Гена крутанул ус и сунул руку в наполовину разобранный, но работающий системный блок.

— Только без фанатизма, — сказал его напарник.

— Согласен, — кивнул Гена и извлек из компьютерного нутра бутылку водки. — Прохладненькая. Кулеры отличные стоят.

— Ага.

Космический центр «Барнаул-3» был одним из очень немногих стратегических объектов, которые уцелели после февральской чистки «каплями» большинства милитаристических узлов планеты. Трудно сказать, почему «черная чума» не тронула этот алтайский бункер — быть может, не посчитала его опасным даже потенциально.

Но факт остается фактом — «Барнаул-3» продолжал работать, и дежурные смены менялись по годами отточенному графику. Не то чтобы кому-то особенно нужно было все это, но метеослужба кое-как фурычила, прогнозы погоды никто не отменял, да и связь «Стикс» требовала исправности на орбитах. Поэтому и сидели за мониторами слежения в нижних техпомещениях центра оператор Гена и инженер по гражданским навигационным системам Толик.

В силу непредвиденных обстоятельств и полного расформирования регулярных вооруженных частей почти месяц назад погоны с них сняли. Вкупе с частью должностной ответственности. И хотя по старой привычке сотрудники «Барнаула-3» все же соблюдали былую субординацию, дисциплинарный уровень упал.

— Ну, дернули…

— Давай.

Напарники совершили подъем переворотом стаканов и, отдуваясь, зачавкали холодной тушенкой, подцепляя соево-жировую суспензию вилками прямо из банки.

Гена потянулся, заложил руки за голову и подвигал усами.

— Слушай, Анатолий Алексеич, — лениво проговорил он. — А что ты думаешь делать через месяц?

Толик напряг живот, давая возможность тушенке и бийской водке получше узнать друг друга.

— Месяц? Ну ты завернул. Откуда я знаю, что будет через месяц?

— Не, ну я имею в виду, если ничего особенного не случится.

— Хм… Тогда… буду здесь работать.

— А через год?

Толик подозрительно покосился на Гену. Поворочал носом и спросил:

— Ты к чему клонишь-то?

— Да ни к чему конкретно. Просидим мы с тобой, Анатолий Алексеич, в этой консервной банке всю жизнь…

— Ну и что? Чего тебе тут не нравится? Плохо, что ль?

— Не то чтобы плохо… — Гена снова шевельнул усами. — Даже хорошо, если приглядеться. Только иногда хочется чего-нибудь такого… знаешь.

— Чего это тебе «такого» приспичило?

— Океан чтобы был. Бунгало на пляже. И яхта. — Гена вздохнул.

Толик удивленно поднял брови:

— Отпуск в мае у тебя? Ну так вот арендуй в военгородке плоскодонку у Игнатьича и по Чумышу поплавай. Глядишь — отпустит.

— Думаешь? — смекая что-то про себя, вопросил Гена.

— Уверен.

— Тогда — по маленькой?

— Но без фанатизма.

— Согласен…

Рука Гены уже почти дотянулась до внутренностей систблока, когда его взгляд упал на верхний монитор, где было выведено спутниковое изображение бывшей Москвы. Ныне все внутреннее пространство овала МКАД было заполнено чернильным пятном «капли».

Гена отдернул руку — что-то его насторожило в контурах экс-столицы.

— Толя, с какого спутника сейчас транслируется эта картинка?

— Чего?.. А-а… Погодь чуток…

Толик нехотя стукнул по клавишам и снова напряг мышцы живота — знакомство тушенки и спиртного грозило обернуться желудочной потасовкой.

— Метеор один дробь сорок восемь, — ответил он, справившись с неприятным спазмом.

— Что-то я не пойму, — проворчал под нос Гена, пододвигая к себе мышку. — А ну-ка дадим увеличение… Один три, к примеру.

Он покликал мышкой и вновь вгляделся в мерцающую картинку.

— А если — один семь?..

Толик, недовольно выпятив нижнюю губу, наблюдал за действиями напарника. Вдруг Гена выпрямился и прильнул к дисплею почти вплотную.

— Глянь! — выцедил он. — Да во сюда! Вот, околи Выхино! Контур изменился!

— Ты чего, нализался? — Толик расслабленно отвалился на спинку кресла.

— Сам ты нализался! Есть снимок суточной давности?

— Ну…

— Выводи! И делай сравнительный анализ с текущими данными!

Толик вздохнул и, застучав по клавиатуре, пробормотал:

— То океан ему с яхтой подавай, то померещится хрень какая-нибудь и работать заставляет… Раскрепостился, я смотрю.

— Ну, что там? — нетерпеливо привстал Гена.

На мониторе появились два идентичных изображения. Почти идентичных. Различие наблюдалось в районе «Вешняки». На правой картинке контур «капли» проходил практически точно по границе МКАД, а на левой — немного сдвинулся, будто втянулся внутрь, образовав выщерблину.

Толик повернул голову и очумело посмотрел в висок напарнику.

— Это как же, Генка… Значит, не будет у нас в мае отпуска, что ль?..

Дежурный оператор гражданских навигационных систем Геннадий Дмитриевич Мишин крутил ус и улыбался. Второй рукой он двигал курсор по экрану, выводя одно за другим изображения крупных городов. Нижний, Ростов, Самара, Новосибирск, Владик, Питер, Мурманск… Токио, Сорбонна, Венеция, Аутсбург, Хьюстон…

«Капля» понемногу отступала на всех фронтах.

* * *

Плексиглас искажал и без того не слишком симпатичные черты лица. Всеволод лежал в саркофаге, и грудь его изредка приподнималась, еле заметно, на полсантиметра. Но если бы не это движение, можно было бы подумать, что он мертв.

Рысцов смотрел на худое лицо человека, придумавшего — случайно и несвоевременно — формулу, которая перевернула все вокруг вверх тормашками. Смотрел и думал о том, кто же кому расставил границы: мы — эсу или наоборот?

Сначала люди пометили линии, которые стали красными флажками в пространстве снов. Сценаристы прописали — что было, а чего не было. Одним движением пальца, одной мыслью, рожденной в уставшей от бытовухи и бесконечных литров пива голове, кто-то резал картину целого мира так, как ему было сподручно в тот момент. Беспощадно отсекал вероятности, которые могли бы возникнуть. Родиться. Жить. Но их не стало. Существовало очень много других, но, возможно, не появились именно те, которые сумели бы подарить свободу.

И эсу стало тесно на пятачке, обнесенном по периметру флажками. Надоело, что своенравные люди меняют его форму и полосуют по живому крест-накрест, не понимая. Быть может, этому странному организму даже было больно…

Тогда заматеревший волчара прорвал барьер. Он соорудил себе логово — изнанку, выставил стражей — сшизов. Он обозлился на тех, кто до сих пор считал себя хозяевами. Эс пришел в их мир, тяжелой черной поступью разворошил муравейники и обратил зарвавшуюся мелочь в бегство. Посеял среди них панику, страх, растерянность и, главное, недоверие к самим себе. Втянул в себя словно губка.

И, в свою очередь, нарисовал границы для людей в городах на траве.

Кто-то лишь после этого понял, что сны могут быть не такими уж и безобидными. Но остальные прижились и перестали заботиться о своем выборе.

Однако эс запутался в собственных возможностях. Он решил, что могуч. Возомнил, что теперь ему подвластно не только бросить хозяев на колени, но и создать им альтернативу, а потом — кто знает? — списать за ненадобностью. Но одно дело — настроить радио на нужную волну, покрутив колесико, и совсем другое — сконструировать новый приемник, учитывая, что видел лишь его корпус и сеточку, прикрывающую мембрану. Однако внутри-то куча плат, а на них-то еще и транзисторы всякие напаяны… Вот и получились изнанники.

Невиновные куколки, которые так хотели стать людьми. Но стены их домов падали, а мраморные дороги вели в никуда.

Так кто же в конечном итоге победил? Чьи фронтиры оказались прочней?

Наши, человеческие? Фронтиры яви?

Извечно небрежные и кричащие яркими мазками. Проведенные наспех слишком уверенной в своей правоте рукой.

Или фронтиры наших же темных снов?

Зыбкие на первый взгляд. Непонятные. И настолько призрачные, что неизвестно, где они проходят — в сантиметре от собственного носа или по краю бесконечности наших сокровенных фантазий, параноидальных кошмаров, глубин хирургических разрезов нашей мечты…

Нет, даже не так. Проблема не совсем точно сформулирована. В конце концов, при чем здесь прочность? Не существует таких стен, демаркационных линий или пунктиров души, которые нельзя пересечь. Не бывает эпох, которые не заканчиваются.

Чьи границы страшнее рушить? Вот, наверное, правильный вопрос.

Чьи? Яви или снов?..

Рысцов оторвал взгляд от неподвижного лица Всеволода и устало присел рядом с Андроном, так и не произнесшим больше ни слова.

— Нужно возвращаться, — сказал Валера. — Мы уже долго в эсе, больше полсуток, поди.

Петровский кивнул. Он задумчиво вертел в руках плоскую стальную фляжку, когда тело Павла Сергеевича растаяло после смерти, она осталась.

— Сколько Всеволод будет бродить в поисках загадочного разума по тому уровню эса, куда его забросило? — вздохнул Рысцов. — День, год? Сумеет ли он уничтожить его? Сколько ждать?

— Я готов ждать вечно, — неожиданно откликнулся Андрон. — Лишь бы все это исчезло. Навсегда. Пойдем, я хочу похоронить подполковника, там, в сырой мартовской грязи… Главное, чтобы она была настоящая.

Он поднялся и направился к выходу, обходя труп застреленного изнанника — их тела не исчезали после смерти. Им некуда было исчезать.

Валера тоже встал.

— Постойте, — окликнул их Аракелян каким-то странным голосом. — Идите-ка сюда. Взгляните…

Под плексигласом что-то изменилось. Лицо Всеволода покраснело и стало бликовать. Кожа лоснилась, словно ее намазали маслом. Даже не маслом… Создавалось ощущение, что на лице ученого… парафиновая маска.

— Что это за дерьмо? — пробормотал Рысцов, наклоняясь, чтобы рассмотреть поближе.

— Даже не знаю… — Альберт Агабекович был явно озадачен. — Судя по датчикам, все процессы протекают нормаль…

Стены содрогнулись. Вдоль переносицы Всеволода, ближе к левой ноздре, пробежала бороздка. Или прожилка… Валера отпрянул. В изголовье саркофага что-то нудно запищало.

— Сердце остановилось, — как-то слишком спокойно сказал Аракелян. — Умер. Мгновенно.

— Профессор, что у него с лицом? — Валера вдруг почувствовал, что пальцы на руках слегка подрагивают. Он машинально, неверными движениями поправил бинты.

Альберт Агабекович приблизился к прозрачной крышке саркофага, и тут она треснула и разлетелась вдребезги. С характерным звуком лопающегося стекла. Аракелян закричал и отскочил назад — видимо, осколки попали в глаза.

Рысцов стоял, не в силах отвести взгляд от Всеволода. Ученый уже не походил на человека. Ни на живого, ни даже на сто крат мертвого. Его криво обстриженные волосы, покатый лоб, впалые щеки, тонкая шея, узловатые руки, ребристый торс были будто выточены изо льда и отшлифованы до блеска. Только, прежде чем заморозить, в него добавили киновари.

— Это стекло? — спросил Андрон, слегка ударив пальцем по темно-рубиновой груди Всеволода.

Тело разбилось от несильного удара ногтя. Рассыпалось на мириады крошечных осколков.

Валера вздрогнул и отступил на несколько шагов. Остатки саркофага и прилегающая аппаратура уже стали красными и прозрачными. Хрупкими. Аракелян наконец протер глаза и, остолбенев, тоже наблюдал за тем, как алые стеклянные прожилки с невыносимым треском разбегаются во все стороны, темнеют и застывают, превращая помещение в багряный аквариум. Стены, оклеенные ватманскими листами с нагромождениями формул, рухлядь, самогонный агрегат, останки изнанника, пол, кожаные бурдюки — все за считанные секунды обернулось красным стеклом.

— Так быстро?.. — улыбнулся Аракелян, осторожно ощупывая волосатыми, вечно подрагивающими пальцами свое лицо.

Через мгновение оно раскололось.

— Красиво, — сказал Петровский, глядя, как рубиновая стужа сковывает его ноги. — Это очень красивое падение эса… Можно было и поскромней.

Он горько усмехнулся.

Крепкие зубы гения freak-режиссуры вмиг рассыпались стеклянной пылью.

Рысцов остался один в издыхающем мире звенящего хрусталя. Кроваво-красная толща подземелий изнанки давила на него, готовая от малейшего движения взорваться бритвенными осколками.

Сначала остановилась рука, мышцы перестали повиноваться — их сковал такой страшный холод, которого уже не чувствуешь. Потом грудь отказалась делать вдох — диафрагма превратилась в тонкую прозрачную полусферу. Замерло сердце, которому даже не нужно было менять цвет.

Неуловимый миг, и уже нет человека. Только хрупкая статуя.

Он еле успел закрыть стекленеющие глаза.

Чтобы больше не видеть кошмаров.

* * *

Люди в ужасе выбегали на улицы, не обращая внимания, что топчут нежные зеленые ростки. Волна паники быстро накрывала Город на траве. Она катилась с той же скоростью, что и волна, превращающая все вокруг в алое стекло. Вырвавшись из-под земли в районе Таганки, беспощадное цунами катилось, расширялось кольцом, как круги от брошенного в тихий лесной пруд бульдозера.

Зеленое становилось красным.

Прочное — хрупким.

Камень, асфальт, железо, бетон, пластик, бумага, дерево, ткань — все делалось прозрачным и раскалывалось от малейшего прикосновения.

Падали стеклянные небоскребы, лопались мосты и переходы, оглушительно треща, разлетались вдребезги проспекты и улочки, острым крошевом рвались магазины, мельницы, хранилища, лабиринты… Кипели багровыми кусками люди…

Все падало и билось.

Вдрызг.

Кровоточащая язва росла, стремительно убивая эс. Пустыни между городами на траве превращались в скользкие прозрачные моря, трескались и испарялись розовым дымом. В вишневый прах обращалась изнанка, и ее обезображенные порождения гибли вместе со своими нелепыми домами и дорогами.

Агония охватила весь мир снов.

Он выл! Кричал и плакал навзрыд! Стенал и вздрагивал от острых багровых волн, рвущих в клочья его плоть… Но ничего не мог поделать — сломалась какая-то деталька, сгорел незаметный нейрон, сбился с привычного ритма пульс. Глубоко, в неведомых измерениях, где находилось его никем не понятое сознание.

И смерть многоликого чудовища была жуткой от собственного великолепия. И еще от того, что убийцей был человек. Маленький, загнанный в угол памятью, давно сгинувший в пучине изнанки.

Придумавший когда-то в кабинете неизвестного российского НИИ слегка необычную формулу.

Формулу грез.

* * *

Егор с удивлением смотрел, как сокровенный осколок в его руке слегка изменил цвет. Стал более насыщенным и почему-то очень холодным. Ладонь защипало, и он, ойкнув, тряхнул кистью.

Но осколок не слетел. Красненькое стеклышко словно бы вросло в кожу, плавя и взрезая ее острыми краями.

Егор закричал. Он вскочил, опрокинув табурет и попытался вытащить осколок двумя пальцами. Они мгновенно онемели и стали прозрачными, внутри даже угадывались сухожилия и косточки…

Мать стояла на пороге кухни и, потеряв от шока дар речи, смотрела, как ее одиннадцатилетний сын осыпался на линолеум горсткой огненного стекла…

* * *

В Центрах за считаные минуты воцарилось настоящее безумие. Просыпаясь, люди еще некоторое время оставались в шоке от пережитых в разбитом эсе событий, а потом их срывало. Паника и массовый психоз стремительно охватили планету. Сотрудники Центров спасались бегством от разъяренной толпы, которая довольно быстро осознала, что ее пинком изгнали из рая.

ГС-излучатели и С-визоры отказывались работать, выдавая неизменный «error» на миниатюрных дисплеях.

Все произошло настолько неожиданно, что люди пока толком не поняли — «что делать?», «кто-виноват?» и «кому бы дать в глаз?..».

Ясно было только одно: человечество не хотело возвращаться в хмурую весеннюю слякоть из теплого, вечнозеленого, солнечного лета…

Но было поздно. Над искалеченной Москвой уже занималась дымчатая заря. Черная плесень «капли» судорожно поджимала свои косматые маслянистые лохмотья.

Варолиев мост рухнул.

* * *

Трасса была пустынна. Иногда, конечно, проносились навстречу грузовые машины, толкнув в лобовое стекло потоком воздуха, но на этом движение и ограничивалось. Лихорадило в основном города и пригородные зоны, а здесь, на длинном перегоне севернее Вологды, особо крупных населенных пунктов не было. Лишь изредка вдалеке, между холмами и перелесками, виднелись знакомые очертания белесых зданий Центров, но из них, видимо, люди уже ушли на юг.

Шел третий день после падения эса.

Пасмурный март уже не изводил крепкими морозами, но все же ветер был еще промозглый и неприятный. Небо подвесило над стылой землей угрюмую пелену облаков и подчас даже прыскало каким-то подобием дождей, словно колоссальный испорченный пульверизатор.

Альберт Агабекович клевал носом на переднем сиденье, и если бы ремень безопасности не перехватывал наискось его грудь, то он давно бы вписался лбом в бардачок. И чего только выпендривается? Давно бы улегся сзади и спал себе спокойно…

Рысцов уверенно давил на педаль газа, прижимая ее к полу — старенькая «семерка» не выдавала спринтерских скоростей, но шла хорошо. Главное, чтобы хватило бензина. Когда они отправлялись из Каспли, троюродный дядя Петровского, одолжив за ящик водки свою машину, весомо произнес: «Топливо не помешает». И они с молчаливым соседом приволокли откуда-то из сарая пять здоровенных канистр.

«Только авто верни в целости», — обронил на прощание похожий на брахиозавра дядя Веня…

Подполковника они похоронили на второй день. Без помпы, на холме, куда он в последние дни любил ходить с профессором и разговаривать на какие-то околофилософские темы. В твердо сколоченный гроб положили его табельный «стечкин», служебное удостоверение и несколько планок с кителя, который обнаружился в личных вещах убитого. Пальнули трижды в воздух из охотничьего ружья, отдавая последнюю честь.

Все повернулись и пошли вниз, к деревне, а Андрон остался стоять возле могилы, держа клетку с Жориком в опущенной руке. И еще долго слышался после этого с холма тоскливый птичий клекот: «Кр-рах… катастр-рофа…»

На следующее утро Валера решил поехать к месту, которое указал Всеволод, перед тем как лечь в свой саркофаг и нырнуть в омут еще неизвестных рубежей сна. Настроение у Рысцова было препаршивейшее: ныли уже настоящие ссадины на кистях рук, а это было гораздо больнее, чем в эсе, да и вообще он чувствовал себя каким-то стервятником, идущим по стопам смерти. «След в след», — горько усмехался он про себя.

Поэтому, когда Аракелян предложил составить ему компанию на время невеселого путешествия, Рысцов благодарно кивнул профессору…

Трасса была пустынна, как сердце. Клочки тревоги, конечно, еще трепыхались в грудной клетке: как там Сережка в Таганроге? Что с остальными — трех-вопросным Шуровым, строгой Мелкумовой, сумрачным и вечно голодным Феченко?.. Но это были уже не крики, взрезающие ребра, а какие-то далекие, затихающие отзвуки.

Хотя в одном, пожалуй, он лукавил. Беспокойство за судьбу сына было сильным и постоянно кололо виски тупыми иголочками. Но сейчас не имело смысла ехать в Таганрог — все равно там суматоха и Сережку не найти. Да и точного адреса он не знал — Светка, будучи в тихой истерике, наотрез отказалась говорить тогда, в день нелепой аварии. А он, кретин, не настоял — не думал, что все обернется таким серьезным переполохом…

«Не пропадет пострел…» — как-то отрешенно утешал себя Валера.

Трасса была пустынна, как совесть.

Какая-то шестеренка вышла из строя в механизме его души. Нет, неправильно! Даже не шестеренка, а малюсенький зубчик. Появилась едва ощутимая червоточинка…

Рысцов протянул руку к карте. Скоро нужно будет сворачивать на грунтовку. Слякоть, грязища, снег еще только начал сходить с полей, а в лесах, наверное, вообще сугробы. Легковушка может увязнуть. Да ладно, чего уж тут — обязательно увязнет. Погано. Не исключено, что придется пробираться пешком.

— Ну и забрался же ты, неизвестный гений, — вздохнул Валера, раскуривая сигарету. И добавил: — Что во сне, что наяву…

— А?.. — очнулся Аракелян, непонимающе глядя на несущуюся под капот дорогу.

— Спите, профессор. Скоро — вплавь…

— Куда «вплавь»? — Альберт Агабекович все еще туго соображал спросонья.

— По проселочной не проедем, — мрачно пояснил Рысцов. — Пешком придется топать. Километров шесть, судя по схеме. Хотя… я ее по памяти рисовал, тут масштаб примерный, так что — плюс-минус пять.

— А «вплавь» зачем? — не унимался профессор, протирая глаза.

— Господи! Да пошутил я! — зло сказал Валера.

— Понятно… Не обращай внимания, я еще не отошел от всего…

Рысцов приоткрыл окно, впустив струйку холодного ветра, и выбросил окурок, зашипев от боли в покалеченной руке. Если просто рулить — еще терпимо, но стоит совершить какое-нибудь другое движение — все, хоть вой.

— Посмотрите анальгин, — попросил он. — В бардачке должен был остаться. Таблетки три сразу, если есть…

Аракелян выдавил белые кругляшки на ладонь и протянул Валере со словами:

— Руки изрезаны красным стеклом, темные шрамы на веках…

— На поэжию прошибло? — хмыкнул тот, разжевывая горьковатые таблетки. — Запить лучше дайте…

Через несколько километров они съехали с асфальта и увязли в грязи буквально в пяти метрах от обочины.

— Замечательно, — констатировал Рысцов, хлопая дверью. — Теперь нам без буксира вообще отсюда не выбраться.

Вокруг простирались заснеженные поля с черными проталинами и точками недовольно кричащих грачей. Километрах в трех к востоку виднелись разбросанные в низинке избы, а за ними — лес.

— Нам туда, — мотнул головой Валера, кутаясь в тулуп. — Судя по схеме, дом с телом Всеволода за той деревней.

— Тогда пойдемте, — откликнулся профессор, вынимая из багажника лопату.

— Гробовщики, — обронил Рысцов, наступая сапогом в неразъезженную колею.

— Какой там… У нас даже нет гроба…

Деревня оказалась заброшена. Выбравшись на относительно ровное место посреди улицы, Альберт Агабекович и Валера остановились и устроили небольшой привал. Расчистили лавочку возле перекошенного забора и присели, снимая по очереди лопатой пласты грязи с сапог и оттирая штаны.

— Ну и местечко, только вурдалаков не хватает, — улыбнулся Рысцов, глядя на открытую калитку. — Собаки не лают даже. Все ушли. Странно, не правда ли?

Аракелян не ответил, лишь кивнул. Он тяжело дышал: все-таки протопать несколько километров по весенней размазне для пожилого человека не сахар.

— Ну что, отдышались? — спросил Валера через четверть часа, изучая схему.

— Да, выдвигаемся.

— Идите налегке, лопату я понесу.

— Куда ты со своими культями изрезанными, — неожиданно властным тоном сказал Альберт Агабекович, и в его голосе явственно прорезались армянские нотки. — Дай сюда…

Валера изумленно хмыкнул, но инструмент вернул.

Пройдя застывшую деревушку насквозь, они повернули чуть севернее и вскоре обнаружили нужную дорогу.

— Гляньте-ка! — воскликнул Рысцов. — Следы-то свежие совсем.

Аракелян подошел ближе. Извилистая просека разбивала лес на две части, а в колеях виднелись отпечатки широких гусениц.

— Кто-то недавно проезжал здесь на вездеходе, — удивленно сказал профессор. — Мощный вездеход, тяжелый. Мы на таких однажды в тайге ходили, когда в экспедиции геологической были. И он ехал не через поселок, а кружным путем. Ну да, на такой машине хоть через стены можно скакать…

— Интересно, очень интересно, — пробормотал Валера. — Что ж, посмотрим. Двинулись?

— Конечно…

Добротный бревенчатый сруб они обнаружили километра через полтора. Дом был одноэтажный, стоял на полянке, а чуть в стороне от него из-под снега торчало несколько перерубленных кабелей. Следы гусениц подходили почти вплотную к крыльцу, возле которого земля была взрыта — по всей видимости, на этом месте вездеход разворачивался. Входная дверь покачивалась на единственной уцелевшей петле, причем косяк оказался вынесен наружу — последствия грубого взлома явно даже не пытались скрыть.

— Вот те на… — присвистнул Рысцов, поднимаясь по ступеням. — Смотрите, какие царапины — выносили что-то очень тяжелое и громоздкое.

— ГС-установку, — уточнил Альберт Агабекович, когда они вошли в почти пустую комнату. — Неужели его никто не охранял?..

Картина удручала. Монументальный шкаф был выпотрошен, и скудный скарб валялся на полу: ватник, алюминиевая кружка, несколько старых журналов с деформированными от влаги страницами, охотничьи и рыболовные снасти. На столе лежала аляповатая скатерть, засаленная и порванная. Шторы были сдернуты, ставни распахнуты. Одинокий стул валялся возле печи, жерло которой тоже было открыто, и возле завалинки коврик был засыпал золой.

— Искали что-то, — безошибочно определил Валера, поднимая стул.

— Но кто? Ума не приложу… — Аракелян поднял картонную гильзу двенадцатого калибра. — Даже стреляли, смотри-ка.

— Я уже обратил внимание, вон угол как в щепу разнесло дробью.

— Что же здесь произошло? Кому понадобилось тело спившегося в изнанке ученого?

— Меня пугает другое, профессор. Загадочный «некто» знал, где находится это место. Всеволода охраняли, потому что просто так, для потехи, полкосяка дуплетом не сшибают. Но пришедший в одиночку справился с вооруженным человеком, находившимся здесь — причем бескровно, — выволок излучатель, а он не маленький, сами знаете, прихватил тело, ну или труп, загрузил все это в вездеход и благополучно свалил.

— Да, скорее всего, так и было… Но с чего ты взял, что в одиночку?

— Следы снаружи. Только от одной пары обуви, я подметил, когда заходили.

— Безумие какое-то… — Альберт Агабекович стоял посреди комнаты, растерянно глядя на кучку золы. — Даже в печке искал. Интересно — что? Может, Всеволод не все нам рассказал?..

Рысцов повернулся к нему и посмотрел прямо в глаза с грустной усмешкой. Копируя легкий армянский акцент, проговорил:

— Что мы знаем о гранях и границах собственной сути? Одну миллиардную долю? Не исключено. Хотя один мой хороший знакомый склонен полагать — гораздо меньше.

Профессор несколько секунд молчал, а потом рассмеялся. Взахлеб, сбрасывая нечеловеческое напряжение последних дней, с совершенно не характерными для его серьезно-трогательной натуры похрюкиванием и всхлипами. Он прислонил лопату к печке и вышел вон, не в силах больше сдерживать спазмы хохота. Смуглые волосатые пальцы, как обычно, слегка подрагивали.

Валера постоял еще немного, рассматривая, как причудлив узор глубоких царапин на полу, и тоже пошел наружу. Но в просторных сенях он в нерешительности остановился. Как будто натолкнулся на что-то невидимое, вежливо и упруго притормозившее его очередной шаг.

Рысцов пожал плечами в недоумении и осмотрелся. Здесь-то как раз не наблюдалось ничего необычного. Высохший и промерзший рукомойник, древний пузатый холодильник, полопавшиеся банки с разносолами под лавкой, наполовину разобранная поленница… Тьфу ты! Ерунда всякая лезет в голову…

Вдруг его взгляд упал на какой-то светлый предмет, валяющийся возле ножки табурета. Он наклонился и поднял маленькую лакированную фигурку лебедя. Очень странное чувство пробежало от темечка до лодыжек — словно слабенький электрический разряд. Изящная поделка показалась смутно знакомой…

Чушь. Дежа вю.

Валера сунул фигурку в карман тулупа и вышел вслед за профессором.

* * *

Скалы плакали. Гуамское ущелье само по себе величественно, а летом, когда с нависающих над уступом сотен тонн породы сочится и капает вода, здесь становится смятенно и жутковато.

Внизу шумит узкая речка, разбивая свои мутные волны о гигантские валуны, некоторые из которых размером с грузовик, и если всмотреться и немного пофантазировать, то в их формах можно угадать какие-то смутные образы, лица, ладони, сжатые в кулак, или даже огромные каменные сердца. Сверху, над печально склоненными, рыдающими крупными ледяными слезами скалами, видны кривые стволы буков и карликовых кленов. И о том, что в этих местах бывает человек, напоминает лишь узкоколейка, парой стальных нитей уходящая за поворот.

Но хозяева тут — камни…

Рысцов был одет в камуфляжные штаны и майку с надписью «Depeche mode» на груди. На спине висел легкий рюкзак с небольшим запасом провианта и разными штучками, необходимыми для туриста-любителя в походе без ночевки.

Рядом шла Ольга Панкратова.

— Здесь как-то… неуютно, — сказала она, поймав его ладонь.

— Красиво, — ответил Валера через некоторое время. — Иногда камни весомей людей.

Мелкие голыши шуршали под двумя парами обуви.

С того времени, когда последняя «капля» превратилась в безжизненный обмылок, прошло чуть больше двух лет. Земля мало-помалу воскресала. Уже практически закончилось противостояние между сторонниками падения эса и фанатиками городов на траве. Хорошо, что в свое время почти весь военный арсенал планеты был уничтожен «черной чумой», а то бы рукопашные стычки могли обернуться гораздо более серьезными оплеухами. Но войны удалось избежать. Постепенно люди возвращались в покинутые, разрушенные города и начинали возводить на руинах новую цивилизацию из старых, проверенных материалов: пластика, стекла, железа, бетона и амбиций.

Примерно полгода назад окончательно утряслись перипетии с восстановлением границ государств, что было, бесспорно, крайне затруднительно без серьезных военных и экономических потенциалов. Здесь не обошлось без неожиданностей и курьезов. К примеру, проворные японцы умыкнули-таки у русских Курилы, на что Россия проделала финт ушами и зачем-то объединилась с бедными Монголией и Казахстаном. От подобной туманной наглости Штаты озверели и попытались подмять под себя Канаду с Мексикой, но получили такой от ворот поворот с севера и юга, что поутихли. Множество мелких государств вообще перестали существовать, на Ближнем Востоке снова разгоралась вечная резня, Европа готовила какой-то брюссельский проект окончательного объединения, Новая Зеландия, Австралия и Индонезия практически диффузировали друг с другом, чем слегка разозлили выдержанных англичан, а Папуа — Новая Гвинея, соответственно, оказалась в большой экономической заднице. Меньше всего территориальные и политические изменения коснулись двух материков: Африки и Южной Америки, — правда, тут загогулину откололи чилийцы, заявив, что вступают под флаг Британского содружества.

ООН также помаленьку возрождалась. Совет Безопасности, по крайней мере, уже раскочегарился на полную катушку и через третьи руки принялся наводить порядок в Европе. Усилилось политическое и экономическое давление на Китай, ибо разведка ряда стран имела некоторые косвенные данные о тайных переговорах на высшем уровне с Индией. Если бы двум миллиардникам удалось прийти к какому-то соглашению и, не приведи сатана, объединиться, то вздрогнул бы весь мир. Правда, уважающие себя политики, социологи и аналитики такую возможность исключали, но легкая дрожь в коленках все равно имела место.

Россия восстанавливалась быстро. Крупные города, местами снесенные «каплями» под каток, застраивались с невероятной скоростью. Проблема решилась сама собой, людям нужно было где-то жить и работать. Сначала смекнули было: мол, зачем что-то делать, когда есть Центры — фактически готовая жилплощадь, требующая только косметических изменений. Но довольно быстро выяснился неутешительный факт: лишь около пятнадцати процентов бывших горожан были готовы жить вдали от развитой инфраструктуры. Так что Центры быстро перешли под контроль сельских жителей, которые тут же переделали их в склады, элеваторы и прочие действительно нужные в хозяйстве постройки. А рожденные мегаполисами вернулись в свои разбитые обители. Тяжко вздохнули, попричитали и принялись строить.

Москва была реинкарнирована уже почти наполовину. Практически точно восстановили Кремль, Большой театр, многие исторические памятники, скоренько заштопали Арбат… Потихоньку-полегоньку, и через год обнаружилось, что застроены внутренности Садового кольца, взлетели ввысь старые небоскребы в «Москва-Сити» и новые в спальных районах, отлажена работа метрополитена, внутригородских автотранспортных артерий и вокзалов… Казанский, Ленинградский и Ярославский, кстати, были наконец объединены в исполинский многоуровневый железнодорожный комплекс «Столица-экспресс».

Город выплеснулся за пределы МКАД…

Рысцов однажды поймал себя на крамольной мысли, что Москве для поддержания тонуса нужно раз в двести лет устраивать профилактику оборудования. Сжигать ее дотла…

Он нашел Ольгу спустя четыре месяца после падения эса. Случайно встретил на улице, подошел и просто сказал: «Привет». И как-то все у них склеилось. Без выкидонов и многолетних притирок. Поселились в старой Валериной квартире на Смоле, обзавелись всякими бытовыми нужностями, нашли работу в рекламном отделе крупной строительной фирмы.

Обнаружился Сережка. Оказывается, Светка с хахалем вернулись в столицу сразу, как только началась суета. На свой страх и риск. И не проиграли — хахаль успешно открыл свое дело, за считаные недели поднялся на несколько порядков в бизнесе и сейчас был уже чуть ли не олигархом.

С сыном Валера виделся теперь не так часто, как раньше, — Сережка пошел в навороченную частную школу, больше похожую на пансион для благородных мальчиков, и пропадал там целыми днями. Но в те моменты, когда они встречались, все становилось на свои места. Пацан орал: «Папка!» — и с глазами по пятаку бросался к Рысцову на шею.

Также обнаружились Шуров с Мелкумовой. Причем они уже успели расписаться. К тому же у Вики подозрительно вспух животик. Изредка они встречались с Валерой и Ольгой и проводили вместе целый уик-энд, выезжая куда-нибудь на природу. Дружили семьями: Оля с Викой заливали часами про моду и былые времена, а Валера с Артемом напивались вдрабадан и принимались безбожно паясничать…

Не вернулся Феченко. Трудно сказать, устроился он в другом городе или погиб — сведений не было.

Не отыскались Копельников и Митин. Андрон тщетно пробивал через знакомых списки без вести пропавших в надежде обнаружить под строкой с их фамилиями статус «зарегистрирован». Гений freak-режиссуры на немалые сбережения, заблаговременно обналиченные и пережившие в виде бумажных прямоугольничков все катаклизмы в надежном месте, заново отстроил в Измайловском парке павильоны, набрал съемочную группу, актеров и уже успел отснять один полнометражный фильм, который покамест монтировался. Петровский не распространялся, о чем картина. Он вообще стал нелюдим и засунул в недра антресоли свою голубую шляпу. Они с Рысцовым встречались гораздо реже, чем прежде.

Жизнь шла. И вот, более-менее устроив быт, Валера с Ольгой с обоюдного согласия постановили недельку отдохнуть — что-то типа медового месяца устроить. Ездить за границу сейчас было немодно и, честно говоря, небезопасно. Да и не очень хотелось много людных пляжей или окосевших от пива туристов, жадно фотографирующих развалины цивилизации. Поэтому они решили поехать в Адыгею, туда, где познакомились по-настоящему, где выжили вместе в той страшной зимней вьюге, смазавшей Рысцову печать регистрации по месту жительства в паспорте. И, пожалуй, часть сердца…

Остановились Валера с Ольгой в той же гостинице. Только теперь она называлась не «Ловкач Ваня», а «Магнолия», да и внутри стало гораздо уютней. Побросав вещи, они на попутке добрались до Гуамского ущелья и пошли вглубь, между скалистых стен. Хотелось увидеть дверь в бункер, где когда-то была база С-канала. «Либера». Хотелось глотнуть прошлого — страшного и в то же время… романтичного. Так часто бывает: что-то дикое и поганое в настоящий момент, отодвинувшись на несколько лет назад, становится манящим и таинственным…

Они уже несколько минут шли молча. Здесь, в ущелье плачущих скал, не хотелось говорить. Слева, где речка делала небольшой крюк, на поросшем буком мысе, показалось маленькое летнее кафе: хибарка с набором бутылок за стеклом, мангал да пара столиков. Из дверного проема высунулось заросшее щетиной лицо горца, зыркнуло и снова пропало в темноте.

Прошли еще с километр.

— Здесь, — остановился Валера, оглядываясь. — Вход должен быть где-то на этом участке, до поворота.

— Да, вроде бы, — согласилась Ольга, приблизившись к скале и тронув ее ладошкой. — Холодная…

Рысцов пошел вдоль нависающих каменных масс, отодвигая редкие кусты, заглядывая в пещерки. Железной двери нигде не было видно. Он бродил возле сплошной стены добрых пятнадцать минут в поисках входа.

Наконец вернулся к Ольге, которая присела на бревнышко и смотрела вдаль, за изгиб русла.

— Нет, — сообщил Валера. — Его нигде нет.

— Значит, мы ошиблись и перепутали место. Мало ли… зима тогда была, метель, — отозвалась Панкратова, беря его ладонь и осторожно проводя пальцем по выпуклым белым шрамам от глубоких порезов. — Сегодня не ноют?

— Я уже давно заметил, что теряю какие-то произошедшие со мной события, — вдруг проговорил Рысцов, не ответив на ее вопрос. — Некоторые вещи исчезают. Будто кто-то по ниточке обрывает память. Очень странное и тревожное ощущение. Штришки воспоминаний… они теряются. Не пропадают из вида… А так, словно их вовсе не было. Никогда. Понимаешь?

— Что-нибудь конкретное? — скептически взглянув на него снизу вверх, спросила Ольга.

Валера посмотрел сквозь нее, потом сфокусировал взгляд на хрупком плече.

— К примеру, я недавно гулял в районе Выхино… Не помню, как туда занесло. Ну и решил пройтись. Там есть улица Ташкентская — между Рязанским проспектом и Волгоградкой тянется, параллельно МКАД. Еще в день, когда первая «капля» стала расти, мы с Сережкой, Андроном и Павлом возвращались из Сасова… Была там история, я рассказывал тебе, кажется… Когда я руку поломал еще. Так вот. Въехали мы в Москву, а там уже паника, войска ввели, все бегают туда-сюда… И Таусонскии нас завез в какую-то из их конторок. То есть я, как сейчас, помню — трехэтажное здание, такой-то и такой-то отдел ФСБ. Как раз на этой самой Ташкентской.

— Ну и? — поторопила Ольга, рассеянно поглядывая на Валеру.

— Когда я гулял по ней с неделю назад, то не видел никакого здания в том месте. Вот тебе и «ну и», — проговорил он.

— Нашел, чему удивляться… — пожала плечами Панкратова. — Сколько времени прошло. Да и «капля» всю архитектуру практически под ноль в те дни съела.

— Так-то оно так, — покачал головой Рысцов, глядя под ноги. — Только всегда остается что-то от вещей. Как бы тебе объяснить… Даже если дом снести под фундамент, начисто, все равно останутся приметы, напоминающие, что он был. Что угодно: фрагмент стены, контур какой-нибудь, балка, обломок сваи… Не пропадает ничего бесследно. Понимаешь, о чем я?

— Да.

— На месте, где стоял этот отдел, остатки панельного небоскреба, а не трехэтажного кирпичного дома. Его просто никогда не было…

Ольга улыбнулась, встала и кротко посмотрела на него.

— По-моему, так недалеко и до паранойи.

Рысцов нахмурился, но через секунду тоже улыбнулся. Виновато потеребил нижнюю губу.

— И к тому же, — продолжила она, — то, что мы не можем найти вход в катакомбы, где располагалась «Либера», — еще ничего не значит. Во-первых, тогда была зима, все здесь выглядело совсем иначе. Во-вторых, после облавы его могли засыпать. А в-третьих, если уж его действительно нет, то сошли с ума мы оба.

— М-да… — неубедительно усмехнулся Валера, всматриваясь в стремительные волны речки. Ее шум чуточку успокаивал, отбрасывал в сторону стружку смятения.

Он подумал немного и решил все-таки показать Ольге одну вещицу, которую хранил со дня падения эса. Скинул со спины рюкзак, вжикнул «молнией». Порывшись в недрах, нашел сверток.

— Что это?

Валера аккуратно развернул материю и достал деревянную фигурку. Протянул Панкратовой:

— Вот, гляди. Раньше я тебе не показывал…

Ольга взяла лакированного лебедя, вырезанного с филигранной точностью. Погладила пальчиком изящный изгиб крыла. И посмотрела на Рысцова поверх очков в тонкой золотой оправе:

— Симпатичный.

— Я нашел его в доме, откуда кто-то украл тело Всеволода. Помнишь, я рассказывал? Там что-то упорно искали, даже всю золу из печки выгребли…

Ольга возвратила фигурку и обняла его за шею:

— Помнишь, как мы первый раз поцеловались?

— Да… — рассеянно ответил Валера. — Да, конечно…

— Повторим?..

— Оль, ты понимаешь, о чем я говорю? — Он наконец задержал взгляд на кончике ее носа. — Со мной происходит что-то странное. Я начинаю забывать некоторые вещи. А они перестают помнить меня.

— Ты устал… — тихо произнесла Панкратова, пропустив сквозь пальчики его шевелюру. — Ты просто устал.

— Я наверняка знаю, что этот лебедь как-то связан с моим прошлым. Но не помню, где мог его видеть… Это не конец, Оля. Это еще не конец… Я… как будто… падаю…

Ольга слегка отстранила Рысцова и отступила на пару шагов. Сняла очки и принялась усердно протирать линзы краешком майки. Она каждый раз так поступала, когда не знала, что ответить. И каждый раз это получалось до дрожи внезапно. Взгляд сразу делался беззащитным, испуганным, хотелось прижать ее к себе навсегда, стиснув эти маленькие покатые плечи, зарывшись в густые волосы.

— Где-то есть нестыковка, — прошептал Валера и приложил искалеченные руки к своему вспыхнувшему, словно невесомая береста, лицу.

Скалы плакали.