но первые две только побиты. Окончательно разбить можно только неотступным преследованием, но способны ли на это наши армии. Размер успеха или победы отсюда определить нельзя, в особенности теперь. Через несколько дней будет виднее, но и тогда по донесениям штаба Верховного главнокомандующего определить это точно нельзя. По-видимому, непосредственные деятели, да и вновь пожалованные награды указывают, что победа большая. Но мы здесь судим по результатами. Если они таковы, как изложено выше, то результаты не велики. Противник опять отошел, но не разгромлен. Еще осталась надежда на совместное действие армий Лечицкого и Радко. Последний все сделает. Поможет ли ему первый? Брусилову с его потрепанной армией, очень трудно нажать на правый фланг Санской армии, но движение на Хыров может дать себя почувствовать.
Совершенно загадочно положение Перемышля и армии (резервной) Селиванова. Необходимо определить теперь свое положение на левом берегу Вислы. Пока этим не займусь, хотя для штаба Верховного главнокомандующего это обязательно. Скажу о местности: Лодзь-Олькуш по орографическим свойствам та полоса, которая должна быть прочно нашей. Особенно важен район Лодзь-Петроков, а в нем район Лодзи. Для дальнейших наших действий и в особенности теперь то, что на этой линии в наших руках, должно быть сильно укреплено.
Другой район между Кутно и Вислой или между Бзурой и Вислой, на линии, где в центре Осмолин, также должен быть укреплен. На Бзуре, ниже Сихачева, нужен мост и путь на Яблонну, где должны быть переправы. Выше Вышгорода и немного выше впадения Бзуры в Вислу – мост через Вислу и с двойным tête de pont.
Линия Напаньск-Залуски – укреплена, этим естественно не исчерпывается инженерная подготовка, но намечаю лишь то, что мне представляется более важным и вытекающим из изучения всей этой полосы. По-моему, положение отошедших австро-германских войск сложится так: главная группа 3 корпуса – район Калиша; другая 3 корпуса – Крейцбург-Кемпенъ-Валон.
Радомская – 4 корпуса Крженец-Ченстохов-Жорни.
1-й, 2-й и [?] – корпуса – восточнее Олькуш [пропуск в тексте] Спала, и 1-й корпус – из Опатовской группы у Кракова, – всего 4 корпуса. Из Радомской группы – 2 корпуса – Величко.
Относительно Радомской группы в настоящее время затруднительно что-либо говорить, ибо еще неизвестно, отойдет ли она в этих направлениях.
Итак, на фронте Краков-Калиш – не менее 13-ти корпусов, а в частности за Вартой (Крейцбург-Кемпен) 1 корпус. Сверх сего со стороны Слупцы, германцы выдвинут от Познани второрезервные части, не менее корпуса, и от Торна – левобережной Вислы тоже один корпус. По ходу действий 3 левобережных армии уклонились в юго-западном направлении и раскинулись на линии Петроков – Верхняя Висла. Вернее 3½ армии, а 2, вернее 1½ в северной части. Дальнейшее наступление наших войск приведет к фронтовому столкновению с противником, занявшим заблаговременно укрепленную им позицию; более слабая, по физическому строению местности, пойдет на север. Протяжение фронта около 230 верст – из них по 60 верст на обе южные группы и около 110–120 на северную. Выгоды атаки с нашей стороны лежат на северном участке – южные два участка, в особенности Олькуш, сильны своим горным характером и обеспечением правого фланга Краковым. Неудобства атаки левого фланга Калишского района обусловлены угрозой со стороны Познани.
Итак, местные условия в отношении доступности врага облегчают атаки левого фланга врага. Но так как одни местные условия вопроса не решают, то раньше какого-либо решения надо разобраться в общих условиях.
27-го октября
«На восточно-прусском фронте наши войска выбили германцев из сильно укрепленного ими Вержболовского paйонa и продвинулись до Сталупенена. В районе Роминтенская роща и Лыка наши войска продолжали теснить арьергарды противника На левом берегу Вислы наша конница, вступив в пределы Германии, повредила железную дорогу у станции Лешен, что к северу-западу от Калиша. На путях к Кракову 24 октября мы атаковали австрийские арьергарды на реке Инде, а 25 октября на реке Нидзице. В Галиции наши войска продолжают наступать. В последних боях на Сане взято в плен 125 офицеров и 12 000 нижних чинов, захвачены пулеметы и прочая материальная часть. К югу от Перемышля 24 октября взято свыше 1000 пленных».
Из сопоставления телеграмм 26 октября с предшествующими мне представляется, что главные силы армии Лечицкого застряли между Сандомиром и Стопницею и бои на Ниде и Нидзице велись левофланговыми частями армии Эверта и, может быть, правофланговыми частями армии Лечицкого.
Неясно, к составу, какой армии австрийцев принадлежали части, бывшие несколько дней тому назад в Тарнобжеге. Интересно это с точки зрения вопроса перешли ли части австрийской, Опатовской армии Вислу, или она целиком отступает левыми берегом Вислы к Стопницы-Краков.
Для определения нашего общего положения очень важно установить направление отступления австрийских групп и, понятно, их состояние. Узнать и знать нам каково состояние наших войск и как работают тыловые учреждения – нет никакой возможности.
Их группировка до операции была лишь гадательно известна. Ход операции внес в это большие изменения. Пока эта сторона не выяснится, соображения о будущем будут праздною работою. Довольно ясно одно, операция, в том смысле, как я ее понимал, в конце сентября и начале октября – не вышла. Противник по всей линии, не исключая района к югу от Пилицы, благополучно отступил. Те потери, которые он понес, не решающего характера и даже ничтожны, если только мы не будем вознаграждены в Галиции. Но на это мало похоже. Успех одержан был большой, но результаты самые ординарные и менее существенные, чем в конце августа. Итак, три операции: августовская, не давшая результатов. Победы в Галиции – стерты неудачами в восточной Пруссии; сентябрьская в Сувалкском районе – успех, но без положительных результатов на общее положение. Эта операция и не представляла ничего другого, как отражение врага.
Октябрьская операция, в моих глазах, давала возможность уничтожить часть вражеских сил. Повсюду были успехи, но общий ее результат снова привел к тому, что мы, с большими потерями, оттеснили врага. Выше мною поставлен вопрос: неужели свойства современных боев исключают возможность уничтожения живой силы. На это мною отвечено, что природа войны осталась прежняя и ничего не исключает.
Если в течение 4-х месяцев, в 3-х, а если взять августовские действия в восточной Пруссии, то в четырех операциях мы, действуя победоносно, ни разу не могли достигнуть уничтожения врага, при условии, что война, по ее свойствам, осталась все той же, то не лежат ли причины такого явления в чем-либо другом. Бесспорно, инструмент, которым мы владеем, превосходен. Приходя в контакт с противником, он его бьет и в условиях наиболее трудных, когда он действует на фронт противника.
Высшее военное управление вовремя и в достаточных силах направляет этот инструмент. Это все, что оно может сделать по тому положению, которое законом ему дано.
Значит, не в нем дефект, а в употреблении этого инструмента теми, в чьи руки он вручен. Сущность действий частных начальников сводится к согласованному, сознательному и дружному действию для исполнения поставленной цели. В начале так и идет. Например, в последней операции вначале все сделано было хорошо и последовательно, но затем, когда вступили последствия, когда явились новые, не могущие быть предвидимыми случайности, произошла какая-то заминка. Где, как мной замечено было, расплылось, где задержалось, где пошло слишком скоро – и в результате не те результаты, на которые должен был рассчитывать великий князь Верховный главнокомандующий. Блеск первоначальных успехов как бы заглушил полезность и действительность реальных результатов, в которых вся суть борьбы.
Если так будет продолжаться, то у нас будет много побед и ничтожные результаты для государства.
Вести войну для одной славы нельзя. Государство должно преследовать результаты положительные и ему, выражаясь парадоксально, все равно, будут ли победы или не будут. Ему нужен результат положительный, осязательный и полезный ему.
Повторю еще раньше мною сказанное, война хозяйское дело и должна вестись хозяйственно. Но пройдем мимо этих общих рассуждений. Нам нужно выяснить себе причины. Без фактов, подтверждающих выводы, последние будут умозрительны и предположительного характера. Теперь возможно лишь отметить себе общность известных явлений и сделать, так сказать, предварительный вывод. Одно предположение мною сделано – это работа частных начальников, относя к [их] числу главнокомандующих фронтами и ниже.
Но в деятельности их мы должны отличить две стороны, оперативную и административную. В которой они хромают: в первой или во второй, или в обеих в совокупности? Я не собираюсь строить обвинительный акт ни на кого. Во-первых, нет данных фактических. Для пользы дела необходимо себе отдать отчет в прошлом, дабы не повторять ошибки в будущем. Если война осталась войной, то, следовательно, не исключены результаты, которые могут этой войной быть достигнуты. На первом плане уничтожение живой вражьей силы. Та к как мы к этому подойти не можем, надо выяснить себе, почему это происходит.
Две главные причины: человек (ум, воля, знание, умение) и материальная сторона (снабжение и все с ним связанное). Но то и другое, и в особенности последнее, для успешного применения требует организации, и хорошей. Не кроются ли причины нашей работы именно в этом; в несовершенствах организации по отношению человека (начальствования) и в особенности матер. И административной части, могущей при известном минусе тормозить самые яркие проявления ума и сердца первого. Из-за этого человек может попасть в положение самой отчаянной беспомощности. Выше я уже неоднократно касался этой стороны дела, и она мне представляется не организованной и не налаженной.
А потому не удивительно, что громадные усилия этого чудного инструмента – армии – дают результаты, которые, в конце концов, не удовлетворят ни Верховного главнокомандующего, ни армии, ни государства. Когда очарование и восторги побед улягутся, настает трезвая действительность, которая требует реальных результатов, а они не соответствуют принесенным жертвам.
Мы победили и разбили противников, но перенести действия в его сторону вглубь и диктовать ему нашу волю мы не можем. Я опасаюсь, что в этом отношении мы не уйдем далеко вперед, а может быть, вынуждены будем отойти назад, ибо обоих имеем перед собою потрепанными, но все-таки целыми. Наше общее положение является по-прежнему окруженным большими опасностями, не меньшими, если не большими, чем раньше – ибо мы удаляемся от своих источников с громадною армией, с флангами и путями необеспеченными. Наши победы должны нам дать время исправить это. Стратег должен дать своим армиям выгодное исходное положение для действий и притом обеспеченное в отношении своих сообщений. Забвение последнего может, а с разумным и энергичным противником должно привести к очень печальным последствиям, и чем сильнее армия, тем печальнее. Я считаю: 1) наша тыловая служба, в общем и в частности, организована неудовлетворительно и налажена плохо. Не верю в творческую работу Забелина и в особенности Данилова; 2) армии выбираются как умеют и наверное проявляют много изобретательности и энергии, чтобы удовлетворить потребности войск, но тыл армии, по положению, невероятно слаб и сфера его, по теоретическим и совершенно неосновательным соображениям, развита слабо.
Эти две причины достаточны, чтобы тормозить всякие начинания армии. Перебросившись на левый берег реки Вислы, мы ушли от своих железных дорог. На левом берегу Вислы у нас Варшаво-Венская, с одноколейной дорогой на Торн, и две ширококолейные дороги к Калишу и к Кракову – следовательно: 3 колеи к Кракову, 3 – к Калишу и одна на Торн. Обобщая, на фронт Калиш-Краков – 4 колеи. Торн-Калиш – 2 колеи. Южный участок лучше обработан, чем северный. Но против Терна у нас Висла и Млавская дорога. Та к что оба направления одинаково обработаны. Но немцы испортили нам пути и железнодорожные сооружения и высосали край очень сильно.
На левом берегу Вислы у нас не менее 16–17 корпусов и снабжение этих частей всем необходимым задача необыкновенно трудная. Все довольствие этой массы покоится на двух железнодорожных мостах через Вислу, с пропускною способностью не выше 80 пар на все. Из этого, дай Бог, чтобы 40 пар поездов могло бы быть уделено на потребности войск, а пар 15 на довольствие. Иначе говоря, для формирования баз на Висле и западнее остается или ничего или очень мало. Дальнейшие операции не обойдутся без осады Познани и Торна, или того и другого одновременно. Осада первого в железнодорожном отношении вопрос чрезвычайно сложный. Но разрешить его надо, так как без железной дороги осаждать крепость нельзя.
* * *
Написал великому князю, но после размышления решил письма не посылать. Предлагать свои советы в образе соображений его высочеству, знакомому с положением, от лица с положением не знакомого и неответственного, по меньшей мере, не умно и, во всяком случае, неуместно. Я очень рад, что этого не сделал и избавил великого князя от труда читать мои измышления. Какого рода соображения я ему приготовил:
1) Необходимость сильного укрепления линии Лодзь-Петроков-Мехов и Кельцы. Такое же усиление линии между Бзурой и Вислою, где Осмолинь; укрепить переправу у Вышкова и на Нижней Бзуре, считая, что у Яблоной, на Висле мост построен. Лодзь-Петроков-Мехов-Кельцы промежуточная база.
2) Положение больших сил у Кракова, меньших – севернее и в Карпатах – по моему мнению обозначает желание противника оттянуть нас к югу, и разыграть большое столкновение в Польше и Западной Галиции и отвлечь от Познани и Силезии.
3) На юге нам следует держаться активно-оборонительно.
4) Подготовка к дальнейшему наступлению в Германии должно выразиться: в хозяйственно-административной подготовке, дорожной и инженерной, и в разрешении операции на Познань и между Варшавой и Вислой, дабы обезвредить Восточную и Западную Пруссию к востоку от Вислы.
5) Наступлению к Одеру должно предшествовать набег многочисленной конницы в SW направлении для захвата железнодорожного состава и путей Силезии и южной Познани.
6) Общее направление операции к Одеру, так как равно действующее на Бреславль, не предусматривая вариантов, – или действия к югу на Оппельн, или севернее к стороне Глогау. Будет виднее потом. Действия на Торн не исключаются.
28-го октября
«В Восточной Пруссии бои продолжаются. Наши войска овладели Гольдапом. На млавском направлении наши войска продвигались вперед, причем артиллерийским огнем было остановлено производившееся неприятелем железнодорожное движение к станции Сольдау. За Вислой германцы отошли от Влоплавска к Нешаве и от Конина к Слупцы. На путях к Кракову мы продолжаем теснить австрийские арьергарды. К югу от Перемышля на 25 км взято 1000 пленных и несколько орудий.
24 и 25 октября у нашего Кавказского побережья Черного моря появились неприятельские легкие крейсера. Они выпустили по Поти 120 снарядов не причинившие особенного вреда».
Зачем мы идем в Восточную Пруссию? Полоса эта достаточно разорена, в особенности в северной части, и немцев интересовать не может, кроме того случая, когда они увидят, что им необходимо действовать на Неман. Владение до линии Ангерапа нам до известной степени выгодно. Овладевать же этой линией потребует много войск и больших жертв. Отвлечь к восточно-прусской границе войска из западного района нам выгод никаких не даст. Наступать на Инстербург, без возможности грозить далее – бесполезно. Не думаю, что в этом районе у нас могли бы быть большие силы, а если они имеются, то это ошибочно. Они нужны западнее. Я понял бы операцию против Мазурских озер. Их занятие дало бы нам большие выгоды и большое спокойствие. Но для этого нужны большие осадные средства. Имеем ли мы их? Если германцы перевозят с запада, как говорят и пишут, 500 000, то мы должны главные силы этой массы ожидать от Познани, при содействии к стороне Буга-Нарева.
В творчестве полководца есть периоды, которые должны быть названы трагическими. Они в одинаковой мере тяготеют над умом и волей полководца, как после неудачи, так и после успеха. И нельзя сказать, чтобы его положение при неудаче было бы более тяжелое, чем при успехе. В первом случае творческая работа очень определенная, надо изыскать средства, чтобы спасти армию. При наличии некоторых условий эта задача простая.
Творческая работа при успехе гораздо сложнее. Определение свойства и размера успеха очень сложно. Во взбудораженной сфере деятелей и почти всегда, за исключением редких случаев, определяют это преувеличенно. Полководцу нельзя быть увлеченным на этом пути. Та к как победа создает новую обстановку, то необходимо определить себе ее совершенно объективно, в положении высокого напряжения воодушевления как последствия одержанного успеха. Это сложно и трудно!
Измерить напряжение духовных, физических и материальных средств, потраченных на достижение успеха, иногда совершенно невозможно, в особенности высшему управлению масс. Ожидать, когда все будет ясно, нельзя. Потеряется время, главнейшая данная для использования успеха. Наше положение сверх того, представляет сплетенный ряд трудностей и опасностей и ставит мысль верховного направителя в положение действительно трагическое.
Мы разбили врага, но он цел на Вислянском фронте; его положение не определилось в Галиции; неизвестно, куда идут сильные к нему подкрепления; за нами опустошенная местность, с разрушенными путями, а в 100–150 верстах за нами сильная преграда с тремя не вполне обеспеченными и, вероятно, 3–4 совершенно не обеспеченными переправами на протяжении реки в 200 верст, тылом к которой развернулась армия не менее 16 корпусов. За преградой, открытое для нападений с севера пространство в 150 верст, по которому пролегают все наши сообщения, а за ними малодорожная Литва и бездорожное Полесье.
Несмотря на достигнутые успехи, положение нашей армии несколько улучшавшееся по сравнению с тем, что было в сентябре, на территории правого берега реки Вислы, по отношении ее флангов, в особенности правого – не обеспеченное. Достигнутые армией успехи ее ослабили численно. Быстрое наступление на Запад удлинило сообщения и вызвало напряженную работу тыла. Два железнодорожных мостовых пути недостаточны для питания армии и образования баз, необходимых для дальнейших наступательных операций в короткий срок времени. Вот в этих условиях руководящая мысль должна искать решения дальнейшего. Очевидно: о наступлении на запад, в Познань и Силезию, думать не приходиться.
Необходимо утвердить свое положение в лево-бережной Польше и обезопасить себя в правобережной. Это методика. Да методика, но неизбежная, когда надо накормить миллион ртов, столько же ружей и тысячи пулеметов и пушек, не говоря о лошадях. Но ведь преступно не использовать наш успех. Надо преследовать разбитого противника, добить его. Нужно, непременно, нужно добить.
Но кого? Один ушел, другой стоит на заблаговременно укрепленной позиции, третий где-то на юге. Если можете, атакуйте последних, а первого если и догоним, то в таких условиях, когда нам не будет выгодно его атаковать.
Я выше не раз указывал, что армия наша представляет из себя прекрасный инструмент. Прикасаясь к противнику, она бьет его. Но проделав все то, что проделано по cиe время, сохранил ли этот инструмент, в материальном отношении, все то, что для успеха нужно? Сомневаюсь.
Но чтобы решить вопрос о возможности атаки противника, остановившегося на позициях примерно на линии Жарки-Олькуш (гадательно), надо знать внутреннее положение противника, надо знать, насколько он обессилен. Это могут решить только те, которые перед врагом. Отсюда я мог бы сказать только одно: захват линии Олькуш-Жарки (примерно) нам очень важен, но важнее захват именно южной части линии, которая притом и сильнейшая. Захватывая эту полосу, мы естественно будем бить австрийцев и часть немцев. По времени мы можем исполнить это до подхода сильных немецких подкреплений. Весь вопрос следовательно сводится к тому, могут ли войска исполнить это по состоянии своих снабжений? Все эти затруднения мною имелись в виду в конце сентября, когда обсуждали Вислянскую операцию. Ее значение было бы громадное, если бы нам удалось отбросить левое германское крыло, отрезать Радомскую и Опатовскую группы от их снабжений.
Почему это не удалось, не знаю, но последствия неудачи оперативного замысла, естественно, дают себя чувствовать вовсю. Если бы она удалась, то и тогда дорога в Познань и Силезию нам не была открыта, и Верховному главнокомандующему, раньше, чем вторгаться в пределы Германии, пришлось бы много поработать, прежде чем армия могла бы приступить к решению окончательной задачи войны.
Незнакомые с нашим делом, а незнакомы с ним почти все, решают эти вопросы очень просто – по своему желанию и как им кажется. Но те, кто несут тяжелую ответственность, – те рассуждают иначе. Я вижу длительную борьбу и на юге, и на севере, и, вероятнее всего, в центре нашего расположения. Последний должен быть силен если не войсками, то в инженерном отношении и линия Лодзь-Мехов, наиболее пригодная для возведения сильной укрепленной линии. Она нам даст некоторую свободу в наших действиях, а в случае успеха, послужит базою для действий против Одера.
29-го октября
«В восточной Пруссии правое крыло неприятеля, упорно сопротивлявшееся в районе Лыка, оттеснено к Мазурским озерам. К востоку от Нейденбурга – близ станции Мушакен – наша конница нанесла поражение германскому отряду, прикрывавшему железную дорогу, захватила обоз и взорвала два железнодорожных моста. 26-го октября наша конница вынудила отступить кавалерийскую дивизию противника, поддержанную егерским батальоном к Калишу. На путях к Кракову мы достигли Мехова. В Галиции наши войска переправляются через Вислоку, занимают Ржешов-Дынов-Лиско».
Проскальзывают сведения об усилении германцами района Ченстохова войсками и боевыми средствами. В создании там сильного флангового положения по отношении путей в Познань и Силезию германцы, по-видимому, усматривают средство удержать нас от перенесения действий в их страну. Мысль не дурна. В этом, совместно действуя с австрийцами, оттягивают наши силы к югу, арену действий переносят в австрийскую Галицию и Силезию, приковывают нас к своей Польше. В этом же, если только это верно, усматриваю, что германцы не бросили мысли активно действовать против наших союзников с главными своими силами.
Но в этом решении, если оно принято, сквозит бесцеремонный эгоизм немцев – желание оберечь свои земли и сделать земли своих союзников ареною борьбы. Послужит ли это к вящему единению их с австрийцами?
Над всем этим будет царить армия Гинденбурга, угрожающая нашему правому флангу и прямому направлению на Варшаву к Висле. Это мои скороспелые предположения, основанные исключительно на газетных сведениях. Та к ли будет на самом деле? Что же делать нам? Пока, я думаю, главная наша задача устроить базу и пути к Висле и от Вислы, промежуточную базу Лодзь-Петроков Кельцы и сгруппировать наши армии. В ближайшие дни, в зависимости от действительности, заканчивать преследование в Галиции и южной Польше.
Положение и состояние наших войск здесь – неясное и неопределенное, и потому высказываться о дальнейшем несвоевременно. Никак не могу уяснить себе назначение группы войск, поступающих из Сувалкской губернии в восточную Пруссию к северу от озер и на озера. Если мы хотим открыть себе проходы в озерах и прочно стать там, чтобы затем, подвигаясь на Запад, выпрямить свое положение, то на первый взгляд это хорошо. Но только на первый взгляд. Мы этим мало что, исправляем, пока не завладеем южной Вислой, а завладеть ею надо, взять Торн, Кульм, Грауденц ets.
Помимо чисто физических трудностей и превосходной оборудованности этого театра, овладев им кроме Кенигсберга, мы, не владея морем, всегда будем в тревоге за наш правый фланг. Если одновременно с наступлением с востока мы будем наступать и с юга, то отвлечем большие силы, что своевременно. Раз наша армия целиком на левом берегу реки Вислы, наши действия, как мне кажется, должны получить свое развитие по левому берегу, в NW направлении.
Стремление к Познани смелее, чем к Торну. Чем больше сравниваю условия борьбы на южном направлении или на северном, тем в большей мере отдаю предпочтение центральному направлению на Бреславль, но с одновременным, а может быть и более ранним, направлении действий на Познань. Направление действий на Краков и на Силезию даст нам длинную, трудную, по обширным лесным пространствам территорию, неудобную для масс, оберечь которую будет чрезвычайно трудно.
И все-таки придется брать Краков, если целью действий будет Германия, а не Австрия. На осаду трех крепостей – Перемышля, Кракова и Познани средств не хватит, а если хватит, я предпочитаю Краков Торну.
30-го октября
«На восточно-прусском фронте наши войска подошли к восточным выходам из района Мазурских озер. В районе Гольдана и Млавы – Сольдау происходили успешные для нас столкновения. На Галицийском театре наше энергичное наступление продолжается».
От Штаба Кавказской армии
«27-го октября на Кепри-Кейской позиции продолжался артиллерийский бой. В некоторых пунктах Черноморского побережья были замечены на море суда неприятельского флота. В течение 28-го октября происходили небольшие стычки в Зачорохском крае, по границе Батумской области.
Позиции у Кепри-Кея мы держим в своих руках. Обходы урок окончились неудачей, неприятель опрокинут, причем одна его обходная колонна рассеяна и нами взяты пленные, боевые запасы. Нами занята вся Алашкертская долина. Занятые территории прочно закреплены за нами. По показаниям пленного турецкого офицера, турецкой армией командует Гассан-Изет-паша под руководством немцев».
По-видимому, мы хотим устроить заслон перед выходами из Мазурских озер, и охранять их на флангах группами более сильных войск. Кому подобная мысль могла прийти в голову? Это совсем особый вид военного творчества, который может иметь весьма печальные последствия. Мне все-таки хочется верить, что движение в Восточную Пруссию вызвано другими, более разумными причинами.
31-го октября
«29-го октября бои развивались в восточной Пруссии на фронте Оталупенен-Круглянкен и в районе Сольдау. Нами занят Иоганисбург. За Вислой небольшие боевые столкновения происходили на пространстве между Калишем и Нешавой, где передовые части неприятеля стремились продвинуться вперед. В Карпатах австрийские арьергарды, удерживающиеся на переправах через верхний Сан, в районе Санок атакованы нашими войсками. Блокада Перемышля, прерванная нами в период наступления австро-германских армий, восстановлена».
Штаб Кавказской армии
«Атаки турок на Кепри-Кейской позиции в течение 29-го октября были отражены с большими для неприятеля потерями. Обходная против нашего левого фланга колонна турок, попав под перекрестный огонь артиллерии и будучи стремительно атакована нашей пехотой в полном беспорядке бросилась в горы, преследуемая нашей конницей. Турки под прикрытием позиции у Деве-Бойну, продолжают стягивать свои войска к Эрзеруму и, по-видимому, получают подкрепления через Трапезунд. 27-го октября турки были атакованы и разбиты у Хане-Сурского перевала, на пути из Азербайджана к Вану; побросав своих убитых и раненых, турки поспешно отступили в полном беспорядке».
По газетным сведениям, исправления железнодорожного пути Варшаво-Венской дороги как будто идут успешно, Петроков-Зегрж и к стороне Александрова восстановлены, как будто к 27-го октября. О Келецкой дороге к Томашкам и Мехову ничего не известно. Не известно также положение пути Омета-Сувалки-Августово. Вероятно, здесь путь и движение восстановлены.
Очень бы хотелось проникнуть в смысл операции к стороне восточной Пруссии из Сувалкской губернии, но никак не могу. Есть какая-то связь с операцией на Сольдау, занятием Иоганисбурга. Силы, оперирующие там, тоже не известны. Силы на главном театре, т. е. на левом берегу Вислы, по-видимому еще не готовы для операции, и это движение к озерам, к северу от них и к югу в общей обстановке представляется мне каким-то диссонансом.
Но вероятно это имеет какой-то смысл, но какой? Журналисты говорят о каком-то общем наступлении. Может быть, им и книги в руки, но я его не вижу. А если бы оно было, то тем сильнее мне – эта операция представлялась бы еще более неуместной, а потому и несоответственной. Поэтому операция меня очень тревожит.
1-го ноября
«В Восточной Пруссии продолжаются бои в районе Сталупенена и за проходы через восточную цепь Мазурских озер. Бой в районе Сольдау продолжается. На Торнском направлении обозначилось наступление германцев по обоим берегам Вислы и Рышин-Влоплавск и западнее, причем выяснилось, что неприятель подтянул сюда часть войск из Лыка. В районе Ченстохова германцы постепенно стягиваются к границе. В Галиции наше наступление к Дунайцу не встретило сопротивления. При занятии нами Кросно нанесен сильный урон австрийскому арьергарду. В районе Сошок и Турка, где мы с утра 29-го октября овладели ночным штурмом сильно укрепленной позицией неприятеля, австрийцы перешли в отступление. В Карпатах, на пути из Надворной к Мармарош-Сигету, у Пасечна, нанесено поражение неприятельским соколам. На Черном море, у Сулина 30-го октября были обнаружены турецкие миноносцы».
Явствует, что мы поставили себе целью овладеть Мазурскими проходами. Боями у Сольдау отвлекаем силы, которые могли бы усилить немецкие войска в районе Мазурских озер. Помоги нашим Господь.
То же могло быть поставлено целью в первые дни войны, вместо плохо задуманного и еще хуже исполненного вторжения в восточную Пруссию. Я был против такого вторжения. Я считал, что вторжение в эту область с востока, без занятия нами проходов противоречит здравому смыслу, занятие же проходов тормозилось отсутствием должных осадных средств. Я надеялся, что южные проходы будут взяты с запада, а Лётцен замкнут с обеих сторон. Ничего подобного из совершенно несогласованной и дурно веденной операции 2-й армии – сделано не было.
С тех пор прошло 2½ месяца, и вот теперь в донесении Верховного главнокомандующего сказано, что бои ведутся за проходы через восточную цепь Мазурских озер. Нужно ли это? Нужно. Своевременно ли такое действие? Лучше теперь, чем позже, если операции будут ведены толково и с достаточными средствами. Операция на Мазурских озерах и у Сольдау, вероятно ускорят развитие наших действий на фронте Познань-Торн и ослабят операции на юге.
Усилили мы в инженерном отношении фронт Лодзь-Петроков? Он получает при развитии наших действий в сказанном направлении особо важное значение.
Штаб Кавказской армии
«30-го октября бои в районе Кеприкейских позиций продолжаются. В Зачорохском крае, Баязетской и Алашкертской долинах и на Черноморском побережье боевых столкновений не было».
2-го ноября
«В восточной Пруссии мы продолжаем продвигаться вперед. Близ Сольдау в бою взято пять германских гаубиц, 31-го ноября мы принудили немцев отойти от Рыпина.
Между Вислой и Вартой происходили столкновения передовых частей. На Краковском направлении наши войска переправляются через Шреняву. В Галиции нами занят Тарнов».
Штаб Кавказской армии
«30-го октября к югу от Каракилиссы Алашкертской появились многочисленные отряды курдской конницы, встреченной нашей кавалерией. Курды не выдержали натиска и были опрокинуты.
31-го октября. Значительных перемен не произошло».
3-го ноября
«В восточной Пруссии на фронте Сталупенен-Поссесерн (близ Ангенбурга) и у Иоганисбурга наши войска с боем продвигаются вперед. В районе Сольдау-Нейденбург происходят бои, причем мы на этом участке продвинулись вперед, несмотря на упорное сопротивление противника. На левом берегу Вислы сражение постепенно развивается на фронте Плоцк – р. Варта. На участке Калиш-Велин противник отходит. В окрестностях Ченстохова и к югу от него неприятель неудачно пытался перейти в наступление. Наше движение на Краков продолжается.
В Галиции австрийцы пытаются организовать оборону на реке Дунайцы, в районе к западу от Жабно-Тарнов, и на Вислоке в районе Ясло; на южном участке галицийского фронта наши войска продвигаются к перевалам через Карпаты».
Штаб Кавказской армии
«После боев в районе Кепри-Кей наши передовые отряды окончательно выяснили группировку главных сил противника, в виду же значительных подкреплений, подошедших к туркам за последние дни со стороны Хнысс-Кала, Эрзерума и Трапезонда, с боем отходят в указанные им районы. Попытки турок завладеть захваченным у них Хане-сурским перевалом окончились неудачей. В остальных отрядах значительных боевых столкновений не было».
Знакомый оборот телеграммы. Держаться не можем, и вчера, 2-го ноября отступили. Я все рассчитывал, что за эти дни Алашкертские войска, через занятый нами Кара-Дербент подадут руку Кеприкейским. Времени было мало, да и войска немного. С Ольтанского направления тоже ничего не вышло. Все-таки рассчитывал, что удержимся дольше. Не хорошо, в особенности с турками. Держаться на Соганлуге будет еще труднее. Кто на месте управляет нашими действиями?
4-го ноября
«После окончившихся нашей победой октябрьских боев на путях от Варшавы и Ивангорода противник стал отходить к своей границе, разрушая за собой самым основательным образом все дороги, как железные, так и шоссейные. На железных дорогах неприятель взрывал и сжигал станционные здания и сооружения, безусловно уничтожая все водонапорные башни, водокачки и стрелки, от которых почти не осталось следа. На некоторых перегонах сплошь рельсы взрывались через стык и, таким образом, путь мог быть восстановлен лишь посредством укладки всех новых рельсов. Все мосты, водопроводные трубы, виадуки и прочее, не исключая самого незначительного по своим размерам, взрывались настолько основательно, что не поддавались никакому исправлению, а должны быть заменены новыми. На шоссейных дорогах оказались разрушенными все мосты, а само полотно, за малыми исключениями, перекопано или взорвано в шахматном порядке, поочередно с правой и левой стороны дороги. Телеграфные столбы вдоль железных и шоссейных дорог сваливались, изоляторы разбивались, а проволока разрывалась почти на каждом пролете. Эти обстоятельства крайне замедляли наше преследование, почему на левом берегу Вислы противнику удалось выйти из-под наших ударов и отойти в свою территорию. По выполнении сего германцы, пользуясь своими богато развитыми железными дорогами, начали быстро перевозить свои войска к северу, с целью накопления значительных сил против нашего правого фланга. Сосредоточение германцев в новом районе покрывалось сильной кавалерией, отчасти подвезенной с западного германского фронта, отчасти усиленной австрийской конницей.
В первых числах ноября обнаружилось наступление немцев в полосе местности между Вислой и Вартой. Результатом этого наступления явились те бои, которые ныне развиваются на фронте Плоцк-Ленчица-Унейюв.
В восточной Пруссии в районе Сталупенен-Поссесерн противник пытался в некоторых пунктах переходить небольшими отрядами наступление, но потерпев неудачу, отступил. В районе Сольдау-Нейденбург упорные бои продолжаются.
Наше наступление к Кракову, а также на галицийском фронте продолжается. Попытки австрийцев задержаться на путях нашего наступления терпят неудачу.
В происходивших в районе южнее Лиско боях 31-го октября нами взято в плен 10 офицеров и около 1000 нижних чинов».
Общественное мнение никаких объяснений от штаба не ожидает. Первое объяснение было неудачное, когда раскрывался план Верховного главнокомандующего; второе объяснение о наступлении новых задач тоже было неуместно; настоящее третье объяснение, в котором штаб желал объяснить, почему операция не удалась в полном объеме, я считаю тоже неуместным. Оно только подчеркнуло, что отступление немцев началось до 8-го, а перед нами были сильные их арьергарды, вернее, тыловые части, а остальное ушло раньше, а тыловые их части в ночь с 7-го на 8-го октября.
И перед Ивангородом была та же история и, как пишут оттуда, отступление главных сил немцев было сделано раньше; но, по-видимому, его начало нами не было замечено. Сделанные немцами повреждения были столь серьезны, что на протяжении до Равки и немного западнее, их нельзя было сделать очень быстро. Главные силы начали отступать не позже 6-го октября на Варшавском фронте.
Кроме того, силы на этом фронте не были так велики. Прочтя объяснение, невольно обращаешься к тому, что прошло, что было прекрасно задумано великим князем, но было исполнено последующими ступенями начальства более чем посредственно в смысле понимания и обстановки и согласований действий армий.
Штаб Кавказской армии. 4-го ноября
«Передвижение нашего авангарда на Эрзерумском направлении закончено. Это передвижение не было вызвано обстоятельствами боя, а произведены в целях выполнения указанной авангарду задачи. На том же направлении одна наша колонна ударила на турецкую левофланговую часть и опрокинула ее. Другая наша колонна вела успешный бой у Юз-Верана. Замечена деятельность турок в долине Ольты-Чая. Курды, сосредоточенные у Даяра в числе до четырех полков рассеяны нашей конницей. Турецким войскам и скопищам курдов на путях от Каракилиссы Алашкертской к Дутаху, нанесено полное поражение за перевалом Клыч-Галук и у Хамуры. Наши передовые части выбили курдов из селений Чабан-Ага-Кересси по южную сторону Танаризского перевала, по дороге из Баязета в Вану. В Азербайджане без перемен.
На черноморском побережье попытки турок наступать по береговой дороге на наши посты у Лимана окончились полной для них неудачей. Взятые во фланг и в тыл огнем нашей судовой артиллерии, турки понесли здесь большие потери; их резерв был рассеян».
Ольтинским направлением пренебрегать не следовало. Очень бы оно нам пригодилось. Составлено сообщение со свойственным нашим писакам искусством скрывать концы.
Штаб Верховного главнокомандующего от 4-го ноября
«В восточной Пруссии неприятель отходит на фронт Гумбинен-Ангербург, продолжая держаться в проходах через Мазурские озера. На фронте между Вислой и Вартой бои продолжаются, принимая характер большого сражения с значительными силами германцев. В Галиции австрийские арьергарды атакованы нами в районе Щукла и на перевале Ужок».
Штаб Кавказской армии от 4-го ноября
«В течение 3-го ноября происходила перестрелка на границе с Батумской областью. Усилия турок продвинуться вперед на эрзерумском направлении успеха не имели. Партия курдов вступила в перестрелку с нашими саперами в Азербайджане; курды рассеяны. В прочих отрядах без перемен».
5-го ноября
Действия германцев против правого фланга нашего расположения на левом берегу Вислы объясняю себе попыткой приостановить наше дальнейшее наступление южнее Бзуры, на запад. Мне кажется, что немцы не готовы в Познани и в Силезии или, по условиям их борьбы на Западе не могут сосредоточить значительные силы, чтобы наступлением своим оттеснить нас на восток.
Весьма возможно, если наши войска готовы к операциям, воспользуются этим и перейдут в наступление на Велюн-Ченстохов, и держась SW и имея сильную армию уступами за нашим правым флангом. Выбор между этой операцией и той, которая была указана мною раньше на NW; может быть, и станем только на месте. Я лично держался бы более северного направления, имея армию Рузского уступами за правым флангом, ибо не сомневаюсь, что неготовность немцев вызовет переброску их сил от Кракова, к Познани. Но таковым дело представляется мне отсюда. Движение на север, а не на юг, в моих глазах имеет то преимущество, что мы заставим немца сообразоваться с нами, а не мы потянемся за ним, как он того хочет, на юг.
Во всяком случае, нам пора действовать, и это самое главное, даже главные направления действия, ибо каждое из них имеет свои достоинства и недостатки, мне северное направление представляется, как дающее более полные результаты и ближе к конечной цели войны. Когда послушаешь Добророльского, то становится жутко.
Центральное управление не может удовлетворить требования армий не потому, что нет людей, а нет винтовок, так как число их недостаточно; производительность заводов тоже не может покрыть потерь в винтовках. Не думаю, что заводы наши могли бы дать 45 000 в месяц. Но и эта производительность мала, и усилить ее нельзя, так как чего-то такого у нас нет. Война ведется расточительно людьми, материалом и деньгами. Таков тон войны и свыше на эту расточительность не было наложено властной руки.
Чего стоила нам августовская эскапада в Восточную Пруссию, людьми, винтовками, орудиями и материальной частью. Но сама неудача стоит еще дороже. Полагаю, что неудача в августе затянула нам войну месяца на три. Если это так, то Жилинский, Самсонов и Ренненкампф нанесли казне и государству – убытки людьми, вооружениями и материалами и сверх сего, считая месяц в 600 миллионов, – 1 миллиард 800 млн. убытку.
Это не преувеличение – материально кампания эта нанесла России свыше 2-х миллиардов рублей убытку.
Действуя разумно, мы могли бы оттеснить немцев за Вислу; воспользоваться богатыми средствами края и жить в нем даром, взяв еще контрибуцию. В крайности мы могли, испортив основательно все пути, отойти за Нарев и частью в Сувалкскую губернию, и в распоряжение Верховного главнокомандующего у Вислы остались бы все корпуса. Весь характер кампании был бы иной, и мы, имея одной армией больше на левом берегу, давно были бы на границе Силезии и Познани, и не с этим числом корпусов, но с гораздо большим. А теперь, потеряв массу людей, пополнить которых из-за отсутствия полного числа винтовок мы не можем, мы обязаны будем топтаться на месте и ожидать, что с нами угодно будет сделать немцам, которые угрожают нам по всем румбам полукруга, среди которого мы находимся.
Одно утешение, что и у немцев дела обстоят не важно. Весь вопрос в том – у кого хуже: у нас или у них.
По всем признакам, немцы ведут дело экономно, не останавливаясь перед грабежом и насилием. Затем немцы, по отзывам всех, даже отступают в порядке, значит, и в остальном у них порядок.
Немцы проявляют большое упорство, но, когда нужно отступать, отступают быстро и неуловимо. Мы гогочем и кричим – бегут. Мы способны упорно стоять, но отступать быстро не можем, ибо не умеем и не можем. Мы отступим, когда сил не будет держаться, но высшее начальство армии, корпусов и дивизий не распорядится вовремя, чтобы все, что закупоривает пути, ушло раньше, а потому, когда мы будем отступать, то будем терпеть катастрофы, и жестокие. Та к было в августе.
6-го ноября
«Между Вислой и Вартой наши передовые части, ведя бои с наступающими германцами, отходят в направлении на Бзуру. Неприятель успел утвердиться в районе Ленчица-Орлов и выдвинул передовые части в Пионтеку.
В Восточной Пpycсии наши войска продолжают с боем продвигаться вперед на обороняемый противником фронт Гумбинен-Ангербург. Неприятель оставил во взятых нами окопах у Вaрлагена свыше 300 убитых. В числе трех офицеров, взятых при этом в плен, оказался один артиллерист, назначенный в пехоту вследствие недостатка там офицеров.
На фронте Мазурских озер наши войска достигли линии проволочных заграждений неприятельской позиции и преодолевают их. На фронте Ченстохов-Краков наши войска атакуют значительные силы неприятеля, причем у Владовице противник обращен в бегство. В Галиции мы постепенно занимаем перевалы через Карпаты. На Черном море наш флот обстрелял казармы и станцию искрового телеграфа в Трапезунде».
Штаб Кавказской армии
«За 4 ноября замечено усиление турецких войск на границе Батумской области, где произошло несколько стычек. В долине Ольты-Чая наша колонна атаковала и опрокинула турок; на Эрзерумском направлении происходили перестрелки, причем наше сторожевое охранение потеснило противника.
2-го ноября нашими войсками с боя взят Дутаг, важный узел путей в долине Евфрата. В остальных отрядах без перемен».
Дополнительное сообщение Морского генерального штаба об обстреле двумя крейсерами Либавы и произведенном там пожаре.
Сообщение штаба Верховного главнокомандующего от 6-го ноября меня очень встревожило. Странно, что мы, при нахождении к югу громадных наших сил, отдали часть довольно серьезной преграды-реки Бзуры и ее долины. Атака Мазурских проходов на меня производит тяжелое впечатление. Зачем все это делается, не постигаю. Зачем все эти жертвы для дела, которое этого не стоит, что в случае взятия проходов к югу от Лётцена, что мы будем делать с последними. Неужели мы поведем атаку на левобережные высоты Ангерaпa – Kipener Höhe. К чему это? Вижу с одной стороны фатальность, с другой стороны упрямство лица, желающего, по-видимому, сберечь наши сообщения. Как будто для этого нет других средств и приемов, в большей мере отвечающих нашему общему положению.
Взять Лётцен открытой силой мы не можем, даже если при армии есть наши осадные средства, в том числе 9-ти [дюймовые] мортиры. Одиннадцатидюймовые мортиры мы не подвезем и не установим (2 были подвезены). Ненужное кровопролитие и отвлечение больших сил. Не понимаю, как великий князь мог согласиться на это.
Очевидно, творческая деятельность штабных деятелей не идет дальше парирования действий наших противников. Блестящее решение великого князя в сентябре в исполнении сведено на минимум. Но когда она заканчивалась, у них не было, ни чувства, ни чутья; результаты этой операции дали нам возможность впервые взять в свои руки почин действий.
Вместо того чтобы предупредить противника в северном направлении, на что не потребовалось бы на первых порах больших сил, они организуют большое наступление на Ярочин-Люблинец, продолжая бесцельное продвижение вперед слабых передовых частей. Они не оценили и не рассчитали, что такая большая операция совершенно не соответствует состоянию и положению нашего тыла, что войска ничем не обеспечены, что надо их устроить, пополнить, пути исправить, запасы подвести и всем прочно стать на занятой территории. Теперь немцы опять нами владеют.
Я думаю, немецкая операция на Бзуре будет парализована, ибо в противном случае она грозит нам тяжелыми последствиями. В случае успеха все-таки край между Вартой и Вислой будет разорен, даст средства нашим врагам, лишит нас этих средств.
В условиях, в которых находилась наша армия, возникновение плана наступления в Познань и Силезию трех больших армий весьма знаменательно. Это наступление должно было начаться 1-го ноября, но естественно, насколько я могу оценить обстановку отсюда, из этого наступления ничего не выйдет и выйти не может, ибо она ничем не обеспечена и не подготовлена. Она не своевременна. К ней надо подготовиться рядом операций и мер. Я не протестую против мысли движения, но нахожу, что время не подошло, да и средства не подготовлены. Если мысль, по существу и правильная, будет так вырываться вопреки действительной обстановки, далеко не уйдем.
Теперь пойдут импровизации, форсированные марши и, Бог даст, противник отойдет, а может быть, и застрянет на линии Владцлавск и Слеенских озер, и мы его будем долбить здесь и на Мазурских озерах, подставляя наш левый фланг и тыл ударам от Варты. Удивительное мы создаем себе положение. Немцы с нами играют как кошка с мышкой, а мы сами идем на это, и на это есть причины.
Нельзя войну вести как маневр. Я, однако, надеюсь, что мой приговор слишком преувеличен, но он основан на том, что до сих пор, кроме решения великого князя, исходившего от него и явившегося образцом положительного творчества, мы все время применялись к противнику и наша самостоятельная мысль ничем положительным не выражалась. Великий князь невидимо для него опутан и спутан. Данных настоящих для определения обстановки ему дать не могут и, весьма естественно, что он пребывает в темноте. Здоровой мысли нет, незапутанное представление о событиях отсутствует и правильное, жизненное творчество отсутствует. Есть канцелярия, нет генерального штаба, ни у великого князя, ни у Рузского, выдвинутого для решения столь крупных вопросов.
Я знаю, Алексеев изнывает под тяжестью выпавшей на него доли и забит обстановкой верховного штаба и громадностью дела. Единственный человек, который является представителем мысли, заглушен, задавлен. С моей точки зрения, дело успешно, во всем его объеме, развиваться не может. А рядом с этим наше положение об управлении войск в военное время не жизненное, противоречит природе войны, его составителем и вдохновителем Юрием Никифоровичем, который не может видеть его недостатков – как создатель его.
Я ошибаюсь, но чувствую, что Ренненкампф, уже сыгравший фатальную роль в начале, еще в большей степени сыграет ее теперь. А великий князь, на свою пагубу, за него держится. Его обольщает его мужество – личное мужество Ренненкампфа. Я этого не отрицаю, хотя есть люди, которые уверяют, что он не мужествен. Я думаю, что он мужествен, но негодный командующий армии. Негодный по умственным и другим качествам. Для меня он экзамена на командующего армией не выдержал. Он хорош, где его физический глаз видит, и где, благодаря его способностям схватить условия местности, он может распорядиться сам. Он хорошо поведет корпус пехоты, а еще лучше кавалерийский, но не более, и притом в условии, что ему дана, будет известная задача. В связи с другими он будет хуже, а как командующий армией, он, по-моему, совершенно не годен, желал бы ошибаться в этом определении. А великий князь им пользуется, уверенный, что он полезен.
Я не имею ни прав, ни способностей вещать о будущем. Но жизнь и мои размышления о жизненных явлениях научили меня судить о будущем по прошлому. А так как вся жизнь созидается людьми, их мыслями и проявлением этих мыслей в конкретных фактах и действиях, то я пока хорошего не вижу. Был проблеск, но он затух в житейском море. Проявится ли он снова с большей еще силой – не знаю. Творчество тяжелый труд, он истощает и утомляет человека. Наша борьба задолго до ее начала, затем начало и последующее, вся она озаряется не ровным светом мудрости и неуклонной мудрости, а сильным вспышками зарницы. Светло, когда она вспыхнула, по всему небу, но еще темнее делается до новой вспышки. Народ делает, что может. В его героических усилиях нет сомнения. Дело управления – разумно суммировать и эксплуатировать его, а не расточать. А мы как будто его расточаем, 2-го ноября я писал великому князю, что я спокоен, а со вчерашнего вечера – очень беспокоен.
«Русский Инвалид» взял несоответственный тон, а манера письма Шеманского какая-то странная.
7-го ноября
«На левом берегу Вислы боевые действия развились за последние дни в двух районах: на фронте между Вислой и Вартой и на линии Ченстохов-Краков. Бои ведутся с большим напряжением и имеют преимущественно встречный характер.
В Восточной Пруссии наши войска атакуют сильно укрепленные позиции. К востоку от Ангербурга перед германскими окопами имеются три ряда проволочных заграждений, водные рвы и вертикальные проволочные сетки. Мы овладели частью позиций в 7 верстах от Ангербурга и проходом между озерами Бувельно и Тиркло, причем в этих боях нами взято 19 орудий, 6 пулеметов, прожектор и несколько сот пленных. В Западной Галиции наше наступление продолжается».
Дальнейшее донесение о встрече нашей эскадры с «Гебеном» опускаю. После 14-минутного боя в дистанции 40 кабельтовых «Гебен» ушел.
Развитие боев между Вартой и Вислой и Краковом и Ченстоховым, нормально, но непонятно, почему мы в северном направлении не предупредили немцев и позволили им перекинуться на правый берег Бзуры. О действиях на правом берегу Вислы молчание, а между тем, по вчерашней телеграмме можно думать, что Плоцк не в наших руках. По вчерашним донесениям наши войска одолевают проволочные заграждения перед проходом между Мазурскими озерами. Сегодня (т. е. сообщение от 6-го ноября) ничего не говорит о дальнейшем – следовательно, не взяты.
Германцы восточнее Ангербурга (по-моему, юго-восточнее) выдвинулись и устроили сильную позицию. Проскользнувшие вчера тревожные слухи (кажется, относятся до Бзуры), по моему, могут быть отнесены к действиям Ренненкампфа, о котором сегодня ничего не говорится. Положение на других участках не дает повода думать или вернее предполагать некоторую катастрофичность хода дел. У этого господина это возможно: он не разумен, а если начальник штаба Баиов, тот самый, который был на поездке 1907 года и потом был назначен генералом-квартирмейстером Виленского округа, то это неудивительно.
Баиов кажется умным, такое он на меня произвел впечатление, но самонадеянно-упрямым и самолюбивым. Это я вынес из поездки. Разрешая тогда операцию, он решил ее наперекор всему. Ему было дано понять, что так не делают. Если бы он не был умен, то подобное решение можно было объяснить непониманием, но он умен. Вероятно он начальник штаба у Ренненкампфа. Обождем, увидим, что произошло.
Эта Мазурская операция, ведомая большими силами, но вероятно с недостаточными средствами артиллерии и инженерных средств будет нам стоить непомерно дорого. Боязнь великого князя скует волю и разум Сиверса. С упорством и тупостью задуманная, она с этими же качествами будет проведена в жизнь, и если мы возьмем проходы – нам придется брать еще белее сильные высоты (Какинер) левого берега Ангерапа. Но взяв проходы, у нас нет никаких оснований, что мы продвинемся дальше. Если брать, нам надо было брать Лётцен и тогда от легкого нажима падут проходы южнее. А чтобы взять Лётцен, нужны крупные мортиры. Подвезены ли они? На это надо время. Но допустим, что возьмем – дальше что же?
Весьма основательная боязнь за наши сообщения кинула нас на эту операцию, трудную и безнадежную, вместо того чтобы оставить здесь 2–3 корпуса и гарнизоны Ковно-Олита-Гродно удерживать противника на наших озерах и на Немане; а на правом берегу Вислы сосредоточить 7–8 корпусов и ими решительно действовать во внутрь восточной и западной Пруссии. Часть этих сил могла бы, при успехе здесь, быть переброшена на левый берег реки.
Такую операцию, естественно, нельзя поручить Ренненкампфу, уже достаточно доказавшему полную свою неспособность управлять действиями армии. Неправильным освещением событий, переоценкою штабными деятелями последствий Висленской операции, оторванностью от всего того, что подготовляет операцию, беспочвенностью в смысле организации высших управлений, по новому положению об управлении войск в военное время, – все это ввело в заблуждение великого князя, который согласился на эту операцию, мало полезную, требующую больших сил и жертв и не связанной общим положением.
Великому князю трудно выбраться из этого положения и очень трудно заметить и ощутить его.
* * *
Вчера отставной генерал Санников сообщил мне изумительные мытарства с искусственным дымом, длящиеся уже более 2-х, если не 3-х лет. Изобретено его сыном, полковником Санниковым – георгиевским кавалером, инженером. Сухомлинов не любит его за статью, из-за которой Санников имел неприятности. Все опыты и несколько раз в присутствии государя императора увенчались успехом полным, и дело было решено. Дымные шашки надо готовить, но ходу не давали, производство не установили. Началась война. Из армии стали требовать, дошли до военного совета. Рассмотрено, одобрено, но В.М. положил резолюцию: «Не сочувствую этой затее».
Застряло. Недавно стал требовать великий князь Верховный главнокомандующий. Пришлось уступить. Недели 3–4 стали строить заводик. Требуют для Перемышля и Мазурских озер, а их всего около 40 тысяч шашек, что ничтожно. Недурна картинка.
Телеграмма Верховного главнокомандующего от 7-го ноября
«Усилия германцев направлены к тому, чтобы прервать наше расположение между Вислой и Вартой. Наше наступление от 6-го ноября сопровождалось частичными успехами. К северо-западу от Лодзи нами захвачена тяжелая германская батарея, свыше десяти пулеметов, несколько сот пленных. Упорные бои на фронте Ченстохов-Краков развиваются нормально. За 4 и 5 ноябрь взято в плен до 3 000 австрийцев. В Галиции нами заняты: Виснич, Горлица, Дукла, Ужок».
Не совсем понимаю вступительную фразу сообщения. Проследим сообщения штаба: 31-го октября он сообщал, что в Торнском направлении обозначается наступление на Рыпин-Влацлавск и западнее. Это было обнаружено 30 и 29 октября.
1-го ноября между Вислой и Вартой происходили столкновения передовых частей – это относится к 31 октября.
2-го ноября. На левом берегу Вислы сражение постепенно развивается на фронтах Плоцк-Варта – относится к 1 ноября.
3-го ноября. Штаб сообщает: в первых числах ноября (это неверно), вернее с 30-го октября обнаружилось наступление немцев в полосе между Вартой и Вислой, бои развиваются (это говорится о действиях 2-гo ноября).
4-го ноября. На фронте между Вартой и Вислой бои принимают характер большого сражения со значительными силами германцев – это от 5-го ноября.
5-го ноября. Между Вислой и Вартой наши передовые части (оказывается, что большое сражение 2 и 3 ноября вели передовые части), которые отходят на Бзуру (Ленчица на Бзуре), и неприятель занял Ленчицу – Орлов и выдвинулся к Пиоптеку. Это относится к 4 ноября.
6-го ноября. Боевые действия развелись на фронте между Вислой и Вартой и больше ничего. Это относится к 5 ноября.
Наконец, 7-го ноября – усилия германцев направлены к тому, чтобы прервать наше расположение, а дальше – наше наступление 6-го ноября сопровождается частичными успехами и, как пример, – что к северо-западу от Лодзи взята батарея – это относится к 6 ноября.
Вот что мне представляется: мы деремся на линии Главно-Стыков-Лодзь, вероятно, Ласковицы. Лович, может быть, наш.
Нас атакуют и, вероятно, сильнее от Униева, чем от Кутно. Выгоднее было бы немцам атаковать нас от Кутно, отрезывая от Варшавы, но в случае неуспеха положение атакующих будет очень неудобное.
Положение наше мне не нравится. Мы очень стеснены. Для развертывания частей, находящихся южнее, нужно много времени. Да благоразумнее было бы не стягивать к югу и думать о наступлении в Познань и Силезию – а обеспечить себя наступлением еще в конце 20-х чисел октября – как мною указано выше на N W, a следовательно и на N, и этим наступлением – парировать попытки германцев бить нас в правый фланг и выиграть пространство.
8-го ноября. О положении 6-го ноября
Когда начались бои, не время всевозможным соображениям. Сражения их исходом должны создать положение, которым руководящая мысль должна оценить и воспользоваться.
Сражение, центром которого, по-видимому, район Лодзи, принимается нами в условиях невыгодных. По-видимому, это наша участь.
Нашим армиям тесно, сообщения ненормальные. Большие силы оттянуты на частные задачи. Вместо того, чтобы обеспечить себя положением на левом берегу Вислы, выиграть пространство путем операции к N и NW с последних чисел октября, мы, по-видимому, стали готовиться к наступлению в Познанские и Силезские провинции.
Но противник помешал, начав наступление от Торн-Познань. Было ли это наступление, начатое в конце 20-х чисел октября, оценено – не знаю. Внешние факты и сообщения штаба Верховного Главнокомандующего указывают, что, по-видимому, нет.
Горевать об этом поздно. Успеют ли наши армии, смотревшие на запад, соответственно развернуть свои силы на N и N W, покажут события. В донесении от 7-го ноября – ни слова о работе наших войск на злополучных Мазурских озерах и у Сольдау. Занятие немцами Хлицка – совершенно невероятная оплошность со стороны оперировавших на правом берегу Вислы войск.
Та м действует опять-таки Ренненкампф, которому вручили армию. Неужели 2-й, 3-й, 4-й и 20-й корпуса переброшены на Сольдау? Коренные «виленские» войска переброшены к Висле. Этому я верить не могу. Но мне говорят, что против Мазурских озер действуют 22-й, Кавказский, Туркестанский, Сибирский и 26-й корпуса – совершенно чужие. Это такой фортель, которому в оперативном отношении и в смысле понимания основ военного дела – ничего противопоставить нельзя. Без помощи Божией выбраться из этого запутанного своими руками положения нельзя.
От штаба Кавказской армии
«6-го ноября наши суда бомбардировали Хопу, откуда подготовлялось и производилось наступление турок по разным ущельям в Зачорохский край. Огнем судовых орудий разрушены: порт, казармы, таможня и взорван склад огнестрельных припасов, портовые склады сожжены. В долине Ольты-Чая турки отброшены к Бару. На эрзерумском направлении одна наша колонная опрокинула турок у Юз-Берана. В прочих отрядах значительных боевых столкновений не было».
9-го ноября
Телеграмма о положении на театре военных действий 7-го ноября.
«Сражение на пространстве между Вислой и Вартой и на фронте Ченстохов-Краков продолжается. В Восточной Пруссии 7-го ноября происходили только небольшие перестрелки. В Западной Галиции наши войска продолжают наступление».
Я до сих пор чувствую то волнение, которое охватило меня, когда я 5-го ноября прочел извещение, что наши войска (4-го ноября) начали преодолевать проволочные заграждения мазурских проходов. Войскам нашим постоянно приходится преодолевать препятствия, и не атаки их в проходах Мазурских озер или перед Ангербургом меня болезненно волновали, а бесполезность этих атак даже в случае успеха, и сознание, что, по свойствам этой полосы, успеха без должных артиллерийских и инженерных средств, простым фронтовым движением не взять. Меня волновала бесполезность жертв, бесцельность всей операции, постановку которой могу объяснить себе упрямством и тем, что не отдают себе отчета в положении всей армии после Висленской операции.
Я не сомневаюсь, что великий князь был введен в заблуждение. Из сегодняшней телеграммы видно, что действия в районе Мазурских озер приостановились – очевидно, проходы не взяты, а главная группа готовится или к переходу Алгерана и атаке высот левого берега (Kipener Höhe – заблаговременно устроенная позиция), в чем сомневаюсь, или сама заняла оборонительное положение. Армия, почти в 6 корпусов парализована значительно [более] слабыми силами. Вот результат.
У Нейденбург-Сольдау-Лаутернбург – тоже прекратились действия, о них не говорят вот уже два дня, и Ренненкампф вероятно отведет свои корпуса назад, ибо торчать ему там незачем. Опять 4 примерно корпусов парализованы слабыми силами и крепостными гарнизонами. Я нисколько не хулю соображения нашего генерального штаба, но факты говорят, что в оперативных их соображениях есть что-то такое, что мешает правильному, естественному и сложившемуся вследствие нашего успеха раньше – ходу и развитию дела.
Если бы я не знал великого князя, его манеру работать, его мышления, я бы мог сказать, что это дело его рук и ума. Но при его логичности и знакомом мне способе мышления, ему нужны ясные данные и тогда можно быть уверенным, что выводы его не отойдут от сути дела. Подбор и разработка фактов, иx освещение в общей связи не дело полководца. В такие мелочи он не должен, не может входить. Это дело Генерального штаба. Но если вслушаться в то, что говорят ближе меня знающие обстановку штаба, то начальника штаба нет. Данилов и Щелоков все. Следовательно, Юрий Никифорович и начальник штаба и квартирмейстер. Такое совмещение немыслимо. Но Юрий Никифорович по своей природе все в себя всасывает. Через него все проходит: и мелочи жизни, и важнейшие вопросы борьбы. Как бы велики не были бы способности, он с этим справиться не может. Но что хуже всего, мелочи жизни, как микроб, незаметно для человека убивают способности широкого мышления и способность обобщения боевых и оперативных фактов.
Хромает организация работы. Духовная сторона работы забита житейской стороной дела.
Все изложенное – мои предположения, стремящиеся лишь к выяснению причин видимых нам явлений. Но эти предположения базируются на знакомстве с людьми, с их взглядами, привычками, приемами работы, их личными качествами и недостатками.
Положение после успехов, в начале второй половины 20-х чисел октября – было очень трудное и сложное. Я долго не решался прийти к какому-либо определенному выводу, вследствие полной невыясненности нашей и неприятельской обстановки. Но как только пролился признак света, стало ясно, что наша группировка должна была отвечать направлению действий на N W, что о вторжении в Познань и Силезию думать нельзя, а раньше надо создать положение, которое позволило бы нам приступить к этой операции. Было ясно одно, что мы должны начать действия, ставя это последнее условие даже выше направления действий.
А между тем в штабе умы были заняты организацией операции с 1-го ноября в Познанские провинции и в Силезию. Вот что совершенно непонятно и является фатальной переоценкой успехов, достигнутых в октябре.
Я писал М.В. Алексееву, что чем раньше эта операция будет нарушена обстоятельствами, тем выгоднее. Немцы поторопились. Бог помог нам и есть надежда, что мы успеем изменить направление наших развертываний и отобьемся, а может быть, и разобьем немцев. Но что с оперативной и технической стороны совершенно ошибочно – это операция в Познань и Силезию и, одновременно, направление 10-ти корпусов на Мазурские озера и на Сольдау. Если в начале войны, обеспечение наших сообщений лучше достигалось операцией к нижней Висле, то после Висленской операции – это обеспечение достигалось операциями к той же нижней Висле, ведомой правым и левым берегом этой реки, с главным ударом – левым берегом.
Как осуществить эти операции – это дело оперативного творчества, но чтобы творить, надо, прежде всего, знать, и дать себе отчет в основательности операции и начертить те координаты, которые должны служить фундаментом строительства.
Генеральный штаб Верховного главнокомандующего очевидно руководствовался иными соображениями, нам неизвестными, и его творчество пошло в ином, по моему мнению, ложном направлении.
Скоро 4 месяца борьбы и только раз духовная сторона этой борьбы проявилась во всей силе – это решение великого князя из очень трудного положения армии перейти в наступление на левом берегу Вислы. Это было его решение, и никто не отнимет у него величие этого решения. Если оно не дало соответствующих результатов, то это вопрос другой – исполнение не могло подняться до уровня самого решения.
Штаб Кавказской армии
«7-го ноября, утром, крейсер «Гамидие», в сопровождении миноносцев, подошел к Туапсе и начал бомбардировку, выпустив около 125-ти снарядов. Наша артиллерия немедленно отвечала, и действия ее были удачны. Ранено три нижних чина и сестра милосердия; среди жителей убит один и пострадало еще 10 человек; материальный ущерб не велик. На эрзерумском направлении одна наша колонна успешно действовала впереди Юз-Верана и наше сторожевое охранение продолжало теснить турок. В остальных отрядах значительных столкновений не было.
За 8 ноября значительных боевых столкновений не было».
Говорят, к нам подходят последние сибирские части – еще 4 сибирские дивизии. Если на Кавказе 2 дивизии и 2 стрелковые бригады, (по-видимому, одна), то на Западном фронте 50 пехотных, 3 гвардейских, 4 гренадерских, 11 сибирских, 4 кавказских и 12 стрелковых бригад, и всего 78 дивизий – выключив 4 дивизии – (13 и 15 корпуса) 74 дивизии и около 21 резервных дивизии – а всего 95 дивизий, не считая ополчения. Против нас австрийцев не более 35–40, немцев полевых 13–15, да резервных не более 20 и ландверных около 6 – всего 13–15. Превосходство очень большое.
И странно, за 3½ месяца никак не можем стать твердо.
10-го ноября
Телеграмма штаба Верховного главнокомандования от 9 ноября о положении 8 ноября.
«Сражение на пространстве между Вислой и Вартой продолжается с крайним упорством. Нами достигнуты некоторые частные успехи. Бои на фронте Ченстохов-Краков не внесли существенных перемен (Новое выражение, иначе говоря – бои ничего не дали). Нами взято до 2000 пленных и пулеметы. В Галиции австрийцы под давлением наших войск очистили Новый Санден».
Из частных источников: немцы, занявшие 5-го ноября Левчицу-Орло-Пионтек, продвинулись к югу – к стороне Брезолы-Конюшки – свыше 40 верст. По-видимому, с утра 8-го ноября их стали теснить обратно, с потерями. Но это сведения частного характера. Полагаю, инициатива к парированию действий германцев и восстановления нашего положения на Бзуре должно было исходить от Рузского.
По октябрьским предположениям, он должен был с 1-го ноября с 3-мя армиями начать наступление на запад. Но 29-го октября движения германцев уже обозначились. Уже 1-го ноября, по донесению Верх. Главнокомандования от 2-го ноября, между Вартой и Вислой боевые столкновения передовых частей развивались в сражение. Таким образом, уже 31-го октября, а вероятнее раньше наступление на W отпало, и надо было приготовиться к другой операции. Ожидать каких-либо указаний сверху было бы бездеятельностью и непониманием обстановки. Рузский наверно так не сделал. Если германцы перебросили с запада 3 корпуса (частные сведения), то против нас они могут развернуть до 7–8 корпусов. Примерно такую же численность корпусов, не считая Эверта и Ренненкампфа, Рузский мог бы развернуть южнее Бзуры.
Потеря Плоцка крупная ошибка. Она могла бы быть несколько умалена, если у нас были бы переправы у Вышгорода, на постройку которой мной указано выше. Предусмотреть и рассчитать, в какой срок армии Шейдемана и Плеве и часть армии Реннекампфа могут быть передвинуты к Бзуре отсюда нельзя. Мы не знаем, где они и в какой мере они ввязались на других местах.
Роль Верховного главнокомандования, находящегося в 400 и то более верст от места действия очень трудная. Я бы даже затруднился определить, в чем она может выразиться, в смысле постановки задачи, которая уже поставлена немцами, и в частностях, на месте. Все это должно быть исключительно дело Рузского и мешать ему не следует.
Единственная помощь сверху – это направление к Рузскому тех войск, которые находятся к востоку от Вислы. Что стало с злосчастною Мазурскою операцией? Ни слова не сказано о ней, как будто она провалилась куда-то, а ведь там около 6-ти корпусов.
Какое впечатление на войска – громадное напряжение, громадные жертвы, и ничего, и возможно, что взяв отсюда часть войск, мы снова отойдем. Не поверил мне великий князь, когда 31-го июня я ему сказал, операция на восточной границе Восточной Пруссии противоречит здравому смыслу. Мое заявление не было абсолютное. Разбираясь в этих вопросах в марте месяце 1914 года, при начале действий я допускал наступление в Восточную Пруссию из Сувалкской губ., но в составе 2-х армий в 8–9 корпусов. Проходы и Лётцен можно взять, но овчинка выделки не стоит, ибо по взятии их дальнейшая судьба операции обречена на поглощение войск и на занятие территории и больше ничего. Это могло еще пригодиться в начале войны, и то сомнительно, но теперь, когда мы сами на левом берегу Вислы – эта операция, ни с какой стороны, по моему мнению, не должна была иметь место.
В жизни все находит свое объяснение, и по отношению этой операции объяснения найдутся, но вся суть, каковы они будут и для кого. Людей несведущих и не вдумчивых объяснения эти, может быть, и удовлетворят, и инициатор этой операции будет еще больше убежден, что он наступал и соответственно и правильно. Это будет ему успокоение, но это не сотрет потоки слез и горя за десятки тысяч загубленных жизней и искалеченных людей – и так зря, без пользы и с вредом для общего дела. Не желал бы я находиться в шкуре Сиверса и Мищенко.
Но у них все-таки есть утешение. Они верили, что делают дело и исполняют долг. Без сомнения они верили, что взяв – они пройдут до Вислы и обезвредят нам это проклятое место. У них может быть только горечь несделанного, по возможности, порученного им дела. Могли ли они охватить всю нашу обширнейшую и сложную обстановку. Я думаю, что не могли. Это не их дело, а дело высшего управления. И было бы даже нехорошо, если бы во всеоружии фактов и знании обстановки увидели бы, что они делают не соответствующее дело. Для них взятие проходов и Ангерапа – было бы победою – целью их действий – и только; об этом они должны были думать.
Повторяю, я этим не хочу сказать, что владение нами Мазурскими озерами пустое дело. Совсем нет. Оно давало бы известные выгоды моральные и военные, но дальнейшее развитие оттуда наших действий и в нашей обстановке не давало нам: 1) желанных выгод в общем нашем положении данной минуты; 2) отвлекало на второстепенное дело большие силы; 3) было бы не своевременно и 4) ввязывало нас в трудные и необеспеченные операции, которые в наилучшем случае приводили бы не армию, а только часть ее к нижней Висле.
Борьба была бы жестокая и с большими жертвами, а результаты ее, т. е. привод к нижней Висле 2–3 корпусов из 6-ти, достигался легко приводом тех же 2–3 корпусов по железной дороге или по шоссе, к той же нижней Висле.
Обеспечение наших сообщений следовало достигать, как выше сказано, малыми силами в районе наших озер и Немана. Не было бы потерь и славы битв, но задача была бы достигнута малыми средствами, теперь, пока Бобрицкие болота непроходимы. Когда же они замерзнут, то к этому времени это обеспечение должно было быть уже закончено на нижней Висле, как на правом, так и на левом берегах этой реки. Исполнение этих задач было бы делом оперативного творчества.
Теперь же, судя по молчанию штаба Верховного главнокомандования, – дело это начатое не ушло дальше начала и выразилось лишь потерями и усугублением того, что Мазурские озера взять нельзя. А это не верно. Взять их можно, но с должными средствами и когда нужно.
Очень странно, что штаб Верховного главнокомандующего не сразу обмолвился о нашем положении в районе Черновицы. Как будто там ничего не произошло, и нам о том, что там делается, и знать не надлежит.
11-го ноября
«Сражение на фронте между Вислой и Вартой продолжается, причем особенно упорный характер имеют бои в районе к северу от Лодзи. Стремительные атаки германцев в течение всего 9-го ноября нами всюду отражены. Обнаружено появление новых неприятельских сил со стороны Велюня с целью обхода нашего левого фланга. На фронте Ченстохов-Краков и в Галиции без существенных перемен. В боях за 8-ое ноября взято в плен свыше 5000 австрийцев».
«С фронта между Вислой и Вартой получен ряд благоприятных известий. Обозначился отход немцев с линии Стрыков-Згерж-Шадек-Здунска Воля-Возники».
Это, последнее, по-видимому, относится к утру 10-го ноября. Надо думать, что к 8-му ноября Рузский успел развернуть Шейдемана и Плеве. Появление со стороны Велюня может быть парировано частью сил Эверта.
Удастся ли нам после отражения на фронте потеснить противника с Нижней Бзуры на север или северо-запад. Успели ли мы притянуть туда силы с правого берега? Переправа у Вышгорода, не говорю о Плоцке, очень бы нам пригодилась. Мы с превосходными силами боремся с меньшими силами противника и от него отбиваемся, даже, несмотря на то, что над ним был одержан успех. Что мы будем делать, когда германцы, решив обороняться на западе, выделят корпусов 6–8; я говорю о полевых корпусах, окажутся в равных, а может быть и больших силах и в положении более выгодном, чем мы в нашем центральном и тесном положении. Я не касаюсь еще других, невыгодных нам сторон, имеющих внутренний, едва ли устранимый характер, которые должны сказать свое неблагоприятное слово. В предвидении этого считаю, что по мере движения вперед операции делаются все труднее, я высказывал свое несогласие и неодобрение на ряд действий нашего высшего управления, вернее нашего Генерального штаба.
Наша самая слабая сторона – это внутреннее, тесное для такой большой армии положение, из которого мы никак выбраться не можем! Повторяю – войска делают все, что возможно, но Генеральному штабу не удается поставить армию в более выгодное для действий положение. Что он не чувствует – это явствует из того, что вместо укрепления своего положения после октябрьского успеха – он занялся операцией наступления в Познань и в Силезию на Ерочин-Люблинец. Ничего из этого не вышло, а вместо этого мы копошимся к югу от Бзуры и к востоку от Варты, отбиваясь от врага; затеяли бесполезную и кровавую баню с 6-ю корпусами на Мазурских озерах и с 4-мя корпусами боремся у Сольдау-Нейденбург, отдав важный нам Плоцк.
Вот против чего я восстаю.
Несколько дней, что графиня Игнатьева говорит мне о каком-то удивительном глубоком обходе Ренненкампфа. Сегодня она мне сказала, что вчера, 10-го, думаю, что это было 9-го ноября, великий князь за утренним чаем восторженно говорил об этом с лицом, который ей это передал. Не могу, однако, при всем желании, постигнуть, какой это обход. Очевидно, кавалерийский и в больших массах. Если этот обход совершается к востоку от Вислы, то он может иметь целью действий только разрушение железных дорог. Чтобы сделать основательно, надо коннице придать саперный батальон, хотя бы на подводах. Скажем, не батальон – 2 роты, человек 300 и большой запас взрывоопасных веществ. Это не дурно, если разрушения будут основательны и на всех 3-х магистралях. Произвести этот рейд на левому берегу сложнее. На нижней Висле это маловероятно, а выше Торна река, тоже до Плоцка, в руках немцев, и район на запад покрыт одной – но нашей дорогой. Не знаю, где кавалерийская масса в 3 дивизии могла бы переправиться через Вислу на участке от Мариенбурга до Торна.
12-го ноября
«Лодзинское сражение еще продолжается. В одном из пунктов его наша конница атаковала в конном строю отступавшую германскую пехоту, нанесла ей большие потери и захватила тяжелые орудия. На фронте Ченстохов-Краков сражение развивается успешно для нас, за 9 ноября взято свыше 6000 пленных. Попытки противника переходить в контратаку нами отражены».
Штаб Кавказской армии
«За 9-ноября на эрзерумском направлении наши передовые части продолжали теснить противника и, опрокинув одну его колонну, захватили зарядные ящики, обоз и боевые запасы. К югу от Каракилиссы Аларшкетской произошли удачные для нас бои по нескольким направлениям с курдами, усиленными регулярными войсками. В Азербайджане турки понесли поражения в районе Хан-Cурского перевала и на перевалах от Дильмана к Натуру, причем наши войска захватили часть турецкой артиллерии.
10-го ноября развивались столкновения в Чорохском крае. На эрзерумском направлении противник, опрокинутый на всем фронте, принужден к поспешному отступлению и энергично преследуется нашими войсками. На остальном направлении значительных перемен не произошло».
Сопоставляя частные сведения с официальными, можно думать, что угроза нашему правому флангу отпарирована, и немцы вынуждены отойти; не ясно еще на сколько. Судя по предшествующим боям, они отойдут на Бзуру, выжидая подхода Виленской группы; если наступление последней не будет парализовано, немцы перейдут, вероятно, в новое наступление, к югу – на Лодзь, демонстрируя против нашего правого фланга.
Без сомнения, немцы рассчитывали нас разбить и поставить нашу армию в очень тяжелое положение, но, кажется, не вышло. Запоздала ли Виленская группа или немцы полагали, что могут бить нас с слабыми силами – угадать теперь нельзя. Оно и не существенно. На лицо факт – действия с севера не только остановились, но германцы вынуждены были отойти. Необходимо этим воспользоваться и теснить, а если возможно, резать их от Нижней Бзуры, чтобы они вынуждены были отойти быстро и дальше. Этим обезвредим Виленскую группу.
В восточной Пруссии к 6–7 ноября – мы к Мазурским проходам не подошли.
29-го апреля 1915 года. Седлец
Четыре дня, что я в главной квартире главнокомандующего Северо-Западным фронтом. Состою в распоряжении М.В. Алексеева. 23-го апреля выехал из Петрограда в Ставку и день провел с великим князем, Верховным главнокомандующим. Наши душевные отношения еще упрочились. В Ставке был внешний порядок и наружное спокойствие. Меньше спокойствия у Н.Н. Янушкевича; хотя он здоров и пополнел, но внутри, несмотря на кажущееся спокойствие, его что-то грызет. Ю.Н. Данилов обладает большим самообладанием.
В 9 часов утра начинается работа, т. е. офицерство выходит и начинаются доклады. С внешней стороны все налажено. Что касается внутреннего содержания работ, то судить об этом, и то отчасти, можно только по событиям.
Я был ласково, очень ласково принят великим князем и Петром Николаевичем.
На правом фланге Юго-Западного фронта повисла ожидаемая туча; и 25-го апреля когда там был, тревожные перекаты доносились, как бы и до Ставки. Накануне великий князь был у Иванова и успокаивал Драгомирова, как будто потерявшего самообладание.
26-го приехал в Седлец. Меня встретил М.В. Алексеев и Борисов. Мих. Вас. имеет меня в виду на 5-ю армию. Великий князь ему, однако, сказал, чтобы взял меня в распоряжение, и это было правильно. Я лично, перемучившись сомнениями, отклоню такое назначение. Нечестно браться за дело, не имея ни командного, ни боевого опыта.
Если будет крайность, возьму, но есть корпусные командиры с большим знанием войны, которые лучше меня поведут армию. Для них это повышение. Мое назначение вырвет от тех, кто имеет на это право, большую награду, меня же это поставит в ложное положение, и я буду это чувствовать, и буду связан по рукам и ногам. Может быть, я окажусь более полезным здесь.
30-IV-15. Утром
Центром работы – Михаил Васильевич Алексеев. Он все в себе поглощает. Вероятно, и остальные работают. Это поглощение работы мне не нравится. Не хватит сил, а затем заболеет. Кто же будет продолжать? Мих. Вас. будет работать до последнего издыхания. Впрочем, он здесь только 5–6 недель. Ему надо входить во все. Но в это можно втянуться. Всю жизнь он так работал, упорно без отдыха. Та к будет работать и теперь. Я знакомился с положением, с разведкой, но дело идет туго. Занялся Шавельским районом. Мои выводы в нескольких строках передал Мих. Вас. при возвращении его из Холма. Та м надо объединить в часть, иначе организовать Кавалерию и согласовать действия. Та к же на это смотрит Алексеев. Надо провести это быстро; время не терпит.
На юге печально. 3-я армия потерпела больше чем неудачу. Как это повлияет на общее положение? Сегодня данные будут более определенные. И может быть на днях удастся мне выяснить себе положение всей армии. Последствия должны быть серьезные. Высшее управление Юго-Западного фронта в удрученном состоянии духа. Парировать все можно и положение на юго-западном фронте может быть восстановлено. Цели сузились. Кроме того положение в Галиции еще не определилось, не определились дальнейшие действия врагов, окрыленных теперь успехом. Их управление необычайно энергично, а на утомление и даже истощение сил людей обращать внимания не будут. Удержим ли мы линии реки Сана и северные предгорья Карпат. Войска хороши и все сделают, но недостаток в снабжении может поставить свои властные требования. Характер нашего управления также не приноровлен к быстрым и решительным решениям. А в данное время это, и спокойствие, первое. Тяжело немногочисленной нашей артиллерии бороться с многочисленной и при том рассчитанной на моральный эффект неприятельской артиллерией.
Юго-Западный фронт надо разгрузить – 4-я армия должна перейти к Северо-Западному фронту. Юго-Западный должен базироваться на Киев, иначе будет тесно. Способны ли союзники начать действительно общее действие? Начинать операции под давлением побочных обстоятельств невыгодно, а между тем так приходиться. Северо-Западный фронт скован своим расположением и положением. Я думаю, немцы начнут атаки по всему фронту и подвезут из Галиции или в средней Висле или Нарев, если только они не будут продолжать долбить в Галиции, что по моему правильно, и не сопряжено с потерей времени.
Северо-Западный фронт удержать натиск войск, стоящих против него, может. Но у нас большая трудность. Мало, вернее, нет для серьезного большого столкновения боевых снабжений, и с фуражом и, в особенности, с мясом дело обстоит нехорошо. Мих. Вас. не отступит; но удержатся ли войска?
Степень неудач на юге и создавшееся положение мне, мало знакомому с подробностями положения, не дает данных для решения. В этом последнем случае, пользуясь силою наших позиций, упорством войск, лучше выждать, а пока подработать необходимое для решения. Фатальность нашего положения, что мы пригвождены к позициям и растянуты в нитку. Творчеству здесь места нет, и приходится отбиваться, отбиваться и отбиваться, рискуя в случае неудач многим.
В чем же смысл наших противников? Наши действия с января, успехи на Карпатах, после ожесточенных боев на левом берегу Вислы в конце 1914 года, вынудили немцев повести решительные действия против нас, чтобы сломать нашу инициативу, отбросить подальше на восток, раньше уничтожить нашу живую силу и, развязавшись с нами, – обратить все усилия к западу. Если бы с декабря мы успокоились, занялись бы нашим устройством, отказались бы от Карпатских операций – они оставили бы нас в покое и обратили бы все усилия на запад, где, кроме французской армии, в сущности ничего не было. Но Мих. Вас. Алексеев шире посмотрел на дело. Положение западного фронта ему было известно, и дать нам, во имя наших эгоистических интересов, нашей безопасности, разбить их – было бы ошибочно.
Но мы не взвесили то, что было у нас, и что по нашему производству могло быть в течение лета, и чувство необходимости выручить своего союзника взяло верх над разумом.
Карпатские операции начались. Пал Перемышль, захвачены были высшие точки Карпат – и все шло успешно, хотя германский генеральный штаб уже принял меры, чтобы не только остановить успехи, но и нанести оглушающий удар и затем покончить с нами. И возможно, что мы предупредили бы их и что к концу марта, разбитые окончательно на Карпатах, вражьи войска должны были бы вместо удара подумать о собственном обеспечении. Но душу всей этой операции в середине марта 1915 года – Мих. Алексеева – вырвали и пересадили на север, вместо малопригодного Рузского, непоправимая ошибка! Она еще раз показала, как мелко и по детски на войну смотрят наши ставочные деятели и как личные вопросы и чувства преобладали у них над серьезным делом.
2-е мая
Условия жизни и работа не дают возможности следить и вдумываться в события, которые происходят вне фронта.
Юго-западные армии отошли и положение коренным образом изменилось. Если еще 25-го апреля великий князь рассчитывал на то, что положение 3-й, 5-й, 11-й армии коренным образом не изменится, то уже к 26-му, кажется, надежд на это не было. Оно изменилось к худшему в силу ли внешних условий, или с осознания главнокомандующего Юго-Западным фронтом, что иначе нельзя… Моральное и политическое положение скверное, военное – в таких условиях – тоже не может быть хорошим, хотя, кажется, людские потери будут пополнены.
Нельзя предполагать, чтобы противники, окрыленные чрезвычайно серьезным успехом, не дерзнули бы развить этот успех. Я не в силах еще охватить все положение, чтобы высказаться, чего следует исполнить, чего опасаться и к чему приготовиться. Надо выждать день другой, когда положение юго-западной армии определится яснее. Только сегодня положение с 30-го апреля на 1-е мая стало определеннее. Здесь положение на Риго-Шавельском районе могло бы быть даже хорошим. Силы для борьбы там были достаточные и дня 4 или 3 тому назад можно было устроиться там лучше, но трудности там все в лицах, в руководстве дела 10 армию и в совершении таких передвижений и действий, которые не обнаруживают не только умения, но и желания что-либо сделать.
Трудно вырвать этот участок из 10 армии, но и дурно его там оставлять. Я уже несколько дней говорил и писал об этом. Конница наша под начальством Орановского потеряла там совершенно способность действовать и принесет вред. И Сирелиус просто не идет. С такими начальниками, даже при сравнительно выгодных условиях можно проиграть; и это будет дурно и опасно. Подчинив все Горбатовскому, было бы лучше.
3-го мая
Пока подробности в Северо-Западном фронте не будут изучены мною и по отношению своих и врагов, я воздержусь от каких-либо оперативных заключений. Хотя засаживаюсь с 7-ми часов утра и работаю до 8-ми часов вечера и позже дома, но день короток и, кроме того, несколько не домогается. Перемена режима для 64-х летнего возраста дает себя чувствовать, да и вообще начало всякого дела не может идти быстро при его большой сложности и объеме. Не ладно скомпонована вся машина. Та к было в начале, так и теперь. Две группы, громадные, плохо, вернее, совершенно не связанные мыслью и волею сверху. Каждая сама по себе. Если что держится, то только волею и личностью великого князя. Его Генеральный штаб не связывая и не одухотворяя работы, к сожалению, источник разлада – ему не верят, ибо он ничем себя не проявляет в положительном смысле, его не любят, он мешает своею канцелярщиною и отсутствием живой помощи нуждам – всяким. Диву даемся и не находим оснований его упрямству и торможению многих военных вопросов, возникавших под давлением требований жизни и им не удовлетворяемыми, или наконец удовлетворенные после многих месяцев. Оперативная бездеятельность свыше указывает на отсутствие мысли войны и знания, на отрицание духовных свойств ее, отсутствие забот, предусмотрения, и упорство в удовлетворении многих потребностей ее, на формалистику и канцелярщину. Не любят высшего генерального штаба, не верят ему, раздражаются против него.
Хроническое необеспечение потребностей из центра венчает это печальное положение. Оно выносится, пока мы на местах, оно будет бедственным, когда события сдвинут армию, в особенности, если сдвиг будет на восток. Вся ложность конструкции положения об управлении войск в военное время даст себя чувствовать. То, что я писал в августе, в общих выражениях, говорят теперь тут.
Многие нужды организационного свойства неудовлетворительны, именно потому, что автор этого положения Ю.Н. Данилов не допускает его дополнения, изменения по чувству авторства. Но работы идут, органы снабжения заботятся и заглядывают вперед, но случайно, когда меньше дела на фронте, а дела этого не початый угол, в особенности на Северо-Западном фронте, запущенный при прежнем режиме. За 6–7 недель М.В. Алексеев сделал много, но всего не сделаешь.
Часть войскового управления, главнейшая, труднее поддастся изменениям, и во многом там вероятно по-старому. Когда буду ориентирован, попрошу объехать линию Немана и Бобра-Нарева.
4-го мая, утром
Риго-Шавельский район беспокоит главнокомандующего: Кавказская стрелковая бригада, 5 стрелковых бригад и 4 кавалерийские дивизии – идут на усиление и голова их сегодня тронулась по железным дорогам. Та м соберутся: 2-й, 35-й, 15-й, 4-й, четыре отдельные уссурийские части, корпус конницы и еще казачьи части, вероятно, и части пограничников. Из пехоты там будут 17-я, 38-я, 56-я, 79-я пехотные дивизии и отдельные бригады и, вероятно, 12 дружин ополчения.
А относительно отдельной армии, Управление или Мих. Вас. подготовляет или не решается. Вопрос, мне кажется, в том, начало ли это более обширной ими задуманной операции, в связи с общим делом. По ходу развивающихся событий этот район будет постоянною угрозою, и немцы там до поры до времени засядут прочно под прикрытием своей Восточной Пруссии.
Сообщения их здесь и обеспечены и выгодны. Наш подводный и надводный флот слаб и может грозить частично и случайно. Наша железнодорожная сеть и свойство местности для них выгодны. От Немана же на восток менее выгодны. В зародыше Петербургская операция, как писал в Петрограде, если только Юго-Западный фронт позволит им это сделать. Северо-Западный фронт не может собственными силами и средствами в районе восточнее Шавли-Рига воспрепятствовать этому. Если юго-западные армии даже не очень ослаблены, а я думаю, что они очень ослаблены и надолго лишены будут возможности проявить свою активную жизнь, если враг, что вероятно, будет их долбить, то все-таки он теперь же уменьшит там свои силы, корпуса на два, которыми усилит Шавельский район. К этому надо приготовиться.
Вопрос не в потере Митавы и Риги – это случится, если ход для нас будет неблагоприятный потом, а в том, что все положение Северо-Западного фронта будет угрожаемо по линии Вильно-Двинск. Ковно не помешает – железные дороги вне ее, и с захватом Риги в их власти.
Это, в общем, в частности могут быть большие отступления. Для этого им надо перебросить 6–8 корпусов. Их пока нет. Но корпуса четыре они наберут. Характер наших действий упрочился. Юго-западная армия не тронется. Мы будем упорно отстаиваться в центре и на правом фланге и наступать левым. Они могут взять оттуда большие силы.
В районе расположения Северо-Западного фронта должны быть крупные изменения. Но прежде всего надо поторопиться с оперативным устройством войск и всего района Рига-Шавль.
5-го мая, утром
Несколько слов. Германцы 2 и 3-го напрягали свои усилия на Сане, в районе Ярославль-Перемышля и южнее.
Тет-де-пон Ярослава нами уступлена. Направленные туда с Северо-Западного фронта подкрепления должны уже подходить к местам и могут остановить натиск на Сане. Странно, когда были на Карпатах и наступали, казалось, что нас много, теперь, когда линия отведена назад и она сократилась, кажется, что нас мало. Это свойство наступательной и отступательной операции.
Чувствую, что в характере нашей линии дефекты, которые с изменением положения на юге должны получить свое особое […]
В Шавельском районе военачальники немного зашевелились. Действия конницы за Дубиссой возбуждает недоумение. Может быть это кроется в характере донесений 10 армии. Они не ясны, неопределенны, даваемые ими задачи – просто отписка перед будущим.
Шавли-Рижский район надо выделить – но Мих. Вас. не решается.
5-ое мая
25-го апреля М. В. Алексеев изложил мне положение о снабжении армий. Выделив артиллерийскую часть, где о снабжении и говорить, не приходится, ибо артиллерийского снабжения для серьезных дел нет, то, что присылается в месяц, сравнительно с потребностями ничто, и вырывается от Управления Верховного главнокомандующего с большими усилиями, ибо юго-западный фронт пользуется большим вниманием. Большую тревогу вызывает фуражный вопрос и в особенности мясной. О нем писали, докладывали, просили. Указывали, что мясной кризис подходит. Надо 3–4 тысячи посуточно, дают 300–400. Пока пользовались средствами края, без племенного скота. Теперь, когда немцы увели этот скот из Ковенской и Курляндской губерний, разрешили пользоваться им и здесь. Но это капля в море. С разрешения Мих. Вас. я написал Кривошеину и отправил 28-го апреля. Необходима широкая организация этого дела в России. Интендантство бессильно. Не скажу, чтобы оно не хотело, но оно не умеет, не может, как не умеет удовлетворять и остальные потребности. Крылатые слова Шуваева– мировой кризис и т. п. делу не помогут.
Овес и сено довольствие случайное. Едят ячмень и кормят жмыхами, но и этого продукта не много. Лучше обставлено провиантное довольствие. С передвижением вперед или назад, в особенности вперед, положение ухудшится.
Северо-западные армии вытянулись в нитку. Главнокомандующий не может выделить части, в смысле резерва, его у него сейчас возьмут. Приходится прибегать к скрытым резервам, в составе армии, но, к сожалению, они также на фронте вытянутые. По словам Данилова, начальника снабжения, сделано много; не спорю, но, к сожалению, снабжение не доведено до обеспеченности. В отделах дорожных, эксплуатационных и железнодорожных сделано много, но много еще недочетов и крупных. Тыловая часть не тронута. Ни квартирмейстерская часть, ни дорожная, как исполнительная, к этому, при прежнем управлении не приступали. Теперь ее только выдвинули.
Инженерная часть начала работать теперь. Главнокомандующий завален мелкими, но нужными техническими и организационными работами. Без его нажима, по-видимому, идет не так, как следует. Но над всеми этими работами крупными и мелкими – стоит безнадежный вопрос артиллерийского снабжения. Не по плечу эта работа нашему артиллерийскому ведомству и техническим средствам страны. Слишком по-канцелярски ведется все дело, чтобы армия могла бы ожидать результатов. Пехота уже не находит помощи в своей артиллерии, да и в расходовании ружейных патронов и постоянно удерживаются свыше. А современные бои – это громадная трата этих средств. Только с помощью этих трат мы можем что-либо сделать. Теперь же мы боремся человеческими телами. Люди это уже начинают понимать. Последствия могут быть от этого прискорбные. Я лично не вижу, чтобы это положение могло бы измениться коренным образом к лучшему. По виду это совсем не ясно.
В Шавельском районе отошли тоже к Дубиссе. Армия дерется, но зачем – сама не знает. Чтобы помочь Рига-Шавельскому району; но там войска не оперируют. Мы хотим вытеснить немцев и из Россиян и из-под Шавель. Но достаточно было бы разбить где-нибудь, и тогда немцы вынуждены были очистить Ковенскую губ. Что касается западной части Курляндии, то там дело другое. Та м действовать можно, когда восточная часть будет очищена.
7-го мая
В операции 10-й армии очень трудно разобраться по ходу и даже по замыслу. Собственно она есть помощь 3-му корпусу, а сей последний работает для Ковенской губернии. Для 3-го корпуса это полезно – обе дивизии резервные (68-я и 73-я) только что сведены, и этот маленький поход мог бы им принести пользу.
Общее положение обоих фронтов очень серьезное. Успехи наших врагов и их настойчивые атаки на Сане, местами успешные (Лезахов, южнее Ярослава), оттеснения немцами наших частей восточнее правого берега Сана, состояние этих армий после упорных боев и состояние управления без М.В. Алексеева, складывают условия для нас очень не выгодные. Это положение Юго-Западного фронта может коренным образом изменить наше положение.
В прошлую среду, т. е. 29-IV, Мих. Вас. вызван был в Холм, и две дивизии с корпусным управлением от него ушли на юг в дополнение раньше вытянутых, если не ошибаюсь, 5-ти. Настроение юго-западного управления было удрученное. Вчера получена телеграмма Янушкевича с повелением выделить еще целый корпус. На помощь Юго-Западному фронту идут (вероятно) и 5 кавказских корпусов из Одесского округа, подошел 5-й кавалерийский кoрпус и 20-я пехотная дивизия с Кавказа. Мих. Вас. послал вчера телеграмму Янушкевичу, что такую операцию нельзя все затыкать – надо, пользуясь войсками на фланге, удержать движение на левом фланге противника. Встретив, он мне сказал, что готов на жертвы в своем тяжелом положении, чтобы помочь, но только не для подпирания, не путем маневра 4-й армии, уменьшенной его частями от Тарнобжега и Сан; что он за это сейчас возьмется, чтобы рассчитать.
Мысль верная, но исполнима ли она в этом направлении по времени и по положению юго-западной армии (правый фланг) я сказать не могу. Агентурно немцы выдвигают с запада 10, 13, 8, 7 корпуса и еще обрывки.
Верно ли это? Относительно первых двух есть признаки. Разобравшись вчера вечером, я пришел к выводу, что в нашем положении операция от Тарнобжега – Нижний Сан не исполнима по времени. 15-й и 9-й корпуса могли бы что-то сделать на Колбушов, но это слабо и сомнительно, нам не известны дела 31-го и 25-го корпусов. Может быть еще в 20-х числах апреля, намечая сосредоточение у Н. Снядень в районе Станница-Кельн-Сандомир, следовало подготовить для того силы, а теперь поздно. Положение, в настоящих условиях северо-западного фронта хрупкое. Но оставаться так тоже нельзя. Надо быстро решить нечто иное. Если вчера и сегодня напор на Сан не будет остановлен, наше общее положение должно быть изменено.
15-й корпус надо отвести с 9-х к Завихвосту-Янов, 10-й – Белгорай, 31-й с 25-м пока удержать на левом берегу, но затем перейти на правый берег Вислы. Постепенно отвести Гренадерский, 16-й и 14-й корпуса; первые два в район Ивангорода – к югу, 14-ый к северу. Из этого состава один корпус выделить на Люблин-Любартов-Пяска.
2-й и 3-й армиям отойти на укрепленную позицию. Это самое больное место. Но если германцы будут продвигаться на восток, 4-я армия будет отведена и тогда отход будет неминуем, но в условиях еще более тяжелых и рискованных. Основная мысль Мих. Вас. верна. Если технически мы не в состоянии выделить 4 корпуса для удара на левом фланге противника на линии Замостье-Томашев-Рава Русская-Львов и южнее, то рассчитывать остановить врага нельзя. Вопрос можно ли это сделать, при условиях, что сделать надо и как это сделать? Основной группировкой должна быть 4-я армия. Она ближе всего и два ее корпуса вместе с 15-м и 9-м должны составить ядро. Что лучше выделить из 2-й и 5-й армии два корпуса и отойти, или выделить один, все-таки остаться на Бзуре и Равке.
Но вопрос решается положением 4-ой армии.
Можно оставить 4-ю армию в ее положении, выделив к 15-му и 9-му корпусам один корпус и один из 2-ой армии, чтобы получить 4 корпуса в Люблинском районе и южнее. В настоящих условиях это возможно, но в случае краха на юге положение будет немного хуже для северо-западного фронта и операцию отхода придется совершить при более трудных условиях.
Что происходит? Назрело ли общее решение или не назрело? Ответ на это должен решить дальнейшее. Что по общему положению верховное Управление желает и считает необходимым? Держать или выиграть время? Если первое – одно, второе – другое. Но мысль должна быть выражена. Пока она требует корпус и ожидает прибытие 20-й дивизии. Значит, оно хочет держать. Специально по отношению Северо-Западного фронта, я думаю, что главнокомандующему трудно самому решить, уходить ли на Варшавские укрепленные позиции. Он должен получить это из Ставки коротко. Перейти на Варшавские позиции и содействовать юго-западной армии с севера, с подчинением ему 4-й армии. Тогда он может. Но кроме того 4 армии – 9-й и 15-й корпуса должны войти также в состав Северо-Западного фронта и район действий должен быть разграничен Холмом-Ковель, причем линия железной дороги Сан-Ковель-Сарны отходят к юго-западу.
Но такого распоряжения мы не дождемся.
Вообще с конца нашего апреля мысли нашей Ставки застыли. Я думаю, Янушкевичу и Данилову совершенно не ясно, что происходит на фронте. Совершенно им не ясно, как технически выйти из этого положения, и потому они тупо смотрят на события, которые к ним докатываются на 24 часа позже их совершения, и, не имея ни сознания ни решения, безропотно мирятся с гибелью того дела, которое было им вручено. Полная бездарность мысли и воли. Еще более беспомощен H.И. Иванов со своим штабом. Авось удержим. Да, в таких делах авось плохой помощник.
9-го мая
7-го мая вечером приезжал Данилов за тремя корпусами, сошлись на 3-х дивизиях и на управлении армии. 3-я армия не только пострадала, но совершенно потрясена. В лучшем положении, кажется 9-й и 10-й корпуса и 15-й на правом фланге.
Пока за Саном – Перемышль и дальше на юго-восток – линии не указываю – она колеблющаяся, остальные 8-я, 11-я, и 9-я армии Сан-Днестр или линия Рава-Русска Городок и далее желание юго-западной армии. Общее положение серьезное на обоих фронтах – пока для юго-зап. серьезнее. От исхода его судьбы зависит положение северо-западного фронта. Могла ли северо-западная армия помочь юго-западной? Да могла, но для этого высшее управление должно было об этом подумать и распорядиться в конце первой половины апреля. Вместо того северо-западную армию сосали. Сначала взяли 3 дивизии. 24-го апреля решено было взять две; 29-го, кажется, апреля – 2 дивизии и, наконец, теперь – три (6-го корпуса и 3-ю гвардейские дивизии).
Одновременно развивались в Курляндии действия. Они отвлекли в апреле, не считая бывших на Дубиссе, 56-ю резервную и отдельную бригаду 79-й [дивизии] 19-го корпуса, 6 дивизий – Кавказскую стрелковую бригаду, 3 Туркестанские стрелковые бригады, 2-ю, 3-ю, 5-ю, 4-ю и 15-ю кавалерийские дивизии, 4-ю отдельную и Уссурийскую конную бригады, 6½ дивизии и многочисленную конницу. Северо-Западный фронт был ослаблен на 16½ дивизии и многочисленную конницу. При таких условиях Северо-Западный фронт еле держится. Кроме того состояние артиллерийских запасов таково, что на серьезное дело он решиться не может. Понятно все могло быть иначе, но это «иначе» не имело место.
Может быть, слишком много в Ковенской и Курляндской губерний; да эти силы едва справляются. Считать, что всему причина Карпатская операция, нельзя (Иванов об этом говорит). В конце марта было что-то сделано не то, да на правом фланге, в 3-й армии, по-видимому, укрепились только на Дунайце, а восточнее сделано было мало или ничего.
Для данной минуты это поручение для будущего, и обсуждать это пока не место. Главная мысль высшего управления подпереть. М.В. Алексеев и я склонны к скорому образованию большой группы на фланге и остановить. Это случится само собой, если юго-западная армия не удержится, но как прикрытие сев. зап. – а не активный фланг – юго-западной армии.
М.В. Алексеев во второй половине марта принял очень разоренное хозяйство во всех отношениях. Его работа ушла на то, чтобы привести все в порядок. Штаб не исправлен и по cиe время. Оперативного начальника штаба нет. А.А. Гулевич играет начальника штаба, как мы его понимаем в мирное время, но не оперативного характера, и по свойству, и по наклонностям.
Все делает главнокомандующий – все сосредоточено в нем. Это с практической точки зрения слабость. Мих. Вас. весь погружен в работы, но дело слишком велико и не по плечу даже ему. Хватит ли у него сил? Много упорядочено, но привитые привычки в армиях остались. Осталась обособленность армии, многочисленность. Впрочем, вытянутые пока в нитку они могут проявить только упорство, что важно, ибо всё значительно ослаблено за 3 недели, а резерва нет нигде. Тыловой подготовки в инженерном отношении никакой. Закрепили передовые позиции – по Нареву – ниже Ломки и с Белостока. Мосты построены, но требуется дополнительно построить. М.В. Алексеев просил меня, чтобы я взял бы на себя этот вопрос. Я составил записку, отчетную карточку, но разве это дело?
Я чувствовал и знал что нужно, но провести все, что нужно, не представлялось никакой возможности. Инженерная подготовка не может быть отдельна от общего положения и, в частности, от всей совокупности оперативных работ. Их должен вести начальник штаба, но его не было, технически должен был руководить в смысле исполнения генерал-квартирмейстер, но он этим мог заниматься лишь мимоходом, будучи завален другими работами. Окончательные распоряжения должны были исходить от оперативной части с Далером во главе, но он или не понимал это или не желал понимать. Оставался генерал Гиршфельд, который соединял в себе все, но часть его не признавала, а затем, что был инженер-техник. Хаос парил в этом вопросе большой и как всегда, столько же было и своеволия. Системы также никакой – и важное ускользало, а неважное исполнялось с напряжением. Сегодня одно, а завтра другое. Не занимая ответственной должности, я должен был подойти к этому вопросу осторожно, чтобы не ввести еще большую путаницу. Мне было сказано: займитесь, но органы исполнения вручены мне не были. Я по этому начал с записки, чтобы поставить на ноги, прежде всего идейную сторону вопроса.
Ведать этим должен был Гулевич, но он им не ведал, как вообще не ведал ничем, кроме текущей переписки, которая доходила до него. Подчас, когда приезжал Гиршфельд и являлся Алексееву, М.В. давал указания и довольно частного характера. Это было неправильно, но всякому нужно было иметь дело непосредственно с главнокомандующим, а у него не хватало духу заявить им всем: убирайтесь вы вон и не отвлекайте меня от главного. 7-го вечером решено приступить к укреплению Вышкова и южнее Гарволина, Луков и по правому берегу Вислы к нашей укрепленной позиции. Вчера южная часть отложена. Сегодня закончу записку с общей схемой. Но, к сожалению, очень мало средств инженерных в виде офицеров и сапер, но можно сделать кое-что.
Вчера Мих. Вас. послал телеграммы командующим армиями, спросив их мнение на случай отхода на укрепленные позиции Варшавы и Нарева и порядка их производств. Я это не сделал бы, разработал бы самые главные основания. Но здесь делается все по соглашению, так на верху, так и здесь. При передаче факт этот не скрыть, и это может затруднить все дело. Я эту операцию набросал себе вчера днем, и после обеда прочел телеграмму. Кончу записку, примусь за этот вопрос. Когда начат отход, какими данными руководствоваться будет Мих. Вас. при принятии решения.
Положение юго-западной армии ему, в сущности, не известно. Здесь Мих. Вас. и М.С. Пустовойтенко убеждены, что Юго-Западный фронт не знает положения своих армий. Верю. По каким данным Мих. Вас. примет это решение. Рано не хорошо – поздно еще хуже. Даже внутренний такт покоится на конкретных данных. А решать приходится вопрос не только большой трудности, но и государственной важности. Нормально решение должно исходить сверху. Дело главнокомандующего Северо-Западного фронта держать то, что ему вручено. О технических и тактических трудностях предстоящей операции говорить не буду. Их придется преодолевать, может быть с жертвами и большими, но я надеюсь – преодолеем. А что представляет из себя противник? Что наши союзники? Для них наше тяжелое положение не безразлично. Ни разу мы не стояли перед такими трудностями и опасностями.
11-го мая
Итак, за апрель и настоящее время Северо-Западный фронт отдал южному 10-й и предписано отдать и готовят еще 6-й корпус и 3 дивизии с корпусным управлением, и главное, штаб одной армии. Итого 13 дивизий. Да Шавель-Рижский район отвлек 19 корпус 2 стрелковой бригады, 6 дивизий, 56, 79 отдельную бригаду, не говоря о многочисленной коннице 2, 3, 4, 5, 15, 4 отдельных бригад, Уссурийскую бригаду и отдельных казачьих частей. Итого без ополчения 19 дивизий – 6 кавалерийских.
Все это вливается в ненасытную утробу Иванова и отвлекается от главного театра Северо-Западного фронта. Особенно чувствителен оказывается уход штаба армии, совершенно неизвестно для чего, тем более, что по великодушию М.В. Алексеев предложил лучший штаб – Плеве, думая, что будет сформировано что-нибудь на правом фланге для удара в левый фланг врага. Это обстоятельство очень его взволновало. Еще хуже вчерашняя телеграмма М.В. с предложением активно действовать от Пилицы, но для этого необходимо оставление 6-го корпуса. Разрешили, но добавили, а корпус все-таки возьмут. Шавельские дела идут бестолково. Наставления и повеления М.В. не помогают. Ни Радкевич с Поповым, ни деятели на месте не могут справиться с задачами своими.
К сожалению, объединить действия на Риго-Шавельском районе, по разным причинам М.В. не может. Об этом я ему говорил и писал дней 10 тому назад. Оказывается нельзя; затем прирожденная деликатность М.В., сознание, что надо дать командующим армиями известную свободу в их решениях – все данные прекрасные, вносят в дело с людьми, которые своевольны и плохо понимают и знают свое дело большое затруднение. Просто идет белиберда и кончится она может на Риго-Шавельском районе не хорошо.
Себя не предлагаю. Прежде всего, я и сам не знаю, что могу дать, да я далеко не освоен и, наконец, соваться без командного и боевого опыта на такое дело – бессовестно. Мне кажется, я сделал бы лучше, но между кажется и действительностью – большая разница. Всякому, кажется, что он сделает лучше, чем другой, в особенности, когда разбираешь и решаешь издали. Хуже всего, однако, то, что у М. Вас. нет начальника штаба, в полном значении этого слова. Он все сам должен делать и его не хватает. Замечает и сознает ли это М. В. сам, не знаю, я думаю, что он чувствует, что очень трудно. Вчера собрался ехать в Шавельский район, чтобы переговорить с Горбатовским и наладить там; это отсутствие обозначилось особо. Гулевич уехал в монастырь с утра и возвратился в 7 часов вечера, а в это время пришли все распоряжения о передаче 4-ой армии в Северо-Западный фронт и ряд других распоряжений. Все это легло на М. В. Удивляюсь, как он это выдерживает.
Арсений Анатольевич работает немного, но все-таки что-то делает, но что, я не знаю. Вообще его нет, ни лично, ни души. Найдя здесь пустоту, М.В. естественно должен был взяться за все сам. Это ли устранило Гулевича, или нечто другое, не знаю. Но начальника штаба нет. Хорошо, что есть квартирмейстер, спевшийся с М.В. и достойный.
Сегодня в ночь 4-я армия вошла в состав Северо-Западного фронта, но в то же время Брест и шоссе на Бобруйск оставлены в юго-западной армии.
12-го мая утром
Очень рад, что М.В. последовал моему предложению послать Гулевича в ставку по вопросу о штабе 12-й армии. Я навострил Борисова и Пустовойтенко в том же духе, и Гулевич поехал, и все устроилось к лучшему. М.В. не хотел посылать Гулевича и по недоверию и больше по деликатности – не тревожить. От этого последнего он должен отделаться. Прежде всего, это ложная деликатность, но в корне это то, что он все сам берет на себя. Он деликатничает и с командующими армиями в смысле нежелания стеснять их. Это правильно и хорошо, но когда люди не понимают обстановки и еще слабее в исполнении и в анализе, им надо помочь и бояться стеснять их нечего. Дело выше того. Я употребил слово деликатность не совсем удачно. Вопрос не в внешних формах, а в том, что он из близкого к этому чувству опасается сказать свое – делайте так.
Возможно, что он может ошибиться, но с некоторыми, которые все время делают не то, необходимо ворваться в их круг и сказать делайте так – или отстранить во время. Горбатовский, например, не постеснялся отрешить Прасалова. Радкевич и Попов совсем запутались. У них только одно, после разноречивых и противоречивых приказаний на один и тот же день, на одном и том же листе бумаги, неизменно следует – всем наступать решительно. Это щит. Я ведь действую активно, а тут же пишет – такой-то корпус истомился и находится в изнеможении – позвольте отвести назад. Большое с ними горе. Не готовились вести войну и ничему не научились.
Вчера вопрос о вступлении Италии в ряды врагов объявлен официально. Я был всегда против увеличивания числа наших союзников, в особенности Румынии. Но жизнь пошла по другому. Ни мы, ни наши союзники не сумели и не смогли сломить сильную Германию. И в будущем борьба, благодаря предыдущему, только обещала что-то. Мы истощились; техническая часть стоит слабо. Отсутствие снабжения всем: ружьями, артиллерийскими запасами, инженерными запасами, вследствие ничтожной производительности страны, но еще более, вследствие инертности и канцелярской работы центральных органов военных, гражданских, и общественных, не дает нам ни малейшего права рассчитывать на возможность нанесения такого удара, который сокрушил бы и Австрию и Германию.
Вот теперь надо вести дело, но нет снарядов и т. п., и мы, вероятно, будем ждать, а надо действовать с тем, что есть. В Шавли и в Гродно поехал 12-го.
16-го мая
Вчера в 4 часа дня вернулся из командировки в 10-ю армию и 12-й корпус. Туда собирался главнокомандующий. События на юге ему помешали поехать туда, и он послал меня, чтобы направить, объединить и внести планомерность в ход операции и вместе с тем обменяться мыслями и сообщить взгляды Мих. Вас. на общее положение, на частности, и обратить внимание на разведывательную часть. 13-го я был в Гродно с 6 ч. 30 – до 12-ти; 14-го в Янишках с 6-ти до 1 ч. 30, и 15-го снова в Гродно с 10 до 9 утра.
Кажется обмен мыслей, разъяснения и, наконец, указания несколько объединили командующих 10 армией и 12-м корпусом во взаимных отношениях их штабов в взглядах на операции, в приемах коих выполнена форма дружеская, но она давала мне возможность высказаться вполне определенно и выслушав их возражения и затем приходить к выводам.
17-го мая
При всем желании я не успеваю вносить свои заметки. Постараюсь с конспективной краткостью это сделать.
Издали операции в апреле как-то не налаживались. 28 или 29 апреля я говорил, а затем кратко в виде доклада написал о необходимости выделения Риго-Шавельского района из 10-й армии, о базировании на Митаву-Свянцяны. Первое и второе, и все остальное разделялось главнокомандующим, но выделить в отдельное командование он не мог. У него не было ничего – для образования отдельного управления. Послали туда на усиление три офицера Генерального штаба. И теперь этих средств нет. Можно было возложить на Горбатовского, на меня, но суть не в лице, а в организации снабжения. Я перед этим не остановился бы и для командного объединения послал бы самого себя, а там устроилось бы. Но это вероятно не входило в соображения М.В. Корень медленности, по-моему, лежал в управлении 10 армии, в командном управлении или в его штабе. Штаб высылал распоряжения, которые тормозили Горбатовского. Та к мы мучились две недели. Главнокомандующий решил ехать сам. События на юге, переход в Северо-Западный фронт 4-й армии в ночь на 10–11 мая не позволили ему ехать, и 12-V он послал меня. Но и его поездка, и моя только полиативы. Суть все-таки в том, что управление покоится на ложных началах. Полагаю, что М.В. считает и верно, что все происходящее в Риго-Шавельском районе дело временное, по крайней мере, в тех размерах, как это теперь, и за неимением людей решил не загромождать себя армейским управлением. Да это так – но и в будущем без известного количества войск там мы не обойдемся, и что-то, если не по отношении Риго-Шавельского района, то вообще этого фронта, сделать придется. Может быть придется сделать и не вполне по Положению, но придется. Радкевич и его штаб этого не сделают.
Не буду входить в подробности моей миссии. Она выразилась в поездке в штаб 10 армии, затем к Горбатовскому и опять на возвратном пути в штаб 10 армии.
Пришлось сгладить те коренные недоразумения, которые крылись в основах этих органов управления и начальстве. Вместо преследования ближайших целей, каждый из начальников руководствовался и мучился очень широкими целями и мыслями. Один боялся восточного направления, другой опасался Либавы и Митавы, а суть дела заключалась в одном – разбить того, кто перед ними и это никак не налаживалось. 10-я армия ежедневно давала то, что она считала директивой и что в действительности лишь опутывало Горбатовскаго. С конницей тоже ничего не выходило. Обсуждая, господа не только соглашались, но говорили, что именно так они все время сами думали; но на самом деле, даже в день моего отъезда из Гродно 10-я армия возвращалась к своей прежней канители. Горбатовский шел по правильному пути, но ему мешали или Сирелиус или 10-я армия. Да, самые простые оперативные понятия не усвоены.
Еще 13-го в Гродно было решено и условлено: передвинуть 73-ю дивизию и 53 бригаду к северу к Горбатовскому. Передвижение совершить распоряжением штаба армии, а не Сирелиуса. Операцию вести скрытно и прикрыто. Конный корпус, Кавказскую бригаду не передвигать, пока не совершится этот марш, а потом будет видно, и тогда при первой возможности пойдет и конный корпус к Горбатовскому, а он его перебросит куда надо. Но выйдет ли из этого, что не знаю – уже 15-го из штаба 10-й армии вышли такие распоряжения, что всякая уверенность колеблется. У кого нет выдержки, у Радкевича или Попова, не знаю. Попова я умолял не опутывать частностями Горбатовского, лучше ничего не приказывать, чем приказывать каждый день, что дело их объединить, и согласовать, а не командовать. И он заверял, что так думает и смотрит, а на самом деле не так.
18-го мая
Моя поездка в 10 армию должна была повести к лучшему уяснению себе командующим 10-ой армии положения в Занеманье и в Риго-Шавельском районе. Очень подробно мною изложены были взгляды главнокомандующего на необходимость оторваться от противника не сразу, а постепенно. Указано на необходимость усиления резервов. 3-й Сибирский корпус вытянут из линии. Серьезно вести бои на главной позиции, занимая передовые слабыми частями.
Августовский лес и Августов имеют тяготение к югу. Ковну прикрывать не следует; леса на запад от Ковны наблюдать и войска туда не пихать, в особенности конницу. В отношении Риго-Шавельского района – усилить Горбатовского 73-й и 1-й бригадой 56-й [дивизий] и корпусным управлением 3-го корпуса. Совершить маневр передачи этих частей Горбатовскому армиею. Для прикрытия, скрытия марша, Конный корпус и Кавказскую стрелковую бригаду оставить пока на их местах. Раньше мы думали иметь Горбатовского на правом фланге к стороне Тельш и каналов, ну, а по ходу операции может оказаться, что он пойдет и не туда. Указано, что главнокомандующий нисколько не опасается отхода войск в крайности за Дубиссу. Все должно быть направлено к Горбатовскому, а временно можно держаться, обороняясь, перейдя в общее наступление, когда назреет время. На все соглашались, на все шли.
Казалось, мы одинаково мыслили, одинаково смотрели и на общее и на частности, а на самом деле как думали и делали раньше, так и поступали и соображали потом. Радкевич доблестный начальник, но не командующий армией. Его начальник штаба тоже. Все на картинах, на частностях.
А лучших пока будто и нет. Горбатовский выше как начальник. Он преувеличено оценивает значение Митавы и его опасения со стороны Либавы правильны по существу, но не соответствуют данной минуте. Очень мешал ему штаб армии, ежедневно приказывая и потому естественно врывавшийся в частности, приказывающий, распоряжающий. Чтобы устранить это, я вторично из Янишек поехал в Гродно. Уже 15-го он собирался переехать в Шавли, что тоже было правильно. О переходе 1 бригады 56-ой дивизии, 73-й и штаба 3-го корпуса ему было передано. Особенно настойчиво я указывал на необходимость притянуть все в район Куршаны-Шавли и в том числе Крымова с Уссурийской бригадою, о временном направлении в бывший район Крымова или в сторону его бригады 4-й кавалерийской дивизии. Но сделали обратное и Ванновский потянулся к Жидикам, а его разведывательные части на W и N W. Советовал конницу непременно подчинить начальнику дивизии пехоты. С корпусом не справляются и ничего не выходит. Но на это ни он, ни Радкевич не решается.
Во всяком случае более разумно дело ведется Горбатовским, и если операция усиления его бригады 56 и 73 дивизиями будет выполнена, он пойдет еще более решительно чем теперь.
222 полк 16-го был в Василишках; 221 в Держанцах; 291 и 292 в районе Ильчиже, а 239 и 290 на Дубиссе.
При энергии – 222 полк 17-го мог бы быть в районе Бобра, там же 18-V и 221 полк, а 2-ая бригада 73 дивизии около Пытовян тоже 17-го; а 18-го обе бригады были бы активны. Что же касается 1-й бригады 73 див., то смененная к 16-ому она к 18-му могла бы быть в районе Цытовян – т. е. Горбатовский усилен бригадою – в районе Кавказского корпуса были бы 73-я дивизия, Кавказская стрелковая бригада и конный корпус, имея 2 кавалерийские дивизии в районе Лидовян.
Войска ослабли плохим водительством. Временные порывы войск указывают, что дух еще не погребен, но если та же канцелярщина и вялость в управлении будут продолжаться – и это пропадет. Нельзя бесконечно играть только на одной струне. Вот вчера Иванов прислал свою директиву на 18-го мая. Это яркий образец полного непонимания военного дела, а в его руках ведь минимум 25 корпусов и масса кавалерии. Вернусь к этому позже.
19-го мая
Вчера я подал малый доклад главнокомандующему, все о том же Шавельском районе и устройстве командной его части, в связи с подчинением его 10-й армии.
Одна 10-я армия у нас в небольшой оперативной работе, и работа эта за все это время слишком заботливая и не соответствующая. Сначала, да, теперь Управление 10-й армии командует и распоряжается, и входит во все мелочи, спутывая Горбатовскаго и вероятно и Сирелиуса.
К сожалению, M.B. сразу выделить этот район в отдельную единицу не мог, и результаты налицо. Несмотря на двукратное мое посещение штаба 10-й армии (13 и 15 мая) существенного улучшения я не вижу, хотя некоторое смягчение есть. Дать умения в исполнении мои разговоры и наставления не могли. Я предполагал, что дадут. Для будущего, если буду посылаем, придется оставлять письменный ордер и вопрос разрабатывать подробно, а равно и исполнение, а то будут недоразумения. Надо оставаться подольше.
Вчера ознакомился с направлением частей 56 и 73 на север, я встревожился за компоновку дела. Немцы, оттеснив и пощипав нас на нижней Дубиссе – перебросятся к Кельце и северней на помощь своих борющихся на канале. Все будет зависеть от организации 10 армией этой операции.
Сделают соответствующе – выгорит. 13-го и 15-го я им неоднократно говорил об этом. Успех от технического исполнения марша, который должен быть произведен в порядке, скрытно и обеспеченно. Мы говорили на разных языках. Штаб 10-й армии уже до 13-го мая имел в виду переброску и конницы и бригад 56-й и 73-й дивизии. Хотел Орановского перебросить на север и обнажить Дубиссу. Я остановил это, ибо марши этих частей должны быть прикрыты с запада.
Мои подлинные слова были: когда бригада 56-й дивизии будет на севере, а 73-й – в районе Пытовян, тогда можно одну дивизию Орановского двинуть к Шавлям и затем, если возможно, и другую. А теперь я бы конницу никуда не двинул бы. Штаб 10-й армии полагал, что только к 10–11 дню, т. е. к 21 и 22 мая перегруппировка закончится, а между тем пехотные части были на местах к 18-му, т. е. к исходу 6-го дня. Значит, была форсировка и пока не нужная и с войсками истомленными. Передвигая на север 56-ю и 73-ю дивизии и туда же (как передают) конный корпус, войска Сирелиуса все-таки остаются на Нижней Дубиссе.
Совместных дружных действий не понимают или не хотят понять. Каждый для себя, а общая цель утопает в частностях. А решившись, исполняют технически и тактически кое-как, не вдумчиво. Это болезнь нашего Генерального штаба. Говорю о 10-й армии, но думаю, что остальные будут делать то же, разве у Плеве, говорят, у Литвинова – это лучше.
Сегодня в ночь с 18 по 19 мая Иванов переходит по всему фронту в наступление. 17-го была прислана директива. Вероятно, 15 и 16 она была составлена. Она в высокой степени знаменательная по замыслу и техническому исполнению. Со временем ее разберут, а пока плоды пожинать будет Россия. В моих понятиях такой образ и такой порядок действий совсем не укладывается. Или я, или они в деле войны ничего не понимают. В сущности, армиям, а их 4 и в некоторых и по 7 и 9 корпусов – говорится: идите себе с Богом и не переходите границы разграничительных линий, которые проведены впереди верст на 150. Затем каждому сказано, а ты постарайся правым флангом или оборонять, или наступать, а другому левым.
Выпущенные на свободу армии и будут класть своих воинов, а что из этого выйдет, не знаю. Вчера Верховный был в Холме.
Зачем? Чтобы внести поправки – давай Бог.
Не могу останавливаться подробнее на этом любопытном документе оперативного творчества наших стратегов.
Мих. Вас. поможет и со стороны 4 и 5-ой армии.
20-го мая
Оперативные мысли Генерального штаба юга были очень просты: всем наступать в ночь с 18 на 19-го мая, причем, чтобы армии не путалась, им прочертили линии их отделяющие. Не то, чтобы указывалось, куда наступать каждой армии, а просто границы флангов армии (как называют здесь разграничительная линия), причем западный предел левого фланга одной, и правого фланга соседней такой линии был Хыров.
В смысле понимания военных явлений и природы борьбы вообще этот документ, читанный нами здесь 18-го и озаглавленный Директивой весьма примечательный. Составители и вдохновители этого документа показали свою наготу вовсю.
Но дальше: каждой армии указаны, как бы и ближайшие цели, но только, как бы. Я выписал себе эти указания. Правофланговой армии сказано: «обеспечивая наступление справа, развивать главный удар в направлении Ржешув-Пржеворск. Следующий (9 корпусов) нанести главный удар своим правым флангом в районе Лобачевка, реки Вишня; далее следующей – развивать успех левым флангом, содействуя движению 9-й армии, и сей последней: главный удар направить в район [неразб.], обеспечивая левый фланг фронта занятием первоначально реки Серета, а затем выдвижением на Кильполунгские перевалы».
Удивительное произведение. 18-го мая Ставка была в Холме. Утром или в ночь на 19-го мая к нам пришло известие, что исполнение пресловутой директивы приостановлено. Слава Богу! Кроме грязи от исполнения такой белиберды ничего выйти не могло. Значит, великий князь своим чутьем понял, что тут неладно. Со своей стороны М.В. подготовил, чтобы помочь 3-й армии, испросил перевести 16-ю дивизию, еще не ушедшую на Юго-Западный фронт, перебросить к левому флангу 4 армии – для совместной работы с 4-й. Эверт уже хотел двигаться, но М.В. благоразумно его удержал – не время. Надо немного обождать. Немногие поняли этой директивы и ее смысл и значение. На мой взгляд, в ней смысла нет. Значение для нас вредоносное. Одно правильно, что даже будучи расстроены и не готовы, хотя и многочисленны – нам надо действовать.
Вчера вечером я подал М.В. записку и доклад. Мысль его. Я все время тоже чувствовал фальшь на Бобре и в Занеманском районе. Армии должны быть иначе разграничены. 12-я на Писсе; 10-я от Лиды на Друскеники Гибы-Рачки, с соответствующей передачей войск и крепостей.
Занеманская группа должна принять иное расположение, допускающее самой действовать – обороняясь активно. И вообще все там следует упорядочить. Я достаточно близко знаком с 10-й армией, там нет главы и головы.
У нас здесь, в силу сложившихся условий штаба, тоже не совсем ладно. Начальника штаба нет. Штаб не рабочий в настоящем значении этого слова. Он работает по времени, но порядок не установился. Генерал-квартирмейстер работает упорно, но завален мелочами и сам делает работу, которую надо делать в штабе. Очень много организационных забот отвлекают его от прямой его работы; он по этой части делает работу начальника штаба.
Во всем есть пределы. Раз вся машина работает с некоторыми трениями – сумма ее работы ниже нормы. Боюсь, но, кажется, органы снабжения с Даниловым во главе хотят быть самостоятельны вполне. Мне это не ясно еще, но похоже. Злоупотребляют деликатностью Михаила Васильевича. Но повторяю, к этому не пригляделся, и деятельность многих органов мне совсем еще не известна. В распределении работ генерал-квартирмейстера, в самом исполнении этих работ офицерами Генерального штаба, нет настоящей работы – кажется, их мало, но это не отговорка.
21-го мая
Борьба на юге складывается для нас очень невыгодно. 17-й корпус оттеснен от Стрыя и, вероятно, за ним вся линия от Самбора на Дрогобыч-Стрый-Голехов-Долина отойдут на N за Днестр.
В первоначальных предположениях после несчастья с 3-й армией Главная квартира южной армии предполагала держаться за Днестром и за Саном. Можно сказать, что выполняются планы главнокомандующего.
Но положению от этого не легче, Днестр теоретическая линия, это не Рейн и даже не Висла. После наших неудач мы накопили громадное число корпусов, правда, слабых и истощенных, за Саном. Противник перебросился на Стрый и долбит там один корпус. Не знаю, было ли это ясно у Иванова, но здесь и наконец в Холме, куда вызван был Алексеев, им предложено было, чтобы удержать, усилить правый фланг 3-й армии нашими войсками и совместно с левым флангом 4-й армии остановить наступление австро-германцев на Сан, или по крайней мере ослабить их напор. Вместо того все скопилось за Саном.
Я лично считаю, что нам надо, кроме движения от района устья Сана, не очень сильно, ибо, по-моему, времени не было собрать достаточных сил – сосредоточить к Стрый и оттуда, понятно, не из точки – наступать. Мои предположения были теоретического свойства; здесь у М.В. чисто конкретные, но на месте, если бы они были бы исполнены, то известный результат получился бы.
Но, к несчастью, Иванов для такого дела величина отрицательная; штаба у него, со времени ухода Алексеева нет, а генеральный штаб Ставки – не буду лучше о нем говорить. Хорошо, что великий князь остановил глупейшее распоряжение о наступлении всех войск еще 17 или 18-го мая.
Два форта Перемышля (северные) в руках немцев с 17-гo мая. Это не обозначает еще потери Перемышля сегодня. Придется принести жертву, чтобы выиграть для армии несколько дней. Дела там текут дурно, очень дурно. С людьми, которые управляют там событиями, они могут потечь катастрофично, поэтому какие бы то ни были соображения об исходе пока несвоевременны. Без сомнения, это ляжет всею тяжестью и на нас, мы так ослаблены с середины апреля событиями на юге и в Шавельском районе, что предпринять что-либо теперь очень трудно, хотя перед нами слабые силы, вероятно, слабее наших.
Сегодня решающий день в Шавельском районе. Одна надежда на Горбатовского. Радкевич с штабом одно затруднение. Он доблестный, но со штабом не умный и шумливый.
С большими трениями мы пришли к сбору к каналу достаточных войск, но благодаря штабу 10-й армии не к тому, который был намечен. Сирелиуса с его 2½ дивизиями и 2-ми кавалерийскими дивизиями вместо эшелонирования поближе к Горбатовскому – эшелонируют подальше, где не нужно.
Орановский тоже болтается в середине, с наклонностью держать свои силы ближе не к северу, а к югу. У него 2 кавалерийские дивизии – кавалерийские строевые и незаконно задержанная 1-я бригада 73-й дивизии, которой Горбатовский должен был располагать, но не располагает.
Немцы показывают вид, что жмут на наш правый фланг на Вепру. Горбатовский боится за Митаву. Есть основание, но не накануне решительного боя. Что даст Господь! Нам важно там покончить, чтобы освободить край, а затем и войска, которых там много – 6 дивизий, 2 бригады, 6 кавалерийских дивизий, 9 конных бригад, много полков и ополчения.
22-го мая, 6 ч. утра
Что делалось вчера у Горбатовского, я еще не знаю. Какое участие и помощь укажет ему Орановский, думаю, не очень большое.
Первые действия, первые шаги были робкие. Был 19-й корпус и бригада 56-й дивизии, да на Дубиссе кавалерия 2-я, 3-я, 5-я, 15-я дивизии с отдельной бригадой, бригады 56-й и погодя 6-й дивизии. Затем постепенно стали стягиваться к северу 4 кавалерийских, 4 отдельных бригады, Уссурийская конная бригада пограничной стражи и ополчения не считая, а на Дубиссе 3-й корпус и Кубанская дивизия. Вчера отправлялось из Гродно и, на мой взгляд, бестолково.
С 28-го на словах, а с 29-V в виде доклада я указывал на необходимость выделения Шавельской группы из ведения 10-й армии. М.В. на это не решался, и не мог. Управление 10-й армии делало все, чтобы тормозить. Его распоряжения – это ряд несоответствий. М.В. сам собирался ехать. Назначил день, кажется 8-10 мая, но события на юге не позволили ему это сделать и 12-го поехал я. Кое-что моя поездка дала, но трудно было 10-й армии отказаться от своих косных взглядов и способов управления. Несколько раз раньше, и вчера более решительно говорил с М.В.: нельзя предоставлять беспредельную свободу командующим армии. Если делают не так – остановить – направить. Но М.В. из деликатности стесняется. Вчера он мне сказал: «Вижу так нельзя».
Чтобы поддержать как будто Шавельский район, 10-я армия в Занеманском районе произвела наступательное движение. Совершенно ни к чему. Придвинулись, чтобы отходить. Пресловутая операция 3-го корпуса на правом фланге показала полную непригодность замысла, и столь же плохое исполнение 10-й армии, с ее управлением, принесет много горя Северо-Западному фронту. Я сужу по всему циклу их оперативной деятельности, в очень интересной, сложной, но в оперативном отношении очень привлекательной операции. За этакое дело они браться не должны. Радкевич очень доблестный начальник, он это доказал и раньше. И Попов, я думаю, мог бы работать, но при более твердом начальнике и под руководством, а самостоятельно он не может. Может быть, скрытая пружина в полковнике Шокорове Возможно, но утверждать не берусь, ибо не знаю.
Вчера вечером, гуляя со мной, М.В. излил свою душу. Нет патронов на миллионную почти армию, в запасе млн. 2 патронов ружейных. Прибывает за месяц не более 5–6 пушечных парков. Впереди нет просвета. На отчаянные телеграммы или не отвечают, или стереотипно говорят: Вы сами знаете, что патронов нет.
Чем это кончится? Войска давно это чувствуют и знают. При таких условиях мы держимся, потому что нас не трогают. На центральном управлении [неразб] тяжкие грехи. Исключительно ли это легкомыслие или здесь замешена и грязь, судить не берусь. Бесспорно, большую роль играет неумение и нежелание работать при температуре кипения.
Китченер отказался, по словам М.В. иметь дело с нашими центральными управлениями, а готов работать со Ставкой. Из Америки пишут, что заказы 200 тысяч ружей, которые были сделаны Галеевским, каким-то главным управлением отклонены. Сделалось известным косвенным извещением Бахметьев – Сазонову. А 200 тысяч ружей должны были быть готовы в январе. Волосы становятся дыбом. То же и по интендантству. Благообразный Шуваев оказался куклой, а не человеком, каким он себя показывал в мирное время на заседаниях. О Беляеве, Вернандере, Сухомлинове не говорю.
Считаю, что и Ставка очень и очень грешна, и грех этот всею тяжестью ложится на умиротворяющего Янушкевича. Если послушать рассказы, вникнуть в отношения, то кроме абсолютной неподготовленности, как оперативный начальник штаба, он к великому сожалению и большой пошляк. Не знаю, как великому князю удастся выбраться и вывести армии из тех условий, в которые они поставлены. Янушкевич думает, что это условия внешние. Он глубоко ошибается. ¾ создание рук того учреждения, которое именуется штабом Верховного главнокомандующего, во главе которого несчастным случаем он поставлен. Есть некоторые смягчающие обстоятельства. Среди всех видов довольствий, понятно, артиллерийское, играет первую роль. Мы не предполагали такого расхода, мы не предполагали войны таких размеров. Но первый месяц указал ясно, что должно дать Военное министерство и страна. Сделали ли они что-нибудь толковое и существенное. Вот в этом вся суть. Если сделано, но не вышло не по его вине – прощение. Если не сделано – виселица. Прискорбно одно, никакие кары будущего не помогут настоящему!
25-го мая
23-го мая Горбатовский потерпел крупную неудачу южнее Виндавского канала. 17-го или 19-го такую неудачу потерпел Сирелиус, вернее части 6-й и 79-ой дивизий и отдельная бригада. У Орановского, даже усиленного Кавказской стрелковой бригадой ничего не выходило. Кое-как уцепился за Скадевники, а когда против всего, что приказывал главнокомандующий, Радкевич придал ему бригаду 73-й дивизии, стал скромно дерзить против Бурбайц. Вообще все его действия, с одной стороны, робки, не соответствуют общему положению, с другой – отличаются катастрофическими последствиями. Но следя за перипетиями нарастания всей операции в этом районе, самым большим тормозом, по-моему, было управление 10-й армии с его вмешательством и, скажу, неумением. Но есть дефекты, вернее, попустительства, основанные на неправильной мысли не стеснять командующих армии в их действиях – и со стороны высшего Управления.
29-го апреля я писал М.В. о необходимости создания отдельного управления в районе Шавель, а затем это повторил и часто об этом напоминал. Но это сделать было нельзя. В первой половине мая М.В. хотел туда поехать. Не мог. Я поехал 12-го мая. Казалось бы, согласились в самых простых вещах, оказалось, нет. Но сущность неудачи не в этом. Горбатовский сделал, что мог. 17-я, 38-я, 56-я, 76-я дивизии, Туркестанская стрелковая бригады, 5 кавалерийских и Уссурийская бригады были в его распоряжении – 2 корпуса – на Дубиссе, на фланге вероятного наступления немцев – кавалерийский корпус и кавалерийская бригада с бригадой 73-й дивизии; южнее две кавалерийские дивизии и наконец Сирелиус с 2½ див. и 1 кавалерийской дивизией. Силы громадные, если не считать Ванновского, Донск, Свешник, и ополченские дружины. Если подсобрать, выйдет 8 пехотных дивизий, 5 кавалерийских и много отдельных конных частей.
По моим ощущениям, основывавшимся на разведках, у немцев всего не более 4½-5 дивизий. Около 1½ в районе Шавли-Каршан, около 2–2½ южнее, ½-1 дивизия на всем остальном районе.
Причины неудач – в употреблении этих сил. При этом Горбатовский сделал все, чтобы собрать для боя. Радкевич ему мешал. Без него у Горбатовского было бы не 4, а 5 дивизий. После 18 и 19 мая Радкевич должен был подтянуть Сирелиуса к северу, оставив дивизию и кавалерию на южной Дубиссе, в районе Эйраполы, a l½ эшелонировать в районе Лидовян. Этого не было сделано, а напротив, задержана у Орановского бригада 73-й дивизии, и сам он с Кавказской стрелковой бригадой оставлен в подчинении Радкевича. Но неудача Горбатовского не в этом – а в войсках, в разыгрании боя, в торопливости, в неприспособленности к приемам боев немцев, которые ясно определились.
Я считаю, что против Горбатовского было не больше 1½ дивизии, подошла бригада, а теперь другая обходит или обходила его левый фланг на Кевнары и севернее. К минуте неудачи, дай Бог, чтобы против него было 1½–2 дивизии на всем фронте.
Вот как складывается у меня это дело.
Войска 19-го корпуса сделали очень много, но они истрепаны и устали. Пришедшие на помощь были из числа терпевших неудач и сорта пониже полевых. Офицеров нет. Не знаю, как обстоит дело со снабжением. Немцы, хотя у них не первосортные войска, умеют делать то, чему выучены, наши не выучены. Затем они подвижнее, энергичнее и дерзают. Они не боятся поражения, ибо в случае чего быстро отходят в большом порядке. Наши менее подвижны, хуже управляемы и отходить в порядке не умеют. Происходит это от того, что не умеют или что очень мало офицеров, не знаю.
23-мая, вечером
М.В. разрешил послать 7-ю Сибирскую [стрелковую] дивизию. Я просил обождать, не торопиться с этой посылкой – она 24-го двинется.
24-го получили телеграмму от штаба Верховного главнокомандующего, с рассуждениями, имеющими характер укора, и предложением объединить командующих армиями на левом берегу, а Плеве со штабом армии отправить в Шавельский район, отделив 10-ю армию от этих войск. Последнее следовало сделать в 20 числах апреля.
Посылка штаба Плеве и его самого делу не помогут. Горбатовский лучше сделает, но в главном фронте выбьют большую брешь в самом чувствительном месте.
Первое одобряю, а второе не одобряю. Следовало штаб Чурина перевести в Шавли, Чурина оставить здесь, а штаб и управление передать с войсками Горбатовскому.
Положение главнокомандующего очень тяжелое. Мои чувства и доверие к М.В. вне сомнения. Идеальный начальник штаба, в нем, однако, отсутствуют некоторые данные. Почти всю свою жизнь в должности подчиненного, ему трудно, а за месяц вижу очень трудно стать в положение большого начальника. Его природная деликатность мешает ему ставить на место командующих армиями. Громадный труд, который он несет, у него нет начальника штаба, я, по крайней мере, за месяц не вижу его. В лице Гулевича, а последние дни он с приездом жены 20-V совсем исчез. Несколько раз М.В. сетовал на него. Трудно быть начальником штаба у М.В., помогать ему и делу по целому ряду вопросов все-таки можно. Как ни всеобхватывающа личная его деятельность, но остается достаточно, и не для одного, а для двух начальников штаба. В этой громадной, личной и скажу главным образом организационной работе, большое горе; энергия мысли М.В. ими задавлена. И действительно, когда нужно все создавать, когда нет пополнений, ружей, патронов всех сортов, средств для связи, когда ими не подготовлено с первых дней войны в смысле театра, когда от кровавых боев войска истощаются и слабеют, а само положение, в смысле главного, их безопасности, безотрадно – думать об операциях трудно.
Забыл сказать: в 7 часов 23-го мая Радкевич по телеграфу просил разрешения послать по железной дороге 7-ю Сибирскую дивизию. Разговор он вел с Гулевичем. С этой просьбой Гулевич прямо пошел к М.В., который был у нас в генерал-квартирмейстерской квартире. Алексеев был расстроен неудачей. Мы выходили с М.В. и начали спускаться по лестнице, в это время из секретной телеграфной комнаты вышел Гулевич: «Радкевич просит отправить по железной дорогое 7-ю Сибирскую дивизию на помощь Горбатовскому». М.В. на это сказал: «Согласен» или «Хорошо». Дело сделано, так как этим «хорошо» М.В. как бы отдал приказание своему начальнику штаба в присутствии генерала-квартирмейстера и Борисова, которые со мною спускались по лестнице, – я молчал.
Но выйдя, я сказал М.В. – зачем посылать. Ничего такого не произошло. Горбатовский устроит, и все там образуется. М.В. махнул только рукой. Не могу стеснять Радкевича – он командующий армии. За точность не ручаюсь, но таков был смысл. Дело это, бесполезность жертв и полное неумение, и совершенное несоответствие действий Орановского очень его расстроили. Однако через 2 дня снова написал М.В., прося его воздержаться от посылки 7-й Сибирской дивизии. Я нарочно написал не в полевой книге, а на почтовой бумаге. Можно приготовить, но не посылать, а если посылать, то придать дивизии 2 эскадрона гвардейской кавалерии и роту сапер. К сожалению, они пошли. О бесполезности, вернее, вреде говорил еще 24-го. Большую ошибку сделал Гулевич. Нельзя прямо от аппарата идти с докладом к главнокомандующему, когда он расстроен и о таком важном деле докладывать по пути, не подумав.
26-го мая
Указания Верховного главнокомандующего исполняются: 2-я и 5-я армии будут соединены в одну армию под начальством генерала Смирнова. Штаб 5-й армии, с генералом Чуриным, перейдет в Ломжу; штаб 12-й армии с генерал Плеве переходит в Ригу и объединяет в себе Шавельскую группу, которая выделяется из 10-й армии. Было бы проще штаб 5-й армии направить в Ригу, не трогая штаба 12-й армии. Генерал Борисов уверяет, что и так будет хорошо.
23 или 24 мая М. В. телеграфировал Верховному главнокомандующему о необходимости перехода войск с ныне ими занимаемых позиций на Наревские. Мысль верна, но к ее исполнению есть много психологических и технических затруднений. Войсковые позиции сильнее, чем Наревские, построенные инженерами; войска к ним приспособились и с местностью и расположением врага знакомы.
Такое перемещение позволит нам выделить в резерв не менее 4 корпусов. Но как подействует отход на войска? В Варшаве, без сомнения, будет паника. Но последнее не довод, который мог бы поколебать решение. Отвести 1-ю армию и часть 5-ой (Ломжа) к Нареву, не затрагивая 2-ой армии, нельзя, а о последней окончательно не решено. Кроме того такой отход не может быть исполнен независимо от того, что происходит на Юго-Западном фронте. Не говорю о том, что к такому отходу надо подготовиться. Отходя к Нареву и добавлю к Новогеоргиевску, мы не можем оставить на настоящих местах правый фланг 2-й армии на левом берегу Вислы, а должны убрать его также к стороне от Новогеоргиевска. Выгадывая около 4 корпусов в резерв, нельзя забывать, что и противник выгадает столько же, если не более. Усиление численное получится в сущности эфемерное.
Корень, по-моему, заключается в том – зачем мы это предпримем? Может быть, пассивная сила нашей обороны усилится, но это условно, ибо позиции, на которые мы отойдем, не сильнее тех, на которых войска дерутся. К этому можно прибавить еще целый ворох рассуждений и сомнений, но они лишь запутают колеблющиеся душу и ум, но решения не дадут, его надо искать не в деталях, я в общем положении.
А общее положение предлагает нам лишь два вопроса: Россия или Польша? Причем представителем интересов первой является армия. Обстановка на всем фронте такова, что именно эти вопросы требуют ответа; и кто, спрашивается, может и должен дать этот ответ? Главнокомандующий на эти два вопроса ответить не может. Они не в кругу ведения. Верховный главнокомандующий и его генеральный штаб стоят перед ними и оттуда должен придти ответ и повеление.
Но и наша мысль тоже работает над этими вопросами, и мы оцениваем их под влиянием наших нужд и нашей жизни. Главнокомандующий чувствует, и, скажу, видит, насколько положение наше при отсутствии средств к борьбе хрупко; он видит и необходимый в наших условиях исход.
Гуляя вечером между хлебами, мы в разговоре часто к нему подходим и скоро от него отходим. Мы как бы боимся своих мыслей, ибо все затруднения, которые должны возникнуть при его первом шаге его исполнения, нам ясны. Не неся никакой ответственности, я смелее в своих решениях, ибо они умозрительного свойства, но мне понятны те муки и тревоги, которые длительно и ежечасно переживаются главнокомандующим, тем более, что наше внутреннее по отношению противника положение не легкое, в особенности ввиду совершающегося на юге; оно еще усугубляется до состояния безнадежности вследствие отсутствия средств для борьбы. И надежд на близкое лучшее будущее нет. Пока вопрос о том – «зачем мы будем отходить» на весу, а с ним и целый ряд остальных.
2 июня
28, 29 и 30 мая употреблено было на смотр и оценку так называемой Варшавской укрепленной позиции. Общее мое о ней заключение представлено главнокомандующему 31 мая, а по участкам генерал-квартирмейстеру 1 июня.
Как полевая, позиция довольно внушительная, а если смотреть на нее со стороны противника, то, к сожалению, она очень видная, что ее большой недостаток. По прочности она выдержит и прикроет от шрапнельного и ружейного огня. От ударного и фугасного огня укрепления будут разрушены. В начертании инженеры проявили местами незаурядное творчество и талант, но, в общем, вся позиция линейного характера и идея групп, взаимно связанных, проявлена только в работах последнего времени.
Вся позиция какая-то безличная, и я думаю, что виною тому то, что при замысле и при ее зарождении мысль и участие генерального штаба отсутствовала. Кажется, я первый, который над этим творением думал и его созерцал в течение трех дней. Возведены и строятся укрепления без развития тыла и без военных путей позади и между сооружениями.
На вопрос, почему это случилось, мне объяснили, что на запрос о сем строителей-инженеров они еще зимой получили ответ, что это дело начальника военных сообщений. Дальше в формализме идти нельзя. Но думаю, что и инженеры не правы. Укрепленную линию возводили они, план составлен ими, и притом со сметой расходов. Даже если в этой работе не участвовали офицеры Генерального штаба, не наметить нужные пути и не осуществить это одновременно, и даже раньше построек, по меньшей мере, не заботливо.
Варшавская укрепленная позиция, тянущаяся от юго-западной оконечности крепости Новогеоргиевск к Висле, кончаясь в несколько верстах южнее Гуры-Кальварии, прикрывает, в сущности, Варшавские и вновь построенные переправы. Смотреть на нее, как на нечто прочное – ошибочно. Если противник даст нам время, войска ее усилят и приспособят для борьбы, в настоящем ее виде, без путей, с обширными открытыми пространствами позади, меня бы она не прельстила.
В южной ее части идет выпрямление на Тарчин. Два раза инженеры рыли это направление и два раза зарывали, а теперь работают в третий раз. И сколько денег ушло на это. Южнее Гуры-Кальвари был построен через Вислу военный мост. Мост-то построили, но о дороге от моста по правому берегу на восток не позаботились. Вызвал по телефону из Варшавы начальника гражданских инженеров.
Согласился, что не ладно, но так как его управление ведало только постройкой мостов, то, сделав свое дело, он был прав. Дороги принадлежали другому правлению. Но ведь мост был построен, чтобы или перейти Вислу с востока, или уйти за Вислу с запада, а это последнее, из-за свойств местности правого берега реки, для войск и обозов без путей представляет чрезвычайные затруднения, а при обходе, под давлением на них неприятельских войск с запада, может привести к весьма скорбным последствиям. Каждый делал сам по себе: отсутствовало то разумное объединение, которое, по моим взглядам, крылось не только в организации всего управления, но и в отсутствии плодотворных воздействий Генерального штаба. На ход всех работ, связанных так или иначе с нуждами войск и предстоящей им деятельности.
Слово «оперативная работа» должно пониматься шире, и тогда объединяющее участие Генерального штаба во всем, касающемся подготовки деятельности войск, проявится шире и повсюду с наибольшей пользой. Но для этого надо выйти из тесных рамок канцелярщины, принесшей и приносящей нам столько зла.
5-го июня
Вчера в Холме было совещание. Алексеев, как всегда, вернулся оттуда с сильнейшей мигренью. Совещание было длительное. Около часу говорил H.И. Иванов, вдаваясь в мелочи. Генерал Янушкевич, чтобы свести разговор к тому, что всех интересовало, задавал вопросы: «А что же Вы, Николай Иудович, думаете делать и что по вашему мнению следует делать?» Николай Иудович находил, что надо отходить, задерживаясь на рубежах. Ю.Н. Данилов вставлял свои замечания, Кондзеровский тоже. Последний обрисовал положение снабжения: патронов и снарядов нет и точно нельзя определить, когда будут, с пополнениями также не ладно.
Михаилу Васильевичу я советовал с оперативными советами не выступать, дабы в эти трудные минуты дать генеральному штабу Ставки высказаться, но на этом совещании выполнить это оказалось невозможным. Под конец Михаил Васильевич, на повторное заявление генерала Иванова, что будет отступать, задерживаясь, заявил, что такому отходу должен быть предел, что отход средство, а не цель. Генерал Алексеев поставил вопрос, должны ли мы наше настоящее положение удерживать во что бы то ни стало, или делать что иное? Наши враги, обезвредив нас на фронте, без сомнения, нажмут на наш фланг. Противник наверно чувствует, что мы не в силах предпринять что-либо серьезное из-за скудности нашего снабжения.
Сошлись на мысли, что надо держать Царство Польское, но выставляя это как цель, Михаил Васильевич заявил о необходимости, чтобы средства, предназначенные для борьбы, были бы в одних руках. И на это согласились. Затем стали выпытывать у Михаила Васильевича дальнейшее; однако он решительно заявил, что вопрос слишком сложный, что надо его раньше разработать и обдумать, а на это необходимо несколько дней. Когда прения кончились, пошли к великому князю.
Итак, будем защищать Польшу, соответственно выгнувшись, и станем в еще более невыгодное положение, чем теперь, а если вследствие действий наших союзников, положение у нас не изменится, будем выдерживать на живом материале произведения Круппа. Если немцев сдвинуть, безразлично – на север или на юг, будет нехорошо. Положение это выдержать нам, однако надо, но не как цель, а как переходную ступень, ибо очень трудно перейти на что-либо другое сразу. Оно было бы легче в исполнении раньше.
Все высказанное не ново, большинство стоящих во главе, если бы могли на время отречься от чувства личной ответственности, тяготеющей над ними, и, если бы они имели возможность ближе знать сложную работу тыла, вероятно, пришли бы к тому же заключению. Но они захвачены борьбой: их психология другая; их военное самолюбие, к счастью, тоже иное, чем сидящих в высших управлениях. В этом громадная разница между управлением и исполнением. Исполнитель не должен и не может задаваться мыслями, являющимися прерогативой управления, которое должно все раньше взвесить и предвидеть, прежде чем решить. Если не следовать по этому пути, управление может быть захвачено вихрем стихий и будет бессильно управлять. События нарождаются последовательно. Одна ошибка влечет за собой ряд других, и если это не урегулировать, то могут создаться положения, когда человеческая воля окажется бессильной.
Если ближайшей нашей целью [является] удержать Польшу, то отходить Северо-Западному фронту за Вислу и к позициям на Нареве нельзя. Нельзя оставить на весу пошатнувшееся положение в Курляндской и Ковенской губерниях; необходимо также подумать и об усилении нашего положения на Бобре. На юге положение должно сложиться соответственно выраженной на совещании мысли.
Какими материальными средствами и в течение какого времени мы можем это сделать, и кто приведет это к исполнению? Добавим к тому же, что на фронте войска достаточно потрепаны материально. Прилив пополнений из-за недостатка ружей ограничен, и бои приходится вести с оглядкой, ибо боевые снабжения пребывают в ничтожных размерах, а армейские запасы израсходованы. Против нас противник, который делает совсем не то, что нам нужно и отсюда исходят все наши трудности. Имей мы резерв, выход был бы не так тяжел, но мы собираемся только выделить их из нашей длинной и тонкой линии: мы можем быть уверены, что противник этим воспользуется для своих действий.
Что же делать? Бросить Польшу нельзя; защищая ее, мы защищаем Россию, и в случае успеха приобретаем большие выгоды. Если бы я мог опросить теперь 100 человек, то все они единогласно ответили бы, что надо непременно защищать Польшу, и очищение ее было бы сочтено за величайшее малодушие.
А можем ли мы с нашими средствами и, сообразуясь с ходом событий осуществить это? Лечь костьми мы можем, но нужно ли это государству? Не полезнее ли будет сохранить эти силы для защиты России? Оперативно, по моему мнению, условия складываются так: Армия может исполнить решение cовещания, только при наличии таких условий, которых в действительности нет. Значит, выход из создавшегося положения обусловлен некоторыми жертвами. Этим и характеризуется трудное и сложное войсковое положение, требующее при слабости армии осуществить эту задачу. Упорство наших войск в обороне – очень важный фактор, но ведь и ему есть предел.
Несмотря на наши неудачи в Ковенской губернии, в данное время наибольшее внимание справедливо привлекает Юго-Западный фронт. Массы неприятельских войск против него и они теснят его. Чтобы осуществить мысль совещания – держать Польшу, надо стабилизировать, прежде всего, положение на Юго-Западном фронте. Мне недостаточно полно знакома работа нашего противника по усилению его войск против наших частей на левом берегу Вислы и против Нарева. Против Бобра пока тревожного не замечаю, а развитие его действий в Ковенской губернии в ближайшее время особого значения для нас, на мой взгляд, не имеет. Времени в нашем распоряжении осталось немного. Мы не привыкли и не умеем исполнять быстро. Большие расстояния, слабо развитые пути, большая административная нагроможденность и всемогущественная канцелярия с ее неумолимыми требованиями – большая помеха для успешней работы генерального штаба, к сожалению, тоже не чуждого канцелярских привычек.
6-го июня
По сообщению штаба Юго-Западного фронта, положение его армий к полудню 4-го июня как будто яснее. Части 8-й, 9-й и 11-й армий, вероятно, отойдут к Подолии, захватив флангом Волынь. Остальные получат направление на северо-восток и на север. Это начало перелома. Дальнейший ход будет зависеть от противника и только отчасти от нас. Намечаю худшее, ибо, с одной стороны, тонкая линия и отсутствие подвижности, а с другой, сосредоточенные действия при могущественной артиллерии, большом богатстве снарядов, а равно и большая подвижность.
Вчера получили директивы Верховного главнокомандующего. Они не предусматривают моих опасений. Дай Бог, чтобы директива осуществилась без потрясений. Львов быть может уже не наш. Расположение армий к 4-му июня не дают в том уверенности, что он останется за нами. Взятие Львова ликвидация 10 месяцев войны. Войска делали и делают все, что в их силах, но с ограниченной артиллерией, с недостаточными, из-за ружей пополнениями, без снарядов и патронов успешно воевать нельзя. Это не вина войск, а их начальников.
Главные силы наших врагов на юге. Против Северо-Западного фронта их не так много. По числу единиц мы не слабее, а скорее сильнее на этом фронте, но мы в слабом составе и без снаряжений. Были взяты патроны из крепости Ковно, но главнокомандующий приказал их возвратить. Если бы даже мы были в полном составе, то без снабжений активной силы мы все-таки не представляли бы.
Наверху стоят за защиту передового театра, т. е. Польши. Также смотрит и генерал Алексеев. Я не достаточно проникнут ходом событий, у меня нет фактического опыта пережитой борьбы, сила противника не так ясна, как следящим за приливом и отливом немецких сил. За 6 недель не могу слиться со всеми сторонами борьбы, чтобы сказать: «Нет, не Польша должна быть целью наших усилий, а Россия».
Ошибки в определении этого сложного явления, определяемого одним лишь словом, может быть роковой. Все признают, что средств для борьбы мы не имеем. Вместо обещанных 30 парков (каждый в 35 тысяч снарядов) в месяц, мы получаем 20 и менее, пополнения в 1/4 – 1/5 потребности. Чтобы довести до нормы, нужны месяцы. Можно ли при таких условиях занимать положение, которое не только полно опасности, но грозит гибелью большей части Армии?
На что способны войска и начальники мы знаем; что делают враги при условиях для них очень благоприятных, мы также знаем. События в Италии и за Рейном идут очень медленным темпом. Они нам помогают, задерживая неприятельские силы, но не в желательной мере. Претендовать на это нельзя. У каждого свое дело.
Но если мы останемся на нашем решении, тогда надо обеспечить самые уязвимые наши точки. Их немало; но главнейшая – это направление от Бобра. Мих. Вас. отлично это знает, как и то, что он там слаб. Но он, или за него, уверен, или он не может ничего сделать, чтобы его обеспечить. Кроме 20-го корпуса, там должны были быть по крайней мере еще 2 корпуса.
Мне представляется, что после стабилизации частей Юго-Западного фронта нам необходимо будет упрочить более уязвимые и опасные в нашем положении участки. Наиболее важный район – Бобр-Белосток. Кроме находящегося там 20-го корпуса и других частей, район этот нужно усилить еще двумя корпусами и ввести его в состав 12-й (5-й) армии, о чем мною уже отмечено было выше. Необходимо прекратить рытье Тарчинской позиции на левом берегу р. Вислы и перенести рабочую силу к Вышкову, Острову, Червонному Бору; надо скорее строить мосты на Западном Буге у Гранного, Гродика, Дрогичина, Немирова, выше Янова. Будет ли противник ожидать, пока мы кончим эти работы и не закончим военные дороги к востоку от Вислы?
О мостах наконец написали дней пять тому назад Далеру и Сегеркранцу, первому в особенности мое косвенное вмешательство не нравится. Не знаю, что они сделали с моей запиской. Она была после трехдневной переписки передана полковником Носковым в главную часть, после моего отъезда на Варшавские укрепленные позиции. Не совсем понимаю нерешительность генерал-квартирмейстера. Ему не хотелось как будто обидеть меня и Далера. Я неоднократно заявлял генералу Пустовойтенко, что нельзя медлить. Вопрос не в том, чтобы принять лучшее решение, а принять его. Мосты приказали строить, а какие, неизвестно. Мосты надо строить скоро, и выбрать тип временного. Надо указать очередь, если мосты не будут строиться одновременно. Постоянный мост строится 2 месяца, временный – 2 недели.
Вчера М.В. был очень расстроен. Но положение его и лежащая на нем ответственность должны побудить его подавить в себе эти чувства. Начальник штаба спокоен. Маска ли это, не знаю. Вообще управление, как бы затушевано, есть только одно лицо Главнокомандующий, затем генерал-квартирмейстер, с не совсем послушною и отчасти пассивною генерал-квартирмейстерской частью и нештатные органы как Борисов и отчасти я.
Но чтобы не мешать, я от непосредственного дела должен отойти. Дорожное и инженерное дело мне это показало. Если мои конкретные предложения отвергаются молодыми полковниками и прячутся, то работа пользы не принесет, а принесет вред, отымая у них время на чтение и критику.
Хорошо, что немного зашевелились с дорожными мостами.
8-го июня
Вчера послал генерал-квартирмейстеру записку № 12 – о мостах на Буге. Дорожному управлению написано о постройке мостов, но не сказано какие – временные или постоянные. Не указано, какие раньше начать. Постоянный мост будут строить два месяца. Если же они понадобятся через месяц или раньше, войска будут поставлены в тяжелое положение.
В юго-западной армии различаю 3 группы: Немирово-Любочев-Синява, вторая – Львов, с сильною группою севернее и, третья – Журавли-Жидачев.
Вчера главнокомандующему даны директивные указания. Познакомлюсь с ними сегодня. Думается, что они касаются главным образом до 4-й армии. Вчера здесь был генерал Шварц. После главнокомандующего он зашел ко мне. Из его слов вывел, что у него сомнения, будут ли оборонять Ивангород, или нет.
12-го июня
Вчера 11-V1 утром вернулся из Ковно, где провел 9 и 10-VI. Поездка вызвана была телеграммой Янушкевича о неудовлетворительности инженерных работ в крепости и благожелательного отношения коменданта к неблагожелательным к нам элементам, евреям. Вероятно, то и другое базируется на доносе. Со мною ездили генерал Колосовский и полковник Чернопятов. По пути присоединился полковник Романов (Генерального штаба), который не видал крепости и попросивший его взять с собой. Вчера утром доложил главнокомандующему на словах о выводах касательно Ковны, а вечером подам ему краткий рапорт.
Более подробный доклад представлю потом. Суть – ни инженерные, ни артиллерийские осадные подготовления беспокойств возбуждать не должны, хотя первая не закончена и за 10 месяцев сделано меньше, чем можно было ожидать. Но на это были причины. Беспокойство возбуждает войсковая часть, и вообще войсковой порядок и организация.
На мой взгляд, имея даже недолговременные постройки, крепость может сопротивляться, но при неустройстве ее гарнизона она не обеспечена от смелого захвата. Основной фортовой пояс, старой постройки, не обеспечен от штурма, ни от бомбардирования; сверх того отсутствует гарнизон, а в казармах его помещены только крепостные артиллеристы и то временно. Целый ряд работ, с объявлением войны был прекращен и в числе их, быть может, важнейшая, проведение подземной связи, тем не менее, военные инженеры за время войны исполнили очень талантливые и остроумные работы на различных частях обвода временного характера. Теперь заканчивается более солидное убежище на западном обводе, с расчетом окончания его через 6–7 недель. Шли работы по укреплению передовой позиции западного обвода, но не достаточно энергично. Однако, эта последняя в сущности должна была бы быть, при современных условиях, главною, но с этим комендант по-видимому не соглашался. И у него были свои доводы.
Артиллерийское вооружение довольно обильное, но старых образцов. Его распределение соответствовало, быть может, условиям лет 25 тому назад. Оно скучено по фортовому поясу западного отреза и более целесообразно на других участках. Начальник артиллерии [М. П. Данилов] очень недоволен распределением артиллерии на западном отрезе, но генерал Григорьев на артиллерийскую борьбу имеет свои взгляды и непреклонен. По мере развития передовой позиции главная масса артиллерии переместится туда, хотя бы комендант этому не сочувствовал. Вся связь надземная и при первом выстреле от нее останутся клочки.
Западный плацдарм, какой-то проходящий двор для людей, обозов и скота. Непривлекательная картина эта 10 июня усилилась прохождением через крепость отходящей 1-й Гвардейской кавалерийской дивизии с ее учреждениями. Объяснилось это производимыми на западном отрезе большими работами по рытью укреплений, возведению убежищ и т. п., привлекших массу людей, повозок и лошадей.
Крепость еще не угрожаема, но с передовых позиций правого фланга западного фронта велась артиллерийская перестрелка с немецкой тяжелой артиллерией, и противник был близок. Войска сборного и разнородного характера были разбросаны, главная же часть сосредоточена в глубокой долине Немана и быстрый подход их к периферии крепости был затруднен малым числом дорог, качеством их и длинными крутыми подъемами.
Ковенскую крепость я изучал и до войны, и не раз осматривал ее подробно. И всегда она оставляла чувство необеспеченности, теперь же, несмотря на сравнительное ее усиление, это чувство как будто усугубилось.
Главнейший ее участок был в сущности слабейший, хотя флангами упирался в сравнительно непроходимую реку Неман, но фронт его без долговременных построек и учреждений противостоять ускоренной атаке не может. Поэтому замеченное войсковое неустройство чувствовалось сильнее. Однако комендант крепости был спокоен и уверен. Там, где я усматривал затруднения и необеспеченность в управлении, включительно до невозможности исполнения приказа коменданта, последний этого не находил. Управление разношерстными частями в крепости, ее не знающими, само по себе дело трудное и деликатное. Своих коренных гарнизонов, живших бы там со своим скарбом форты не имели; части только что расписанные по таковым, заменить первых не могут. И сосредоточение резервов в одном районе, чтобы не сказать в одном пункте, при указанных выше условиях, не располагало к уверенности.
Это чувство разделялось и моими спутниками. Но много было причин в недалеком прошлом, которые заставляли относиться к некоторым недостаткам, как к явлениям, вызванным помимо воли там работавших. Передовые позиции росли и развивались и была полная надежда, что многое из того, что было нагромождено на старой прифортовой полосе, будет вынесено вперед и крепость в состоянии будет дышать. Итак, с методическими действами противника крепость может, держась, выиграть время, но при ошеломляющей подготовке, смелом и быстром натиске, она не выдержит.
15-го июня
Вчера генерал-квартирмейстер просил меня просмотреть черновик приказания главнокомандующего о том, что Ивангород должен рассматриваться не как крепость, а лишь как укрепленная позиция, и если 4-ая армия вынуждена будет отойти, то, увезя ценное и взорвав важное, оставить Ивангород. Я не внес поправок, не все ли равно, как это изложить. Но с фактом согласиться не могу. Ивангород не крепость, однако он сильно укреплен, в нем запасов для 40 тысяч на 3 месяца, и мне представляется, что в нашем положении он может оказать громадную помощь, стоящую трех дивизий.
Кроме того, приняв решение его очистить, обстоятельства борьбы могут сложиться так, что его придется оборонять. Такое решение скрыть нельзя ни от войск, ни от тех, которые будут ее защищать и ход действий может от этого пострадать.
В 6-ом часу зашел к главнокомандующему и выразил ему свое мнение, но он крепко стоит на своем. Надо выделить гарнизоны в Новогеоргиевск, Ковно; о Гродно он не говорил, а Ивангород составит по его расчету около 10 дивизий. Да, около этого и будет. В данном вопросе я не вижу разницы по существу между Новогеоргиевском и Ивангородом. Правда, первый по штату крепость, второй – импровизированная крепость. Но разве история нас не научила, что именно в таких крепостях и оборона самостоятельная.
Убедить мне М.В. не удалось. Пусть М.В. сердится на меня, но я все-таки всучу ему и письменный доклад.
До сих пор мы все считали, что Ивангород будет держаться. Шварц над ним работал. Придется самому поближе ознакомиться с вопросом, чтобы переубедить Мих. Вас.
Возможно, что решение это сложилось у него под влиянием очень тяжелых общих условий. С 11-VI к нам пришла 3-я армия с группой генерала Олохова в условиях тяжелых.
Управление Юго-Западного фронта, выражаясь мягко, поступает недобросовестно. Что могут они вытягивают, под сурдинку, из состава войск и из состава Бреста, пользуясь переходным положением. От генерала Лайминга скрывают его переход в Северо-Западный фронт и, пользуясь переходным временем, убирают, что могут в Киев.
Я считаю наше положение очень серьезным, не столько благодаря нашим врагам, сколько со стороны нашего внутреннего неустройства. Если оглядеться, то ведь вся творческая часть в общем и в частностях, в Михаиле Васильевиче. Он все поглотил своею работою и важное и мелочи. Прямо таки поразительно, то количество совершенно готовых распоряжений, указаний и т. п., которые от него исходят.
Штаб их переписывает. Начальника штаба нет. Его работа касается письменной части и выражается в посылке бумажек Алексееву. У Гулевича есть время кататься, уезжать, спать и хорошо обедать у Данилова. Он процветает и пышет здоровьем. Война оказалась курортом. Алексеев сохнет и скоро будет болеть.
Это положение ненормальное. Алексеев тяготится, жалуется мне иногда на это, но ничего не предпринимает. Я постоянно говорю ему, что такая работа продолжаться не может. Теперь, когда противник тоже бездействует, это ничего, а когда это изменится, все может развалиться.
В решениях у М.В. при такой постановке работы естественно развивается полный абсолютизм. Это хорошо, если оно охватывает только главное и он может спокойно обсудить, взвесить и решить. Но этого он не может, ибо он задавлен мелочами и работать над главным так, как нужно, не может. И сам он в этом признается. Материал, который ему дают для решения, не высокосортный. Например, разведка. Она была раньше плохо обставлена и теперь только налаживается. Побочные условия – свыше и кое-какие снизу вносят неуверенность и раздражение. Армейские управления, в сущности, делают, что хотят. Следить за ними М.В. не может, а изредка посылаемые наставления в свою очередь раздражают армейских помпадуров. Им нужны приказы, а всякое наставление общего характера они переделают по-своему. Многое можно было бы сказать по поводу того, что управление идет ненормально потому, что оно сорганизовалось в своей работе ненормально.
Наше управление в это втянулось и этого не замечает. Оно работает по времени много, но перемалывает в своей работе негодный оперативный материал, не замечая, что выходит не мука. В этом винить я никого не могу, в особенности генерал-квартирмейстера; работу остальных достаточно хорошо не знаю. Но происходит это от того, что самый верх скомпонован неестественно. Перегруженный главнокомандующий, свободный начальник штаба. В нормальном управлении никто не должен быть перегружен, но естественнее перегружение начальника штаба, и свободный от мелочей главнокомандующий.
С М.В. работаю давно. Разногласий у нас никогда не бывало ни в принципиальных, ни в прикладных частях нашего дела, а теперь вижу некоторое расхождение в применении многих принципиальных вопросов. Под давлением свыше и обстоятельствах извне, замечаю нарушение равновесия и в вопросах практических. Ведь в области практической слово «нужно» пустой звук. В области моральной – другое дело. Приписываю это тому, что на нем лежит работа, превышающая силы двух сильных людей, а он один; ну и не вытягивает. Это закон природы.
Думаю, что М.В. сам это чувствует, но ничего не может сделать, чтобы спихнуть с себя тормозы, которые мешают ему делать главное. Я думал, что могу ему помочь и не только ему, но и оперативному штабу. Напрасная надежда. И тут и там польза была столь ничтожная, что говорить о ней не приходится. От помощи канцелярии (генерал-квартирмейстерской части) отказался после некоторых попыток, ибо в результате вмешательства постороннего только вред. Если некоторые вопросы двинулись, то далеко не так и не в таких решениях, как это представлялось целесообразным. Они двинулись по своему, как думали и желали канцелярии – т. е. лица, работающие на низших ступенях.
Генерал-квартирмейстер работает очень много, усидчиво, но к его работе пристегнулось то, что должен делать другой. Он цепко держит расползающееся дело; это большая его заслуга, но в вопросах оперативных он может работать мало, ибо все у главнокомандующего. И выйти из этого положения почти невозможно. В работе коллективной поглощение всего одним – уничтожает коллективность работ.
В работе главнокомандующего, как общего управления – два устоя. Начальник штаба. Начальник снабжений. Две равно действующие. А их в сущности нет. Данилов еще работает самостоятельно, как – это другой вопрос. Его работы не знаю. Пока не очень жалуются. Другого же устоя нет, и М.В. своим могучим плечом приходится подпирать его и нести свое собственное дело. Кто же виноват? Думаю сам М.В. Без вины, но виноват.
Делать в роли главнокомандующего то, что делал в роли начальника штаба у Иванова – нельзя. Иное положение, иная сфера. Если бы М.B. был здесь начальником штаба, а главнокомандующим был бы посредственный, честный, но очень порядочный человек – было бы лучше. Без начальника штаба с этим делом не справиться.
16-го июня
Два дня (14, 15) я пробыл в Ивангороде. Осмотрел весь обвод, за исключением северного участка Бржезины, куда не попал; было поздно и автомобиль загруз. До 12-го июня Ивангород считали крепостью, с 12-го это укрепленная позиция. Поехал я в Иван-город не по приказу, а по приглашению главнокомандующего. Хотите, поезжайте. Собственно я шел к нему с просьбой поехать туда, когда 13-го во второй раз говорил с М.В. об Ивангороде, убеждая его не отдавать указания, что Ивангород не крепость, во второй раз прося его по крайней мере держать это в строжайшем секрете и говорить и делать все, чтобы думали, что Ивангород будет защищаться до последний крайности. Но 12-го директива была подписана, а 14-го получена. Я предупредил Шварца, чтобы эту бумагу он никому не показывал, соображение подготовил бы сам, ибо все секреты у нас делаются достоянием общим и врага. Шварц подтвердил мне это примером: в день, в котором было решено оставить Островец 4-го июня, а указано было оставить 9-го, генерал Мазуров был в Островце, и ему прямо сказал управляющий заводами, что мы оставим Островец 9-го. Кроме того, было распоряжение о секвестре машин и стали, когда Мазуров туда приехал, ему сказали, для чего он приехал.
Есть невидимая нить, связывающая наши высшие управления с внешним миром. Если в Островце евреи и управление это знали, то знали это и враги. Где эта нить, в каких тайниках она кроется. Я убежденно говорю, она кроется в нашей канцелярщине, в нашем способе управления и в нашей манере сношений. Все идет по телеграфу, обрадовались Юзу и все катают без шифра. Я верю, что в генеральном штабе нет предателя, но в важнейших вопросах он не обособлен. Самая манера донесений штабов армий представляет в оперативном отношении большую опасность, ибо они подробны, входят в детали их намерений.
Из Островца в последнюю минуту вывезли много машин, бессемеров и другую сталь нужную нам, а равно медь. Все это там лежало до последних дней, т. е. до 4-го июня и никто не знал о ней.
Завод числился чугунно-литейный, значит стали там нет. Только в последние дни Шварц и Мазуров узнали это и получили разрешение взять. Все, что там осталось, попадет в руки немцев. Вывезли же всего 65 тыс. пудов. 10 месяцев Генеральный штаб не знал этого, как и не знал вообще, что на левом, да и вероятно на правом берегу.
М.В. и Пустовойтенко прямо в отчаянии от работы штаба. То, что я вижу, лишь подтверждает это. Не умеют работать и не хотят, а между тем чванны и с самомнением. Я столкнулся с чинами штаба на дорогах, и если у меня была бы власть, я бы в неделю разогнал главных деятелей и взял бы первых попавших – лучше было бы.
Что такое Ивангород в настоящее время? В ней нет главного основания крепости: прикрытия от бомбардирования и обеспечения от штурма. Это очень сильная, круговая позиция, в которой в мере возможности есть укрытия, есть фланговая артиллерийская и ружейная оборона главнейших частей. Вся она на передовых позициях. Талантливо и смело заложена, но вся в идее передовой позиции. Она ушла от учебников и в этом может быть ее сила.
Она имеет снабжение и несильную артиллерию, но которую легко усилить. Наверное, ни в одной из наших крепостей не проведены столь целесообразные железнодорожные пути нормальной колеи, как в ней. В ней есть люди; пока нет гарнизона.
Когда он придет, что будет с Шварцем? Он душа этого дела, а передадут старшему, в особенности после того, что его переименовали из коменданта в начальника укрепленной позиции; что будет тогда? Работы Шварц организовал умно и теперь работа кипит, несмотря на то, что продуктивность работы людей и повозок слабая, а повозок до смешного. Но работа кипит и благодаря устройству железных дорог и путей все это идет. В три недели он не кончит. Но он рассчитывает работать, когда обложат или подойдут к позициям.
В глаза бросается солидное устройство окопов. Глубокие, аккуратно сделанные, заботливо устроенные, батареи не заготовлены – и это хорошо. Убежища – самая слабая часть. В два месяца, считая, что прибыла только половина материала, многого не сделаешь. Тип убежищ упрощённый – деревянный сруб, камень, песок, бревна, рельсы. Камень залит цементом (⅓ цемента, ⅔ песок). Есть убежища и без цемента.
По книжке это выдержит 8-ми [дюймовые] бомбы. Выдержат ли на самом деле, не знаю. Инженеры полагают, что выдержат. Я сомневаюсь. Есть убежища и от 11-ти [дюймовых] – но это игра воображения. Но бороться можно. Весь вопрос надо ли нам держаться там. М.В. считает, что нет, что нельзя жертвовать тремя дивизиями. Я считаю, что можно и следует, но это «можно и следует» проверю оперативным соображением и оценкой общего.
Но 3 дивизии мало. Обвод подходит к 60 верстам: левый берег – 22 версты, правый – 34–35 верст.
Винят, что в Ковно сделали мало, по сравнению с Брестом. Но в Ковно другие работы, другая крепость, другие условия.
Что сделано в Бресте, не знаю. Поеду туда 18-го и тогда у будет ясно. Во всяком случае, скажу одно: в Ивангороде делается все, чтобы создать очень сильную оборону и делается умно, с увлечением и не одним комендантом, но и его помощниками.
17-го июня
Значительные силы действуют в направлении на Владимир Волынск, менее значительные от Сандомира на север, думаю, на Аннополь и Красник. Первые обнаружены около 14-го июня, вторые вчера. Что против середины – не ясно.
14-го главнокомандующий был в Холме. К левому флангу 3-й армии и группы Олохова направлены по железной дороге: Гвардейский, 2-й Сибирский и 31-й корпуса. 4-я армия должна сегодня в ночь отойти: 25-й корпус левым флангом к Юзефову и р. Урженцов. Успеет ли?
О 3-й армии сведения скудные; стоит ли она, или отходит. Состав армии невелик. 8-я армия в расстройстве. 11-я и 9-я армии на юге и также угрожаемы. От Юго-Западного франта польза будет небольшая. Все, что могли собрать, враги бросят на нас с юга и будут напирать на север и северо-восток. Пока, считая от Немана, у нас 15–16 корпусов (без Гвардейского, 2-го Сибирского и 31-го) вытянутых в нитку. В 3-й армии много частей, но после ряда непрерывных боев неизвестно, что она собой представляет. И главнокомандующему это не вполне ясно. А на ней зиждется очень много.
О нашем снабжении я не говорю, его в сущности нет.
13-го полковник Генерального штаба Носков отвозил в Ставку соображения главнокомандующего. Оно было прочитано Пустовойтенко, Борисову и мне. Возражений представить не мог, но серьезной опасности за Ригу не вижу и ее не разделяю. Не отвергаю ее, но в настоящий период Рига является только частным объектом и беспокойства она мне не внушает. Наши армии на передовом театре возбуждают внимание немцев и они являются их целью.
С начала войны мы боролись, находясь в мышеловке, а теперь, если не удержимся, может случиться, что она захлопнется. Отдаленных операций немцы, на мой взгляд, производить не будут, а будут бить по армии. Возможно, что в связи с главной целью, их усилия будут направлены и на Варшаву, но это, между прочим, направление же на Белосток решительнее.
У нас не ясно, мы не знаем, куда идти. Мих. Вас. занят восстановлением частей на южном нашем участке. Об общем, если думает, не высказывается. Гулевичу положение представляется хорошим. Когда вчера сказал, что органы снабжения надо эвакуировать на восток – он открыл глаза. «Значит и нам надо отходить?» – спросил он меня. «Пока нет – ответил ему, – но тыловые учреждения из Варшавы и Седлеца надо переместить». «Надо ли нам отходить?» «Не знаю, но вернее было бы, если бы нас здесь не было».
Минута решения была, на мой взгляд, дня 2–3 тому назад, когда я писал записку Мих. Вас. о положении 9-й и 11-й армии, вернее немного раньше, когда части 8-ой армии отходили к Городской позиции, а левый фланг Олохова теснился на север. Тогда, на мой взгляд, участь Львова была решена безвозвратно, ибо действовать активно мы не можем. Можно ли отойти за Вислу? От Нарева на позиции Гродно-Белосток-Брест? Это очень гадательно. Время упущено. Все зиждется на одном – удержим ли мы и оттолкнем ли мы усилия противника с юга? Трудно без снарядов, патронов, с ослабевшими донельзя войсками разрешить эту задачу.
А если не удержим, где предел проникновения врага и нашего отхода? Не хотят бросать Варшавы – с нагроможденными там запасами и сосредоточенными там техническими учреждениями. Не хотят отходить от крепких насиженных позиций. Трудно принять решение. Ясно ли Генеральному штабу Ставки общее положение? Наш главнокомандующий по многим причинам личным и общим принять свое решение, имея директивы держать Варшаву и Польшу, не может, а если примет, будет поздно.
Сегодня передам мои оперативные соображения (№ 15) генералу-квартирмейстеру. Не желаю развлекать ими непосредственно главнокомандующего. Он слишком озабочен и расстроен. Пусть эти соображения пройдут через фильтр генерал– квартирмейстерской части, если она вообще прочтет и подумает над этим.
Высказать явно все то, что изложено в моей записке, нельзя, oнo сделается достоянием общим, она внесет растерянность в штаб, который должен спокойно работать.
Записка сочувствия не вызовет. Положение так сложно, задеты такие интересы, что главной фактор войны затемнен. Но с другой стороны и много других трудностей. Как тронуть 2-ю армию, прикрывающую Варшаву.
Нажим в стороне Грубешова не так чувствителен, он не виден, но он серьезен. Если бы наша армия была бы способна к наступательным действиям, если бы у нас были бы снаряды – дело другое. Но снаряжений и даже патрон мало, да и 3-я армия, потрепанная раньше, все отступает. Основная мысль записки, та, что по чисто оперативным соображениям возникают сомнения в возможности нормального отхода армии. Но оперативные данные не решающие; они указывают лишь на свойство положения и на те меры, которые вызываются этим положением, именно: 1) успешнее бороться и 2) чтобы подготовиться на худой конец, дабы выйти с наименьшими потерями из него.
Если по техническим данным наш отход сопряжен с неимоверными трудностями, то духовная сторона задета еще более. Резервов нет, средств для боев мало. Отодвигая 2 армию, мы надвигаем на себя немцев. Если с юга [на] нас не нажимали бы, то это не представляло бы чего-либо особенного, а теперь этот отход может быть началом нажима с трех сторон.
Если при этом у немцев окажутся силы, они могут резать горловину – Белосток. Положение тогда может получиться – совсем исключительное. Но и в этом положении можно бороться, лишь бы управление оставалось в руках, и оно могло бы проявить свое влияние. Я не думаю, чтобы дело дошло бы до этого, но надо быть готовыми парировать это. Направление немцев на Ковель, даже его захват очень серьезное дело, но оно не так грозно, как это кажется на первый взгляд. Все-таки направление на Белосток грознее.
Перевозки к левому флангу к Владимиру-Волынскому и Ковелю идут медленно, подвижной состав мал, а в Белосток опаздывают гвардейские части. Подвижной состав занят вывозом в Галиции. Ставка, т. е. Ронжин обещает 50 составов, но когда они придут. Удаление Гвардейского корпуса к Холму, я считаю, неосторожным, но оно в ходу.
Мих. Вас., хотя и сознает опасность, но на направление Белосток он смотрит не так серьезно, как я. Выиграть Ковель – это много, но оно ничего не решает, а потерять Белосток при расположении наших армий на Буге, естественно, другое дело.
19-го июня
Войскам на юге тяжело. Жара и засуха сильные. Болота, считавшиеся непроходимыми, стали проходимы. Дожди могут это поправить, но в очень слабой степени. Обстоятельство это не без влияния на операции.
Помимо всяких политических и союзнических соображений, думая за немцев, положение их складывается просто. Одна данная темная. Как они оценивают свои успехи над юго-западной армией и как себе представляют ее состояние. Но победители склонны к оптимизму. Высшее немецкое управление считает, вероятно, что юго-западная армия разбита основательно. Если бы не были связаны разными политическими условностями, вроде необходимости, жертвуя всем, не отдавать Варшавы и Польши, то дело состояло бы иначе.
Для России случившееся в Галиции неудача – для Польши (временно) решение ее участи. Как учтут немцы эту психологию? Не может быть, чтобы они ее не понимали. Их шпионы высокой марки, и течение мыслей решающих и высших сфер вероятно об этом знают. Наконец, все что делалось и делается ясно и без шпионажа. Не ошибусь, если выскажусь за них, что они уверены, что мы будем защищать Польшу до крайности. Отсюда и дальнейшие, логические решения операции в крупных чертах.
Направление их действий обозначалось и раньше. Кажется 5-го июня, не позже, я писал главнокомандующему о моих опасениях за 11-ю и 9-ю армии. По ходу дела, мне представлялось, что наши враги, чтобы действовать свободно против Польши, должны покончить с этими частями. В наших интересах было, чтобы эти армии вышли как можно скорее из-под ударов противника и в свою очередь угрожали бы ему. Но мы упорно и доблестно его отражая, шаг за шагом отходили, неся потери и ослабляя себя.
3-я и 8-я армии расстроены и повернуты тылом на север и северо-восток. Северо-западная армия растянута, в нитку, до Рижского залива, без снабжений, представляет силу на месте. Помешать действиям на юге против 9-й и 11-й армий немцам никто не может.
Наша манера стоять и отражать, доблестна, но в оперативном отношении она выгодна только противнику. У нас, к сожалению, всегда много побудительных причин действовать так, а не выигрывать расстояние между нами и противником. Этим мы даем противнику большие выгоды во времени и он, ударив нас сегодня в одном месте, через день бьет нас совокупными силами в другом. 9-я и 11-я армии могли бы быстро отойти изготовиться и сами нанести удар.
Не знаю, ясно ли высшему Генеральному штабу крупное значение для нас и этих двух армий, или он по-прежнему стоит за сохранение земельной площади. Впрочем, в его оперативном предвидении и понимании своего военного положения я изверился, ибо не верил до войны и с начала войны, с первой минуты которой и началось нагромождение тех бедствий, которые мы переживаем теперь, будучи в сущности сильнее противника (кроме боевых снаряжений). Из всего того, что происходило и происходит, немецкий генеральный штаб должен ясно видеть одно: мы будем защищать Польшу, а теперь, пожалуй, и не в силах изменить это положение. Это было возможно в первых числах июня, возможно ли оно без боли теперь, сомневаюсь.
На развертывания перед моими глазами я смотрю бесстрастно с точки зрения лишь оперативной и выводы мои, неблагоприятные, понимаются, как опасения, как отсутствие веры.
Оперативное положение для меня складывается там: полная наша неподвижность (вынужденная), противопоставлена действиям в движении врагов с юга. Нас держат с запада и севера и полосят ударами с юга. Это не вполне верно, ибо вернее, мы сами стоим и не хотим или не можем сдвинуться. Чтобы иметь возможность нанести удар наверняка отстранят препятствие – 9-я и 11-я армии. Если это им удастся, и обстоятельства крупно не изменятся, они свободны будут делать, что хотят. Правда, мы можем выиграть время, но сравнительно короткое.
Я считаю, что после галицийских неудач, когда разрешился неблагоприятно для нас не только галицийский, но и польский вопрос, высший наш генеральный штаб должен был поставить целью армии – Россию, а не Польшу. Я писал об этом в первых числах июня великому князю Петру Николаевичу, значит, и великому князю Николаю Николаевичу, что необходимо подумать и решить: Россия или Польша.
В течение последних дней появилось опасение за Ригу. Думаю, немцы сами не очень довольны, что они забрались преждевременно с большими, чем следует силами к северу от нижнего Немана. Громадная армия, растянутая в невыгодной форме по отношении всех своих средств и сообщений, стоит неподвижно, готовая умереть, но не направляемая к тому, что цель ее существования – защита. Или я совершенно не способен к логическому мышлению, или моя 64-летняя жизнь и работа дали мне только ложные представления, или малодушие господствует у меня над всем – не знаю. С первых дней войны, отмечая ежедневно свои впечатления и размышления, я очень расходился с тем, что происходило. Мои опасения, что мы можем попасть во власть стихии, я сообщал осенью 1914 года М.В. Алексееву. События теперь как будто к этому подходят. А в подобном положении только победа может все развязать.
Но можем ли мы, способные только отражать, без средств материальных рассчитывать не нее. Будь наше положение иное, мы могли бы путем отражения выиграть дело. Вот уже, сколько времени мы охвачены бессмыслием, мы опасаемся малых жертв и не видим, что из-за этого могут быть большие.
Мы живем в положении, где нет хозяина. Творец этого положения при том, что должен быть хозяином, по личным качествам [не] может быть хозяином. Его ложное понимание природы войны несомненно влияет на то, что хозяин обезличивается, а приказчикам свободы не дают, ни в действиях, ни в замысле. Безобразное положение дела, которое многими постигается. В сентябре 1914 года писал об этом великому князю, но вероятно только огорчил его. И в этой бесхозяйственности все застыло с одной стороны и расползлось с другой.
Тяжело и грустно об этом думать, писать – ну а говорить не приходится, чтобы не колебать и без того некрепкую веру. Больше вспоминать об этом не буду.
Будем отчаиваться, а враг будет колотить нас. Выдержит ли это русская спина, да притом, в данное время, беззащитная. Надо бить тревогу. Но кому? Если кто понимает во всем объеме положение, то молчит, как и я. Впрочем, нет. Я пишу то главнокомандующему, то генерал-квартирмейстеру, указывая, что у нас ничего не подготовлено, чтобы, когда кризис наступит, парировать его.
Тяжелое военное положение ничего не обозначает. Но выйти из него мы не можем иначе как с жертвами, принести которые предоставляется нам теперь чудовищным, ибо надежда, что мы удержимся и что средства борьбы преумножаться нас не оставляет. Из этих положений надо выходить, к выходу надо готовиться. Указываю на это с первого дня моего приезда сюда, указываю на необходимость постройки мостов на Буг, организацию путей, оттяжку обозов, инженерную подготовку. Кое-что делается, но наши средства ничтожны, настроение оперативного отдела штаба главнокомандующего канцелярское, да и там рабочих нет и делается кое-что и не так, как мне представляется работа.
Я сказал все и теперь, чтобы не смущать, молчу. Главнокомандующий завален, истощается в работе, начальника штаба нет. Гнусное положение, и все это должно отразиться на армии, на интересах России. А помочь нельзя, ибо разговоры не помогают, а только мешают и отнимают время.
И над всем этим господствует при большой скованности главнокомандующего отсутствие крупных решений свыше в это серьезное и крупное время. Идем по предназначению.
Будучи не у дел, я пишу и рассуждаю. Что я бы делал, если был бы ответственным деятелем? Я думаю, то же самое. Среда поглотила бы меня, и я считаю себя счастливым, что до войны и во время ее не принимал участия в создании этого положения. Еще с начала войны, может быть, я мог бы быть полезен, если бы противостоял тому течению, которое стало тогда обозначаться, а теперь и с моими слабыми силами, вероятно, делал бы то же, что и делают настоящие деятели, а может быть и хуже.
Война такое грозное и трудное дело, что выходить не подготовленным большой грех. А мы вышли неподготовленными и малыми средствами и неподготовленною страною.
Мы воюем физической силою народа. Надолго ли ее хватит? И все-таки вера не оставляет ни меня, ни Россию. Эта вера кроется в народном духе, в его искании Бога, в вере в помощь Божью, и мы на протяжении истекших одиннадцати месяцев войны имели разительные доказательства благости Божьей к народу его ищущего и верующего ему. Может быть, Господь поможет нам за наши немощи. Мы не обуяны гордынею, как немцы, я говорю о народе, у нас нет злобы и без нее, но с верой в Бога будем защищать то, что дорого нам, нашу самобытность и наше достояние. Все, что я считаю себе вправе, как лицо без определенного дела – я сказал. Теперь спокойно будем ожидать развитие событий и подчинимся тому, что предопределено свыше. Главнокомандующий делает то, что в его силах. Из того, что происходит, вижу, что будем держаться до крайности. Лишь бы только, не вовремя не последовал приказ исполнить то, что уже нельзя будет сделать. Раз решено – дело надо довести до конца.
20-го июня
Вчера написал черновик письма великому князю Петру Николаевичу, но не пошлю его. Если положение ясно мне, то почему оно им не ясно. Если не посылают снарядов и патронов, то их нет. Мои оперативные соображения, как все на войне, не, безусловны. Если принято было ошибочно удерживаться в Центральной Польше и до крайности держать Варшаву, то изменить это нельзя. Ослабленная 3-я армия не станет сильнее, группа Олохова тоже. Теперь надо держаться и что возможно выбирать из 2-ой армии. Эту мысль М.В. передал мне дней 8-10 тому назад.
Ему положение тоже ясно. Из коротенького вчерашнего разговора моего с ним это видно. На войне положения бывают тяжелые. Наше одно из тяжелейших и мы несем последствия прошлого более отдаленного и последнего поражения юго-западной армии. Почему юго-западная армия потерпела поражение, это вопрос другой. Теперь идут последствия. Будущее покажет, выберемся ли мы из этого положения. Известные жертвы придется принести, и Михаилу Васильевичу надо будет определить, чтобы жертвы были продуктивнее для армии и России. Но в нем вижу веру, что выберемся. Ивангород, Новогеоргиевск, Брест придется занять гарнизонами и сильными. Не считая ополченцев на это пойдет 4-й Гренадерский, 5-й Сибирский, 27-й, 9-й, 35-й, 36, и 16-й надо оттянуть, равно 1-й Туркестанский, 1-й Сибирский, 4-й Сибирский, 5-й и 1-й. Две армии, под прикрытием которых отойдут 25-й корпус и армия Леша.
Органы снабжения фронта надо отвести из Седлеца и Варшавы на восток. Отсюда распоряжаться не могут. Мосты на Висле уничтожить. Когда же начать? В свое время, частично надо было перегруппировку начать после 4-го июня. Но получена была директива держать Польшу. Начинать сейчас нельзя, надо подготавливать. Исход под Холмом укажет начало этого труднейшего и опаснейшего маневра, если только не будет чего-либо нового.
Но если положение на юге восстановится для нас благоприятно, а по ту сторону Рейна все будет по-старому, то именно благоприятное положение наше должно побудить нас перегруппировать наши силы в интересах России – до той минуты, когда мы будем обеспечены большим материалом. А на это нужны месяцы, может быть полгода, может быть, 9 месяцев.
Это моя схема. Но я убежден, что ее не примут, и в случае благоприятном мы еще глубже завязнем в Польше.
21-го июня
Наше положение, не касаясь внешнего, которое имеет угрожающий характер само по себе, имеет свое совершено необычайное свойство, которое в таких больших армиях встречается редко. Нет снарядов и патрон. Раньше было очень мало, а теперь на юге их, по-видимому, нет, а на остальных фронтах очень мало. Вчера у М.В. был Гучков. Вопрос шел о деятельности по заготовке боевых припасов, и последний сообщил ряд фактов из деятельности бывшего министра и Главного артиллерийского управления. Детали не интересны. По словам М.В., нельзя провести грань – где начинается недомыслие, где начинается преступность. К угрожаемому фронту могли бы быть подвозимы подкрепления, но подвижной состав мал; юго-западная армия занята вывозом какого-то добра из Галиции. Очень сердился 19-гo июня главнокомандующий на Безобразова. Вместо отправки войск своего корпуса, они за каждой дивизией везут не менее 10 поездов разных управлений – санитарные, благотворительные и т. п. Вся забота теперь удалить обозы от войск, а вместо того ими загромождаются передовые войска.
Генерал Леш, теснимый с юга, переходит 20-VI от Красностава в наступление 14-м корпусом, при поддержке потрепанными 3-м Кавказским и 24-м корпусами. Наступать хорошо, но по всей обстановке оно неуместно. Не лучше было бы обождать. Сзади ведь собираются войска. Если он увидел эту необходимость на месте, преклоняюсь, но если оценка сделана из Холма, то сомнительно, чтобы это вызывалось действительной необходимостью. Придворные учреждения в Варшаве эвакуируются. С ведома ли [Верховного] главнокомандующего или без его ведома? Каждое ведомство распоряжается, как хочет, но удивительно то, что военное ведомство, в руках которого железные дороги, дает на эти сепаратные перевозки подвижной состав.
Давно замечаю, что органы снабжения и тыла сами по себе – оперативная часть сама по себе. Эти дефекты в самом положении. Расспрашивать главнокомандующего не время. Что предпринимается, что думает главнокомандующий, не знаю. До меня доходит только то, что дают – т. е. данные из армии – а распоряжения случайно узнается из них. Считаю, что отходить теперь нельзя. Немцы хлынут со всех сторон, и будет еще труднее, в особенности без боевых снаряжений. Надо выдержать и очистить то, что засорило передовые линии. Основная мысль, раньше высказанная главнокомандующим – убрать все, мне кажется исполнимою. Ивангород, Новогеоргиевск надо держать. В крайности это будут жертвы, но неизбежные, чтобы спасти остальное.
Во вторник 16-го июня я нарочно сказал главнокомандующему, что органы снабжены необходимо отвести назад, он раскрыл глаза: как, неужели? Да, их надо отвести. Им давно не место в Варшаве и Седлеце. Последствия от этого отрицательные. Варшава и Седлец перегружены, в особенности первая. Говорят, на Буге идут мостовые и дорожные работы, которые должны были начаты месяц тому назад, если не 1½. Я завел о них разговор и переписку 1½ месяца тому назад, не напрасно. Все что вижу, удивительно, и в отрицательном и положительном смыслах. Удивительна работа войск по доблести и упорству, работа самого главнокомандующего – и отсутствие работы, по крайней мере оперативной, в его штабе. 19-го вечером Пустовойтенко мне говорит: «Ваше высокопревосходительство, Вы бы выбрали позиции между Белостоком и Брестом – то, о чем прошу с начала мая». Ее не надо выбирать, но укрепить, и не только ее, но и весь район. О прекращении бесполезных Тарчинских работ я писал дней 15 тому назад. Если чудом у нас окажутся снаряды и патроны, надо не только держаться, но возможно будет и действовать. Но так как такого чуда никто ожидать не может, то надо изменить положение.
Позиция Белосток-Бельск теперь не основная, а временная, сборный пункт, который может обратиться в основной, если артиллерийское довольствие будет. Но кто же должен это решить?
5-го июня решили свыше защищать Польшу. На мой взгляд, это громаднейшая и коренная ошибка и заблуждение, принимая во внимание бедность армейских средств. Пока главнокомандующий не получит новых повелений – он должен это исполнять. Ho исполняя это, он может погубить значительную часть армии. Если мы восстановим свое положение или остановим наступление с юга – то будем еще барахтаться. Но я стою на другой точке зрения. Война идет на измор. Для нас она сложилась неблагоприятно по отсутствию боевых снабжений, надо, прежде всего, сохранить армию для будущей годовой войны – вот это главное, а не Польша. Но фактически вопрос стоит и разыгрывается иначе.
Что я лично переживаю в самом себе драму, это не важно. Я не сомневаюсь, что М.В. переживает еще большую драму, ибо он-то положение понимает лучше меня, и он несет ответ перед армией и Россией, он ближе и не с сегодняшнего дня видит, что средств для борьбы нет, но он связан. Я на его месте кричал бы, кричал бы с 1-го июня и раньше, когда стало ясно, к чему идет дело. Основывать все на авось удержимся, или у противника не хватит сил и пороху довести все до конца – в столь ответственном деле не основательно и не серьезно. Будем держаться, будем бороться и гибнуть. Но, в сущности, ради чего? Оставаясь в настоящем положении, мы, на мой взгляд, изображаем мишени. Надо сохранить армию для будущей борьбы, а мы подставляем ее под удары.
Но какие-то мотивы к неостановлению такого положения должны быть? Вероятно, есть, но только я их не знаю, их не вижу. Странное положение – наперекор всему, бороться, когда по существу не следует бороться и когда нет средств для борьбы. Мои рассуждения по общим вопросам исчерпаны. Положение я считаю фатальным. В моем докладе № 15 bis 17-го июня генералу-квартирмейстеру это изложено с точки зрения оперативной и технической довольно определенно. Оно было у главнокомандующего; его огорчило, ибо и сам он так думает, хотя и не высказывается. Теперь остается ожидать грядущее.
Но фронт Красник-Туробин, в направлении на Быхов примерно. Австрийцы прорвали наши расположения и массами вылились на север. В Холме и по ее железнодорожной линии к Бресту закупорка. Не в лучшем положении узлы к востоку от Вислы. Оно мне ясно давно. Мои разговоры, указания о подготовке, на худой конец, шли мимо ушей.
Только что был в штабе. Войска везут в Травник, когда неизвестно, доедут ли до Люблина, да сверх того знают, что в Холме закупорка, что туда идут с севера и на север, и посылают в Травник, откуда пустому составу нет выхода. Я сказал это Гулевичу, который собирался подписывать телеграмму о движении кого-то на Травник. Из Люблина можно по второй колее повернуть на Любартов, а двигаясь на Травник, только задержим. Железнодорожное наше управление, может быть, не знает дела, но и мы его не знаем. Будет что будет.
На юге с перевозками тоже неразбериха. Гулевич собирался подписать телеграмму о направлении подкреплений тоже на Травник. Холм закупорен, следовательно, подвижной состав попадет в Травник в тупик и выйдет новая закупорка. Высаживаясь в Люблине, можно обернуть подвижной состав назад и высадившись, пойдут походным порядком. Это очень просто.
Зачем вы их высаживаете в Травник? – спросил я его. Разве Вам не ясны последствия от этого? Это мелочи, но их приходится встречать ежедневно.
22-го июня
Сегодня, в исходе 11 часов, в Седлец прибыл Верховный главнокомандующий. Пока начальство совещалось, я сидел у его высочества и мы беседовали. Главнейшая тема нашего разговора касалась удержания за нами Польши и того, что из этого истекало. Я высказал свои доводы, которые не отвечали решению 5-го июня. Удержание за нами Варшавы и линии Вислы после того, что в 1910-м году ее оборона была разрушена, не могло входить даже как соображение политическое. Говорили о наследстве, оставленном Алексееву Рузским и о многом другом, что постепенно привело нас к современному положению. И как в первый раз в Ставке, так и сегодня прозвучала нотка, что он один, что на войну вышел с чужими.
Потом беседовал с великим князем Петром Николаевичем. Великий князь видит, что творится, но находясь в стороне, он не считает возможным вмешиваться и затруднять своего брата. О чем говорили в совещании, знаю только отчасти. Великого князя Николая Николаевича очень беспокоила мысль о Новогеоргиевске. Защищать его или вычистить. И с этим вопросом он два раза обращался ко мне. Я не мог дать определенного ответа, ибо сам не был уверен. Новогеоргиевск с уничтожением Варшавы, и так называемого плацдарма потерял свое значение. Но как бросить то, что в сознании народном – твердыня. Работы по усилению Новогеориевска не окончены. Новый пояс фортов, по словам генерала Гиршфельда, а почти закончен, и с ними Новогеоргиевск, по его мнению, силен. Но это односторонняя точка зрения военного инженера. Не одни сооружения определяют силу крепости. Если напор противника будет продолжаться, то возможно, что придется оборонять и Ивангород, и Новогеоргиевск, ибо некоторым войскам другого выхода не будет.
Но Ивангород приказано оборонять не как крепость, а как укрепленную позицию, т. е. не как круговую. Что касается Новогеоргиевска, то об его оставлении еще не слыхать. Все это печально, но если ценою их обороны мы можем спасти армию, о них жалеть не приходится. Я считаю, что именно для спасения армии и Ивангород, и Новогеоргиевск надо держать, хотя участь их при бедности средств борьбы не подлежит сомнению. Но мы так много потеряли раньше, что потеря нескольких корпусов, за услуги которые они окажут, не так чувствительно. Я все-таки должен сказать, что, рассуждая теоретически, я высказываю за участь положения большие опасения, чем М.В. и в особенности Борисов. Последний смотрит очень спокойно и искренно. И основанием к сему служит опыт с начала войны. Я не обтерпелся. Это верно. Сегодня я говорил М.В., что 6-й и 27-й корпуса надо попридержать – для севера. Это вызвало протест. Дай Бог, чтобы я был не прав.
Я не согласен, что Гвардейский, 6-й и 2-ой Сибирский корпуса подводят так близко. Мне говорят, что опыт войны указывает, что так нужно. Значит, я ошибаюсь. А я думаю, что в нашем положении требуется расчет и выдержка, иначе эти свежие части сольются с расстроенными и будет нехорошо. При обсуждении положения я замечаю, что у М.В. подчас вырываются страстные нотки – это хорошо, но в больших операциях и в таких трудных страсть должна уступать разуму. Для исследователя в будущем многое будет загадкою. Не ясно мне, как эти три корпуса, не говоря об идущих частях, будут управляться. Кто кинет их на чашу весов? Они в распоряжении главнокомандующего; значит, из Седлеца М.В. будет ими управлять. Из состава 6-го Сибирского корпуса Эверт сегодня по телеграфу выпросил одну дивизию. Главнокомандующий дал мне принять эту телеграмму. Я сказал «нет, нет». Вокруг нас стояли другие, и я другого не мог сказать; однако дивизию вечером дали.
Уступчивость М.В. в этих вопросах меня огорчает. Ему очень трудно отказать командующим армиями. Им ведь виднее. Правда я учен и воспитан на немецкой литературе. 30 лет почти слежу за нею, вдумываюсь и применяю их школу, отделаться от этого трудно. Немцы во многом отступили от уроков Мольтке. Но это только внешние формы, суть осталась та же. Меня удивляет Борисов. Он более продолжительное время работал над Мольтке и остальными корифеями немецкого военного дела чем я; эрудиция его в оперативных вопросах очень велика, а теперь он как бы отошел от необходимости планомерности исполнения, и свои выводы основывает, руководствуясь новыми явлениями. Но этих новых явлений я не вижу.
Изменились некоторые приемы – в расчетах времени, как при обороне, так и при наступлении необходим иной коэффициент, но складывается последний из тех же данных, как и раньше, т. е. прежде всего – природы человека. Прошлое слишком коротко и кроме того, по крайней мере у нас, борьба представляет такое разнообразие в частностях, что не вижу побудительных причин в определении, скажем, силы сопротивления при обороне, отказываться от существующих данных и переходить на новые. Очень успокоительно утешать себя, что войска за укреплением представляют сопротивление на несколько недель, но оно зависит не от них только, а от очень многих причин. Мы долго стоим за укреплениями, в особенности там, где нас серьезно атакуют. Но ведь под Горлицами длительность эта была очень кратковременная.
На 24-ое июня назначен отход 2-й армии. Сейчас же попросили отложить. Мотивы – уборка «декавиллек», увоз меди и машин, призыв рабочих от населения (18–43 лет), назначенный на 25-го июня. На сколько отложили, не знаю.
Операция отхода, значит, начнется с 2 армии. Почему не 1-ая.
24-го июня
Два раза великий князь 22-го подходил к вопросу о Новогеоргиевске – держать ли его или нет. Новогеоргиевск после упразднения оборонительных устоев на Висле: Варшавы, Ивангорода и Зегржа и в 1912–13 срыва бетонных построек в Варшаве, потерял военное значение. Он был первоклассен в системе, а один, в стороне, как первоклассная крепость значения не имеет. Ивангород важнее его в данное время. Но Новогеоргиевск существует, и о разжаловании его еще речи нет. Говоря об очищении Ивангорода, М.В. высказывался решительно. Я находил, что обстоятельства могут вынудить защищать Ивангогод даже, если будет приказ очистить его, так как очищение его может оказаться невозможным. Тоже с Новогеоргиевском. Алексеев отлично знает, что вопросы эти требуют заблаговременного решения, что последствия их чрезвычайно важны, а напряжение сил противника не достаточно ясно. Дело не в Варшаве, даже не в Висле, а в армии. Это можно было видеть в первых числах июня, и тогда следовало принять решение, защищать ли не Польшу, а Россию. Но масса людей этого не понимала и не понимают и теперь, но чувствуется, что назревает что-то нехорошее.
Удержимся на юге и на севере – положение временно улучшится, но опасность общего положения остается, и мы будем продолжать жить в ней. Истощатся силы противника, будем стоять друг против друга, он в выгодном, мы не в выгодном положении. Интенсивность положения может вывести нас на лучший путь, но это надежда, а не расчет. А рядом с этим вырастают вопросы, требующие решения: жертвовать ли сотнями тысяч, чтобы удержать Новогеоргиевск и Ивангород, чтобы спасти армию, и спасет ли это ее? Эта борьба со дня на день переживается с конца мая главнокомандующим, и помочь ему нельзя, ибо решения эти, а затем их исполнение должны исходить от него. Остальные в это не входят. С внешней стороны у нас, приняв решение, но осведомив лишь ее деятелей, борьба могла бы протекать, как и теперь, но с той разницей, что она развивалась бы в иных условиях, планомернее в действиях и в подготовке.
Многое должно было быть подготовлено в мае для этого, ибо надежд на получение средств для активной борьбы мы с начала мая не имели. Но опыт первых месяцев борьбы, возможность держаться за укреплениями долго и вести оборону длительно, нас затуманивало.
25-го июня
Вчера в 12 часов меня позвал М.В. Алексеев и попросил поехать в Новогеоргиевск выяснить, можно ли оттуда все вывести. Эта мысль сидела у него уже 23-го. Жаль – потерян один день. Около часа я у него сидел и ушел, так как прибыл великий князь Андрей Владимирович. По пути заехал к командующему 1-й армии генералу Литвинову, а с 5-ти часов занялся с генералом Бобырем. 24-го в 6 часов утра вместе выехали осматривать форт № XVI и опорный пункт у Чарнева; а затем через Вышков поехали в Седлец. В самых первых числах мая решено было, что Гиршфельд в первую очередь начнет укреплять Вышков, и ему оставили для этого саперные роты, но ничего не сделано. Потом даны были другие инженерные работы, вызванные новыми обстоятельствами. Все это показывает, в каких сложных условиях мы живем. Для пассивного обороняющегося это обычное явление. Быть же активным нам не позволяют наши средства и наша помощь Юго-Западному фронту. Как не беден Новогеоргиевск, но ему необходимо дать 200 поездов, чтобы вывести главное. Может быть, эти составы ему дадут, хотя сильно в этом сомневаюсь. Но нагрузить имущество в короткий срок нельзя: 1) из-за тесноты станции 2) отсутствия подъездных путей к нам и 3) отсутствия перевозочных средств в крепости.
Если дать сроку несколько недель и не менее 7–8 пар поездов в сутки, то главное увезем, но, повторяю, более чем сомнительно, что эти средства найдутся. Кроме того, пока имущество не вывезено, армии должны стоять на своих позициях. Сдвиг 2-й армии на восток или части 1-й на юг – и путь Новогеоргиевск-Варшава будет под огнем неприятельской артиллерии.
В 12 часов вечера представил свой доклад. Эвакуировать Новогеоргиевск в короткий срок нельзя. И без моей поездки это было ясно. Если бы крепость была связана по фортовому поясу и с магазинами широкой колеей, мы могли бы увести если не все, то очень много, а теперь нельзя.
Легкие успехи на юге несколько окрылили нас, и мысль, что, может быть, удержимся, не бросим Вислы, а там пополнившись, будем в состоянии действовать, как бы оживилась. Такие мысли мне сказал М.В. вечером, когда гуляли в поле. Частичный успех у Эверта меня не радует. Немцы притаились; и М.В. это беспокоит. Почему так? Я думаю устали, обозы и пополнения отстали. Жара ужасная. У нас же силы наши не собрались, и Эверт, расходуя 6-й Сибирский корпус, немного в одном и том же направлении продвинулся вперед. Не на руку ли это будет немцам? Гвардейский корпус еще не собрался к стороне Холма, а части 2-го и 6-го Сибирских корпусов расходуются, 27 корпус и, кажется, 56-я дивизия идут туда же. Совершавшиеся и совершающиеся передвижения к южным и северным участкам передового театра кроют в себе мысль усилить эти наиболее угрожаемые части нашего расположения и дать возможность оттянуть 1, 2 и 4 армии.
Но посылка 2-го и 6-го Сибирских корпусов к району Люблина, на мой взгляд, вызывалось тактическими соображениями. С моей точки зрения, при отходе указанных армий необходимо, однако, всеми силами оберечь себя от возможного столкновения сил. Корпуса поведены были, как это привилось у нас раньше, близко и растаяли в общем котле.
4-я армия празднует теперь частичный успех, купленный дорогой ценой, и кратковременного значения.
Я понимаю, что М.В. ко мне не обращается. Я не достаточно в курсе дела, он сам завален и удручен. Чтобы спросить, надо призвать. По деликатности не хочет тревожить. Наконец, не имея практичного и непосредственного опыта войны, мои мысли, вероятно, теоретичны. Обстановка работы, наконец, свойство ума и привычек у М.В. Алексеева, понемногу создали этот абсолютизм, которому вполне сочувствую. Но имеет ли М.В. возможность следовать совету старика Мольтке «Erst wägen, dann wagen».
Обстановка, по-моему, к этому не располагает.
Узел затягивается крепче. Время уходят. Делаются уступки по мотивам частного характера. Неясно положение, неясны в общем и меры в главном их направлении. Значит, положение и вытекающие отсюда последствия неясны; и господин Авось еще играет большую роль. Каковым-то он окажется?
Записываю эти мысли, чтобы потом, если будет возможность, проверить себя.
Примечание: Общая мысль проста: посылка усиления на юг и затем на N даст возможность оттянуть западный фронт, 1-я и 4-я армии. Но на протяжении времени, когда это совершалось, обстановка изменялась. Главное же то, что у нас все еще теплилась надежда, что удержимся, даже после 30-го июня. На самом же деле ее не могло быть. Другая формула держать Польшу. Если бы этих двух главных данных не было, М.В. Алексеев распорядился бы иначе и армии могли бы быть оттянуты с меньшими убытками.
26-го июня
Сейчас по предложению главнокомандующего еду в Брест. Вчера я вновь поднял вопрос о необходимости обратить внимание на 20-ый корпус – вывести главные силы из лесов и вообще упорядочить этот район, в смысле накопленных там сил.
28-го июня
Вчера вернулся из Бреста, 26-го числа главнокомандующий предложил мне осмотреть его. Сделано там довольно много. Сказать, что в другой крепости сделано меньше – я бы не решился. Характер Брестских работ иной. Ковно и Брест еще до войны начали работы по своему переустройству.
С объявлением войны пришлось докончить главнейшее, и работы поведены были по иному. Чтобы судить, надо знать, что в Брестской линии было сделано к 15-му июля 1914 года. Просил полковника Легорио дать мне эти данные, но их не дали; не успели дать сведения и об убежищах.
Что сказать о Бресте?
Как и Новогеоргиевск, не оконченная крепость, но Новогеоргиевск отстал от Бреста в устройстве убежищ, возможно потому, что до войны Брест в своих работах был впереди. Я не могу их сравнивать в деталях, ибо Новогеоргиевск не осматривал, а для себя посмотрел форт XVI и опорные пункты Чарны. Брестские работы отличаются от тех, которые я видел в Ковно и в Иван-городе. Он сильнее с долговременными постройками, но на западном отрезе не докончен, и теперь работа идет над развитием передовых позиций и промежутков.
Но в распоряжении коменданта всего 3 нижних офицера. Средства полевой фортификации широко применены на некоторых передовых позициях и в промежутках. Преобладает сомкнутое начертание укрепления и большие и длинные окопы, переходящие в непрерывный гласис; то же стремление на южной части Тереспольского форта. Прикрыты они непрерывным проволочным заграждением. Окопы и гласисы углубленные и горизонтального профиля (из-за грунтовых вод).
Северный форт – полевая позиция, имеет групповой характер, с подавляющим преобладанием окопов, слабая сторона – рвы. За малым исключением, надо сказать, что их нет. Собираются конвертировать в долговременные. Горжевые рвы имеют в главнейших оборону из кофров. Под бруствером долговременных бетонные галереи, могущие прикрыть от огня больших калибров. Форты К и Ж посильнее, Л слабее и его расположение на скате к стороне противника, несмотря на маску, может способствовать более удобному его разрушению. Форт № VI к форту Корошин-Кобеляне стоит боком. Кремальер и отчасти казарма форта Ж видны от направления Бернады. Форты З, М, В, Г и Л – временного типа. Старые форты: № I получил новые убежища, но №№ II, III и IV остались прежние. № V бетонирован до войны, а форт О без траверсов и ходов сообщений, имеет под бруствером бетонную галерею, но жить в ней нельзя. Вообще гарнизону жить в фортах будет очень тяжело. Электрическое освещение и вентиляция не везде, а подпочвенная вода выходит в очень многих местах. Теперь кое-где подсохла, но осенью вода выступит.
Мелких убежищ полевого типа очень много и довольно большое развитие получили постройки для обстреливания преград, тыла, отчасти промежутков и флангов, но перекрестной обороны промежутков нет.
Теперь идут работы по возведению на северном форте Скокинских позиций у Мщенкова, Сахарной Головы и равно Добрынских и Неглинских. Северный форт прежний, дополненный группами Скокинских, Мщенских, Скрыпчевских позиций, отдаляющих противника от города и узла. Восточный форт прежний. Волынский создан вновь и выдвинут версты на две. Западный форт – больше всего сооружения выдвинуты в средней и южной части Терезпольского участка: Корошин, Кобыляне, Лебедев и форт с находящимися еще в работе Добрынинскими и Неплинскими позициями.
Оборона северного и западного фортов потребует не менее 16 батальонов. С окончанием гласиса между К и Л, участок К-И, около полка; не менее бригады на Волынский и Кобрянский участки. На остальное не менее дивизии, итого при минимальном подсчете, не менее 3 пехотных дивизий, не считая остальных родов войск. Примерно это число считает и комендант, но полагаю, что оборона передовых позиций северного и западного фортов потребует больших сил в виду их значения и сложности. С падением передовых: северного или западного или одного из них, внутренность крепости и тылы других фортов окажутся обнаженными. Оборона крепости держится на передовых позициях. Падут они, в особенности северная и западная части, крепость, побарахтавшись, должна будет пасть. Но выиграть время может и это будет зависеть от продолжительности борьбы на передовых позициях.
Войсковая часть, как и в остальных крепостях, не устроенная. В Бресте много крепостных артиллеристов, есть запасные ополченские части, но последние не гарнизон для такого сложного сооружения.
Природное значение Брест-Литовска очень велико, но для борьбы как крепость он не готов не только в войсковом, но и в инженерном и артиллерийском отношении.
Помещающиеся в Брест-Литовске большие склады, при войсковом его устройстве, позволили бы организовать борьбу на сравнительно долгий срок и отвлекли бы большие неприятельские силы и артиллерийские средства. Будь полоса Белосток-Брест подготовлена в инженерном отношении, возможно, что проникновение противника ограничится на этой линии и дальнейшая борьба разовьется на фланге. Для нас это было бы выгодно, ибо мы выиграем много времени. Новые бетонные форты воздвигнуты и стоят, но что вокруг их – неустроено и свежо.
Очень неутешительно, что передовые форты западного отреза только в работе и передовые работы только что начаты, вернее, намечены. Сомневаюсь, чтобы в нашем распоряжении были бы не только 3, но 2 месяца.
Весь материал и доклад мой представлю сегодня главнокомандующему.
Состояние Варшавского узла на правом берегу, значительное отправление грузов из Варшавы на восток не располагают к возможности вывоза из Новогеоргиевска многого, и мне казалось бы, что лучше, если Новогеоргиевск поможет армиям, чем имущество его застрянет без пользы на пути.
30-го июня
Разбираясь в том, что происходит на северном фланге – у Эверта и на правом 3-ей армии, – не могу отдать себе отчета, следовало или не следовало атаковать австрийцев? Соответствуют ли результаты потерям в людях и потраченным патронам. Успехи поглотили 6 Сибирский корпус и 27-ю дивизию; обе части составляли резерв главнокомандующего, а теперь они в боевой линии. Взамен трех свежих дивизий – в резерв оттянуты 2 потрепанные 8-я и 20-я (в 13-ю армию) для пополнений.
Наступление частей 25, 15, 9 и 6 Сибирского корпусов дало нам выигрыши в времени, показало состояние австрийской армии, определило число и направление их дивизий и бригад, но стоило недешево. По сравнению с тем, что было дней 10 тому назад, положение на западном участке южной линии временно прочнее, но указания нам будет давать восточный участок. 13 армия устраивается; подошли корпуса и дивизии и идет некоторая подтяжка частей к Белостоку – 21-й корпус направляется в Островский район. Опасения за север остаются в силе. Если удастся придвинуть 12-ю и 13-ю Сибирские дивизии из Риги, укомплектовать 63-ю дивизию, то в стороне Белостока будет крепче.
Но укомплектования идут медленно, а пополнение ружьями еще того хуже. Фронту нашему удалось несколько пополнить 3 и 13 армии, и это сделано очень искусно и скоро. Оно еще не закончено и продолжается. Это большая заслуга управления фронта. Фронту с его ничтожными средствами приходится разрываться на части, а олимпийское спокойствие и полная непредусмотрительность центральных органов нас губит. Враг знает, что у нас нет патронов, и может предпринимать то, что при других условиях ему и в голову не пришло бы.
Имея здесь под рукой 7 армий (не считая 5-ой), мы можем отбиться, и это все. Думать о нанесении ударов не приходится – нечем. Армии Юго-Западного фронта, может быть, в худшем положении и содействие их, нам оказываемое, не велико. Австрийцы и немцы то и дело снимают оттуда дивизии и уводят их или против наших южных армий, или в неизвестное нам направление.
Всюду беднота – нет военных инженеров, мало инженерных войск, а работы инженерные необъятны. Усиливается железнодорожное движение, узлы оказываются несоответственны. На днях Брест был забит очень основательно. На юго-западной линии вереница санитарных поездов стоит на линии. Юго-западная армия за 11 месяцев не развила Брестский узел, она ослабила участок юго-западной дороги, перешив на участке Ковель-Брест – около Ковеля одну колею на узкую для размещения австрийского подвижного состава. Это с моей точки зрения не только глупо и невежественно, но преступно. Нашим деятелям, думающим только о данной минуте, приходят в голову невероятные вещи. Если мы удержим наше положение на юге и на севере, начнется сидение. Не удержимся – не знаю. Тогда надежда на милость Божью.
Свое мнение об оперативном положении северо-западного фронта я высказал в моей записке от 18-го июня № 15 bis. Оперативно разбирал, что по техническим соображениям нельзя отойти на восток без серьезных потерь. Но война держится не на одних только оперативных требованиях. Они должны служить лишь показателем, что предпринять, чтобы вернуть себе некоторую свободу действий.
Вчера Далер показал мне карту тыловых путей. По-моему, не хорошо, по его мнению хорошо. По намеченной схеме 4 или 3 корпуса, т. е. армия, режут Брест, что уже совершенно недопустимо.
Я сказал это вечером М.В. – но он в это дело входить не может. Скажу Гулевичу, но из этого тоже ничего но выйдет. М.В. верит, что мы отстоим свои места. И я верю – лишь бы быть обеспеченными с севера. Но вера верой, а подготовка на худой конец сама по себе – она с верой не считается.
Впереди могут быть очень сложные операции. М.В. поглощен настоящим и близким будущим. Начальник штаба от этих вопросов устраняется – генерал-квартирмейстер завален работой самой разнообразной и этим заняться не может – оперативное отделение ведет свое текущее дело.
Когда в первые дни мая схватился за это, начав с дорог и инженерной подготовки, мои соображения остались соображениями. Кое-что оперативное отделение взяло, хотя Далер тогда заявил, что с моими дорогами он не согласен. Остались те же червяки, но числом меньше. Когда справлюсь с Брестом, возьмусь за это – но никакого практического толку не будет. Может быть, Михаилу Васильевичу яснее будет при решении – и это важно и с меня будет. Днем имел крах с начальником штаба.
1-го июля
По телеграмме Литвинова от 9-ти часов вечера 1-й Сибирский корпус уступил свои передовые позиции и отошел на следующие. Линия Единорожец-Гродуск была атакована в сущности с 29-го. 30-го последовало решение для нас неблагоприятное. Вместо того, чтобы продержаться на позициях недели – продержались сутки.
Как всегда, нет патронов, нет снарядов.
Немцы сосредоточили сюда силы с соседних участков и с Бзуры. Сосредоточены не менее 5–6 дивизий, а может быть и больше. И на соседних участках разгораются бои. Не сразу это создалось. Главнокомандующий это подозревал. Со вчерашнего числа в район 1-й армии прибывают части 21-го корпуса. Передвигаются туда же дивизия из 2-ой армии; вероятно, Туркестанская стрелковая дивизия пододвинется туда же.
Все это подготовлялось за мое отсутствие, и только 28-VI мне по возвращении стали известны эти распоряжения. На южном фронте вчера было сравнительно тихо; враг не кончил своей группировки. 2-ая армия, которая в ночь на 25-VI должна была отойти на Блоне-Гранце, по просьбе командующего 2-ой армии оставлена на своих позициях. М.В. принимает решения правильно, его просят неправильно и он уступает. Сколько раз мы беседовали с ним об этом. Если нужно, так нужно и никакие просьбы не должны изменять принятого решения. В общий резерв поставлен был 6-й Сибирский корпус. Попросил Эверт – дали, и корпус растрепан.
Легкость, с которой 1-й Сибирский корпус уступил свои позиции, может иметь неблагоприятные последствия, и корпус-то из лучших. Наше положение не нуждается в комментариях. Быстрое очищение 1-м Сибирским корпусом своих позиций в штабе произвело свой эффект, главным образом, своим скоротечным исходом. Была вера, что на позициях, как это было прежде, можно продержаться долго, а последние события разрушили эту иллюзию.
Я писал 18-го июня, что с передового театра войны мы по оперативным соображениям уже уйти не можем, если бы и хотели, что защищать Россию или Польшу следовало решить не позже начала 1 июня, иначе можно потерять армию. Писал об этом великому князю Петру Николаевичу, 22-го июня говорил в самых определенных выражениях великому князю Николаю Николаевичу, который дает свободу М.В. к отмене его директивы от 5-VI, где говорится защищать Польшу, но в сущности ничто из этого не выходит.
Вначале мысль занята была южным фронтом, потом успехи Эверта, по-моему, без пользы, ибо ведено было дело опрометчиво, немного окрылили нас, и за этим пропускается неминуемая опасность с севера. Хотим эвакуировать Варшаву, спасти второстепенное добро, с опасностью потерять главное.
У Мих. Вас. как будто засела упорная мысль не уступать. Но перед нами вопросы высшего порядка – Россия. Что она без армии? Армия истощена. Снарядов, патронов очень мало. Мы знаем, что, хотя противник истощен, но он пополняется систематично, его роты в 200–250 человек, когда у нас 40-100, а средств у него в изобилии.
Мы можем отстояться и на юге, и на севере – но это не изменит положения, а лишь его протянет. В начале июня мы могли исправить наше положение, с сравнительно небольшими жертвами. Возможно ли будет исправить его теперь, сказать очень трудно. Исход боев на севере даст указания. К оперативному нашему положению мы не приготовлялись. Когда 2 недели тому назад я сказал, что органы снабжения надо вывести из Седлеца на восток, Гулевич открыл глаза и был этим очень удивлен.
Вчера имел разговор с начальником штаба, это было в 5 час дня. Он находил, что положение отличное. А я нахожу, что оно отвратительно и что на карту поставлена судьба России. Это говорят люди боевого опыта, по крайней мере бывшие на театре с первых дней войны. Боевого опыта у меня нет, и я перед ними пасую. Трудно убедить людей, которые не освоились с военными явлениями.
Но я остаюсь при своем. Находиться в положении, в котором армия из-за отсутствия средств лишена возможности действовать, даже обороняться – не есть отличное положение; в особенности если вспомнить, что свойства внутренних положений тогда лишь выгодны, когда могут быть проявлены энергичные и, добавлю, быстрые действия. Над нашим положением, над способом применения сил я страдаю с начала войны, а с 4-го июня, будучи убежденным, что мы ничего не сделаем, чтобы коренным образом решить вопрос, я страдаю, ибо вижу, к чему идет дело. Мы решим, когда будет поздно. Но теперь исправить это нельзя и мы идем по предназначению.
Повсюду надо упорно обороняться, только для того, чтобы отбивавшись, получить возможность оттянуть далеко выдвинутые армии. Понимаю душевнее состояние М.В. Если другие понимают, то он должен это видеть ясно. Да на войне надо дерзать. Но наше дерзание выражается в упорном сохранении невыгодного положения, в условиях невозможности вести борьбу. Как только начинаются бои, отовсюду телеграммы – нет снарядов, нет патронов.
Немцы бьются, говорят, из последних сил. Расчет на их истощение. Да они дерутся яростно и настойчиво. Вероятно, им нелегко. Но вопрос истощения – данная не весомая. А если это истощение ниже нашего? У них роты полны и снарядов, и артиллерии хоть отбавляй, да управление в общем и в частности согласованное и соответственное. Шансы не равны.
В своих работах я всегда придерживался совета старика Мольтке «Erst wägen, dann wagen» и отношусь, насколько это позволяет душевное равновесие, объективно к военным явлениям, преследуя в решении государственные интересы, которые армия должна охранять. И они представляются давно нарушенным предпочтением, которое дается Польше перед Россией. Если мы хотели взять противника измором, то действия наши противоречие с этой мыслью. Мы все на что-то надеемся, но знаем, что в вопросах снабжения и пополнений надежд пока на длительный период нет.
3-го июля
1-я армия отходит на Красносельцы-Цеханов-Цлонск-Сохоцин и южнее к Висле, 5-й корпус и 4-й Сибирский тоже.
Вчера, по телеграфу 1-ой армии, немцы бешено атаковали 1-й Сибирский, 4-й Сибирский (12-я армия) и Туркестанский корпуса. Отражены ли они, или мы отступили, как 30-VI и 1-VII, еще не знаю.
Немцы усилили свой северный фронт частями XVII и XI корпусов, Гвардейским резервным корпусом, тремя резервными дивизиями. В районе действий превосходство над нами в числе, а превосходство артиллерии, в особенности тяжелой, подавляющее.
1-го вечером М.В. поехал в Яблоницу к командующему 1-ой армии. 11-я Сибирская дивизия, оставив в Грудуске свой батальон или два с батареей на произвол судьбы, после немецкого артиллерийского огня отошла с ничтожными потерями, а батальон один просто сдался. Как говорят, поднял руки, но по словам М.В. был расстрелян своими, а затем переколот немцами. Ужасно, с какой стороны не посмотреть на это. Что-то подломлено в некоторых военных частях. Есть с чего. Снарядов мало, патронов мало, офицеров еще меньше.
Газеты описывают чудеса. Они есть в смысле самоотверженной храбрости, находчивости, как единичные проявления. Каково может быть настроение массы? Продолжительное сидение в окопах, отходы не поднимают предприимчивость и дух. Удивительно, что на лицо еще так много доблести и стойкости. Подкрепления подходят. Вероятно, 30-я дивизия из 2-ой армии подошла, за нею потянется 40-я; 21-й корпус пришел, 68-я дивизия подходит. Туркестанские стрелки, кажется, пришли. В умении своевременно подтянуть подкрепления М.В. великий мастер.
Неизвестно, что вчера было на юге. С утра было тихо. Противник накапливает средства. Странную форму начинает принимать наше положение. Боремся, в сущности, без сообщений, и в самой чувствительной точке почти пусто. М.В. уступил настояниям Плеве и возвратил ему 12-ю Сибирскую дивизию, которая шла в Гродно. Плеве принимает какое-то наступление с 13-й Сибирской дивизией и Кавказской стрелковой [дивизией]. Жаль, что М.В. уступает просьбам командующих армиями. У него все обдумано и согласовано с общим, у командующего свои частности. Уступки же приучают их к возможности не исполнять полученные приказания. Я предпочел бы обратное. Пусть распоряжения главнокомандующего будут и не вполне соответствующие, но раз отданные – они должны исполняться. В данных условиях распоряжения были правильные, а внизу они расшатываются.
Теперь последующее будет зависеть от того, удержимся или не удержимся. Люди боевого опыта говорят удержимся. Мне кажется, люди опыта судят по фактам, когда была иная армия и больше снабжений. Кроме того, борьба тогда происходила в иных условиях и даже, скажу, с иным противником. Моя мысль, в сопоставлении с мыслями других, более малодушна. Но армия призвана защищать свое Отечество, проявление героизма не есть цель, в войне она проявление его природы. Дело полководца ставить армию в положение, где оно могла бы бороться обеспеченно. И мне представлялось, что в мае и июне такое сильное положение могло быть создано.
Вечером. На юг, в район 10-й армии, немцы пробились северо-западнее Горшкова к Оржохову, доминирующего над всею местностью на севере, с потерями и расстройством отходим к Рожанским позициям, растрепаны туркестанская часть и подошедшая 30-я дивизия, хотя временно последней удалось внести некоторую устойчивость. Не хорошо на севере, не хорошо и на юге. Может быть, Радко-Дмитриеву с 2-м Сибирским корпусом удастся стабилизировать положение в 3-й армии.
Опасное и бессильное положение, что может быть хуже. Подходящие части расхватываются и вводятся по частям и, не принося пользы, тают. Нельзя винить войска в недостаточной стойкости. 1-й Сибирский корпус бился геройски и остальные жертвовали собой.
В управлении на месте есть дефекты, но надо принять во внимание: 1) растянутое донельзя их положение и 2) преобладающая современная манера управлять при помощи телефона. Без телефона обойтись нельзя, но он должен служить более для связи с соседями. Для исполнительного средства при управлении боем необходимо непосредственное воздействие старшего начальника, иначе руководство будет отражать в себе младших начальников, подверженных очень сильно влиянию современного боя. Думаю, злоупотребление телефоном – также причина не всегда соответствующим распоряжениям частных начальников.
Тяжелое наследство получил М.В. Он все это видел, но, как все, надеялся. Имел ли он в виду очистить крепости?
С появлением на театре таких крупных калибров, о которых раньше для полевой и осадной войны не думали в мирное время, после быстрого падения Бельгийских крепостей, Мобежа и других сооружений у нас закралось также сомнение в пригодности крепостей, а наших, слабо бетонированных и не готовых, в особенности.
Но Мих. Вас. этому скороспелому настроению не поддался и очищение некоторых крепостей вызвано было не этим, а более серьезными соображении. Новогеоргиевск он бросить не желал, хотя по устройству, ослабленному значению одинокой крепости, он был не сильней остальных. Посылая меня 24 июня к генералу Бобырю, чтобы разобраться, можно ли оттуда скоро вывести все ценное, он, по-моему, желал лишь успокоить себя, ибо оба мы отлично были ознакомлены с нею и знали, что по устройству ее и по состоянию железных дорог вывести оттуда имущество быстро нельзя было.
Сегодня был приказ 27-му корпусу войти в состав гарнизона крепости и даны распоряжения о подвозе патронов.
Немцы бьют на Цеханов-Прасныш-Оржиц. Оттуда дорога открыта на Варшаву и на Остроленко. Путь их, по моему не на Варшаву, а к этой стороне потянулись наши силы. С хорошим армейским управлением, это еще не такая беда, но мы вероятно там застынем. Удар в направлении Белостока мог бы иметь самые гибельные последствия. Произведенный в первых числах июня мы затруднены были бы отходить. При отсутствии должной подготовки мы не были бы в силах парировать этот удар и нам грозила бы крупнейшая катастрофа.
Почему Гинденбург направил удар на Нарев? Он в большой связи с остальными действиями, хинтерланд понадежнее, чем в направлении от Бобра. Это верно. Направление действий после поражения нашей 10-й армии в начале года не дало должных результатов и не очень поколебало общее наше положение, но разница между теперешним и недалеким прошлым большая. Для нанесения нам удара от Бобра существующий хинтерланд достаточен, да и к северу от него и к северу от Немана – немцы. С точки зрения обеспечения операции, она, на мой взгляд, была бы обеспеченная. Учитывая, что произошло за эти пять дней, трудно допустить, что мы стоим перед демонстрацией. Слишком далеко зашла в своем развитии операция, чтобы технически перейти теперь к атаке нас главными силами на Бобр. Силы немцев не безграничны. Однако быть совершенно спокойными за Бобр нельзя, даже при том условии, что оттуда тревожных сведений о скоплении там немецких сил сюда еще не поступало.
4-го июля. 7 ч утра
В положении, где благополучие заключается в том, чтобы отбиться, ожидать хорошего трудно. Это не пессимизм, а простое определение положения. Если верить нашим разведкам, то почти везде против нас приблизительно равные силы, но против 1-ой армии и юго-восточном участке неприятельские силы больше. Противник везде может наступать, а мы повсюду должны обороняться.
В Курляндском-Шавельском районе мы сильнее, но и там обороняемся. Плеве организует наступление 13-й Сибирской дивизии и Кавказской стрелковой [дивизии], но оно какое-то странное. А немцы со слабыми силами от Венты подвигаются к Митаве и держат нас оборонительно в районе Шавля и южнее.
Если у Плеве будет удача, он, как это мне представляется отсюда, ударит по воздуху. 12-ю Сибирскую дивизию, которая уже шла к Белостоку, он выпросил обратно, и она покатилась опять обратно к Риге и Митаве. Но это одна из частностей, главное, же здесь.
Раньше находили, что положение терпимое; теперь, когда удары немцев опрокидывают войсковое положение быстро, сознание важности и опасности начинает вырисовываться резко. 2-ая армия получила приказание отходить на Блонские позиции. Как ей это удастся сделать и исполнить? Вообще как удастся занять иное положение под натиском противника, который диктует нам свою волю? Где это более выгодное положение?
Но горе в том, что войска слабы числом, много невооруженных, патронов мало, офицеров недостаточно, артиллерия сократилась, снарядов мало. С армией начала войны, мы в этом опасном положении не только бы удержались, но могли бы разбить врага.
Надо ожидать развития событий, хорошо ли они потекут или дурно – безразлично.
Говорят враг борется из последних. Хотя я лично этого не вижу, но возможно. Во всяком случае, дирижирует он, а не мы.
Но и это надо выдержать, и оказать сильнейшее сопротивление. Мы это и делаем, ибо ничего другого сделать не можем, мы это делаем, не потому, что так хотим, а потому, что другого выхода нет. Нам даже отойти опасно, ибо как только двинемся назад, противник ринется на нас, и тогда с каждым шагом назад будет хуже. Приходится биться там, где мы стоим.
Удержимся, истощим его, тогда возможно будет отвести остатки на восток, и то не сразу, а постепенно. Подготовлено ли это? С начала мая я настаивал на эту подготовку. Оперативная часть говорит, что подготовлено и подготовляется, а по-моему нет. В мае на меня широко открыли глаза: ваше высокопревосходительство, вы хотите отходить за Буг? Нет, не хочу, но тыл армии должен быть подготовлен на все случайности. Мостов не было на западном Буге, и теперь приступают к постройке. Это указывает лишь на то, что положение наше считают довольно прочным.
В апреле, когда на северо-западном фронте было лишних 20 дивизий, наше положение позволяло думать о возможности наступления, на лицо были войска и средства. Когда приехал Алексеев, в армии был некомплект в 320 т. – он его пополнил, но затем эти 20 дивизий вытянули: 13 на юг – 7 в Риго-Шавельский район.
7-го июля. Вчера вечером по просьбе М.В. Алексеева в Седлец приехал Верховный главнокомандующий. Доложил ему положение, что именно говорилось, не знаю, но как он вечером мне сказал – все.
Я сидел у великого князя Петра Николаевича, который не совсем здоров и лежал у себя. Говорил с ним о настоящем и о прошлом. Настроение Верховного бодрое – он надеется на Алексеева. Да больше не на кого. Вопрос в одном, как отвести армии и спасти их. К сожалению, все обставлено случайностями, и из них воля противника главнейшая. К исполнению этой задачи подготовлены мы плохо. Алексеев, не сомневаюсь, лично с задачей справится. В остальных не уверен.
Юго-западный фронт, вместо того, чтобы оказать содействие – отходит перед противником, который пока только сторожит его. Сознает это и М.В., но в данную минуту он изменить к лучшему положение не может.
Мих. Вас. уступил настоянию Литвинова и 27 корпус поставлен не в Остров, а в Вышков, где он только мешает. Прощаясь, вчера вечером я оказал ему это – он ответил, что это верно и корпус будет переведен в Остров походным порядком.
3 и 4 армии отходят, как мы выведем 2-ю? Теоретично все это возможно, как это будет на самом деле – увидим. Затишье у Литвинова меня смущает тем, что все-таки опасаюсь переброски на Августов-Сувалки, хотя с другой стороны немцы сильно вытянулись к стороне Нарева и оторваться не могут.
Плеве напрасно переехал из Митавы в Ригу. Фальшивый и не мужественный шаг. Если мы все потеряем равновесие еще до боя, то на что же рассчитывать.
Литвинов по-видимому не ясно понимает свое положение, группируя все на левом своем фланге. Могу объяснить это намерение помочь отходу 2-ой армии.
Новогеоргиевск получит гарнизон, дополучит, если только это окажется возможным подвезут ему патроны. Бобырь нервничает, что видно из его просьб. М.В. недоволен. В 1-ой армии Литвинов фантазирует, а может быть это генерал Одишелидзе. Они еле убрали хвосты, и вчера уже говорят о наступлении. Но это для публики. Мы хотели наступать, нам не позволили. Армия растрепана, а они 2 дня тому назад хвастливо провозглашают о будущем наступлении. Если М.В. приказал бы им наступать, сейчас несомненно явились бы препятствия. Задумывая наступление в такой обстановке, когда его не следует делать и назначение наступления заблаговременно на 10 часов утра, показатель, что назначая его, он ожидал от М.В. приказ не наступать.
Безобразов, минуя командующего армией, шлет главнокомандующему жалобу, что ему не позволили выступать, а в то же время тяжелая гвардейская артиллерия отправляется назад.
Как будто все идет нормально, грозно, но нормально. Мих. Вас. разрывается на куски, но из ничего ничего не сделаешь. Гулевич, думаю притворяется, или действительно не понимает положения. Сегодня он мне даже сказал, что на южном фронте наши силы равные и как раз в том районе, где немцы напирают всею своею мощью. Сегодня М.В. мне говорит, что у нас есть дивизии, дошедшие до 800 штыков. Ар. Анат. (Гулевич) плохо ориентирован. До сих пор он отстранялся от оперативной части. Однако сегодня послал в Волковыск подыскивать помещение для штаба. Подготовки по переходу туда идут.
Данилова, с его управлением, надлежало бы убрать отсюда дней 14 тому назад – понемногу, а не сразу.
Мы, как писал раньше и вчера говорил великому князю Петру Николаевичу, из области разума перешли в область азарта, где карта может быть выиграна, или бита.
С такими армиями нельзя переходить в такую область. Но это создалось: 1) само собой и 2) независимо от воли Главнокомандующего. Сколько времени протянется это, не знаю. Но с каждым днем положение будет труднее. Разве наступление наших противников приостановится, но на это разумных оснований нет.
М.В. полагает, что 2-ю армию можно будет оттянуть скорее, чем думаю я. Но все в такой связи, что в 2-й и 3-й армиях неустойка и все расчеты могут расстроиться. Что делается, я узнаю случайно и поздно, а подчас и совсем не узнаю. Расспрашивать же невозможно. И для чего? Для любопытства? Минуты, переживаемые деятелями столь серьезны, что было бы преступно впутываться с запоздалыми советами. И почему мои советы, человека не столь ориентированного, будут лучше решений людей, в курсе дела и всею душою работающих над этим.
Теперь важно только, чтобы одна воля проводила свое решение, это воля главнокомандующего.
9-го июля
Большое огорчение доставило главнокомандующему распоряжение начальника снабжения Юго-Западного фронта [Маврин] о сгоне населения при наступлении. Что-то подобное сделано было и в Пленском уезде, но неизвестно, по чьей инициативе. Помимо страданий населения этим создаются затруднения для наших властей кормить и лечить это население – мера эта во всех отношениях вредна, создавая хаос в тылу и загромождая пути. М.В. очень этим расстроен и огорчен.
Эверт на правом берегу. Смирнов еще на левом. Что делается у Литвинова – равно и между Остроленко-Новоградом – еще не ясно. Отход должен быть осторожен и небыстрый. Кавалерию с Нарева надо перенести сюда – к Калушину или Ново-Минску, а она там бьется, как пехота. 8-ю и 6-ю Кавказские дивизии надо перебросить сюда. На мой взгляд, 2-ю армию теперь т. е. в ночь на завтра перевести на правый берег, a 5-й Сибирский корпус к фортам Варшавы. Отсюда легче всю массу отодвинуть к меридиану Минска, затем Малкин-Седлец-Луков и далее к Бугу. Если мы удержимся у Мазавецка-Замброва и на Бобре – армию отведем почти в полном составе.
Необходимы общие директивные распоряжения, ибо управление на некоторое время может быть в дальнейшем временно нарушено, и управление внизу может быть предоставлено самому себе. Искровую станцию надо перевести на новое место. Необходимо приступить к тому теперь, ибо исполнение всего этого займет дни.
10 июля
Затишье относительное на севере, но его продолжительность меня беспокоит. С Наревского направления, куда накопилось много наших войск, немцам выгодно перебросить хотя бы 4 дивизии на Бобрское направление. Это внесло бы большое осложнение и в без того сложное положение. Впрочем М.В. об этом думает.
8-го июля он приказывал Гулевичу подготовить возможность быстрого перевоза войск от Вышкова к Белостоку. Вместо подготовки вышло исполнение. К счастью М.В. удалось остановить это. «Вот почему я работаю сам, по крайней мере, нет недоразумений», – сказал он мне вечером. Все это странно, но в то же время, это, как мне кажется, последствие ненормального положения начальника штаба, каждый это чувствует – и ему нелегко.
Я думаю, он не умеет вести эту работу и считает, и на это ему дает право исполненная им служба начальника штаба раньше, что надо шефствовать, т. е. выслушивать доклады, давать свои заключения и т. п. Как это делается в канцеляриях. Глубокое и печальное недоразумение. Начальник штаба чернорабочий. Он должен все знать, все подготовлять, быть душой всего, не мешая проявлению самостоятельности в отделах, но охраняя и объединяя все. К этому он не подготовлен, а затем, видя, что все исходит от М.В., устранился.
Не время давать советы; но наши вечерние разговоры в поле все подходят к одному, к возможности вывести наши войска из теперешнего котла.
Вечером. В 1 армии, в Пултуском районе, немцы прорвали наши позиции. Утром они перешли Нарев, восточнее Пултуска, в районе Лохских болот; сильно повреждены Рожанские укрепления.
Устойчивость нашего положения будет зависеть от выдержки командующего 1-ой армией. Однако не вижу этой устойчивости, ибо войска разбрасываются по всем румбам, вместо того, чтобы, выдержав и собрав, что возможно, действовать, где нужно.
Не хорошо и у Плеве. Нельзя за 150 верст управлять, нельзя всем кричать наступать, не зная истинного положения дела. Теперь он переехал в Крейцбург. Что с 19-м корпусом, неизвестно. 3 и 37 корпуса с 1-й Гвардейской и 15-й Кавказской дивизиями сбились в кучу. И на юге не ладно. Стоит противнику отстать, сейчас мы начинаем кричать о наступлении. Эти крошки войск, что дерутся на юге, выказали столько самоотверженной силы, что диву даешься, откуда она взялась в людях, истомленных месячными боями и беспрерывными отступлениями.
Наступает серьезная минута для армии.
Варшаву сегодня в 8 часов главнокомандующий приказал Данилову очищать от гражданских и иных властей.
Это конец похоронного звона, который в 1910 г. был начат Сухомлиновым уничтожением работы царей, армии и русской военной мысли. Поздно. Что надо было начать, когда бои на Сане показали нам безнадежность всего юго-западного фронта, то делается теперь. Тогда мы могли начать войну сызнова, а теперь, если не будет чуда, уже с начала войны вести нельзя будет. Можно будет бороться, погибать, тянуть.
Если чудо совершится в сердцах всех людей и все объединится не в разговорах, а в деле, ну тогда, тогда может быть, борьба приведет нас к удивительному концу.
Но где та сила, которая поддержит, осуществит это чудо? Теперь надо спасать армию, не смущаясь жертвами. Никто не хотел раньше понимать моего доклада (18 июня № 15 bis), что оперативно увести армию нельзя, т. е. нельзя увести без жертв.
По словам Мих. Вас. Алексеева, Гулевич находит, что наше положение хорошее. Чужая душа потемки: говорит ли он это с убеждением, как у многих людей, не желающих расстаться с Варшавою, или желает поддержать своего главнокомандующего.
Все в нем. Мы считаем, что он даст все, что может дать сильный и проникнутый любовью к Отечеству человек. Опасность в его помощниках и в командующих армиями. Но в оправдание eмy – ни одного из них он не назначал и не выбирал.
Меня он хотел назначить, слава Богу, великий князь не воспротивился, но попросил его дать мне ознакомиться с положением, чтобы не быть в лесу. Я же просил не назначать: ни командного, ни боевого опыта не имею, и добавлю, что годится для начальника штаба, то не всегда годится для вождя. Вождю теперешних войск нужны большое знание людей, большой опыт и большой Богом данный талант. И качества эти почти полностью налицо, но в таком большом деле один в поле не воин. Не претендую на это, да сверх того физические силы начинают мне изменять и проявить одновременно духовною и физическую работу в труднейших условиях навряд ли буду в силах.
Лучше быть в подчинении своего старого подчиненного, который свыкся с этим тяжелым делом с начала войны.
11-го июля
Многие считают наше положение еще довольно простым, а потому всякая мера, хотя бы частичная, но указывающая на очищение нами Польши, и возможность ее очищения, принимается и отдается неохотно, под давлением обстоятельств, в сущности, поздно. В этом ряде поздно, кроется большая опасность.
Только теперь для некоторых начинает вырисовываться затруднительность некоторых частей армии, т. е. то, что существовало давно. Об общем думали трое: Алексеев, Борисов и я, но разно. Когда в начале мая я стал разрабатывать вопрос о подготовке тыла, его организации от Вислы к востоку, то то было встречено с некоторою усмешкою. Вы хотите отходить, вот, что меня встречало. Значит, сознания положения не было, не было и сознания, что территория армии должна быть подготовлена и что это именно дело Генерального штаба.
Ограничились проведением по 10-верстной карте большого количества путей и этих ужасных разграничительных линий. И над этими последними и по сих пор сидят. Но вся работа заключались в проведении их на карте и передаче армиям. И затем, передав исполнение армиям, успокоились. А что могли сделать армии в это никто на входит.
Когда пытливый и разбирающийся ум исследователя коснется в будущем этих разграничительных линий, он будет удивлен. Они бесспорно нужны, чтобы разграничить сферы тыла, но они должны быть освещены оперативной мыслью, а не иметь только топографический характер. В предстоящей операции все это может перепутаться и, на мой взгляд, путаница уже начинается. 2 армия не позже сегодняшней ночи должна отойти на правый берег Вислы; 5-й Сибирский корпус должен занять прифортовую линию Варшавы с запада – обозы придвинуты до Ново-Минска.
Я не знаю, что делается в 1-й армии, если допустить, что вчера вечером там положение наше восстановилось, то это только временно, на день, на два. Вчера были посланы новые директивы – писанные – содержание их не знаю.
Масса в своем отступательном движении тронулась и задержать ее нельзя, ибо в распоряжении главнокомандующего для этого нет средств. Вся суть оберечь эту массу от беспорядка и дать ее течению приличный характер, поддающийся управлению. К этому я считаю мы не подготовлены. Теперь главнокомандующему придется все делать самому.
О возможности отхода, при его неизбежности, ради спасения армии, все как будто боятся думать или просто не думают. А между тем фактически мы это делаем, но не признаем. Пред нами развиваются события, которые не мы создали.
Ячейки заложены давно – до войны, а война явилась лишь их осуществлением.
В 13 и 14 гг. в своих записках я писал об этом. С начала войны я в постоянной тревоге, ибо вижу, что события текут без расчета, не подготовленные общему положению с примесью азарта в операциях. Печать только подливала масло в огонь. А нас, привыкших прислушиваться к тому, что называется общественным мнением, а на самом деле есть опиум для услаждения себя в данную минуту, это только подзадоривало. Забыли, что война государственное и хозяйственное дело, и повели его не хозяйственно и не государственно. Мы пред расчетом. Тяжкий для России, но расчет и притом стихийного свойства. Когда иногда говорил об этом в выражениях очень сдержанных, на меня смотрели с сожалением и усмешкой, и так до настоящих дней, что могу объяснить недостаточным знакомством с военными операциями вообще и с военными явлениями в частности.
И теперь, руководствуясь опытом первых месяцев войны, когда у нас была другая армия, масштаб этого опыта прикладывается к настоящей, очень доблестной, но все-таки милиционного характера, с небольшим числом офицеров и с слабым снабжением.
12-го июля
Телеграмм за 11-VII еще не получал. Данные за 10 июля, на южном фронте указывают, правда, со слов пленных, о больших потерях немцев и ослабленном составе, поэтому их ротмистр Романовский вообще любит считать число штыков у противника и давал нам раньше эти данные. Но это ведь построено на зыбких основаниях. Возможно, что большое затруднение испытывают наши враги, не могшие за 10 дней сломить упорство наших крошечных частей.
Сведения о количестве штыков к нам еще не поступали, но численность полков малая. Не знаю, прибыли или, вернее, прибывают ли пополнения. Выше я писал, что фронту удалось пополнить части, но это оказалось не так. У нас есть манера, что когда отдано распоряжение, то на верху полагают, что это уже и сделано. На самом деле, это не так; пополнения пришли только отчасти и в малых размерах и с большим % без оружия.
М.В. настроен нервно и измучен.
Несколько дней тому назад я только спросил: ставите Вы себе целью отбиваться под напором, отходить, или за этим кроется иная цель? М.В. ясно, что отбиваться не есть цель; он понимает, что вопрос идет о сохранении армии России, но это Варшава стоит ему поперек горла. Варшаву удержать до последней крайности – лозунг, полученный свыше. «Да, Вы отходите, армию спасайте, но Варшаву держите до последней крайности».
Но одно противоречит другому и в этом противоречии для решений М.В. создается трудная обстановка.
Вчера вечером он мне говорил, что беседовал с Гулевичем. Тот, не представляя доводов о полном истощении врага, настаивает на наступлении всем фронтом.
Плеве из Крейцбурга доносит, что после неудачных дел войска отходят в порядке. Леш делает частное наступление. Может быть, так и надо. Ко всякому проявлению энергии необходимо относиться с уважением, но когда тот же Леш, делая наступление 4-мя корпусами, предоставляет 26 корпус или стоять или наступать, только чтобы не ссорится о Безобразовым, то это ненормальное проявление.
Что делают немцы, меня немного удивляет. Они одержали ряд успехов и серьезных, в особенности в районе Пультуска и севернее, но развить их неудержимо, что входит в их тактику – не развили. Или не могут, или хотят что-то другое. Где? На фронте Нарева или на Бобре?
Положим, борьба на фронте Нарева им удобнее, но борьба на Бобр нам опаснее.
Если не развивают на Нарев, то, может быть, здесь оставлены меньшие силы, а часть передвинута к востоку. До вчерашнего дня каких-либо указаний однако не имелось. Возможно что и сил у них не достаточно. На нашу разведку не полагаюсь.
19-го собирается Государственный Совет. Не неся здесь никаких обязанностей, я бы мог на этих днях поехать в Петербург и когда нужно, вернуться. Сбор законодательных палат – явление в высшей степени интересное и проникнуть в их настроение важно. Если бы не сложившиеся здесь обстоятельства, я бы поехал на короткий срок. Удерживает меня то, что обстоятельства с каждым днем делаются труднее и оставлять М.В. не могу. Он временами так измучен, что спокойное слово может быть полезно. Я стараюсь отвлечь его от мелочей. Но вижу его редко, т. е. раз в день, и то когда приду, чтобы вытащить его на теперь уже получасовую прогулку.
Просто страшно подумать, как такое громадное дело воплотилось в одном человеке и нет у него в области оперативной настоящей организованной помощи, в лице Генерального штаба.
Много нас, офицеров Генерального штаба вокруг него, а толку мало. Все напряжено у него, боюсь, чтобы не лопнула струна. Вчера вечером Туркестанский 4-й и 27-й корпуса стояли тылом к Бугу; 21-й корпус против Рожан; ступая между 1-й Сибирским корпусом влились 1-я стрелковая бригада – 3-я Туркестанская бригада; 3-ая кавалерийская дивизия; а сзади 59-я дивизии – севернее – бригада 78-й дивизии и 14-я Сибирская дивизия Туркестанского корпуса. Немцы напирают от Пултуска и Рожан.
Числом немцев не больше нас, но они значительно превосходят нас артиллерией. Если не будет чего-либо необыкновенного, то, вероятно, за Буг наши отойдут, и немцы, оставив 3–4 дивизии, нагрянут на 12-ю армию, оттеснят ее и вольются по Остров-Малькин – к стороне Седлеца, отбрасывая Литвинова на W.
13-го июля
Вчера вечером, гуляя с М.В., я коснулся 1-ой армии, о необходимости усиливать ее правый фланг за счет левого постепенным переводом хотя бы частей Туркестанского и 4-го корпуса и выделением туда же 2-ой Кавказской дивизии. М.В. совершенно с этим не согласен, и в силу тех доводов, что 1-ая армия со всеми в нее влитыми частями, сильнее немцев.
У него нет опасений за 12-ю армию, что она не в силах будет удержать напора, в особенности 4 Сибирский корпус, имеющий в поддержку 68 дивизию. Меня это успокоило. М.В. не сомневается, что ему удастся отвести 2-ую и 4 армии, а постепенно и остальные. Учреждения и обозы отвезены, по его словам, далеко.
Противник сильно пострадал и хотя искусно усиливает свои войска пополнениями, но и к нам таковые должны подойти. Правда, в сыром виде. Колебать эту уверенность я естественно не мог хотя бы в силу того, что я не знаю, какие распоряжения исходят из штаба и от главнокомандующего. Я узнаю их из телеграмм командующих армиями, которые имеют несчастную привычку повторять их.
Вчера был здесь Енгалычев, заходил ко мне, но не застал. Очень жаль. Приехавши сюда, генерал-губернатор Варшавы просил о вывозе из фабрик машин, которые могут пригодиться нам. Надо 2000 вагонов. Откуда взять их? Дороги загромождены и без того, узлы забиты. Но М.В. согласился, вероятно, рассчитывая, что из этого ничего не выйдет.
Забивка железных дорог большой минус. Причина ее кроется в неподготовленности дорог, в неподготовленности узлов и в предъявляемым к дорогам требованиях. Личный состав железных дорог истощен и устал, да кроме того, мне думается, фактов у меня нет, но нет согласия между военными и железнодорожными работниками. Вторые не верят первым; а первые, думается, не достаточно сплочено работают с вторым.
До сих пор пока устойчивость наша от 1-ой армии и ее командира Литвинова. До сих пор он проявил необузданный аппетит на резервы, распихивая их во все стороны, вместо того чтобы беречь их. Мы далеко от места действия; может быть, ему виднее и он действует правильно, а отсюда представляется, что неправильно. Мы сильнее немцев в числе батальонов, но батальоны эти крошки. Мы несравненно слабее их артиллерии; например, соотношение такое: у немцев 40–50 тысяч артиллерии – у нас 8 и менее.
Враги безнаказанно бьют нас. Поэтому обороняясь, мы, надо думать, теряем больше их. При таких условиях думать о наступлении, не имея перевеса в силах, не приходится. В этом трагизм нашего положения; его плохо понимают в России. У нас громадная армия по спискам, но дай Бог, чтобы борющихся из этой массы было бы 40–50 %. И это мало кто знает. А так как борющаяся масса тает, а рабочая и находящаяся сзади не тает, а растет, то окажется – взяв 1 мил. ртов, биться может быть будет 300 тысяч. И все это создалось постепенно. Вся эта рабочая масса как будто не нужна. В этом сказывается весь склад наших привычек, природа нашей страны и отсутствие воли, ограничивающей это организованное безобразие. Может быть, я накладываю слишком густые краски. Но если значительно сократить % отношения людей работающих, но неборющихся, то и тогда значение этого явления остается печальным.
13 июля. Вечером
Верховный Главнокомандующий вызвал меня в Ставку и дал поручение осмотреть инженерные работы в районе Финского залива. За это время усиленной работы я не мог занести в эту тетрадь свои впечатления, чем и объясняется перерыв. 1-го августа я приехал в Ставку.
2-го августа. Барановичи
13-го июля Верховный Главнокомандующий вызвал меня в Ставку для исполнения поручения вне нашего фронта. В два часа 13 июля я выехал в автомобиле в Брест, ибо эта дорога была загружена.
В Бресте видел Лайминга, напомнил ему об отсутствии западных фронтов К и Л передовых позиций очень, по-моему, нужных, и вечером выехал в Ставку. 14-го узнал, что меня командируют в VI армию, для осмотра инженерных работ по Финскому заливу и того, что генерал Рузский найдет необходимым. Миссия считается деликатною, ибо сталкивались сухопутные и морские интересы и взгляды.
16-го июля прибыл в Петроград. Утром переговорил с Рузским, вечером в штабе было совещание. 17-го видел Поливанова и Григоровича и 17-ro выехал в Ревель. 18, 19, 20 работал в Ревеле; 21-го был на острове Вайвара; 23-го доложил Рузскому, 23-го осматривал работы на Пеергаловской позиции, 24-го и 25-го июля Выборг; 26-го, 2 7, 28 Гельсингфорс и Свеаборг. 29-го вечером прибыл в Петербург, доложил Рузскому, который в этот день уезжал в Ставку. 31-го выехал и 1-го августа прибыл в Ставку.
Великий князь желает вручить мне общий надзор и руководство инженерною подготовкою вообще. Ищут, что укреплять. Я ответить на это не мог, ибо раньше необходимо подумать и связать эту потребность с общими соображениями Ставки и установить основные черты дальнейшего плана, средств, а затем уже соответственно сему и решить вопрос об инженерной подготовке в общем и в частностях,
Соображения об инженерной подготовке сегодня будут доложены великому князю генерал-квартирмейстерской частью ставки. Я собирался ехать в Волковыск 1-го августа, но великий князь мне сказал, чтобы я остался. Вечером говорили о разных разностях.
Я ему сказал, что в Петербурге говорят, что штаб его уже сменен и что это исходит от Думы. Действительно, это было, ибо вчера адъютант великого князя князь Щербатов уехал в Петроград с ответом великого князя.
Великий князь стоит на той точке зрения, что начальник штаба и генерал-квартирмейстер ему были назначены. Быть ими недовольным не имеет основания, но если общественное мнение и законодательные палаты Государственного Совета против, то если государь император, который их назначал, с ними согласится, то он не будет препятствовать и возьмет начальником штаба Алексеева. Много говорили о Михаиле Васильевиче. Он единственный человек, который может взвалить на себя эту страду.
Странно одно. Великий князь лично ни против Янушкевича, ни против Данилова ничего не имеет, но общего между ними мало и в сущности полного доверия и близости нет. На мой взгляд, оба они думают, что неудачи во внешних причинах в отсутствии снарядов и т. п. Люди делают, что умеют. Наша канцелярская манера управления экзамена перед грозными явлениями войны выдержать не могла. Применение голых принципов, вроде полной самостоятельности частных начальников, имеет свои границы. Нельзя сверху бросать мысль, а затем успокоиться. Мысль в нашем деле должна быть осуществлена в реальные формы. Верховное главнокомандование должно направлять эти идеи и руководить ими. Как в начале войны, так и теперь признаю, что ни укоренившаяся система управления, ни деятели, стояще при этой машине, нас вывести на дорогу не могут. Лично для себя рад, что эти 18–19 дней был вдали от всего, и то найдутся люди, которые скажут, что и я повлиял на решение изменить личный состав управления при великом князе.
Теперь хотят создать третий фронт, объединить тылы и Верховное главнокомандование. Одним словом, хотят до некоторой степени сделать то, о чем писал великому князю в сентябре 14 г. Но обо всем этом говорят, а следовало бы делать. События могут пойти быстрее и неожиданнее, и ничего из этого может не выйти. Суть дела, однако, теперь не в этих преобразованиях, а в том, чтобы отдать себе отчет, в каком направлении вести войну, как собрать и соорганизовать для этого наши средства.
4-го августа. Волковыск
2-го генерал Янушкевич демонстрировал мне 40-верстную карту, на которой были проведены длинные черты. Они обозначали полосы, которые предполагали укрепить. «Чья голова нашла эти линии?» – спросил я его. К этим изображениям, если они вообще нужны, можно было прийти, предварительно исполнив довольно сложную работу. В настоящем же виде они для разрешения вопроса об инженерной подготовке служить не могли. Высказал я это генералу, потом говорил с великим князем Петром Николаевичем. Ему и военная, и обстановка Ставки были ясны. Между Верховным и штабом единения нет, и кривая отношений и доверия были колеблющиеся. По благородству и гордости великий князь сваливать вину на штаб не будет, хотя чувствует, что главные деятели ему чужие, что у них не прерывалась связь с бывшим военным министром и что-то сглаживалось.
Временем великий князь приобщался к их работе. К тяжелому положению все попривыкли и причина всех зол найдена в бедности военных снабжений. Напряженная жизнь всех утомила; наружно все бодрятся, но внутри точит червь, и Янушкевича и, в особенности, думаю, Данилова. Мне они этого не говорили, но отдельные фразы и общий тон и фон жизни за два дня привели меня к этому.
Верховный много желал бы изменить, но в той обстановке, в которой он жил, это было очень трудно. Теперь он не прочь, чтобы я остался бы в Ставке и 1-го сказал мне это; а вчера после совещания, когда я пришел к нему спросить оставаться ли в ставке или ехать в Волковыск, он определенно мне не ответил, я сказал ему, что поеду в Волковыск, переговорю с Алексеевым, а если надо будет, то меня могут вызвать.
На этом и остановились. Слабость в своих решениях, подчинение окружающей атмосфере! Теперь, вероятно, Рузский будет опять играть первую скрипку. Он стал авторитетом, но авторитет его голословного свойства, и в Петербурге я это приметил. Здесь это проявляется сильнее. Но я хорошо его знаю и авторитет его меня не пугает.
Вчера в Волковыске на совещании пришли к решению: разделить наш фронт и образовать из него северный и западный фронты; подчинить первый Рузскому. К этому разделению генерал-квартирмейстерская часть приспособила административный центр фронтов.
Это последнее, однако, не похоже на то, что говорил мне Верховный главнокомандующий 2-го августа. Думают, ввести в действие с 17-го августа. Наш начальник снабжения Н.А. Данилов кратко объяснял подробности М.В. Алексееву, когда мы вечером у него чай пили. Под конец этих объяснений я заметил, что из всего этого следует ожидать, в конце концов, выйдет одна чепуха. Не понравилось это Николаю Алексеевичу. Но это не так важно. Гораздо важнее в настоящем, все происходящее на железных дорогах.
Приехав в Волковыск, я обратился прежде всего к Гамбургеру, чтобы узнать, что на них делается. Дороги наши забиты чрезвычайно. Но я никак не думал, что бедствие грозит нам с двух концов. Эвакуируя все, мы забиваем дороги с запада – венцом же бед, что имперские дороги на востоке не принимают десятки тысяч вагонов, туда направляемые. Выходит нечто изумительное, а для армии бедственное.
Нам нужны дороги, чтобы производить маневры, а нас лишают подвижного состава. Если это продолжится, а враг будет напирать с той же настойчивостью, как до сих пор, то будет не хорошо. Не хочется даже об этом думать, какие могут быть из этого последствия, и только потому, что в России и Питере хотят жить на мирном положении. Вчера я дал великому князю карандашную записку, оттиск у меня в полевой книжке.
Там указана основная мысль плана – со слабыми силами на московском направлении, чтобы обороняться и если надо отступать – район Вильно и севернее большие силы и наступать. Но это для данной минуты – эти мысли надо осуществить скоро при помощи железных дорог. Большая часть записки говорит о необходимости распутать и устроить железные дороги. Прощаясь с великим князем, доложил ему, что необходимо безотлагательно протелеграфировать Рухлову и председателю Совета Министров, чтобы покончить с безобразием непринятия подвижного состава, идущего из армии на восток. Великий князь обещал, но найдет ли его штаб это необходимым? Ведь это взбудоражит всех.
Мое трехнедельное отсутствие оторвало меня от жизни фронта, который в новых условиях удерживает напор противника.
Левобережная часть Бовно, вероятно, вчера пала.
Еще в июне мне казалось возможным, что мы можем стать прочно на линии Белосток-Брест, сохранить в неприкосновенности Неман. С падением Ковно, в связи с отходом за Буг эта надежда мало осуществима. Но армия выведена и это величайшая заслуга дело М.В. Алексеева. Поклонились ли ему до земли, как это следовало бы? Не думаю.
Пылкие стратеги опасаются за Петроград и даже за Москву. Но наш враг не о них думает, а о нашей многострадальной армии, которую ему надо уничтожить. Зачем им думать о Петрограде и Москве? Их военная мысль вышколена в разумной школе старика Мольтке. Ум их дисциплинирован и он чужд увлечений, столь свойственных нам.
Их движение к Западной Двине считаю обеспечением операции против нашей армии, и направления их действий указаны природой. Война для них вступает в чрезвычайно серьезную стадию и не время им теперь, бросая главное, выступать на экспедиции, лишенные реального значения. Им нужна наша армия.
Усиленно прошу снять наши инженерные строительные организации с передовых позиций, где с их составом, они могут работать урывками. Одна организация генерала Шварца где-то сзади.
Удержимся ли на правом берегу? Как ни тяжело, но армии выведены, мы ослаблены, но над нами не тяготеет прежняя опасность. Мы можем терпеть неудачи, мы не можем занять сравнительного положения за Бугом, но наше положение не поставлено на карту. О Петербурге немцы, пожалуй, и думают, но действовать против него не время. Западная Двина нужна им, чтобы обеспечить операцию на Вильно и к востоку. Та к мне представляется положение ближайшего будущего, думая за немцев. Для них война в серьезнейшей ее стадии началась. Объект наша северо-западная армия – а не Петербург, ни Москва. Это все потом, если достигнуть первой. Немцы могут уклонится от этой мысли, но спрашивается, зачем они это сделают. Они мыслят по своему и мыслят основательно, ибо их творческая мысль базируется на прочной и разумной школе старика Мольтке. А наши мысли, при отсутствии школы, базируются часто на впечатлении и на хотении, иногда ничего общего не имеющего с жизнью и действительностью.
У них люди и ум дисциплинированы, а мы полны воодушевления и порыва в начале – теперь устали. Но армии наши выведены М.В. Алексеевым и теперешнее положение несравненно больше обеспеченное. Мы очень ослаблены. Бои идут на фронте. То что мы могли занять прочно, теперь займем как передышку. Войска, исполняя свой долг, страдают и умирают, но их надо направлять.
Мы лишаем себя главных оперативных средств – железных дорог и с покорностью и даже равнодушно смотрим, что их нет. Что делать? – Имперские дороги не пускают, и все спокойны, что не их это вина. Буду говорить сегодня с М.В., но боюсь, что он, подавленный работой и заботами дня, не отзовется на это так, как мне кажется это нужно.
Итак, я снова в штабе Северо-Западного фронта, среди людей, которые мне близки и с которыми сжился. Придется ли работать над вопросом об инженерной подготовке тыла – не знаю. Вечером передал мои разговоры в Ставке нашему Главнокомандующему.
14-го августа
Вчера вечером кончил рекогносцировку Лидской позиции совместно с инженерным полковником Таранов-Белозеровым. Записали Пустовойтенко и Гулевичу, прося их снять с передовых позиций строительства и передать в тыл. 4-го переговорил с дорожным строительством и с генеральным штабом. Узнал, что дороги строятся и даже там, где не следует их строить. Чинят и восстанавливают дороги без оперативного соображения. Пришлось серьезно поговорить с Арсением Анатольевичем. Дело это не может оставаться без руководства начальника штаба. Он должен руководить им. Результатом разговора было то, что он, доложив главнокомандующему, взял на себя руководство. В числе других мне поручена была группа 2-х строительств для подготовки районов Лиды, Пинска и Струка.
9-го я мог выехать из Волковыска в Лиду, пригласив с собой инженерных полковников Таранова-Белозерова и Зубчевского, которого 12 августа отправил для предварительных работ в Молодечно, а сам 13-го вечером выехал в Пинск.
10-13 поработали над Лидою, а когда работы закончились, сообщил об этом командующему 1-ой армии и о том, что схему работ до вечера 15-го августа можно получить от полковника Таранова-Белозерова в Лиде.
Приехав в Барановичи, узнал, что наш штаб перешел туда из Волковыска. Отъезд в Пинск отложил до вечера, ибо раньше надо было разрешить ряд дел.
Вечером выехал в Пинск. Прощаясь, М.В. мне передал о предстоящей перемене в Верховном командовании, и что он желал бы, чтобы я остался при нем. Я в свою очередь просил М.В. отпустить меня и когда ему будет ясно, что могу приехать к нему, тогда вызвать.
Раньше заеду в Могилев к великому князю.
События принимают трагический оборот. Опасаюсь худшего и не от противника, а от самих себя.
Нужно было видеть узлы железных дорог, обозы, нижних чинов, болтающиеся без облика воинов, безоружных, грязных, чтоб понять, что сзади жизнь идет не хорошо.
Из Бреста вывезли много, кой-что осталось. Город сожгли. Зачем?
15-го августа
Закончив работы над Пинском, возвращаюсь в Барановичи, но, не доезжая верст 20 Лунинца – стали. Путь забит вереницей поездов. Лунинец весь переполнен и забит, несмотря на это, там как будто это переполнение имеет не столь беспорядочный оттенок. Подвижной состав замотался, грязный, не исправный. Везде беспорядок, и только несчастные начальники станций разрываются на части. В Лунинце собрание железнодорожных властей. Скорбят, но думают, что справятся.
Мне все кажется, что мы живем в сумасшедшем доме. Армия получила приказ из центра эвакуировать. Мы спасаем гроши и из-за этого можем потерять Царство. Пол России не вывезем. Сегодня послал Гулевичу из Лунинца телеграмму об узле и совет объявить населению, что оно не будет перевозиться по железной дороге, и что для эвакуации из Пинска надо приготовить пароходы и баржи, для спуска по Днестру всего излишнего и вывозить из Бреста и других пунктов.
В тылу столпотворение и такая гибель невооруженных солдат, что голова кружится. Все это сидит в вагонах днями и распускается, а изнутри страны двигаются новые пополнения, идут новобранцы, мальчишки. Хорошая для них школа для начала? Мне представляется, что все Российские учреждения самым добросовестным образом увеличивают этот хаос, посылая на помощь армии пополнения, выздоровевших, запасы и т. п.; когда обстановка требует все это задержать и дать дорогам распутаться и вывести с запада все излишнее. Мои слова не помогают; когда говорил, мне отвечают: «Что же мы можем сделать? – Мы написали, мы протелеграфировали». Кто-то должен вытащить железные дороги из этого болота, но кто этот кто-то?
По моим понятиям, это дело главнокомандующего или его начальника штаба. Но это так по моим понятиям, а по понятиям других – это не так. Мих. Вас. не может, он весь в операциях и иначе быть не может.
Гулевич, тот не может, потому что он ничего не может. Ничего подобного от него не ожидал. Это абсолютное непонимание оперативного дела. Теперь он больше сидит над картою, но он ничего не знает. Вчера он не мог мне показать район 2-й армии. С 17-го августа начнутся новые порядки, и тогда будет вероятно хуже теперешнего. Бедный великий князь и бедная Россия. Теперь выступит Рузский. Боюсь его выступления. Это будет в конце концов смертный удар. Он потянется на север, мы останемся хуже, чем на воздухе.
И, кажется, нет той силы, которая могла бы изменить это бедствие. Несчастие, несчастие, оплетенное личными причинами, собственною неумелостью и непониманием серьезного значения для государства войны.
«Должны победить!..» Что-то теперь пишет всезнающий Меньшиков. Должны победить! Надо уметь побеждать. А чтобы уметь побеждать, надо уметь жить, уметь трудиться, любить и соблюдать порядок во всем. Нельзя побеждать в беспорядке. Война хозяйское дело. Надо вести его рачительно и экономно. Добрый рачительный хозяин не остановится перед большими расходами, на войне нельзя перед ними останавливаться. Но нельзя расточать. Мы оторвали громадное количество людей от всего. У нас, наверное, на казенном пайке более 5 миллионов, а бойцов, дай Бог, 400–500 тысяч, т. е. 1/10 или и ⅛. При таком отношении успешно войну вести нельзя, даже в том случае если будет не ⅛, а ¼. Я блуждаю по тыловыми железным дорогам и узлам, и, Боже мой, сколько я вижу безоружного народа, пока тихого, но уже затронутого распущенностью.
Никто о них не думает или думает мало. Бедные ополченцы, с берданками без штыков. И зачем их такт много? Всем обуза. Болезнь числа нас заедает.
И из этих трудных условий выход, думаю я, все-таки есть. Но необходимо распутать узел, а мы его все более и более затягиваем.
Мы не пускаем противника к себе. М.В. все делает, для того, чтобы удержать его, и достигает, но враг будет ломиться в другом направлении – пустят его там, и мы вынуждены будем откатиться. Страшно подумать, страшно это выговорить во всеуслышание, но мы пришли к сознанию, что атаковать не можем. Войска же атакуют в частности. Дух у них не погас еще, но где-то он погас.
Картины тыла, загромождения на оперативных артериях – железных дорогах – не вселяют бодрости и светлых надежд.
Генерал Заславский, который должен был ожидать моего приезда, до 14 и 15 августа в Пинске, укатил в ночь с 14 на 15-е в Слуцк. Буду делать без него, думаю, что завтра найдется.
17-го августа
В Пинске окончил свой осмотр.
Мои предположения по 2-х и одноверстной карте правильны; кое-что пришлось изменить и добавить. В Минске сюрприз – мастерские Привислянских железных дорог. Большое количество меди, вывезенной с таким трудом и жертвами из Варшавы, свезены в Пинск, частью сложены, частью стоят на путях. Кроме того в Пинске большое имущество Пинской мастерской. Удивительное дело, а если вдуматься, то в полной мере бедственное. Все это теперь опять надо вывозить.
Беженцев принуждают покидать свои места. Загромождение беженцами очень нам опасно, не говоря о бедствиях, которые они переживают.
О необходимости иметь в Пинске коменданта я телеграфировал Гулевичу.
Ночью меня будили разными телеграммами по главному руководству. Даже Гулевич подписал телеграмму с вопросом, сколько инженеров в строительстве Заславского и Таранова-Белозерова. Знаменитые Пинские болота в этом году повысохли и проходимы.
18-го августа
Вместо Ляховичи 17-го приехал в Барановичи. 14-го М.В. Алексеев сообщил мне, что предстоят перемены и что его величество вступает в командование армиями, и он избран в начальники штаба. Вопрос в принципе решенный, и с его осуществлением торопятся. М.В. просил генерала Поливанова, приехавшего в Барановичи с этим повелением, доложить его высочеству, что теперь не время для перемен, что надо дать операциям определиться и исполнить перемену позже. С этим не согласились и, наоборот, торопили исполнить скорее. В окончательном виде я узнал это вчера, 17-VIII, когда вернулся в Барановичи из Пинска.
14-го я сказал М.В., что я прошу его меня уволить. Я готов быть у него в какой угодно роли и буду все делать, но мне тяжело продолжать здесь жизнь с людьми, которых мало знаю и мнения и взгляды коих слишком расходятся с моими. М.В. на это мне ответил, что он просит и желает, чтобы я ехал бы с ним в Ставку. Я не отказываюсь, но ехать прямо в Ставку нельзя, а надо раньше доложить о его желании государю, и если на это согласится его величество, то немедленно прибуду. Пока же поеду в деревню и буду ожидать его извещения. Если призыв мой не состоится, то прошу отчислить меня в Государственный Совет. Затем я поехал в Пинск и 17-го вернулся. Сегодня оформил это, подав рапорт. Завтра вечером выезжаю с М.В. в Могилев.
Четыре месяца пребывания в нештатной должности, состоящего при, убедили меня, что польза моего пребывания не велика. Ряд поручений, мною исполненных, к реальным результатам или не приводились, или как-то затушевывались. Выслушивали внимательно, но делали по своему. Я многое видел, многое докладывал, но не вижу реальных последствий. Мои полевые книжки по главнейшим вопросам могут служить доказательством. Если я буду вызван в Ставку, то, может быть, удастся создать круг деятельности более определенный. Я бы мог наметить его, в смысле помощи М.В. во всех вопросах административных, в связи с операциями. Но для этого необходимо быть не состоящим при, а чем-то другим с обязанностями, а в необходимых случаях – и с правами распоряжения именем начальника штаба Верховного главнокомандующего. В круг этой деятельности, в тесной связи с мыслями и намерениями начальника штаба могли бы войти целый ряд нужд. Ни титула, ни канцелярии, ни склада для этого не нужно, но нужно право, когда это нужно – приказать, и право проследить, исполнено ли приказание. Разговоры, с которыми соглашаются, а делают не то, надо бросить, как вредное времяпрепровождение.
Предоставить дело своему течению, все то, что входит в круг деятельности Данилова, – нельзя. Факты показывают, что течение этих дел идет по вредному пути. Деятели довольны собой, но они ничего не видят и до них ничего не доходит. Железные дороги забиты и их нет. Громадное имущества, которое с таким трудом вывозилось из Варшавы и Царства польского, сгружено близко и его теперь приходится снова вывозить. На железных дорогах полный беспорядок, нарожденный не железными дорогами, а совокупной деятельностью всех. Дисциплины никакой. В деятельности снабжения путаница и противоречия невероятные. Нет власти, нет руководства, а войска без железных дорог, в то время, когда они больше всего нужны и так нужны, что без них армия будет бедствовать. Гражданская власть действует в вопросах о беженцах наперекор интересам армии. Напрасно несчастных, срываемых с земли, называют беженцами. Они не бегут, а главную массу выселяют. Бедствие сильное и в конце концов обратится против нас. Дороги будут запружены; железные дороги тоже. Эпидемии найдут богатую пищу и распространение.
9 дней жил в этой бедственной обстановке – среди страданий массы стариков, женщин, детей, спасающихся со своим скарбом. Ужасная картина разорения. И это дело неразумия гражданских властей и своеволия военных частей, тоже занимающихся выселением. Говорят, донцы грабят, грабят своих.
Еще печальнее, с военной точки зрения, масса одиночно следующих солдат. Скоро край будет истощен, деньги у них будут израсходованы и пойдут грабежи и неистовства.
Придется бороться с врагами и с ними, чтобы приостановить зло. Но Слуцкой дороге я видел кой-какую власть, полиция как будто усилена, но справиться с этим стихийным движением не может. До каких размеров дорастет это бедствие и сколько погибнет человеческих жизней и имущества и сказать нельзя. Армии придется пережить очень трудное время, благодаря новым и очень неудачным мерам по устройству тыла.
19-го августа, утром
Я отмечаю то, что происходит перед моими глазами, стараюсь определить причины этих явлений по расспросам у лиц, стоящих непосредственно у дела и на основании этого делаю свои выводы. Стоя в стороне и присматриваясь, в течение 4 месяцев, как идет жизнь и служба, как и кем она руководится сверху и как проникает в жизнь, рассматривая основное законоположение, которым руководствуются, никого не обвиняя, должен сказать, что оперативная деятельность мало согласована с административной. В трудные минуты, которые мы переживаем, эта рознь, начиная с начала мая прогрессивно все увеличивалась. Пока стояли на месте это не так чувствовалось. Она существовала, но не ощущалась. Более того, она имела в известном загромождении свою прелесть, свои удобства. Все было под рукой и все радовались, что очень хорошо.
С января, вернее раньше, будучи в Петрограде, я, отгадывая это привычнее нам явление, очень беспокоился. В марте писал об этом Михаилу Васильевичу. Эта несогласованность и рознь кроется в людях и наконец в самом «Положении об проявлении войск в военное время», которое предоставляло громадную и преобладающую власть административным организациям армии с ее начальником снабжения во главе. Теоретически это прекрасно, но в жизни – оно оказалось далеко не хорошим. Положение это могло бы и не проявится, если во главе снабжения был бы человек менее умный, но более практичный, меньше думавший о себе и больше – о деле. Тогда бы и дефекты положения отражались бы не так сильно. С места, благодаря главнокомандующему, в особенности Рузскому, начальник снабжения явился полновластным хозяином.
Когда вступил М.В. Алексеев, его заботы всецело были направлены на армию и операции и его заслуги громадны. Но рядом действовал административный аппарат. Он был им не доволен 26 или 27 апреля, когда мы с ним беседовали, он мне сказал, что Н.А. Данилов необыкновенно доволен своей деятельностью, но что он это не разделяет. Возможности войти в это дело у него не было. Положение начальника снабжения по закону его давило. Заменить Данилова другим не мог. «Да не родился еще тот человек, который успешно справился бы с этим громадным делом».
В этом, мне кажется, ошибка. Найти идеального, вероятно, нельзя было, но найти хозяйственного, преданного делу – не только думающего о нем, я думаю, было бы возможно. С оперативной частью административная связана слабо. Н.А. Данилов вел свою стратегию. Отсутствие у Михаила Васильевича начальника штаба это усиливало. Я даже думаю, что это обстоятельство самое важное. Я далек от обвинений. Гулевич и хотел делать, но условия были тяжелые, а главное, навыка к этой работе не было, и многого он просто не понимал. Он привык к другой работе. Оперативная часть была всецело в руках Михаила Васильевича, и, казалось, этим исчерпывалось все. Но за этим оставалась еще обширная область согласования оперативной с административной стороной дела. Может быть следовало, и на мой взгляд, непременно следовало начальнику штаба быть при докладе начальника снабжения главнокомандующему, хотя в практическом смысле это не принято. В работе управления образовалась брешь, и она со временем расширилась. Однако отмечать факты и недостатки – еще не значит помочь их устранению. Суммирую мои впечатления о недостатках, чтобы наметить, как их изменить.
I) Войска теряют множество людей – масса бродяг, злостных и незлостных, заполняющих тыл, – войска в этом сознаются неохотно, внутренний порядок и дисциплина очевидно пали. Поднять их могут только начальство и офицеры, но последних очень мало и они чрезвычайно утомлены непрерывными боями и отступлением, с неизбежной форсировкой сил.
II) Ближайший и неотдаленный, а равно и дальний тыл переполнен людьми. Кого только там нет и все в громадном изобилии: рабочие и этапные роты, разгрузочные и нагрузочные команды, дружины с плохим вооружением, запасные бригады и наверное множество таких команд, назначение коих определялось частной потребностью. Кроме того тысячи пленных. Я не упомянул о санитарных командах разных наименований, о мастерских и т. п. Теперь образовался громадный контингент крепостных артиллеристов, о которых все позабыли, крепостных сапер и т. п. Во всем этом надо разобраться.
III) Отдел транспортный. Я думаю определить их число, их группировку. Задача большой трудности.
IV) Отдел интендантский, с его складами и учреждениями, места складов провиантных, вещевых, повозочных. Все это где-то ютится.
V) Отделы санитарные и Красного Креста с частными складами и учреждениями.
VI) Отделы артиллерийские и инженерные.
VII) Отделы авиационные и автомобильные.
Этим далеко не исчерпано все. Все это загромождало и загромождает пути и местности тыла и при отступлении требует перевоза. На первом, однако, плане стоит вопрос о железных дорогах. Требования, им предъявленные, не отвечали их силе, обращение с ними было варварское, и дороги ответили на это отказом. Скоро откажет в службе подвижной состав, путь и всякая линейная служба в личном составе. Иначе быть не может. Распространяться на эту тему не буду. Главные деятели к этому однако относятся спокойно.
Необходимо принять экстренные и безотлагательные меры к очистке узлов, не обращая внимания ни на что.
20-гo августа, утром
О железных дорогах буду говорить подробнее.
О беженцах. Это вопрос, очень грозный по его сложности и по последствиям и характеру стихийности. Не обдумав последствия мы, после нашей неудачи в Галиции, распоряжением юго-западного фронта стали выселять население, уничтожать имущество, дома. С переходом в Люблинскую губернию это перекатилось туда. Генерал Алексеев воспретил это, и вышло распоряжение брать только возраст военнообязанных. Рассказы и слухи о немецких зверствах за год войны усилили в населении сознание о бедствиях от врага. Лозунг бежать, неизвестно куда, получил, по-видимому, широкое распространение. Гражданская власть эвакуировалась, за нею пошло население. Если не сплошь, то во многих местах прямо отдавали приказ уходить, и жители, бросая все, срывались с места и шли на восток.
В районе встречи с врагом войска, а в тылу обозные и другие делали тоже. В Люблинской губ., так говорят, немцы перед собой выстроили детей и женщин и так шли на нас. Где это было, не указано.
Толчок был дан, волна разлилась, и громадные протяжения сделались местом бедствий, страданий ни в чем не повинных людей. С 1 июля это проходило перед моими глазами в Польше, с августа в Белоруссии и Гродненской губернии. За 10 дней на фронте Лиды, Волковыска-Пинска я видел это явление перед собой. Помощь капля в море.
Я не знаю о попытках взять это дело в руки. Многократно говорил Михаилу Васильевичу, Гулевичу и всем, кто мог повлиять, а вчера и Эверту, который больше меня видел и лучше знает это несчастное дело.
Из Пинска телеграфировал Гулевичу, что надо объявить населению, что на железных дорогах их брать не будут. Докладывал, что необходимо обязать гражданское начальство объявить населению, что уходить не следует. М.В. сделал ряд распоряжений, но исполнитель Данилов. Вчера М.В. говорил мне, что Данилов как меру предложил отобрать всех лошадей. Таковы всегда меры наших деятелей. М.В. возмутился.
Последствия этого явления ясны, не буду распространяться о них. Страдать от этого будут все, а если оно не будет приостановлено и урегулировано, – получатся пробки на путях обыкновенных и железных, и армия будет поставлена в трагическое положение. О самих последствиях не говорю.
Волне этой не следует переваливаться за Днепр. Министерство внутренних дел должно организовать и принять меры, чтобы расселить эту массу, а военные, чтобы ограничить отход, ибо безусловно остановить не будет возможности и сил.
Куда отойдет армия, неизвестно, но ее пути и тыл должны быть свободны.
Земский союз и Союз городов могли принести большую польз у.
Что же предпринять, чтобы внести некоторое облегчение? Главнейшее – это железные дороги. Но меры, направленные к улучшению железных дорог, одни – исправить этого дела не могут, ибо, если их и исправить, они сейчас же будут засорены.
21-го августа
Вчера в 5 часов дня М.В., Борисов, Пустовойтенко и я прибыли в Могилев, в Ставку Верховного. После сравнительно короткого разговора с Алексеевым великий князь призвал меня, и мы втроем, т. е. великие князья Николай Николаевич, Петр Николаевич и я, посидели до обеда и после обеда до 10 часов вечера, после чего уехали на вокзал.
О многом было переговорено. Надо было помочь Алексееву и так его обставить здесь, чтобы он мог с удобством работать. Если его величество будет во главе армий, и в том случае, если останется великий князь, масса есть мелочей, которые мешают ходу работ и которые безропотно будет переносить М.В., но которые будут ему мешать (обеды, завтраки, торжества и т. п.).
Говорили о событии. Великий князь бодрится и говорит, что благодарит Бога, что с него снята эта громадная ответственность и что он рад. А я этому не верю, Вы даже не имеете права этому радоваться, и на самом деле не радуетесь, так как вы преданы и любите государя и Россию. Что будет впереди, мы не знаем, но время для этой перемены выбрано неудачно для всего дела, как и то, что теперь Алексеев оторван от фронта операции – это там не сознают.
Но я имею чувство, что это не совершится. Я совершенно спокойно смотрю на это, ибо уверен, что будет перемена и останется по-старому. (Основательно ошибся!)
На это у нас ряд доказательств из предыдущей жизни. Лично будучи в ближайшем прошлом очень далек от всего совершающегося вне фронта, к перемене этой относился с сомнением. К вечеру явились, как будто признаки, что приезд государя будет временный: дворцовая полиция не принимает регистрации, и приехавшие охранные чины заявляют, что они приехали только на несколько дней и что приезд государя продолжится тоже несколько дней.
Я напомнил великому князю о моем последнем докладе государю императору в 1908 году, согласно которому в случае принятия государем командования армиями, главнокомандующий принимает на себя обязанности начальника штаба. Великий князь говорил об этом с государем, но с вариантом, что в случае приезда государя прежний Верховный главнокомандующий должен остаться помощником, а не начальником штаба государя императора.
Говорили о тайных побуждениях и причинах такой перемены, но это не важно, важен факт. На мой взгляд – перемены не следовало бы делать, ибо нет побудительных причин, оно не своевременно может усложнить обстановку Ставки.
Есть и выгоды, но они теоретического свойства: все органы государства будут, надо думать, работать иначе, но повторяю, это теоретически. Зная людей и ход нашей жизни, я этого не предвижу.
Личное присутствие государя при армии, кроме добра и пользы ничего принести не может, но необходимо устранить все придаточное, а это не устранять. При наших расстояниях и положении дорог даже приезд министров – уже большое неудобство.
Я развернул перед великим князем всю неурядицу нашей тыловой жизни и указал на причины и на меры к устранению некоторых из них.
Меня его высочество хотел послать к Рухлову, но я просил этого не делать, а послать инженера Шуберского. Он лучше меня это сделает, и это будет действительнее. Суть же дела в разгрузке Смоленска и Минска, а равно других станций восточнее, помощью большой министерской организации внутри России и с центром Москва. Разгружать надо зады на восток. Мне удобно было бы поехать в Петербург и захватить затем своих в деревню, но я опасаюсь, что, как чужой, министр путей сообщений к моим заявлениям отнесется не так, как к инженеру, приехавшему от имени великого князя.
Направление личных моих дел великий князь одобрил, но думает, что если во главе будет государь, меня не примут. Очень возможно. Но я подтвердил, что, если моя помощь Алексееву должна быть производительна, то мне необходимо стоять на законной почве, т. е. мне необходимо быть на какой-то должности. Я лично считаю, что должен быть его помощником и тогда я могу взять в свои руки все то, с чем Алексеев справиться не может.
Само собою разумеется, в полном объединении и подчинении у М.В. ни Алексеев, ни я не сомневаемся, что иначе быть не может. Если мои взгляды разойдутся в частностях со взглядами М.В., я надеюсь в главном расхождения быть не может. Никаких денежных прибавок мне не надо. Обойдусь с тем, что есть, а если это препятствие, пусть сократят. Вопрос не в этом. Теперь же буду ждать и надеюсь, если мое привлечение к работе должно состояться, то пусть это будет скорее.
Как складывается вопрос об освобождении наших узлов? Моя мысль: министр путей должен безотлагательно составить мощную распорядительную комиссию в Москве с отделами в Киеве и, может быть, Ревеле. Она должна подготовить внутренние линии и затем планомерно, но мощно очистить Смоленск и Минск, Молодечно, Гомель и Киев – последние узлы властью военных, но – по указанию Московского комитета. Одновременно должны быть организованы восточные разборочные пункты, для направления грузов по назначению, также по указанию этой организации. Узлы к западу, т. е. Лида Баранович-Лунинец и крупные станции должны направлять свои эшелоны на восток. Значит, обе железнодорожные организации могут исполнить эту работу. Само собой разумеется, что в составе министерский комиссии должны быть представители от армии и от министерства внутренних дел, по вопросу о направлении и распределении беженцев.
Насколько в первые дни требования министерства путей сообщения должны быть преобладающими в смысле подготовки железных дорог, настолько преобладающими должны быть требования армии после разгрузки. На всех путях надлежит оставить свободные пути для направления боевых припасов, санитарных поездов, а в армейском районе для войскового движения. Дело армии определить, что вывозить в тыл. Переговорю сегодня с Даниловым.
Я принял бы всякую организацию, лишь бы только очищение узлов было бы достигнуто.
22-го августа
Между Смоленском и Горбачевым – на ходу. С Даниловым переговорить не пришлось.
Если М.В. не удастся с моей ли помощью, или с чьей-нибудь другою, привести в порядок тыл, то, независимо от боевых несчастий, выиграть дело будет почти невозможно. Странный видел сон. Сухомлинов написал мне какое-то гадкое письмо. Я громко заявлял о его лживости и, когда он вдруг подошел, стал бить его по лицу. Обыкновенно во сне при битье у меня всегда какое то бессилие, а в этот раз я бил сильно. Дальше государь спросил меня и очень недовольным тоном. Я ответил, что не знаю, но сейчас справлюсь, и его величество был недоволен и желает от меня избавиться. Затем появилась великая княгиня Мария Павловна с Пустовойтенко. Очевидно, они меня преследовали и во что бы то ни стало хотят меня сжать. А Пустовойтенко, который почему-то к ней был близок, сознавая, что я прав, трусил с помощью. Сон характера кошмара. Правда, я простужен и чувствую себя нехорошо. Не придавая значения снам, тот как-то запечатлелся настолько, что его помню. Согласится ли его величество, чтобы я работал с Алексеевыми? Великий князь находит, что не согласится, по той причине, что я близок к нему. Я думаю, что это не может быть причиной. Скорее Поливанову это будет не на руку иметь меня в Главной квартире. Он только очень ошибается, я ему не вреден, а только могу быть полезен. Не загадываю, но считаю, что медлить с призывом не следует. Одному Михаилу Васильевичу воза не свести.
Кроме меня, будет Борисов, Пустовойтенко и, возможно, Лебедев.
Нас будет пять единомышленников, думающих, чтобы быть полезным. Это все-таки сила. Без меня им будет труднее. Они застенчивы и обстановки придворной не знают, не знают характера его и полного его безличия. Со мною будет легче. Мое независимое положение позволяет мне делать шаги, которые они не сделают.
За 4 месяца они могли видеть мое отношение к делу. Я нисколько не сомневаюсь, что они мне верят не только потому, что я их бывший начальник, но потому, что единственный стимул моих действий польза России и армии. Присутствие мое в штабе западного фронта будет бесполезное. Эверт, несмотря на взаимную между нами симпатию, никогда единомышленником мне был. Оставаясь в Волковыске, я или был бы на побегушках, обыкновенно безрезультатных, или томился бы бездействием, обыкновенная участь состоящего при. Буду ждать. Не удастся, пойду в Совет; пока полечусь от гриппа.
Травино, 26-го августа
Вчера послал М.В. Алексееву телеграмму с вопросом, состоится ли или не последует решение. 23-го задержан вагон, о чем телеграфировал Алексееву, коменданту и начальнику штаба Западного фронта. Если состоится назначение, то будет одна задержка во времени и даровой пробег вагона. Теперь могу ехать сейчас и чувствуется, что работать там надо, понятно, если вызовут. Не захотят, буду сидеть сложа руки.
Остался ли великий князь, или вступил в командование государь? Та к как телеграмм нет, то, вероятно, вступил государь. А если так, то возможно, что меня не вызовут. После благоволения ко мне государя с 1905 по 1908 г. включительно, что-то произошло, и государь стал ко мне недоверчив и немилостив. Почему, я не знаю. Не то что государь не согласится или не желает моего присутствия, а то, что по разным соображениям, это не будет приятно некоторым, прежде всего Поливанову. Та к мне кажется, хотя основания не желать у Поливанова быть не может.
Присматриваясь к ходу работ, я считаю, что мое участие было бы полезно. Михаил Васильевич не может войти весь в оперативную сторону дела и согласование со всей остальной частью у него невольно ускользнет. Все прошлое доказало нам, к чему это привело. Положение Михаила Васильевича одинокого очень тяжелое. Оно тяжелое еще и потому, что он попадет в незнакомую и непривычную ему обстановку, но это не так важно. С обстановкой он освоится, но времени у него не будет, и большая часть дел будет без призора и согласования. У Пустовойтенко свое дело и в новой обстановке и ему это будет не под силу. Борисов в стороне и главная его работа будет все-таки помощь Mиx. Вac. в оперативном отношении и в смысле пополнения. В этой последней отрасли трения с Кондзеровским неизбежны. Кондзеровский также будет находить препятствия в моем назначении. Он будет действовать через Поливанова. О Ронжине я не говорю. В важнейшей отрасли железных дорог – он совершенно не пригоден, и вреден; а по деликатности М.В. его не устранить. Буду ожидать. Не выйдет – посижу здесь, а потом поеду в Петроград. Быть в западной армии бесполезно. И без меня для распоряжения там много. Обременять штаб, получать суточные деньги и быть на побегушках не подобает и тяжело в мои годы и члену Государственного Совета.
Если в субботу не будет телеграммы, отошлю вагон.
Странное дело: в Совет Министров поступило ходатайство Святейшего Синода о трехдневном посте. Светское учреждение будет обсуждать духовное постановление. Казалось бы, это дело главы православной церкви – государя императора, а не Совета Министров повелеть по православной церкви, постановление поста повелением св. Синода. И народу это было бы понятно. А теперь Совет Министров может признать это несвоевременным. Молиться надо и поститься полезно, но как это будет выполнено. Армия поститься не будет, чиновники и бюрократия тоже, горожане тоже, а народ и без того постится.
Кому это пришло в голову? Дела наши не так плохи, нам надо привести в порядок весь тыл, железные дороги, все, что будет в тылу. Надо пересмотреть и сократить те сотни тысяч здоровых солдат, которые бродят под различными наименованиями сзади и могли бы образовать не одну, а две, три армии такой же численности, как и борющаяся. А мы будем поститься, когда народ и без того по необходимости сидит на костной пище и не доедает. Не хорошо то, что в народе утвердится сознание, что очень плохо, что враг одолевает. А одолевает не враг, а наша беспорядочность и канцелярщина.
Все, что повыше, просто не отдает себе отчета о том, что происходит и это, в свою очередь, много страшнее немцев. Мысль и ум не то что устали, а просто неспособны подняться до жизненного уровня и видеть то, что перед нами происходить. Никто из нас не видел глазами, что происходит у нас в армии, никто не говорил с людьми, живущими и работающими в этом хаосе, никто не вникал во все мелочи этой жизни и не задумывался ни о их значении, ни о том, как устранить это. Мне пришлось окунуться в это бедствие и оно мне понятно. Изо дня в день я ломал себе голову, как выйти из него. Я говорил и великому князю и Мих. Васильевичу.
Но мы беспомощны. Верю, пока будет так, как есть, разлагающие начала нашей военной жизни будут продолжать действовать, но выдержит ли все это организм армии – не знаю. Не выдержит, все прекрасные речи в Петрограде об усилиях, о деятельности на дорогой родине и государя – все это пойдет прахом. Суть не в собраниях и речах, a в жизни армии, за улучшение которой следует приняться. Вот почему мне так страстно хочется ехать, чтобы помочь Мих. Вас. и работать с ним. Только с ним работая можно внести необходимые улучшения. Удастся ли?
27 августа
Остался ли Верховным главнокомандующим великий князь или его величество вступил в командование войсками? Здесь это неизвестно и, вероятно, узнается не так скоро. По тому, что Янушкевич назначен помощником наместника, следует думать, что пребывание великого князя у власти временное и что командовало примет на себя государь, а великий князь отправится наместником на Кавказ, как ему было намечено. Время для перемены не удобное.
С 17-го августа совершился раздел на фронте. Тылы устроены в смысле организации совсем по-детски и необдуманно и функционировать будут неудовлетворительно. Устроено это обоими Даниловыми. Только черный умен, а рыжий остался, и притом как бы полномочным, хозяином. Если его послушать, то все великолепно, а если посмотреть на местах, то берет ужас от этого великолепия, так все разваливается. Когда указывали ему, то получали ответ – что же я могу сделать? Написано тому и другому, в этом «написано» все наше горе.
Судя по времени, я мог бы получить телеграмму о приезде к Алексееву. Eе нет. Потому думаю, что вступил в командование армиями государь. Или Мих. Вас. не успел доложить о мне, или, доложив, получил отказ и мне придется вместо возвращения в армию, ехать в Совет. Не скажу, чтобы это было бы обидно, но грустно во всяком случае. Теперь, когда нужна работа, чтобы привести наш механизм в порядок и подготовиться, я мог бы быть полезен и Мих. Вас. и делу. И без меня будут делать, но прошлое не гарантирует, что те, которые так запутали, поведут дело распутывания и порядка скоро. А без приведения себя в порядок с врагом мы не справимся, как бы ни привычны мы были к беспорядку. Я не преувеличиваю свои способности, но проживя 4 месяца на театре войны, я убедился, что все то, что я исповедаю, верно и правильно. В этом отношении ни разу не пришлось разубеждаться в противном.
Один Мих. Вас. не может охватить все. Он весь в операциях и это правильно. Я охотнее работал бы тоже в этой области, но двум работать над тем, что должна делать одна голова – нельзя. Мог бы поэтому быть ему и делу полезен в смысле согласования всей оперативной части с административной и в подготовке всего нужного для первой. Это невидная работа, но необходимая. Та к же понимает и Мих. Вас. Алексеев, чтобы выполнить ее, нужно много такта и преданности самому делу. Надеюсь, что этих качеств хватит. За 4 месяца стараясь быть полезным, я никому не мешал. Если мой призыв и назначение не состоятся, то есть какие-то причины вне М.В. Алексеева. Нет сомнения, он желает моего сотрудничества, но, вероятно, есть течения, которые находят его лишним и бесполезным. Где источник этих причин – отгадывать не буду. Впрочем, еще прошло мало времени. Может быть, толкуют, под каким соусом меня привлечь. Но времени мало, и медлить не следовало бы.
Сегодня неделя, что выехал с Алексеевым из Барановичей. К каким рубежам отошла армия, в каком направлении направляет свои усилия враг, успели ли наши строительства что-либо сделать, я не знаю. Для меня одно ясно. Противник остановиться не может. Его усилия на левом фланге должны быть направлены в кратчайшем для него, по отношении к нашей армии направлении, т. е. Ораньи-Гродно на Лидо-Николь.
1-й и 2-й армии придется удерживать эти удары, чтобы дать 3-й и 4-й отойти, в сущности по одной дороге. Как справится Радкевич с многочисленными частями его армии под Вильною? – не знаю. Осталась ли 10-я армия под руководством Эверта, или она перешла к Рузскому, тоже не знаю. У Рузского определенная тенденция прикрывать Петроград, которому, пока, слава Богу, никто не угрожает. Но у него такова задача. Последняя директива не ставить цели определенно и ясно. Но ею, как будто довольны, только небольшой кружок около М.В. Алексеева, в том числе и я, считаем ее несоответственною.
Перед нами враг, которого надо удержать или разбить, а мы целью ставим Петроград и Москву, из которых первый тогда был в 700 верстах, а вторая свыше 1000 верст. Та к без вдумчивости, без знания природы войны велась она канцелярскими служителями с первого дня и по днесь. Одна надежда теперь на Мих. Вас. Из Польши он вывел армии. Велика его заслуга, ибо положение армии был непрерывный кризис, с разными усложнениями.
Но он вывел. Еще в июне, я считал, что выведет обломки, но он вывел ослабленную армию, и всю, и то при отсутствии снарядов, патронов, артиллерии, несмотря на то что одновременно очищал край, Ивангород, Варшаву, Белосток, Брест, Гродно.
В моих разговорах с ним он мне очень часто говорил, я верю, что армию я выведу. Я не сомневаюсь, будь театр наш подготовлен в оперативном отношении разумно раньше, мы стояли бы теперь на сильной позиции Гродно-Брест, и обе крепости были бы наши, да и Ковно не было взято. Ивангород бы пал, изменить все нельзя было. Отношение к крепостям с начала войны было самое варварское и изменить его, по ходу событий Мих. Вас. тоже не мог. При ином отношении к крепостям и Новогеоргиевск был бы наш по сие время.
Как ни сильна или как ни слаба крепость, но вся суть ее обороны в гарнизоне и коменданте. Гарнизонов у нас не было, и за это мы заплатили тяжелой ценой. На одной крепости войска ушли, в другой сдались, не выдержав первого периода бомбардировки и штурма. Мы кричим, что немцы страшно много потеряли под Новогеоргиевском и Ковно. Не этим могут гордиться немцы. Но потери их не так велики. Под Ковно было всего 3 дивизии и часть резерва и ландвера, и Новогеоргиевск атаковали почти столько же. Эти явления весьма отрицательного для нас значения, и задумываться над этим приходится весьма серьезно.
29-го августа
Состояние ожидания крайне тягостно. Вероятно, Алексееву не было возможности доложить обо мне государю. Не думаю, чтобы он вместо телеграммы написал бы письмо, чтобы объяснить, смягчить отказ. Жаль уходящего времени в условиях, когда необходимо работать усиленно. Подходит осень, а там зима, когда все будет труднее.
Успехи, достигнутые под Тарнополем, очень утешительны.
Судя по газетам, в Совете происходит какое-то брожение и разделение. Думе наше учреждение не по сердцу. Оно ей мешает, в особенности тем элементам и партиям, которые стремятся государство преобратить в нечто иное. В деятельности Совета есть свои минусы, как во всяком коллективном учреждении, но отрицать его полезность в большой законченности и тщательности работы нельзя. Если в некоторых вопросах он и является, как говорят, тормозом в начинаниях думы, то ведь и тормоз имеет свою пользу, когда грузный экипаж скользит по скользкому уклону. Законодательство не может идти скачками.
30-го августа
У Тарнополя и Трембовля одержаны весьма заметные тактические успехи, хотя на главном направлении на Ровно мы уступаем противнику. Если бы успех этот в дальнейшем мог бы быть развит к северу, т. е. против правого фланга группы Макензена, то это могло бы остановить наступательное движение врагов к Полесью. Но развивать успехи наши нам трудно. Численный состав армии невелик, и их снаряжения слабы. Достигнутый успех сопряжен с усиленным вывозом раненых, пленных одновременно с беженцами и забитостью дорог – новое для нас затруднение. Киев с его 60 парами поездов и ненадежным мостом, большое затруднение.
На севере, надо думать направление действий врагов против наших армий идет от Немана на восток и юго-восток, а Колсовскому задание укреплять правый берег Немана, выше Гродно, т. е. фронтом на S W.
Мысль об оставлении Гродно в то время не созрела.
Прямо обидно, как неудачно распоряжались инженерною подготовкою. Все мои доводы с начала мая – глас вопиющего в пустыне. Это прошлое. Как это дело теперь идет, не знаю. Генерал Заславский и полковник Таранов-Белозеров работают, вероятно, в Струке и в Лиде. Кто подготовляет позиции под Пинском для перехода к Лочишену? Вероятно, что-нибудь делается.
Перевезли ли медь из Пинска и громадные мастерские, свезенные туда из Варшавы? Разобрались ли с Лунинцом? Противник от Пинска очень близок, или его занял.
Вообще с строительствами не идет, а между тем они могли бы принести большую пользу. Было бы еще хуже, если бы 14 августа не удалось бы вырвать их с передней позиции. Бедный Гулевич в области распорядительной совершенно немощный человек. Что с ним будет делать Эверт?
В случае успеха немцев Слонимские позиции никого не задержат, а Барановичские не успеют приготовить. Если наши противники вынуждены будут по разным соображениям задержаться, может быть, справимся. Но не предполагаю, чтобы они теснили бы нас очень с фронта. Вся работа их будет на фланге, и мы будем отходить под давлением их фланговых действий. Михаилу Васильевичу это должно быть ясно. И будет ли у него возможность парировать эту опасность?
Железных дорог в его распоряжении нет; они забиты, по крайней мере, к моему отъезду они были так забиты, что распутать их скоро нельзя. Я думаю, что они забиваются теперь еще более, с одной стороны беженцами и вывозом, с другой – ввозом пополнений и запасов с востока и севера.
По газетам в Ставку вызван инженер Паукер. Дай Бог, чтобы ему удалось устроить несколько наше железнодорожное положение. При условиях, в которых развивается дело, а главное – при наличии всего того, что накопилось раньше, у меня мало надежды, что ему удастся основательно расчистить железные дороги – даже с жертвами.
Если бы противник остановился и дальше не пошел бы, или мы дальше его не пустили бы, тогда, если только мы не успокоимся, можно еще привести это все в порядок. Но неужели это сделает рыжий Данилов с его организациями? То самое лицо и учреждения, которые привели нас к этому положению. Данилов более чем виноват в этом, но, с моей точки зрения, часть вины лежит и на высших военных руководителях, и на имперском управлении. Но теперь не время разбираться, кто виновен, необходимо прямо посмотреть на причины этого печального явления и устранить его. Подметить факт не трудно, но обыкновенно это уже поздно. Надо предусмотреть и своевременно принятыми мерами не допускать таким явлениям проявлять себя.
Недаром с начала войны смотрел я с громадным опасением на целый ряд явлений, указывая, что если на это не будет обращено внимание и не будет устранено, они проявят себя и со стихийной силою. Со стороны это видно. Не могу себе даже представить, что из всего этого может выйти. Машина все та же, управляют ею люди все те же, привычки и манера работать тоже не могли измениться. Теперь вследствие разделения фронтов, обособления органов снабжения и придачи фронтам этапных управлений стало еще ненадежнее.
И кому пришла мысль дать тыловым организациям именно эту форму и провести ее в самый тяжелый период войны. Объединение тыла и должно было быть с начала войны, но не в этой форме; этапные учреждения армии должны были быть сильно развиты, а фронты могли бы обойтись без них и сделаться исключительно оперативными группами. Но по нашим привычкам потребовалась страшная внешняя картина, и появились два этапных учреждения и органы снабжения. С внешней стороны страшно, но хорошо ли это будет в деле? Я усматриваю большое затруднение во всем этом.
30 августа, Травино
Получил телеграмму М.В. Алексеева:
Станция Птань Генералу Палицыну.
Моя первая просьба потерпела пока неудачу и осталась не исполненной.
Алексеев.
Государю императору не благоугодно было соизволить на мое назначение в помощь Алексееву. Его воля. А хотелось бы поработить и быть полезным в эту страдную пору. Придется вернуться в Государственный Совет. Вопрос о моем отчислении от распоряжения главнокомандующего Западным фронтом остается открытым.
3-го сентября
Не могу изменить своего взгляда, что немцы ищут нашу армию. Действия на Двину до Полоцка включительно необходимы для обеспечения этой большой операции. Какое направление будет ими выбрано? На Минск или на Смоленск (Витебск) предусмотреть теперь нельзя. Но если удар будет направлен к стороне Минска, то вспомогательное действие должно идти на Витебск, предпочтительно по направлению Риго-Орловской жел. д. Пока идут подготовления к этому действию на фронте и главным образом в тылу. Осью всего, мне кажется Лида, почему взять для него Лиду, а нам ее удержать очень важно. До поры до времени все остальное частности. Юг предоставлен будет австрийцам и поведет их Макензен, действуя своим левым флангом.
Все это просто.
Отойдет наша армия за Минск, объект действий будет тот же, но направление будет на Смоленск. По тому, как складываются события, это так.
Мы ничем не гарантированы, что противник, заняв лично Минск, скажем, Лучинец, Барановичи, Лида-Молодечно, Плоцк не остановится на ней и предпримет действия против Петрограда, форсировать Ревель, Паркалауд и произведет вблизи высадку или для форсирования прохода предпримет одновременно действия против Ревеля от Пернова. Все это возможно, но наша армия не в таком еще положении, чтобы рискнуть на это. Одно, что в высшей степени серьезно это положение наших железных дорог. Если их не привести в порядок, то противник может предпринять все, что ему угодно, и мы не будем в силах парировать его удары. Но в силах ли он сам? У меня нет данных отрицать его силу, а потому необходимы меры, чтобы распутать нашу сеть.
10 сентября
Восстановить себе положение на театре после перерыва нелегко. И до настоящего времени оно мне не ясно, в особенности в северном отрезе, между верхним Неманом и Двиной. Та м такая большая разрозненность. Бои на западной Двине сами по себе, бои в районе Молодечно и Лиды также имеют характер чего-то отдельного. Как будто образовались две группы под давлением событий. Все это странно и страшно. Слухи тут дурные. Но хуже всего, что там Радкевич с Поповым в роли руководителей. Действуют ли они под руководством Рузского или Эверта не знаю. Надо подождать, как все это сложится. Сам я сижу и ожидаю письма от Алексеева, которое должно решить, как мне быть, оставаться здесь или ехать в армию.
Я просил Михаила Васильевича, чтобы, если доверяют и хотят – назначить командующим армиею. Просить об этом сам не буду, ибо, повторяю, к этому не готовился.
Не могу понять, какие причины побудили государя отказать просьбе Алексеева о моем назначении в помощь к нему. Если не откомандируют в Совет, поеду к Эверту.
1-го октября
25 сентября получил письмо от Алексеева. Не легко ему. Государь милостив и доверчив, но тем тяжелее ответственность.
17/II я писал Мих. Вас., что ему пришлось исполнить нечто необыкновенное, чтобы спасти положение на левом фланге у Радкевича.
8 ноября
Два месяца не заношу ничего из того, что меня волнует и занимает. Нахожусь в состоянии отупения и бессилия. Последние недели усердно посещаю совещания по обороне и перевозкам. Они волнуют, но не дают удовлетворения. Силы большой массы способных, горячих и проникнутых желанием людей растачиваются на мелочи, на разговоры, и нужно признать, дело не двигается, а запутывается.
Все эти комитеты: промышленные, союзы земств и городов и их отделения уже поглотили свыше 300 миллионов за короткий срок из казенного сундука. Вероятно, они дадут кое-что. С внешней стороны дело раскинулось очень широко. Сотни миллионов, перешедши в иные руки, питают многих, и в этом заманчивость этой новой самодеятельности учреждений. Но каковы практические результаты?
Ежедневно происходят заседания комиссий, подкомиссий, совещаний и всюду фигурируют представители разных ведомств, и в особенности военного ведомства и железных дорог, начиная с министров. Все эти лица отвлекаются от прямой их работы, и массы текущего дела по удовлетворению армий остаются неисполненными и образуют залежи. Что-то не хватает в этой работе. Уверять, что они совершенно бесполезны, не могу, но в организации этих совещаний есть недостатки. Они более напоминают сыск, чем производительную творческую работу. Кажется, и само ведомство идет по тому же пути, как в 1905–1908 гг. оно шло по отношении Совета государственной обороны, т. е. вливает на решение этих совещаний такие вопросы, которые оно могло бы решить само. В конце концов совещания не ускорят решения, а замедлят его и так будут забиты разными вопросами, что не в состоянии будут справиться с их решениями. Кто же тогда будет виноват? Да никто.
Я признаю полезность этих совещаний. Многое, что в Министерствах затруднительно и даже невозможно, могло бы быть подготовлено ими, но нужна мера, нужна организация труда, которая размежевала бы ведомство от совещаний и нужно большое взаимное доверие и даже снисходительность к ошибкам. Но последнего нет.
В области оперативной внешнее затишье перед грозой.
Сосредоточение наших сил на юге, на мой взгляд, фатальная ошибка, которую поправить теперь невозможно. Что она не исходила от Мих. Вас., это не существенно для дела. Она совершилась, и последствия неизбежны. Она не исходила от Мих. Вас. Но он уступил и согласился, добровольно или вынужденно – это все равно, ответственность падает и на него. Сужу об этом отсюда, не зная вообще, что там делается. Не сомневаюсь, политика (Сазонов) поставила это требование. Но это не извинение. Когда началась борьба, голос дипломатии замолкает в решениях и дипломатические предложения и политические положения разрешаются высшим военным управлением в целях исключительно борьбы. Военные соображения требуют изгнания и уничтожения врага – это лучший способ для разрешения всех вопросов, в том числе и Балканского. А мы уклонили наши средства на юг и обессилили себя на фронте, потеряв время и передвигая наши силы. На мой взгляд, это крупнейшая ошибка за всю войну. Помощь Сербии и союзникам на Балканах, на мой взгляд, следовало оказать у нас развитием самых энергичных действий на нашем фронте, не теряя времени и средств на весьма сомнительное по возможности исполнения операции на Балканах 8–9 дивизий армии.
Если была бы полная уверенность, что болгарское население с появлением на его территории русской армии поднимется против своего правительств и свергнет его, тогда посылка нашей армии была бы до известной степени уместна. Но ведь ничего подобного нет. Это повторение константинопольских потугов в конце прошлого и в начале этого года, но в худшем и еще более для нас невыгодном виде. Во всяком случае, я не вижу доброго исхода из этой затеи и, если судить строго, то осуждаю М.В. Алексеева за уступчивость, которая проявлена была им в этом вопросе. Что решение это исходит не от него, в этом у меня нет сомнения, как и сознание, что требование о посылке на Балканы исходит от наших союзников и проходило через Сазонова. Это вмешательство политики в стратегию может принести одно только бедствие.
9-го ноября
Вчера в соединенном совещании о перевозках дебатировался все тот же злосчастный вопрос об объединении власти на всей железнодорожной сети, включая сюда и сеть армии. Всего 3 голоса нашлось среди штатских членов, которые признали, что нужна согласованность в действиях органов Империи с органами фронта. Остальные горячо доказывали, что необходимо власть над всею сетью военною и имперскою объединить в лице Министерства путей сообщений, усматривая в этом спасение положения.
1-го декабря 1915 г
Было бы несправедливо и неверно утверждать, что отсутствие записей вызвано причинами внешними. Жизнь текла своим чередом, но главнейшие ее проявления в области войны и политики скрыты. Мы знаем об уничтожении Сербии, о попытках помочь ей со стороны Союзников, попытках запоздалых и неудачных, и о том, что готовится что-то и с нашей стороны, но что именно – неизвестно. Какие-то силы группируются на юге, – но зачем они там группируются, какое направление их действий, как осуществить их действия и вообще что и какие мысли за этим кроятся, мы не знаем.
Доходят слухи, что Гвардия разворачивается в 2 корпуса, что появились и появятся еще какие-то корпуса, которые должны будут составиться; откуда получат вооружение и все снаряжение, которыми мы бедны – это неизвестно. Идет какая-то большая административная работа в то время, когда враги наши, свободные от наших действий, работают на Балканах.
Еще менее известно, что делают наши враги у себя. На фронте затишье, ибо враг не действует, а что-то устраивает. А что он устраивает – неизвестно. Отдыхает ли он, пополняет свои потери, сколачивает ли он свои части в большие прочные организации, укрепляется ли он на захваченной им территории или собирается к какой-то новой операции, обращенной против нас или союзников, об этом не говорят, и, может быть, об этом не думают.
Моя исходная мысль, с той минуты, как мы более или менее прочно стали на современной линии, выражалась несколько иначе, чем развились события у нас. Надо было устроиться так, чтобы во второй половине октября иметь возможность проявить нашу жизнь в направлении фронта Молодечно-Лида на запад и в районе Ровно, Дубно и севернее. Наступление немцев в Сербию должно было, на мой взгляд, иметь ответ в наших энергичных действиях в указанных направлениях как подготовительные. Сравнительно большие артиллерийские средства, направленные за октябрь в армию (около 70 нарядов) позволили бы нам осуществить эти действия, под покровом которых главные силы наши, сосредоточиваемые в северной части фронта юго-западных армий – в ноябре могли бы проявить свое действие.
В тех условиях, в которых находятся обе стороны, мы могли бы потеснить врага и весьма солидно, и добиться успехов, которые помогли бы нашим союзникам и сербам в особенности. Полесская дорога с Барановичи-Лида-Молодечно – линия озер могли бы перейти в прочное наше обладание и принудили бы врага вернуть сюда отозванные им части. О значении успеха в стороне Ковеля и Западного Буга не говорю. В связи с действиями к северу от Припяти, действия к югу от нее преудержали, а может быть приостановили бы победоносное шествие австро-гeрманцев к Сербии и действия болгар.
В общем такова была моя схема и таковою она остается и поныне. Мне трудно разбирать последствия сосредоточения больших сил к стороне Румынии.
Я не понимаю ни его значения, ни его смысла; не вижу возможности каких либо действий, не вижу цели. Значит, если моя мысль верна, за 2½ месяца истрачено много времени и сил совершенно напрасно и зря на дело, вернее на подготовку к делу, которое по своему положению совершенно безнадежно для полезного осуществления. Найти причины такого явления я не могу. Кроются ли они в ложном увлечении высших сфер, в влиянии вмешательства неосведомленной дипломатии, или на это были еще другие причины, всего этого я не знаю и отдать отчета себе не могу. Но последствия такого акта для меня рисуются очень мрачными, как потеря времени и больших средств, которые могли были быть и должны были быть употреблены на должном месте.
Я считаю создавшееся положение безвыходным. Из таких положений можно выйти сознавшись, что сделано большая несообразность и потеряв снова много времени исправить его. Но это бывает редко. Обыкновенно человеческая мысль в подобных случаях сознаться в содеянном не может и решается на сумасбродство, т. е. на худшее, прикрыв такое решение красивыми фразами и объяснениями. Я черпаю эти заключения из того, очень немногого, что слышу, и что сводится к тому, что 6–8 корпусов сосредоточены и сосредоточиваются в Бессарабии и Херсонской губернии, имея объектом Болгарию. Румыния в этой трагикомедии имеет посредствующее лишь значение.
Вот на этой канве обстоятельств и созидаются мои безотрадные выводы о нашей стратегии. С точки зрения психологии для меня не понятно, как Мих. Вас. мог склониться на подготовку и на осуществление такой операции. Какие доводы могли убедить его, что по условиям нашего положения операция эта исполнима по времени и по совокупности всех остальных данных.
Пока, веря ему, могу лишь заметить, что ему виднее, ему ближе известно то, что совершенно сокрыто от нас. Но я условий благоприятствующих такому решению не вижу и потому остаюсь при высказанном мною взгляде. Будущность покажет, кто прав.
Изложу вкратце, что произошло у нас за истекший ноябрь месяц. Переменилось 2 министра, отложен созыв Думы и Государственного Совета. Дороговизна прогрессирует. Железные дороги приводятся к нормальному виду непозволительно тихо. Узлы еще не распутаны. Все с большей настойчивостью говорят о повсеместных злоупотреблениях на железных дорогах, но говорят, как о явлении обычном, мало возмущаясь. Последние 4 месяца, на мой взгляд, доказали полную неумелость и несостоятельность нашего железнодорожного Управления и инженеров путей сообщения как руководителей движения. Это такие же неумелые и беспомощные господа, в этом деле, как и наши военные эксплуататоры. По-видимому, г. инженеры умеют только дорого строить дороги, но работать в тяжелых условиях не умеют и не подготовлены. Совещания работают усердно.
10 декабря
Общество настроено тревожно и в то же время совершенно не ориентировано о том, что происходит у нас и заграницей. Отдельные факты, не взвешенные ни с какой стороны, обобщаются. Вероятно, в Петрограде есть лица, которые знают приблизительную группировку наших сил. Я ее не знаю.
Нахождение к северу от Припяти 12, 5, 1, 2, 10, 4 и 3-й армий говорит не много, а указывает лишь на то, что 8, 9, 11 и 7-ая, равно Гвардия, находятся к югу от Полесья. Чтобы выяснить себе группировку, надо знать и составы армий. О местах этих групп можно прийти к заключению по прежним их районам. Наиболее таинственно расположение и силы 7-ой армии и ее назначение.
Последние дни стали говорить о наступлении на запад армий, расположенных к югу от Полесья. Еще более таинственно стратегическое совещание представителей всех держав, по словам сегодняшнего «Времени», разрешившего всевозможные стратегические проблемы, что это за учреждение? Какие у него полномочия? Какое его влияние и значение? Обязательны ли его решения или, забавляясь разрешением стратегических проблем, он лишь представляет их воюющим начальникам?
Как шумно звучит «разрешение различных стратегических проблем». И кому в голову пришло создать это учреждение, и как мы могли согласиться послать туда Жилинского.
Кажется, в октябре или сентябре английские и французские газеты писали о необходимости объединения операций путем такого ареопага. Как оказывается, его создали, но для чего? На струнке объединения, понятия бесспорно прекрасного, у нас разыгрываются всевозможные арии. Но одностороннее применение голого принципа, не принимая во внимание своеобразные и властные требования войны, вытекающие из ее свойств, не есть правильное решение организации различных отделов той же войны, в особенности ее управления.
Объединить управление хотя бы 4-х воюющих держав, борющихся на различных частях континента, можно только путем духовного сродства и общности целей главных руководителей, но никак не безличным безответственным коллегиальным органом, который в лучшем случае может заниматься только никому не нужными стратегическими проблемами.
12-го декабря состоялось мое назначение в распоряжение наместника его величества на Кавказе, 13-го получил об этом извещение. Для меня это была полная неожиданность. Никто меня об этом не спросил, и я никому не высказывал своего желания попасть туда. Великий князь нашел, что я на что-то нужен. Рад, что он сделал это самостоятельно. Уезжаю в четверг. Есть важные дела, и надо собраться. Судьба в руках Господа, да будет Его Святая воля.
14-XII-1915 г.
Кавказский фронт С 21-го декабря 1915 г. по 30-го сентября 1916 г.
20-го января 1916 года
Сегодня великий князь вернулся из Гассан-калы, куда выехал 17-го.
17-го декабря я выехал из Петрограда в Тифлис и 21-го прибыл, и там узнал от великого князя, что инженерную подготовку театра он желает возложить на меня. Думаю, что это был просто предлог. Встретил меня его высочество как родного. Он здоров, и я нашел его, в общем, поправившимся.
Живу в гостинице, завтракаю и обедаю у его высочества. Вечера после обеда провожу у него. Первая неделя прошла на ознакомление с лицами, с положением армии, ее состава. С армией по-настоящему не знаком по сие время, несмотря на оказанное мне содействие со стороны штаба. Помощником у его высочества состоит генерал Янушкевич. Помощник ли он ему или нет, не знаю. Держится в стороне, ежедневно присутствует утром на докладах. Начальник штаба Болховитинов, генерал-квартирмейстер Томилов – начальник штаба у Юденича. Генерал Вольский – начальник округа, и при нем все учреждения, они же органы тыла Юденича и подчинены главнокомандующему и Юденичу.
При командующем армиями есть полковник Керстич, заботящийся о тыле, но нет организованного тылового управления, а только канцелярия полков. Это большая неувязка. Это источник больших неудобств. Пока жизнь на месте, ничего, обходилось, но, не сомневаюсь, плоды от этого в трудные минуты будут отрицательные. Об этом должен говорить с Болховитиновым.
Ведение дела покоится на компромиссах, на авторитете его высочества. Кто же хозяин? В наместнике, он же и главнокомандующий, как будто сосредоточена военная и гражданская власть. Но командующий Кавказской армий считает себя начальником всех войск, как в нагорной Армении, так в Курдистане и Персии. Начальник штаба у главнокомандующего состоит начальником штаба у Юденича, который находится в Тифлисе, а его генерал-квартирмейстер состоит начальником штаба командующего армией. Окружные управления, как органы местные, подчинены главнокомандующему, но в то же время и командующему армией. У последнего нет своего тылового органа, а при нем состоит небольшая канцелярия с полковником Керстичем во главе. Этапная и транспортная службы переданы корпусам и небольшим группам, действующих по приказанию командиров корпусов и начальников групп в Азербайджане и Персии. От такого подразделения работ и власти должен проистекать ряд практических последствий. Говорят, что вызвано это Кавказскими особенностями, которые я, довольно хорошо знающий его, не вижу, но зато вижу, что в оперативной и хозяйственной областях нет ни объединения, нет и должного разделения обязанностей и прав деятелей и органов.
Приехав 21 декабря, узнал, что готовится наступательная операция. К ней готовились, и только остается сказать слово – начинай. Решительное слово было сказано 27-го декабря, в ответ на телеграмму Юденича, который поставил вопрос ребром: начинать теперь или сейчас отказаться. Получена была телеграмма при мне. Великий князь решил – начинать. С 28-го декабря она началась, и 6-го января 1916 года наша конница, а за нею наша передовая пехота с передовой части 7-го января докатили до подошвы Деве-Бойнских укреплений и высот, и к вечеру этого дня в районе Гассан-Каллы было уже примерно по донесениям около 30, в действительности немного менее батальонов.
Главная масса свыше 32 батальонов была еще сзади, в районе Хоросано, и к вечеру до Сарыкамыша.
Атака Деве-Боинских укрепленных позиций передовыми частями была приостановлена не непосредственным распоряжением сверху, а вообще всем ходом операции.
Такой штурм мог бы иметь место 8-го, возможно 9-го даже 10, но затем было поздно.
Мог ли штурм иметь успех? Молодые офицеры, бывшие впереди, говорят, что штурм мог удасться. Может быть, они правы. Но высшее Управление находило, что это несоответственно и не обещающим успеха. Та к как вопрос об овладении Эрзерумом – кардинальный вопрос, то разберу мысли, вложенные в операцию, самую операцию.
Обе стороны, т. е. Соганлугский отряд и турки, до конца октября занимали друг против друга сильные оборонительные позиции. Условия местности на фланге для турок были выгодными. По подсчету, силы были одинаковы, но артиллерией и кавалерией мы превосходили врага. Турецкая армия не находилась в состоянии дезорганизации, и численный ее состав был близок к норме. Объектом операции была турецкая армия. Предполагалось прорвать центр на Кузу-чан и Джилли и, если возможно, отрезать турок от Кепри-Кея. Конечная цель была ослабление армии, в особенности ее артиллерии, а затем отойти на свои старые позиции. Мысль об Эрзеруме нигде не проскальзывала и о возможности его овладения, разбив раньше войска, никто не предполагал и не высказывался. А между тем, по нашему положению, эта мысль должна была быть господствующею над всем, и направление операции к конечной цели должно было найти свое осуществление во всем: 1) в подготовке и 2) в ее направлении и ведении. Я находил, что операция, за отсутствием этого объекта, делала ее кровопусканием, но не лишенным практического значения и выгод.
Подготовку вел Юденич, и на разные вопросы, задаваемые великому князю и начальнику штаба, мне отвечали, что это дело командующего армией – он знает, он ведет, он подготовляет, а мы даем и делаем, чего он от нас потребует. С такой постановкой я согласиться не мог, но не будучи при ее рождении, не зная вообще средств театра и армии, мог лишь признать, что задуманная операция по ее смыслу практическое значение имеет и опасности нашему положению, даже в случае неуспеха, нам не грозит. Но все-таки за нею и в ней должна была крыться мысль об Эрзеруме.
Но я должен оговорить, великий князь с мыслью о возможности возвращения на старые места никаким образом согласиться не мог и приказал передать Юденичу, что он требует, чтобы в случае успеха командующий армией занял бы новое более выгодное положение к западу.
Когда заговорил с его высочеством об Эрзеруме, он замахал на меня руками. Очевидно, эта мысль сидела у него, и, я думаю, только у него, но он опасался подходить к сему даже в разговоре.
События начали развиваться в долинах и на вершинах системы Сиври-чай и Ольты-чай – в районе генерала Пржевальского, командующего 2-м Туркестанским корпусом – Ак-дага и часть Гейдага, кроме вершины, были нами взяты. Значение действий 2-го Туркестанского корпуса было демонстративное – привлечь сюда турок. С 30-го декабря действия стали разгораться на остальных участках. К 30-му кольцевой окоп западнее Акрак был в наших руках. От Коджута, несмотря на громадные трудности, части подвинулись к Кузу-чану. Метели и морозы свирепствовали на горных участках с необыкновенной силой. Норшинский массив был в наших руках.
К 31 декабря наши потери исчислялись в общем в 118 офицерах и 370 нижних чинах. И на левом фланге у Тап-дага разгорались бои и турки яростно отбивались контратаками. Колонна Воробьева, наступавшая для овладения Кузу-чана, встречая меньшее сопротивление 31 декабря на Маслагат и медленно продвигалась по направленно Карабыих, и Ласточкин в ночь с 31 на 1 января перешли в наступление, и к 11 часам утра 1-го турки здесь начали отступать на Герян и Календер, и днем наши войска заняли Малла-Мелик и Ситоут. 2-го продолжаются действия против Кузучана и продвижение Воробьева вперед. В ночь с 2-го на 3-е берется Кузу-чан, и утром занимается Джилли-гель, причем колонна Волошина 3-го января продолжает наступать в направлении Щербагана, а полковник Виберг, с севера, на Каш; генерал Воробьев на Гечик. Ласточкин преследует, турки сильно отбиваются. Календер горит, на правом берегу Аракса горячий бой с турками, в особенности у Так-дага.
К 4-ому к часу дня Трескин овладел Караманом, Волошин подходит к перевалу Карагли и селению Щербаган, Раддац к Чермык-су, но не может пробиться сквозь сторожевые охранения турок. Части корпуса спешно двигаются к Кепри-Кею. Турки в ночь на 4-ое спешно отступили, оставив лишь небольшие части на фронте. Конница 1-го Кавказского корпуса выдвинута вперед, дабы войти в соприкосновение с турками. Турки от Карабалека (4-го января утром) отошли на Пазачур; усиленные двумя полками из Пассинской долины, они оказывают усиленное сопротивление. Днем 3-го января турки зажгли Педреванц и Календер и начали отход на Гечик и Хопик. С отходом противника на Карабалекский участок, говорит телеграмма, в районе Хопик, Пазачур Кепри-Кей возможно сосредоточение значительной группы противника – до 30 батальонов.
5-го – отступление турок и наступление 2-го Туркестанского корпуса в Сиври-Ольтинском районе. Утром 5-го Сибирская конная бригада Раддаца прибыла к Кепри-Кею и двинута в Пассинскую долину (неверно – прибыла через Сюлюгю в Экебат вечером 5-го). В Кеприкеи захвачены артиллерийские припасы. Еще 4-го у Пазачура были столкновения с частями Воробьева и захвачено орудие. Турки, отступая 4-го, зажгли склады в Хопике, Камацоре, Миндигване, Омракоме, Кеприкее. Кеприкей занят, очевидно, арьегардными частями (сведения за 4-е, телеграмма от 5-го янв. № 113).
Телеграмма 5-го января № 150 получена вечером, вернее ночью, с 5-го на 6-е в Тифлисе. Головы колонн Волошина [вышли на] Карагли, высоты южнее Эникеи. 1 Кавказский корпус – Подышван-Экебат Сюлюгю, высоты севернее Акрак, севернее Карашкер, южнее Чашли [неразб.].
На запрос генерал Томилов ответил телеграммой № 156, полученной утром 6-го, что турки не бежали, но спешно отступили. Калитину 5-го предписано произвести разведку, и в зависимости от нее командующий армией примет решение или бить арьергард у Гассан-калы, или остаться на линии Кеприкея. Под Эрзерумские форты турки нас не завлекут, так как командующий армией не считает возможным захватить крепость без долгой и самой тщательной подготовки. Впервые в армии 5-го, под влиянием предшествующих успехов, начинает выдвигаться вопрос об Эрзеруме.
К 6-му, к вечеру, [получены сведения] о занятии Ах-Бабы и вообще о больших потерях, понесенных турками, расстройством 9-го и 11-го корпусов.
6-го вечером – о занятии в течение дня до 3-х часов дня Гассан-калы и селения к северу, а равно горы Аха-Яйласи (Зиарет) и Альвар.
В течение 7-го – о действиях и продвижении с боями 2-го Туркестанского корпуса, о достижении 6-го селения Куруджук сибирскими казаками. В отступающих частях замечена полная дезорганизация. На фронте Эршер-Тензилер противник замечен. Около Чулли-Кизляра-Гребеницы захватили 200 пленных.
К 7-го января, днем части колонн Волошина, Воробьева и 1-го Кавказского корпуса (телеграмма 7-го января, вечером № 203) стали до 30 батальонов в районе Гассан-кала, Кеприкей (22 и 8 батальонов) около 8 батальонов в районе Карагли, Шербагана, Кузучай; корпусного резерва и общий (32 батальона) – в Хорасане; Сарыкамыше и 156-й и 205-й Кавкавказской 193-й, 195-й и 611-й дружин – 12 батальонов резервных – Чиковани (Пиладу-Шарген) 3 батальона – 5-й Кавказской стрелковой бригады; 6 армянских дружин: 545-я, 583-я, 588-я, 529-я, 586-я, 542-я – 9 батальонов.
7-го января сибирские казаки (то же было и 6-го января – согласно рассказу Раддаца, когда 4 сотни сибирцев подошли к Куруджуку, ночью его оставили, а затем 7-го, подкрепясь из Гассан-калы, снова его заняли) встретили у подножья Деве-Бойны сторожевые охранения турок. Занятие передовых пунктов. Телеграмма штаба о положении к 4-м часам дня 8-го января № 223.
K 8-му утру или 7-го вечером надо считать, что наши части подтянулись в район Гассан-калы и на свои квартиры. На мой взгляд, вечером 8-го предельный срок, когда можно было еще говорить – брать или не брать с налету Эрзерум. По положению войск это могло бы быть не ранее 8-го, считая, что к вечеру 7-го не головы, а вообще все части были в сборе, артиллерия на местах (где парки, неизвестно).
Но корпусные резервы и отряд Чиковани 7-го вечером были еще в 1½-3 переходах от Гассан-калы и в 3–4 от Эрзерума. Корпусной резерв после 7-го, а может быть, 8-го, стал подвигаться (не трогался) вперед, главный же оставался на местах еще дней 5–6.
Для занятия Эрзерума, на мой взгляд, не было сделано того, чтобы подготовить успех передовых частей, скажем, 8-го января или, беря наивысшее напряжение, к вечеру 7-го, хотя на это непосредственных данных по размещению частей совершенно нет. Это требует некоторого детального рассмотрения положения до 7-го января и в этот день.
23 января
На месте, к декабрю составилось представление о турецкой армии, которое привело к решению командующего армией атаковать ее в направлении Кузучана и Джили и отрезать части, стоящие южнее, от Кеприкея. Мысль складывалась к нанесению туркам ущерба, захвата артиллерии и возвращении затем на старые места.
С 23–24 декабря, после моего приезда 2-го января мне это передавал и великий князь, и Болховитинов.
Великий князь шел на это неохотно, и когда 27-го пришла телеграмма Юденича, то я стал на сторону Юденича, и решение было дано. Болховитинов находил, что такие телеграммы (грубые, как он говорил) писать нельзя. Я успокоил его, сказав, что можно. Грубого ничего не было, а было сказано: или начать, или отказаться от действий. Таким образом, турки представлялись силою. Дела пошли успешно. 1-го января турки были сбиты. К утру 2-го Джилли и Кузучан, немного раньше, были в наших руках и более быстрое проникновение шло на Карабыих.
Здесь, в Тифлисе, представлялось, что турки с 2-го убирают свои части назад. Зачем, определить было трудно. Но это представление было поздно вечером 3-го, вернее, утром 4-го. 5-го Кеприкей был захвачен и части спускались с гор в Пассинскую долину, но турки ушли и остались беспорядочные арьергардные части. Турецкие корпуса начали свое дальнейшее продвижение вперед с 5-го, то же части южнее Аракса.
До 27-го мне представлялось, что цели, поставленные армии, в данной обстановке были неясны. Разбитие турецкой армии могло быть средством, но целью всей операции должно было быть овладение Эрзерумом. Об нем никто не думал, считая его овладение невозможно, или может быть, как это часто бывает, не желая затрагивать его как слишком хорошее. Но с 2-го января вопрос об Эрзеруме стоял совершенно ясно и думаю, что у командующего армией он должен был предстать пред ним с вечера 1-го января, и все дальнейшее должно было вестись так, чтобы достигнуть эту цель.
Но подходить к ней следовало с осторожностью. Турки местами были разбиты и отходили; надо было быть готовым и на их противодействие контратакой. Я думаю, что в действиях наших войск никакой разницы до 5-го января не было, но за это время следовало подтянуть резервы и кавалерию и решиться набросить 4-го января резерв по Араксу к Кеприкею, а Туркестанскому корпусу приказать форсировать движение в горном направлении Волошину пробиваться на Башвере и Бар. В последнем направлении мешали снега, но с лопатами в 2–3 дня Волошин пробился бы к Бар, и наши войска могли бы 7-го вечером овладеть Эрзерумом. Это потребовало бы усилия от всех. На самом деле к 7-му в районе Гассан-калы-Кеприкей было всего 30 батальонов, а в 60–80 и более верстах корпусные и армейские резервы – свыше 32 батальонов и 3 конных полков. И не недостаток в патронах, как писал Юденич, задержал нас от захвата Эрзерума, а само положение наших сил, предшествующий ход, не согласованный с мыслью о взятии Эрзерума. А эта мысль, быть может, сначала скрытая, должна была быть доминирующая. Уверять, что войска взяли бы Эрзерум – не имеет за собой основания, но отрицать этой возможности тоже нельзя.
Необходимо оговорить, что в течение всей операции, вплоть до 6-го января, размеры неудачи турок главнокомандующему были не ясны. Донесения указывали на отступление, но из всех подробностей вытекало, что турки отступают планомерно. О положении Эрзерума сведений не было. Принимая это во внимание, великий князь 6-го января, благодаря войска за успехи в тех условиях, в которых находятся, не мог от себя, минуя командующего армией, только на основании телеграмм генерала Ласточкина – дать из Тифлиса приказ о штурме, и телеграмма передана была командующему армией. Это решение было правильное. Командующий армией заявил 5-го, что у него нет перевозочных средств для дальнейшего продвижения от Кеприкея. Вероятно, поэтому корпусные и общие резервы находились так далеко 6-го, но 7-го и 8 и в последующие дни. Единственный определенный голос о штурме был голос Ласточкина, телеграммой Томилову, что надо штурмовать (это было 7-го января), а Томилов передал эту телеграмму в Тифлис без всякого заключения Юденича. Потом будут говорить, что великий князь не позволил. Да, и не позволил в тех условиях, в которых протекало дело. Но такие вопросы решаются на месте, а прежде всего они подготовляются издалека и задолго. Теперь, упоенные успехом, мы легче идем на это дело.
19-го января я познакомился с Дево-Боинском фронтом.
Силен он, и не думаю, чтобы при наличии даже сильной артиллерии этот фронт мог бы быть взят лобовым ударом. Известно по прежним исследованиям, как надо брать Деве-Боинские позиции. Может быть, еще в настоящие дни это возможно, нам следовало бы поехать в Гасан-Кала не 17-го, а 8-го или 9-го. Но дорога была запружена. С 17-го силами из Карса повезли на моторах 16 орудий 6-ти и 42-х линейного калибра, но без комплекта и таковой туда попадет не раньше 27-го. Перевозочные средства не велики и 19-го я Юденичу сказал, что время важнее этих 16 пушек. Наверное, не знаю, но кажется подвезены и ружейные, и пушечные патроны, которых было немного. Вот с привозом их надо было начать не медля. Но ожидание готовности тяжелой артиллерии – проволочка, выгодная только туркам.
Операция штурма крепости разрешена, я не помню только, которого числа, и телеграмма редактирована без меня. Турки пришли в Эрзерум, по-видимому в растерзанном виде 5-го января, и в последующие дни собирались остатки. Верхи у Деве-Боина были засыпаны снегом. Но с 8-го артиллерия их открыла огонь. Хаос, вероятно, у них был большой. Но и мы были не только не в сборе, в Пассинской долине, но Туркестанский корпус был далек и занят борьбою с частями 10-го турецкого корпуса. И теперь он не в сборе и не со всей своей артиллерией, а с 8-го прошло 15 дней.
Разбитые турецкие силы устроились. Возможен ли штурм?
На это скажу, что с каждым днем он делается труднее, но отрицать его возможности не могу. Но, с другой стороны, не попытаться его взять тоже нельзя. Объект слишком важен, и соотношение сил и условий слишком выгодное для нас. Но нельзя медлить, а мы будем ожидать постановки нескольких тяжелых орудий. Как будто в них суть. Еще 18-го и 19-го штаб армии был полон надежд.
Турки слабы, расстроены (думаю, что за 17 дней устроились), в ротах 50, 60, 90 человек. Но долго и наши части стоять в снегах и морозе не могут. Юденич 18-го и 17-го считает все это исполненным, и то же ожидание тяжелых орудий.
14-го или 15-го войскам отданы директивы. Серьезное дело перед нами, успех которого будет в отваге людей и начальников и в умении последних.
Нужен сильный резерв, а Юденич, несмотря на мои доводы, не решается притянуть 7-ой и 8-ой Кавказский стрелковый полк, притянутый к Кеприкею, а хочет их отправить на Алтуна-Эрзерум. По-моему, они в этом направлении не пройдут, довольствовать их будет трудно и они для дела пропадут. Наконец, согласовать их действия с главной массой будет трудно. Выйдут раньше, может создаться кризис, выйдут поздно – не принесут пользы. Но он увереннее меня, пока стоит на своем. Хотелось бы многое им сказать, но постороннему человеку это сделать трудно. Необходимо обдумать каждую мелочь. «Мы обдумаем это» – был ответ.
Хозяин Юденич, пусть ведет это дело. Он мне не ясен, но во всяком случае, человек с достоинствами и не болтун.
24-го января
Сегодня написал Томилову, что думаю о предстоящих действиях и на что должно быть обращено внимание. Всего не скажешь. Туркестанский корпус все еще не собрался. Идет подготовка, но, если ожидать конца подготовки, пройдет слишком много времени. Все готовится к штурму, а если его не будет, если окажется, что турки оправились совсем. Работы по усилению позиций у них идут. Может настать время, когда Юденич скажет, что нельзя. Что тогда? Оставаться под Эрзерумом? Этот вопрос не затронут, а его следует обдумать.
Кто же будет думать? Понятно, Юденич. Но указание должен дать великий князь.
Могут быть три положения: 1) штурм – его результат определит, что делать дальше. 2) штурма не будет. Предполагать, что турки до бесконечности останутся в тех же силах, нельзя. Значит, они в будущем, и может быть, недалеком, усилятся. Что делать? Держаться на приобретенной полосе. 3) Занять новое положение. Над этим следует поработать. Мои соображения об инженерной подготовке театра, поданные Болховитинову 5-го января – застряли у него. Надо выудить.
31-го января. С полудня 29-го, 15-ый – 6-ой и 42-ой с 18 гаубицами начали обстрел Деве-Боина от Узун-Ахмета к северу, и с вечера войска тронулись. Бакинцы к 5-ти часам утра взяли штурмом Далан-гез, к 2-м часам 17-ый Туркестанский стрелковый полк – Кара-Гюбек. Колонна Волошина (4 дружины донцов) от Карабогаза наступают в промежуток между Кара-Гюбек и Тафта, южнее их Воробьев с 4-ой Кавказской стрелковой дивизией, еще южнее Елисаветопольцы штурмом взяли высоту правого берега Туйского оврага. Турки сопротивляются отчаянно и по-видимому все усилия сосредоточивают к сохранению Чобан-деде. От Караташа и Гюлли ведутся действия с юга на высоты юго-восточнее Тополаха и его группы, а за Палантекенским хребтом Чиковани с дружинниками что-то делают против фортов хребта.
Кроме корпусных резервов, Юденич держит 15 батальонов в своих руках, а сзади 12 с артиллерией с 12 [орудиями] Раддаца. Еще далее, в районе Сарыкамыша пятнадцать из 12-го корпуса генерала Николаева. Жаль этих 24 орудий – они могли бы сослужить большую службу. Серьезное и очень важное дело ведется нашими храбрыми войсками. Попытки обратно взять Далан-гез вчера отражены. Что происходило ночью и до полудня – неизвестно. Мне кажется, что нашу soit disant осадную артиллерию следовало бы продвинуть вперед, воспользовавшись ночью. При обыкновенных условиях это не трудное дело, но при снеге, 25 градусах мороза и в горах это дело не легкое.
Когда вчера при взрыве гаубичного снаряда в Kapa-Тюбеке произошел взрыв, по-видимому, погреба, то поднявшийся дым принял форму креста. Наши передовые части туркестанцев ринулись вперед, и форт был взят. Части турок с Джилли-Дага и Кара-Тюбекской позиции 30-го отходят на юг.
Будем ожидать дальнейшего хода и развития этого беспримерно трудного дела.
1-го февраля. 8 час. утра
Вчерашнее сведение, примерно до полудня – не утешительное. Выходы колонн Воробьева и Волошина, благодаря снегам, надо думать, вышли не согласованными. Высоты, запирающие выход в Эрзерумскую (Верхний Пассин) в этом направлении не в наших руках. Туркестанцы взяли высоты к западу от шоссе Бизи-Эркер. Равно артиллерия наша оказалась не в силах подавить огонь турецких батарей на промежутке Чабана и у Ахмета.
Бакинцы и Елисоветопольцы, двинувшиеся ночью к Чобан-деде, отошли: первые – к Далан-гезу, а вторые – к Туй. Оба форта Ахмет и Ортаюк отошли к остальным частям 1-го корпуса. Докучаев держался на Гюлли, а Чиковани слишком близко подошел к Палантенкенским фортам.
Все это беспокойно по многим причинам – посмотрим, что даст вторая половина 31/I и ночь на 1/II.
2-го февраля
Вчера, в 7 часов укрепление Тафта взято Туркестанцами. Колонне Волошина и Воробьева будет легче и все положение на нашем правом фланге может улучшиться и получить устойчивость, каковой раньше не было. великий князь очень был обрадован этим известием. Падение Тафты, как возможность легче развить наши дальнейшие действия, очень важно и знаменует падение всей Деве-Боинской позиции.
Главным фактором в этой операции – время. И если бы мы имели его в нашем распоряжении, то могли бы быть спокойны за исход операции. В неуверенности и в неизвестности, когда могут подойти турецкие подкрепления с запада – все беспокойство за дальнейшее.
2-го февраля. 10 час. вечера
В 4 часа Елисоветпольцы и Дербендцы взяли Чабан-Деде с расположенными там 32 орудий крепостной артиллерии. В 7 часов вечера взяты оба [форта] Узун-Ахмет и оба [неразб]. В 7 часов вся 1-ая линия в наших руках. Не ясно положение Воробьева и бывших против него на Гюлли-Тепе и Олухлы турок. Надо думать, что орудия у Ортаюк, может быть, Ахмета, Кабих-Тепе и Озери будут нами если не все, то часть им захвачена. Туркам придется удерживаться на линии Сивишли-Тополах. Сведений нет – темно – войска разбираются. Важно прежде всего сохранение порядка и быстрые действия – захват. Времени мало. Гд е подкрепление турок, не знаем. Вероятно, завтра будет яснее.
3-го февраля
Упорный бой (по донесению, на самом деле упорного боя не было) на фронте Тополах-Сивишли – [неразб] Эрзерум. Он пал вчера в 7 часов, со взятием первой линии. Хвала Всевышнему.
Юденич поехал в Эрзерум. Думаю, наводить порядок. Правильно. Теперь об Эрзеруме говорить нечего. Тополах не то взорван, не то очищен. То же будет с Палантекеном. Все, что в Эрзеруме, достается нам.
4-го февраля
Вчера и сегодня, сколько позволяло время, выработал, что, по моему, делать дальше. Соображения эти сегодня после обеда передал великому князю (Полевая книга 4-11 № 13) и доложил ему. Но он нездоров и устал.
3 и 4 февраля – это был какой-то чад в городе и во Дворце. Это была радость, которая способна совершенно расстроить и физику, и ум человека. Так, вернее, в такой обстановке вести серьезное дело нельзя. Слава Богу, что в субботу великий князь едет в Эрзерум. По-моему, ему рано ехать, но уехать из этой обстановки надо. Я, вероятно, ошибаюсь и ничего не понимаю, но повторяю, руководить и в то же время жить в состоянии, расстраивающем человека в корне, – нельзя. К вечеру 3-го и сегодня я разбит от этого чада, а между тем при первой возможности я уходил к себе, чтобы спокойно работать.
2-3-4-го февраля Тифлис жил в прогрессирующем состоянии ожидания и радостного чада. На фронте, наверное, спокойнее. А между тем, я считаю, теперь события должны вестись и решительно, и твердо. Надеюсь, Юденич все это сделает. Это три дня радости, каково же будет, если вместо 3-х дней радости будет три дня испытаний.
Для великого князя вся операция с 28-го декабря до падения Эрзерума, лично имеет большое значение. Я рад за него, но впереди не мир, а упорная борьба. Меня глубоко смущает, как сложится вся работа дальше. Здесь эта работа обставлена органически совсем неудобно. Скоро два месяца, что я здесь, но хозяина, как я его понимаю, – нет. В сущности одна армия, два начальника, один начальник штаба, помощник начальника округа, армия без тыловых учреждений, окружные управления, которые должны снабжать и обслуживать тыл армии, ушедшей и уходящей далеко. А все этим довольны.
Заключаю тетрадь благодарением Господу Богу за его милость, давшего нам победу и положение, которое, при умении, может повести армию к дальнейшим успехам.
Телеграмма, посланная генералом Палицыным в штаб Кавказской армии генералу Юденичу.
Генералу Юденичу.
Надеюсь лично выразить Вам чувства удовлетворения и восхищения великому искусству, планомерности и упорству в ведении и исполнении труднейшей операции, притом в условиях, считавшихся невозможными. Низко и радостно кланяюсь Вам и вашему маленькому и дружному штабу, так блистательно работавшему со своим командующим. Помоги Вам Господь в дальнейшем.
Генерал Палицын.
Ответная телеграмма.
Генералу Палицыну.
Внимание и оценка Ваши, как многоопытного руководителя Генерального штаба, знающего наш театр войны и исключительно тяжелые условия только что минувшей борьбы глубоко обрадовали меня и мой штаб, действительно дружно работавшей под стенами Эрзерума. Сердечно благодарим за внимание и теплое поздравление.
Юденич.
5-го февраля. Вчера прибыли в Эрзерум. В Гасан-Кала встретили Юденича. Расцеловались. Он благодарил меня, как «нашего» учителя. Очень любезно, и приветствие меня тронуло. Свиделся с Томиловым. От него узнал, что в основе – дальше Эрзерума, с передними частями до Илиджи – не желают идти. Преследование возложено на кавалерию, которая восточнее Аш-Калы, а турки укрепились там. Подробности он не знает. В Эрзеруме Ласточкин дал подробности о положении к 7-му февралю; к полудню Кара-Арз (район Туркестанцев перед Илиджа) занята кубанцами, а примерно Тарачук-Агадир – бакинцами. Раддац – западнее, южнее его семь стрелковых Кавказских [бригад], которые на 8-ое получили назначение освещать к югу.
Турна-кел-даги, юго-западнее Эрзерума, и в районе [неразб] – Гунибцы; около Эрзерума – 2 других полка, 39-я дивизия назначена восточнее; три на 66-ю и дивизию в районе Эрзерума. Где 5-я и 6-я Кавказская стрелковая и 1-я стрелковая дивизии, не знаю, вероятно, севернее Эрзерума. Но дело не в этом, а в том, что по соображениям подвоза, еле хватающего до Гасан-Кала, никакие операции дальше, по мнению командующего штаба армии и заведующего снабжением, невозможны. Предположенная раньше мера о сборе 5-ти дневных запасов довольствия, оказалась фикцией и что привозится сегодня, завтра тратится. Одним словом, затруднения большие. Но меня не этот факт волнует, а отношение к нему. Нельзя так, нельзя, но все довольны.
Важность настоящей минуты не оценивается, и не отыскиваются способы к их устранению, хотя бы с жертвами. Положение наше и турок для предстоящего будущего не оценивается, а потому и не изыскиваются все средства к устранению того, что мешает. Правда, край опустошен турками.
Другая сторона. Меня поразило за эти дни то, что делалось для преследования. В сущности ничего для этого не сделано, и здесь настроение таково, что и как будто делать не надо, ибо ничего сделать нельзя. Для всякого, как мне кажется, должно быть ясно, что нет пределов напряжения, после победы, чтобы покончить с врагом. Понятно, не на словах, а на деле. И все это было чрезвычайно просто. У меня ощущение, что мы как будто живем в Саратовской губернии. А это опасно. На мой взгляд, турецкие подкрепления, головки к Аш-Кале подошли. По частным данным – сюда ожидались подкрепления, скажем, примерно, к сегодняшнему дню, значит, в Аш-Кале могли они быть уже 6-го. Положение далеко не такое невинное. Скажу Ласточкину, он произвел на меня впечатление более выгодное. О своих взглядах относительно Эрзерума говорить не буду. Меня оно не трогает. Важно воспользоваться всем для дела.
Сегодня великий князь будет иметь разговор с Юденичем. Вчера вечером они обсуждали мысли его директив.
12-го февраля. Тифлис
8-го февраля в 3 часа дня Юденич докладывал свой план. Он был прост. В Эрзеруме оставить авангард, остальные войска оттянуть на восток, с резервом у Сарыкамыша, куда перевести с Гассан-калы и штаб армии. Меня пригласили на это совещание.
Решение Юденича вызвано опасением, что в удовлетворении продовольственных требований будут большие затруднения и довольствовать армию у Эрзерума – нельзя. Край же истощен. Старание образовать в Гассан-Кале 5-тидневный запас не могло быть осуществлено. Насколько это безусловно верно, я не знаю, но мои разговоры с полковником Керстичем, заведующим в армии этой частью – меня в верности этого вывода не убедили. Мне он выставил цифры – надо столько-то, привозим столько-то.
Сказано это было очень равнодушно, как будто так и следовало. Винить его за это не виню. Он просто счетчик, а не представитель тыла, ибо у армии тыла нет, и все распоряжения идут от окружного управления, а он подсчитывает. Не понимаю, как Юденич и остальные с таким порядком мирятся. Армия без тыла к операциям не способна. Заговаривал об этом с Юденичем, Томиловым и Болховитиновым, но они довольны существующим порядком и на мои доводы не реагируют. Говорил и великому князю не раз. Трудно изменить то, что укоренилось и что было прекрасно, может быть, когда все сидели на местах. Чем пойдем дальше, тем сильнее будем это чувствовать. Работающие в этой области довольны и, вероятно, думают, что сделано все, а на самом деле, все может быть и сделано в смысле канцелярском, т. е. требование удовлетворено. Юденич, не несущий ответа за заготовки и подвоз, поставлен ложно. «Что я могу сделать, если у меня нет продовольственных запасов? Само по себе это верно, но высшее войсковое Управление таким ответом удовлетвориться не может. Разрешая большие задачи, оно должно думать не только об операции, но и возможности ее осуществления; оно должно предвидеть, и трудности – отвратить. Но к сожалению, нигде это не делается. Перейду к совещанию.
По окончании чтения Юденичем своего письменного доклада, великий князь спросил мнение Янушкевича, Болховитинова и меня. Янушкевич просто согласился с планом Юденича, Болховитинов прибавил о необходимости выпрямления флангов. Я высказался подробнее:
1) если нет продовольствия, то с наивысшим напряжением необходимо устранить это, хотя бы путем сокращения его, но упускать то, что дала нам победа – нельзя.
2) Защищать Эрзерум в районе самого Эрзерума опасно, вблизи его в 1–1½ переходах к западу гибельно. Обеспечение Эрзерума приходится искать в районе Аш-Калы и прилегающих к нему с севера и юга горных кряжей и плоскогорья, но не передовыми, а главными силами.
3) Наше бездействие и остановка у Эрзерума, не говоря об отходе на восток, есть признак нашего бессилия и в моральном отношении невыгодно. Отчего зависит это бессилие – безразлично. Но оно будет фактом.
4) В данное время Эрзинджанское направление главное и в этом направлении должны быть направлены наши действия; на остальных оно сложится само собой. Понятно, долина пороха должна быть наша. Пока северный район важнее южного, в особенности при положении нашем в районе Аш-Калы. Что касается вопроса довольствия, то если затруднения велики, надо сократить отпуск, надо быть готовыми на лишения, но бездействовать нельзя и действовать не малыми, а большими силами.
Великий князь еще в Тифлисе составил директиву. Может быть, оно и можно было изложить иначе, но сущность ее не расходилась ни с высказанным в совещании, ни в моей записке Его Высочеству, поданной ему 4-го февраля вечером. Читал ли ее великий князь или нет, не знаю. Мне он ее вернул 6-го в вагоне. От своей директивы великий князь не отступился, но добавил, что от условий и обстановки будет зависеть и исполнение. Насиловать Юденича он не желает. Пока Юденич двинулся с двумя полками и конницей, и к утру 11-го турки Аш-Калу очистили и потянулись к Мема-Хатуну. Части X корпуса, по-видимому пойдут в сторону Байбурта и остановятся на Каш-Даге.
Нам важно определиться теперь с тем, что может быть предпринято турками, определить районы сбора их подкреплений и время на сбор и начало действий. Займусь этим.
То, что делалось в Эрзеруме, мне не понравилось. Не понравилось мне, что Юденич отказывался от всякой помощи разобраться там и внести порядок. В одном он прав. Проводить из внутри наших полицейских чинов – было бы большим горем. Началось бы не воровство, а грабеж. Но с 3-го февраля для приведения Эрзерума в порядок ничего не было сделано и не делалось просто потому, что не чувствовалось в этом потребности – и не умеют. Переезд же его с штабом в Эрзерум совсем мне не нравится. Надеюсь, этого не допустят.
Пути до Караургана очень плохи и будет время, они окажутся непроездными. Намечены работы, но когда они будут выполнены – неизвестно. Порошин обещает, что ширококолейная дорога до Караургана будет готова через два месяца. Я сказал великому князю, что это бахвальство. Надо работать, но прежде всего, надо устранить затруднения теперь в феврале и марте и первой половине апреля.
Мне рисуется ряд мер, но не буду их перечислять. Они мелки, но во всей совокупности они могут помочь армии прожить, пока дороги просохнут и станут проезжими. Но на эти меры не пойдут. Многие из них нарушают удобства частей и наши привычки, и на них, повторяю, не пойдут. Скорей остановятся на мысли о бездействии и на отход назад, чем решатся ослабить кавалерию обозами и перейти на уменьшенную дачу.
13-го февраля
Сегодня ровно два месяца, что пришла в Петроград телеграмма о моем назначении в распоряжение главнокомандующего Кавказской армией. Предварительно никто не спросил меня, желаю или не желаю. 17-го декабря я выехал, также вследствие телеграммы, что есть неотложное дело. М.В. Алексеев просил заехать в Ставку, но вследствие телеграммы поехал прямо, и 22 был на месте.
Эти два месяца я был занят. Я думаю, много дал толчков к производству работ, по крайней мере, первых шагов, касающихся инженерной подготовки. В отношении работы железой дороги мною внесены поправки и довольно существенные. В оперативной части – первой части операции и второй части, кончившейся Эрзерумом, моя работа была ежедневная. Были кризисы, и мне представляется, что моя мысль и мой взгляд, при полном объединении с великим князем – дали тоже. Мои предложения и взгляды, смею думать, соответствовали обстановке и приняты были не без пользы. И последующее тоже.
Теперь мы подошли к периоду, а главное, к тому настроению всех работающих, что мое участие явится уже вмешательством. Все довольны и будут делать как и что умеют. Со многими деталями этой работы мои взгляды расходятся, и переубедить не могу, ибо придется идти не против взглядов людей, а установившихся организаций, и вижу, что моя работа, как стороннего человека, будет равняться нулю. По-настоящему я делаюсь бесполезным и пора убираться. Но убраться не так легко. Придется сидеть бесполезным. Великий князь теперь кругом связан работою административной, которая исполняется на ежедневных докладах, и проникнуть в эту часть не могу.
Инженерная подготовка в руках Шварца (пока) под Эрзерумом. Все силы правильно направлены туда и о тыловой подготовке придется забыть. Вообще моя роль неофициальная кончена.
Советов никто слушать не хочет и не любит, и я достаточно благоразумен, чтобы с таковыми не соваться и не мешать. Я этим не хочу сказать, что будет сделано дурно, а лишь указываю, что активная моя работа места иметь не может, и я лишний. Даром буду получать суточные, даром есть великокняжеские завтраки и обеды, и буду присутствующим. Это естественно и даже правильно, но для меня скучно, скучно по моим склонностям. Но живи не так, как хочется, а так, как можется.
У наших союзников под Верденом развертываются события решающего характера.
14-го февраля
С 8-го по Закавказью, скажу до Соганлукского хребта включительно, падает снег; с 11-го здесь он очень силен и продолжает падать по настоящее время. Для земледелия это хорошо, но для нашего подвоза это очень невыгодно. Происходит ли то же от Караургана к W – не знаю.
Из-под Аш-Калы утром 11-го турки отступили по дорогам к Байбурту и Мемахатуну. 10-го мы заняли Испир и находимся в долине Чороха; в районе между Чорохом и Эрзинджанской дороге в Оваджинских горах, оставшиеся части 30 турецкой дивизии отходят и под нашим давлением; помогают ли части 5-й Туркестанской дивизии с юга частям 4-й Туркестанской дивизии – не знаю.
Как довольствуются последние большой вопрос – но к 11-му они заняли Кабик-Тапу и окрестные деревни. Ляхов в 40 примерно верстах от Ризе. На левом фланге от Битлиса показались турки и туда потянулось 3 батальона от Муша.
В Битлисе считают около 6-ти турецких батальонов; несколько батальонов южнее Myшa. На Диарбекире был оставлен будто бы 5-й корпус. Один корпус от Алеппо двинут к стороне Армении. От западных районов Малой Азии и от Константинополя на Ангору и береговым путем на восток идут части и пополняют Сивас и Харпут, а в дальнейшем Эрзиднжан, куда направляются турецкие войска.
В Персии Керманшах, вероятно, нами занят вчера. Обнаружен там только один конный корпус. Других сведений о движении Туркестанских корпусов нет.
По этим призрачным данным надо составить соображения о выбранных районах сбора, о силе групп, времени, необходимого для устройства базы и дальнейших их действиях. Все очень гадательно.
На мое заявление Болховитинову, что в сущности, никакой разведки нет, он мне ответил, что есть, и очень хорошая. На этом мы не сойдемся, ибо фактических данных нет. Правда, очень трудны условия разведки и еще труднее способы доставки сведений. Наблюдение за турками имеется в западных частях, но затем оно прекращается. Кое-что есть в районе Сиваса, но доставка оттуда сведений очень сложна. Труднее всего будет определить, когда турки будут готовы материально.
Вести разведку здесь без золота нельзя, а золота нет, и не дают. Сношения с Дерсимом, говорят, завязаны, но и здесь нужно золото. Германцы, надо думать, не пожалеют его, и мы из-за этого можем лишиться содействия кизил-баши. Нам же их содействие нужно.
Возвращаюсь к нашему тылу. На мой взгляд, здесь все ненормально, я твержу об этом с декабря. Великий князь склоняется к тому, что положение тыла ненормально. У Юденича органов тыла нет. Как писал раньше, потребности удовлетворяются окружным управлением и препровождаются начальнику управления [военных] сообщений, который, как доставитель и ведающий путями и транспортами главное лицо. Но теперь в область Карпова начинают вторгаться посторонние элементы – независимый, по-видимому, Порошин, как строитель будущего шоссе и узкоколейной дороги от Караургана.
Транспортная часть есть, но она слаба, и с продвижением армии на 100, а теперь головы ее на 160 верст к западу, ни транспортных, ни дорожных сил не хватит.
Непосредственно от войсковых путей идут корпусные пути; пределы их, в новой обстановке, не определены и где-то между территориальными органами и армейскими пустота.
Оборудование армейских путей, по-видимому, беспорядочное. Фактами доказать не могу, но оно чувствуется из разговоров. Протяжение войсковых путей, в особенности, в районе 4-го корпуса чрезмерное и войска страдают от этого.
Перевоз продуктов по категориям не урегулирован. Возят много сена, а конницу, оставив необходимое, надлежало бы оттянуть, пока не наступит распутица, чтобы сохранить ее на весну. В устройстве тыла, создавшемся раньше, большие дефекты, и они скажутся сильно.
Теперь вся забота должна быть направлена на дороги, а на мой взгляд, они бездомные, и у дороги, как в целом, так и по частям, нет хозяина и средств. Вольский 12-го февраля говорил мне, что пошлют рабочие команды, но этого не достаточно. Та м нужен хозяин. Наконец туда и «пошлют». Это утешение, но когда? Не поздно ли. Для канцелярии в этом все – написана бумага, сделано распоряжение, а как это все пройдет – это никого не интересует. Мы сделали. Это отличительная черта нашей канцелярской работы. Мы так привыкли работать. Если обстоятельства и время будут благоприятны, кое-что образуется, если нет, будут страдать войска и дело.
Великий князь будет заявлять, а его будут утешать, что все и предпринимается, обдумывается и все будет. Ну и успокоятся.
А время не для успокоения.
Может быть, у наших врагов эта сторона обстоит еще менее удовлетворительно. Сомневаюсь, турки всегда были хорошими организаторами и со средствами страны не церемонились. А мы нянчимся со всеми, как бы кого не обидеть, и в конце обиженными остается общее дело, да мы сами.
Мне, стороннему человеку, совершенно невозможно втираться между работающими органами и лицами. Кто бы мог внести по своему положению многое – это помощник великого князя Янушкевич. Но он занял позицию в стороне и ни во что не вмешивается. Прикажут, что-то делает; не прикажут – моя хата с краю. Я не помощник Главнокомандующего, а Наместника, говорил он не раз. Это мило, но для дела нехорошо.
Но сверх того, у него нет здесь ни знания, ни авторитета.
Он ежедневно ходит на доклад великому князю Болховитинова и, кажется, при докладе Вольского не присутствует. Все взваливают на великого князя – не в смысле работ – а ответственности. Его высочество приказал или не приказал. С такой системой далеко не уйдешь. А выбраться из этого положения ещё труднее. Затем лейтмотив, чтобы все было бы по-хорошему. Но у великого князя, кроме военной стороны еще обширная область гражданская и нет ему возможности входить во все. Пока все довольны, что идет, хотя бы как идет. Но этого не достаточно. Перед нами серьезная борьба. К ней надо приготовиться большими серьезными средствами и организацией труда, в условиях более нормальных.
Юденич должен быть хозяином. Он должен работать со своими органами, в смысле пользования и распределения, а территориальные органы должны быть заготовительными в широком значении этого слова. Деятельность их должна быть разграничена территориально, работа этих органов должна идти, не перекрещиваясь, а параллельно. Если это нельзя сделать, пусть будет один хозяин – или Юденич, или великий князь. Гражданская часть могла бы течь более самостоятельно под общим главенством одного из них. А теперь путаница в некоторых отделах и замедление.
Вызывая меня сюда, великий князь желал и имел в виду возложить на меня общее руководство по инженерной подготовке тыла. Тогда, когда турки стояли за Соганлугом, на Азапкейских и Гейдагских позициях, а равно, как казалось, слабых наших сил против турок (в действительности они оказались очень сильными) и настоянии Ставки, работы эти вдруг получили как будто большое значение. И великий князь вызвал меня. Посмотрим, что из этого за два месяца вышло.
Для меня было совершенно ясно, что мое вмешательство ничего, кроме трений, не вызовет, если я воображу, что могу стать во главе его, руководить им, кому-то приказывать. Не ставя себя в эту роль, я немедленно вошел в сношение с инспекторско-инженерной частью. Ни строительства, ни дружин, ни должной материальной части не было. Переговорив с Соллогубом, решили прежде всего подготовить эту часть. Найти инженеров, техников, снеслись с Москвой. Я выпросил у Аверьянова саперных офицеров и кое-что из запасных частей империи. Когда же вопросы наметились и Соллогуб доставил мне свои соображения в виде доклада, я препроводил их Болховитинову с указанием, что если я буду хозяйничать, выйдет путаница, ибо лицо я не штатное, без власти, без людей, и что все дело должно находится в его руках.
Великому князю он не доложил еще, хотя соображения эти были доставлены ему в декабре, а переговорил с Юденичем.
Организационная и материальная часть как будто получили движение. В январе, в начале, я доставил ему мои соображения оперативного характера. Но будучи 8-го февраля в Эрзеруме, кое-что выяснилось из моего разговора с Юденичем; Болховитинов вопрос, мною изложенный, толком не доложил, ибо обстановка была для того, после всего случавшегося, не подходящая.
Основания, положенные в мой доклад, совпадали с тем, что думал Юденич.
Главное лицо в инженерной подготовке, естественно, был Юденич. Но с изменившимися условиями в инженерной подготовке тоже должны были быть внесены изменения. Еще Эрзерум не пал, и я стал просить великого князя непременно послать к Юденичу в Гассан-Калы все, что у нас есть, как инженерные силы. Это сделали. Все работы, в проектах, естественно, должны были быть перенесены вперед. В дальнейшем мое участие в инженерной подготовке может выразиться помощью только в смысле наблюдения, что было сообщено Болховитинову, в смысле доклада. Я могу направить техническую и тактическую часть и то в тылу, а не в районе армии. Та м это дело командующего; и в тылу работы должны быть согласованы с видами Юденича, ибо он, а не я, будет пользоваться ими. Теперь общее положение изменилось. Характер тыловых работ не должен измениться, но применится, порядок работ, ибо все внимание должно быть обращено на Эрзерум с его окрестностями и на пути, а тыловые работы, за полным недостатком средств, должны ожидать своей очереди.
Все, что я мог сделать, мне кажется, было сделано, т. е. дан был толчок к организации средств.
Великому князю, весьма естественно, хочется стать хозяином дела, и, может быть, он в этом успеет, хотя организация Управления и создавшееся положение этому мешает. И действительно, или Юденичу, как командующему армией и ведущему дело, принадлежит преобладающее значение, и это было бы верно, или великий князь должен принять командование. Пока все идет, как здесь говорят, по хорошему и при безусловно доверчивом отношении к Юденичу исключительно высокому положению великого князя– дело при благоприятных условиях катится. Будет ли так, когда дела оперативные и административные пойдут хуже – сомневаюсь. Внешне оно, может быть, и по выразится, но на достоинство всей внутренней работы оно безусловно влиять будет неблагоприятно.
Одним делом занимаются двое, а нужен один. На это могут ответить, да, но великий князь дает директивы, заботится о ходе административной части, следовательно, все нормально. Но только забывают одно: у Юденича войска, кое-какие пути, но тыла организованного нет. Вместо тыла действуют окружные управления, которые исполняют требования Юденича, но ему, в сущности, не подчинены. Начальник округа Вольский даже неизвестно кому подчинен. Да и Болховитинов, как начальник штаба, но неизвестно, какого штаба, хотя и именующегося штабом армии, но без армии, подчинен, я не знаю, кому. Он докладывает и Юденичу, и великому князю. Курьезное положение.
Говорил неоднократно великому князю, писал Алексееву. Изменить это находят трудным, и все стараются делать по-хорошему. Должен сказать, что каких-либо подвохов я не вижу, но объясняю это исключительной тактичностью великого князя и его положением. Будь другой на этом месте, трения были бы неминуемы.
15-го февраля
Вчера в Баку бабий бунт, с присоединением к ним хулиганов. Предложил великому князю выслать туда несколько сотен из Сарыкамыша. Вчера не сделали.
17-го февраля
На фронте преследование и наступление идет таким темпом, что лучше его и не называть преследованием. С одной стороны, Юденич доносит, что турецкой армии нет, а с другой, перед нами XI корпус в составе 3 тысяч, а мы ни с места.
Вообще с минуты взятия Эрзерума нашло какое-то ослабление и у частных, и у главного начальства и все текло так ненормально, с точки зрения военной, что я приходил в отчаяние. Будучи в Эрзеруме, я это высказывал Юденичу и Томилову и, наконец, Ласточкину. Последний понял и, видимо, чувствовал, что дело идет не ладно. Ворчал и великому князю. На бумаге громкие слова – преследовать энергично, на самом деле с 3-го февраля хаос, а затем опустились руки. Ведь движение Елисоветопольцев и Кубанцев вырвано силою. Успокоились, что турок нет, что разбиты, и хотели отдохнуть. Трудно довольствовать и надо отдохнуть – вот два лозунга. Недалеко мы уйдем с этим. Кажется, мысль штаба направлена исключительно к тому, чтобы перейти на хорошие квартиры в Сарыкамыш, что я считал, когда услышал об этом, недопустимым по военным и политическим соображениям. Мы увлечены необыкновенными качествами Юденича. Я не спорю и признаю, что у него большие достоинства, но он такой же, как и остальные, но с характером и с настойчивостью. Но нельзя же увлекаться так односторонне лицами, когда мы имеем дело с событиями прежде всего. Не для восторгов ведется война, а для дела, обстановка, в которой живет великий князь, тянет его к восторгам и отрешить его от этого очень трудно, ведь и последующие дни февраля было одно сумасшествие по степени волнений и восторгов. Такое настроение способно повести только по пути ошибок и одна из крупных на лицо. Достигнуть крупного успеха, с небольшими потерями и не использовать его немедленно вовсю, большая ошибка, которая в близком будущем скажется. Все себя утешаем и тешим.
Мне жаль великого князя. Он сам это чувствует периодами, а затем сам склоняется и соглашается с тем, с чем согласиться он не должен. Это усвоенная манера решать творческую оперативную работу по-хорошему привела раньше и приведет в будущем к дурному. Я очень стеснен в выражении своих мыслей. C глазу на глаз вижу великого князя редко и тогда, когда он устал, а в большом обществе об этом говорить нельзя. Каждое мое слово похоже на то, что подкапываюсь под Юденича. Я все сказал, со мною великий князь совершенно был согласен, что расположение штаба в Сарыкамыше ошибка с военной точки зрения, а штаб идет туда. Взяли Эрзерум, а главное управление переходит в Сарыкамыш.
Мы воюем, но в основании у нас какие-то иные мотивы, а не исключительные цели войны. Но с переходом штаба в Сарыкамыш я, если не соглашаюсь, то готов скрипя сердцем согласиться, а с ходом событий от 3-го февраля – по настоящее время никогда не соглашусь. Это какая-то анемия после очень сильного напряжения. Юденич получил Георгия II степени. Он обязан это великому князю, писавшему об этом государю. Я очень рад за Юденича, но опять-таки, во всем этом больше пылание чувства, чем работа рассудка. Приказывал великий князь, а главный деятель все-таки был Пржевальский; войска с фронта сделали свое дело, но корень в операции – 2-ой Туркестанский корпус.
Немного сделала колонна Воробьева, но значение ее движения, хотя и беспорядочное, очень велико, повторено Пржевальским. Как в первой части решение было вызвано ударом Ласточкина, и действиями на Кузучан, так и под Эрзерумом.
Но и это имеет значение скорее личное. Естественно, общее руководство было у Юденича, и за это время он высказал много выдержки и много дельного и, повторяю, я душевно рад его награде, но нельзя же упускать и слабые стороны, дабы оградить себя от повторения их проявления в будущем. Мы должны вести дело, а не прославление под влиянием чувства людей. Турки ушли. Победа не полна. Мы еле-еле двигаемся. Они остановятся в Терджанской равнине, где найдут средства, а мы в высосанной Эрзерумской, где ничего нет. Эти разбитые части X, XI и IX корпусов прикроют сбор остальных турецких сил у Байбурта, Эрзинджана и исполнят с выгодой для турок, что следует, а мы победители, после победы будем оттягивать свои силы назад, чтобы иметь возможность довольствовать их подвозом. На мой взгляд, не умно.
22-го февраля
В вагоне между Дербентом и Петровском. Еду в Ставку. Вчера перед завтраком великий князь приказал мне туда ехать. Хотя не для того, чтобы усилили нас, но в сущности для того, чтобы, выяснив положение, добиться, может быть, действий вспомогательных как по отношении южного побережья Черного Моря, так и в других частях Азиатских владений турок. Миссия деликатная, сложная и, вероятно, с малою надежностью на успех. Кратко выразив свои виды, великий князь приказал ехать, и в 6 ч. 30 я выехал. Кое-какой материал со мною.
21-го я подал ему записку о турецких сосредоточениях в общих чертах, на основании имеющихся у нас разведочных данных, и кратко о положении армии. Собирался детально обрисовать положение на нашем главном театре, но теперь не удастся, а придется это сделать по приезде.
Приказ Юденича от 12-го февраля № 822 возбуждает во мне ряд оперативных вопросов и ряд таких же недоумений. Мои мысли изложены великому князю в записке 21-го февраля № 14. Поспешность посылки великого князя объясняю, что мне удобнее будет переговорить с М.В. Алексеевым в отсутствии государя императора.
«Если бы ты не был бы здесь, я никого бы не послал, но твое положение и отношение к Алексееву мне это облегчают».
Придется поговорить и о том, что великий князь совершенно лишен знания общего положения, это верно. Он знает только то, что пишется в агентских телеграммах. Не знаю, как я все это оборудую и будет ли толк от моей поездки. В вагоне буду дня 4–5, тогда главное и обдумаю, а там на месте будет видно.
25-го, Харьков
После разных перипетий прибыл в 3-м часу в Харьков, где узнал, что распоряжение о следовании вагона сделано. Все-таки покойнее. Три дня в вагоне провел в работе, в расчетах наших сил на Кавказском фронте, в изучении резерва Обждадских гор, будущего театра и приказа Юденича от 12-го февраля и, наконец, о моей миссии.
Хотя великий князь сказал мне и просил передать это Алексееву, что он не клянчит подкрепления, но результатом взаимных наших переговоров и освещение мною всего положения практически должно привести к сознанию, что мы слабы, турки сильнее нас значительно, следовательно, необходимо подкрепить. Намеченные формирования, пока, как все у нас, бумажного характера. Мы усиливаемся на 29½ бат.
Вместо 1-й и 2-й Кавказской ополченческой и 33-й ополченческой бригады (по 6 бригад) развернем 3 стрелковые дивизии по 12 бригад. Развернем, по проекту 2, (1-й и 3-й) Кавказские пограничные полки в 4– батальона; Екатеринодарский ½ батальон в батальон, Грузинскую дружину в 4-х батальонный полк и из 2-х дружин 33-й бригады и 2-го Карского [крепостного] полка 6 батальонов – всего 55 батальонов, употребив – 25 ½ батальона и дружин. Затем Ляхов, по приказу Юденича должен 5-ый пограничный полк переформировать в 4-х батальонный полк – значит 59 из 26½. Получится приращение в 32½ бат. – т. е. корпус. Люди есть, есть ли все остальное, сомневаюсь; офицеров нет, обоза нет, винтовок пока нет. Вообще окажется, что многого нет и к апрелю, даже к концу, сомнительно, чтобы удалось выступить. А пока части не закончат свое формирование, армия будет ослаблена на 26½ батальонов.
Успех будет зависеть от того, как проведено будет дело. Берет сомнение, что оно проведено будет как следует. Нужны теперь, сейчас корпусные командиры, начальники дивизий, полковые, заведующие хозяйством, начальники штабов и т. п. Новый корпус из новых частей, хотя кадры боевые, сразу пустить нельзя будет; но это большое приращение.
У нас на главном театре будут: 39-я, 66-я, 4-я и 5-я Туркестанские, 2-я и 1-я Кавказские стрелковые дивизии и три стрелковые дивизий (12 батальонного состава), 1-я, 3-я и 4-я пластунские бригады, бригада пограничников и 5-й пограничный полк, Екатеринодарский батальон, а в Карсе 6 крепостных батальонов и Донская бригада, 114-й полк. Затем взяв 20 дружин на формирование в главных силах остаются 31 дружина. Всего: 96 + 36 + 12 пластунских + 4 Донских,+ 12 пограничных батальонов + 1 Екатеринодарский батальон + 6 Карских крепостных + 31 дружина и 2 батальона запасных (221) + 5-я Кавказская стрелковая дивизия – 197 пехотных батальонов и дружин.
Моя организация была бы:
Если сформировать один корпус, корпуса будут чрезмерно велики. Надо сформировать два и Батумскую дивизию.
Если руководствоваться только оперативными соображениями, то при складывающихся условиях следовало бы иметь два Армейских управления и фронтовое, но теперь не время, нет людей и материала. Из общего числа 197, подлежало бы исключить как боевую силу около 10 дружин на этапы, и тогда боевая сила выразилась в 185 примерно батальонов.
Какие силы развернут наши враги, сказать более чем трудно. Мои расчеты сводятся к 12–13 дивизий на Анатолийском направлении и 4–5 дивизий на Битлийском, кроме 2-3-х артиллерийских дивизий, если они соблаговолят направить свои войска в Малую Азию. Определенных сведений о последнем нет. В первом случае, не считая 13 дивизий 3-й армии, разбитой, но могущей быть восстановленной, будет до 130 батальонов на первом, около 50–60 на втором, а с 3-й армией – около 250, а с рушанцами – 270 на первом, около 70–72 на втором.
Все против 185 батальонов, не считая Чернозубова, а с ним около 20. Во всех случаях значительное превосходство над нами. Восстановить равновесие присылкой одного корпуса нельзя; но прибытие такового, если только мы справимся с административной стороной дела, даст возможность оспаривать наше положение, пользуясь нашим внутренним положением и, кроме того, прибытие корпуса, сплоченного и боевого, поднимет вообще дух войска; с этой точки зрения эта посылка не только желательна, но необходима.
Но для отвлечения превосходящих сил весьма важны развитие более серьезных, и с силами не менее корпуса на южном берегу Черного моря и в Малой Азии со стороны союзников. Без этой помощи Кавказские войска предоставлены будут самим себе. Трапезунд как объект, на мой взгляд, приемлем только во взаимности со стороны Чороха и Эрзерума. Если это не исполнимо, лучше не начинать.
Второй вопрос об общности в действиях, сообразно всей обстановки и согласно с намерениями высшего управления. Великий князь пребывает в полнейшей темноте. Может быть, Юденич знает более. Организация управления у нас курьезная. Может быть, Болховитинов знает, но он подчинен и великому князю, и Юденичу.
Начальник штаба без штаба армии, штаб без армии – все это странно. Как на это пойдет М.В. Алексеев, не знаю, но оспаривать основательность заявления великого князя никак нельзя. В настоящей обстановке эта общность приобретет особое значение и она захватывает не только наше высшее управление, но и соседнюю, вернее, соседние нам армии англичан и англо-французов. Слишком разбросаны операции, и имея один объект, духовно они должны быть связаны.
Если для района Константинополь-Салоники эти сношения могли бы идти со Ставки, то сношения с Месопотамией и Египтом должны быть непосредственные с великим князем. Возможность есть.
Предполагаемые формирования не будут мифом в том случае, если корпуса и армия получат и пулеметы, и орудия, понятно, со снаряжениями. Пулеметов чрезвычайно мало. I-я Кавказская пехотная бригада их совсем не имеет; 2-ая имеет Мадсена. Кавалерия имеет очень мало.
Положение винтовочного вопроса совершенно невозможное.
В запасных батальонах на 80 [солдат] – 17 [штук], т. е. на 5 человек одна. Допустим, что будет на 10 человек. Можно взять 9 тысяч; в Михайловской крепости 17 тысяч. Осуществив предположение – взять эти выправки, получим 26 тысяч, а не 35 тысяч. Но перевооружение михайловских войск Лебелем не пристреленным очень опасное предприятие.
Не хватает в армии 37 тысяч, надо в запасе 20 тысяч = 57 тысяч. Для формирования надо 38 тысяч = 92 тысяч, имеется 26 тысяч, не хватает 66 тысяч. А еще формировать. Все на бумаге. Нова мне эта комбинация. Штаб хочет отнять из запасных батальонов все 3-х линейные винтовки. Это чисто по-канцелярски. Не понимаю, как мог великий князь на это пойти.
26-го февраля. Бахмач
Запасным батальонам могут дать не более 8–9 тысяч винтовок, Михайловской крепости – 18 тысяч, следовательно, около 26 тысяч, и последняя получит взамен Лебеля. Но затем остается некомплект ружей в 37 тысяч и необходимость иметь запас в 20 тысяч – не хватает 57 тысяч на это, да на формирование надо дать добавочных 9 тысяч – всего 66 тысяч. Их никто не даст, потому, что их нет. Правильнее было бы, на мой взгляд, 26 тысяч винтовок употребить на пополнение некомплекта. Также поступить с офицерским вопросом, а наличным войскам дать не столь грузное соединение, и главное, усилить формирование дополнительных артиллерийских частей, ибо ими мы слабы. На батальон 1½ орудия, а с гаубицами 1¾. В «Киевлянине» 24/11 вырезал следующую заметку, взятую из Германских газет:
Близко к моим расчётам, но скромнее.
Сведения эти могут быть отнесены к концу января; когда действительно, около 5-ти дивизий могли быть посланы, что сходится с моими расчетами, а затем, вероятно, из общего числа европейских, босфорских и сирийских – всего 22 дивизии новых, формирования было выделено еще, сколько неизвестно, по моему расчету, в сторону Эрзинджана еще 4–6 дивизии и к Диарбекиру, а равно к Месопотамии – 5–6, а всего 9-10-12 дивизий. Итак, в конце концов, считая и формирование не вполне оконченным, можно считать, что кроме бывших уже в составе 3-й армии, турки в Эрзинджанском направлении могут направить 9-10 дивизий, а в Диарбекир-Битлис 4–5, в Месопотамию 2 дивизии и всего 15–18 дивизий, а с формированными больше.
Теперь насчет немцев вопрос остается невыясненным. Ожидать офицеров, материальной части следует. Предоставленные только себе, турки могут 9-11 дивизий направить на Эрзинджан, 4–5 на Диарбекир-Битлис и 2, т. е. 17-18-19 дивизии. Если 3-ая армия будет восстановлена до 9-10 дивизий, то мы можем встретить на Эрзинджанском направлении 18–20 дивизий, на Битлиском 4–5, в Месопотамии 6–7, всего 28–33 дивизии, а против нас 22–25 дивизии. Скажем, против врагов своих будет в Азии сосредоточено активных войск до 30 дивизий, свыше 300 тысяч. Наши умозрительные расчеты, лишь по ничтожным, зачастую совершенно неверным сведениям, будут иметь большое колебание, если только случайно не нападем, по оперативным соображениям на верные соображения.
Если против нас будут сосредоточены около 18 турецких дивизий, то справимся своими силами – это составит около 160–170 батальонов разделенных, но надо думать, что этот расчет совершенно неверный. Минимум 22–24 дивизии, и на Эрзерум дивизий 4 от Битлиса. Этого наши силы не выдержат.
29-го февраля. Ставка
27, 28, 29 февраля прошли в переговорах об удовлетворении нужд Кавказской армии всем необходимым. 1-го марта я закончу эти переговоры по части начальника военных сообщений. Пока полное содействие и полная готовность. Кавказский штаб, боясь почему-то отказов, воздержался от заявлений. Теперь же во всем согласие и получаем больше, чем просили. Мне пришлось самостоятельно просить о многих предметах, о которых штаб не просил и во всем полное содействие и готовность. Оперативные вопросы переговорены лично с М.В. Алексеевым. Обширные, 3-х дневные переговоры пришлось вести с генералами По и Лагишем. Нелегко было провести мысль о необходимости действий всем трем союзникам, чтобы вырвать Турцию от могущественного ее союзника, но сегодня обсуждая этот вопрос совместно, мы пришли к единению. Вильямс отсутствовал. Это жаль, ибо главная препона в Англии и более всего в Китченере. Последний весь ушел в Египет и никого с места не желает двинуть. Он упрям и самолюбив. По его настоянию желали убрать из Салоник англичан, но вследствие наших настояний их оставили…
Алексеев придает большое значение Салоникам, но более по политическим и моральным причинам. Расширение операции и производств ее к северу требует предварительного расширения зоны сосредоточения, а не ограничиваться Салониками, но на это не идут. Значит, об операции говорить нечего. Пока цель спасти и применить к делу 150 тысяч сербов и турок. Турки обязались дать в распоряжение Германии 12 лучших дивизий. Сомневаюсь.
Необходимо тому воспрепятствовать. Союзники вновь требуют от нас выставления 200–250 тысяч к румынской границе, чтобы поддержать Румынию для сохранения ее нейтралитета. Сделать этого мы не можем. Довольно одного раза.
Моя цель была подготовить союзников к воспринятию мысли о необходимости действовать, а не сидеть, и действовать в Малой Азии. Но это встретит непреодолимые затруднения в англичанах и даже во французах из-за Сирии, ибо французы англичанам не очень-то верят и боятся пустить в Сирию. Но французы, при теперешних условиях могут выделить немного или, вернее, ничего. Англичане могут, но Китченер не желает.
Положение фатальное. Полного доверия у них нет. Из всех разговоров, что обоснованной операции не наладим. Но я готов на уступки. Пусть оперируют в направлениях, им приятных, лишь бы действовали, но пусть укажут. Для общности и успеха осуществления главной мысли направление от Александреты менее выгодно, чем от Мителены или Смирны. Александрета отвечает Египту, но я готов идти, как не грустно, на всякие уступки, лишь бы не сидели, а действовали бы.
Переговорил с Алексеевым. Важно, чтобы кто-нибудь начал и поднял вопрос. Он обещал, что начнет. Его мысли совпадают с моими, но надо начать, потом переговорить с французами и англичанами. Они запросят свои правительства, потом будут ответы, вообще длинная канитель. К 15–20 марта надо кончить это.
Надеюсь, что Михаил Васильевич возьмётся за это сейчас по приезде государя, но приезд его величества неизвестен, а мне придется уехать в среду утром, ибо завтра все кончу, да сверх того должных полномочий на переговоры не имею. Довольно, что завязан узел.
2-го марта
Считаю, что к вечеру работы закончены; завтра мелочь. До сих пор не чувствовал усталости, и тому удивляюсь, но сегодня после обеда почувствовал. Слишком была напряженная работа. Что радует, это готовность всех отделов помочь и сознание, что надо помочь. Меня радует отношение ко мне отдельных лиц. Правда, что почти все мои бывшие подчиненные. Но их отношение ко мне и доверие трогают. О Мих. Вас. и о генерал-квартирмейстере части не говорю – там меня приняли, как самого близкого родного. Не даром прожили мы 4 тяжелых месяца до Барановичей включительно. Все это помогло делу.
Вместо предположенных двух дней пробыл пять. Завтра приезжает государь. Меня великий князь послал в Ставку именно, когда не было государя, когда Алексеев свободнее, и я не думал, что мне придется представляться, хотя ордена захватили. Но Алексеев считал, что это необходимо, и я подчинился; может быть полезно и делу. Не уверен, будет ли государь доволен этим. В августе меня не желали здесь иметь. Теперь я здесь, не по своей воле, но может быть, тоже нежеланный.
Не задержусь. Может быть, все ограничится представлением при приезде. Вероятно, так, а может быть, оставят на обед, в чем сомневаюсь. В последнем случае поеду 4 марта утром, в первом – завтра 3 марта вечером. Щекотливое положение, но что будет, увидим. Переговорил сегодня с Вильямсом о возможных путях к сношению великого князя с английским командующим.
Впереди полная неизвестность – примут ли англичане участие в действиях в Азии. Французы не могут, и это выяснилось сегодня с разговором с Лагишем. Наши мечтают о Трапезундской операции. Если и удастся, то там не удержаться. Все построено, и все к этому идет. За мое отсутствие я найду там большие перемены. Из телеграммы Болховитинова вижу, легкомыслие берет верх над расчетом, благоразумием и действиями соответственно обстановке.
И морская перевозка внушает мне большие тревоги и опасения. Еще до телеграммы Болховитинова, накануне ее здесь эта перевозка была решена. Помогли и моряки, они все думали о Трапезундской операции, а их заставляли просто перевозить войска. Болховитинову я не отвечал, ибо решено было до его телеграммы. Да большие тревоги и волнения возбуждает во мне эта перевозка. Способны ли будут наши моряки охранить это движение. Обставлено оно не дурно и по словам капитана Бубнова все меры скрытности приняты. Но об ней говорят свободно и не стесняются называть места посадки. Свои тревоги я высказывал Алексееву сегодня. Великий князь настаивает на морской перевозке, его, значит, убедили в ее безопасности, а она все-таки опасна. Моего слова здесь нет, ибо и без меня все это было и решено и сообщено, куда следует.
5-го марта. Харьков
3 и 4 марта пошли на окончание работ. К 4-го утру получил, что нужно, и в 12 часов выехал. 3-го марта приехал его величество. Моя поездка имела в виду, чтобы закончить до приезда государя. Если знать, я мог закончить и 2-го, но М.В. Алексеев убедительно просил и убеждал не уезжать. Я боялся этого приезда, а тем более представления. Мне казалось, что государь мною недоволен, что есть какая-то неприязнь, если таковая возможна в монархе к своему подданному. То доверие, каким пользовался раньше, мне казалось утрачено. Недаром его величество отклонил в августе ходатайство М.В. Алексеева о назначении меня в штаб Верховного.
Я опасался своим представлением быть назойливым и рассчитывал встретить холодность. Но Алексеев настаивал и я, естественно, не без волнения остался. Я выехал к поезду, также по настоянию Алексеева. Как его величество ко мне подошел, и первые его слова меня сразу успокоили. Вечером приглашен был к столу. Раньше зашел к Фредериксу. Он очень был рад, мы более часу беседовали о великом князе, о Сухомлинове, о разных делах. Фредерикс мне сказал, что в вагоне государь сказал ему, что я в Ставке, и добавил, что Палицына я особенно уважаю.
Глубоко я был взволнован этим. После обеда был призван в кабинет и там провел более часа. Государь соизволил на мою просьбу по семейному делу и, прощаясь, обнял и три раза поцеловал. Что я чувствовал, поймет только тот, кто в царе видит царя и кто долгое время думал, что он в своих чувствах изменился к тому, к которому благоволил. Это была большая душевная радость, и я поделился ею с Мих. Вас. и моими друзьями квартирмейстерской части. А все они были искренно рады. Много легче у меня на сердце. С большим чувством говорил государь о великом князе, и просил меня передать ему его поклон и пожелания всего лучшего. Он говорил это с большим чувством и его глаза затуманились.
В разговоре с Фредериксом часть вертелась около Сухомлинова, другая касалась великого князя. Сначала некоторое зондирование о настроении великого князя, о его здоровье, а затем о сплетнях, которыми живут, дошедших до того, что обвиняли, вернее, говорили о стремлении к короне. На это я мог только одно энергично опротестовать, сказав, что великий князь – верноподданный слуга государя, что вся его натура и природа против такого шага, хуже чем безумия. Великий князь любит государя, и я не сомневаюсь, что никогда такие гадостные мысли и близко не могли к нему подойти. Да вы знаете его не менее меня, граф, сказал я ему – да я никогда и не верил и никому не говорю, ибо знаю его. А у него много врагов. Теперь государь успокоился, и это естественное чувство недоверия у него исчезло, но дамы неумолимы. Я мог только пожать плечами.
Да, здесь мы бессильны. Но как все это сгладить, спросил граф. Знаете, граф, сказал я ему, по некоторым мелочам и я вижу, что идет лучше, душевнее. Но это мало, надо, чтобы с высшей стороны было бы хоть немного. Великий князь так чуток и, на мой взгляд жаждет, чтобы это, не по его воле, недоразумение, сгладилось бы. Надо немного ласкового внимания, и все это будет. Кто близко знает великого князя, тот скажет: да, он строптив, но он лоялен, и это в основе его понимания, его обязанностей и характера. Вы этому можете помочь. Я люблю великого князя, и он мне старый друг. Я любовался его выдержкой за дни, когда мы были в Могилеве. Ни одного жеста, ни одного движения, которые выдавали бы его состояние духа.
Поверьте мне, сказал я ему, что за 2 месяца, что провожу время во дворце, я не видел фронды. Мы говорим, толкуем и рядим, как все. А что касается великого князя, то он или молчит, или высказывается всегда против того или другого толкования, не в пользу. О поездке государя мы условились так, что, когда это будет возможно, я напишу. Теперь по очень многим причинам это совершенно невозможно. Ехать же в Эрзерум было бы прямо фатально. Я очень был рад, что мне удалось переговорить с Фредериксом. Он ко мне имеет доброе чувство. Лучшие наши молодые годы мы служили вместе, и он это всегда вспоминает. Как я рад, что вас вижу, – и сказал он это от всей души. Но он постарел, а жить хочет. Говоря о громадном улучшении финансовой стороны, уделов и кабинета, он как-то сказал: вот если бы прожить еще 16 лет (это было бы уже за 100 лет), то сделал бы больше, все-таки завидно видеть человека в его годы столь свежего и доброжелательного.
Сухомлинова уволили в отставку, с правом носить штатское платье. Он дошел до своего конца. Что посеял, то и пожал.
Не понимаю, как вам не страшно все это делать, сказал я ему в 1910 году – когда он в Царском Дворце заговорил со мной. Легкомыслие, нежелание трудиться, самомнение и лицеприятие свели его на настоящее место.
К северу от Припяти и на Двине готовятся важные события. Я не расспрашивал. Но говоря о положении и действиях, Мих. Вас. еще 1-го или 2-го, а может быть, 29 высказал свои мысли, которые совершенно совпадали с моими.
Формула проста. Прочно стать в Вильно и на Немане, а когда это совершено – вести главное наступление южнее Припяти с юго-востока на северо-запад. И он так думает. Какими способами это исполнить, не так важно. У всякого свое, и М. В. Алексеев теперь первую часть будет исполнять по-своему. Я исполнил бы ее также по-своему.
Помоги Господь. На мой взгляд, это следовало делать в октябре, поздно в ноябре. Теперь тоже неудобно. Распутица на носу. Но силы были отвлечены на юг, затем в Галицию. Первое против воли Алексеева, а требованиями политики, второе отчасти политика, а больше надежда в случае успеха снова стать на Львове. Но приказчики и старосты попортили и напортили с места, Черновицы была частная операция. Все это нас ослабило, а главное, потеряли время и средства – потеряли почти 5 месяцев.
И много было от этого неудобств.
На нашем Кавказском фронте меня тревожит наша операция против Трапезунда. Трапезунд надо взять, но Юденич сделал все, чтобы его не брать. Если возьмут, прочно ли это будет. А лучше не брать, если нельзя прочно удержать.
Ну и производство самой операции меня тревожит. Если пойдет как-нибудь, будет ли хорошо. Чрезмерная осторожность не хороша, но самонадеянность, думаю, еще хуже.
Главнейшие потребности Кавказа – работы тыловые и пути. Удастся ли поставить первое и провести второе? Сомневаюсь. Прежде всего, трогать существующего положения, по-моему никуда не годного, не желают, и, вероятно, настоят на своем. Вероятно, я тогда отретирируюсь и мне будет это очень жаль. Но что могу другого сделать. Штаб сгубил великого князя; сгубит его и во второй раз, и тогда окончательно. Мой долг его предостеречь от этого. Присутствовать же при этом не могу. Я это не заслужил. Но, может быть, будет не так печально.
Штабу нужно сделать очень большую работу. По составу он навряд ли к этому способен, и по своему двойственному положению и не приспособлен.
Думаю, на все мои предложения согласятся, но сделают почти ничего, и отговорка будет: нельзя было, средств нет, людей нет, времени нет.
Может быть, начнут формирование разных управлений; но на это пойдет время и управления не сумеют ничего сделать, скажут – вот сделали и ничего не вышло, не лучше ли было бы оставить все по-старому. И останешься в дураках и еще виновником. Вот и выбирайся. У нас лучше всего ничего не делать. Но, к сожалению, на эту точку зрения стать не могу, попробую.
16-го марта
8/III вернулся в Тифлис. Доложил великому князю, он был очень доволен. Все встретили меня здесь радушно. Княжны были очень сердечны. В Тифлисе уже несколько дней оказался Юденич со штабом.
9-го я в общем их собрании передал все, что было в Ставке. Ряд возбужденных мною вопросов не понравились: устройство тыла, этапных частей, запасных батальонов, учреждения инженер. и артиллерийской части, образование охотничьих команд – все это встречено не сочувственно, ибо то, что есть, хорошо и никаких улучшений не надо.
Мало сочувствия встретила здесь необходимая вьючная принадлежность для горной артиллерии, формирование железнодорожного батальона, даже одного, и формирование гаубичного дивизиона.
Болховитинов особенно горячо протестовал. Удивляюсь его способности в короткий промежуток времени выпускать невероятное количество слов. Точно пулемет. Юденич и Томилов – спокойны. Чтобы не было недоразумений, 10 или 11/III послан Болховитинову писанный конспект всех вопросов возбужденных, обещанных и решенных в Ставке, а вчера 15-го III напомнил великому князю, что если штаб не оформить, не возбудить сношений об осуществлении всего, то и ничего не получат. Необходимо запросить Ставку, какова резолюция генерала Алексеева.
Все это было не весело, и ненормальные служебные отношения, здесь установленные, бросались в глаза. Начальник штаба главнокомандующего, Болховитинов был подчинен и более зависел от командующего армией, а служит им обоим. Это похвально, но ненормально во всяком положении, и нужна совершенно исключительная гибкость, чтобы балансировать в этом положении. Собственно говоря, главнокомандующий здесь орган лишний. Он нужен тогда, когда главный начальник округа не может своей властью утвердить кредит. Но для дела, когда все, т. е. войска и окружные управления, подчинены командующему – он может только стеснять. Его права наместника гражданского свойства. Высокое положение великого князя и его личные свойства не позволяют органам ниже обходить его. Да и сам он вступается в свои права желая, чтобы было бы лучше. Будь Юденич человек не основательный, было бы не хорошо. Теперь это налаживается по-хорошему, но это не прочно и в трудные минуты будет распря.
Вопрос управления слишком важен, чтобы оставлять его на таких зыбких основаниях.
Но и, с другой стороны, армия, отдалившаяся от границы почти на 200 верст, не может жить без организованного тыла. А раз таковой будет организован, то естественно, все управление станет на правильную ногу. Составители Положения об управлении войск в военное время состряпали для отдельной армии такое положение. Кавказ его применил, привык к нему, он ему удобен и теперь, сжившись с ним, ради власти и влияния, отказаться от него не желает.
Вчера 15/III я подал великому князю записку. Должен быть тыл с хозяйственно-этапными управлениями. Глубокий тыл, т. е. территория за государственной чертой, в наших пределах, подчиненный главному начальнику военных дорог и главнокомандующему – а тыл армии командующему армии. Отдельные отряды в Персии действуют и подчиняются главнокомандующему. Следовательно, у командующего армией будет свое полное управление, а у главнокомандующего свое небольшое со своим штабом. Проект этого положения должен быть составлен начальником штаба Болховитиновым. Великий князь желает этого, понимает, что так надо, но как он это проведет, не знаю. Сегодня будет говорить с Болховитиновым. Несколько дней тому назад в состоянии беспокойства за дороги и тыл великий князь довольно прозрачно намекнул, что хочет сделать меня начальником снабжения. Но это никуда не годится. Я думаю даже, что это подсказано, как маневр. В записке постарался выяснить, что начальник снабжений у нас неуместен и по форме, и по существу, и учреждать здесь ненужное и громоздкое учреждение, когда на лицо готовые окружные управления, совершенно неподходящее.
Что касается лично меня, то считаю это совершенно невозможным и для себя. Я к этому не подготовлен, у меня не хватит сил, и быть во главе учреждения, по моему мнению, совершенно непригодного, по меньшей мере неосновательно. Для дела это вред, и не время теперь заниматься ломкою того, что есть и что хорошо.
А создать ненужный верхний этаж, над существующим хорошим зданием окружных управлений, лишь ухудшит, а не улучшит схему нашего тылового управления. За суточными, поденными и другими отпусками не гонюсь. Обойдусь, с тем, что есть, тем более, что вижу в этом не пользу, а вред. Впрочем, на это не согласятся и выше. Когда великий князь мне это сказал, я ему ответил, что это не надо, что окружные управления действуют, что Вольский в курсе дела и человек порядочный и что менять в этом ничего не надо.
По моем возвращении великий князь мне рассказал, что 3, 4 или 5-го марта он был в Батуми, туда приехал Эбергард и там они сговорились о перевозке, о высадке и дальнейших действиях против Трапезунда. Что с этой целью приказано воздействовать и с Чороха, и с запада.
В начале марта был взят Мема-Хатун, и как будто это вышло без ведома Юденича, в некоторых частностях.
Юденич тоже там был. Следовательно, в Тифлисе он примерно с 1-го марта, а сегодня 16-ое, а он все здесь, хотя все жалуются на дороги и то, что их нельзя и не чинят, что Порошин ничего не стоит и надо его гнать и т. д. А я все остаюсь при высказанном раньше, т. е. что после взятия Эрзерума, все последующее – одна порча предыдущего. Юденич все хотел отвести назад – из-за подвоза. Великий князь и я считали, что надо немедленно идти вперед, и не малыми, а большими силами. Это было необходимо для общего положения и, в частности, для операции против Трапезунда, на которую наши деятели смотрели как будто на частную, тогда как она может быть выполнена с успехом, только в общей связи.
Пошли на компромисс, потеряли ровно 6 недель, после чего турки, как это было 14-го, южнее и севернее Чороха начинают нас теснить. Великий князь волнуется, но этим не поможешь. События этому не поддаются. Их надо создавать, предусмотрительно, и не упускать, когда успех. Вот этого стремления к будущему использование настоящего для успеха будущего, хотя и отдаленного – не вижу. Сделали и шабаш. Надо отдохнуть, и войскам дать отдых. А что дальше, об этом мысль не тревожится. Теперь мы будем совершать очень серьезную Трапезундскую операцию. Она задумана, организована без меня. Не спрашиваю, и некого спросить. Болховитинов торжественно заявил, что 23-го марта Трапезунд будет взят. Я только на него посмотрел. Давай Бог, чтобы все их предположения оправдались.
Страшит меня перевозка, больше чем операция. А когда возьмут, настанет новая операция и тогда все ошибки, сделанные после взятия Эрзерума, могут выступить ярко и изолированность этой операции может стать непреложною. И помочь будет трудно. Может быть, движение турок в Обджанских горах понудит нас к движению вперед, но в условиях из-за подвоза трудных. Турецкий корпус почти что без артиллерии, которая в главной массе отведена к Ольташ (из-за фуража). Я писал великому князю до поездки в Ставку, что Трапезундская операция должна вестись при занятии с запада Вакуф-Дага. Очень мы далеки от него. Если мои расчеты, хоть приблизительно, верны, то около 3-х турецких дивизий (10, 20 или 1-я и 13-я – номера условные) могут быть уже сосредоточены для действий в Эрзинджан-Битлис-Трапезундском районе и кое-что южнее.
Юденич здесь занят наградными и другими административными работами. А может быть, он здесь из-за Трапезунда.
Мне жаль, что не мог из-за моего отъезда иметь, хоть косвенно, приближение к готовящейся операции. Теперь же я столько же о ней знаю, как адъютанты. Расспрашивать же не время.
Происшедшее за 13 и 14 марта в Обджанских горах мне не нравится. Раддаца, стрелков просто вышвырнули на 20–30 верст к востоку. Очевидно, движение турок прозевали и проспали: оно длилось не часы, а дни в условиях, в которых мы находимся, такие явления просто не допустимы. Этим путем турки станут на ноги. И повторяется это у нас постоянно, и вина этих явлений в наших начальниках. Людей, воспитанных и приученных в известных условиях мирного времени, трудно переродить. Посмотрим, как это разовьется. Не думаю, что в настоящих условиях турки могли бы предпринять нечто серьезное. Время года для этого не удобно, да и перевоз и продовольственные средства не позволят им глубоко проникнуть.
17-го марта
Вчерашний вечер, то, что рассказывал мне великий князь, указывает, что он не спокоен. События в Обджанских горах с Раддацем, пластунами, стрелками, подход некоторых свежих частей турок и ожидаемая Трапезундская операция с очень рискованной перевозкой морем двух пластунских бригад, затеянной здесь и утвержденной во время моего отъезда и до прибытия в Ставку – все это его нервирует. Нервирует его и продолжительное пребывание здесь Юденича, приезд с фронта начальников, коим место там, как, например, приезд сюда Мдивани (начальник штаба 4-го Кавказского корпуса). Но в основе всего все-таки то, что обстоятельства начиняют подтверждать, как ошибочно было решение или отсутствие правильного решения после взятия Эрзерума. Победу не использовали, сказал он вчера. И теперь ясно, что Трапезундская операция пойдет сама по себе, а на главном направлении пойдет само по себе.
Подвоз затруднен, вот главный лозунг бездействия; а что было сделано, чтобы его облегчить? Затрудняюсь на это ответить, у меня нет на это данных, но во всяком случае не поручение, данное Порошину, могло облегчить это бездорожье.
Вероятно, делали кое-что. Собрали большие рабочие силы, которые требовали для себя тоже подвоза, но что-либо капитальное, экстраординарное, в этих исключительных обстоятельствах, как будто предпринято не было. У армии таких средств нет, взвалили на корпуса, послали кое-кого, вот и все. Здешний штаб считает это не своею задачею, таково мое впечатление из разговоров в начале февраля с Болховитиновым. Нельзя ничего сделать, но как преодолеть это нельзя человеческими распорядками, это не входило в соображение деятелей. Я только отмечаю настроение и направление мыслей деятелей в этом вопросе. Нервное настроение великого князя выражается тем, что он начинает входить в мелочи и у него проявляется раздражение против лиц. Попробую предостеречь его; это путь неправильный и скользкий.
Весьма сомнительно, но возможно, что турки, зная наше разбросанное и выдвинутое притом положение, занимая нас на Обджанских горах, нанесут нам ущерб Мемахатунской группе, а еще хуже на Ташагыль и Аш-Калу. Поддержать наши Мемахатунские и Ашкаланские, а неуспех в последнем поставит первую в очень трудное, чтобы не сказать отчаянное положение. Ашкаланская группа может быть еще поддержана от Тикриза 3-ей батареей и 2-мя [горными] орудиями, и всего будет тогда 6 батарей, 6 сотен и 8 орудий. Но все-таки расстояние между этими небольшими отрядами свыше 30 верст, а поддержка от Эрзерума свыше 50-ти, вернее, 60 верст.
Опасения за Мемахатунскую группу основаны на том, что в этом направлении от Эрзерума прибыли свежие части (2 полка). Меньше всего сведений, что происходит у турок к северо-западу и западу от Аш-Калы.
Естественный выход из этого положения – это решительный переход в этом направлении, с усилением солидным из Эрзерума. Но на это не решатся, и мы дадим туркам собраться и самим сделать это.
Свыше 2½ месяца прошло, что турки были разбиты, 1½ месяца, что овладели Эрзерумом. Взяв его, мы с места сказали себе, большего сделать не можем, потому что скоро дороги сделаются непроездными. Теперь говорят: скоро дороги просохнут, а потом пойдут дожди и опять будет скверно. Но что сделано было и что делается, чтобы скверности этой не было? Не знаю; и кто знает, мне тоже неизвестно. Все эти потуги к постройке железных дорог и шоссе – относятся к далекому будущему, а какие практические меры приняты для устранения затруднений ближайшего будущего никто не знает. Обыденные: посланы рабочие дружины, ополченские части, усилен надзор – и это все.
Говорят, Порошин всем этим занимается. Главнокомандующий знает почти столько же, сколько и я.
18-го марта
У Фастия немецкая подводная лодка потопила наше госпитальное судно «Португаль», шедшее в Батум с ранеными (278 человек). Пароход остановился, чтобы выкачать воду из буксируемого им бота. Немного более половины спаслись, что удивительно, так как мина попала в середину и пароход затонул через несколько секунд. Много сестер погибло (баронессы Мейендорф, Арнсгафен, князь Андроников и управляющий Красного Креста Татищев.) Спаслись служащие, кто был поближе к верху и вставши. Жутко мне за предстоящую перевозку, начало которой назначено на сегодня.
Вчера 17-го великий князь поручил Болховитинову представить его соображения о тыле и его предстоящем устройстве. Вечером он мне рассказывал, в какой форме он ему это передал.
Вчера представлялся начальник этапного участка 2-го Туркестанского корпуса. После завтрака я подробно его расспросил. Его участок от Радионовки (Карс) до корпуса, теперь Вазин-Калу – свыше или около 200 верст. Всех этапов 11. Средства на этапах маленькие. Дорог ни он, ни начальник этапов не касается. Когда скверно, доносят и присылают инженеров. Исправлять пути не забота этапного начальника, и средства к поддержанию путей в исправности им не предоставлены. Заведовать этапами на таком расстоянии и такого числа (я думаю, начальник этапного участка точно число своих этапов не знает) не может. Есть этапы, расстояния между которыми свыше 20 верст, есть и близко расположенные. Главное, ни начальник участка, ни этапный командир – не хозяева путей.
Вопрос разведки
Каждый раз, что с Болховитиновым заговаривал об организации тайной разведки – он уклонялся от определенных ответов. Интересно бы знать, какие суммы тратятся на это и кем? Опасаюсь, не будет ли эта статья самим большим секретом.
19-го марта
Болховитинов представил доклад о тыле. Великий князь дал мне его; вчера представил свое заключение, оно передано Болховитинову Я касаюсь только необходимости упорядочения армейского тыла, который ныне в руках корпусных командиров, а не армейского штаба. Болховитинов говорит, что у них нет этапного хозяйственного отдела. Это не верно. Есть, но он называется снабжением армии. Устроен он, как этапно-хозяйственный отдел, но действует как канцелярия, а не как деятельная армейская организация, работающая над тылом. Орган просто передал свои полномочия корпусам и находит, что это хорошо.
А по-моему, это очень дурно, ибо командующий армией уже не хозяин. Юденичу это тоже удобно. Другие делают, а я требую.
Корпуса обращаются в малые армии, теряют свои оперативные качества и обращаются в зависимость от хозяйственных своих органов. И это специально выдумка Кавказская – ради удобства и отсюда вытекает пресловутая Кавказская особенность.
В корпусах же вся служба тоже ведется по-своему. Заведует корпусной интендант. Воинские обозные средства мало или совсем не работают – транспортные средства бухнут и затрудняют. Ничего подобного нет на Западном фронте, где дело поставлено нормально или более нормально.
Но там начальник этапного хозяйственного отделения – офицер Генерального штаба, а здесь юрмет. Первые, хоть что-нибудь знают, а главное, понимают значение, объем и характер работ тыла. Знаком ли с этим Керстич – не знаю. Я подошел к этому вопросу понемногу. Из отрывистых пояснений Болховитинова, у меня было другое представление. Теперь я ознакомился с приказами и вижу, что все у нас есть, но делается совершенно непоследовательно.
Как проведет это в дальнейшем великий князь, не знаю. С этой службой он не знаком и верит Болховитинову, а сей последний защищает, что есть. Но суть не в устройстве, а в способе работы. В этой области скажут – командующий армией находит так лучше. И этим дело и кончится.
Когда беспристрастный историк будет разбираться в последствиях Эрзерумской операции, тогда он будет поражен инертностью мысли наших деятелей. Не стоило и брать его при таких условиях. Теперь будем пытаться брать Трапезунд – и мне страшно от этой изолированности и покоящейся на деятельности флота операции.
Упущено так много с 3-го февраля и последствия этих упущений лягут опять на войска.
Одна надежда на дезорганизацию и бессилие турок. Но в этом мы можем ошибиться, в особенности при полной нашей бездеятельности и недальновидности.
25-го марта
Вчера вечером кончил доклад от 24-го III № 17 все по тому же тылу армии в дополнение моего доклада от 22-го № 16. 23-го марта Болховитинов отвергал мои доводы; в чем они заключались, не знаю. Великий князь мне об этом ни слова. Формально он прав; я ему представил, ему и решать. Но, к сожалению, с положением он знаком поверхностно и углубиться не может, ему и времени нет на это. Следовательно, верить надо Болховитинову или мне, в этом вопрос. Он отдаст предпочтение Болховитинову, который будет поддержан Янушкевичем и все останется по старому, т. е. армия будет работать без армейского и с корпусными тылами, т. е. с устройством, которое всеми выброшено, как не соответствующее.
О том же, но по отношению несоответствия тыла во всей армии я писал ему в сентябре или августе 1914 г. И все осталось по старому, что когда осенью 1915 г. хотели исправить, ничего сделать не могли. Негодовать на устройство всего управления здесь на Кавказе – он не может. Он устроил по его повелению, когда был Верховным главнокомандующим, т. е. его штабом, который его погубил тогда, загубит и теперь.
Современное положение установлено двумя приказами: 20-го января 1915-го г. № 41 учреждением должности командующего Кавказской армией, и присвоением прав неотдельной армии и с подчинением командующему армией – штаба Кавказской армии и главноначальствующего снабжения армии; и Приказ Верховного главнокомандующего 23-11-1915 г. № 129 – упразднение должности начальника снабжения Кавказской армии, подчинив его и состоящую при главноначальствующем снабжения канцелярию главноначальствующего Кавказского военного округа, а сего последнего главнокомандующему Кавказской армией, добавить в штаб армии должность начальника снабжения армии, подчинив его начальнику штаба армии и с присвоением ему прав и обязанностей, определенные для начальника этапного хозяйственного отделения; добавить – должность заведующих этапно-транспортными, артиллерийскими, инженерными интендантскими, санитарными, ветеринарными частями, подчинив начальникам снабжения – с присвоением им права и возложением обязанности, определенных для соответствующих заведывающих частями предусмотренных ст. № 13 Положения о полевом управлении в военное время.
На основании этого главнокомандующий Кавказской армии 17-III-1915 г. № 170 отдал свои распоряжения, а командующий армии 12-III-1915 г. № 8 – свои.
Оба в корне изменяли все существо ст. 449 Положения, выпустив обязанности по устройству и заведыванию этапными средствами и организацией этапных служб, этапных линий; ст. 4 и заведывания грунтовыми и шоссейными путями ст.7 и заведывания всеми тыловыми учреждениями и заведениями ст. 2 и заведывания транспортными средствами армии и организации подвоза и вывоза ст. 5. Утверждены ли были эти изменения Ставкой, не знаю. Возможно, что да, возможно, это исходило и от Кавказского округа. По смыслу приказа Верховного главнокомандующего не видно, чтобы Кавказская армия имела право это сделать. Этим порядком и создался существующий совершенно ненормальный порядок, который великий князь хотел изменить, поручив Болховитинову составить доклад. Он его составил. Я не только с ним не согласен, по существу, но нахожу его недобросовестно составленным, даже и в том случае, если все изменения были утвержден Ставкой, а не исполнены здесь без разрешения.
Все это меня необыкновенно расстроило нервно. Мне представляется, что великого князя просто надувают его подчиненные, скрывают и уверяют, что все прекрасно. Та к и пишет Болховитинов. И как ему не надувать. Он подчинен Юденичу и в то же время начальнику штаба и главнокомандующему, у которого нет начальника штаба. Он автор или участник всего того, что было наворочено при покойном графе Воронцове при властном содействии Мышлаевского. Мои заявления – нож острый, ну и вертится. Из этого омута надо уходить. Великий князь из него не пожелает выйти. Он это понимает, а не уйдет – по необъяснимым свойствами его характера. Разве он не сознавал, что после взятия Эрзерума надо развить достигнутый успех? И что же: все пошли назад и только больших усилий стоило, чтобы выдвинуть 9/I – бригаду Раддаца. И то она, говорят, не была выдвинута. Такими приемами успешную войну вести нельзя. А планы широкие. Не хочу всего перечислять. Тоже и на западе – отдаться чужим и свое подавливать. Вероятно, из уверенности. На западе он попал в руки темных и несведущих людей, а здесь хуже – в омут, заведенный прошлым, и его туда тянут, и он туда пойдет. Не будь этих черт, я бы счел долгом ежедневно настаивать, чтобы это рассечь. Болховитинова надо отправить к Юденичу, а ему взять честного и просвещённого Головина. Но как в этой кавказской атмосфере справится Головин, не знаю. Юденич выше и лучше всех: я считаю его вместе с Томиловым. Уверен – Головин, если возьмет, то очень неохотно. Быть мне в этой обстановке невыносимо. Я похудел, постарел и ослабел на несколько лет и, спрашивается, для чего? Совершенно бесполезно и для великого князя, и для дела. Мне надо уехать по очень важному семейному делу. Отпрошусь, а там будет видно. Если так будет продолжаться, я крякну окончательно и к ½ мая и июня буду развалиной.
25 марта
Вчера утром началась и в 6 часу закончилась высадка у Ризы и окрестностях двух пластунских бригад с горной дивизией и частью обозов. Другая часть обозов и легкий довоз высадятся в Поти. Большую душевную тревогу испытывал я за последние 10 дней по поводу перевозки, и теперь, кажется, можно облегченно вздохнуть и сказать Слава Богу, и поблагодарить его и Владычицу за помощь.
Перевозка была решена в последних днях февраля. В это время, немного раньше, Ставка выделила для Кавказа эти две бригады. Все это я узнал, прибыв в Ставку. Моряки взялись. Что это будет высадка, а не десант, я узнал здесь, по возвращении 8-го марта. Пластуны тронулись по железной дороге вероятно 1 марта, в то время, когда мы наши силы стягивали к северному и западному фронтам.
Они должны были собраться в Новороссийск, а не в Севастополе и Одессе (об этом я много говорил во время моей поездки в Эрзерум, но мы говорили о десанте, а не о перевозке, при разрешении вопроса о скрытности я полагал лишь, что это надо сделать очень быстро, а оно было сделано долго). Если не ошибаюсь, их хотели отправлять 5-ю эшелонами, а на самом деле отправляли меньшими, ибо перевозка длилась долго, и также и выход из Новороссийска совершился не 16-го, как было сказано, первоначально, а 22 и 23. Если начало движения было 1-го марта с западного фронта, то надо признать, что перевозка и сбор длились очень долго. С 16-го было отложено на 18-e, а затем поднялась буря.
Но, Слава Богу, что эта опасная перевозка окончилась. Я не думаю, чтобы десант с такой целью мог бы совершаться так медленно в смысле сосредоточения, ибо всякая скрытность пропадает. Вероятно, эта операция была известна нашим врагам. Дней 5–6 тому назад, т.e. около 20-го, у берега Ризы появился «Бреслау», затем последовало гнусное потопление госпитального судна «Португаль». Немцы и турки знали. Я думаю, немцы ожидали десанта западнее Трапезунда и ожидали там. А мы высадились в 100 милях от них восточнее.
Рассуждая спокойно, спрашивается, кто решился бы на такую опасную перевозку, имея сзади железную дорогу и военно-грузовое шоссе, и Каспийское море с судовыми средствами? Я не решился бы, и потому переживал большую тревогу. Моряки, Юденич и великий князь пошли на это. Главным мотивом, что Владикавказская и Закавказская дороги загружены и что кругом голод. Я не разделяю этого взгляда и думаю, что дорога, дающая сверх продовольственных перевозок и иных 4 пассажирских, на загруженность, с военной точки зрения, жаловаться не может.
Я вел бы обозы по Военно-Грузинской дороге, с небольшой частью артиллерии тоже, а часть пустил бы по железной дороге и часть по Каспийскому морю, чтобы разгрузить Владикавказ. Западный участок Закавказья – на Поти – работает слабо и совсем не загружен. Но над этим надо было поработать, а штабу легче было свалить это на море.
Слава Богу, что перевозка удалась, бригады высажены, горная батарея и, вероятно, полк тоже. Но могло быть иначе. Да, для десанта я воспользовался бы морем, даже при наличности большой опасности. Но оно благополучно совершилось, не без большой пользы для флота. Для них это хорошая школа для будущего.
Несколько слов об Трапезундской операции
Я все при первоначальном моем взгляде. Не придаю значения как операции изолированной и считаю, что в случае успеха нас могут вынудить его очистить.
Трапезундская позиция, с владением городом и распространением сферы на юг – необыкновенно важно в общем ходе всей операции в совокупности с нашими, пока инертными главными силами. Если бы мы и не были в силах распространиться слишком на юг, то и тогда, как совокупная операция, она очень важна. Говорил об этом, согласились, но что будет дальше, не знаю.
Приморские войска с пластунами могут рассматриваться по численности как корпус. Во всяком случае, они сильнее 1-го Туркестанского корпуса. Но у них нет артиллерии. Теперь у них 18 + 12 горных и 2 морских = 30 горных и 2 морских [орудий].
Для атаки Трапезундской позиции понадобится более крупная артиллерия – флот поможет. Да, но это не то. Но заняв Трапезунд, надо будет его прочно укрепить и вооружить. Все это надо приготовить теперь. Вчера говорил об этом с великим князем. Должно быть, сегодня скажет.
Сегодня я передам ему доклад дополнительный о тыле и докажу ему, как сложилось здесь высшее правление.
Предположено сформировать 10 обозовых батальонов и 146 транспортов разных наименований, в сущности же будет 25 обозных батальонов и 236 транспортов. Это очень много, если средняя грузоподъемность теперешних 190 транспортов равняется кругло 880 000 пуд и, считая кругом транспорт в 4000, – 236 транспортов дадут грузоподъемность 236 × 4 = 944 000 или около 1 млн. пудов.
По составу повозок я стремился бы к созданию транспортов одновесных, кроме вьючных и однокольных с весом, отвечающим суточной даче, или двум суточным дачам бригады, именно от 3200 до 8000 пудов – одиннадцать разновидностей. Вообще в транспортном формировании и самой их организации больше случайности, чем хозяйственности и системы. Нет хозяина.
27-го марта
25-го марта наши тревоги и волнения за судьбу перевозки от Новороссийска до Ризе 2-х пластунских бригад разрешились благополучною высадкой этих частей (без полевой артиллерии – дивизиона одной бригады). Первый опыт такой перевозки удался, с помощью Божией (в декабре, кажется, хотели перевести 3-ю Кавказскую стрелковую дивизию или 20, не помню, и отказались в последнюю минуту). На последующий день, т. е. вчера, их пожелали передвинуть к Хамуркану, т. е. к прибрежному пункту непосредственно за правым флангом нашей позиции (верстах в 4-х за нею). Одна бригада ночью пошла походным порядком, а другую 26-го снова посадили на суда и опять благополучно перевезли морем в Хамуркан.
Не проще ли было 25-го высадить одну бригаду в Ризе, а другую прямо перевести после этого в Хамуркан. Юденич поехал с этой бригадой. Это очень красивый жест, но при всем желании признать это основательно и разумно не могу. По-моему, это похоже на игру, забаву с такими вещами, с которыми не играют. Или мы очень ошибались, считая перевозку опасною, а процесс высадки на берег еще более опасный. Если это опасно, тогда зачем же было рисковать – сажать в Ризе бригаду, вести ее снова высаживать, когда бригада, выступив из Ризе, могла прибыть 26-го под вечер в Хамуркан, а другая 27-го, скажем, в полдень, следуя пешим порядком и не затрудняя флот и транспорты, которые могли бы быть убраны и приготовиться к делу. Какие властные побудительные причины, кроме красивого жеста личной отваги Командующего армией могли побудить его пойти на это. Не спорю, это красиво, но с точки зрения полезности, объяснения не нахожу. Со мною никто не соглашался на это, и я, как по многим другим вопросам, там, где счастье, а не обдуманность и расчет, остался в одиночестве.
Почему перевозка удалась? Я считаю, что враги наши, осведомленные о сборе очень большого числа транспортов и приготовлениях, ожидали высадки тактической – западнее Трапезунда или близ него восточнее у Месопа, но не думали, что мы перевезем в Ризе. Но это мое предположение за противника. Если немцы минировали ближайшую зону у Трапезунда и, в особенности, к западу, то это возможно, что они так думали и высадку у Ризе прозевали. Однако великий князь нашел, что высадка у Трапезунда была бы идиотизмом. Вообще нет. Брать Трапезунд только с востока навряд ли удастся. Благодаря бездеятельности главных сил; турки могут очень усилить гарнизон Трапезунда – и наши артиллерийские средства всегда будут ниже них и по числу, и, главное, по калибру. Надежда на флот. А дальше? Я против обособленной операции на Трапезунд, какова она ведется.
Не спорю, при счастье, мы его возьмем, но если главные силы наши будут вынуждены (теперь до ½ мая) не проявлять активной жизни, или не проявлять ее, благодаря нам самим удержание Трапезунда в нашей власти обставлено рядом случайностей. Хотел бы ошибаться, но оперативно разбираясь в нашем положении, в наших действиях и в нашей подготовке и после Эрзерумской операции, я вижу, что общности действий и мысли нет.
29-го марта
Сегодня вернулись из Батума, куда выехали 27-го. Та м было совещание великого князя с Юденичем по дальнейшим вопросам. Приказано к 31-му Ляхову закончить свое передвижение. С продовольственной стороны, по словам великого князя в Ризе будет 21-дневное довольствие на всех, а в Хамуркан перевезут морем, еще на 3. Затем подвоз морем. Когда наш добровольный флот подойдет к Трапезунду, телеграммы заготовлены и порядок сношений установлен. Пока о подходе турецких подкреплений сведений нет. Но они всегда приходят после их подхода. У Ляхова достаточно опыта, чтобы произвести операцию успешно. Но все-таки она изолирована, и в этом ее слабая сторона. Указываю на это.
Чем больше вдумываюсь в наше положение, тем вопрос о неустройстве с организационной стороны нашего Армейского тыла, вернее его отсутствие, ибо у нас только корпусные тылы, яснее. Но с этим никто, кроме великого князе, не соглашается. Болховитинов, когда ему говорю это, меланхолически улыбается. Старый дурак, ничего не понимает и путается не в свое дело. Вот что говорит его улыбка.
Снаружи ладно. Есть начальник снабжения и все органы. Но они распоряжаются, как баре, т. е. приказывают, а не делают.
Делают командиры корпусов, вернее корпусные интенданты.
Это удобно для армии. Нехорошо – виноваты дороги и кто-то.
Они приказали. Вероятно, на Святой Руси хозяйственности не полагается.
Больше впутываться не буду. Две докладные записки подал, говорил и довольно, а то всем лишь помехою. Весь вопрос в том, сильно ли убеждение у великого князе, что армия должна иметь свою армейскую систему этапов, или лучше иметь корпусную. Все законодатели стоят за необходимость армейской, Кавказ – за корпусную.
30-го марта. Вечер
Мои две докладные записки о тыле армии у великого князя. Трудно и печально положение тыла 4-го корпуса. Он несообразно велик – от Эривана, Кара-Киллиссы до Битлиса и Муша, да сверх того линия на Дутах-Мелязгерт снята после Эрзерума. Положение 4-го корпуса внушает большие опасения в смысле возможности их довольствовать. Но это частности. Существо же дела, на мой взгляд, что тыл не организован и неустроен. Армейское учреждение – орган снабжения, может только писать и приказывать, а делать – то они сбросили на плечи командиров корпусов, которые делают в своей ограниченной области, что могут. Порядок этот несоответствующий и противозаконный, ибо приказом Верховного главнокомандующего – 1915 г. № 141 приказано на органы снабжения распространить обязанности военного этапно-административного органа. Здешние же заправилы распространили только содержания и права. Теперь они начинают вмешиваться, и в этом мало хорошего.
Все, что мог, сделал. Великий князь сказал, что он сам даст указания, когда ознакомится.
Не понимаю Янушкевича, который прибыл сюда вместе с великим князем в сентябре.
Тогда это могло быть сделано с великой легкостью. Или он ничего не видел, или не хотел видеть. Думаю, и то, и другое. А теперь он в водовороте местных людей и интересов. Мое мнение, что все останется по-старому. Будет нехорошо – будут виноваты дороги, транспорты и все, что угодно, а не он, кто создал этот ненормальный порядок. Больше всех в этом виноват Болховитинов. Он умен, и отлично это должен видеть. Но существующий порядок ему выгоден. Он в Тифлисе получает 30 рублей суточных, будучи начальником штаба армии не при армии и пользуясь правами начальника штаба главнокомандующего. Вообще все здесь перепутано во имя личных и материальных выгод, и ясности отношений никто не желает. Хуже всего великому князю.
Очень ложный взгляд, что событиями и делом можно управлять приказаниями. Это недостаточно; и великий князь приказывает и, скажу, в большинстве случаев хорошо, а делается, как обстоятельства сложатся или как люди хотят. Я просил великого князя, чтобы Болховитинов доложил бы ему свои опровержения на мои мысли в моем присутствии. Он сказал – хорошо, но думаю, что этого не будет. (И не было).
Трапезунд сильно засел в голову всех близких к великому князю, но не как частица операции, а как нечто самостоятельное. Трапезунд, Бог даст, возьмем. Много времени уходит и предоставляет туркам полную возможность притянуть туда все, что приходит в Эрзинджан.
Ошибки Юденича после Эрзерума дадут себя почувствовать сильно и невыгодно для нас. Для меня Трапезунд только часть общей операции. Поживем – увидим.
Турки на Байбуртском направлении стали употреблять какую-то жидкость, причиняющую боль, и от ручных гранат их – все раненые умерли.
2-го апреля
Воспроизведу с фотографической точностью постепенность, с какою подходил я к вопросу о неустройстве тыла Кавказской армии.
Когда закончилась Кузучанская операция с южной веткой Закавказской железной дороги, случилась заминка. Меня послали разбирать. Знакомлюсь с управлением военных сообщений; еду затем в правление Закавказской железной дороги и ряд несообразностей в службе движения, а главное – в отношении различных органов военного управления к железной дороге, выясняются.
Мне удается поставить железную дорогу (южную ветку) в нормальное отношение к всем властям, упорядочить ряд внутренних вопросов и отменить некоторые несообразности. Та к как Янушевич ведал дорогами, то он получил все это. Дорога работает, и работает теперь хорошо. Много сделал инженер Белов. Параллельно с этим выплыла из телеграмм фамилия Керстича, и я поинтересовался узнать, как обстоит дело управления. Из слов Болховитинова, которому не мог не верить, выяснилось, что все подчинено Юденичу, что все работы исполняются окружным управлением и начальником военных сообщений, а Юденич дает через Керстча наряды. Но мое заявление, что это ненормально и нехорошо, мне ответили, что это прекрасно.
Кончилась Эрзерумская операция, и вместо того, чтобы идти вперед, Юденич подтянул все назад и силы из Гассан-калы оттянул в Сарыкамыш и Тифлис. Все этим были довольны. Свои недоумения я начал выражать громче. Не дороги, а их неустройство в организационном отношении и полная ненормальность тыла причина нашей инертности.
Говорил великому князю о тыле, о ненормальном положении управления Юденича, его и более всего Болховитинова.
В феврале меня послали в Ставку, чтобы заручиться возможностью упорядочить тыл, вопросы эти затронуты были мною и в Ставке. Вернувшись, я стал настойчивее докладывать великому князю и в подданной ему записке указывал, что переход к нормальному порядку в тыл, в устройстве армейского тыла должно исходить от начальника штаба армии – Болховитинова.
Великий князь соглашался и наконец приказал Болховитинову представить свои соображения.
Докладом от 20-III-1916 № 17 он их представил. По этому докладу все было хорошо и менять ничего не надо. Кроме того, в докладе были неправильности, которые я считаю умышленными. На это 21-III-16 № 16 я представил свой доклад. Он был в руках Болховитинова, и он дал разъяснения великому князю. Какие, не знаю. Я просил великого князя, чтобы их пояснения на мои доклады были бы сделаны в моем присутствии. Болховитинову не верю. Он играет двойную роль. Теперешний порядок ему выгоден. Теперь все перепутано. Они (т. е. Юденич и Болховитинов) распоряжаются, а отвечать будут командиры корпусов и Вольский, и многие другие, а они (думаю, что Юденич в этой игре участвует невольно) окажутся в стороне.
Болховитинов – начальник штаба армии (Юденича), но сидит в Тифлисе и считается начальником штаба великого князя. Вольский по закону подчинен главнокомандующему, а на самом деле подчинен Юденичу. Орган снабжения армии, заменяющий собой этапно-хозяйственное отделение армии (Приказ Верховного главнокомандующего 1915 г. № 141), а он их не исполняет, и все обязанности переданы командирам корпусов. Чепуха полная и противоречие с ст. 449 Положения об устройстве войск в военное время.
О последствиях такого порядка на операцию не говорю. Для человека мало-мальски не предубежденного это ясно.
Великий князь это понимает, но хочет изменить это по-хорошему. Мои доводы его, по-видимому, не убеждают, а извилистые полученные доводы убеждают.
Передача моих доводов Болховитинову и Янушкевичу и выслушивание их опровержения не в моем присутствии не одобряю. Не будь близких отношений к великому князю и моя долголетняя к нему привязанность, а существующие просто служебные отношения, я оставаться здесь не мог бы и должен был бы уйти.
Но у великого князя – другой путь, он их хочет убедить и чтобы они сами приступили бы к исправлению этого организационного безобразия. Но он ошибается. Янушкевич вообще ничего не может, а Болховитинов не хочет, ибо ему выгоднее держаться за Юденича, чем за опального великого князя. Но он ошибается – Юденич его в конце концов не поблагодарит, ибо не оставит у себя играющего двойную игру. И он будет прав. Вот это Болховитинов не видит. При больших способностях, громадной памяти и большой работоспособности, при отличном здоровье – Болховитинов, на мой взгляд, сбит с прямого пути. Юденич не забудет Болховитинову Сарыкамыша, когда он с Мышлаевским улепетывал 12-го из Сарыкамыша, а 14 из Меджингерта на Калышман. Испортил Мышлаевский хорошего офицера, каким всегда был Болховитинов. Болховитинов чувствует, что я изменил свои отношения к нему. Он, вероятно, объясняет это другим, но могу ли я идти человеку навстречу с открытым сердцем, когда он юлит, искажает действительность и служит своему начальнику не искренно. Угождая во всем великому князю, он служит другим интересам и в этом большая опасность. Может быть, мой приговор суров, но он не вытекает из нерасположения и недружелюбия. Наоборот, Болховитинов мой старый офицер. Я всеми силами его поддерживал; но его деятельность не полезна, с побуждениями, которых одобрить не могу.
3-го апреля
Вчера вечером с Янушкевичем имел продолжительную беседу по тому же тылу. Он заявил, что его взгляд на этот вопрос совпадает с моим в общем и в частностях, что он давно докладывал об этом великому князю и что его совесть, как выражается, чиста. С того времени, как Янушкевич в должности помощника наместника, по его рассказу, отношения к нему великого князя по тому, как было раньше, круто изменились и никакого доверия к нему не было. Может быть, Янушкевич преувеличивает, но фактически это так. Всем овладел Болховитинов. И пусть владеет, но лишь бы с пользой для дела и великого князя. Но этого-то и нет. Вообще во всех делах здесь, и по словам Янушкевича, Болховитинов центральная фигура, но с окрасом в сторону минуса. Я видел это с первого дня. Он нравится великому князю своею готовностью на все, не разбирая, полезно или неполезно этому самому великому князю, не говоря о деле. Но он умен и способен и может много работать. Но приемы у него Мышлаевского, у которого учился при графе Воронцове-Дашкове. Посмотрим, что будет. У великого князя в этом отношении все открыто, он знает, что перед ним и какого качества, и он может сам распоряжаться, никого не спрашивая.
Здесь я лишний. Мои заявления бесплодны. Ни предварительно, ни при решении меня не привлекают. Я узнаю о совершившемся как о post factum. Не претендую и претендовать не могу. Мое вмешательство было бы назойливо и неправильно, ибо по существу знаю только то, что дают.
После взятия Эрзерума меня 8-го февраля выслушали, но сделали по-своему; во время моей поездки организовалось Трапезундское предприятие, без связи с главными силами. С замыслом и исполнением я не согласен. Возможно, что обстановка противника мне плохо известна, а Юденичу и Болховитинову хорошо известна.
Но мои выводы, сделанные в феврале и марте, осуществляются довольно точно, хотя материал был плохой. Оценка материала разведки у них своя, а у меня своя.
Я считаю тыл армии не только устроенный, но совершенно расстроенный, и расстроенный ими, т. е. Юденичем и Болховитиновым, организовавшим его и теперь отстаивающим его. По этому вопросу я поднял энергичный поход письменно и словесно. Он мною закончен, и решение должно исходить от великого князя. Но думаю, что будет компромисс или останется по-старому.
Меня это волнует и физически истощает. Теперь это закончено и моих заявлений не будет, ибо они бесполезны.
Когда шли операции и волнения в декабре, январе и феврале, был нужен. Теперь тихо, я не нужен. Но впереди большая гроза, и мы к ней по-должному не подготовлены ни в оперативном, ни в административном отношении. Не готовились так, как я это понимаю и считаю нужным, но готовились так, как они привыкли – спорадически, без внутренней связи с настоящими и ожидаемыми событиями. Вернее, готовятся, как умеют.
Но, на мой взгляд, это умение не вдумчивое, не планомерное, не соответственное с общим положением и эпизодическое.
Та к делается у нас везде. В мирное время люди не работали над этим, жили вопросами, а к делу вышли с пустым багажом. Я сужу строго, но я говорю то, что говорил до войны, во время войны и теперь. Из этого не следует, что я сделал бы лучше, но если бы пришлось, я вел бы дело иначе. Поэтому и положение наше представляется мне серьезным в будущем.
Может быть, наш враг еще в худшем положении. До сих пор так было, и мы успевали. Дай Бог, чтобы и в будущем так было.
Я рассчитываю, что серьезные события у нас разыграются или, вернее, начнут разыгрываться в мае. К этому времени я и думаю приехать, хотя не знаю зачем. Только, чтобы болеть сердцем; помочь будет трудно.
Счастье, что снабжение у нас богатое – сравнительно, и войска хороши, подготовленные прежними успехами. Мало у меня веры в Калитина и в де Витта. Мало верю в тактическую подготовку, за болтливость (тактическую) и умение выбираться из трудных положений. При неустройстве тыла, отсутствии в нем правильной организации, все будет трудно и все опасно. И в этом, на мой взгляд, бесспорно, виноваты здешние порядки и деятели. Янушкевич мне говорил, что он указывал на это великий князь еще в сентябре.
Я уеду, будет успешно, меня оставят, будет нехорошо, спешно вызовут. И что могу я помочь, что может человек там, где нет организации. Буду страдать вместе с другими.
5-го апреля, вечером
Трапезунд пал.
Удивительно и нежданно, к сегодняшнему числу турки его очистили, когда на левом нашем фланге пластуны «повисли» над шоссе у села Избери. Очень это хорошо сделано было, и столь важный пункт достался нам с малой кровью. Наше общее положение улучшилось.
Вися на фланге, мы обеспечены на нашем фронте. Будет странно, если турки допустят это и не попытаются выбить нас или, по крайней мере, изолировать от Чороха и Каликита. Пока наши силы у Трапезунда слабы, чтобы быть грозными туркам, да и ничего нет для наступления к югу. Часть турок отошла на Керазунд, а другая на Гюмаш-Кала. Кое-что из артиллерии осталось в Трапезунде. Турки уводят мусульманское население. Но неустройство тыла наших глав. сил, инертность в использовании очень больших средств нас погубит.
Действительного на фронте из-за тыла мы ничего сделать не можем. Ничего не делалось раньше, а как худо – виноваты дороги. В этом вопросе, на мой взгляд, кругом виноваты Юденич и Болховитинов, давшие тылу такое уродливое неустройство. А поставив во главе Керстича, по-видимому, неопытного в этом деле человека, они еще ухудшили его. Как выберутся, не знаю, но сделав подсчеты, вижу: транспортных средств много, а армия оперативной свободы не имеет, потому лишь вся работа покоится на транспортах без комбинации с магазинами, а кроме того, большая непродуктивность из-за общей неразберихи, своеволия и беспорядка.
Теперь будем ждать, пока не настроят полевых железных дорог и шоссе. Дадут ли турки на это время. Впрочем, в виде утешения, у них не ладно, это видно по Трапезунду. Я очень перемучился этим тылом, похудел и совершенно напрасно. Мои заявления пустой звук. Господи, как непривычны люди к серьезной творческой работе в их же специальности. Не нарочно это делалось и делается. Не вдумчиво устроили, или, вернее, устроили по разным иным соображениям, а теперь упираются. Та к всегда бывает. Никто не видит, что происходит и кому до этого дело. Я, старый дурак, живший в операциях, поневоле коснулся их, ибо знаю, что все хорошее и худое зависит именно от устройства и от деятельности тыла.
Мне больно, что мы можем потерять все выгоды нашего положения. Если мы делали все, что следует и не достигли – это одно. Но ничего не делать или делать наперекор здравым оперативным требованиям и упорствуя лишать государство того, что мы могли бы получить и не получаем – это высшая обида.
Я в это верю и в этом признаюсь и докладывал. А что будет, это, к сожалению, зависит не от меня.
8-го апреля
Вчера у меня был Янушкевич. Он приготовил схемы для великого князя по вопросу о тыле. Возражений не имел. Работа по тылу должна соответствовать закону. Закон, в свою очередь, не выдуман, а составлен на основании опыта воин и исследований о войне. Здесь вся забота о тыле передана корпусам, а армейский орган наблюдает. Это Кавказская особенность? До сих пор все было хорошо – что главный мотив Болховитинова, и это удобно Юденичу.
Но хорошо не все было. Как войска дошли до Эрзерума, а дошли они к 8-му января и по сегодня 8-го апреля т. е. 3 месяца, а дальше двигаться не могут и армия пока ни к чему не способна, хотя транспортные средства велики. Дороги не хороши. Да, не хороши, но это не решающая причина. На мой взгляд, нет головы, которая об этом думала и организации, которая эту работу осуществляла бы. И ее нужно создать, чтобы в будущем это не повторялось.
3-го мая Смоленск
Возвращаюсь в Тифлис через Ставку. М. В. Алексеев в своем письме просил заехать к нему и потолковать с ним, и я рад повидать его. Та м узнаю, что делается у нас, у союзников и на Кавказе и как идет пополнение войсками и материальной частью Кавказской армии. Надеюсь, к 11-му мая приехать. Хворь моя все еще при мне. Или это бронхитного характера, или что-то другое. В Травине было лучше, хотя кашлял сильно и слабость не проходит. Сегодня чувствовал ее особенно сильно.
4-го мая Ставка. Через полтора часа поеду в штаб. Кажется, чувствую себя бодрее. Протелеграфирую великому князю. Моя программа переговорить с корпусным и с начальником оперативного отделения и Морским штабом, а затем с Пустовойтенко и М.В. Алексеевым. Будут и Лагиш, и По.
25-го мая вечером
21 день ничего не удалось записать, да и сегодня могу только отметить, что 5-го выехал из Ставки, 9-го прибыл вечером в Тифлис, прямо к великому князю. 14-го поехал к Юденичу в штаб армии, подготовляясь в течение 9-14 к поездке и 24 вернулся. Вчера исполнил ряд вопросов, а сегодня я прочел великому князю заготовленный мною приказ, касающийся вопросов устройства армии. Приказ передали Болховитинову, который его проредактирует частью и перепишет.
За это время (т. е. с начала апреля) все происходившее на нашем фронте ускользнуло и приходится знакомиться снова. В общем, дела обстоят не хорошо. Корень нехорошего в укладе всего дела, в отношении штаба армии к делу, в трудности подготовки вообще. Это поверхностные мои выводы и отчасти результат 9-дневной моей жизни в штабе армии. Командующего армией там нет и души в армейском штабе тоже нет. Та к мне показалось. Об оперативных делах со мной не говорили, мое внимание было обращено на организационную сторону дела, на этапы, транспорты, дороги и думается, что в этом отношении сделал много.
8-го июня Сарыкамыш
3-го июня великий князь командировал меня сюда. 5-го вечером, ознакомившись немного, выехал. 6-го вечером приехал, обедал у Юденича, условились насчет работ и вчера переговорил с Л.А. Шаховским, который сопровождал меня в первую поездку в Сарыкамыш. Он мне не только большая, но и в некоторых случаях незаменимая помощь своею рассудительностью, основательностью и хозяйственностью. А как человек – это большая поддержка. Обстоятельства, побудившие великого князя меня послать, было его беспокойство и основательное, могу добавить, и немного запоздалое. 9-го мая я вернулся из отпуска и из Ставки. Первые дни я стал знакомиться с положением и, зная, что на меня возложено государем поручение по делу генерала Берхмана, стал готовиться, т. е. собирать материалы.
Вопрос о тыле стоял все в той же шаткой позиции, хотя великий князь уверял, что он вопрос решенный. 14-го мая великий князь послал меня в Сарыкамыш. До него дошли сведения об отвратительном положении дорог и шоссе, что ничего не делается, узкоколейную железную дорогу не строят, вообще хаос, грозящий дурными последствиями. Та к как князь Шаховской был там в конце апреля и в начале мая, то он поехал со мною.
Вернулся я из Сарыкамыша 24-го мая. Положение было действительно безотрадное. За мною полетели инженеры, генерал Карпов. Благодаря порче дорог и ужасному состоянию транспорта, мало вывозилось, железная дорога подвозила, но не то, что следовало. Скопление на выгрузочных станциях, отсутствие объединения, отсутствие хозяина и каждый день дожди – все это создавало хаос невероятный, при полной беспорядочности управления наверху и внизу. И появилось оно не сразу, а постепенно с конца февраля благодаря отсутствию управления, беззаботности, бессовестности и лихоимства малых исполнителей, беспечности и трудных условий погоды. Подвоз все сокращался, войска в отношении довольствия становились в положение ужасное.
Но где был кое-какой порядок, где была голова, там и при трудных условиях, как например, в Туркестанском корпусе у Пржевальского дело шло даже хорошо. Та к как на словах великий князь передал мне все возможные полномочия, то я был свободен. Первые шаги наши были направлены к выяснению причин и установки организации работ и наблюдения за ними на путях, что скоро было достигнуто; остановил поток фуража, сена, ненужного, и грозящий забить Сарыкамыш и прекратить на время подвоз 5-ой Кавказской стрелковой дивизии. Затем дело пошло. Люди не уклонялись от работы, но без объединения они были беспомощны, но как только были поставлены, дело стало налаживаться; мелкие препятствия были устранены и работа пошла.
Взбудораженные строительные инженеры, поставленные на место с указаниями ответственности, могли спокойнее начать работу – ну и начали. Порядок в руководстве работ установился, и кое-какие средства на нее потекли. Ну и о порядке в Сарыкамыше начали думать. В штабе армии в течение нескольких дней мы с Л.А. Шаховским работали над транспортами и интендантскими частями. Полная беспомощность армейского управления была налицо. Иначе оно и не могло быть.
Выдуманная Кавказом организация управления тыла армии была в таком противоречии с здравым смыслом и законом, что ничего, кроме хаоса, беспорядка и вреда, не могло быть. Все было устроено, чтобы легче и приятнее было верхам. Об этом я докладывал и говорил в январе, а затем настойчиво в феврале, а когда еще ближе ознакомился по возвращении из Ставки, стал бить тревогу в марте.
Болховитинов противодействовал, Янушкевич тянул, и великий князь задерживал. Я доложил великому князю, что переменить должны органы, которые это устроили. Он приказал Болховитинову составить доклад. Доклад, по моему пониманию и на мой взгляд, был нехороший, в нем была неправда. Я написал по этому два доклада, где это высказано, и все это тянулось. Затем заболел, уехал, вернулся 9-го мая. 11-го поехал к Юденичу, чтобы с ним переговорить и устроить.
Легче всего было с Юденичем. Он признал существующий порядок безобразным и на все согласился, ввел некоторые поправки, на которые я сначала не соглашался, но, к сожалению, благодаря житейским соображениям и доводам Юденича, согласился, и принципиально все было улажено.
Вместо стоявшего во главе управления тыла полковника Керстича назначен генерал Карнаухов. Хороший выбор. Но пока он один. Обо всем телеграфировал великому князю, но так как у меня было 1½ дня более свободных, то поехал осматривать Карст и его работы.
9-го июня. Сарыкамыш
Вернулся я 24-го, и в течение дня 25-го и части 26-го все, что требовалось быть оформленным, было сделано и сдано.
1). Строилось шоссе от Караургана до Гассан-калы в 4 и 2 сажени ширины. Полотно было почти готово. Материала, щебня не было и половины. К середине июля строитель инженер Поморцев рассчитывал, и так было предположено генералом Порошиным, довести дорогу до Хорасана, но в 2 сажени ширины, а в августе до Гассан-калы. Работавший подрядчик внушал величайшие опасения и, как это оказалось теперь, истекало из того, что земляные работы были сданы на чрезвычайно выгодных условиях.
Я предложил оставить ее в 2 [сажени], а деньги за шоссирование другой половины употребить на постройку другого шоссе, Балеко-ягаш на правом берегу Аракса. Кроме хозяйственных выгод, получились больше оперативные. Поморцев признал большие выгоды. Юденич согласился, но не очень охотно. Обочиной думали воспользоваться для конно-железной дороги. Великий князь утвердил. Теперь вижу, что конно-железными дорогами нельзя. Впрочем, и местность не позволяет и практически оно выльется в конно-железную дорогу от Хорасана не по обочине.
О работах на других железных дорогах не говорю. Что касается узкоколейной железной дороги, то с нею вышел скандал. Это не полевая железная дорога, а настоящая по ее устройству, но с чрезвычайно слабою провозоспособностью. Подробности о ней изложу позже.
Главный вопрос – это установление порядка к новому устройству тыла. Хотя принципиально Юденич со всем согласился, но разработка всего перехода являлась весьма сложной. Чтобы ускорить, я 25-го мая представил великому князю приказ, в котором все было определено.
Но сегодня 9-ое июня и приказ не издан, ибо попав к Болховитинову, он подвергся всяким мытарствам по соглашению, в то время, когда великий князь его утвердил и вопрос заключался лишь в поставке запятых и некоторой редакции. Вместо того – пошел на разбор Янушкевича, Вольского, Юденича и т. д.
О других работах не буду говорить. Будет время, запишу здесь для памяти потом, и дам соответствующее освещение. С 26-го мая занят делами Берхмана.
24-го мая получено было первое донесение о великих успехах армии Юго-Западного фронта. Бои идут и теперь, но донесения Ставки полны донесениями о пленных и трофеях и различных эпизодах. Не буду высказывать своего мнения. Поглощенный своей работой, я не вижу отсюда дела, что там происходит. Одно можно сказать, что наша молодежь дала доказательство исключительного порыва и мужества. В успехе развития всякой операции сзади надо закрепить успех питать силы для дальнейшего развития.
4-го июня, после завтрака великий князь призвал меня и сказал, что он просит меня ехать в штаб армии.
Он дал Юденичу указание о наступлении, не знаю когда и какое, и от него получил ответ, что он, пока не будет готова ж. дорога, не может начать наступления. Великий князь просил меня снова выяснить средства тыла, так ли это, что можно сделать и поговорить с Юденичем. Я просил великого князя дать мне до 5-го подготовиться. Я очень отстал за болезнь и отсутствие и за рядом крупных посторонних работ от положения армии. 5-го выехал; вечером приехал и условился с Юденичем.
Чтобы все было в определенной форме, утром 7-го я изложил в записке суть всего, как смотрю на оперативное положение и что из этого вытекает, т. е. что следовало на мой взгляд сделать, в какой последовательности.
После обеда, т. е. в 12 час. дня, я все прочел Юденичу. Ни одного возражения. Мы читали по пунктам – ни одного возражения по частностям. Я предложил развить дальше, т. е. исполнение разработки частных задач для корпусов – ну это мы сами сделаем.
На это я ему сказал – начальник штаба ваш уехал в Трапезунд, готов его заменить, подумайте и скажите мне вечером. Но ни вечером 7-го, ни в течение дня 8-го июня ответа не получил, и я занялся тыловыми вопросами.
Как и в первый приезд, полная беспомощность и даже неразбериха. И какой вопрос не тронуть – управление армии ничего верного не знает: не знает числа войсковых частей, численность общих организаций, работы дружин, потребность в продовольствиях, деятельность транспортов их силами, их состояние, их службу. Карнаухов бьется, как рыба об лед, и ничего не может получить верного, чтобы на их основаниях делать свои соображения. Полное бессилие. Иначе и быть не могло.
Организации с 1914 г. никакой, а та, которая была, не привела к этому. Штаб армии хочет только распоряжаться. Юденич желал, чтобы все было бы попроще. Инспекторской части нет, канцелярии нет и управления тыла нет, ибо что называется начальник снабжения армии, одна насмешка людей, которые думают, что за этой вывеской есть содержание.
Недоконченная, непродуманная организация, при наибольшем напряжении наших войсковых сил у нас и у нашего противника стоит рядом с управлением тыла, вернее, стоит без такового. То что есть, т. е. те шесть представителей, которые при штабе армии в состоянии паралича. Все в руках корпусов, и теперь, когда армия должна распоряжаться, должна устраивать тыл, она бессильна.
Пока на этом кончу, но добавлю, что с января все указывал, затем просил, затем настаивал, вошел в компромисс, все по поводу этого устройства тыла. Я говорил, что вы приведете армию к состоянию паралича, и она пришла к нему – не сегодня, но уже с 3-го февраля. Взятие Эрзерума не было использовано.
Никто не хотел видеть и не хотел верить. Но великий князь это чувствовал, делал попытки, но встречал отпор – в ком – в Болховитинове, который был одновременно его начальником штаба (по порционным деньгам) и Юденича по существу. В этой борьбе, где я видел ложь, я потерял много сил и здоровья и только для того, чтобы и другие убедились, что порядок, который установлен в 1915 г. и который в мае Юденич мне назвал безобразием, привел нашу армию к состоянию паралича.
Но было бы ошибочно думать, что только это. Нет, есть и другие причины, они глубже этого, они лежат в духовной природе людей, которые ведут дело. Я свои указания не считаю бесспорными; я пока лишь анализирую, но в данное время, т. е. с февраля, я вижу, что дело стоит, когда оно должно двигаться.
9-го июня, вечером
Переживаем курьезный, но трагический вместе с тем момент. Все базисные магазины оказались пустыми в Сарыкамыше, Караургане, Меджингерте и Гасан-Кала. Как мы их пополним? И прав Юденич, когда не трогался.
Но что было сделано, чтобы этого не случилось?
1-го июля
12-го июня вернулся в Тифлис, 13-го приехал в Каджоры, с 15-го стал чувствовать себя очень слабым; 19-го слег, 28-го встал с постели и пока в состоянии выздоравливающего. Хуже всего нервная система и слабость. Впрочем, есть от чего. Кругом так неладно, что трудно представить себе хуже. великому князю представил свой доклад оперативного и хозяйственного характера.
9-го июня телеграфировал Болховитинову, что магазины пусты. 10-го приехал в Караурган, там были собраны корпусные интенданты и начальники групп транспортов.
Все, что было раньше, то и в Караурган. Транспорт работает на 60 %, а о грузовых автомобилях и говорить нечего – это сплошное безобразие.
Приехав утром 12-го в Тифлис, прежде всего отправился к Вольскому. Он как будто обиделся, что магазины пусты и заявил мне, что они написали! Потом в Каджорах доложил великому князю. Доложил ему в присутствии Болховитинова и об Янушкевиче и его поступке 18-го мая, когда он сложил с себя самовольно какие-то свои полномочия в виду указаний моих Окружному Интенданту о чрезмерной посылке сена, загромождавшей пути и станции.
Небольшое впечатление это произвело на великого князя. Свою записку я передал 15 или 16-го июня. 19-гo вечером великий князь получил тревожные указания о базисных магазинах в Тифлисе. Я был еще на ногах и поехал туда с князем Шаховским. Базисные магазины оказались пустыми, и никого это раньше не беспокоило, да и никто об этом не знал, и не знал тот, взявший на себя все эти заботы, т. е. Янушкевич. Фатальный человек. На западе своей неспособностью загубил великого князя, теперь своими путанием и практической бездарностью заканчивает свое дело здесь, с сознанием, что приносит пользу. Ничего, кроме своих интересов и своей важности, знать не хочет и не знает. Лебезит перед общественными организациями и путает, путает без конца, обманывая себя и великого князя. Да, трудно человеку, занимавшемуся исключительно в канцеляриях, быть практическим деятелем, а ему приходится вращаться среди их и, кроме путаницы и вреда, он великому князю и делу ничего не дает. Я думал, что он все-таки на что-нибудь способен; а теперь вижу, что ни к чему он не пригоден, кроме как сидеть в совещаниях, говорить (и не дело) и, быть может, писать доклады.
А великий князь еще возлагает на него серьезные поручения. Теперь Болховитинов, по моему настоянию, взялся и силится что-то сделать. Я сомневаюсь, чтобы ему это удалось вполне, у великого князя аппарат управления распался на многие части и теперь распоряжаются все – Орлов, Янушкевич, меньше всех Вольский, и кто ни путается. Из этого выйдет естественно одна путаница и гибель дела. Теперь армия стала оперировать. 7-го июня нельзя было, но понемногу стали что-то делать. Затем оказалось, что турки часть сил оттянули в направлении Трапезунда – охватили [Яблочкина] и еще кого-то и вот теперь то, чего Юденич считал невозможным, оказалось возможным – армия вся к западу от Эрзерума. Ленивый умом и не основательный Юденич.
Но, слава Богу, войска бьют турок. Где же тот грозный кулак, который, по данным разведки, был на Купэ-Даг. Его не оказалось, и теперь мы продвинулись этак на 1½ – 2 перехода, при условиях, что и базисные в Тифлисе, и промежуточные магазины в сущности пусты и еле дышат, а железные дороги не возят. Не возят, не потому что не могут, а потому что нечего возить. За время болезни я не мог в это вникнуть, но могу лишь сказать: чудны дела твои, Господи.
Великий князь беспокоится, но от этого делу лучше не будет. Необходимо наверху организоваться и управлять разумно и последовательно, а не вводить какое-то разделение власти по рукам чужих людей.
Мне недостаточно ясно, что делается на фронте и зачем это делается. Но мне представляется, что на Приморском районе ничего хорошего быть не может. Хуже, чем Яблочкина, трудно выбрать, а он там не знаю что делает.
Для меня ясно одно, что если турки не оболванились совсем, а до сих пор действуют разумно, то все их усилия должны быть направлены на Трапезунд.
Со стороны Эрзерума помочь не можем. В самом отряде Яблочкина подготовлено все, чтобы туркам легче было нас атаковать, с запада и юга – на Джависах. Сделают ли это турки? Та к как сижу дома, то послал Л.А. Шаховскому записку. Он доложит ее великому князю. Я совершенно расхлябался силами и нервами. Мне представляется, что в деле службы кругом великого князя какая-то вакханалия лжи, и его влекут, а он как будто охотно идет по этому пути. Он легок. Ему обещают, что все будет, рисуют картины, а на самом деле выходит не так. И мне и Шаховскому хотя верит, в этой области не верит, и все идет по-старому. Преподнесет ему и Орлов в свое время свою деятельность. Мне страшно за него и за дело. На меры – нет характера, на пустяки есть. И что с ним стало. Живем воображением. У нас сильная и в то же время беспомощная армия. Спасибо, что появился деятельный человек Карнаухов. Чтобы делали теперь Юденич со своим Керстичем. Все расползается. Карпов путает безжалостно. Янушкевич самое большое горе. Беспомощен как младенец на большом посту, с внешними формами деловитого человека. Посмотрим, справится ли Болховитинов. Как бы хотелось помочь; но как. Вся жизнь идет мимо меня. Да теперь хвор и слаб. Надо уехать поправиться. Я кончаю сегодня свою записку о Берхмане. Высокую несправедливость совершили над ним. Я изложил всю правду, как ее понимаю. Завтра начну ее переписывать. На днях мне надо решить, оставаться ли здесь, или уехать на поправку. Уезжать, как не трудно, мне не хочется. Я очень обязан князю Шаховскому за его помощь и заботу. Основательный и спокойный человек, много пользы принес он своей наблюдательностью, правдивостью и деловитостью в поездках моих в штаб армии в мае и июне. А во время болезни был другом.
20-го июля. Травино
Личная жизнь так сплетается с событиями, что говоря о событиях, невольно приходится касаться самого себя.
Не помню, 1 или 2-го великий князь, по словам и доводам доктора Маламы предложил мне ехать в отпуск в Травино отдохнуть. 6-го выехал и 9-го прибыл сюда. Я мог бы не ехать, но в круговороте тамошней жизни я бы не поправился, да и большая высота уже не по мне. Великий князь отпустил на отдых и Вольского, и вместо него будет главноначальствующим округа Янушкевич. Будет ответственное лицо, и временно кончится ненормальный порядок протектораторства Янушкевича над Вольским и невозможное вмешательство его без всякой ответственности. Не рассчитываю, чтобы он справился и лично такого опыта не сделал бы, что и доложил великому князю.
Но другого выхода не было. Вольский совершенно обессилен и заменить его некем. Не доверяю деловитости Янушкевича, но все-таки он с общим ходом административной работы знаком и знаком вообще с тем, что делается. С этой точки зрения лучшего выбора сделать нельзя и все сведется к тому, как Янушкевич будет править и работать. Лично я этой способности его в практической области верю плохо, но буду счастлив, если ошибусь.
Условия трудные, очень трудные: железнодорожное дело, продовольственное, интендантское, да и остальные в разброде; в разброде гражданская часть. Как это собрать, при условии, что работа должна быть напряженная, ибо мы в истощении и базисные магазины пусты.
Перед отъездом мною была составлена справка, как приложение к собственноручному письму великого князя к государю, в котором он просил о присылке необходимых нам вагонов легкого типа и таких же паровозов.
Последних надо выслать в течение июля и августа, кажется, к 65 паровозам и 240 вагонеток, сверх ожидаемых из Америки 70 паровозов, 150 площадей, 20 цистерн и 250 вагонов тяжелого типа. Последние должны прибыть с сентября по конец декабря – к месту назначения. Первая же партия должна быть доставлена к нагрузке в Нью-Йорк к 1-му августу. Но рассчитывать на эти сроки было бы неблагоразумно при трудности доставки морем и еще больших трудностях транспортировки от Архангельска. Записка была отправлена 5-го или 6-го июля.
К 15-му июля Карелин обещал довести рельсы до Kapaуpгана, а до 15-го августа до Харосана, а в сентябре до Гассан-калы. Удастся ли преодолеть трудности в Зивинском ущелье и своевременно получить подвижной состав. Шоссейные работы тоже закончатся в августе, по крайней мере, от Гассан-калы. Тогда получится у нас сплошное шоссейное сообщение до Эрзинджана. К 12-му июля мы заняли Эрзинджан и владеем линией Фаль-Ардас-Эрзинджан.
Создалось новое выгодное положение для операции и новое необыкновенно тяжелое положение для подвоза. Наши транспортные средства, о запасах не говорю, выполнить успешно подвозы не могут.
2-го августа
11 августа выеду обратно, и если все протечет благополучно 14-VIII могу быть в Тифлисе. У себя провел месяц. За это время, естественно, отстал от всего. Не только события на западе, но и на Кавказском фронте, все это покрыто какой-то пеленой и только отдельные эпизоды несколько характеризуют положение. Поэтому не буду о них говорить.
Живу личною жизнью и теми затруднениями, которые имеют место у нас.
10-го августа
Завтра уезжаю в Кавказскую армию.
Операции на западе вызвали переход частей III армии генерал Леша на южный берег Припяти. Если мы слишком ослабили северный берег Припяти и направились на Слуцк, то наши противники могут поставить нас в трудное положение. Не знаю, как там было лето. Если он готовится напереть на Бобруйском направлении, то мы не устоим; положение западного фронта и Брусилова будет не завидное, а в дальнейшем развитие и успех Брусилова могут очень и очень умалиться. Что из всего этого с 22-го мая ничего не выйдет, было ясно, когда через три дня, т. е. с 25-го мая Эверт молчал, а Куропаткин что-то делал неудачно. Вероятно, были причины, но пока они мне не известны.
22-го августа
Сегодняшние донесения с подходом 4-го корпуса (46-й, 49-й и 49-й [дивизий]) к Эрзинджанскому фронту, а 15-й и 16-й дивизий к Огнотскому, если сведения эти верны, вносят в наше и без того не прочное положение, такие данные, которые должны побудить Юденича к весьма важным решениям.
По подходе этих частей получится не менее 150, а вернее 160 батальонов – против 82 на западе, и не менее 93 батальонов против 88 в Огнотском районе. До этого мы в последнем балансировали 84 против 75. К западу от Эрзерума по воздушной линии до фронта около 150 верст – путями 190–220. К югу от нашего фронта в среднем около 120. Если бы не такое невыгодное соотношение сил, то положение недурное, а беря во внимание эти силы, весьма невыгодно, причем с отходом наших сил к востоку и севернее оно не улучшается, а ухудшается.
Пока силы турок разделены и Юденич мог одержать весьма решительные успехи на юге, но опасаюсь, что время благодаря почти 2-х неделям странного ведения действий на месте из-за отсутствия объединения в управлении – упущено.
За эти 6–8 дней мне было все время не ясно, что они делают, к чему стремятся. Сказать, что целью действий Юденича против Огнота разбить турок, нельзя, ибо ежедневно части без связи придвигаются то вперед, то назад. Может быть, частично начальники путают; правда, условия местности очень трудны для маневра и для действий.
Мы накануне или уже в кризисе, который может отозваться необыкновенно тяжко. Требуется и твердость, и осторожность, и хорошее управление. Боюсь, не погубила ли Юденича и участь операции его самонадеянность. Слишком счастье баловало раньше.
30-го августа
Очень неблагоприятно сложились обстоятельства для систематической записи событий, развивающихся на нашем фронте. Вчера перебрались в Тифлис и постараюсь более связно изложить, что было пережито за конец июля по настоящее время. Хотя великий князь и сказал мне, что штаб армии подход и сосредоточение 2-ой турецкой армии не прозевал, но говорил он под впечатлением того, что ему докладывали в 20-х числах июля. Действительно, в это время штаб уже чувствовал, что весьма порядочные силы 2-ой турецкой армии подошли, а 25-го июля, если не ошибаюсь, Юденич телеграфирует, что он формирует маневренную группу в 22–28 батальонов. Ненавижу я эти пресловутые выражения: маневренные группы, стыки, разграничительные линии и т. п. Ничего они не выражают и один только от них вред.
В конце июля Юденич собирается бить в южном направлении и собирает для этого силы. В общем это правильно, но следовало об этом подумать много раньше и предупредить противника, начав стягивать войска к югу с 15-го.
Уже в начале июля было заметно, что с юга тянутся войска: заменена была 11 дивизия, не знали где 12-ая и 14-ая, но о 1-ой, 53 и 149 дивизиях ничего не знали.
Предполагали, что в Ефратском районе должна образоваться армия. Поэтому 7-го июля я предлагал Юденичу, что несмотря на недостаточную нашу готовность, незамедлительность действий против турок самое главное. Но для начала наших действий необходима была сила извне, которая побудила бы Юденича к действиям. Она и выразилась в атаке турок левого фланга Приморской группы. Пришлось поддержать их и независимо от воли командующего армией разыгралась июльская операция с занятием Эрзинджана.
То что было невозможным в середине июля по понятиям Юденича, то было выгоднее немного спустя под давлением внешних обстоятельств. Но я должен оговорить: действительно, в начале и до конца июля, благодаря сокращающемуся с конца мая с базы подвозу, к 9-м июля линия магазинов на Эрзерум была почти пуста. 9-го июня я об этом телеграфировал Болховитинову; с 12-го начался усиленный подвоз, и к концу июня Карнаухову удалось даже открыть магазин в несколько тысяч пудов в Эрзеруме, чего раньше никак не могли сделать в течение месяцев. Шаг за шагом в конце 1 июня и начале 1 июля начались развиваться операции благодаря Пржевальскому и закончились с большим успехом. Но акт накапливания 2-ой турецкой армии на юге оставался.
2-ой турецкой армии, катившей свои войска от Диарбекира на Чоглар и вероятно от Харпута до Иелу, нужен был плацдарм для развития своих сил. Нам надо было помешать этому и разбить их при выходе. Требовалось кроме быстроты наступательного действия всеми силами.
Не могу доказать, но мне кажется, что мы упустили дней 8 или 6, а затем стали действовать пакетами, без должного действия объединения в управлении.
Управлял Юденич издали, телеграммами, и так продолжает управлять, несмотря на намек великого князе, что надо быть ближе.
Все действия сосредоточены против массива с вершинами 2260, 2113, 2050, находящегося к W от Огнота и господствующего над долиною Копик-су, по которой пролегает путь на Чоглар – Диарбекир. Это главная турецкая артерия, против этого массива направлены усилия 4, 5 стрелковой дивизий и пластунов целиком, левого фланга генерала Николаева, теперь генерала Крутеня. Восточнее и южнее 4-ый корпус в тесной связи с подтянутыми частями. Операцией и боем управляет из Эрзерума Юденич. Как он ухитряется, не знаю и не понимаю. Это современный наш способ управлять боем за 100 верст, ничего не видя решать по донесениям. Повтора я не постигаю. Почем он знает, находясь в 100–120 верстах, что надо сделать, распоряжаясь по 5-ти верстной карте. И если мы разобьемся, а по потерям очень на это похоже, будут виноваты Воробьев, Крутень и другие, только не он. Противоставляя, как управляются турки, т. е. на месте боя, на что указывает, что корпусной командир убит, будет удивительно, если мы здесь победим.
Проследив с 4-го августа действия наши в этом направлении, можно придти в полное уныние.
К 4-му августа в этом районе, на широчайшем фронте, с севера уже оперировали в направлении на юг: войска Николаева, Дубисского и на юго-западе 4-й корпус. До 7-го упорного сопротивления они не встретили. С 12-го, может быть, раньше, начинают проявляться части 4-ой Кавказской дивизии и, вероятно, 2-ая пластунская бригада, т. е. к тому времени, когда турки начинают нас теснить. 11-го августа Дубисский овладевает высотами 2260, 2413 и 2050 горного массива, которые отдаются 12-го и 13-го августа. Затем мы то наступаем, то отступаем, атакуемые турками. С 20-го мы как будто стали прочнее и с 25-го августа ведем упорные, но безуспешные бои, причем овладеть высотами 2260 не удается, а берем 2113 два раза, в последний раз 28-го и оба раза теряем.
Бесполезное кровопролитие, доводящее 4-ю стрелковую дивизию до 1298 штыков, 3-й полк 5-й дивизии до 4162, 2-ю пластунскую бригаду до 3654 шт. и 4-ю пластунскую бригаду до 2539. И к этим потерям относятся равнодушно.
Теперь с 29 августа они закрепляются. А Юденич, «по современном состоянии связи», считает невозможным переехать из Эрзерума. Теперь оно для атаки излишнее, ибо части после понесенных потерь малоспособны.
Хорошая 18 т[ысячная] 5-ая дивизия загублена. Не скоро ее поправим. Говорят, турки [тоже] потеряли. Потеряли, но меньше, и если они, пользуясь сохранившимися резервами, перейдут решительно в наступление, то будет счастье, если мы только отскачем. Не понимаю Юденича, но не понимаю и великого князя.
Мы как будто не желаем видеть того, что надвигается. Если мы хотели бить турок, а это мы желали, то следовало бить всеми силами, собравшись, а не бросаясь ничтожными. Нанося удар, надо было назначить человека, который управлял бы на месте. Его отличную работу мог регулировать Юденич из Эрзерума, но не вести оттуда бои. А лицо не было назначено, а сам он руководил с закрытыми глазами. Это или непонимание основ, или безграничная самонадеянность. Счастье избаловало. Человек очень склонен при удачах приписывать их своим качествам и достоинствам и редко соглашается, что это сделали другие, и еще реже приписывает это случаю.
Будем надеяться, что враги потрепаны. По-видимому, Юденич ставит последнюю карту на 14-й Туркестанский стрелковый полк, который подходит. Кто же решит куда, и как его направить.
В этой манере вести управление начало всех наших неуспехов и ужасающих потерь.
Я очень мало знаю, что делается по административной части. Не сомневаюсь, что скоро раздадутся вопли, главным образом по отношении сапог и теплого платья. Поворот мыслей у великого князя странный. Он стал на точку зрения тыловых органов, на точку зрения Янушкевича – отправлено или сделано распоряжение об отправке. Несколько раз я слышу подобного рода реплики. Янушкевич как будто всерьез хочет стоять у руля. Боже сохрани войска от этого управления. Все будут виноваты другие, на все будут причины, а войска будут босы, голодны и не одеты в теплое.
Боюсь я этого хозяйства и этого хозяйничания. Но поживем увидим; понятно, я критикую, мне это неприятно, в особенности, говоря о теперешнем времени, когда у меня мало фактов. Но видел работу его раньше, и лучше, если бы он к ней не подходил.
31-го августа
26-го я дал Болховитинову оперативную справку. 26-го я писал Алексееву. Схематически я изобразил ему наше положение.
Болховитинову позволил себе указать, что, по-моему, надо бы сделать в области управления и подготовки.
Соотношение сил немного колеблется, но это не существенно. В конце июля (25-VII) Юденичу положение было ясно; оно должно было быть ему ясно в июне и с этого времени по мере возможности ему следовало приготовиться. Было ли что-либо предпринято, не знаю. Судя по моему знанию людей, привычек их и их работы, думаю, что ничего не было сделано.
Если, начиная с февраля и марта, а затем в апреле были одни упущения, то мало у меня основания думать, что в июне и июле предвидено было и даже подготовлено то, на что можно было рассчитывать в августе. Но и средствами для исполнения Юденич беден и насущные потребности настоящего не удовлетворяются. Но кто же виноват в этом?
Бесспорно, виноват общий уклад работы в тылу, ее дезорганизация и отсутствие организации тыла Юденича. Это последнее – дело его рук. То т безобразный порядок (его слова 20-го мая, сказанные мне), который существовал, им создан и поддерживался, совместно с Болховитиным и другими. Смешно сказать, чтобы придти к сознанию, что порядок незаконен и ненормален, постороннему человеку надо было бороться с февраля по июнь.
И теперь он не может решиться перейти к законному порядку, хотя у него под рукой такой дельный человек, как Карнаухов, готовый работать.
Юденич не предусмотрительный – сибарит. Он не командующий армией, а начальник штаба, таково мое впечатление по моим пребываниям в армии. Войска его не любят и не знают, ибо он не бывает у них. Ум у него не гибкий; но есть упорство и теперь, после ряда успехов, и самонадеянность.
Как же назвать все то, что происходит с конца июля по настоящие дни. С точки зрения оперативной, все происходит в исполнении, при правильном и хорошем замысле, на фу-фу. Брошены части, хорошо брошены, а делают, что хотят, что кажется.
Та к не ведется операция человеком понимающим и сознательно относящимся к интересам государства.
Положение наше слишком серьезное, чтобы можно было рисковать, отдавая исход операции счастью.
Все от начала августа указывало, что ни положение, ни цели, ни исполнения тщательно обдуманы не были.
Мы бросали войска самонадеянно – подойдут и разобьют.
А дальше? А если не разобьют? Наконец, кого будут бить и ради чего? Как обеспечено было достижение успеха? По действиям войск не видно, чтобы ими управляла чья-нибудь воля. Уступают, идут вперед, наступают, идут назад. А из Эрзерума идут телеграммы. Почему Юденич, сидя там и обремененный заботами, может знать, что именно то, что он желает, и должно делаться? Я называю это самонадеянностью.
И к 29-го августа мы, окровенив части, ничего не достигли, кроме укрепления турок. Теперь мы еще слабее, укрепив наших врагов. Способны ли последние на удар и операцию? Если не сейчас, то отдохнув – да.
Способны ли мы на то же? Не знаю. Потеряв свыше 50 % и получив взамен пополнения – не думаю. Но Юденич готовится к 4 удару, подтягивая 14-й Туркестанский полк.
Если бы он был на месте и это сделал, то поклонился бы ему в ноги, но он решается на это, сидя в Эрзеруме, ничего не видя и зная не больше, чем мы в Тифлисе.
На западе турки молчат. IV корпус не подтянулся. Может быть, удержимся на наших позициях, а не удержимся, у Юденича заговорит нечто другое. Та к всегда бывает, когда самонадеянность уступает другому чувству.
1-го сентября
Почти 8½ месяца я здесь, и какой, спрашивается, от меня толк. Перечислю на память, что сделал в области фактов и в области советов. Разговоров было много, но я постараюсь объективно перечислить то, что, вероятно, повлияло на ход событий, на обеспечение войск и операции.
27-го декабря Юденич прислал решительную телеграмму – атаковать, или отказаться. Великий князь колебался. И он был прав. Объектом было – постараться нанести ущерб турецкой армии и вернуться на старые места.
Я настаивал на исполнении предложения Юденича; Болховитинов присутствовал, был того же мнения, но выражался мягко. Во время операции я поддержал великого князя не разрешать штурма Эрзерума передовыми частями. Основания были вескими (7, 8 января). В дальнейшем мои соображения поглощались ходом событий. Та к всегда бывает. К 10 числам января заколодилась железная дорога. Пришлось разобраться и установить начала, которые улучшили внося работу. К сожалению, этот важный вопрос был великим князем отдан Янушкевичу и он своею манерою работать путал, как путает теперь.
В Эрзерумский период дело делал Пржевальский.
Когда он был взят, мои настояния были к продвижению вперед (заседание 8-го февраля), Юденич тянул назад.
Вышло ни то ни се. С этого времени неустройство, вернее отсутствие тыла армии стало мне вырисовываться все ярче. Болховитинов горячо защищал это безобразие. По каким мотивам, не знаю; он мог скрывать существо.
Великий князь сознавал, что не ладно, но мне не верил. В феврале послали в Ставку. Атмосфера отношений была ненормальная, силы наши были слабые, средства тоже. Мне удалось многое, но главное склонить наших союзников к совместным действиям в Малой Азии, с целью вырвать Турцию из союза, вследствие несогласия Англии не удалось. По и Лагиш присоединились к моим доводам и мыслям Алексеева. Ничего из этого не вышло, но дала две пластунские бригады (решено было до моего приезда в Ставку) и снабдили материальной частью, и разрушено было сложившееся в штабе армии мнение, что Ставка все отказывает и относится к нам недружелюбно. Сам Алексеев находил, что наше тыловое устройство безобразно.
В марте решительно стал настаивать на устройстве тыла армии по закону. Завязалась даже переписка в виде докладов. Противодействие полное. В апреле уехал, вернулся в мае (10-го).
Снова та же история. 14-го меня послали к Юденичу, чтобы разобраться и убедить его. Юденич со всем был согласен, но хаос нашли там ужасный. Дороги исчезли, транспорты в расстройстве. К 20-му приехал Карнаухов. Очевидно было, что так продолжаться не может. Пришлось упорядочить работу и главное организовать работы дороги и узкоколейной железной дороги. 18-го отличился Янушкевич в сенном вопросе, поступив как мальчик.
Вернулся 24-V и составил приказ, ряд распоряжений от великого князя. Приказ об устройстве прогулял еще 3 недели и наконец в июне вышел.
Положение наше к июню начало ухудшаться. В начале июня великий князь потребовал наступления, Юденич отказал. Послали меня 7-го июня, я с Юденичем подробно переговорил. Со всем согласился, но необеспеченность войск задерживала исполнение. 9-го стал проверять положение запасов. Оказалось наличное Сарыкамыша – Эрзерум summa sumarum на 4 дня. Протелеграфировал в Тифлис – стали возить. 19-го поехал на базисные магазины Тифлиса. Оказались пустыми.
Но обстоятельства оперативные шли своим чередом. И что не желал Юденич, пришлось сделать под давлением турок. Вышла Эрзинджанская операция. Турки были оттеснены, частью разбиты. Заболел с 15-го VI я 6-го VII уехал на поправку и вернулся 14-VIII.
Всей неразберихой в тылу, я считаю, великий князь обязан Янушкевичу, несмотря на его старания, а может быть, с его старания. Он занял странное положение безответственного распорядителя в административной и военной работе главе тыла. В данную минуту не знаю, что он делает, но, что приходится слышать от Болховитинова, происходит канцелярская неразбериха.
Главный двигатель – это бесконечные заседания и записки, там где должна работать знающая и сознательная воля. К сожалению, великий князь распылил свою власть и приказчики стараются, но стараются неумело и по канцелярски.
А на фронте грозная обстановка и такая же канцелярщина в операциях. Опасаюсь, что будет очень нехорошо.
2-го сентября
28-го утром, а может быть, 27-го вечером Юденич приказывает 4-й и 5-й Кавказским стрелковым дивизиям закрепиться на занятых ими после неуспешных атак позициях и дальнейшие наступления предпринимать по его приказанию.
29-го, может быть, вечером 28-го правофланговая часть 4-ой Кавказской дивизии захватывают пирамидную гору, к югу от Пирджан, т. е. много южнее всего расположения. В этом расположении части пребывают с 28-го, т. е. 6 дней, устраиваются, пополняются. Не думаю, чтобы в течение 6-ти дней части эти оставались в непосредственном прикосновении, т. е. на 600–800 шагов от турок. Вероятно, они отошли на левый берег реки Аслаш-Сувик, очистили пирамидную гору, устраиваются и пополняются. Но штаб умалчивает об этом. Вообще он все от кого-то скрывает. Та к было в июне, когда в Сарыкамыше мне с трудом удалось выяснить наше расположение и турок, и Абга-Дага. Де Роберти, по-видимому, хотелось, чтобы я думал, что Абга-Дага и Кюркитли в наших руках, когда они заняты были турками.
А что же дальше? Кто может определить, можем ли мы взять массив 2260 и нужно ли его брать. 48-я дивизия идет, по-видимому, на усиление 2-й армии. Думаю, она подойдет к Киги. Но что делать? Ясно ли это Юденичу. Самое простое взять и разбить 2-ю турецкую армию. А можем ли мы это, после всего того, что произошло. Кто определит? Юденич в такой же мере может определить это из Эрзерума, как я из Тифлиса.
Пожалуй, из Тифлиса это можно сделать похрабрее.
По моему мнению, Изет-паша под Огнотом одержал значительный успех. Он прочно стал у выхода из долины Ефрата в долине Кинак-су утвердился, отбил наши атаки, разрозненно веденные и теперь начнет выдвигать части к востоку, пугая нас. Заняв на подходе 48-й [дивизии] Киги, он вынудит нас к отходу. После того, что было, и получив сырые подкрепления, Юденич все-таки будет парализован в активных действиях. Начальники войска не те, попытка в повторении старого может нам обойтись слишком дорого.
Турки тоже потрепались, но после успеха могут свободно маневрировать своим правым флангом, и 48-я дивизия, с прибывшими 11-м и 36-м полками 12-й дивизии 4-го корпуса отойдет на Чарборх, и всякому маневру тогда конец, дай Бог, отведем части к Башкей или на высоты Джорис-Дага.
Хорошо, если это удастся исполнить в порядке, без ущерба; но все-таки, что дальше?
Выгодное положение наше нами будет утрачено, а почин действий всецело перейдет в руки наших врагов на этом фронте. Если потеряем Киги, турки в состоянии будут усилить 2-ю армию из 3-ей. Но раньше они должны оттеснить нас к востоку. От решительности и действий Юденича теперь будет зависеть исход. Нам будет или легче, или очень тяжко, в зависимости от того, что Юденич – счастливый – или талантливый.
Исполнение очень хорошей мысли за август мне показало, что он самонадеян и ведет дело по-канцелярски, и в важный период кампании, когда мы стояли лицом к лицу не со слабыми, как это было до сих пор, а против сильного противника, он показал себя только самонадеянным, иначе не могу назвать его управление из Эрзерума войсками Николаева, Воробьева, Дубисского и 4-го корпуса.
Ему надо было самому взять это дело на месте в свои руки и, вероятно, результаты были бы другие.
8-го сентября
Запись идет лениво. Со дня моего возвращения я совсем в стороне и кроме высылаемых ежедневно телеграмм из штаба, до меня остальные стороны жизни доходят изредка. До вчерашнего вечера турки не трогаются. Ожидают ли они подхода новых своих дивизий, ждут ли подхода пополнений и запасов, но вчерашнего вечера жизни не проявляли. И мы сидим смирно, пополняемся и чинимся и строим пути. Судя по донесениям штаба, первая группа осталась на своих местах, т. е. в непосредственной близости, охватив массив высоты 2260 с трех сторон.
Потеряли изрядно и, следовательно, и ослабли в такой же мере. В ослабшие части вливаются пополнения. Вчера, значит, 7-го Абациев выехал к своему корпусу.
Юденич принял совет великого князя иначе организовать управление. Теперь на западном фронте управляют Яблочкин, Пржевальский; в фронте Киги управляет оперативно 1 корпус, т. е. Ляхов; Абациев под Огнотом и де Витт – остальное.
Но существо осталось прежнее, войска на прежних местах, растянуто, неспособные к маневрам и поставленные под удары турок в ту минуту, когда захотят последние.
Какие Юденич принял меры внутренние, великий князь не знает. Думаю, что серьезных никаких. Из обмена телеграмм видно, что вопрос идет о расположении на зиму, а не о действиях наших войск или даже турок.
Несколько раз обращал внимание великого князя на опасность нашего западного фронта. Но кажется без результата. Мне кажется, Юденич думает, что западный фронт вследствие природной силы позиции устойчив. Может быть, но он растянут свыше, чем на 170 верст и занят ничтожным числом войск. Пойдут дожди, мы в случае удара турок можем потерять часть артиллерии и обозов. Думаю, что справка, данная мною 25-го VIII Болховитинову, применения не найдет. В ней изложены общие мысли о некоторых частностях внутреннего порядка, и нет прямых указаний, что же делать? Решить этот вопрос не берусь. Положение сложное: уйти с западного фронта – не хорошо: оставаться опасно. Я считаю необходимым все приготовить к отходу на меридиан Байбурта, но оставаться на месте бдительно. На месте Юденич и Пржевальский должны видеть к понимать это лучше меня. О таких вещах не говорят, но к ним подготовляются и надо думать, что они это делают. Но административная подготовка показаний не дает. В последнем случае административные заботы должны быть направлены на устройство запасов в Байбурте, Барнакабане, Еникее и Мема-Хатуне. Но этого не видно, и я скажу, пожалуй, это не под силу нашим транспортным средствам. Приходится думать об удовлетворении насущных и повседневных нужд войск, а для запасов оперативных не хватает средств. Вообще винить кого бы то ни было нельзя. Такое создалось положение и из этого положения выйти мы скоро не можем. Вообще при начертании нашего фронта мы выйти из этого положения не можем. Вот и ожидаем предлога, вроде зимы, но только мы боимся громко произнести, что турки могут заставить принять это положение до зимы. Хорошо еще, если это не будет начато крупной неудачей, тогда мы станем еще восточнее, а штаб переедет из Эрзерума в любимый Сарыкамыш. Но и это на хороший конец.
В многих явлениях современных войск я все-таки не разбираюсь с достаточной ясностью. Сама турецкая сила мне не ясна, и в этом отношении, наверное, Юденич, Пржевальский и местные деятели лучше меня разбираются. Наконец, местные условия, характер и свойство снабжения, а главное, настроение и состояние наших войск им виднее и то, что на основании стекающихся сюда сведений, мне кажется опасным, не благоразумным и не соответствующим, на самом деле не так. Вообще данные оперативные и административные не могут дать разноречивых заключений; но на самом деле это не так.
На юге и на западе Юденич не хочет уступать ни на шаг и остается в положении, которое создалось неудачными боями в конце августа. Есть ли это признак силы воли, упорства. Да, если за этим последуют действия по атаке турок. Но он уже теперь пишет, что отойдет, а раньше, рассчитывая не на успех, а на победу, считал возможным, заняв район Огнота, разбив или оттеснив турок, выслать одни лишь авангарды, а к зиме отойти. Почему же теперь держать войска, которые, по-видимому, активно действовать нe могут, в положении, где туркам легче нас разбить, легче нанести нам ущерб, а не стать так, когда сделать это будет труднее. Почему наше боевое расположение не может обратиться в сторожевое (если мы атаковать не можем), а боевое займет более прочное положение. Это относительно частей Крутеня и Абациева. 4-й корпус в особенном положении. Мне кажется, что Юденичу не совсем ясно общее наше положение и вопрос о нем в общем им не разобран и не решен. Он стоит на точке зрения не уступать, ибо, как сказано в одной из телеграмм, это обозначало бы, что мы признаем себя побежденными.
Точка зрения весьма почтенная, если она не противоречит общему положению. Если бы впереди наши средства позволяли бы нам теперь же или через несколько дней перейти к активным действиям на южном фронте, то дело другое, но если Юденич остается в том же пассивном положении, то оставаться в растянутом пассивном расположении не следует. О необходимости выделения резервов он думает, но от дум легче не будет. Надо это сделать и тогда на юге по крайней мере мы можем приобрести некоторую устойчивость, которая позволит нам, даже обороняясь, применять активные начала. А теперь этого последнего налицо не имеется. Если его нет, держаться в тонких больших линиях в 100–1000 шагах, может быть, больше, на склонах массива 2260, 2113, 2050 – нет смысла. А мы держимся. Какие к этому побудительные причины? На них мы держимся с вечера 28-го августа, т. е. 11 дней.
Я думаю, что мы занимаем не столь опасное и не столь беспричинное расположение, но телеграмма от 4-го или 5-го указывает, что мы стоим там же, где были. Вот в этом загадка, если только мы не попытаемся снова взять позицию 2260. Можем ли мы ее взять, или не можем – это другой вопрос. Я нахожу по разным данным, что не можем. Юденич, может быть, обратного взгляда. Но оснований у него в Эрзеруме, сколько у меня в Тифлисе. Оба мы вдали, он на 120, а я на 420 верст. Туда вчера или 6-го поехал Абациев. Может быть, он разрешит этот вопрос, если только он объедет войска, осмотрит позиции турок и наши и решит этот вопрос на месте. Но на это должно пойти 3–5 дней и турки могут своими ударами нас предупредить. Говорят, они потрепаны, истощены. Возможно. Но у них тоже 11 дней отдыха.
Наше расположение для обороны, даже только по форме, не выгодное. И великий князь это знает и чувствует. Недаром он крестится, каждый раз, когда телеграмма гласит «ничего существенного». Но сделать он ничего не может.
Телеграфирует он Юденичу часто, но существо дела остается нетронутым. Все боятся коснуться его; вероятно, Болховитинов тоже, ибо моя справка от 23–25 VIII его не убедила. Повторяю, мысли и действия Юденича за этот период мне неизвестны. Может быть, Болховитинов послал ему копию с моей справки; это проще. Сам он боится самостоятельно выступить. Если бы я был Командующим, поступил бы, вероятно, как думаю, но лезть с советом не буду, ибо, повторяю, многое мне в существе нашей борьбы неясно. Исходя из общего ясно, что следует делать. Первым делом отстранил бы Яблочкова и назначил бы более способного и подходящего. И на передовую линию западного фронта смотрел бы как на сторожевую. А может быть, на самом деле, на западе, с принятием большой части фронта в ведение Яблочкова, оно так и есть. Для нас существенно одно, не потерпеть поражения ни на западе, ни на юге, а маневрировать. Пока запад не напрет – юг нам не так опасен, хотя и висит над нашими сообщениями. Но на северо-западном фронте в 1915 году мы так жили с января по август – почти 8 месяцев.
Все дело в работе Юденича, в своевременности, и тогда, кроме большого интереса, положение наше может из весьма рискованного сделаться таковым для турок. Первые шаги Юденича в августе были неудачны, и ни мастерства, ни понимания в управлении не показали, но высказали большую самонадеянность, что чрезвычайно грустно.
10-го сентября
Турки по-видимому не готовы; не подошли подкрепления, не подвезены израсходованные запасы.
То невыгодное тактическое положение, которое мы заняли на западе и на юге, по-видимому, остается. Торопиться нашим врагам, в таком случае, незачем. Говорю со своей точки зрения и говорю с болью. Указывает это на одновременность их действий в близком будущем.
Юг турецкий будет нас удерживать, благо мы этого желаем. Мы будем рады, что отбиваемся, а запад будет напирать с нажимом от Киги, вернее, от Киги-Пельмир. Руководят ведь немцы, а не турки. K сожалению, никто здесь, да и на западе (могу указать только на Алексеева, Борисова, отчасти Головина) с немецким учением, с немецким пониманием войны не знаком, его не изучали и войну разыгрывают как маневр, иногда очень хорошо, иногда неряшливо.
Моя справка, вероятно, спрятана Болховитиновым. Мои указания на опасность положения сказались. великий князь хорошо понимает, но сделал ли он что-либо существенное – не знаю.
Заканчивая эту тетрадь, скажу то, что сказал в самых первых моих тетрадях:
Беря наших деятелей, которые стояли у руля хода событий, беря деятельность наших военно-гражданских учреждений, беря нашу интеллигенцию, совершенно не подготовленную ни школой, ни жизнью к борьбе за эту жизнь, я победоносного конца, такого, о котором говорили такие умные люди, как мои коллеги по Совету, не говорю об остальных и о газетах – не вижу.
В 1914 году я высказался, что в лучшем случае война с подготовленной и воодушевленной Германией кончится ни то ни се.
Главное – победа организованности, высшей культуры и техники должна совершиться на западе; но успех на западе будет низведен в общем бессилием на востоке. Странные слова, странные мысли. Народ, серый народ дал несоизмеримо больше, чем можно было после 1905-06 ждать. Как всегда на войне бывает, всплыло нехорошее, но ярко и сильно выступило хорошее.
Разбирать теперь все подробно не время.
Материала, физической силы, было более чем с избытком. И казалось, если положить в основу измор Германии, то блистательно для нас должна была окончиться война. Но силу эту мы истратили зря. Материал истощили еще более зря. Но народная жизнь держится крепко и будет держаться, и в этом спасение. Но ей одной нельзя достигнуть победоносного конца, а можно сохранить лишь прочность государства. Это очень много. Мы живем эпизодами и воюем ими, но они не результат одной мысли, с начала войны. Вот этой мысли я не видел с начала войны, не вижу и теперь. Хотя чудная наша армия была растрачена в течение первых месяцев, не своевременно пополнена, но и теперь сила наша большущая, хотя и отягощаемая и раздираемая ее собственным тылом, неразумием собственных начальников, главным образом, больших, ведущих войну в мирных условиях, с мирными привычками, хотя обвешанных воинскими наградами. Горе в них, в отсутствии знания, умения и неумения с начала войны принцип порядка поставить выше всего.
16-го сентября
На фронте спокойно, хотя за последние дни обозначились: подход 48 дивизии к левому флангу 2-ой армии – юго-восточнее Киги, и 49 тур. дивизии к 3-й армии, севернее Сивасского шоссе. В 3-й армии, в некоторых дивизиях, с предположением, что это распространится на все корпуса этого фронта, происходит преобразование слабых полков в батальоны, див. в полки, корпуса в дивизии сильного состава, с сохранением их и с прибавлением к ним названия «кавказских». Подтверждают это перебежчики и агентурные сведения. Удивительного в этом нет. С моей точки зрения, турки поступают мудро, отказываясь от числа и переходя на качество. У нас этому верят плохо. Излишек офицеров, унтер-офицеров, вероятно, если эта мера осуществится у турок, пойдет в кадры на новые формирования или против нас, или в Европу.
Мысль эта верно Брэлисара.
Если это верно, ожидать сейчас решительных действий на западном фронте не следует. Суровое время года в этом году наступило рано. На фронте снег, дождь, мороз. Однако сравнивая это время года с тем, что было в 1877 году, думаю, еще будет тепло. Наши войска остались почти в том же положении: 123-й и 127-й дивизии 5-ого Кавказского корпуса, 4-й и 5-й Туркестанских дивизий (без 14-го Туркестанского полка) вероятно 2 пластунских батальона, 3-го полка 39-й дивизии все это на западе. 5-й корпус сформировал новый стрелковый полк (кажется, 23-й) Донская бригада уменьшившаяся на 2 батареи (было 6 батарей) переводится на юг, 1-я пластунская бригада в район Карджили к югу.
Затем в районе Киги и западнее бывший отряд Крутеня с отрядами хана Иомудского, 4-й и 5-й Кавказские стрелковые дивизии, 2 пластунских бригады, 5-й Кавказский стрелковый полк, 20-й и 14-й Туркестанские стрелковый на прежних местах, определившихся августовскими боями, причем часть отряда Крутеня (левый фланг) 4-й и 5-й стрелковых дивизий и 2 пластунских бригады, прилепившихся к турецким расположениям на массиве 2260.
Отодраться от турок не можем, атаковать тоже.
После 28-го VIII Юденич все обольщал, что будем атаковать. Но наконец 13-го телеграфировал, что отказывается от атаки, а желает брать Битлис. Вокруг этого вопроса затеялась телеграфная переписка с главнокомандующим, который на дело смотрит иначе и вчера 15 вечером решительно отвергнута Битлийская операция и приказано выделить в район Огнота сильный резерв.
Какие течения привели великого князя к этому решению, дело внутреннее, но оно им выражено определенно и правильно.
Неудачи наши над Огнотом (23–28 августа), о чем писал раньше, к сожалению, бесспорны. Мы шли бить 2-ю армию, исполнили это по детски, и, кроме потерь, ничего не приобрели.
Правда, турки остановлены здесь, и добавлю, что, вероятно, наши упорные атаки имели и моральное значение, но нас-то они расстроили потому, что для нас они были неудачны. Я виню в этом Юденича – пожалуй, не столько его лично, сколько всю канцелярскую манеру управления. Бой велся из Эрзерума за 120–140 верст по телеграфу. Войска в командном отношении не были объединены. На приглашение придвинуться к войскам Юденич отказался из-за телеграфной связи. Как будто сии последние важнее выигрыша сражения. Та к у нас все работают и не удивительно, что ничего, кроме потерь, у нас не выходит и притом с войсками, которые дают доказательства удивительного бесстрашия и мужества. Та к же и здесь, так это на западе. А мы хотим еще победить. Пока у Юденича таилась надежда на атаку (думаю, что это было с виду, сведения из штаба армии от конца августа указывали, что они растеряны и подавлены) оставаться 4, 5 дивизиям и пластунам на местах вечера 28-го августа было возможно и целесообразно, но раз возможность атаки отпадала, оставаться там было бесцельно, неумно и опасно. Однако они торчат там по cиe время, и, оставаясь в этом положении, несмотря на подход к туркам 18 дивизий, Юденич все-таки задумывает, взяв 3 полка (12 бат.) с фронта у Огнота, перевести их на Битлис, атаковать, взять Битлис, продвинуться до Хана, и для чего, для того, чтобы получить лучшие зимние квартиры.
Все это так непоследовательно, что я думаю, что кто-то спутал Юденича и направил его на путь легких лавров, пренебрегая важным.
Экзамена полководца Н. Н. Юденич не выдержал, как давно уже не выдержал экзамена разумного организатора своего тыла и хозяина. Обстоятельства и счастье создают ореол вокруг лиц, которые того не заслуживают.
Я совсем не охаиваю Николя Николаевича, у него много военных качеств, но только не полководческих, а частного начальника. Как частный начальник под Сарыкамышем он был хорош и мужествен в своих решениях.
Та к ли это было в июне 1915 года, не знаю. Как частный начальник до Эрзерума он проявил тоже много качеств, но на этом все кончилось, а с конца июля правильно принятое им решение проведено было без всякой организации управления, самонадеянно, и кончилось неудачей. Битлиская же затея, на мой взгляд, указывает, что он не оценивает положения своей армии, сбился с толку и попал под чье-то неразумное влияние.
Но надо добавить, что создавшееся положение трудное, сложное, хотя и интересное. Все-таки главный его грех, что он не хозяин, не организатор, а сибарит, хотя работает в канцелярии много – не как командующий армией, а как начальник штаба, но без командующего.
Приговор этот довольно суров и расходится с тем, что думает масса. Но я разбираю не героя, как теперь говорят, а человека, мне известного, с которым говорил, работал и над которым наблюдал, как бывший его начальник, избравший его на место генерал-квартирмейстера Кавказской армии.
Повторяю, у него большие достоинства сравнительно с тем, что вертится вокруг него. Это человек умный по природе, но без должной подготовки и школы, которые облегчили бы ему его трудную работу. Он мужествен и в тяжелые минуты настойчив.
Это большие качества. Он как все – удачные в счастье – беспомощны в трудных положениях. Его создали события и счастье, но он далек от того, чтобы создавать их и управлять событиями. Но покончу с этим и занесу, что происходит у нас в оперативном и административном отношении. Неладица и в том, и в другом.
16-го сентября вечером
На посланную вчера великим князем телеграмму с решительным несогласием на Битлискую операцию, сопряженную с перебросом из состава 4-го корпуса 3-х полков из-под Огнота к Битлису, Юденич ответил, все будет исполнено, как приказано. Мне кажется, он сам доволен такой развязкой, ибо не могу себе представить, что Битлиская операция, при современных условиях и обстановке, исходила бы от него.
Турки подсобрали все свои силы. При разгорающейся на европейских театрах борьбе невероятно, чтобы еще оставшиеся свободными турецкие дивизии могли бы быть притянуты в Армению.
По последним сведениям (31-го августа) 11 дивизий в Сирии и Геджасе, но одна будто бы направлена (23-ая) или на Синай, или Деарбекир. 2 дивизии в Смирнском районе (15-я и 16-я) и одна из них будто бы направлена через Безанти на Кавказский фронт. 6 дивизий в районе Европы, 46-ая будто бы направлена на Кавказ.
4 дивизии в Месопотамии, 2-я [дивизии] в Галиции – всего 25 дивизий, из них будто бы 3 на Кавказе В Персии 2 дивизии (6-я и 2-я);
В Азербайджанском районе 2 дивизии (4-я и сборная);
Против Армении 1, 5, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 17, 18, 2 7, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 36, 4 7, 48, 49, 53, бригада пограничная, 2 отдельных полка, несколько железнодорожных и отдельных батальонов – всего 26 с небольшим дивизий.
из них: 9-я, 10-я, 13-я, 17-я, 18-я, 27-я, 28-я, 29-я, 30-я, 31-я, 32-я, 33-я, 34-я, 36-я, 49-я и две бригады – 16 дивизий против Западного нашего фронта.
1-я, 5-я, 7-я, 8-я, 11-я, 12-я, 14-я, 47-я, 48-я и 53-я – 10 дивизий на южном.
Части 17-й, 18-й, 27-й, 28-й, 29-й, 30-й, 31-й, 32-й, 33-й, 34-й, и 36-й, т. е. 10 считаются слабого состава и потрясенными.
9, 10, 13 и 49 более сильными и свежими.
Первые будто подлежат переформированию в полки, что дают с бригадами 12 полков – или 4 сильных дивизии + 9-я, 10-я, 13-я и 49-я – всего 8–9 сильных дивизий. Из южных одна дивизия (5-ая) в район Битлиса, прочие к северу от Ефрата южнее Киги-Огнот-Муст.
Очень трудно обстоятельно доказать, которая из групп сильнее: против западного фронта или южного (т. е. восточная или северная турецкая группа). Я думаю, западная сильнее.
Куда будут направлены 3 дивизии и вообще будут ли они направлены к стороне Кавказа, сказать трудно.
Если будут направлены, то это может осуществлено в течение 2–3 недель, т. е. к началу октября.
Считают ли турки себя достаточно сильными, чтобы перейти в наступление теперь, когда к ним уже подошли 48 и 49 дивизии, отгадать трудно.
Можно ли рассчитывать на то, что, поджидая подхода еще 2-й или 3-й дивизии, турки начнут наступление в октябре, на это также нельзя ответить утвердительно, как и нельзя отрицать. Почему же турки не решатся на это? Рассчитывая на большое превосходство, они могут предположить, что им удастся оттеснить нас на Эрзерум к ноябрю и миновать наиболее трудные горы в этом месяце, достигнув Эрзерумской, а может быть, и Пассинскую равнины.
Хотя и неудачно, но не остановились же они в декабре перед Сарыкамышской операцией. Это не легко, это даже трудно, в особенности в продовольственном отношении и по отношению к холоду, но разве перед этим, для достижения важных целей, кто-либо останавливался у нас или у наших врагов.
Поэтому строить свои соображения, как их строил в августе и сентябре Юденич, что он займет какое-то зимнее положение, на мой взгляд, ошибочно.
Оно возможно, но только в том случае, если турки, сильные теперь и усилившись еще двумя дивизиями, останутся на местах. Но если они не останутся, то нам все равно придется вести борьбу безразлично, будут ли места для жилья, будем ли мы вдоволь снабжены теплым.
Единственное средство избавиться oт турок, это разбить их северную группу. Но командующий армией от этого отказался, имея на это, верно, веские основания. Исходя из этих оперативных оснований, необходимо и приспособить снабжение, и устройство тыла армии.
Никаких нет данных, чтобы утверждать, что работа в тылу идет согласовано с оперативным положением и вытекающими из этого положения задачами.
17-го сентября
В 1915 году примерно в марте все транспортные средства были переданы корпусам. Что делал орган снабжения армии, не знаю. Вероятно, распоряжался, писал бумаги. Тыла армии и хозяина не было, а были корпусные тылы.
Против этого я восстал. В мае 1916 года приехал Карнаухов и стал подбирать совершенно распавшийся в тылу порядок.
Посланный в мае по этому вопросу к Юденичу, я к своему удивлению от него же узнал, что порядок этот безобразие. А между тем при его участии он создался и он его терпел и отстаивал. Мои работы в штабе армии привели к изданию Приказа, устанавливающего новый, т. е. законный порядок. 24-V я его писал, но вышел он во второй половине июня и по настоящее время не осуществлен. Если тыл работает лучше, то это работа Карнаухова. Теперь 5-й и 2-й Туркестанские и 4-й Кавказские корпуса имеют самостоятельные тылы, и только остальные в ведении армии и то не вполне.
Есть какие-то причины, которые препятствуют осуществлению закона. Прежде всего он в Юдениче и в людях. Но Бог с ними. Перейду к изложению и характеристике вновь народившегося детища, органа глубокого тыла, во главе которого стоит Янушкевич, и который является творением Янушкевича. Вероятно, он будет отрицать, что это его детище. Но в том виде, как оно родилось, оно его. Они будут и в будущем относить это к великому князю. Давно великий князь мечтает о начальнике снабжения. Я решительно восставал против этого. Мне даже казалось, что он намекал сделать меня таковым. Это было в марте. Я сделал вид, что не понимаю. Очевидно было, что Вольский с обязанностями главноначальствующего округа и снабжений не справится. Помощь Янушкевича его только путала и вообще по многим вопросам, частью предоставленных ему великим князем, а частью захваченных им самим, явился какой-то совершенно ни перед кем ответственный распорядитель, занимавший при том высокое место помощника.
Неоднократно и в июне очень решительно докладывал, что работать с таким порядком нельзя. Должен быть ответственный хозяин. Вольского уволили в отпуск, он действительно совершенно обессилел и на должность его, временно был 5-го VII поставлен Янушкевич. Таким образом, явился один хозяин, и это было хорошо и правильно, но хозяином этим я Янушкевича бы не сделал, хотя в данную минуту никого другого нельзя было найти. Я высказал это великому князю, сказав, что на опыт с Янушкевичем я бы не рискнул. Но великий князь рискнул и в результате у нас новое незаконное и уродливое устройство.
6-го июля я уехал и о деятельности Янушкевича не знаю. Но только что прочел письмо Карнаухова и вижу, что работа отрицательная. Она не может быть иной. Этот человек в удивительной мере лишен жизненного смысла в своей работе. Он дает прекрасно объяснения, и великий князь им верит. А разберешь эти объяснения, то жалко делается бедного академика. Но оставим его в покое. На западе он загубил великого князя и дело.
18-го сентября
Кто говорит о деле, невольно отвлекается к людям. Это нормально и правильно. Дело делается людьми. Разбирая довольно строго Янушкевича, я далек от мысли обвинять его. Устраивая здесь большое хозяйственное устройство, он, надо думать, стремился устроить его лучше. Нельзя же забыть, что его подпись стоит на Положении об Управлении войск в военное время. Когда он в 1914 году был назначен начальником Генерального штаба, положение это было уже готово.
В сентябре или августе 1914 года познакомился с ним. Я пришел к заключению, что его составили люди с природою и существом войны не знакомые. Они все втиснули в рамки канцеляризма, они неправильно и противоестественно распределили роли управления как оперативного, так хозяйственного характера, но положение это было издано, существует, и его вредное влияние непременно действует и влияет на все. В сути положения он не виноват, не виноват, что подписал, должность его этого требовала, а если бы заставить его что-либо в нем улучшить, он не был бы в состоянии этого сделать, ибо в природе войны, в свойствах и особенностях управления он понимал столько же, как создатель положения. Все они считают себя деятелями службы Генерального штаба, без знания этой службы; на самом деле они носят мундир Генерального штаба, будучи просто канцелярскими чиновниками. Чем же виноват М.Н. Янушкевич, что будучи очень хорошим клерком, его назначают начальником Военной академии, а через несколько месяцев начальником Генерального штаба, а еще через несколько месяцев начальником штаба Верховного главнокомандующего, а через год помощником наместника Кавказа, а еще через год главноначальтсвующим округа и главным начальником снабжения Кавказской армии.
Почему это чиновник, сидящий в законодательной канцелярии военного министерства обязан в течение каких-то 3-х лет нести такие обязанности, от исполнения которых зависит судьба государства.
Он делал, что мог. Но дурнее в этой служебной трагикомедии то, что вступив неуверенно на первую ступень, он теперь совершенно уверенно творит все, что ему кажется нужным. И за это его винить нельзя. Надо винить тех, которые отдают важнейшие государственные интересы в руки лишь неподготовленных и незнакомых с делом. Я склонен думать, что и хоз. орг. глубокого тыла Кавказской армии Янушкевич создавал с самыми лучшими намерениями, веря в себя и надеясь, что от этого будет польза.
Удивляюсь Мих. Вас. Алексееву, что у него не хватило духу решительно отказать и раскрыть глаза великому князю на несоответствия того, что предлагалось к учреждению.
Но проштудировав Приказ главнокомандующего Кавказской армией 9-IX-16 № 511 с приложенным к нему Приказом 29-VIII-16 № 1195 с приказом 9-IX-16 № 512 выходит, что последний пошел еще дальше. Начальник штаба Верховного главнокомандующего пунктом 3 освобождает главноначальствующего округом от обязанностей главного начальника снабжения (п. 6. ст. 491). Но главноначальствующему округом подчинены: артиллерийское, интендантское, квартирмейстерское, судное, санитарное, ветеринарное управления. Приказом № 512 Главнокомандующий возлагает на главноначальствующего по отношении подчиненных им управлений права главного начальника снабжений, по статьям 152 и 153, т. е. все права, касающиеся гражданского населения и заготовок.
По приказу начальника штаба Верховного главнокомандующего право главного начальника снабжения сосредоточено в помощнике, по приказу Главнокомандующего они сосредоточены и в главном начальнике снабжения и главном начальнике снабжения военного округа по отношению подчиненных ему отделов и гражданского населения. Кто же кому подчинен? Кто ответственное лицо? Интендантское управление, выделенное из состава округа, управление территориальное? Какие отношения будет иметь к территории округа? Довольно удивительное организационное творчество.
17-го сентября, днем
Выделением окружного интендантского управления часть окружной системы нарушена. Если допустим, что под главенством двух начальников это и будет кое-как функционировать, то в отношениях извне, т. е. армии, воинских частей и учреждений на территории округа произойдет путаница.
Вероятно, через канцелярии Янушкевич будет сноситься с Вольским. У воинских начальников и военных учреждений кроме Вольского будет еще начальник, без законной власти, но с большим положением. А наместник и главнокомандующий?
Какие отношения будут у Янушкевича и у Юденича? Как отдельный главный начальник снабжения он выше командующего армией, ибо Вольский пользуется, как главноначальствующий округа, правами командующего. Как легко взмахом пера устроить организационную ерунду, и с нею хотят продуктивно работать. Если в 1915 году была устроена путаница, то нужно отдать справедливость, что путаница теперешняя перешла в организационную неразбериху.
19-IX-16
Если просмотреть мои записки, то выходит все плохо. Все неустроенно, все нехозяйственно. Во всем критика и даже обличение. Самому мне это тяжело, но так излагая события, как они мне представляются, а представляются они мне не привлекательными, то независимо от полного отвращения все критиковать, невольно это делаю.
Находясь вдали, я не вижу других дел: самопожертвование во всех видах, мужество, выносливость, терпение к переносимым лишениям и т. п. О них я невольно молчу, но чувствую, что мы без них все бы потеряли. Но вместе с тем я вижу, что эти высокие качества и это высокое напряжение тратятся зря, непроизводительно, не умно, и я снова впадаю в критику и в обличение. Если бы у меня было бы дело, я занимался бы им хорошо или нехорошо – не знаю? и многое из того, что я вижу в роли наблюдателя, проходило бы мимо.
Записывая для памяти то немногое, что проходит перед моими глазами, я записываю не для обличения, а чтобы найти причины. Борьба и война выносят на поверхность жизни все хорошее и дурное, что кроется в народе и в государстве как организации общежития. Было бы преступно говорить, что перед нами одно нехорошее. 25 месяцев мы боремся и сдерживаем умного и сильного и упорного врага. Неисчисленные жертвы принесены народом для этой борьбы людьми, лошадьми, скотом и всяким добром, и народ их еще приносит. Если мы сопоставили бы эти жертвы в цифрах с теми же жертвами, которые принесены противником, то мы бы ужаснулись этой разницей.
Я опять критикую. Вместо рачительного хозяйства в таком важном деле, как война, мы вели хозяйство расточительно. Но мне могут сказать, что победа достается напряжением всех сил и средств. Но это не есть расточительность. Лучшие наши средства были расточены в начале. В моих записках за 1914 и 1915 г. я плакал над этим явлением. А затем силой обстоятельств мы пошли по проторенной дороге. Где же причины? Они в нас, в нашем незнании, в нашем неумении вести сложное дело, в нашем пренебрежении к элементарным требованиям делать вдумчиво, исполнять в порядке, в нашей привычке делать, как хочется или как кажется, а не так, как следует, в бедности нашей не столько в технических средствах, но в бедности людей, сколько-нибудь приспособленных к техническому исполнению разных дел.
Мы не были лишены мужества посылать на массовый убой людей, прикрываясь трудностью тактической ответственности, на убой зачастую без цели. Мы их посылали, будучи сами вдали, не видя ни своих, ни врага, а потому не сообразуясь с действительностью.
Вместо кары, мы награждаем таких начальников, ибо насколько начальники были вдали, настолько же, но еще больше высшие начальники держались в еще большей дали. Люди перестали быть людьми, а обратились в пешки. Мы вышли на борьбу в состоянии какого-то забытья и обалдения. Вспомним, что писалось, что говорилось. Все кричали: вперед, вперед, а люди и средства таяли, и после успехов на юге уже не имели сил докончить дело. Но какое дело? Разве оно было намечено? Разве то, что делалось, было тщательно обдумано и взвешено, не вызывалось случайностями, за которыми мысль, вышедшая без определенного плана намерений, покорно следовала. Этот славный – по физическим подвигам рядовых бойцов – период был ужасен по отсутствию твердой мысли и последовательности в исполнении. Как в записках в начале войны, так и теперь утверждаю, что Россия обязана возможности такого явления отсутствию Генерального штаба. Генерального штаба не было и нет, попытки создать его с 1905 г. в 1908 году кончились крахом. У нас существуют офицеры Генерального штаба, и подчас способные и одаренные, но института Генерального штаба, мысли Генерального штаба, трудящейся над подготовкой войны вырабатыванием работников, приспособленных к совместной работе в объединенном направлении в достижении целей войны, у нас нет.
Академия вбивает в головы своих слушателей знания, и то сомнительной практичности, а не развивает умения, ибо путь ее ведения своих питомцев был схоластический, а не практический и прикладной. Выходили с обрывками знания, но не вдумчивые деятели. Вся эта масса способных людей, идейно не связанных, в большинстве случаев ищет карьеры, а не пользы. Главного рычага для ведения войны нет.
20-IX-16
Вчера вечером великий князь предложил мне, если здоровье позволит, поехать к Юденичу. Его что-то тревожит. Граф Менгден, вернувшийся оттуда, представил ему доклад. Он и мне потом доложил, но его доклад не определен. Я вынес следующее: дороги в районе 6-го корпуса ужасные по трудности и природным свойствам – это было известно и раньше; войска терпели и терпят нужду во всем – 6-ой корпус больше – 4-ый меньше, ибо у последнего дороги хороши (до дождя). Пополнения слабые не одеты, не обучены и были влиты прямо в бои. Пополнения состоят из молодежи недоразвитой и, к сожалению, бегущей. Понравились ему Воробьев, Витт, Мдивани, Букретов – Дубисский меньше. Из его слов видно, что в боях 20-х чисел августа распоряжался начальник штаба 4-ой дивизии, который был послан туда на несколько дней и остался там все время. Воробьев оставался сзади.
Зачем же я еду? Определенно мне не сказали, но сам не может ехать, а я еду, чтобы переговорить о положении, если хотят помочь или получить от Юденича, чем может помочь великий князь.
В управлении армии убеждены, что турки действовать наступательно не могут – они плохо кормлены, теплой одежды не подвозят. Возможно, что это так, но при наличии больших запасов это их не удержит. Перед нами не длительный, но все-таки сравнительно теплый период.
Наши на позициях (говорю о 4-й и 6-й корпусах) теперь так же снабжены боев. запасами, но теплой одежды нет, или ее мало. Войска как остановились 28-го августа, так и стоят. В штабе и в учреждениях, стоящих в Эрзеруме – веселье и много дам, из сестер, принимают участие в этом веселье. Подробностей Менгден дать не мог. Какая же моя задача?
Сегодня великий князь обещал мне дать свои соображения о дорогах. Из сказанного понял, что он желает сделать проезжей дорогу Пельмюр – Киги и укрепиться севернее, дабы, нажимая с N W, бить с востока, по-видимому, на Чоглик.
Зимой это будет мудрено, надо постараться подготовиться к этому еще теперь и без особенного нажима от Киги. Все это хорошо, если возможно будет устроить и урегулировать подвоз. Зимой это будет еще труднее, ибо снега велики, на колесах трудно, о полозьях наши заготовители не думали, я на вьюках подвезем мало.
В прежних поездках я знал, зачем еду, и предметы обсуждения и дела были определенные. Вероятно, сегодня выясню это.
Янушкевич донимает совещаниями. По два совещания в день, с привлечением массы народа. Все о перевозках. Все это импонирует с внешней и публичной стороны. На мой взгляд, это бестолочь и потеря времени. Кто не знает, что ему делать и как делать, тот совещается. Но с внешней стороны красиво и все довольны, что они участники дела, не замечая, что время уходит.
20-IX-16 вечером
В штаб армии поеду завтра. Карнаухов не закончил свои работы. Совещание кончается сегодня. Нового ничего нет. В правящем мире Протопопов заменил Хвостова. Протопопов – бывший конногренадер, товарищ председателя Государственной Думы, бывший докладчик закона о военной повинности. С внешней стороны корректен. Мои наблюдения во время председательства им особого совещания и по мелочам таковы, что выбирать его на государственную должность не решился бы. А впрочем, может быть он и обладает качествами государственного деятеля. При таких частых переменах, кто только не попадает на должность министра. Не удивительно, что мы начинаем подходить к министрам иного типа. Если бы выбор падал на очень дельных и очень цельных людей – хорошо, а если будут политиканы, то постепенно и требования установятся на политиканов и будут проходить – пройдохи.
4-го октября
30-IX вернулся из Эрзерума. Моя поездка, мне кажется, дала несколько результатов: 1) Юденич поехал на фронт (южный) и 2) и главное, он не только согласился, но сам в конце концов сказал, что 2-ю турецкую армию надо разбить, и что это наша священная обязанность. Об оперативной части доложил великому князю письменно рапортом 30-IX и 27, а обо всем остальном, о нуждах и т. п. устно великому князю, Янушкевичу и Болховитинову. Сомневаюсь, чтобы сделали, не говорю все, но половины, что предлагал, но кое-что будет.
Не скоро, однако, при нашей бесхозяйственности закончена будет подготовка. Многого уж очень не достает. Самый тревожный вопрос это сенной. И вообще, многое, о чем говорилось в марте, не сделано. Много разных исполнителей и все автономные, а настоящего хозяина нет. Та к дело поставлено. Добрый хозяин не только заказывает или предлагает заказ, но неусыпно следит за его исполнением. У нас иначе нельзя. А мы привыкли заказывать, но не следить и выходит, как вышло с сеном. Обещали 4 или 7 млн. прессованного сена в Закавказье, а осенью не клока. Тоже и в Пассинских равнинах; кое-что покосили войска. Теперь приходится возить на 350 верст сено.
Вернувшись из Эрзерума, явился великому князю и от него узнал, что государь 29-IX телеграфировал ему, спрашивая уступить меня для назначения меня на место Жилинского. Великий князь ответил, что нужен, но служба государю важнее, а что если не надо немедленно, то 4-X выеду. Государь указывал на прибытие не позже 10-го. Я выехал сегодня, закончив мои работы по Кавказской армии.
5-го октября. Баладжары
Из-за крушения у стрелки стоим здесь с часу ночи. Теперь скоро 8 утра. Движение пойдет неправильное и с большим опозданием.
Сообщение, сделанное мне 30-IX, было более чем неожиданное, но я принял его, как стал принимать все, спокойно. Такова моя участь на старости лет, что кидают, не спрашивая, с одного конца на другой. Взволновало меня доверие государя и уверенность его величества, что, как солдат, исполню все. Великого князя интересовало, что же будет с Жилинским; какие-то у него есть слухи о назначении его военным министром. Лично мне все равно, но если будет, не поздравляю все сложное дело, которое ему будет поручено. Он слишком занят собой, своим личным Я и своими интересами, а затем это продукт той ненавистной по ее вреду служебной жизни и отношений, которые выработались в Главном штабе и в других бумажных учреждениях Военного министерства. В оперативном отношении считаю его величиной отрицательной, на основании его работы генерал-квартирмейстера до Японской войны и главнокомандующего Северо-Западным фронтом в начале этой войны. Понятно, у него есть и достоинства, но я их не знаю.
Чем он будет не мое дело, не думаю, что успешно справится с военным министерством теперешнего времени; ему будет трудно. Но возвращаюсь к себе. Значит, надо ехать во Францию. Круг ведения мне неизвестен, но в Ставке буду хлопотать, чтобы все военные интересы, скопившиеся там, были бы в моих руках – войска, агентура, ход заказов.
При нашей разрозненности нелегко это будет, а между тем считаю это для дела необходимым. Обстановка мне немного известна. С другой стороны, наше военное положение должно быть изучено в Ставке, наше внутреннее положение и ресурсы страны должны быть освещены до моего отъезда. Таким образом, предстоит кропотливая работа в Ставке и в Петрограде. Ее надо кончить скорее, чтобы отправиться к месту скорей. Самое путешествие трудное и не безопасное. Хватит ли на все моих сил. Как никак, а через 23 дня мне будет 65 лет.
Если бы спросили, я бы сказал, что года мои не позволяют согласиться на это почетное и трудное дело, но меня не спросили, а сопротивляться не в моих правилах. Значит, на то воля Божья. Снесся с домом. Согласится жена, поедем вместе. Она сильна, и своим знанием языков может быть мне и делу полезна. Но захочет ли? Поездка не удовольствие. Приеду и переговорим. Замечу, что желает принести жертву, – попрошу остаться. И здесь ей много дела с Мари, с домом и Травиным.
В 8 часов 5 мин. утра тронулись дальше. Опоздали 6–7 часов.
8-го октября. Жлобин
Завтра рано утром надеюсь прибыть в Ставку, вместо 6 часов вечера сегодня. В Бахмаче не прицепили к скорому. Завтра, следовательно, узнаю, в чем дело и, может быть, почему остановились на выборе меня. Доверие, оказываемое мне его величеством, очень лестное. Великого князя очень интересует, что же Жилинский уходит, чтобы, как он предполагает, сделаться министром, или просто уходит. Мне это все равно. Министром он будет плохим – очень жаль, но я никаких предположений не делаю, и буду говорить о себе.
Меня не поразил выбор и посылка меня во Францию, ибо за последнее время ничем не поражаюсь. Коли меня спросили бы, я ответил бы: французским языком владею не свободно, английский не знаю, а от роду мне 65 лет, хотя на ногах, но, естественно, не обладаю ни той физической силой и выносливостью, которые для этого нужны. У меня нет энергии и, кроме того, во мне сидит пессимизм. Великий князь, прощаясь, дружески говорил мне это, я притворяюсь, что не пессимист. И как не сделаться им, когда видишь столько бестолочи, беспорядка и канцелярского и житейского своеволия.
Но меня не спрашивали, а просто сказали 4-го октября ехать, и я еду. Не знаю, что там должен делать, каковы мои обязанности и полномочия. Если класть последние свои силы, то хотел их класть здесь, если надо кончить свое существование, то лучше здесь, а не на чужой стране. Но впрочем, это не в наших руках и будет так, как угодно Господу.
Протестовать против моей посылки не могу, если царь вызвал, рассуждать нечего, а надо исполнить свой долг. Завтра будет яснее. Если я буду членом того совета, который занимается высшими стратегическими соображениями, то мне будет тошно. Не сочувствовал я такому ареопагу раньше, не сочувствую ему и теперь.
Об этом писали в газетах, об этом в феврале говорил мне Лагиш. Но завтра будет яснее. Надо будет основательно познакомиться с положением и средствами на Европейском театре. Меня беспокоит то, что мне это не удастся, ибо оперативная часть штаба, если и осведомлена, то в общем и неосновательно. Тоже и со средствами. Но что есть: то есть. В Петрограде придется проделать то же, но по другим частям. Та м это будет еще труднее. Но сделаю возможное и что будет в моих силах. Кавказское положение я знаю. Выступаю в трудную минуту. Дела на юге (Румыния и мы) вступили на путь тяжелых испытаний, которые начинают реализоваться.
Как все это будет выдержано. На западе наши союзники делают то же, что немцы в феврале, но пока в обстановке менее решительной по характеру боев, их последствий и их назначений, как немцы. Действия на Балканах и в Италии, возможно, что методично идут к цели, судить не могу, ибо не знаю ни замысла, ни потребностей, но на них нет печати той решительности и беспощадности, которые год тому назад на Балканах проявлены были теми же немцами.
И я боюсь, что великий князь прав, что я пессимист, что и результаты положительные если и будут, то не столь заметные, как у наших врагов. Вот если бы у нас было бы умение и порядок, мы могли бы достигнуть больших результатов, ибо людей не жалеем и люди себя не жалеют. Но зато мы и истощаемся больше, чем кто бы то ни был. Но у каждого народа своя манера: свои способности и привычки и сразу ничего не переделаешь.
* * *
17-го февраля/2 марта 1917. Париж
Пересматривая свои записки с сентября 1916 года, я думаю, полезно было бы возвратиться к характеристике и к описанию того, что происходило на Кавказском фронте после августовских боев с 2-ой турецкой армией Изет-паши, в кряжах 3-го Тавра.
После моего отъезда в первых числах октября кавказский фронт затих и на мои телеграфные запросы, когда же начнется задуманная и обещания атака, получал в ответ, что выпавшие громадные снега и морозы тормозят всякое начинание.
После августовских боев и тщетных разрозненных атак, массива 2260 (по турецкой карте), что южнее Огнота, наши силы, начиная от Черного моря, распределились так: 123-я и 127-я дивизий генерала Яблочкина, 2-ой Туркестанский корпус генерал Пржевальского (4-я и 5-я туркестанские стрелковые дивизии, без 14-го стрелкового полка), 2-ой пластунский батальон, три полка 3-й дивизии, донская бригада и в районе Карджиля на юге 1-я пластунская бригада. В районе войск генерала Яблочкина был сформирован новый стрелковый полк (23).
На южном участке западнее Киги – отряд хана Иомудского, две бригады, 5-я и 6-я стрелковые дивизии, 66-я дивизия, 5-й и 6-й стрелковые полки, 20-й и 14-й Туркестанские [полки]. Все это было растянуто, а части 5-й и 6-й стрелковых дивизий и 2-й пластунской бригады непосредственно прилеплены к турецкой линии, на склонах массива 2260. Хотя 28-го августа Юденич обещал, что возобновит атаку, но таковая не возобновилась и 13 сентября он от этой атаки отказался и предложил атаковать Битлис. В последнем великий князь отказал. К этому же времени и обозначился подход 49-й турецкой дивизии к их восточному участку фронта, к северу от Савасского шоссе, а 48-я турецкая дивизия, в районе южнее Киги.
По подсчетам штаба, 29 дивизий были вне Нагорной Армении; из них 2-я, 4-я, 6-я, сборная в Персии и Азербайджанском районе, четыре в Мессапотамии, а две по агентурным, непроверенным данным направлялись, будто бы на Деарбекир и Безанти к Кавказскому фронту; и сверх того 46-я дивизия из 6-ти полков, находящихся в Европейской Турции, имели назначение на Кавказский фронт.
На турецком западном участке, в нагорной Армении отмечены 9, 10, 13, 17, 18, 2 7, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 36 и 49 и две бригады, а 1, 5, 7, 8, 11, 12, 14, 4 7, 48 и 53 на северном участке турецкого фронта. На западном участке происходила переорганизация дивизий в полки, так они были, за исключением 9, 10, 13 и 49 сильно потрепаны.
Мера мудрая, которая дала туркам возможность поднять качественный состав этих частей и использовать излишек кадрового состава на другое дело. Продовольственная часть у турок как всегда была неудовлетворительно поставлена. Подвозили боевые запасы, продовольственные заготовления местными средствами, а теплой одежды не было. С наступлением холодов, а настали они очень рано, число дезертиров было очень велико. Западный участок турецкого фронта, III армия к операциям до поры до времени не пригодна была. Армия была ослаблена, находилась в состоянии переустройства, в тыл с очень длинной коммуникационной линией был также неустроен. II армия была составлена из лучших частей и, хотя и отбила наши атаки, но понесла потери и также была неустроена. Но последняя армия, грозя нашим сообщениям, являлась более угрожающей, и с нею надо было покончить, и движением на Пелу Харпуте занять положение, которое позволяло бы нам одинаково давить к стороне Анатолии, Диарбекира… Это направление действий отвечало бы нашим отношениям к союзнической Англии.
Наши силы и средства при сколько-нибудь удовлетворительном управлении были бы достаточны для успешной атаки 2-ой турецкой армии. Затруднения были в подвозах и в приближающемся неудобном периоде года, особенно чувствительный в этой городской местности. Необходимо было разобраться с транспортной службой, образовать хотя бы 2-недельные запасы при войсках и перегруппировать войска. И сделать это надо было вслед за тем, когда стало ясно, что взять массив, как мы его брали, нельзя. Это было в конце августа.
В течение месяца ничего сделано не было, и до 15 сентября мысль командующего была направлена к взятию Битлиса, т. е. в частности, вместо того, чтобы искать решения в главном направлении.
15-го великий князь не разрешил действия против Битлиса, а 21-го сентября я выехал, чтобы переговорить с Юденичем и на месте разобраться в его положении.
Благодаря условиям природы нагорной Армении, ведение войны там трудны и по горному ее характеру, бездорожью и суровой зиме с громадными снегами. Соответственно устроенный тыл, правильная его работа – главное условие для успеха действий там войск. Но даже подойти к устройству в правильной работе тыла Кавказские начальники с начала войны и до ее конца дойти не могли. И причины этого явления крылись ни в трудностях природы и в недостатках средств, а в частных стремлениях людей. Не могли подойти и решить вопрос просто, когда началась война и еще до ее начала, вместо того, чтобы со всею энергией закончить работы по постройке ширококолейного пути от Сарыкамыша до Караургана, работы эти бросили. Только по прибытию великого князя Николая Николаевича, т. е. осенью 1915 года пошли работы по проведению Моканской железной дороги, а затем работы по проведению пути от Сарыкамыша до Караургана, а далее в 1916 году до Эрзерума. Но, к сожалению, вместо того, чтобы вести последний путь хотя бы метровой колеи из материала Архангельской железной дороги еще раньше, а затем окончательно в феврале 1916 г., когда был послан великим князем в Ставку и там ходатайствовал о более широкой колее, в Тифлисе решено было строить 75 мм колею. Организация работ этой колеи была не полная, и хотя строитель ее Карелин делал все возможное, но работы встречала масса препятствий. На бумаге дорога должна была провозить 40 тысяч пудов суточно, на самом деле 10 тысяч и менее. Транспорт был очень плох. Их суточная грузоспособность к концу лета превышала 1500 пудов, на самом деле она не перевозила и половины и менее.
Полный беспорядок и несоответствующее применение свыше привели службу транспортов к тому, что продуктивная работа их была очень мала. Еще в худшем положении были автомобильные роты, которые давали, дай Бог, 1/6 – 1/10 того, что должны были давать.
В таком положении транспортная служба находится с конца 15 года.
Особенно резко она выразилась после взятия Эрзерума, когда с конца марта шоссейные пути на Караурган и Ольты не только испортились, но грозили полным разрушением. Главная причина этих бед была отсутствие твердого хозяина, который мог бы прекратить этот беспорядок и хищения.
Много для упорядочения было сделано генерал Карнауховым как начальником тыла армии в конце мая 1916 года, но и ему не были предоставлены хозяйские права и половину своего времени он должен был тратить на борьбу с высшими и другими канцеляриями. Все, как будто сходилось в великом князе. Он был центром, в действительности, распоряжались и правили, что было пониже. Когда он приехал на Кавказ, то устройство власти он получил от прошлого. Он правил краем и армией. Себя не жалел, работал, принимал, совещался, но нити власти были ниже и выбраться из этого положения до осени 1916 года он не мог. Начальника штаба у него не было, ибо генерал Болховитинов, который исполнял эти обязанности, был подчинен Юденичу; в силу изданного в 1915 году приказа Округа, у него, в сущности, не было, ибо генерал Вольский, главноначальствующий Кавказского округа, был также подчинен командующему армией Юденичу. И у Юденича не было начальника штаба, ибо Томилов был генерал-квартирмейстер и подчинялся Болховитинову, который практически будто бы исполнял обязанности начальника штаба у великого князя, но на самом деле был начальником штаба у командующего армией, т. е. у Юденича. И был у Юденича полковник Керстич, который будто бы заведовал тылом, но тыла армии, как органа, не было, ибо тылом управляли командиры корпусов и не через начальников штабов, но через интендантство, причем протяжение некоторых тылов переходили за 500 верст. Тылом заведовал и главноначальствующий округом генерал Вольский, но до известной лишь степени.
Был у великого князя помощник – генерал Янушкевич, который в начале ни во что не вмешивался, а потом стал во все вмешиваться, и стало второе горче первого.
Наконец, создали начальника тыла армии, действующего в нагорной Армении и на это место назначили генерала Карнаухова. Честный, энергичный, преданный делу, он многое исправил в этой организационной неразберихе. Он должен был на каждом шагу встречаться с препятствиями, возникшими от этих наслоений. Перед моим отъездом создали нач. снабжения и назначили таковым Янушкевича, разодрав отделение окружного управления. Кавказские особенности создались постепенно, издавна. Многие из них были очень почтенного свойства, в особенности старые: кавказская доблесть, братство, верность. В этих особенностях было много рыцарства. Но когда особенности начали создаваться разночинцами, то характер этих особенностей получился другой. И великого князя убаюкивали, что особенности Кавказа требуют такого устройства и что в прошлом оно себя оправдало. Очень трудно было великому князю бороться с этим, но он боролся. Принять мои предложения, опирающиеся на закон, он не мог, ибо более ½ года этот порядок при нем уже жил. Сразу его изменить, затронуть всех и вся этой переменой и передать самое исполнение в другие руки грозило неизвестными последствиями. Переменить людей, но откуда при безлюдье взять других? Тронуть главных деятелей, за которыми были заслуги прошлого, тоже было неудобно и даже несправедливо. Забраться в рабочие низы он естественно не мог, и не его это было дело, и плелось это несчастное дело, создавая подчас трудные положения, сковывая и великого князя, и командующего армией в оперативной работе.
Кроме того, административная работа сковывалась и Ставкой. Та м сидели могучие, все знающие, но плохо творящие пауки, от которых было дурно и западной, и Кавказской армии. Писал об этом и М.В. Алексееву, 21-го сентября я выехал в Эрзерум вместе с генералом Карнауховым, вырвавшимся из бесконечных совещаний, назначенных начальником снабжения Янушкевича. Когда люди не знают, что им делать, они совещаются. Оно и красиво, и современно.
В Сарыкамыше пришлось просидеть до 24-го, чтобы наладить транспорт продовольствий и железнодорожно-строительные дела. К 25-му прибыл с Карнауховым в Эрзерум, осмотрев по пути железнодорожный путь и станцию Хорасан. По технической службе станции оказалось много недоделок. Маленькая наша железная дорога должна была с малыми своими подвозными средствами произвести массовые подвозы, кажется, 40 тысяч пудов в сутки для закладки продовольственного магазина.
Вздумали они сделать это по системе. Я им не мешал, не желая их разочаровывать, тем более что все с увлечением и горячо за это взялись. Очень красиво и интересно было видеть, какие маленькие поезда с грузами впервые пересекали дикую местность, никогда не слышавшую свистка паровоза. Исполнили, а потом много дней разбирались. Но дорога в ее постройке двигалась, ибо следовала по сравнительно удобной Пассинской равнине, и к концу октября можно было рассчитывать на укладку рельс до Деве-Бойна, а затем к весне до Эрзерума и далее. И работы по постройке шоссе подвигались, с потугами, но двигались.
Выше сказано, зачем я был послан. Я мог считать свою миссию исполненною успешно, ибо генерал Юденич высказал свои решения. Это армию Изет-паши надо и можно атаковать, и время такой атаки обусловлено было возможностью образования необходимых запасов в Хныс-Кале и южнее Эрзерума.
Но, очевидно, из всего этого ничего не вышло, ибо теперь февраль, а Кавказский фронт упорно молчит.
Фото с вкладки
1. На дорогах войны. Царство Польское. Декабрь 1914.
2. Верховный главнокомандующий М.В.Алексеев (в центре) и главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта А.А. Брусилов (справа). Март 1917.
3. Генерал В.Н. Горбатовский, командующий 6-й армией Северного фронта. 1916.
4. Генерал А.Е. Эверт, главнокомандующий армиями Западного фронта. 1916.
5. Заседание Ставки Верховного главнокомандующего (пофамильно – см. список иллюстраций). Могилев. 1 апреля 1916.
6. Генерал Н.И. Иванов, главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта. 1914.
7. Генерал П.П. Лечицкий, командующий 9-й армией. 1915.
8. Командование Северного фронта (см. список иллюстраций). 1916.
9. Контратака 1-го батальона 14-го гренадерского Грузинского полка. Галиция 1915.
10. Эвакуация тяжелого крепостного 42-х линейного орудия на платформе по узкоколейной железной дороге. 1915.
11. Великий князь Николай Николаевич, Верховный главнокомандующий.
12. Германский офицер осматривает развалины форта № 3 Ковенской крепости. Сентябрь 1915.
13. Русский военный санитарный транспорт на турецкой горной дороге. Кавказский фронт. 1916.
14. Русские части после взятия передовых фортов Эрзерума. Февраль 1916.
15. Генерал П.П. Калитин, командир 1-го Кавказского армейского корпуса. 1916.
16. Генерал Н.Н. Юденич, командующий Кавказской армией. 1917.
17. Великий князь Николай Николаевич, главнокомандующий Кавказским фронтом осматривает трофейные турецкие знамёна. Апрель 1916.
18. Смотр 7-го Особого пехотного полка перед отправлением во Францию. Хамовнический плац, Москва, 1916.
19. Генерал Ф.Ф. Палицын после смотра здоровается со священником 2-го Особого полка протоиереем А.А. Богословским. Франция, 1917. Фото из книги «Русский экспедиционный корпус во Франции и Салониках, 1916-1918». Авт.-сост. А. Корляков и Ж. Горохов. ИМКА-ПРЕСС, Франция, 2003.
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem
FB2Library.Elements.SectionItem