Дом, в котором жил Новоселов, был взят под наблюдение, обыскан с подвала до чердака, но никакого намека на деньги или оружие не явил. Ничего не дал также осмотр соседних домов. Не сыскался и виновник всего этого полицейского переполоха предполагаемый руководитель боевой дружины токарь Федор Новоселов, что, впрочем, и не удивительно: он давно перешел на нелегальное положение и сменил квартиру…
Ротмистр Леонтьев задыхался под грузом сыпавшихся на него дел. В тюрьме продолжались допросы симцев. Многих из них, не имевших никакого отношения к восстанию, пришлось в конце концов освободить. Вышли на свободу и некоторые из уфимцев, арестованные по подозрению в принадлежности к боевой организации большевиков. Улики остальных были не настолько убедительны, чтобы требовать каторги, но цель была именно такой, и дознание продолжалось, не принося, однако, сколько-нибудь серьезных результатов.
После рождественских праздников вернулся в Уфу князь Вячеслав Александрович Кугушев. Узнав, что в его отсутствие в снимаемой им квартире полиция произвела обыск, тут же явился с протестом. Пошумел, покричал, погрозился жалобами господину министру и побежал к полицмейстеру Бухартовскому — тоже протестовать и грозиться. После полицмейстера его видели у губернатора Ключарева. Неизвестно, как протекал их разговор с начальником губернии, однако сразу же после этого визита полковник Яковлев запросил все бумаги о Кугушеве и прозрачно намекнул, что-де есть высокое пожелание хорошенько присмотреться к сему «неприкосновенному» господину.
Чтобы выведать побольше, Леонтьев прикинулся простачком и сделал удивленные глаза.
— Старые грехи князя кому-то покоя не дают? Ну, что ни бывает в молодости! Тем более, когда ты знатен и богат Сейчас Кугушев — член Государственного Совета, высшего законодательного органа при государе-императоре. А то, что фрондирует, заигрывает с либералами, так, может, такому вельможе без подобных чудачеств и нельзя?
Полковник кисло поморщился и перестал играть в намеки и недомолвки.
— Старые грехи, ротмистр, это не совсем то же, что и, скажем, старые, позабытые увлечения. В политике старые грехи могут порой означать нечто совсем противоположное, как, например, старые и стойкие убеждения.
— Но манифест государя-императора и амнистия…
— Амнистия предлагает преступнику исправиться, раскаяться, но механически не исправляет его. А посему надо иметь голову на плечах, Иван Алексеевич! Раз вам указано «присмотреться», стало быть есть причина, присматривайтесь.
— На какой предмет?
— А этого, друг мой, я и сам не знаю. Приставьте к нему толкового филера и обо всем замеченном докладывайте мне, ясно?
— Письменного указания дать не соизволите?
— Соизволю, когда найду необходимым… Идите и выполняйте, ротмистр!
Через несколько дней филер доложил, что князь Кугушев с другими известными в городе лицами провел большое предвыборное собрание избирателей. Ничего предосудительного в самом этом факте, конечно, не было: приближались выборы в Государственную думу и проводить такие собрания вполне разрешалось законом. Но когда стало известно о характере произнесенных там речей, ротмистр задумался. Прежде чем идти к полковнику, которого Леонтьев давно и стойко не любил, он решил посоветоваться с полицмейстером. Бухартовский был в курсе всех пожеланий на этот счет и тут же предложил свой план.
— На очередное такое собрание я посылаю своего помощника, который в штатском платье вместе с толпой проникает в зал и прослушивает всех ораторов лично. Если информация вашего филера подтвердится, составим протокол, которому тут же дадим ход.
— Но ведь Кугушев — лицо неприкосновенное, — напомнил ротмистр.
— А мы его и не коснемся! Мы просто поставим кое-кого в известность о его политической деятельности в Уфе, а уж там решат без нас, терпеть ли этого князя дальше.
— Думаете, изгонят из Государственного Совета?
— Не хочу предугадывать, хочу лишь надеяться. Приструним князя — с другими легче станет, вот о чем моя забота.
— А по-моему, по нему опять его Вытегра плачет!
— А что, я не против! — рассмеялся Бухартовский и вызвал своего помощника.
На следующий день опять состоялось предвыборное собрание. Но теперь Леонтьев уже точно знал, что там делалось, кто и что говорил. Протокол, составленный в полицейском управлении, подробно излагал речь каждого оратора, которые, точно сговорившись, в один голос ругали «военно-полевое» министерство Столыпина, призывали выдвигать в думу только людей из левых партий, требовали от новой думы действий смелых и решительных — «вплоть до применения силы».
Особенно выделялся на этих собраниях оратор Трапезников. «Похоже, представитель из центра, — решил для себя Леонтьев. — Поэтому, представляя его публике, Кугушев не назвал ни чина, ни имени-отчества, а ограничился одной фамилией. Фамилия, конечно, липовая, ищи его теперь по этой липе…»
Протокол Бухартовского пошел по принадлежности. Губернское начальство возмущалось и негодовало, требуя запрещения каких бы то ни было собраний и наказания распустившихся либералов. Собрания были запрещены. Филеры наружного наблюдения сбивались с ног и все же не успевали проследить каждого порученного их опеке. А через день по указанию губернатора в дело вступили прокуратура и суд, умеющие быть весьма «скорострельными», когда этого требовало большое начальство.
Громоздкая машина дознания заработала с небывалой поспешностью, но вскоре вынуждена была остановиться: все устроители крамольных собраний куда-то мгновенно подевались, а личностей большинства ораторов не удалось даже установить.
Яковлева и Леонтьева вызвал к себе губернатор.
— Ну, где ваш князь Кугушев? Все ищете? И все не можете найти?
Получив заверение, что поиски ведутся, безнадежно махнул рукой и протянул какую-то бумажку.
— Бросьте, господа, свои поиски, лучше прочтите-ка это. И учитесь, учитесь, как нужно работать!
Это была телеграмма. Из столицы. За подписью товарища министра внутренних дел Крыжановского. О том, чтобы уфимские власти не мешали местным деятелям проводить предвыборные собрания.
— Узнаю почерк его сиятельства князя Кугушева! — стрельнув глазами в полковника, желчно заметил губернатор. — Пока мы с вами в статьях да параграфах ковырялись, он уж и в столицу скатал, и людей в министерстве настроил, и телеграммкой Крыжановского в нас запустил.. Скор на ногу наш князь, скор! Вот как дела делать нужно, господа офицеры, учитесь у противника!
Леонтьев видел, как вспыхнуло лицо полковника, и отвернулся.
— Ну, что ж, господа, покажем его сиятельству, что и мы еще что-то в сей жизни значим, — грузно поднялся Ключарев. — Берите, ротмистр, бумагу, пишите ответ… Я продиктую…
23 января 1907 г.Губернатор Ключарев
Петербург
Министру внутренних дел
На Вашу телеграмму от 21 января докладываю — избирателям князю Вячеславу Александровичу Кугушеву и другим были разрешены предвыборные собрания 17, 18, 19 и 22 января. Уже на первых двух собраниях выяснилось, что таковые устраиваются н е б е с п а р т и й н ы м и и не могут быть по характеру своему отнесены к предвыборным собраниям, д о п у с к а е м ы м з а к о н о м, почему когда на третьем собрании в явно противоправительственном и революционном направлении стали произносить речи р а б о ч и е и лица, не только не имеющие избирательных прав в Уфе, но и приезжие н е и з в е с т н ы е о р а т о р ы, то таковое было прекращено полицмейстером. Возбудив преследование против устроителей собраний за нарушение правил 4 марта о собраниях и поручив произвести р о з ы с к н е и з в е с т н ы х о р а т о р о в для привлечения их по 129 статье Уголовного уложения, я по соглашению с прокурором и местным жандармским управлением признал невозможным разрешить вышеназванным лицам дальнейшие собрания. При сем присовокупляю, что князь Вячеслав Кугушев, выборный член Государственного Совета от земства, и его приверженцы принадлежат к крайним революционным партиям.
— К крайним, ваше превосходительство? — торопясь записать каждое слово начальника губернии, почти механически переспросил Леонтьев.
— А вы другого мнения, ротмистр? — удивился губернатор. — Ну да, ну да, Кугушев — легальный кадет! Вы это хотите сказать, Леонтьев? Однако вспомните, с чего этот господин начинал: в юности — социал-демократ (так?), с появлением партии социалистов-революционеров — эсер, каковым и угодил в тюрьму, а затем и в ссылку (тоже так?). Ну а сейчас, вы полагаете, он — искренний кадет? Достаточно ли искренний, ротмистр?
— Не думаю, — чувствуя, куда клонит губернатор, поспешил реабилитировать себя Леонтьев. — Даже наоборот, ваше превосходительство… совсем наоборот!..
Через несколько дней по заданию полковника Яковлева Леонтьев подготовил для Департамента полиции отчет о политическом состоянии губернии. Нашел он в этом отчете и место для Кугушева. О нем он писал:
«Член Государственного Совета князь Вячеслав Александрович Кугушев (по выборам от земства). В последнее время объявил себя приверженцем партии «народной свободы» (ранее за антиправительственную деятельность привлекался несколько раз при жандармском управлении в качестве обвиняемого и был подвергнут заключению под стражей и выслан в административном порядке). В настоящее время все усилия прилагает к достижению популярности среди так называемой «прогрессивной публики» и, пользуясь своим званием члена Государственного Совета и обладая большим состоянием, достигает этого. Он устраивает предвыборные — в Государственную думу — собрания, на которых разрешает ораторам произносить речи явно революционного характера, вследствие чего привлечен уездным членом Уфимского окружного суда в качестве обвиняемого в нарушении закона 4 марта 1906 г. о собраниях.
Ввиду такого положения вещей администрация в отношении Кугушева действует примирительно и затрудняется применить репрессивные меры.
Необходимо, если невозможно изолировать губернию от князя Кугушева, лишить его звания члена Государственного Совета, что будет содействовать уменьшению его популярности».
— Кугушев — Кугушевым, а Трапезникова не забывайте, — напомнил ему Яковлев.
Ротмистр не забывал, расписал филерам приметы, но тот как сквозь землю провалился. Лишь однажды кто-то из филеров обмолвился, что будто бы похожего человека видел однажды выходящим из дома, где квартирует семья башкирских интеллигентов Давлеткильдеевых. Вначале Леонтьев не придал этому сообщению значения, но потом вдруг вспомнил, что когда-то Департамент полиции запрашивал его о каких-то уфимцах с этой фамилией. Порылся в бумагах, нашел:
«По имеющимся в Департаменте полиции агентурным сведениям, заграничные представители Центрального Комитета социал-демократической рабочей партии для своих конспиративных сношений с проживающими в г. Уфе единомышленниками пользуются следующим адресом: «Пушкинская, д. Нагарева, кв. Джантюрина, Гайше Давлет Кильдеевой»…»
Здесь же хранилась и копия его ответа вместе с другими материалами. Да, дом такой в Уфе имеется. Обнаружена и княжна Биби-Гайша Сеид Аскаровна Давлеткильдеева, переехавшая сюда из города Оренбурга. Однако ни в чем предосудительном девица сия не замечена…
«Тогда не была замечена, — размышлял ротмистр Леонтьев, — но это еще ничего не значит. Тем более, что у нее бывают такие подозрительные гости…»
Распорядившись приставить к квартире Давлеткильдеевых филера поопытнее, он закурил и стал не спеша разбирать поступившую почту.
Среди прочих бумаг внимание Леонтьева привлекло любопытное письмо, написанное нервным ломаным почерком, без обратного адреса и указания имени отправителя.
В обычном почтовом конверте лежало два листка. На одном был записан старый, уже известный ему шифр уфимского комитета РСДРП, на другом — «Словарь для конспиративного разговора на улице». В словаре — десятка два слов: социал-демократ — сортировщик, социалист-революционер — слесарь, максималист — машинист, анархо-коммунист — кочегар, программа — условие, оратор — певец, дискуссия — дуэт, собрание — хор, массовка — гулянка, кружок — спевка, организация — мастерская, боевая организация — сборная мастерская, боевик — сборщик, бомба — модель, бомбистская мастерская — модельная мастерская, запал — втулка, оболочка — шаблон, начинка — завязка, револьвер — папироска, маузер — добрый молодец, склад — шкаф…
— Любопытно, — силясь что-то понять, проговорил Леонтьев. — Шифр старый, его мы взяли при обыске еще чуть ли не год назад, комитет им давно не пользуется. А вот «словарь» — это что-то новое. Знают ли его наши филеры?
Долго гадать времени не было, и он отложил это странное письмо до лучших времен. «Наверно, из окружного суда, — мелькнула успокаивающая мысль. — Залежались у кого-то бумаги от старых дел, переслали в архив. Будет время, погляжу еще раз, очень уж любопытно!»
Вскоре, захваченный другими срочными делами, он совсем забудет об этом письме и вспомнит о нем лишь тогда, когда придет второе — точно такое же, без обратного адреса и имени отправителя. В нем Леонтьев обнаружит продолжение так заинтересовавшего его «словаря» и поймет, что это — не из суда и вовсе не для жандармского архива…