В этот день уроков у нее не было, и Варя решила полностью посвятить его накопившимся партийным делам. Прежде всего — забрать у знакомого товарища полученный для организации транспорт литературы, затем заглянуть к Сашеньке Ореховой, которая на днях отправляется в Златоуст, переговорить с ней о дальнейших связях и адресах для присылки «таблиц» и «календарей», подобрать в партийной библиотеке литературу для беседы в кружке, подготовиться к этой беседе. Словом, день намечался хлопотный, беспокойный, едва управишься до вечера.

Потеплее одев дочурку и прихватив санки, она вышла из дому. Для Ниночки такие вылазки — настоящий праздник: весь день с мамой, весь день среди людей, да и на санках покататься она большая охотница. Варе тоже хорошо с ней. Пусть побудет на свежем воздухе, проведает своих подружек, а если потребуется, как, например, сегодня, перевезти что-то нелегальное, саночки с ребенком — наилучшее прикрытие от недреманных жандармских глаз.

— Мамочка, мамочка, а к Настеньке Бойковой мы сегодня зайдем? — слышится сзади ее тоненький голосок.

— Зайдем, обязательно зайдем, — оборачивается к ней Варя. — Вот сделаем одно дело — и зайдем.

— И на горке покатаемся? И на горке.

— Когда сделаем еще одно дело?

— Само собой, моя умница!

— Ну, тогда быстрей, мамочка! Но-о-о, лошадка, но-о-о!..

Варя становится лошадкой и почти целый квартал, до самого перекрестка, катит санки бегом. Ниночка машет над головой воображаемым кнутом, визжит и хохочет: такая уж хорошая и веселая у Ниночки лошадка…

Получив нужный груз, Варя аккуратно разложила его в санках, застелила детским одеялом и усадила наверх Ниночку.

— Сиди спокойно, не балуйся, не то упадешь, — наказывает она дочери и направляется дальше, на Сибирскую улицу, к служащему земской управы Черневскому, приютившему на время склад их социал-демократической литературы.

Идти приходится через центральную часть города, где всегда полно городовых и жандармов. Ноги поневоле тяжелеют и сдерживают шаг, но зато дорога идет под уклон и санки катятся сами собой, почти безо всяких усилий. Ниночке это очень нравится, и она опять хохочет и визжит от удовольствия:

— Но-о, лошадка, но-о-о! Садись, мамочка, покатимся вместе, но-о!

Прохожие с удовольствием уступают им дорогу, оборачиваются, провожают добрыми улыбками. Даже у пожилых городовых при виде такой идиллии светлеют глаза, — откуда знать им, что в душе у этой юной счастливой матери и более того, что находится сейчас в санках под этой веселой, заливающейся серебристым смехом девчушкой-хохотушкой?

Но вот, наконец, впереди показались строения земской больницы. От нее до усадьбы Черневского рукой подать, значит, пронесло и на этот раз. Варя облегченно вздохнула и, попросив Ниночку не шалить, свернула к знакомым воротам.

Склад литературы Уфимского комитета РСДРП представлял собой небольшой полутемный угол, отгороженный для каких-то домашних надобностей в пустующем каретнике хозяина. Заведовал им молчаливый, даже угрюмый, но строгий и бесстрашный в работе парень — Василий Архангельский. Через него шло распределение литературы по кружкам, городам, заводам. В самые опасные поездки отправлялся он сам, и не было случая, чтобы его «тетради» не доходили по назначению.

Архангельский оказался на месте — что-то раскладывал, увязывал, упаковывал, должно быть, опять готовился в дорогу или поджидал «клиента».

— Здравствуйте, Василий Викторович! — окликнула его Варя. — Принимайте товар.

Названный уважительно по имени-отчеству Василий зарделся, как маков цвет, но тут же привычно насупился, свел на переносице широкие белесые брови и хрипловато пробасил:

— Здравствуйте, Варвара Дмитриевна… С чем, значит, пожаловали?

— Тетради привезла, получите. А для «Хадичи», что я просила, отложили?

«Хадича» — конспиративное название их партийной библиотеки. Находилась она в уютной квартире Давлеткильдеевых, и до недавнего времени заведовала ею чудесная женщина Хадича, жена видного башкирского и татарского социал-демократа Хусаина Ямашева.

— Отложил и для «Хадичи», заберите…

Вдвоем они быстро разобрали поступившую литературу, туда же, под детское одеяло, сунули связку для «Хадичи».

— А это вас не интересует?

В руках у Архангельского неведомо откуда появилась газета. Легким движением он развернул ее, и она прочла заголовок: «Уфимский рабочий».

— Да вы просто фокусник, Вася! Откуда?

— Недавно от «тетки» привезли. Первый номер. Готовлю к развозке.

— Одолжите один экземпляр для кружка, — чуть не взмолилась Варя. — А «тетка» вам еще подошлет.

— Подошлет, но только уже другой номер. Не могу.

— Как же быть? Мы все так ждали этого дня, Василий Викторович!

— Не могу. Прочтете у «Хадичи», я положил.

— Ну, спасибо и на том…

На обратном пути ей было не до игры с дочерью: охваченная радостным волнением, она спешила. Ниночка, должно быть, поняла, что маме сейчас не до нее, удобнее устроилась в санках, затихла и вскоре уснула. Так и везла ее Варя через весь город. Везла и с радостью думала о том, что вот и дождались они, наконец, своей газеты. Сколько сил было потрачено, чтобы оборудовать «приличную тетку» (нелегальную типографию), сколько людей привлечено для сбора материалов, сколько ночей просидел над ними главный инициатор и организатор газеты Николай Павлович Брюханов!

К радости примешивалась неизбежная в жизни подпольщика печаль. Газета начала выходить, а ее организатора в Уфе уже нет. Спасаясь от неизбежного ареста, товарищ Андрей (он же и товарищ Степан!) вынужден был на днях срочно покинуть город. Сейчас он, вероятно, где-то на Волге…

Давлеткильдеевы, как всегда, встретили ее сердечно и ласково. Почти год назад их познакомила Хадича. С тех пор она часто бывала в этом гостеприимном башкирском доме — иногда одна, но чаще вот так, с Ниной. Старики к ней привязались, молодые знали, что она русская учительница, и с удовольствием играли с ее веселой дочуркой. Без чая не отпускали. Вот и сейчас, покончив со своими делами в библиотеке, она пила с ними чай, вспоминала неутомимую Хадичу, Хусаина, опять жалела и от души желала им успеха.

Хадича и Хусаин Ямашевы появились в Уфе в начале 1906 года после разгрома социал-демократической организации в Казани. В Уфе они вели большую пропагандистскую работу среди башкирских и татарских трудящихся, воспитали немало надежных партийных агитаторов. Нелегкое и непростое было это дело. Ко всему очень не хватало литературы на родном языке. Кое-что переводилось и выпускалось в тайной партийной типографии, но этого было мало. Тогда и возникла мысль — от выпуска отдельных прокламаций перейти к изданию солидной политической газеты на татарском языке.

Окружной партийный комитет поддержал проект Ямашевых, и те горячо принялись за дело. Вначале сдерживал недостаток средств, но после удачных экспроприации на железной дороге отпала и эта преграда. Получив необходимые деньги, заручившись поддержкой уфимцев, Ямашевы выехали в Оренбург, избранный местом издания газеты. Всего несколько дней прошло, а газету уже ждут. И не только в Уфе!

Саша Орехова (она же Елена, Ёлка) занимала комнату в квартире их общей знакомой Лидии Ивановны Бойковой, популярной в городе домашней учительницы и репетиторши и в то же время, что, естественно, было известно лишь узкому кругу партийцев, технического секретаря подпольного комитета.

Квартира была довольно просторной, светлой и теплой. Находилась она на втором этаже дома Дымман, что стоял на углу улиц Достоевской и Суворовской, — не в самом центре города, но и не на окраине, что вполне устраивало и Бойкову, и ее друзей.

Прежде Лидия Ивановна с тремя своими дочурками жила на Малой Успенской улице и сюда перебралась недавно. От товарищей Варя слышала, что об этом позаботился вернувшийся из ссылки друг ее осужденного на каторгу мужа князь Кугушев. Сейчас он тут снова в чести: член Государственного Совета, лицо неприкосновенное и по-прежнему загадочное для уфимской полиции. Он-то, говорят, и снял для Лидии Ивановны эту квартиру, оставив за собой лишь одну комнату и превратив ее в приемную для своих посетителей. Такой человек мог себе это позволить, хотя ему хорошо известно, что большевичка Бойкова порвала со своим мужем-эсером давно и навсегда.

Что и говорить, такое положение квартиры одного из бессменных членов подпольного комитета было весьма выгодно. Прежде всего сюда была заказана дорога полиции. Пользуясь этим, здесь хранили литературу, кассу, здесь проводили заседания комитета, переживали трудные времена затравленные полицией товарищи. Сейчас у Бойковой жила пропагандист организации Александра Петровна Орехова. Уедет она — появится кто-нибудь другой. И так всегда…

Миновав Приютскую и Телеграфную, Варя вышла на Достоевскую улицу и вскоре оказалась перед нужным ей домом. Топавшая рядом с нею Ниночка опять оживленно о чем-то лопотала, а тут и вовсе вся засветилась.

— Вот мы и пришли к Настеньке, мамочка?

— Пришли, доченька, пришли.

— И мы опять будем читать с Настенькой книжки?

— Почитайте, что ж вам еще делать!

— А ты не будешь торопиться домой?

— Сегодня не буду.

— Даже когда Галочка и Наденька из школы придут?

— Не буду, не буду, если ты не станешь мешать им заниматься!

— Я буду очень стараться, мамочка…

Оставив санки в сенях, они поднялись на второй этаж, миновали кабинет члена Государственного Совета и через неширокий коридор вошли в квартиру Бойковой. Самой Лидии Ивановны дома не оказалось — пропадала где-то на уроках, старшие девочки еще не вернулись с занятий, так что полновластными хозяйками дома были Саша и шестилетняя Настенька.

Завидев гостей, поспешили навстречу. Настенька как старшая помогла Ниночке раздеться и тут же увела в детскую — пеленать кукол и читать книжки. Взрослые тем временем уединились в комнате Александры Петровны. Вместе прочитали первый номер «Уфимского рабочего» (здесь он имелся!), вместе пожалели о Брюхановых и Ямашевых.

— А вот теперь и ты собираешься, — вздохнула Варя. — И почему так: едва люди хорошо узнают друг друга и подружатся, как уже приходится расставаться?

— Не по доброй воле, Варюша, сама знаешь.

Их троих — Лидию Бойкову, Сашу Орехову и ее, Варю Симонову, — сближали не только партийные дела, но и общие интересы. Все они были учительницами, любили детей, помогали друг другу приобретать нужные книги, находить уроки. При встречах им было о чем поговорить, о чем посоветоваться, поэтому встречались они часто и охотно, подолгу засиживаясь за вечерним чаем или праздничными пирогами, готовить их Лидия Ивановна была великая мастерица.

— В Златоусте товарищ Потап висит буквально на волоске, вот комитет и решил перебросить его в Уфу, — стала объяснять причину своего неожиданного отъезда Саша. — Ну а Златоуст это такой орешек… ой-ёй-ёй! Придется покрутиться с этим «наследством».

— Тебе не впервой, Елка.

— Там я буду Лизой. И паспорт уже готов.

— Молодец, подружка. Как приедешь, дай знать, как устроилась, адрес для присылки литературы подбери. Ну и златоустовскую «тетку» работать научи, а то ведь что получается: шрифт наши ребята для них раздобыли, деньгами поделились, пора бы и за дело!

— Работает их «тетка», Варя! Только, слышно, гоняют ее господа жандармы с одного места на другое, тут уж много не наработаешь.

— И все же можно делать больше.

— Постараемся. Вот приеду, разыщу Потапа, разузнаю, что и как, и начну.

Потап — партийная кличка Александра Борисовича Скворцова. Вскоре он действительно прибудет в Уфу, станет членом комитета, а затем уедет делегатом на пятый съезд партии.

— А товарищу Леониду передай, чтобы был поосторожнее, — продолжала Варя. — Есть сведения, что полиция ищет его по всему Уралу. Не хватало, чтобы и его еще пришлось провожать.

Саша порывисто обняла свою подругу и коротко вздохнула.

— Провожать к товарищам, в другую организацию — это не беда. Беда, когда приходится провожать дальше… Откуда возвращаются не скоро и не все…

Профессиональные революционерки, они хорошо знали это. Обе в революционном движении с начала девятисотых годов. Варя — одна из организаторов первого комитета РСДРП в Казани. Там же работала пропагандистом среди рабочих, вышла замуж за товарища по подполью и вскоре потеряла его, замученного в тюрьме жандармами. Потом — работа в Перми, Саратове, Самаре. И вот второй год — в Уфе…

У Саши Ореховой дорога в революцию началась в Вятке, где она родилась и где прошла ее короткая юность. Сначала — занятия в кружках, потом — партийная библиотека, пропагандистская работа среди мастеровых и крестьян пригородных деревень. Там она — Петровна. В 1905 году высокая рыжеволосая девушка появилась в Екатеринбурге. Работала в подпольной типографии, развозила по заводам литературу, вела агитационную работу. Случайный недосмотр — и она в тюрьме. В ноябре того же года, освобожденная по амнистии, она уже в Нижнем Тагиле. Затем в Перми. Здесь она — Лиза. И еще — Ольга. В апреле 1906 года — опять арест. Тюрьма, голодовка и бегство в Уфу. В Уфе она — Елена, Ёлка, Ёлочка, а вот в Златоусте опять будет Лизой…

— Товарищ Андрей, товарищ Потап, товарищ Леонид… — вздохнула Варя. — Столько прекрасных людей, а мы порой даже имени их не знаем.

— Вот так же и у меня. Скоро на собственное имя отзываться перестану, — грустно улыбнулась Саша. — Кем за эти годы я только ни была!..

Помолчали, погрустили, но долго печалиться было не в их характере. Высокая, стройная, со свободно распущенными отчаянно рыжими волосами Саша порой походила на сполох живого пламени. Вот и сейчас, упрямо тряхнув огненной головой, она словно сбросила с себя все печали и задорно усмехнулась.

— А хочешь, Варя, смешное? Про нашу железную Лидию?

И, не дождавшись ответа, стала рассказывать:

— Это было на днях. Поздно вечером к нам постучали. Я открыла, удостоверилась, что свои (их было двое) и повела к Лидии Ивановне. Там разговорились. Оказалось, что товарищи вместе бежали из Сибири. Оба простуженные, усталые, голодные, словом, как все, находящиеся в бегах. Один — твердый эсдек, большевик, другой — тоже эсдек, но только «мягкий», из «меньшинства». Так вот, слушай, что дальше происходит. Наша железная Лидия моментально срывается с места, ставит перед нашим, большевиком то есть, тарелку со щами, а другого будто и нет за столом. Я вытаскиваю ее сюда и принимаюсь стыдить: мол, разве так можно, дорогая хозяюшка, разве это по-человечески и так далее. И знаешь, что она ответила мне? «Но ведь это же меньшевик!» Слышишь! Раз меньшевик, то, выходит, ему и куска хлеба подать нельзя! И еще обижается, когда говорим, что железная…

Ситуация, живо нарисованная Сашей, действительно была смешной.

— Ну и чем же все это кончилось? — поинтересовалась Варя.

— Когда мы вернулись, этот сложный политический вопрос уже был решен в пользу человечности.

— Каким образом?

— А вот таким. Большевик взял из буфета еще одну ложку, и когда мы вошли, они бодро хлебали щи из одной тарелки!..

Вернулись с занятий старшие дочери Лидии Ивановны Галя и Надя. Саша собрала детей на кухне, накрыла на стол и вскоре вернулась к подруге.

— Страсть как люблю детей, даже завидки берут. Хорошо тебе, Варвара, у тебя Ниночка есть, а у меня — никого.

— Будут еще, придет время.

— Когда это время придет, рожать поздно будет. А пока не до себя, пока не до любви, подруга.

— Не до любви, это верно… — грустно отозвалась Варя. — Обзаводиться в наше время семьей по крайней мере неосмотрительно. И мужчине, и женщине.

— Но ведь ты-то ни с чем не посчиталась, и замуж вышла, и дочку родила.

— Эх, милая, когда это было! Да и молодой была, глупой…

— Не глупой, а влюбленной, — поправила Саша.

— Наверно… Да и он меня любил… Вот и поженились всему на зло. Несколько месяцев чувствовала себя счастливой. Несколько месяцев — на всю жизнь! Дорого платим мы за свое счастье, Сашенька, ох как дорого!..

— И все-таки у тебя есть Ниночка, Варя.

— И Ниночка, и друзья, и… дело, — уточнила Варя, отрешенно глядя в окно.

Разговор с подругой вызвал в памяти события трех-четырехлетней давности, образ покойного мужа. Он был студентом Казанского университета и, как все студенты, — увлекающимся и горячим. А еще — мягким, покладистым, незащищенным. Наверное, поэтому рядом с ним она всегда чувствовала себя взрослее и сильнее его. И в любви к нему — она ощущала это — было, пожалуй, больше материнского, чем обычного женского. Так она теперь любит свою Нину.

— Недавно видела Петра Литвинцева, — прервала ее мысли Орехова. — Помнишь такого?

Литвинцева? Петра? Нет, такого она не помнила.

— Ну, того, которого я забрала у тебя ночью… Помнишь?

— А, это тот, с кем мы в тот вечер поругались? Ну и что же? Жив, здоров, сошелся с нашими боевиками?

— Жив. Нашим он очень понравился. Знаешь, что они говорят о нем? Только это строго между нами, Варенька…

— Ох и напустила же ты туману, Елка! Какое мне дело, кто и что о нем говорит? К тому же дружина для меня — тайна за семью печатями. У меня — свое.

— И все-таки знаешь, что говорят? — не отступала Саша. — Во-первых, абсолютно наш, большевик. Во-вторых, матрос с броненосца «Потемкин». В-третьих, во время севастопольского восстания на флоте сражался вместе с лейтенантом Шмидтом. В-четвертых, полиция разыскивает его по всей России…

— Ну, а в-пятых? — покачав головой, улыбнулась горячности подруги Варя.

— В-пятых? — рассмеялась Саша и, тряхнув своими рыже-огненными волосами, весело закончила: — А, в-пятых, за такого парня и замуж выйти можно. Несмотря на революцию! Вот так-то, подруга!

Вернулась с уроков Лидия Ивановна. Невысокая, полноватая, с открытым, почти круглым русским лицом, слишком строгим для ее тридцати двух лет. Заглянув в комнату к Ореховой, обрадованно улыбнулась и тут же втиснулась между подружками на жалобно заскрипевшем диване.

— О чем воркуете, голубки?

— Обо всем, Лидия Ивановна, обо всем, — прижимаясь к ней, пропела Саша. — Вот сейчас, прямо перед вашим приходом, говорили, к примеру, о нашей горькой бабьей доле и о любви…

— О любви? — круглое лицо Бойковой сделалось еще круглее. — В наше время — и о любви?

— А что особенного, Лидия Ивановна? — поддержала подругу и Варя. — Это же так естественно…

То, что казалось естественным им, Бойковой таким не показалось.

— Ну, если такие работницы начинают говорить о любви…

Она поднялась, еще раз оглядела каждую в отдельности и, не находя слов, решительно перевела разговор на другое.

— Пойдемте-ка лучше чай пить. За чаем поговорим. Есть новости.

Новости оказались тревожные. Недавно уфимской полиции удалось выследить и арестовать одного из рядовых местного гарнизона, через которого комитету удалось развернуть агитацию среди солдат. Больше того, изъяты все его вещи, запас нелегальной литературы, записи. Товарищ держится стойко, однако нужно быть настороже.

— Тебе, Варвара Дмитриевна, придется по пути заглянуть к Алексеевне. Передай, что услышала, и подскажи, чтоб хорошенько очистилась: могут нагрянуть со дня на день.

Варя знала, что речь идет о Марье Алексеевне Черепановой, жене члена комитета Сергея Черепанова. Оба они имели немалый опыт подпольной работы, и постановка агитации среди нижних чинов гарнизона — это их дело. Что и говорить, огорчатся Черепановы такой новости, но этот солдат, надо думать, не единственный их активист среди уфимских военнослужащих. Главное, чтобы не прервалась так хорошо начатая работа. Пусть подумают, как обезопасить себя и товарищей…

— Теперь о симцах, заключенных в здешнюю тюрьму, — продолжала Бойкова. — Надежных адвокатов для их защиты на суде мы подобрали, но этого мало. Многие из них больны, семьи бедствуют, нужно помочь деньгами. Тебе, Александра Петровна, первое задание: приедешь в Златоуст, организуй сбор пожертвований. Одним городом не ограничивайся, охвати и окрестные заводы. Златоустовцы, чай, не забыли, как всем Уралом поддержали их в девятьсот третьем. Теперь симцы в беде, нужно помочь.

Взглянув на Варю, договорила:

— Что касается Уфы, то здесь эту работу будут делать все. Какую-то сумму выделит комитет, но главное — сбор. Пусть люди учатся помогать друг другу, ценить и понимать эту помощь. Пусть каждая такая беда станет одновременно и уроком классовой борьбы, уроком классовой солидарности.

Варя и Саша слушали молча, сосредоточенно. Понимали: теперь с ними говорит не просто их давняя хорошая подруга, но член окружного комитета партии, его душа и секретарь.

— И еще для тебя, Александра Петровна. На декабрь комитет назначил провести окружную партийную конференцию. Место проведения и окончательную дату сообщим дополнительно, а пока, голубушка, надо готовиться. В твоем городе восемь тысяч рабочих, а партийная организация пока мала, даже очень, если говорить точно. Поработай, раскачай городской комитет, четко отмежуйся от кружков эсеров, чтоб люди не путались в элементарных вещах, не блуждали в трех соснах. Ну, а об остальном не буду, — говорили не раз…

Короткий зимний день подходил к концу, и Варя заторопилась. Проходя по коридору, обратила внимание на вешалку: там висело несколько дорогих шуб. В кабинете слышался приглушенный дверью разговор, это член Государственного Совета князь Вячеслав Кугушев принимал посетителей…

Навестив Черепановых и закупив продуктов к ужину, Варя вернулась домой. Уставшая от массы впечатлений Ниночка не дождалась, пока она растопит плиту, и заявила, что не голодна и идет спать. Через минуту в спальне все стихло. Когда Варя заглянула в ее комнату, та уже спала. Она поправила подушку, подоткнула одеяльце, осторожно убрала плюшевого Мишку — и задумалась. Ей вспомнилось, как вот здесь, на полу, словно охраняя спокойный детский сон, сидел с этим Мишкой в руках тот, кого Саша Орехова назвала сегодня Петром Литвинцевым. В ту ночь она просто не знала, как от него избавиться, куда деть. Пришлось сбегать за Сашей. Когда они пришли, он, не дождавшись их, уснул. Уснул, привалившись спиной к стене и уронив голову на грудь, — такой большой, сильный и в то же время смертельно усталый человек…

Тогда, казалось, она обратила внимание только на это, потому что очень волновалась. Но теперь вспомнилось и другое: его изможденное, заросшее, но в общем-то вполне приятное лицо, синий, наколотый тушью якорек на кисти левой руки, розовый шрам на шее, чуть повыше плеча.

Если б она знала тогда, кто он в действительности — этот посланец Нижнего Тагила! Матрос с «Потемкина»! Трудно представить, сколько пришлось пережить этому парню, пока за ним гналась полиция. Впрочем, представить еще можно, пережить другое дело. Такое не каждому по силам, не каждому по плечу.

В тот вечер они сразу же из за чего-то повздорили. Из-за чего? Из-за того, что она не дала ему явки к Накорякову? Но ведь у нее нет и не может быть этой явки, ибо Накоряков — это Назар, а Назар это боевая дружина, тайны которой охраняются еще строже, чем тайны типографии!

Да, о Накорякове они говорили, но спорили из-за чего-то другого. Теперь уж, видно, не вспомнить, хотя это и не имеет никакого значения Просто придется при встрече извиниться — вот и все. Наверное, она действительно виновата перед ним.

Истопив на ночь печь, она села к столу и весь вечер настойчиво штудировала взятую у «Хадичи» литературу. Завтра у нее занятие в кружке Потом беседа с девушками-дружинницами в швейной мастерской Степаниды Токаревой. Это — просьба и поручение Назара и ей хочется чтобы девушки остались довольны.

Покончив с делами, она совсем уж было решила забраться в постель, но тут послышался условный стук в ставень, и она поспешила открывать.

Поздней гостью оказалась жена рабочего, по решению комитета устроенного на должность надзирателя в уфимской тюрьме. Этот мужественный человек стал надежным связующим звеном между организацией и теми, кого уфимской полиции удалось вырвать из ее рядов и упрятать за высокими стенами тюремного замка. Через него заключенные узнают о работе на воле, о ходе следствия по их делу, о судьбе их родных и друзей. Через него передаются письма, лекарства, прокламации, а иногда и кое-что посущественнее. Сейчас он передавал, что против арестованных симских рабочих затевается что-то нехорошее. Тюремное и другое черносотенно настроенное начальство натравливает на них уголовников из соседних камер. Товарищ опасался, как бы эти головорезы не устроили в тюрьме резни политиков, просил передать это комитету и защитникам симцев. Подобное в российских тюрьмах уже случалось, значит, дело серьезное. Завтра же утром она разыщет нужных людей и передаст. Но ведь до этого завтра еще целая ночь!