В тот вечер Варя вернулась домой позднее обычного: пошла с Ниночкой проведать детей Лидии Ивановны и неожиданно задержалась там, потому что Бойкову как раз выпустили из тюрьмы. Разговоров по такому случаю было много, вот и не заметили, как вечер прошел, — домой собралась уже в одиннадцатом часу. Утомившаяся за день дочь быстро уснула, и она, перед тем, как лечь самой, присела к столу.

Освобождение Бойковой, Бычковой, Мутных и Беллонина было большой радостью. Оно свидетельствовало, что полиции так и не удалось разобраться в том, что за люди оказались во дворе Безсчетнова и что делалось в квартире Беллонина. Теперь можно было ожидать и других.

Еще там, у Бойковых, ей очень хотелось расспросить о Литвинцеве, но побоялась выдать себя с головой, лишь узнала, что того приняли за беспаспортного бродягу и, стало быть, долго держать не станут. С этими мыслями она принялась стелить себе постель. Но тут кто-то негромко постучал в окно.

Пригасив свет, Варя подошла к окну, осторожно отодвинула занавеску и выглянула на улицу.

В ночном мраке ничего нельзя было разобрать.

Стук между тем повторился.

«Кто-то из своих, — облегченно вздохнула Варя. — Полиция стучит не так. У этих господ совсем другие манеры…»

Она накинула на плечи пальто, сунула ноги в валенки и заторопилась в сени открывать. И каково же было ее удивление, когда пожилая женщина в огромной шали, потертом плюшевом жакете и пимах прямо у нее на глазах начала превращаться в молодую, задорную, никогда не унывающую Сашу Орехову!

— Сашенька, голубушка, ты ли это? Откуда? Что с тобой? — затормошила она свою подругу.

— Я, Варюша, я, — разматываясь, посмеивалась та. — Вот сейчас распеленаюсь, скину дорожное, сразу узнаешь… Не скучала тут без меня?

— Не дают скучать, милая!.. А ты — как снег на голову. Не из Златоуста своего?

— Оттуда…

— У вас там такие холода?

— Наоборот, жарко: еле от жандармов ушла.

— В самом деле? Что ты говоришь!

— До самой станции на хвосте сидели. Спасибо ребятам: отвлекли и посадили в вагон. Думала, дорогой возьмут. Однако, ничего… Еще вопросы будут?

— Будут! И очень, очень много, но это потом, за чаем. А сейчас здравствуй, Сашенька. Ох и соскучилась же я по тебе, златовласка ты моя!..

Сбросив дорожную одежду, Саша распустила по плечам свои огненно-рыжие волосы и погляделась в зеркало. Рядом с ним на комоде стояла дешевая вазочка со старыми засохшими бессмертниками.

— Все бережешь? Свежих не хочется?

— Будут и свежие, теперь уже скоро…

— Ну да, цветы друг другу не мешают, для каждых свое время, свой час.

— Цветы, как и люди: одни день покрасуются и отгорят, других на всю жизнь хватит.

— Ты про эти бессмертники?

— И про них…

Они проговорили почти до утра. А утром Варя вспомнила:

— А знаешь, Саша, сегодня мы своего депутата в Петербург провожаем. На станции будет митинг. Пойдешь?

— Какого еще депутата, куда? — с трудом поднимаясь после бессонной ночи, спросила Орехова.

— Да в Государственную думу. Пойдешь?

— Митинг, говоришь, будет?

— Готовим.

— Тогда пойду.

Скорый поезд уходил в Москву в час тридцать девять минут дня, а народ на платформе начал собираться чуть ли не с самого утра. Когда Варя и Саша приехали на вокзал, там уже собралось шестьсот-семьсот рабочих депо и железнодорожных мастерских. Узнав о готовящихся проводах депутата, потянулись сюда и люди из города. Следом за ними замелькали приметные шинели полицейских и городовых, так что к назначенному времени вокзал гудел, как растревоженный улей.

Давно уфимские рабочие не собирались так открыто, такой большой и дружной массой, поэтому настроение у всех было приподнятое, праздничное. К тому же и день-то какой: своего рабочего депутата в Думу провожают, чтоб перед самим царем и всеми богатеями рабочее дело защищать! Сами избрали, открыто, по закону! Открыто и провожать будут. А что сказать на прощанье, это тоже их рабочее дело, и полиция им — не указ!..

На шнырявших в толпе городовых и шпиков посматривали свысока, без боязни.

— Глядите-ка, братцы, что-то рожи у них нынче такие постные!

— Как не быть постными, если видит око, да зуб неймет!

— Да, нынче все законно: чай, члена Государственной думы на службу посылаем, а не просто бузим.

— Депутат — лицо неприкосновенное, тут уж ничего не попишешь!

— Это он — неприкосновенный, а все мы, остальные? Где ваши мандаты, а ну, покажь!

— Дома забыли! — заразительно хохочет богатырь-кузнец из мастерских. — Вот как батюшка-государь кликнет вместе с ним думу думать, так в один момент найдем!..

Да, положение уфимской полиции действительно было щекотливым. Не помогло и появление ротмистра железнодорожной полиции Кирсанова: такую массу одним начальственным видом не испугаешь.

За полчаса до отхода поезда на ступеньках одного из вагонов появился сам депутат. Толпа встретила его криками ликования и восторга.

Подождав, пока народ отшумит и притихнет, депутат начал свою прощальную речь:

— Товарищи мои и земляки! Вы облекли меня высоким доверием, и вот теперь я уезжаю на первые заседания Государственной думы. Перед нами, рабочими депутатами, стоит большая задача: точно определить безмерные нужды нашего угнетенного народа, показать те формы нового устройства России, без которых народ не увидит светлой жизни, указать пути к свободе и счастью. Пока дума может заниматься только этим делом — делом разоблачения всей неправды, делом раскрытия глаз всем тем, кто еще не понял положения угнетенного народа и не нашел пути к своему освобождению. В этой работе народные депутаты думы будут черпать силы из народа, из вашей дружной и сплоченной поддержки.

Пробившийся к вагону ротмистр попросил господина депутата не устраивать митинга и спокойно пройти в вагон, но получил такой гневный отпор собравшихся, что не нашел ничего лучшего, чем незаметно исчезнуть. А тот между тем продолжал:

— Товарищи, вы должны понять, что без вас мы — ничто. Вы должны понять, что каждое наше слово должно быть вашим словом — словом ваших заводов, сел и городов. Вы должны понять, что каждое наше заявление должно быть воплем всего исстрадавшегося народа. Мы, народные депутаты, должны составлять с вами одно тело и одну душу…

Народ внимательно слушал своего депутата.

— Пишите нам о своих нуждах, вскрывайте произвол и насилие, чинимые властями и богатеями, составляйте наказы, присылайте с этими наказами своих ходоков. Нам, депутатам от рабочих, это очень нужно. Помните, только тогда, когда у нас будет ваша поддержка и когда мы будем чувствовать вашу силу, только тогда задачу, которую вы перед нами поставили, мы выполним до конца!

Депутат закончил свою речь и низко поклонился народу, который устроил ему долгую и горячую овацию.

Тем временем на подножку вагона поднялся один из железнодорожников, чтобы сказать депутату напутственное слово от имени уфимских рабочих. Узнав в нем партийного агитатора железнодорожного района, Варя и Саша обрадованно переглянулись: ну, этот скажет! И он, будто подтверждая их уверенность, заговорил:

— Не на пир, не на праздник в столицу провожаем мы тебя, дорогой наш товарищ, а на трудную и почетную борьбу. Помни это! Мы бесправны, нас душит грубая лапа полиции и нищеты. Помни же, что ты должен бороться в думе с правительственным произволом и за всю волю. Смотри: мы голодны, грязны, раздеты. Кроме грубых полицейских лап нас давит выхоленная рука буржуазии, выжимая из нас наши жизненные соки. Помни же, дорогой наш товарищ, что в думе ты должен бороться не только с правительством за свободы, но и с буржуазией за восьмичасовой рабочий день и другие требования рабочих. Ты должен бороться за землю для крестьянства, за всенародное Учредительное собрание. И если ты исполнишь наш наказ, пойдешь до конца с твоим многострадальным народом, мы поддержим тебя, в какие бы обстоятельства ты ни попал, и за это, когда ты возвратишься, мы скажем тебе наше горячее пролетарское спасибо. Прими же от нас прощальный привет и пожелания успеха!

Следом за ним выступило еще несколько рабочих. Но вот пробил колокол отправления, паровоз подал предупредительный гудок, и поезд тронулся. Сотни рук разом вскинулись над головами. И тут же грянула песня: «Вихри враждебные веют над нами…» Клич революции, песня борьбы.

— «Варшавянка» — на виду у всей городской полиции! Лихо, правда? — стиснула Варину руку Саша Орехова. — Давно такого видеть не приходилось, с самого девятьсот пятого!

— И я тоже об этом думаю, — прошептала в ответ Варя. — Правда, у нас не так давно еще один случай был — весь город затрясло. И тоже полиция ничего поделать не могла. Несколько часов тюрьма и губернаторский дом находились как бы в осаде. Тысячи людей вышли на улицы.

— В Златоусте народ все больше за городом собирается, под охраной боевиков…

Вспомнив о чем-то, Орехова на мгновение примолкла и вдруг лукаво улыбнулась.

— А знаешь, кого я в Златоусте встретила? Литвинцева, Петра, помнишь?

Варя вся зарделась.

— Отчаянная голова этот матрос, скажу я тебе. Как у него здесь дела? В Златоусте ребята от него прямо без ума, честное слово!

Варя не нашлась что ответить.

— Молчишь? Давно не виделись?

— Не очень…

— А что такая хмурая? Опять поругались?

— Ну, что ты!.. Он действительно хороший работник и товарищ. Недавно я даже на руках у него побывала!

— Ох ты, Варька! Завидую самой черной завистью. Расскажи, как было!

— Невесело было, Сашенька. Просто собрались мы как-то в одном доме на совещание, а тут — полиция. Когда я выскочила во двор, наших уже у ворот хватали. Вот тут-то я и оказалась у Петра на руках. Чтобы избавить меня от полиции, он не нашел иного выхода, как выкинуть меня через забор в соседний сад! Тем и от ареста спаслась.

— Ну а он?

— В тюрьме…

Весенние дни летят быстро. Не успела оглянуться — март кончился, апрель на пороге. А апрель — это уже тепло, солнце, заливистые песни скворцов, первая зелень и цветы.

В апреле она опять провожала Сашу Орехову. На этот раз в Самару.

— Кем-то ты будешь там: опять Леной, Елкой, Лизой?

— От своего имени отвыкать стала, — коротко вздохнула Саша. — Что-нибудь придумают товарищи…

— Надолго ли в Самару?

— Наверное, пока опять не выследят.

— Пожалуй, выследят, милая. Больно уж ты приметная для них: таких златокудрых во всей России не много наберется.

— Предлагаешь постричься и носить парик?

— А если перекраситься?

— Ни за что! Не дождаться им этого! В тюрьму пойду, но такая, как есть. Однажды один товарищ сказал, что когда волосы у меня распущены, я похожа на красное знамя. Как же после этого их перекрашивать?

— Ох, Сашенька, ну и сумасбродка же ты у меня!..

Последний вечер они провели вместе. Что-то увлеченно стряпали, говорили о чем-то веселом, но на душе у обеих было тяжело.

Прощаясь, Саша попросила:

— Подари мне на память веточку бессмертника, Варя. Бог знает, увидимся ли еще когда.

Варя порывисто обняла подругу, всхлипнула.

— Не надо, Саша, не для тебя эти цветы… Тебе еще жить да жить, милая… Я еще на свадьбе твоей наплясаться хочу, другие цветы подарить!..

Орехова, конечно, знала судьбу этого букетика. Несколько лет назад Варя передала его в камеру своему мужу Сергею. Сам он оттуда живым не вышел, а вот цветы живы и сейчас. Только совершенно сухие, словно из жести.

— Спасибо, подружка, будем верить, что мы еще поживем!

— Пиши. И, пожалуйста, не очень хвастайся своими волосами. В конце концов это неконспиративно.

— Подумаю… Поцелуй за меня Ниночку…

В конце весны в Уфу вернулись Хадича и Хусаин Ямашевы. Издание их газеты было запрещено оренбургскими властями, и они ставили перед комитетом вопрос о новых изданиях для татар и башкир. Комитет одобрил их планы, собрал нужные на первых порах деньги и стал подыскивать место. Бывая в эти дни у Давлеткильдеевых, Варя слышала, что Ямашевы собираются в Челябинск. Значит, опять — проводы. «Если освободят Петра, то его, наверное, тоже переправят в какую-нибудь другую организацию», — неожиданно подумала она. И от этой мысли ей сделалось еще грустнее…