Я брел за Евой по винтовой лестнице, переставляя ноги подобно роботу и не заботясь о том, что могу споткнуться на крутых ступеньках и сломать шею.

Оболочка двигалась.

А внутри дребезжала пустота. Именно она, ровная, ничего не требующая пустота, а не голодный вакуум, жаждущий вобрать в себя окружающее. Призрачная тварь, поселившаяся под сердцем, насытилась последними словами Ваксы.

«Пока, лифчик-счастливчик», — звучало в голове, прокручиваясь по кругу, как зациклившаяся аудиозапись. Снова и снова. Снова и снова.

Помнится, я все хотел отвесить пацану подзатыльник и запретить так меня называть, но каждый раз, когда он рифмовал, почему-то оказывалось не до того. Вот и теперь — тоже. Не знаю уж, откуда он подцепил эту фразу, — в его словесном арсенале насчитывалось несколько десятков обидных и не очень ярлыков. «Лифчик-счастливчик» был лишь одним из многих, за которые я не успел пожурить Ваксу. Странно, почему именно это сорвалось с его острого языка в последний миг?

Гадай теперь, Орис, всю оставшуюся жизнь — долгой она будет или короткой, — гадай, а все равно не отгадаешь.

Как говорится, поздно мыться дезраствором, если язвы загноились.

Шаг, шаг. И еще один. Ступеньки вывели нас в просторную комнату, сохранившуюся в относительном порядке с тех времен, когда эти катакомбы еще не стали легендами. Стол, дисковый телефон, стул, запертый сейф с поворотной рукоятью, выцветший, но узнаваемый рисунок герба СССР на ковре. Судя по всему, эта часть подземных коммуникаций была наглухо отрезана от остальных подземелий гермодверями — влажность здесь была низкой. Ни плесени, ни грибков.

Воздух сухой и мертвый. В помещении — запах пыли, нафталина и еще чего-то эфемерного, смутно знакомого… Может, так пахнет остановившееся время?

Из комнаты вела единственная дверь. Обыкновенная, без брони. Правда, крепкая и даже на вид тяжелая: раньше делали на совесть, из дубового массива, а не хлипких фанерок и опилок.

— Орис, — обратилась ко мне Ева, прежде чем открыть эту лакированную дверь, — ты хочешь идти дальше?

Несколько секунд я молчал. Потом устало улыбнулся:

— Знаешь, я очень хочу, чтобы нам повезло. В конце концов, я же лифчик-счастливчик.

— Мы выбираем пути, — серьезно сказала Ева. — А пути выбирают нас. Везения нет.

— Этого еще никто точно не доказал, — отрезал я. — Открывай.

Туннель, в который мы попали, сойдя с пандуса, не был похож ни на один, виденный мной раньше: ни на перегон между станциями метро, ни на усиленные хребты военных убежищ, ни на однотипные бетонные кишки гражданских катакомб.

Широкий ход с полукруглым сечением. Стены и свод не просто укреплены стандартными ребристыми тюбингами, а выложены темно-красным отделочным камнем. На кронштейнах подвешены кабели с мощной изоляцией, по полу тянутся рельсы узкоколейки и желобок с канализационными стоками, на вентиляционных решетках — тонкие фильтры незнакомой марки.

Сколько же труда и материалов было вбухано в строительство такой подземной роскоши!

К стене, прямо перед небольшой платформой, были прикручены указатели. На смотрящей вправо стрелке красовалась магниевая табличка с надписью: «Объект 47. 9КМ». А на левом указателе значилось: «СХиРКК-12. 18 км». Ниже, рядом с опаленным выключателем, висела короткая инструкция для оперативного дежурного, из которой было ясно, как действовать в случае «красного» кода. Дежурный обязан был поднять тревогу, обеспечить эвакуацию личного состава бункера на объект 47 или объект 3, связаться с охраной СХиРКК-12 по внутреннему проводу и приступить к исполнению реанимационно-карантинной директивы, описанной в списке обязанностей и полномочий.

Возле платформы дремали три дрезины с ручным приводом.

— СХиРКК-12, — прочитала Ева, разглядывая магниевые таблички.

— Как расшифровывается?

— Стратегическое хранилище и реанимационно-карантинный комплекс. «Холодильники». Врата жизни.

— Если верить указателю, до них 18 километров. Каков шанс, что туннель цел?

Ева пожала плечами и кивнула в сторону транспорта:

— Хотя бы не пешком топать.

Я подошел к краю платформы. Разблокировал тормозную колодку и с натугой толкнул дрезину. Она со скрипом прокатилась полметра и замерла — смазки явно не хватало.

— Еле едет. Может, пешком и проще будет.

— Давай все же попробуем.

Мы забрались на дрезину, положили на деревянную скамеечку сумку и налегли на рычаг. С места тронуться не получилось. Тогда я слез и, подталкивая, слегка разогнал «телегу». Запрыгнул обратно и принялся качать рукоять.

Сначала дрезина шла неохотно — черепашья скорость не стоила затраченных сил. Но метров через пятьдесят под днищем хрустнуло, от оси отвалился большой кусок ссохшейся смазки, и качать рычаг стало намного легче. Дело пошло.

Скрип и лязг колес без эха вязли в темноте: облицованные камнем стены отлично гасили звук. Рычаг ходил туда-сюда довольно бодро — мы старались держать крейсерскую скорость километров в десять в час. Кое-где пути шли под горку, и дрезина катилась сама, давая нам передохнуть. Зато на подъемах приходилось тяжко.

Впрочем, физическая нагрузка давала свои плюсы. Во-первых, ритм глушил черные мысли, лезущие в голову. Во-вторых, интенсивные движения разгоняли кровь и грели едва не околевшие после купания в ледяной воде мышцы.

Говорить не хотелось. Я просто тупо глядел вперед и давил на рычаг, стараясь не сбивать дыхание. Рядом сопела Ева.

Фонарик, приспособленный на кожухе на манер фары, высвечивал прямые струнки рельс и неповторимый каменный узор на закругленном своде. Все продумал неизвестный проектировщик туннеля, кроме одной детали: не стоило облицовывать стены красным материалом. Багряная бесконечность жутко угнетала.

Прошло минут сорок или чуть больше. По моим прикидкам, мы преодолели треть пути. Руки и спина уже порядком устали, и Ева предложила сделать небольшой привал. Мы остановились. Присели, тяжело дыша.

Как же здесь все-таки тихо, если не шуметь. Воздух будто пропитан невидимой субстанцией, поглощающей звуки. Даже биения сердца не слышно, хотя я чувствую, как оно колотится в груди.

— Надеюсь, там то, что нам нужно, — сказала Ева, переведя дух. — Продукты. Уголь. Редкие лекарства.

— Наверное, — без энтузиазма отозвался я.

Почему-то теперь, когда мы почти добрались до цели не хотелось никаких райских кущ. Осталась лишь неодолимая жажда дойти и открыть заветные двери. И отчего-то душу точила злая уверенность, что за ними — пусто. Ну, может быть, не совсем пусто, а какое-нибудь заштатное ГБ-хранилище с брикетами соли и упаковками противогазов.

Сейчас мне казалось, что на самом деле никогда не было и не предвидится никаких вторых шансов для рухнувшего мира и подернутого пеплом мегаполиса. Так и будем мы копошиться под землей, словно ослепшие кроты. Делить клочки отравленной почвы, прогрызать новые и новые границы, возводить стенки, строить заградительные посты и чертить демаркационные линии. И единственная наша отрада в том, что мы иногда с грустью вспоминаем о прошлом. Редко-редко. Да и эта отрада сомнительная, потому что в прошлом мы так же рыли, делили, возводили и отчеркивали.

Роем и роем границы. Роем и роем. А чтобы создавать о себе человеческое впечатление, мы, убогие, косноязычно делимся друг с другом одинаковыми страхами, пустыми байками и никчемными радостями.

И возникает резонный вопрос: а достойна ли такая жизнь чего-то большего? Или хватит с нее кило соли да ящика с противогазами?

— Сомнения — это тоже часть пути, — сказала Ева, поймав мой потухший взгляд. — Самая трудная его часть…

— Хватит строить из себя провидицу, — оборвал я ее философские измышления. — Лучше скажи, что за лекарство тебе нужно?

— Цианокоболамин. Проще говоря, витамин В12. Его запасы давно кончились у барыг с Клинической, а в армейских хранилищах ампулы должны быть.

— Чем больна твоя мать?

— Дефицитная анемия. Нахваталась радиации. Если не ввести препарат, то она скоро умрет. Попасть к Вратам — мой единственный шанс спасти ее.

— Только за этим идешь?

Ева не обиделась. Задумалась на секунду и ответила:

— Не только. Хочется увидеть, что же в конце туннеля. Честно. Я живу так, как научила меня мать. У нее до болезни была очень сильная интуиция, она умела ловить в людях осколки настоящего и чувствовать далекое будущее. Мать научила меня видеть. Но я не знаю, чем заканчивается твой путь.

Она замолчала.

— Зато я знаю, чем закончился путь Егора, — зло обронил я. — Ножом в спину от твоего бывшего хахаля.

— Мне боязно за твоего друга, — мягко сказала Ева, кладя ладонь на мою разбитую руку. — Но ты не можешь быть уверен, что его путь прервался. Ты не видел.

— Как это не видел? — опешил я.

— А что ты видел?

В первый момент я решил, что она просто пытается подбодрить меня, но через миг понял: ни в коем разе. На Еву это не похоже. В голове вновь всплыла последняя картинка схватки, застывшая в памяти.

Разъяренный Эрипио, нож и Вакса, тянущий на себя дверь.

— Хочешь сказать… — Я передернул плечами. — Думаешь, он жив?

— Ты не видел его смерти. Не надо ее додумывать.

Я стиснул зубы. Да, мне очень хотелось бы надеяться на чудесное спасение Ваксы. Вот только от моей надежды, будь она хоть трижды праведной и чистой, сказки былью не станут. Чудеса, если верить формальной логике и одной из самых тиражных и противоречивых книг прошлого, закончились, когда Бог создал человека.

— Поехали, — сказал я, не желая продолжать разговор. — Засиделись.

Рычаг скрипнул, с металлическим стоном повернулись оси, стукнули на стыке колеса. Красные стены опять поползли из мрака навстречу нашей крошечной «телеге». Они надвигались, светлели в луче фонарика, скользили мимо и резко пропадали в темноте. Дрезина шла мягко, и поэтому создавалось необычное впечатление: мы будто бы неспешно летели сквозь плотный багровый туман.

Прошел час или около того.

Два или три раза попадались перпендикулярные ответвления, но мы даже не останавливались. Лишь чуть сбрасывали скорость и снимали пистолеты с предохранителей. Предосторожности, впрочем, были излишни: туннель был пуст, и очень давно. Скорее всего, с самого дня катастрофы.

— Знаешь, что будет по-настоящему смешно? — выдохнул я, механически давя на рычаг.

— Что? — отозвалась Ева.

— Доезжаем мы, значит, до конца этой норы, а там гермодверь. — Я быстрым движением смахнул пот со лба и вернул руку на рукоять. — Такая же, с ключиками.

— Это будет грустно, а не смешно, — не разделила моей иронии Ева.

И вновь мы замолчали. Как странно временами случается в жизни: двух людей тянет друг к другу, но они не имеют возможности часто встречаться — выхватывают из-под носа у судьбы крохи времени, чтобы побыть вместе, поговорить, насладиться короткими мгновениями близости… А потом их пути переплетаются настолько плотно, что через сутки с небольшим слова становятся лишними.

Я чувствовал, как истончилась грань, разделяющая нас. Мы сейчас касались друг друга не только плечами, но и душами. И холодный родник, бьющий в Еве, снова зачаровывал своей чистотой.

Можно припасть к нему губами и застыть в ледяной судороге.

А можно набрать немного в ладони, согреть и потом насладиться маленькими глоточками.

Грань между нами теперь была такой тонкой, что оба варианта развития событий были в равной степени вероятны…

— Тормози, — сказала Ева, отпуская рычаг и присаживаясь на скамейку. — Рельсы разобраны.

Впереди отсутствовал сегмент полотна. Туннель наполовину был завален кургузыми шпалами, «костылями» и скобами. Возле стены валялась штыковая лопата и щетинилась ручками опрокинутая набок тачка.

Наша «телега» замедлила ход, с обиженным шуршанием въехала передней осью в кучу гравия.

— Строили-строили и не достроили, — хмыкнул я.

— По-моему, наоборот. — Ева взяла фонарик и спрыгнула с дрезины. Осторожно перевернула толчком ноги тачку. — Динамитные шашки. Кажется, кто-то собирался взорвать туннель.

— И впрямь, — кивнул я, оглядывая желтые «сигары». — Интересно, откуда ждали опасности те, кто хотел перекрыть ход?

— Варианта всего два, — пожала плечами Ева.

Мне почудилось движение за нагромождением шпал, и я рывком обернулся, выставляя перед собой ствол. Тихо, темно, пусто.

Померещилось.

— Там, откуда приехали мы, вроде бы ничего такого не было, — стал рассуждать я, опуская пистолет. — Значит, проблема — впереди. А вдруг именно оттуда прорвалось нечто, что спустя поколения расплодилось и превратилось в тварей, которые сейчас бегают по Городу с Безымянкой и мечут икру?

— Мэрги? Не думаю. К тому же, смотри, как закладывали динамит… Я не взрывотехник, конечно, но, кажется, бежать собирались как раз туда, к «холодильникам».

— Хотели бросить своих?

— Или напротив: боялись тех, кто идет из санаторного бункера.

— В любом случае, взорвать туннель не успели. С одной стороны, это оставляет кучу вопросов без ответов. С другой — у нас все еще есть шанс добраться до Врат.

— Сколько мы проехали? Километров пятнадцать?

— По моим прикидкам, даже больше.

— Тогда до входа осталось совсем чуть-чуть. Пойдем, только под ноги гляди внимательнее. Если есть динамит, то может быть и какая-нибудь штуковина со взрывателем.

— Успокоила…

Обогнув штабель шпал, мы пошли дальше. Перетаскивать дрезину через нагромождения стройматериала, конечно же, смысла не имело. Она и так сослужила нам хорошую службу.

А топать, как выяснилось через минуту, оставалось всего ничего. Через сотню метров туннель раздался как в ширину, так и в высоту, став похожим на просторную каверну. Под ногами мелькнула стрелка, пути раздвоились, и мы оказались между двух платформ.

Прямо перед нами возвышались створки гермоворот, выкрашенные в темно-красный цвет под тон облицовочному камню. На левой половине красовался герб СССР, поблекший, но все равно гордо отливающий золотом. На правой — белела огромная надпись: «Куйбышев-1. Объект СХиРКК-12».

— Пришли, — просто сказала Ева.

Врата жизни.

Закрыты. Наглухо.

Я попросил у нее фонарик. Провел лучом по массивным створкам, тройным цилиндрическим скобам, прорезиненным швам и опустил световое пятно на замочное отверстие причудливой формы. Потом неторопливо перевел на другую сторону и высветил второе такое же.

— Я же говорил: будет смешно.

Ева нахмурилась и запрыгнула на платформу.

— Может, постучим? — предложил я, чувствуя, как гнусно обостряется чувство юмора от подступающего отчаяния. — Авось откроет кто.

— Не паясничай. Посвети-ка лучше сюда.

Я взобрался на железную платформу, громыхнувшую под подошвами, и направил луч в зарешеченный дверью проход. За вертикальными прутьями виднелась лестница, уходящая вверх.

— Поднимемся и найдем второй вход, — уверенно сказала Ева. — Такие объекты всегда снабжаются несколькими шлюзами.

— И как мы войдем? — не понял я. — Думаешь, там створки любезно оставили приоткрытыми?

— Может, верхние ворота открываются перфокартами? — Ева потянула за решетку и с усилием отжала присохшую дверь. — В любом случае, оставаться здесь бессмысленно.

Не считая нужным спорить с очевидным фактом, я вошел в коридор и зашагал по ступеням. Ева скользнула следом, держа наготове «Кугуары». Подсвечивая фонариком ступени, мы поднялись на два пролета и оказались на маленькой площадке с глухими стенами. Лишь отдушина темнела под потолком, прикрытая фильтром и сосульками пыли.

Мы двинулись дальше. Лестничные пролеты оставались в глубине, похожие площадки сменяли друг друга, а выхода все не было. Более того — ни на одном из «этажей» не обнаружилось ни двери, ни коридора.

Наконец ступени оборвались и бетонный колодец закончился. Мы вошли на последнюю площадку с низким потолком, в котором темнел круглый люк.

— Метров на пятьдесят поднялись, не меньше, — прикинул я, зажимая фонарик в зубах и берясь обеими руками за кольцо запорной кремальеры. — Хорошо, што хоть ждесь жамков нет.

Баранка сошла с мертвой точки, но прокручивалась еле-еле. Несколько минут мы с Евой пыхтели, двигая колесо сантиметр за сантиметром. После очередного поворота раздался щелчок, и я почувствовал, как люк подался вверх.

— Фух! — выдохнула Ева. — Толкай его.

С трудом откинув тяжеленную крышку, я взялся за край и подтянулся. Фонарик, зажатый в зубах, дрожал, но я успел разглядеть небольшое помещение с толстыми трубами, вентилями и рубильником на противоположной стене.

— Жабирайся, — процедил я.

Комната, где мы оказались, была лишь промежуточным шлюзом между поверхностью и шахтой.

Рядом с рубильником в стену была вмурована стальная лестница, ведущая к квадратному люку. Открывался он не в пример проще первого, и через минуту мы уже карабкались наружу, жмурясь от казавшегося ослепительным дневного света.

Я, чертыхаясь, выбрался на ровный пол, нащупал руку Евы и помог ей. Крышка откинулась и с дребезгом хлопнулась об пол, оставив люк открытым.

Тяжело дыша, мы уселись на холодном линолеуме. Несмотря на то, что всего пару часов назад мы были на поверхности, глаза резало и щипало. Инстинктивно хотелось забраться обратно и переждать до тех пор, пока не стемнеет.

Контуры интерьера постепенно обретали четкость. Прикрываясь ладонью, как козырьком, я осмотрелся сквозь щелочку в наполовину сомкнутых веках.

Вытянутый зал с анфиладой окон, ряды столов и опрокинутых стульев, лопасти вентиляторов под потолком, стойка раздачи. Столовая. Судя по выцветшим агитплакатам, армейская. Что ж, не удивительно: если второй вход в «холодильники» действительно где-то рядом, то логично предположить, что расположен он на охраняемой территории. Точнее — раньше охраняемой, а теперь заброшенной, как и многие другие участки поверхности.

Справа донесся шорох, и я дернулся, как от электрического разряда. Напряг зрение. Сухой кленовый лист прокатился по полу и замер, уткнувшись в пластиковую крышку опрокинутого стола.

Ветер. Я чувствовал кожей довольно сильное движение воздуха. За стенами столовой, скорее всего, дует серьезно, если уж здесь такие сквозняки.

— Ну что, пошли искать ворота?

— Пошли.

Ева припала на одно колено, собираясь встать, и получила страшный удар под дых. Ее, бедную, аж подбросило сантиметров на пять вверх.

Еще удар. Сдавленный вопль… И Ева затихла на полу, хватая ртом воздух. Один «Кугуар» упал в открытый люк, второй отлетел куда-то под стойку раздачи.

Сбоку мелькнуло. Не успел я сориентироваться, как тоже огреб в живот и практически сразу по скуле, да с такой силой, что голова мотнулась назад. Картинка помутнела, перекосилась, и тошнотворный комок подступил к горлу.

Я поплыл. Куда делся мой пистолет, уследить не сумел. Наверное, тоже отлетел под нагромождение мебели — по крайней мере, в ладони его больше не было…

— Щенок, — втек в сознание знакомый голос.

Следующий удар сложил меня пополам и отбросил на ближайший табурет. Хорошо хоть, не хребтом об угол, а плечом. Вспышка боли пронзила тело, заставив рефлекторно сгруппироваться. Это меня и спасло. Серия чудовищных ударов пришлась по локтям и голеням, а могла бы превратить внутренности в кисель.

Я изо всех сил распрямился и брыкнул ногами. Попал во что-то мягкое, услышал вопль и проклятия сквозь звон в ушах. Не разбирая дороги и не пытаясь пока встать, пополз прочь.

И как только кости уцелели? Это ж вам не пижонскими туфлями получить, а твердыми, как камень, берцами. Эрипио, наверное, еще перед спуском в катакомбы переобулся, чтоб не замараться.

Но откуда, откуда, чёрт возьми, этот гад здесь взялся? Как успел?..

Эрипио бросился на меня, да не учел, что я уже не так беспомощен, как в первый момент. Мне удалось уйти с линии атаки, и он всей массой врубился в мебель. Гнилые доски с треском полетели в разные стороны, а финальное столкновение со стойкой, судя по всхлипу, доставило сивому массу феерических ощущений.

Я все еще не мог отчетливо разглядеть предводителя Нарополя — пропущенный в голову удар давал о себе знать, — но теперь уже более-менее видел его передвижения. И каждая последующая секунда боя склоняла чашу весов в мою сторону: ведь преимущество внезапности было уже почти исчерпано.

Повезло, что Ева основательно вычистила арсенал «Урала», и Эрипио, видимо, не нашел в грузовике никакого оружия. Если бы в нас полетели пули, неожиданная атака кончилась бы трагедией.

Зато теперь я приходил в себя от оглушительных ударов и зверел.

Зверел от осознания того, что если подонок здесь, то Вакса мертв. Зверел от понимания, что Эрипио с самого начала использовал Еву в качестве дипломатического щита перед Городом, прекрасно зная о наших отношениях. Ей, правда, удалось его перехитрить, взбесить и… обидеть.

«Да-да, сволочь, — пронеслась мстительная мыслишка, — она выбрала меня».

А еще я зверел потому, что эта схватка для одного из нас должна была неминуемо закончиться смертью. Пускать циничного тирана к ресурсам, которые могут спасти тысячи жизней, я не собирался. Довольно возводить империи на костях.

Близость смерти вдруг приобрела пугающий оттенок и отпечаталась в сознании с кристальной четкостью. Адреналин хлынул в кровь. В подобном состоянии у человека открываются невиданные возможности, и будь Эрипио не готов — я бы смял его в минуту. Но он был готов — то ли вид крови так раззадорил предводителя, то ли схожие мысли о смерти…

Я метнулся к нему и нанес удар подхваченным со стойки подносом. Эрипио увернулся. Швырнул стул и тут же подался вперед, толкая меня в тесную кухню. В угол загнать решил? Рискни!

Я сделал обманное движение, словно споткнулся, и моментально контратаковал, кидая ему в морду подвернувшуюся под руку тарелку.

— Куда ж ты полез, фраер, — прорычал Эрипио, играючи отбив ручищей фарфоровый диск. — Не по масти тебе погоны.

— Сгнили давно твои погоны, крыса наропольская, — огрызнулся я.

— И девку мою зря увел. Дырявая она.

— Что, не встает больше?

— Прибью!

— Здоровья-то хватит?

Пикировка оборвалась так же быстро, как и началась. Правильно, нечего силы на пустопорожний треп тратить — пригодятся.

Голова уже почти не гудела, глаза привыкли к свету, рефлексы, работали как добротные часы. Я внимательно следил за идущим по дуге Эрипио, автоматически подмечая, как ему досталось за последние часы. Предводитель сейчас мало походил на франтующего властолюбца: шмотки висели лохмотьями, комбез на груди украшали грязные пятна, нижняя губа основательно распухла, левая щека покраснела и покрылась волдырями — видно, но дороге успел неслабо хватануть рентген. И тем не менее он был грозным противником: опытным бойцом, значительно превосходящим меня силой и умением.

Эх, ствол бы мне. Да разве ж его теперь отыщешь под грудой хлама… Бесполезно.

Я, стараясь не выпускать из виду противника, мельком глянул в зал на распростертую на полу Еву. Она лежала без движения, лишь грудь часто вздымалась. Живая, но, судя по всему, досталось ей очень круто.

— Тварь ты, а не предводитель, — сорвалось с губ.

Эрипио хищно улыбнулся:

— Не тявкай, щенок.

— Ты прав. Лучше укушу…

Я сделал ложный замах и, когда Эрипио изящно отступил к противоположной стене кухни, схватил из пересохшей раковины стакан и с ходу запустил его прямой наводкой. Зря предводитель уклонялся — метил я вовсе не в него. Стакан с треском разлетелся вдребезги о стоявшую на полке мясорубку. Полученного импульса ей хватило, чтобы качнуться и упасть, прихватив с собой пару мисок.

Получив утварью по шее, Эрипио взвыл от боли и бросился на меня, как бык. Я еле успел отпрыгнуть. Хотя радоваться было рано: он продолжил маневр. Снес кастрюлю, притормозил о варочный бак и с разворота врезал мне кулаком в голову. Удар получился скользящим, но крайне неприятным. Едва угомонившийся звон в ушах вспыхнул с новой силой.

Главное, не дать схватить себя за шкирку. По замашкам, подонок знаком с борцовскими приемами, а при нашей разнице в весе это может сыграть решающую роль в ближнем бою.

Пятясь, я искал глазами, чем бы еще приложить буйного предводителя. Он наступал на меня, загоняя в угол. Э нет, так мы не договаривались!

В удар я вложил весь вес, и это чуть не стало моим последним просчетом. Реакция у Эрипио оказалась отменной: он не просто увернулся, но и сумел провалить меня, заставив по инерции закрутиться вокруг оси. Пытаясь сохранить равновесие, я шагнул в сторону и словил на противоходе по ребрам. Дыхание перешибло, и Эрипио тут же толкнул меня на разделочный стол. Прижал локтем, заломил руку, пытаясь засунуть кисть под ржавый нож хлеборезки. Мое запястье оказалось в опасной близости от кромки круглого лезвия. Я рванул руку, но хватка у Эрипио была на редкость крепкая.

Судорожно дернувшись всем телом, я попытался высвободиться. Шиш. Тогда я резко подался вперед и шарахнул предводителя лбом в подбородок. Это помогло. Он матюгнулся и на миг ослабил давление. Мне удалось вывернуться.

Не желая упускать шанс, я добавил Эрипио ногой в грудь. Тычок получился настолько сильным, что он споткнулся и спиной вышиб хлипкую дверь, ведущую на улицу. Я бросился следом: нельзя было ни на секунду терять полученную инициативу.

Хмурый день встретил меня суровым порывом ветра. Столовая находилась на самом краю огороженной территории. Из-за угла здания выглядывало побитое в утренней перестрелке рыло «Патриота» — видимо, на пресловутом джипе Эрипио сюда и добрался. Ну да, не пешком же.

Пятачок кухонного двора был крошечным. За рыхлым пнем, на котором когда-то рубили мясо, и кособокой беседкой-курилкой виднелись просевшие пласты породы. Гигантские камни вместе с остатками разрушенного кирпичного забора каскадами уходили вниз. А немного левее, за тонкой водопроводной трубой, зияла настоящая пропасть.

Воинская часть располагалась на исполинском скальном уступе, полукругом обвивающем гору на берегу Волги. Далеко внизу, сквозь серое марево, виднелась стальная водная гладь, чернели решетчатые трапеции железнодорожного моста. В бурой массе прибрежного леса пестрели брошенные коттеджи и вилась лента тольяттинской трассы.

Дух захватило. Ну и высота! До поверхности реки — метров сто. Даже с конца Льва Толстого такого вида не открывалось…

Все это мелькнуло передо мной подобно однотонному пейзажу на старом холсте. Детали отпечатались на сетчатке и поблекли, ушли на второй план.

Вперед выступила громоздкая фигура Эрипио.

Он уже поднялся на ноги и встряхивал гривастой башкой, очухиваясь от ударов. Сивые патлы развевались на ветру, драные лямки комбеза трепыхались. Порывы здесь и впрямь были сильные, ощутимо толкали то в спину, то в грудь. Ветер гудел в обрывках проводов на столбах, несся с уступа вниз, нашептывал о прошлом.

«Подожди, дружище, я обязательно выслушаю твой рассказ. Чуть позже…»

Мы сошлись. Молча, яростно, насмерть. Оскальзываясь на глинистой почве, я вцепился в шкирку Эрипио мертвой хваткой и с рыком пошел вперед. Предводитель дрогнул и шагнул назад, пытаясь выдернуть меня на себя и сбить наземь.

А я старался поймать его взгляд, прячущийся за темными очками. Но тщетно — зеркальные линзы отражали только мою перекошенную физиономию и фактурные облака на заднем плане.

Я чувствовал голод. Чувствовал, как призрачный спутник тянет свою длинную шею через потроха, разевает пасть в поисках очередной жертвы, и впервые испытывал от этого ощущения удовольствие. Мне нравилось думать о том выборе, перед которым я оказался в конце пути.

Примитивный и крайне болезненный выбор — ведь судьба терпеть не может героев: они выворачивают ей суставы и ломают кости.

Ради этого выбора нужно было в нужный момент сдвинуться с насиженного места, прорваться через все границы и кордоны, увидеть изнутри загадочную Безымянку, потерять друга и понять самую странную в этом мире женщину.

Подумаешь, ерунда какая…

А все для того, чтобы решить: стоит ли спасать людей, которые не живут, а выживают?

Мне нравился выбор. Но больше всего в этот момент мне нравилась та простая штуковина, которой научил меня ветер. Не зря я день за днем поднимался к небу и слушал его, не зря.

Он научил меня свободе.

Так и не поймав взгляда противника, я отвел глаза. Мы мотали друг друга из стороны в сторону, а ветер только и ждал, когда кто-то ослабнет, чтобы столкнуть в пропасть. Воздушный пресс на краю обрыва давил уверенно и мощно.

Ветер.

Враг тому, кто с ним борется, друг для того, кто принимает его стихию такой, какая она есть.

На короткий миг я расслабился, позволяя воздуху подхватить себя. И что-то неуловимо изменилось в окружающем мире. Краски стали ярче, движения, напротив, замедлились, легкость ощущений ворвалась внутрь с очередным вздохом и позволила проникнуть в какие-то невидимые струны реальности, звучащие в многогранной глубине, куда не всем дано заглянуть.

На неуловимое мгновение я сам стал ветром…

Падение на землю получилось мягким: воздух, ставший союзником, словно бы подхватил меня и аккуратно положил, а не бросил. Почувствовав лопатками твердь, я дернул Эрипио за грудки, выставляя колено. По задумке, бросок должен был получиться эффектный — через себя, прямиком в пропасть.

Но только в сомнительных байках, которые травят друг другу вахтеры на «лестничках», такие трюки срабатывают. На деле все получается гораздо прозаичнее.

Несмотря на секундное слияние с воздушным потоком и полученное превосходство, силенок для завершающего движения не хватило. Самую малость. Предводитель кулем грохнулся на меня, придавив к земле и шарахнув затылком о водопроводную трубу. Его пальцы быстро сомкнулись на моей шее и сжали горло, перекрыв доступ воздуха в легкие.

Я вздрогнул и затрепыхался, но тщетно. Несколько раз врезал кулаками по бокам, но удары получились слабыми. Попытался оторвать его клешни от шеи… и тоже безрезультатно.

— Каково это, — прошипел Эрипио, — чувствовать, что вот-вот подохнешь? В жизни часто тупо сила решает, а?

Покрасневшее от лучевых ожогов лицо было совсем близко. Я сумел немного отодвинуть Эрипио от себя, но силы покидали тело слишком быстро. Обидно. Вот так глупо, на самом краю, в день, когда редкий солнечный луч выбился из-за облаков…

Солнце!

Яркое, полуденное, оно отражалось в зеркальных линзах на фоне фиолетовых туч, нависших над противоположным берегом Волги. Сам-то я время от времени видел светило, забираясь на смотровую вокзала, а вот у того, кто большую часть жизни проводил в темной подземке, реакция должна быть совсем другая…

Чувствуя, как в голове мутится от нехватки кислорода, я извернулся и скользящим ударом сшиб с Эрипио очки. Свет мгновенно ослепил незащищенные глаза, и взгляд его сделался беспомощным, как у землеройки, выдернутой из норы.

— Падла!

Пальцы на моем горле разжались. Я со свистом втянул воздух и попробовал сбросить Эрипио с себя, но не тут-то было. Продолжая давить мне на грудь коленом и жмурясь, он принялся на ощупь искать в суглинке очки.

— Светловато с непривычки, крот? — подначил я, изворачиваясь и расстегивая клапан нарукавного кармана.

— Говори-говори, все равно тебе недолго осталось, — выдавил Эрипио, шаря ладонью в жиже. — Раньше я думал, ты просто идиот, решивший чужую бабу увести. А теперь ты меня разозлил по-настоящему. Видно, и впрямь власти захотел, сучонок, раз так к Вратам рвешься. Только мал еще. Не окреп, чтоб людьми командовать.

— Пошел ты со своей властью!.. — прохрипел я, вытаскивая из кармана крестовую отвертку. — Я их спасти хочу!

— Попка не треснет, спаситель? — нащупывая очки, усмехнулся Эрипио. — Ты ж ящик консервов на троих поделить не сумеешь. Куда к Вратам-то сунулся? Подавишься…

Договорить предводитель не успел. Я ударил. Тонкое стальное жало отвертки с чавкающим звуком вошло в шею над ключицей, пробило яремную вену и увязло в мышцах. Эрипио вздрогнул и перестал давить коленом. Сожмуренные веки расслабились.

Наконец-то наши глаза встретились…

И я отпрянул. За пеленой, застилающей потухающий взгляд, не было злости, которую я так ожидал увидеть. Там, в глубине голубоватых глаз, застыло удивление и… укоризна.

Так родители смотрят на ребенка, застуканного с перемазанной вареньем рожей в кладовке возле откупоренных банок, заготовленных на зиму.

Я испугался и, повинуясь какому-то животному порыву, столкнул с себя тяжелеющее тело. Предводитель упал на бок, взялся ладонью за окровавленную рукоять, а вот вытащить инструмент не смог. Тогда Эрипио зацепился другой рукой за трубу, но сил удержаться ему опять же не хватило — так и съехал со скользкого обрыва с отверткой в горле.

Без единого звука.

Голод получил свою главную жертву — врага, который по-своему шел к намеченной цели и, в отличие от меня, с самого начала понимал, что делает. Мразь, всадившую нож в спину моему другу. Того, кого и должен был получить.

Вот ты какой, голод. Хитрый. Расчетливый…

Насытившаяся тварь ликовала. Она неторопливо покидала меня, словно призрачная змея вытекая из груди вместе с частичкой души. Опустошая.

Что ж, как Ева и обещала — я сумел утолить свой голод. Только… кто займет его место?

Над Волгой собрались тучи. Солнце метнуло последний луч и спряталось за темно-фиолетовый край облака.

Опять быть дождю. Опять морось накроет наш дикий край.

Опять.

Я еще долго лежал в грязи, не в силах встать, не в силах думать, не в силах выпустить из рук сдернутую с Эрипио сумку с парой ключей причудливой формы. Я просто лежал и слушал, как могучий ветер проносится надо мной и поднимается в свинцовое небо.

Ему больше не о чем было мне рассказывать.

Прошлое кончилось.