— Больной, к вам гости, — подойдя к койке Гузакова, объявила нянечка. — Приглашать?

— Кто? — поднимаясь и натягивая больничный халат, спросил он.

— Какой-то господин… Фивейский, если верно расслышала. Прикажете звать?

— Такого не помню, — задумался Михаил и тотчас, сообразив, шумно обрадовался: — Ах, Фивейский, говорите! Родственничек прибыл! А я-то думаю, а я-то… Зовите же, наконец!

В палату в накинутом на плечи белом халате быстро вошел среднего роста молодой человек с большими девичьими глазами и светлыми усиками. Остановился, поставил на столик узелок с гостинцами, знакомо улыбнулся.

— Ну, здравствуй, что ли, дружище. Не признаешь?

— Ба, да это же сам Иван Кадомцев!

Михаил молча шагнул вперед, и они радостно обнялись.

— Ну, вот и ты здесь, Ваня. Значит, все в порядке… Значит, опять — за дело?

— Тебе-то, допустим, о делах еще думать рано?

— Пустяки! Не такой я хлипкий, чтобы какой-то простуде поддаться. Хоть сегодня — с тобой!

— Ну-ну, не геройствуй! Всему свое время, дорогой… Потерпи…

В палате никого, кроме них, не было, и они могли говорить свободно, не таясь. Усевшись на край, кровати, опять пытливо оглядели друг друга.

— А ты сдал, старина. Что врачи говорят?

— Воспаление легких было… Да еще ноги подморозил… Но теперь ничего, можно сказать, здоров.

— Это хорошо…

— А ты, Иван, все такой же. Где пропадал, куда ездил?

— Об этом, друг, потом… Наши-то навещают?

— Заглядывают когда-никогда… Это они меня сюда упекли.

— Знаю.

— Держат меня здесь, конечно, не как Гузакова, это ты понимаешь.

— Понимаю.

— А тебе, Иван, жить сейчас в Уфе опасно. Ищут.

— Тебя тоже ищут, тебе тоже опасно… Но ведь дело делать надо?

— Дело… Как там сейчас, на воле?

— Пока не весело. Полиция жмет. Многие наши в тюрьмах.

— Как и симцы наши…

— И симцы — тоже…

Вспомнив о гостинцах, Иван развязал узелок.

— Угощайся. Это тебе от нашей девичьей коммуны. Просили кланяться.

— Спасибо. Жива еще их коммуна? Там собираетесь?

— Коммуна жива, но собираемся каждый раз в другом месте. А вообще-то я только недавно вернулся. Как узнал, где ты, так сразу к тебе.

— Спасибо…

— Сейчас наши ищут для тебя надежную квартиру и паспорт. Как найдут, сообщат. Тогда можно будет подумать и о выписке. Ты нам очень нужен, Михаил. Понимаешь, очень!

Иван ушел. А через несколько дней опять является нянечка с новостью:

— К вам, батюшко, сестрица пожаловала. Встречай-те-ко, голубчик.

Сестра! Сюда? Зачем? Михаил даже было подосадовал на нее: что это она так неосторожно, еще филеров на след наведет! — а вышел и глазам не поверил — Мария! Забыв обо всем, кинулся навстречу, обнял и повел в конец длинного сумрачного коридора, подальше от любопытных глаз.

— Как ты нашла меня здесь? — спросил он, когда они остались одни.

Девушка, еще минуту назад даже не подозревавшая, к кому ее послали товарищи, была удивлена и обрадована не меньше его. Но разочаровывать не стала.

— Нашла вот… И гостинцев принесла. Принимай.

Гостинцы оказались как нельзя кстати: новый паспорт, немного денег и теплое белье. «Только револьверов нет», — огорчился он: в большом городе без оружия он чувствовал себя как-то неуютно.

Впрочем, сейчас было не до таких мелочей. Рядом была Мария, она жива, невредима, и это главное.

— А я столько о тебе передумал всякого, — смущенно заговорил Михаил, глядя ей в глаза. — После того, что произошло тогда в нашем Симе, всего ожидать можно было. Как там сейчас, успокоились?

Вспомнив о доме, Мария погрустнела.

— Не знаю, Миша. Я сама давно там не была, а съездить все никак не решусь: до сих пор страх где-то внутри сидит.

— Так ты… сейчас… тоже здесь? — обрадовался он.

— Здесь… Только об этом — в другом месте. Сам-то как, герой?

— Да вот на ногах уже. Сегодня выписка.

— Так иди, оформляйся. А я подожду.

Через час он выписался из больницы, и Мария отвела его на специально снятую для него квартиру. Дорогой он узнал, что с осени она тоже живет в Уфе, в девичьей коммуне, а служит в швейном заведении Степаниды Токаревой. Под вывеской этого невинного заведения скрывалась одна из явочных квартир уфимских подпольщиков, а девушки-швеи не только аккуратно являлись на службу, но и выполняли различные поручения организации…

Перед тем как оставить его в квартире одного, Мария растопила печь, принесла продуктов, вскипятила чай.

— Ну вот, теперь в тепле не пропадешь. Это тебе не лесной балаган на Трамшаке.

— Ты уже уходишь?

— Пора, Миша… Я и так засиделась у тебя… А за то, что я наговорила тебе тогда, в симской больнице, прости меня. Очень уж нехорошо мне тогда стало: столько крови вокруг, раненые, убитые…

— И во всем виноват один я?

— Не надо, Миша. Я потом все поняла. Ну а тогда… прости, милый. Если можешь…

Михаил ласково привлек ее к себе и долго гладил милые вздрагивающие плечи.

— Это ты прости меня: не сумел, видно, объяснить… Но теперь, слава богу, все позади. Мы опять вместе.

— Только ты опять не пропадай так. Мне и тут страшно без тебя. Видишь, какая я трусиха.

— Здесь ты не одна. Хотя время сейчас такое, что нужно быть готовым ко всему. И все же не горюй: наши праздники еще впереди!

— Ну, так я пошла. А тебе наказ: никуда не выходить и ждать. Товарищи дадут о себе знать сами.

— А ты передай все же: Гузаков, мол, вполне здоров и готов к любому делу.

— Не Гузаков теперь, — улыбнулась Мария, — а Чертов…

— Не Чертов, а Дьяволов тогда уж!

— Ну и придумали же тебе дружки фамилию: скажешь и перекрестишься — брр!

— Вот и хорошо, пусть крестятся слабонервные… И еще «фараоны». Уж кому-кому, а им я Сима не прощу!…

Мария ушла в свою девичью коммуну, а Михаил, возбужденный радостной встречей, возрожденный свободой и предчувствием больших новых дел, стал дожидаться товарищей. Будь у него хоть одна верная явка, он давно, несмотря на запреты, разыскал бы их сам, но явок не было. Оставалось одно — ждать, а это было тяжко…

Так, в мучительном ожидании, прошло несколько дней. Наконец-то появился связной — невысокий тщедушный паренек с быстрыми черными глазами и характерным башкирским выговором.

— Товарищ Дьяволов? — удостоверился он. — Одевайся и айда со мной. Провожу куда надо.

— Ух, наконец-то!

Михаил готов был на радостях расцеловать этого паренька.

— А куда идем, друг?

— А разве я не сказал? — простодушно удивился тот.

— Нет же.

— А, по-моему, сказал.

— И все-таки — куда?

— Куда надо. Я ведь так и сказал: провожу куда надо. Или нет?

— А что там будет — «куда надо»? — входя в игру, усмехнулся Михаил.

— «Хор» будет, товарищ Дьяволов. Идти пора…

— Очень хорошо! — обрадовался Гузаков. И подмигнул: — Давно хороших песен не пел. Наконец-то отведу душу!

Короткий январский день догорал в последних отблесках холодного заката. Сухая морозная поземка шелестела под ногами сыпучей снежной крупой, наметала вдоль заборов длинные сугробы, точила углы домов и телеграфные столбы.

Связной споро шел впереди, изредка оборачиваясь, точно боялся оторваться слишком далеко. И надо сказать, что при всем своем немалом росте и соответствующей ширине шага Гузаков еле успевал за ним. Так они проскочили центральные улицы, поплутали по уже темным, лишенным какого-либо освещения улочкам Старого города и вошли в ворота небольшого предприятия. Здесь связной сдал его своему товарищу и заторопился обратно — за следующим участником назначенной «спевки».

Вскоре Гузаков оказался в теплом просторном помещении, приятно пахнущем сухим деревом и стружкой. Здесь уже было довольно много народу, и все — члены боевой организации. Многих из них Михаил знал. Они подходили к нему, радостно тискали в объятьях, дружески похлопывали по спине, интересовались здоровьем. От них он узнал, что Иван Кадомцев вернулся с конференции военных и боевых организаций, которая проходила где-то в Финляндии, и все с нетерпением ждут его отчета. «Вот конспиратор, — усмехнулся про себя Гузаков. — Заходил ведь, но о конференции — ни слова…»

Помещение постепенно наполнялось. Длинные сосновые доски, аккуратным штабелем лежавшие в дальнем конце цеха (Гузаков решил, что они находятся в цехе чьей-то мебельной фабрики), превратились в скамьи, тщательно вычищенный от стружки столярный верстак — в стол для президиума. Михаил занял место поближе к столу, чтобы лучше слышать и видеть ораторов. Особенно его интересовал доклад Ивана о конференции.

Когда все приглашенные собрались и, угомонившись, устроились на скамьях, появился совет дружины во главе с Иваном Кадомцевым. Михаил поискал глазами Эразма, Алексеева, но не нашел их. Зато появились люди, которых он не знал совсем или прежде видел только мельком. В их числе был и Петр Литвинцев, заходивший к нему в больницу поговорить о делах. Чем он занимается в организации? По всему, бомбистской мастерской, раз был озабочен подбором ребят для обучения этому «адскому» делу. Из симских ребят Михаил посоветовал разыскать Ваньшу Мызгина, а из златоустовцев — Петю Артамонова, брата одного из руководителей тамошней дружины. Где у них эти курсы? Кто их учит? Поскорей бы вернулись, открыли свои заведения и принялись за дело: с наступлением весны потребность в бомбах опять возрастет…

Кадомцев тем временем начал свой доклад. Коротко, не называя фамилий, рассказал об участниках конференции, о царившей там атмосфере, об интересе, который вызвала у собравшихся работа на Урале, об отношении к боевой работе меньшевистского ЦК. Более подробно остановился на решениях конференции и прежде всего на оценке экспроприации.

Для боевиков рабочих дружин этот вопрос был «больным». Рискуя свободой и жизнью, они раздобывали оружие, экспроприировали для нужд партии типографии, бомбистскую технику, деньги. На эти деньги издавалась литература, содержались нелегалы, те же типографии, явки, инструкторские школы, финансировались различные мероприятия. Разговоров вокруг этого вопроса всегда было много. Все хорошо знали, что четвертый съезд партии разрешил изъятие на нужды революции  б о е в ы х  средств правительства. Что же касается средств  д е н е ж н ы х  (того же правительства!), то экспроприация их была признана недопустимой. Тем более — частного имущества! Теперь сама жизнь, революционная энергия масс ломали эти обветшалые установки, однако замахнуться на частную собственность не решилась даже Таммерфорская конференция, отметившая лишь, что она «за партийное разрешение экспроприации всякого казенного имущества при условии самого строгого контроля со стороны партии и полной отчетности перед всем населением».

Позиция меньшевистского ЦК вызвала среди уфимских боевиков бурю негодования. Многие из них, не ахти как начитанные и подкованные теоретически, впервые столкнулись с таким странным и непонятным явлением, когда центральный руководящий орган партии не только не руководит, но и всячески мешает, сознательно ограничивает и тормозит революционную работу. Ни понять, ни тем более оправдать такую позицию они не могли.

— Не надо нам такого ЦК! — слышалось со всех сторон.

— Как меньшевики оказались у руля нашей партии? Куда смотрели большевики?

— Когда будет очередной съезд?

— Для чего было объединяться с меньшевиками? Пусть себе целуются с кадетами!

— Революция этого им не простит!..

Кадомцев долго и терпеливо слушал, потом решительно поднял руку, требуя тишины.

— По вопросу о положении в партии перед вами выступит присутствующий здесь товарищ из комитета. Думаю, он сумеет ответить на все ваши вопросы, а пока вернемся к конференции. Кто хочет высказаться по ее решениям?

— Как отнесся к конференции товарищ Ленин? — не удержался, выкрикнул с места Гузаков. — Известны ли ему ваши резолюции?

Кадомцев опять поднял руку, но в зале уже и так установилась полная тишина: эти вопросы интересовали всех.

— Подготовка конференции, — стал объяснять он, — шла с ведома и одобрения товарища Ленина. Перед открытием ее один наш товарищ встретился с ним и привез от него частное письмо, в котором товарищ Ленин предостерегал нас от всяких боевых крайностей и прожектерства. Так что хотя его и не было среди делегатов, влияние его ощущалось во всем. С протоколами конференции товарищ Ленин тоже ознакомлен и наши решения в целом одобряет. И вообще должен сказать, что товарищ Ленин стоит за самое решительное и энергичное вооружение масс, за самую серьезную и энергичную подготовку к вооруженному восстанию, но в то же время требует строжайшей дисциплины, полнейшего подчинения партии. Вот так, товарищи!

Ответом ему были дружные аплодисменты.

— Вот это по-нашему, по-рабочему!

— Голосуй предложение: решения конференции одобрить и принять к руководству!

— Что и говорить, теперь все ясно, голосуй!

Дружно проголосовали, одобрили, однако полной ясности у многих все-таки не было.

— Меня интересует вопрос об эксах, — поднялся рядом с Гузаковым молодой парень. — Конференция, как и съезд, требуют не трогать частной собственности, а мы экспроприируем частные типографии. Как теперь на это смотреть?

— Да, да, — поддержали его другие голоса, — кто мы теперь: обычные грабители или революционеры?

— Динамит тоже берем у частных компаний. Что, и этого нельзя?

— Если нельзя, то где брать?

Тут же всплыли и другие вопросы:

— Как относиться к боевым дружинам эсеров и анархистов?

— Кроме дружин, развелось немало других любителей экспроприации. Их что — тоже считать революционерами?

— Тех, что грабят аптеки и бани?

— А потом обжираются в ресторанах!

— Есть такие любители не только среди гимназистов и семинаристов, но и на некоторых заводах!

— Почему партийные организации не контролируют их работу?

— Почему позволяют прикрываться именем революции?

— А как отчитываться перед населением, как того требует резолюция конференции? Экспроприировал банк — и собирай жителей своей улицы? Так что ли?

— Да, да, как это понять?

— Может, и господ жандармов на эти отчеты приглашать?

— Нет, что ни говорите, а без единой крепкой организации нам дальше нельзя.

— Нужна конференция боевых организаций всего Урала!

— Обязать совет обговорить этот вопрос с Уральским обкомом партии!

— Обсудить все эти вопросы на конференции и навести в нашем деле настоящий революционный порядок.

— Действовать, как требует товарищ Ленин!

Договорились на том, что все эти вопросы действительно требуют серьезного обсуждения во всеуральском масштабе. А коли так, пусть совет от имени общего собрания уфимской боевой организации обратится к Уральскому областному комитету партии с предложением организовать такое обсуждение. Там же можно будет детально обсудить решения Таммерфорской конференции и всерьез заняться своими местными проблемами. Крепко подумать над дальнейшим совершенствованием структуры дружин и руководящих областных и окружных центров. Никакого послабления тем, что лишь прикрывается революционными, лозунгами, а на деле не поднялся выше уровня рядового мародера и грабителя. Боевые организации — вооруженная сила партии. Так они задумывались, так начинались и так должно быть всегда. Иначе великое дело выродится в карикатуру. А то и еще похуже.

После собрания, предварительно сменив место, сошелся на экстренное совещание совет дружины. Теперь это был обыкновенный обывательский дом с высоким забором, крепкими воротами и теплым бревенчатым мезонином, каких в городе — многие сотни. Рядом — городское полицейское управление, через забор — приземистые строения земской больницы, чуть подальше и вниз — большой темный овраг, густо поросший молодыми тополями и кустарником.

Высокая строгая женщина провела их в заранее приготовленную комнату и, не проронив ни слова, оставила одних. На столе, тоже будто поджидая гостей, стоял горячий полуведерный самовар. Здесь же — ваза с сахаром, дюжина стаканов и большая тарелка с баранками.

— Присаживайтесь, товарищи. Не знаю, как вы, а я голоден, как сто волков. Поэтому прежде чем снова взяться за дела, позвольте хотя бы выпить стакан чаю.

По-хозяйски устроившись за столом и отхлебнув из стакана, Кадомцев весело оглядел переминающихся у порога товарищей и пригласил понастойчивее:

— Ну, не чинитесь, друзья. Новоселов, Литвинцев, Гузаков… что же вы, честное слово? Не верю, что не хотите чаю. Кроме того, мы у своих. И этот стол накрыт специально для нас.

— Между прочим, за чаем и поговорить можно, — поддержав друга, последовал его примеру Горелов. — Рассказал бы ты нам, Иван, что-нибудь хорошее: чем, к примеру, живет столица, какие там настроения, ждут ли нового подъема революции… Или уже не ждут?

— Кто ждет, а кто так даже открещивается, — выбирая баранку поаппетитней, усмехнулся Кадомцев. — Меньшевикам он, конечно, будет не с руки, а наши ждут, верят. Готовятся, разумеется: можете судить хотя бы по прошедшей всероссийской конференции…

— И все-таки как там оценивают нынешний текущий момент? — подключился к разговору Новоселов.

— Наши считают, что после первых атак наступил период накопления энергии. Перед новым взрывом.

— Как у вулкана? — улыбнулся Гузаков и, придвинув к себе стакан, грустно закончил: — Да, много еще в России горючего материала. Пока все не перегорит, не успокоится.

— А что так печально, Михаил?

— Земляков своих вспомнил, симцев…

— Считаешь, что Сим твой уже «перегорел»?

— Что — Сим? На любом уральском заводе такое повториться может! А это не дело. Так они всех нас поодиночке расколотят.

— Если будем выступать поодиночке, расколотят, — подтвердил Кадомцев. — Бунт — это вчерашний день борьбы, и от него надо решительно отходить, Михаил.

— Меня в этом убеждать не нужно, я о другом. Как охватить организацией все эти тысячи и тысячи людей, как слить их в один сознательный поток, как дать стихии цель и направление? Нашим организациям это, к сожалению, пока еще не по плечу.

— К этому идем. Будут у нас сильные партийные организации — будет и единый поток. Победить в революции без крепкой организации невозможно. Можно, конечно, выгнать стражников, на день-два захватить завод, но победить — невозможно.

— Не тужи, Михаил, — повернулся к Гузакову Новоселов, — такие открытые столкновения для рабочих тоже небесполезны. То, что партийные агитаторы не в состояние вбить в наше сознание за годы, в такие моменты усваивается за дни. Причем часто даже без посторонней помощи, будто сами до этого дошли. Ну а то, до чего додумался, что выстрадал сам, всегда особенно дорого и ценно.

— Это тебе, Миша, Федор говорит, рабочий. Мотай, как говорится, на ус.

Общий разговор разрядил обстановку. Все принялись дружно пить чай и хрустеть баранками.

— Ну а ты, Литвинцев, что все молчишь? Неужто никаких вопросов у тебя нет?

— Отчего же нет? — вскинул голову Петр. — Боюсь, у меня их столько, что за целый день не обговоришь!

— Начни с одного, самого первого, — улыбнулся Кадомцев.

— Хорошо. Отчего и где так долго пропадали? Эразма Самуиловича до сих пор нет. Почему?

Кадомцев налил себе еще чаю, размешал в стакане сахар, тепло посмотрел на друзей.

— После конференции, одобрившей наши с вами планы, питерцы попросили немного поработать у них. С боевыми силами, прямо скажем, у них неважно: дружин мало, оружия мало, инструкторских школ — нет совсем. Пришлось помочь, пару месяцев поработать.

— Ну, а Эразм?

— На конференции Эразма опять избрали членом Боевого центра. Работает как одержимый. Уже сколотил не одну дружину и школу. Скоро вернется в Уфу.

— Уральский опыт пригодился? — довольно засветился Горелов.

— Питерцы взяли на вооружение нашу структуру. Да и другие тоже. Кроме того, создаются школы бомбистов — в Киеве и Львове…

— А мы своих послали в Питер! — огорчился Литвинцев.

— Не волнуйся, оттуда их переправят на юг. В Киеве их встретят Володя Алексеев и Люда Емельянова, они помогут им перебраться за границу. Договоренность на этот счет есть.

— Значит, демские деньги работают на революцию?

— Еще как! На них мы провели конференцию, на них открываем инструкторские и бомбистские школы, закупаем оружие, издаем газеты, готовим партийный съезд… Большая работа требует больших расходов, товарищи…

Задумчивые девичьи глаза Кадомцева разом посуровели.

— Что еще, Литвинцев?

— Свою бомбистскую мастерскую мы поставили, работает хорошо, но…

— Знаю, молодцы!

— Но кончается взрывчатка. Оболочки для бомб делаем единицами. Совсем нет денег.

— Деньги скоро будут, — уверенно сказал Кадомцев, — а динамит нужно поискать там, где он есть: на горных заводах, в железорудных карьерах. Причем потребуется, его много, и не только для нас. — Он виновато заглянул в лица друзей и пояснил: — На конференции один товарищ предложил для начинки бомб какое-то мудреное вещество, которое нужно научиться делать самим. Я высказался против такой кустарщины и… пообещал всем столько динамита, сколько будет нужно. На Урале его много!

— Слово, конечно, держать надо, но и на Урале динамит в булочных не продают.

— Готовь экспроприацию, Литвинцев.

— Займемся. И еще…

— Да у тебя, действительно, вопросов целый ворох!

— Соскучился, давно не говорили. Да и когда еще поговорим?…

Литвинцев помолчал, покусал кончики отросших усов и, глядя прямо перед собой, глухо сказал:

— Плохо работа у нас идет, тысяцкий. Полгода нет Эразма, значит, нет и штаба. Нет штаба — нет ничего. Подготовку командиров забросили, с третьей дружиной не работаем, рабочих обращению с оружием не учим Живем от одной экспроприации до другой. Дело ли это, товарищи?

За столом воцарилась тишина.

— Я, конечно, человек на Урале новый, — продолжал в этой тишине Литвинцев, — может, чего-то не знаю, чего-то не понимаю. Но это же элементарно, товарищи, уезжает командир — дело продолжает его заместитель. В условиях подполья это необходимо вдвойне — и не то что на месяцы, на каждый день, на каждый час!

— Справедливо, Литвинцев, но не забывай: сейчас зима!

— В зимний лес отряды на ученья не выведешь! — поддержали Кадомцева члены совета. — Вот придет весна.

— А если революция начнется зимой?

Литвинцев решительно отодвинул недопитый чай и взволнованно поднялся.

— Товарищи, простите меня за прямоту, но иначе я не могу. Меня действительно очень тревожит состояние наших дел, а еще больше наше к нему отношение. Революция — это война, война народа с правительственными войсками и аппаратом. Она может начаться в любой момент и ждать нас не будет. Ссылаться на то, что сейчас зима, легкомысленно. Готовить людей можно и зимой: заниматься изучением оружия, различных приемов, тактики, топографии… Вот мы с вами собираемся завладеть арсеналами царской армии. Допустим, что это нам удастся. Но кто из нас умеет стрелять из пушки? Кто сумеет разобрать и собрать пулемет? Револьверы, которыми мы располагаем, — это оружие лишь для ближнего боя. У нас совершенно нет винтовок… К всеуральской конференции, которую решено провести в ближайшее время, нужно прийти не только с хорошими планами. Планы у нас есть! Наполнить их живой практической работой — другое дело. Только так нам удастся выполнить роль, возложенную на нас партией. Только так мы действительно можем стать боевой силой революции!

Чай остыл, да и пить что-то расхотелось. Литвинцев сел, вытащил пачку дешевых папирос и, ни на кого не глядя, закурил. Вслед за ним задымили и остальные, исключая одного Ивана Кадомцева, который, как и все другие мужчины в его семье, не курил.

— Колючий ты человек, Литвинцев, — поймав его взгляд, медленно проговорил Кадомцев, — но, как всегда, прав. Вот вернется Эразм, познакомитесь и, думаю, вполне сойдетесь. Нашему увлекающемуся начштаба нужен именно такой помощник, как ты.

Литвинцев не ответил. Эразма он не знал и сказать что-либо по этому поводу не мог.

— А теперь давайте поговорим о том, ради чего я вас собрал, — как бы подводя черту, подо всем, что было до этой минуты, сказал Кадомцев. — Боевой центр поручает нашей организации произвести экспроприацию казенных денег, крайне необходимых для нужд боевой работы. Объектом экса может стать банк в городе Вятке. Прошу выслушать мои соображения…

Домой Литвинцев возвращался уже ночью. На душе было нехорошо. Прямая и резкая критика, с которой он выступил на совете, кажется, пришлась товарищам не по душе. Но молчать он тоже не мог, не имел права. Работа в организации действительно застопорилась. Надо что-то делать. Теперь, когда вернулся главком Иван Кадомцев, и начать бы ее по-настоящему, да опять не до того. Сколько сил потребует экспроприация в Вятке? На какое время? А экс динамита на Урале? Словом, все лучшие силы уфимской организации в ближайшее время опять будут отвлечены. Из членов совета на месте остается один Василий Горелов. Новоселов и Гузаков войдут в группу «вятичей». Сам он отправится на уральские заводы. Кому же работать, кому направлять повседневную жизнь дружин?

При обсуждении плана вятской экспроприации они опять едва не повздорили. Когда стало известно, что возглавлять группу собирается Кадомцев сам, Петр возразил в самой резкой форме.

— Где это видано, чтобы генералы ходили в атаки наравне с рядовыми солдатами? Ведь не считаешь же ты, что сидят они в своих штабах только из-за трусости?

— Ну и сказал же, Литвинцев! Какой я тебе генерал!

— Красный генерал, Иван. Если больше нравится уставное обращение, — тысяцкий, главком боевых отрядов Урала. И только поэтому я буду голосовать против назначения тебя командиром группы в Вятку. С удовольствием соглашусь с кандидатурами Гузакова, Новоселова, Горелова, Алексеева, Калинина или кого другого, но против твоей — возражаю самым категорическим образом. Согласись, это не разумно. И ничем не оправдано. Не хочу накликать беды, но в случае неудачи мы потеряем не только Ивана Кадомцева, и ты это хорошо знаешь. Да и те, кто ведет сейчас следствие по делу твоего брата Михаила, тебе только спасибо скажут: вместе с твоей судьбой решится и его судьба.

— Не надо о Мише, Литвинцев, прошу тебя…

— А я с Литвинцевым согласен, Иван, — поднялся Гузаков. — И в самом деле, почему тебе ехать самому? Назначь меня — расшибусь, а доверие оправдаю. Или Литвинцева!

— Видите ли, друзья, — вмешался Горелов, — уфимские боевики уже привыкли к Ивану и пойдут за ним в огонь и в воду. Если будет командовать он, успех дела обеспечен. Так было на Воронках, так было в Деме, так будет и там.

— Совершенно не согласен с такой постановкой вопроса, — запротестовал Литвинцев. — Что значит привыкли? И почему боевик не должен так же безоговорочно верить любому своему командиру? Рассуждая так, мы никогда не создадим настоящей революционной армии!

— В революционной армии командиров будут выбирать, Петро…

— В отделениях, взводах, ротах, даже батальонах — да. Но не в армиях, Горелов. Об этих постах должно будет позаботиться само правительство, если оно захочет иметь стоящую армию. Здесь же вы генерала избираете унтер-офицером, тысяцкого — десятским!

— Но если так решат сами боевики?

— Не советую идти на поводу даже у боевиков. А вот воспитывать и объяснять кое-что — надо, Кроме того, такие дела решаются в комитете партии. Я уверен, что в этом случае комитет воспользуется своим правом на вето.

— Хорошо, перенесем этот вопрос в комитет…

Расстались они прохладно, еще не остыв от спора. Идти было далеко, но Литвинцев не торопился: хотелось подольше побыть одному, спокойно обдумать все, что было пережито за сегодняшний день. Неожиданная стычка на совете тяжелым камнем легла на душу. Он любил этих людей, преклонялся перед их мужеством, но разве же он не прав? Был бы рядом Назар, он бы его понял. Со временем поймут и товарищи, но кто скажет, сколько его отпущено им, этого времени? Успеют ли встретиться вновь и по-дружески пожать друг другу руки?..

Согревшись ходьбой, Петр отложил воротник пальто, огляделся и неожиданно обнаружил себя на тихой полутемной улице, перед домом, в котором жила товарищ Варя. Было уже поздно, но одно окно в доме еще светилось. Значит, не спит. Наверно, проверяет тетрадки своих учеников. Или готовится к завтрашним урокам. Или штудирует что-нибудь архиважное из новинок партийной литературы.

Ему представилась чистая ухоженная комната, в которой он когда-то побывал, маленькая темноволосая женщина, склонившаяся над книгой, теплый свет неяркой настольной лампы, нежно золотящий ее легкие быстрые руки…

Его неудержимо потянуло на этот свет, в это тепло, в эту тишину. Он бы, пожалуй, даже постучался, но тут неподалеку появился ночной полицейский патруль, и от недавнего светлого очарования не осталось ровно ничего.

Сжав в кармане рукоятку револьвера, он бросил последний взгляд на окно и зашагал прочь. Навстречу патрулю.