1

Машина остановилась.

Истрепанный почти шестисотверстным переездом в кабине и в кузовах попутных машин, устав от бесконечных, пустых разговоров с шоферами — лишь бы не уснуть! — Сергей Морозов, пошатываясь, спустился от шоссе вниз к быстрому ручью с тополями и кустарником по берегам, бросил сверток с одеждой на зеленую поляну и осмотрелся. Тихо, зелено, тепло. Тогда он разделся и с наслаждением вымыл лицо и грудь.

Отступив от ручья, сел, потом лег и с наслаждением вытянулся. Через две минуты он уже спал.

Когда открыл глаза, большое красноватое солнце зависло над мелкими сопками и почти не грело. Сверху, с открытого неба падал холодный воздух, само высокое небо обрело туманную неопределенность. Далекий горный хребет зловеще покраснел.

Морозов встал и потянулся. И только тут, растирая онемевший бок, понял, как холодна земля и трава на ней, как пугающе чужда ему вся эта долина, как диковаты и равнодушны зеленые сопки и даже величественный Морджот с белой головой.

От ручья потянуло махорочным дымком. Пожилой человек неторопливо подымался к нему. Лицо его было улыбчиво, в губах зажата цигарка с прямым мундштуком.

- Здравствуйте, — сказал он густым прокуренным голосом. — С того берега увидел вас, решил разбудить. Так ведь и простыть недолго. А вы чуткий, сразу поднялись. Откуда прибыли, молодой человек?

- С побережья, совхоз «Дукча». В ваш совхоз.

- Я как раз сегодня дежурный по совхозу, вдвойне обязан встретить. Моя фамилия Орочко, Александр Алексеевич. Топограф, с вашего позволения.

Морозов назвался, сказал, что по направлению в Сусуман — агрономом. Настороженность его прошла.

- Судя по вашему виду, вы не по договору на Колыму прибыли, — топограф оглядел его багаж, одежду.

- Не по договору. После трех лет за проволокой.

- А я после пяти, — Орочко грустно улыбнулся. Его чистое, без морщин лицо и глаза излучали доброту. — Не ошибусь, если скажу, что по пятьдесят восьмой, как и я, грешный.

- По Особому совещанию.

- О-о! — рука топографа с дымящей цигаркой поднялась. — Рангом выше! Благодарите Бога, что живы, что крепки телом.

Ночь все более синеющими красками притушила землю и небо. Вдоль ручья потянуло холодным ветерком.

- Дело к полуночи, — сказал топограф, посмотрев на часы. — Я провожу вас в контору, переспите там на канцелярском столе. Печка и сторож есть. А вот поужинать… — И развел руками.

- Богат. У меня хлеб и банка сардин. Купил у шофера.

Контора стояла близко, в полукилометре, это была большая, основательно утепленная палатка с круглой высокой трубой. Над ней вился приятный дымок. Желто светились два окна.

Пожилой мужичок в нательной рубахе поверх портов открыл дверь, впустил дежурного и новенького. Волоча несгибающуюся ногу, молчаливый и недовольный, открыл печку-бочку, подбросил три поленца и только тогда спросил, по-владимирски окая:

- Откель свалились?

- К нам товарищ прибыл, — ответил Орочко. И еще раз оглядел Сергея. — Утром сюда придет начальник совхоза Сапатов, он устроит вас на квартиру, скорее всего ко мне, ну и все другое. А сейчас, с вашего позволения, удалюсь, продолжу свой обход. Спокойной ночи!

В конторе было тепло. Вдоль оклеенных бумагой стен стояли старенькие столы и пузатый шкаф. Пахло лежалой канцелярией, бумагой. В торце виднелась дверь с досточкой, на ней два слова: «Начальник совхоза».

- Поставь чайник, погрейся, — сказал сторож, зевая. — Где отбывал?

Сергей сказал. А когда вынул сардины и хлеб, сторож оживился, сполоснул кружки. Переговаривались они вяло, однако Морозов понял, что в совхозе работают женщины и актированные, иначе сказать, инвалиды, этого народа хватает, а вот чего мало, так это техники, забирают на прииски, у начальника только и разговоры об этом. Семь приисков в округе. А капитана Сапатова назвал крикуном, но без злости, мужик с норовом, а вообще ничего, отходчивый. И главный агроном у них деловой, Александром Петровичем Хорошевым кличут, он и зачинал совхоз. Хозяин, в общем, тоже из бывших.

Уснул собеседник как-то враз, на недоговоренном слове.

Осторожно, чтобы не разбудить его, Сергей вышел, постоял у дверей. На одной басовой ноте гудела трасса, от нее сюда сотня метров. За трассой мигало много огней. Поселок. Черные тополя стояли свечами, через прозрачные конусы крупных лиственниц просвечивало бледно-серое ночное небо. А на востоке уже прорезалась светлая полоска рассвета. Поле совхоза с капустным листом начиналось прямо от конторы, за полем светились огни многих теплиц, а дальше горбатились сопки. Тихо, холодно, безлюдно.

Спать он устроился на столе у печки. Все видения прошедшего дня исчезли в глубоком сне.

Разбудил его сторож. Печь уже гудела.

- Давай, умывайся, а то начальник заявится. Выйдем, полью теплой водой, сполоснешься.

Первым пришел не начальник, а опять же Орочко. И с ним Хорошев.

Главный агроном казался мужиковатым, толстогубое лицо его освещалось карими умными глазами, на вид ему было больше пятидесяти, телом крепок, руку пожал основательно. Показал на табуретку, сел напротив, прочитал направление, подумал.

- Будем тянуть парой. Я беру на себя поле, вам теплицы и парники, какой-то опыт, как я понимаю, у вас есть. Пышкина знаю, он знаток своего дела и всегда готов поделиться. Так?

Сергей вздохнул, откровенно сказал, что опыта у него мало, что ему учиться и учиться, что ехал сюда и мечтал об открытом грунте, изысканиями куда больше занимался, чем закрытым грунтом. Так что…

И с надеждой посмотрел на Хорошева.

Тот не спешил соглашаться, поджал губы.

- Прошу подумать. На поле у нас бездна проблем, работают на огородах до двухсот человек ежедневно, представляете? Сплошь инвалиды. А тут еще новое задание — удвоить пахотную площадь.

- В Дукче я почти весь сезон занимался освоением новых площадей, возглавлял группу исследователей. Успели ввести в строй тридцать гектаров новой пашни.

- Ну, если так… — и Хорошев вздохнул. — Ах, как нужен нам опытный специалист на агробазу! Ладно. Будем пособлять друг другу. Ваш приезд несколько облегчит проблему. Приказано освоить за два года от ста до полтораста гектаров целины, а лето короткое, потребности в овощах громадные, ведь Сусуман в самом центре целого куста приисков, здесь половина добычи золота всего Дальстроя. А лагеря сидят на жидкой перловке.

Дверь резко распахнулась. Салатов возник в конторе, и атмосфера сразу обрела какую-то напряженность. Все встали. Капитан удивленно открыл рот, показав крупные зубы, и подозрительно оглядел лица; зырнул на сторожа, и тот мгновенно исчез. Взгляд его остановился на Хорошеве:

- Ты калякаешь здесь, а от вахты на агробазу топают полтораста новых работяг, один другого краше. Кто их встретит и работой обеспечит?

- Я и новый наш агроном, — спокойно ответил Хорошев.

- Агроном? А ну…

Он прочитал направление, поглядел зачем-то на оборотную сторону бумаги, потом глянул в паспорт.

- Ладненько. Вот как раз тебе дело. Ты, видать, не новичок по совхозам. Что решил? — этот вопрос он адресовал Хорошеву.

- Будет агрономом открытого грунта. Кстати, личное его желание.

- Ну, его желание — это еще не все. Мы решаем. Ты согласен?

- Да, конечно, — главный агроном был невозмутим.

- А где жить устроим? — брови Сапатова сошлись. Похоже, он больше любил задавать вопросы, чем решать их самому.

- Можно пока вместе с Орочко. В избушке за ручьем. Ноги молодые, раз-два и уже на поле за протокой. Столовая в Берелехе.

- Ну, а люди, люди? Ты про них не забыл? Что будут делать? — при всем желании казаться строгим и волевым, на самом деле он был далеко не таким. Кажется, все время ждал руководящих указаний откуда-то со стороны.

Уже от дверей своего кабинетика Сапатов крикнул:

- Со столовой кто устроит?

- Романов. Скажу от вашего имени.

Легок на помине, вошел в контору крупный, вальяжный мужчина в приличном костюме, даже при галстуке, переспросил:

- Кому столовую? Отладим. Обеды и ужины. Новенькому? Записывать? Деньги в день получки. Твой номер одиннадцатый, запомни.

- Делец, — сказал Хорошев, когда они шли к тепличным блокам. — Советник Сапатова по всем вопросам, хотя ни тот, ни другой до сих пор не отличают редьки от редиски. Отбывал, кажется, за мошенничество. Но обиды пока не чинит.

Огород, через который шла тропа на агробазу, поразил Морозова. Хорошая, ухоженная земля, крупнолистная капуста на гребнях, сильная морковная и свекольная ботва — все весело зеленело, все выглядело обильнее, чем на Дукче. А ведь ближе к полюсу на полтысячи километров, вон тот хребет на горизонте называется Черским, за ним Оймякон — полюс холода! Что может дельный человек! И он с уважением посмотрел на опередившего его Хорошева.

- Вы идите и устраивайтесь, наработаться успеете, а я с бригадирами займусь этапом.

Плотная и жалкая толпа молча сидела у входа на агробазу. Вокруг стояли конвоиры. Хорошев что-то сказал двум проворным мужичкам, подошедшим от теплиц, те кивнули, один негромко крикнул: «Подъем!» — и толпа тяжело стала подыматься.

- На прополку турнепса, — сказал главный, встретив удивленныйвзгляд Сергея. — Хоть поедят вдоволь, его у нас много насеяно.

Орочко сидел на крыльце домика, ждал Морозова.

- Не Бог весть что, но на первый случай обойдемся. Располагайтесь на диване, он, правда, канцелярией пахнет, мы его из конторы забрали. Если еще одеяло, подушку и простыни, то комфортно. И вид хороший: речка, Морджот на горизонте, зелень в окна. На Дукче, наверное, подобного не найдется. Располагайтесь. А я пойду.

Хорошев без улыбки простился и ушел. Орочко гремел кружками, поставил чайник. Сергей разглядывал большой письменный стол, пригодный явно для кабинета, а не для этого домика. И диван…

- Остатки берзинского тщеславия, — пояснил Орочко. — Боевой латыш любил все барственное. Совхоз расстарался, кое-что забрал при дележе былого.

И, закрыв рот ладонью, топограф зевнул. Не удержался.

- Я пройдусь по хозяйству, а вы ложитесь поспать. После поговорим.

- Заприте меня снаружи. Там на подоконнике амбарный замок…

 

2

Морозов переоделся, у него сохранился рабочий комбинезон, десятки раз стиранный, цвета неопределенного, но со склонностью к первоначальной голубизне. Русые волосы Сергея отросли и кудрявились. Худоват, щеки слегка впалые, но взгляд более или менее уверенный. Он привык ходить без головного убора, так и отправился в ознакомительный поход по совхозу — не через мостик на агробазу, а левей, где была кладка через ручей. Хотел выйти на границу огородов и поглядеть на них со стороны — от леса у подножья пологих сопок.

Река Сальгурья — или ручей? — дальше спрямлялась, бежала по узкой заболоченной долинке, которую километрах в двадцати запирал своей каменной грудью могучий Морджот.

Сейчас, освещенный щедрым солнцем, он сиял снежной вершиной с вертикальными черными провалами, суровый конус удивительно-правильной формы, великан среди мелких сопок. К северу от него далеко за сопками розово светился длинный острозубый хребет. Северная даль, таинственный рубеж, за которым пряталось еще одно дикое царство.

Прозаическое капустное поле разлилось почти по всей долине. Выше под ногами Сергея захрустели остренькие осколки рыжего сланца. Земля посерела, вдоль гребней заблестела вода, растения выглядели слабыми, не зелеными, а рыжеватыми. Да, тут капусте холодно и неуютно. Водоотводной канавы на границе огородной земли не было, только старая колея от гусеничного трактора, по ней тоже сбегала вода; был брусничник и тучи комаров над головой, тот дух тайги — влажный и пресный дух, похожий на запах несоленой каши.

По верхней границе поля Морозов прошел далеко. Еще несколько ручьев доходили до первых гребней и пропадали в глубине. Тут же подрастал турнепс, едва доставал колени жалкий с виду викоовес.

Взору открывались едва ли не все поля совхоза и поселок Сусу-ман в пойме реки Берелех. Этот приток Колымы зеркально блестел в просеках зелени, множество проток, островов открывалось сверху. Поселок на этом берегу состоял, в общем-то, из приземистых бараков, выделялись только двухэтажный клуб архитектуры первых пятилеток и два таких же дома, возле которых стояли черные легковые автомобили. Западное горнопромышленное управление, которому принадлежал совхоз и прииски.

Из-за реки тоненько запищал гудок какого-то завода. Черные фигурки людей, работающих на поле, зашевелились, стали сходиться к месту, куда на телеге привезли обед. Сергей вспомнил запертого Орочко и пошел напрямки. Им надо успеть в столовую.

Орочко уже высматривал его в окно. Через пять минут они зашагали в поселок и по пути догнали главного агронома.

- Ну, каково впечатление? — спросил Хорошев. Он оглядел Морозова, его грязные ботинки. — Я видел вас на склоне сопки. Грибы искали? Маслята там бывают, как-никак подспорье.

Сергей смутился.

- Хотел представить себе совхозные угодия в целом. Оттуда как на ладони.

- Представили?

- Да. Вы распахали все удобные земли и прихватили тайгу. Под завязку.

- А прибавить есть что? — Хорошев улыбался: приятная оценка его трудам.

- Слева проглядывается поперечная долинка, надо осмотреть. Возможно, там находится подходящая земля.

- Вряд ли. За сопкой новый прииск «Челбанья». И дорога туда. В общем, вы время не теряли. Если мы составим проект освоения хотя бы двух десятков гектаров, то в управлении примут такое деяние как показатель нашей активности.

- Нужны два тяжелых трактора и рельсовые бороны, — сказал Сергей.

— Рельсовые?..

Всю дорогу до столовой он объяснял, что это такое и как их несложно сделать. С горячностью объяснял. Хорошев и Орочко переглядывались.

- А что, это мысль, — сказал главный. — Тем более, что орудие уже испытано. Тут, за поселком, — завод по ремонту приисковой техники. Готовьте чертеж, размеры, детали, а мы с Сапатовым нажмем на управление. За месяц, наверное, можно сделать такие бороны. И опробовать в поле. Ну и, конечно, начинать съемку целинных площадок. Так, Александр Алексеевич? Геодезистов отыщем в лагере, подключим Сапатова, он из-под земли достанет, если его разжечь…

Рубленый дом на высоком фундаменте, с крытым обширным крыльцом и чистыми окнами выглядел привлекательно. В прихожей умывальник, два полотенца по сторонам. Сергей потянулся к синему, но Орочко предупредил:

- Наше вот это, белое.

- А чье же синее?

- Для других, — и поджал губы. Хорошев загадочно улыбался. Две двери были почти рядом. И тут Сергей ошибся, шагнул в правую — вслед за высоким очкариком, уже переступившим за порог, но Орочко уже взял его под руку.

- Наша дверь слева.

И они вошли в эту левую.

В небольшой комнате стояли четыре стола под клеенкой. Дверь на кухню, дверь в соседнюю комнату. Из кухни тотчас вышла молодая повариха, поздоровалась, оглядела Сергея.

- Новенького привели?

- Из Магадана прибыл, мой коллега, — объявил Хорошев. — Запишите в нашу артель. Сергей Иванович Морозов.

Официантка пронесла мимо их стола поднос с тарелками, толкнула бедром дверь, за ней открылась вторая комната, столы там были под скатертями, на подоконниках цветы в горшках.

Сергей уставился на Хорошева.

- Да-да, не все вольнонаемные равны. Там — договорники. А здесь наш брат, прошедшие через это самое… Там кормят по второму разряду. Здесь — по третьему.

- А есть и по первому?

- Такие сюда не ходят. У них свой буфет в здании управления. Нам с большим трудом удалось отстоять право на складчину, чтобы не тратить время на щи-кашу по месту жительства.

Вошел плановик Романов, кивнул всем сразу, сел за их стол. Розовое лицо его было безмятежно. Спросил Морозова:

- Как тебе этот ресторан?

- Еще не освоился. На соседей за той дверью посматриваю.

- Что на них смотреть, у них паспорта без штампа. Классом выше. И цена ихних обедов подороже. Я хотел было втиснуться, за деньгами дело не встало, однако не удалось. Сословное предубеждение. А вот и кормилица наша! Здравствуй, Анюта, здравствуй. Чем угостишь сегодня? Дух такой хороший…

- Лапша на курином бульоне. Ну и мясо с макаронами. И компот.

- А у тех? — плановик кивнул на дверь.

- То же самое, только погуще, да послаще. Не завидуй.

Сергей проголодался, но ел как-то вяло, хотя и мелькнула мысль, что впервые за три года с лишним ест он не из жестяной миски, а из тарелки, что само по себе уже шаг к прошлому, долагерному. И тут же осой врезалась мысль о неполноценности, такая вдруг реальная в быту, она оскорбляла его, кусок застревал в горле. Не только паспортами, но и в товарищеской столовой отделяют чистых от нечистых. И это что? Навечно?..

Романов уже отодвинул пустые тарелки. Лицо его лоснилось от удовольствия, он достал папироску и вертел ее в пальцах, дожидаясь, пока кончат обед другие. В столовой было тихо. Еще за тремя столами молча ели девять незнакомых людей.

- Вот тот, — прошептал Романов на ухо Сергею, — что с седой головой, доктор наук, геолог-профессор, ходит в чине заместителя главного геолога, молодого договорника. Тоже недавно вышел после восьми лет. Умница мужик. А живет в общежитии. Это он открыл при иск «Челбанья», там по сорок кило золота в день берут. А профессор по средам ходит отмечаться в райотдел НКВД. Трое его подчиненных обедают в той комнате, потому как договорники. «Все смешалось в доме Облонских…».

Морозов хотел было высказаться, но Орочко толкнул его ногой. И тема вышла из разговора.

Шли в совхоз неторопливо, каждый со своими мыслями. Сергей вдруг затосковал. Он глубоко и огорченно вздыхал. Такое откровенное деление на сословия… Конечно, не на Колыме придумано, бери выше! Новая группировка классов: вчерашние руководители — нынешние рабы, благодарные за то, что оставили их живыми. Вчерашние недотёпы и бездельники — нынче на престижных местах, поскольку идейность выше ума и мастерства. Вот так! После разговора в столовой Морозов отчетливо увидел отвратительную реальность: того Морозова, который был до ареста, уже нет. Послелагерная жизнь, «вольная» — ухабистей и страшней, чем он ее представлял. Светлый взгляд на мир, жизнерадостность, желание до конца отстаивать свою точку зрения, спорить, утверждать себя в труде, творчестве, в жизни, наконец, — сохранились ли они?..

Ну, а если ушли бесследно, то зачем жить? И как жить?

- Вы о чем так тяжело задумались? — Хорошев вдруг взял Сергея под руку. — У вас, молодой друг, все впереди. Это нам, старикам, бесполезно строить какие-то иллюзии. А вы-то, вы?.. Полноте, возьмите себя в руки, подымите голову! Не все так плохо, как это кажется в минуты отчаяния и тоски.

Утром, за те несколько секунд, когда глаза еще закрыты, а мозг уже пробудился для работы мысли, он вспомнил прежде всего о делах, которые надо решить. Сейчас идти на вахту и там дать задание бригадам, сказать, какой инструмент потребуется и как его подготовить. Потом сходить к реке Челбанья, взять почвенные пробы и отправить их на Колымскую опытную станцию; написать заявку на устройство рельсовой бороны, сделать чертеж, чтобы заместитель начальника управления Кораблин дал заводу указание делать срочно — до зимы остаются считанные недели. Ну, и поискать в лагерной картотеке специалистов для более глубокого исследования почвы, как это делалось на Дукче.

И он проворно стал одеваться. Орочко уже не было. Сергей стоя пил морковный чай, хлеб и сахар у них был; жевал, а сам думал, что прежде всего требуется купить часы. Кто знает, сколько сейчас времени?..

Через мостик молчаливой гурьбой прошли тепличницы с конвоиром, который и на мостике считал их в десятый раз. Затрещал, заработал движок, качающий воду в чаны, где ее подогревают. Работа, работа…

Жажда осмысленной деятельности — прекрасное чувство, оно является не по приказу, а по какому-то прирожденному желанию трудиться, как потребность души и тела, которую приказ, понуждение способны только убить, что и делалось в лагерях. Но теперь-то, теперь?.. Неужели за три года сумеречная пелена успела изменить, затемнить его сознание, или вчерашнее — всего только ядовитая отрыжка прошлого? Сейчас, уходя на работу, Морозов ощущал в себе прежнюю человеческую стать, желание все уметь, все успеть, все хотеть и все знать. Куда еще больше!

Раненный страхом, но не убитый. Раны эти зарастут в осознанном труде, в предвкушении всего доброго, что свойственно созидательному.

Верил, что так.

 

3

В совхозе «Сусуман» было где развернуться и поработать.

…С непонятным волнением, ощущая частое нервное сердцебиение, Сергей подымался на второй этаж Западного горнопромышленного управления к товарищу Кораблину, с которым чуть раньше разговаривал из своего кабинета капитан Салатов, разговаривал стоя, с телефонной трубкой, прижатой к уху, и с тем напряженным, полным осознания ответственности лицом, которое возникает у этой касты при общении с вышестоящим. После разговора начальник совхоза посмотрел на сидевшего у него агронома Морозова такими глазами, словно оценивал его возможности:

- Так вот, Кораблин хочет знать в деталях план по расширению совхоза от Хорошева или от тебя. Ждет в двенадцать тридцать. Бери документы, докладную и быстро в управление! Второй этаж. Постарайся объяснить коротко и толково. Дуй! Хорошева не нашли.

На втором этаже было тихо и торжественно, как в приемной у лечащего профессора. Ковер на полу от стены до стены, в две стороны высокие двери, у окон громадный стол, три телефона, на стене портреты Сталина и Берия в золотистых рамах, а за столом капитан, деловито и молча разбирающий бумаги.

- К Кораблину? — он поднял голову. — Морозов? Знаю. Сейчас доложу.

С бумагами в руках капитан скрылся за левой дверью, беззвучно закрыв ее за собой. Щеки у Сергея загорелись, он злился на себя, стараясь перебороть волнение, но ничего из этого не выходило, стоял, переминаясь с ноги на ногу, как в ожидании судилища.

Капитан вышел, оставив дверь открытой. Кивнул:

- Заходи.

Там была вторая дверь, Сергей приоткрыл ее:

- Можно?

И увидел перед собой породистое лицо с двумя подбородками, лицо пожилого человека с седыми висками, в отглаженном шевиотовом костюме, при галстуке. Кораблин внимательно осмотрел Сергея, шагнул к нему и вдруг подал руку. Значит, не чекист, тотчас подумал Сергей, осторожно пожал эту руку с чувством благодарности. «Или не знает, что я бывший зек?», — вдруг подумал он, а хозяин кабинета уже зашел за стол, сел и сказал:

- Садитесь. Дело у нас неотложное, есть указание комиссара Дальстроя о совхозах.

И приготовился слушать. Морозов, не отводя глаз, начал без предисловий:

- Примерно двадцать гектаров мы признали годными под первое освоение, это при простом осмотре, без отбора и анализа образцов.

И положил на стол план угодий, указав, где и сколько можно освоить под пашню, добавив:

- Но если мы хотим, чтобы новые земли дали урожай уже на будущий год, надо приступать к разработке немедленно. А для этого… И осекся, не понимая, почему начальник улыбается, и улыбка его совсем не служебная, а просто человеческая.

- Сколько сидели и где? — как-то даже весело спросил Кораблин.

И, выслушав, сказал:

- Считайте, вам повезло, очень даже повезло, Морозов. Вижу, что не утратили интереса к жизни. Явление не частое. Берегите свой рабочий азарт, набирайтесь опыта. Здесь и сегодня, и завтра будут цениться такие специалисты. Замах у вас с Хорошевым, прямо скажу, невелик, эта осторожность, конечно, от Хорошева. Надо удвоить, по меньшей мере удвоить, площадь огородов, вот каким мы видим первый шаг. Это и государственная задача, и наша общая обязанность, вы лучше меня знаете, чем и как кормят в лагере, к чему это приводит. Все шестьдесят тысяч у нас сидят на перловке и куске хлеба; цинга, пеллагра, инвалидные городки переполнены. Вы кое-что можете сделать для сохранения людей, по-нашему — рабочей силы. С вашим-то молодым азартом… Будем говорить на первый раз о сорока гектарах. Что нужно для этого?

И едва они склонились над бумагами, принесенными Морозовым, как дверь кабинета распахнулась, моложавый человек, по чину подполковник-интендант НКВД шагнул в кабинет, мгновенно, с ног до головы, оглядел Морозова, не поздоровался, спросил Кораблина:

- Это что, из совхоза?

- Новый агроном. Ему поручено освоение земель.

- Молод. Откуда у него опыт и знания? Впрочем, это мы сами определим. А что это за рогатка?

И ткнул пальцем в чертеж рельсовой бороны.

- Вот, просят сделать два таких сооружения. — Кораблин положил бумагу поближе к начальнику управления.

- Объясни, — теперь подполковник прямо и жестко смотрел на Морозова. Глаза его — чуть навыкате, светлые, жестокие глаза без заметных ресниц, требовательно, не мигая, смотрели на Сергея.

Морозов объяснил: три бревна, десять кусков рельс, жесткое крепление, прицеп…

- Только и всего? — удивился подполковник.

- Но срок, срок! — кажется, Кораблин хотел подлить масла в огонь. — Я полагаю, что не более десятка дней.

- И того меньше, раз надо, — начальник схватил телефонную трубку: — Завод! Начальника или главного инженера! Быстро! — и, ожидая, еще раз оглядел стоявшего Морозова.

- Из каких краев прибыл?

— Из рязанских…

— «У нас в Рязани грибы с глазами»… — И тут же спросил в трубку: — Ты, Аверьянов? Здравствуй, Нагорнов. Еще бы не узнал, по десять раз на день перезваниваемся по твоей милости. Так вот, срочное задание: сделать бороны для совхоза. Ты помнишь, какой разгоняй устроил Павлов, а потом и Никишов своему заму, генералу Комарову за плохое снабжение? Я устрою тебе почище, если через семь дней — ты записал? — через семь, не увижу заказ совхоза исполненным. Лето короткое, надо успеть расковырять много земли, ты понял? Чертежи? Сейчас к тебе приедет агроном и все покажет. Жди, он у меня, через четверть часа принимай.

И резко бросил трубку.

— Я на «Ударник», там опять этот премудрый Кацман не разобрался в «ЧП». Надо наводить порядок. Обвал, жертвы, а план изволь выполнять. Что еще надо агроному?

И всем корпусом повернулся к Морозову. Все тот же взгляд тюремщика, загадочно-тревожащий. И действия, непредусмотренные человеческой логикой поведения.

Морозов сказал, не глядя в бумаги:

- Еще нужны пять дисковых борон, их в мастерской не сделать. И три овощных сеялки. Катки мы устроим сами. Еще разрешение на исследовательскую группу землеведов, знатоков мерзлоты, с правом жить вне зоны, чтобы работали от темна до темна на целине. А самое главное, нужно привезти в совхоз как можно больше навоза, отовсюду, где он только есть. Все машины с приисков в Сусуман обязательно должны идти с навозом. Удобрить сорок гектаров бесплодной земли — это полторы тысячи тонн навоза — на первый случай.

- Ну да, закроем прииски, к дьяволу добычу золота, все — на навоз! Ты хоть думай, что говоришь!

- Порожняк с приисков бывает, — Кораблин поспешил смягчить напряжение.

- Заготовь приказ: порожняк без навоза с приисковых конбаз будут оплачивать начальники предприятий. Поставим контроль на дорогах. Нам с тобой, товарищ Кораблин, еще не хватает такого же разноса от комиссара госбезопасности, какой он учинил генералу Комарову. Ладно, я еду. Ты отправь агронома на завод. И контролируй этот заказ.

Он вышел, не прикрыв за собой дверь. Кораблин неторопливо встал и закрыл ее. И тут же взял телефонную трубку.

- Дежурную машину к подъезду. Да, Кораблин.

…Завод был расхристан, огромен, старчески стонал и ухал. Двор завален железом, в проёмах открытых дверей вспыхивали ослепительные огни сварки. Директор выглядел затюканным, со взглядом раз и навсегда испуганным, голос его срывался. Видно, много кричал.

- Не было печали, — вздохнул он, разглядывая карандашные рисунки. — Эту вот гребенку делать? — и ткнул пальцем в чертеж.

- Да, чтобы не ломалась, если пеньки, кочки, чтобы резала до мерзлоты. И не один раз.

- Ты придумал? — спросил Морозова.

- Была такая в совхозе «Дукча», я видел, как работает.

- За семь дней, скажите пожалуйста! В разгар промывочного сезона мы завалены заказами с промприборов, а тут, видите ли, бороны. Сеялок-веялок вам не надо?

Он продолжал бурчать в том же ядовитом тоне, но рядом с ним уже стояли инженер и мастер по сварке и резке с маской на руке, уже переговаривались, как, что и где взять, у Сергея спрашивали о деталях, о прицепе, инженер записывал. И вдруг директор с обидой сказал:

- Хоть бы огурцом угостил, добрый молодец. Такое задание принес, а сам с пустыми руками. У нас так не положено, парень.

- Примем к сведению, — весело ответил Сергей. — Как получим первую рельсу, так беру от вас заявку на овощи.

С завода он шел пешком, далековато из-за реки. Но на душе у него было тепло: провернул такое дело! На мосту он постоял, посмотрел, какая злая и мутная вода катит по камням. Догадался: муть эта — после промывки золота, везде моют, торопятся — и все в реку, а вода скорая, вот и не оседает. Загляделся и вдруг отпрянул от перил, на которые облокотился: чуть сбоку проплывал страшный труп в лохмотьях, голова не видна, тяжело ушла в воду. «Безобразный, труп ужасный…» Господи, откуда этот мертвец, кто он — «горемыка ли несчастный погубил свой грешный дух?..». Стоял и не мог отвести глаз от раскинутой полы телогрейки, все еще мелькавшей в воде. Может быть, сам бросился, чтобы раз и навсегда покончить с проклятой зоной, где чуть позже все равно…

Ослабевшими ногами прошел Морозов по мосту, шел по трассе — мимо лагеря, мимо здания НКВД с решетками на окнах, мимо другого лагеря, потом в стороне от клуба и к себе в совхоз.

Сапатов и Хорошев сидели на скамейке у входа в контору.

- Как там? — нетерпеливо спросил начальник. Ему ужасно не хотелось ввязываться в новые и непонятные сложности с землей. И так забот через край.

- Нормально. — Морозов присел и рассказал, что произошло за последние часы.

Капитан успокоился. Значит, обойдется без вызова к начальству. Без личных для него хлопот. Хорошев посмотрел на Сергея, на Сапатова. И пошли на агробазу.

- Ваш обед и ужин Орочко отнес домой, — сказал Хорошев. — Проголодались, поди?

- Да уж, ни минуты покоя за день. Разговор у Кораблина, потом с Нагорновым, потом на заводе. Ну и полковничек, скажу вам! Я о Нагорнове, начальнике управления. Не иначе, как спецшколу кончил с отличием. Нас за людей не считает.

- Бог с ним. Все они под бдительным оком то гражданина Ежова, то гражданина Берия. Тоже не сладко, надо полагать, хоть и полковничий мундир носит. Новая генерация людей. И будут воспитывать себе подобных-вот в какое время мы живем, Сергей Иванович. Какой тут моральный климат! Какое милосердие! Да они и слов таких не знают. Ладно. Приятно, что вам удалось так быстро провернуть дело. Сапатов мне говорил, что Дальстрою предложено больше надеяться на собственные ресурсы, чем на подвоз продуктов из-за моря. Японцы тревожат транспорты. Стычки в Маньчжурии, там КВЖД местами проходит рядом с границей. Одним Халхин-Голом, конечно, не кончится. А на западе Гитлер шагает по Европе. Тоже не мед, смотри да смотри… Наше дело обретает первостепенность. Хоть чем-то поддержать жизнь несчастных на приисках и шахтах. Когда вам снова на завод?

- Я сказал, что подъеду с трактором на пятый день. За первой бороной. Просили овощей. Надо как-то найти возможность.

- Вообще-то все это через Кораблина. Вряд ли он разрешит. Но мы придумаем.

- Был разговор и об ученых для исследования целины. Обещали дать лагерю команду.

- А я Александра Алексеевича сегодня в лагерь послал, пороется в картотеке. Сейчас он придет и скажет.

…Топограф был уже дома, лежал, полузакрыв глаза.

- Удалось? — спросил Сергей.

- Можно сказать — да. Трех серьезных ученых отыскал.

- А статьи у них? Первое, что спросят, прежде чем выпустить без конвоя.

- Плохие статьи. А так… Один у Гедройца учился, доктор наук. Другой лично знал Сумгина, автора учебника по мерзлотоведению. Актированные, работали на прииске «Большевик». Заронил в их душу надежду. В лагере теснотища, за три дня привезли почти сотню актированных, прииски не хотят держать их, спихивают. И этап женщин из Магадана, это члены семей «врагов народа». Интеллигентные люди. Но в теплицы их не пустят, я уже не один такой этап видел. Только в поле. Или на лесоповал.

- Поживем — увидим, — загадочно ответил Морозов. Он уже разогрел обед и ужин. Сели вдвоем и быстро очистили посуду. — Так какие там статьи у наших ученых?

Орочко заглянул в записную книжку:

- Владимир Леглер, мерзлотовед, работал в Мурманске, срок десять лет, КРД. Затем Николай Сидоренко из Почвенного института, у него — увы! — пятнадцать лет, тоже КРД. И Альфред Кийк, эстонец, почвовед из Тартусского университета, десять лет по трем пунктам статьи 58. Все имеют опыт работы на северных почвах, все с радостью готовы…

Капитан Сапатов, которому назвали отобранных ученых, ничего против не имел, пока не узнал, за что сидят. И взъярился:

- Не пойдет! С такими статьями и сроками… Вы что, подвести меня собрались? И разговаривать не хочу! Ищите других.

- А если я попробую через Кораблина? — Сергей сказал это неуверенно, сам сомневаясь в успехе.

- Иди! Иди, если такой храбрый! — Сапатов и рассердился, и, кажется, обрадовался: с него эта миссия снимается.

- Лагерный режим не должен мешать делу, — Морозов сказал это резко и настырно. — Мы не Ваньку валяем, а дело затеяли.

- Вот ты и хлопочи. — Сапатов как-то странно поглядел на агронома. И повторил: — Топай к Нагорнову, топай.

 

4

Замыкая колонну с общим конвоем, на агробазу утром притащились и три специалиста, отобранные топографом. Были они, что называется, на последней черте: одетые в рванье, худющие, с серыми отечными лицами, с тем мутным, мало что выражающим взглядом, который свидетельствует об утерянном интересе к жизни.

На агробазе колонну принял бригадир, трех последних конвоир усадил на лавочку возле конторки, отступил в сторону и, зажав винтовку между колен, принялся вертеть козью ножку. На подошедших Орочко и Морозова он только глянул. Затянувшись, спросил:

- Этих молодчиков — для вас, что ли?

- Мы потолкуем с ними, — сказал Морозов.

- Валяйте при мне. — Конвоир был вроде бы вальяжным мужиком, а может быть, просто равнодушным.

Сергей рассказал ученым, какая перед совхозом задача, расспросил, знакомы ли они с северными почвами, знают ли повадки вечной мерзлоты и растений на них. И пока он говорил, лица заключенных приметно менялись, исчезал испуг, появлялось то ли изумление, то ли радость, блеснуло что-то светлое, скорее всего, надежда. Понимали, что судьба их может измениться. Эта мысль радовала, она оттесняла пассивность и безразличие к жизни. Им предлагали дело — полезное, знакомое и доброе дело, не с кайлом в руках, а прерванное дело всей долагерной жизни. Эстонец как-то по-ребячески быстро и мелко закивал головой, вдруг снял шапку, как перед алтарем. Прерывисто вздохнув, произнес с акцентом:

- Этим мы занимались всю жизнь, гражданин начальник. Не политикой, не добычей золота, а землей, которая может кормить людей.

И двое других закивали, с надеждой смотрели на молодого человека, вдруг приоткрывшего для них путь к знакомой и близкой работе.

Подошел полевой бригадир, потом Хорошев, разговор продолжался еще минут двадцать, наконец, Хорошев обратился к конвоиру и парниководу:

- Отведите их на грядки, пусть пока пропалывают редиску: хоть узнают вкус овощей.

Конвоир закинул винтовку за спину, пошел следом. Ученые шли гораздо уверенней: к цели…

- Александр Федорович, к телефону вас! — крикнула из конторки учетчица.

- Начинается, — сказал главный агроном, беря трубку. — Да, это я. Здравствуйте, капитан. Привели и тех трех. Был разговор. Но они очень слабые и пожилые люди. Они, конечно, согласились. Первое время, пока не добьемся разрешения, будут ходить с конвоем. Именно ходить. Поля большие, надо размечать места для шурфов, делать промеры. И следом потащится конвоир. Чушь какая-то. Да, Морозов повторил, что сам пойдет в управление. Или вы?.. Ладно, пусть сделает попытку. Согласитесь, это же чистейший вздор охранять едва передвигающихся, доведенных до могилы стариков! Мы торопимся, через несколько дней привезут первую рельсовую борону. А где начинать? Новый этап? Сто человек? А куда я их пристрою? Это же актированные, разве они справятся с корчевкой? Придется рыть канавы, тяжелые работы. В общем, так. Лагерь их довел до ручки, пусть лагерь хотя бы на ограниченный срок предоставит этапу отдых, да подкормит, чтобы не падали на пути в совхоз. Прикажите начальнику лагеря. Я отказываюсь брать, решительно заявляю. На прополке у нас три бригады женщин, они, по крайней мере, не съедят молодую морковку и свеклу, не оборвут листьев у капусты. Уже было, было, вы должны помнить.

Видимо, взбешенный Салатов орал в телефон, из открытой двери конторки слышался его хриповатый голос с надрывом, Хорошев слушал, слегка отведя трубку от уха. Лицо главного было твердым. Снова сказал:

— Нет, не приму. В конце концов, вы же спросите с меня за урожай. И с вас тоже спросят. Чем оправдаемся? Начальник лагеря подчинен вам. Вот вы и дайте ему команду: этапники должны восстановить силу.

Сергей стоял и кусал губы. Только Кораблин! Как убедить его вмешаться, как освободить ученых от конвоя, чтобы они работали по-настоящему, а не под винтовкой? В мечтах он уже видел палатку на склоне сопки, скважины — трубы с термометрами, ряды мелких шурфов. И Орочко с теодолитом и мерной лентой, свежие монолиты земли, образцы которой он повезет на Колымскую опытную станцию, чтобы судить о степени пригодности для пашни. Площадь большая, вслепую проводить освоение нельзя, да и просто рискованно для агрономов. Чуть что — и вредительство, ведь даже малая ошибка здесь сойдет за умысел… Под наносами в долине могут быть ледяные линзы, случаются и замороженные озера. Распаши такое место — и провал, озеро. Чем оправдаешься?

Во второй половине дня небо затянуло тучами, прогромыхал несильный, вполголоса, северный гром, и начался мелкий и совсем теплый дождь. Отличная погода для урожая! Поля враз посвежели, зелень обрела особенную яркость, капуста разлопушилась, нежилась под дождем. И голоса женщин на агробазе зазвучали мелодичней, посемейному добрей. Совсем мирный сельский пейзаж, слово «Колыма» как-то не подходило к этим светло-зеленым огородам и теплицам с открытыми фрамугами.

Со склада привезли брезентовую палатку на четверых, круглую печурку с трубами. Приготовили топчаны, инструмент для изыскателей. А сама проблема исследований все еще висела в воздухе.

Морозов и Хорошев нервничали, опять был разговор, но Сапатов категорически отказался идти в управление. Просто боялся. Агрономы хотели обойтись без ошибок, но на пути продолжал стоять какой-то параграф законов Севвостлагеря, и обойти его никто не решался.

После ужина Морозов сказал:

- Пойду к Кораблину. Без его подмоги трудно начинать. Нас же могут обвинить.

Хорошев промолчал. Орочко произнес традиционное «ни пуха ни пера». И Морозов пошел.

Долгие летние сумерки с моросящим дождем висели над долиной Берелеха, в поселке горели фонари. Пора бы спать, а тут… Морозов уже убедился, что Дальстрой со своими сотнями тысяч заключенных и десятками тысяч охраны, вольнонаемными спецами и многоликим начальством так запутан и повязан приказами и инструкциями, что ни один человек не возьмет на себя риск действовать по уму и здравому смыслу, такое поведение непременно наткнется на препятствие и принесет беду инициативному субъекту — даже если жизнь докажет, что он сто раз прав! Незримые кандалы повязали всех — и заключенных, и вольных, и самих чекистов в погонах. Может быть, потому так тяжко и со скрипом вращалось трудовое колесо в любом хозяйстве, так инертны и безынициативны были и подневольные, и командующие. Только приказ свыше делал их более подвижными — пока поперек не становился новый приказ.

Кораблин? Тоже живет и работает по приказу, думал Морозов, тогда как ноги несли его к двухэтажному дому.

Кораблин был у себя в кабинете, поскольку напротив все еще сидел Нагорнов, его голос слышался в приемной.

Лейтенант за столом приемной удивленно и подозрительно осмотрел Морозова.

- В чем дело? Документ?

Сергей протянул паспорт. Конечно, лейтенант заглянул и на страничку с черным штампом. Задумался, слушая рассказ о неотложном деле. Нехотя сказал:

- Доложу. Подожди.

И не пригласил сесть.

Вдруг вышел Кораблин, уже в плаще, видимо, собрался домой. Глянул на Морозова и поднял брови.

— Ко мне? Неужели так срочно? Ну, заходите.

Стараясь говорить спокойно, Морозов доложил, что они успели сделать и какая вдруг получилась заминка. Почвоведы нашлись, а вот статьи у них…

Кораблин записал фамилии, статьи, сказал: «посидите» и вышел, оставив дверь открытой. Сюда тотчас вошел лейтенант, принялся лениво перебирать бумаги на столе. С той стороны приемной из-за неплотно закрытой двери вдруг донесся раздраженный крик заикающегося подполковника:

— Ты мне брось привычку тыкать под нос свои приказы! Севвостлаг — слуга Дальстроя, а не его руководитель! Я требую дать указание, слышишь! И если завтра эти зеки не явятся в полевую партию, поставлю вопрос о твоем несоответствии. Понял, майор? Бумажкой от твоего начальника — как его там? — Вишневецкого что ли? — не закроешься. В Западном управлении пока хозяином подполковник Нагорнов, заруби себе на носу! Завтра в восемь ноль-ноль доложишь.

Слышно было хорошо, лейтенант понял это с опозданием, но дверь все-таки закрыл. И, сдвинув брови, глянул на Сергея: не смеется ли? Нет, стоит и безучастно рассматривает ковер под ногами.

Кораблин вошел в свой кабинет, молча сел, дождался, когда лейтенант выйдет и сказал:

— С подобными вопросами должен являться Сапатов, а не агроном-полевод. Почему вы облегчаете ему обязанности? Можете идти. Ваши ученые придут завтра без конвоя.

Сергей не шел обратно, а бежал. Такая победа! И так легко досталась. Понятно, припекло с продуктами на приисках, впереди замаячила хоть какая-то возможность получить из своего совхоза больше овощей, а тут инструкции и приказы по режиму. Для Нагорнова — некая ущемленность его прав, вот и рубанул с ходу…

Ночь. Тихая и не очень темная. Ни души в поселке, только фонари все еще горят — тоже по инструкции. А на мостике через протоку, что недалеко от столовой, облокотясь на перила, стоят Хорошев и Орочко и молча смотрят на вздувшуюся воду, безмолвно убегающую под мостик. Ждут его. Конечно, боялись за Сергея, встречали.

— Все самым лучшим образом! — он даже руки поднял. — Разрешение на высоком уровне. Нагорнов вмешался. Слышал своими ушами, как он выдавал майору, который лагерями здесь командует. Завтра утром наши ученые придут без конвоя.

Вздох облегчения, и все трое скорым шагом пошли на агробазу.

Над тепличными блоками висело световое пятно. Моросил редкий незлобливый дождь.

Морозов огляделся и тихо сказал:

- Еще одна новость. Из разговора двух начальников я понял, что в Севвостлагере уже нет полковника Гаранина. Какой-то Вишневецкий. К лучшему или к худшему?

- Слух о судьбе Гаранина прошел еще зимой, — так же тихо ответил Хорошев. — Вроде бы разжаловали и сняли. Похоже, что он переусердствовал, много народу отправил на тот свет. И на него свалили ответственность за невыполненный план по золоту. Ну, а расправа здесь короткая. Ежова когда отстранили? Ну, а Берия, на первых порах, конечно же, хотел показать свою демократичность или как там? Гаранин и оказался одним из тех, на кого можно сваливать общие грехи. Мавр сделал свое дело, мавр может удалиться… Но все это для нас, как говорится, сбоку. Куда важнее другое: Кораблин и Нагорнов поверили, что от совхоза можно получать больше продуктов, если дать совхозу больше прав и возможностей. Это и приятно, это и опасно, если мы не оправдаем их ожиданий.

- Как только вытащим первые образцы из шурфов, надо ехать на Опытную станцию и получить полный анализ почв, чтобы не промахнуться с нашей целиной. А завтра с утра — на завод. Вдруг расстараются и выдадут наше орудие? Лишь бы ЧТЗ был на ходу.

- Механик уверяет, что исправен.

- Еще термометры! Александр Федорович, у вас на метеостанции есть знакомые, попросите штук пять на время. Скважины мы пробурим быстро. Есть опыт. Два-три лома, кувалда. Нагревать в костре добела и забивать в мерзлоту. Обрезки труб всегда отыщем, вставим, пробки сверху — вот и данные о температуре почвы на разных глубинах. А позже можно и глубинные шурфы устроить.

 

5

Следующий день оказался насыщенным до предела хлопотами и работой. Раньше развода явились трое ученых. Лица их выражали растерянность. Первый раз за пять лет вышли из лагеря без конвоя. Сидели на корточках возле конторки, пока не пришел с поля Морозов. Он присел рядом с ними и стал расспрашивать мерзлотоведа Леглера о его трудах и работах.

- Вечная мерзлота? — переспросил ученый. — Мы с Михаилом Ивановичем Сумгиным проехали всю Сибирь, побывали в знаменитой Шергинской шахте под Якутском, ее глубина около ста метров. Вечная мерзлота, как потом выяснилось, уходит в толщу земли более чем на триста метров. Режим температуры в ней довольно устойчивый, минус шесть градусов и летом и зимой.

- А с поверхности?

- В естественных условиях оттаивает на тридцать-сорок сантиметров. Если нет дёрна на песке и гравии, то и на семьдесят-восемьдесят. А вот просадка после снятия растительного слоя непременная, сантиметров до тридцати, все зависит от грунта. На обширных площадках, скажем, при строительстве дорог или жилых кварталов возможно появление мелких озер в местах просадки. Есть в мерзлоте и крупные очаги чистого льда. Тогда бывают глубокие провалы.

- Мы собрались разделать целину под пашню. Вот на том южном склоне и в самой долине, где был лес. Как с вашей точки зрения?

- Идея вполне допустимая, — сказал Леглер и посмотрел на своих коллег. И Сидоренко, и Кийк согласно кивнули: допустимая. — Огороды нужны. В лагере повальная цинга, пеллагра — это уже неизлечимо. Овощи помогут людям по обе стороны колючей проволоки.

Подошел Хорошев и передал Сергею небольшой сверток.

- Осторожно, стекло.

Это были термометры. Пять стеклянных трубочек с серебристыми ртутными и голубыми спиртовыми столбиками.

- Их надо заленивить, — сказал Кийк. — Сделать футляры из дерева и уложить в них. Иначе при выемке температура быстро подымается летом или опустится зимой. Обманет.

- Вот вы для начала и займетесь этим делом, — подсказал Хорошев. — Подберите материал для футляров, ножи и пилки возьмите у столяра.

Вскоре ученые сидели на бревнах около столярки, пилили и выстругивали футляры. И время от времени, по-лагерному оглядевшись, отрывали от толстого пучка вымытого редиса красные головки, беззубо жевали, щурясь от лечебной горечи. Зеленая промытая ботва тоже казалась им лакомством.

Сапатов расщедрился и выписал со склада для заводских исполнителей зеленый лук и огурцы. С таким пакетом Морозов и отправился на механический завод. Он не вернулся и к концу рабочего дня. Лишь в девятом часу на совхозном поле загремел всеми расхристанными суставами их старенький ЧТЗ. Шёл по полевой дороге. На трассу его с подобным грузом не пустили. На прицепе за трактором косо лежала несуразная с виду зубчатая борона.

Утром вся инвалидная команда была направлена к тому месту, где тяжелое орудие уже ломало целину. Позади оставались груды развороченного дерна, кочек, пеньков с рукастыми корнями — клочковатый хаос, не сцепленный с землей. Команда неторопливо разбирала завалы, скатывали в кучи пеньки, корни, мохнатые кочки и поджигала их. Весь склон сопки окутался дымом. Тяжелый треугольник иной раз переворачивался. Тогда десятки людей разом протягивали веревки и ставили борону «на ноги». Как в Древнем Вавилоне…

К концу первого дня на месте желто-зеленого мелколесья, сочившегося водой, темнела оголенная земля, песок, полосы гравия. Пробивал себе дорогу невидимый доселе ручей, проворно строил новое русло.

У этого ручья и поставили палатку, печку в ней. Дров вокруг хоть отбавляй. Можно заняться шурфами.

Два агрегата за неделю успели разорвать, порезать часть склона и два возвышенных острова в долине реки. Кораблин, побывав в совхозе, остался доволен широким фронтом работ. Морозов и Орочко все дни проводили на целине. Сюда привезли тракторные диски, они разрезали сор и дерн, оставляя позади более или менее ровное поле. Сюда же сваливали конский навоз, редко, но поступавший из приисковых конюшен на машинах, идущих в поселок. Совхоз, не дожидаясь распоряжения от высокого начальства, привозил инвалидам редис и лук с зеленым пером. Это было самое щедрое дополнение к постылой баланде и жиденькой каше, составлявших рацион заключенных с первого дня ареста на месяцы и годы. Подобный «рацион» определялся специалистами в погонах и действовал на всей необъятной территории Главного управления лагерей НКВД — от Белого моря до Охотского, от Великого Ледовитого — до рудников в горах у иранской границы. Мизерная однообразная пища убивала людей быстрей и чаще, чем пуля лагерного охранника или палка тюремного палача. Надо было видеть, с какой радостью, с загоревшимися глазами принимали заключенные уже забытые овощи из рук дающего, как быстро исчезали редис и лук в изголодавшихся ртах…

Все дни Морозов присматривался к лицам работавших. Он все еще надеялся отыскать своих знакомых по этапу, по лагерю, хотя и понимал, что за годы, прошедшие с тех пор, черты людей, конечно, изменились до неузнаваемости. Но чего на свете не бывает! Трудно, конечно, надеяться, что в этой сотне несчастных мог оказаться его знакомый по этапу. Но так хотелось, так велико было желание найти, поскольку он уже мог оказать какую-то помощь.

Теперь они с Хорошевым все больше времени проводили возле палатки ученых. Здесь возник огороженный проволокой «полигон», белели крынки асбестовых труб, врезанных в землю, стояли метеобудка и дождемер, словом, небольшая совхозная метеостанция, приборы которой лежали не только в решетчатой будке, фиксируя погоду, но и находились в деревянных футлярах на разной глубине. Уже бурили пятую скважину. Три временные скважины устроили через весь разделанный склон: хотели знать, нет ли погребенных ледяных линз.

Записи наблюдателей вызывали у агрономов большой интерес. Разделанная земля меняла свою стать. Всего через десять суток после распашки граница мерзлоты опустилась почти на полметра. А прогрев возрос на восемь градусов! И тут с верхней границы склона на новую пашню стала прибывать вода: сопка, пропитанная водой, спускала ее по талому слою почвы.

Леглер предложил:

— Надо устраивать нагорную канаву для перехвата воды. Иначе наша целина превратится в болото.

Все было ново, все наталкивало на неожиданные проблемы. Сама тема «земледелие у полюса холода», суждения Кийка, Сидоренко и Леглера были очень интересны. В разговоре ученых прорезалась раскованность, профессиональная уверенность, способность мыслить смело и логически. Жизнь в палатке казалась им раем по сравнению с бараком. Хотелось шире раскрыть свои возможности, помочь агрономам, вообще делать свое прерванное арестом дело.

Август стоял жаркий, к полудню температура подымалась к тридцати градусам. Неиствовали комары. Была устойчивая тишь, свойственная антициклону. В долине, как в яме, накапливалась духота. Даже высокий Морджот стряхнул с себя снег, почернел. За долгие дни солнце высушило землю под овощными гребнями, река Берелех усохла, в ее протоках оголились обкатанные камни. Прииски жаловались на нехватку воды для промывки золота. Кажется, именно в те дни на приисках вдруг увеличили рабочий день до шестнадцати часов. Немыслимая нагрузка! К концу дня заключенные просто падали. Многие уже не вставали. Чего не сделают гулаговцы для выполнения плана по золоту!

Из Нагаево пошли новые этапы. В партиях заключенных резко возросло количество людей из Прибалтийских государств, ставших республиками СССР; украинцев, разговаривающих на несколько непривычном языке. То были галичане из областей Западной Украины.

Почему они оказались вслед за поляками в лагерях, здесь никто не мог объяснить. В совхозе и в поселке давно не видели газет, в продаже их вообще не было, радио не полагалось, и тот мир, где назревала война, как-то отодвинулся от колымчан, особенно от заключенных.

В самом конце августа всю команду немного окрепших инвалидов из совхоза увезли. Удержать никого не удалось. У Севвостлага были свои законы. Что там совхоз!.. Как добрая память об умелых землеведах остались три участка новины — разделанной пашни. Эту землю, чтобы не пустовала, засеяли скороспелым редисом и кочанным салатом — в надежде, что успеют подрасти до морозов.

Из управления сельским хозяйством Дальстроя пришло письмо с просьбой послать агронома на Колымскую опытную станцию с материалами по освоению новых площадей. Сапатов побежал с письмом к Кораблину. Вернулся он скоро, вызвал Хорошева и показал резолюцию Кораблина: «Послать агронома Морозова».

— Не возражаю, — сказал Хорошев.

С огорчением осмотрев свои сильно разбитые ботинки, Сергей собрал бумаги с метеоданными, залез в свой неизносимый комбинезон, запасся командировкой и ранним утром вышел на трассу: голосовать.

Вскоре он уже сидел в кузове полуторки, где были попутчики. Но они ехали в Магадан, а на Опытную станцию дорога поворачивала от Дебинского моста. Там Морозов сошел, чтобы дождаться машины.

На боковой дороге пришлось постоять долго, машины на Эльген шли редко, однако дождался и снова полез в кузов, где стояли, держась за кабину, двое попутчиков.

Трасса шла на подъем, сопки сдвигались все теснее, ложе Колымы сужалось, дорога виляла и подымалась выше. В кузове примолкли, ущелье не располагало к шуткам и разговорам. Наверх, на добрую сотню метров уходил потрескавшийся гранит с редкими кустиками по щелям, а вниз, почти отвесно — обрыв, темнело у воды, несло мрачным холодом, словно и не было жаркого солнечного дня.

Машина шла тихо, на скрытых поворотах сигналила на случай встречи с другой машиной. Разъезды были далеко не везде.

Постепенно горы раздвигались, ущелье ширилось, а сопки мельчали. И Колыма разливалась, мельчала, она белела бурунчиками, радовалась простору. Открылся горизонт, заросшие сопки волнисто уходили на две стороны. И солнце светило, и на душе стало теплей.

Дорога сделала петлю и легонько пошла вниз. Неожиданно поперек дороги возник голый распадок. Левее трассы сумрачно смотрелся квадрат колючей проволоки. Лагерь был покинут, проволока порвана, каркасы палаток костистыми скелетами неприкаянно подымались среди густого фиолетового кипрея — травы забвения, поселяющегося на покинутых местах и лесных полянах.

- Что это? — Сергей перегнулся из кузова к открытому стеклу кабины.

- Прииск «Майорыч», — ответил водитель. — Изработался. В прошлом годе закрыли, а народ угнали в Северное управление. Кто жив остался.

Машина осторожно прошла по мостику через ручей. Возле него стояли столбы с жалкими остатками промывочного прибора — желоба. А дальше начинался новый извилистый подъем. Боковой ветер сбивал жару.

На очередном вираже с такой же волной воздуха, идущей от близко придвинувшейся сопки, вдруг потянуло тяжелым приторно-сладким духом — хоть нос зажимай. Неслыханная вонь усиливалась, выворачивала, дышать становилось трудно, подступала темнота. Шофер матюкнулся, переключил скорость. Машина дернулась, рывком ускорила ход и через три-четыре минуты вырвалась из зловонно-сумрачной зоны на свежий воздух. И тут же остановилась.

- Сколько раз проезжал здесь, — сказал шофер, вышедший из кабины, — а такого духа никогда не наносило. Вам из кузова, мужики, ничего не видать под сопкой или где там?

С той стороны, откуда только что несло тяжелым запахом, у самого подножья сопки темнела небольшая продолговатая низина. Она отличалась цветом — некое серо-пепельное пятно в окаёмке из мелких тонколистных кустиков ивняка или багульника.

- А-а, понятно, — протянул шофер, разглядев эту низину. Лицо его сделалось хищно-любопытным. — Айда, посмотрим поближе, благо ветер в сторону относит.

Сергей и его спутники попрыгали из кузова. Шли по сухому шелестящему щебню с островками жесткой травы — щучки. Через сотню-другую метров на них снова нанесло тем же невообразимо тяжким духом, они разом отскочили в сторону и поднялись повыше. С этого места, среди бугристых холмов им открылось понижение, полное темно-пепельной массы. Разложившиеся трупы…

Никаких загадок. Могилыцики-блатари из лагерной зоны бывшего прииска «Майорыч», как всегда, не слишком затрудняли себя тяжкой работой с захоронением. Они облюбовали эту низину и по мере надобности разгребали в ней снег, а на мерзлую землю сбрасывали полуголые трупы, надеясь, что метели заметут это место, где в тени сопок даже летом солнце не успеет растопить снега… Но нынешняя жара к августовскому концу все же успела раскрыть несчастных. Погребение оказалось на виду. Трупный запах при восточном ветре понесло через дорогу…

Озноб прошел по спине Морозова. Шофер не переставал длинно и смачно ругаться. Трое попутчиков подавленно молчали. Морозов вспоминал страницы романа о Батыевом нашествии на Русь, опричнину Ивана Грозного и палача Малюту Скуратова… Но те хоть как-то зарывали свои истерзанные жертвы, опасаясь если не людской молвы, то гнева Божьего. До какой же низшей черты бесчеловечности надо дойти, чтобы бросать трупы вот так, на открытом месте, не присыпав землей хоть для виду! Но он промолчал, сработала та самая лагерная осторожность, которая надолго засела в нем. Кто знает, что за попутчики рядом.

Всю дальнейшую дорогу до поселка Опытной станции ехали молча, подавленные зрелищем, непостижимым для цивилизованного двадцатого века. Если тут, почти у дороги, можно натолкнуться на такое надругательство, то сколько же безвестных лагерных трудяг рано или поздно может обнаружиться на всем огромном пространстве «золотой Колымы», где кости бесчисленных людей, в конце концов отмытые от тленного тела, так и останутся белеть в окружении жалкой северной растительности. И не будет на них ни памятного камня, ни — тем более — православного Креста…

Большая долина, обставленная по краям уже не голыми, а лесистыми сопками, открылась взору Сергея и его спутников через час езды от бывшего прииска «Майорыч». Это была долина речки Эльген, впадающей в Таскан — приток Колымы. Из рек и ручьев со всех склонов сюда скатывалась вода, леса хранили ее запасы все лето и только в затянувшееся ненастье потоки воды могли заливать обширные низины. Один из географических центров золотой Колымы, этого высоко поднятого нагорья, в недрах которого, к несчастью уже двух поколений, переживших Великую революцию и великие напасти, вдруг были найдены золото, олово, свинец, платина и каменный уголь — множество надежно упрятанных кладов, до которых руки бессовестных людей долго не могли дотянуться. До самых страшных тридцатых годов, когда, словно поганки на безжизненных пеньках, пачками повырастали лагеря уничтожения, а возле них и вооруженная охрана, и помощники бандитов — блатари, та самая организация с названием «Севвостлаг» — старший из гулаговских «братьев» без роду-племени, для которых уничтожение людей такое же простое дело, как охота на непуганых куропаток…

 

6

Лагерь-совхоз «Эльген» без преувеличения можно назвать маткой: тюрьмой и производством. Тут выделялся большой поселок с еще большим лагерем для заключенных женщин, десятки палаток, капитально утепленных досками и опилками, все необходимые службы и строжайшая охрана, без ведома которой ни одна женщина не могла выйти за пределы зоны или остаться на ночь вне зоны. На работу и с работы бригады ходили по счету, подолгу выстаивали на вахте, пока два охранника считали и пересчитывали «ряды».

На улицах поселка даже в середине дня было непривычно безлюдно. Редко пройдет по селу бесконвойная женщина, да и ее не раз, и не два остановят и просмотрят пропуск — куда ходила и зачем.

Вокруг центрального поселка-лагеря на расстоянии до двадцати километров были построены лагпункты меньшего размера, довольно точно копирующие центральный поселок. Не все они были на виду или рядом с шоссе. Часть поселков с зонами скрывались в лесах, которые постепенно вырубали. Лагеря-детки были, пожалуй, пострашней центрального. Тяжелейшая работа на лесоповале, на земляных работах по осушению земли для огородов была возложена на тех женщин, чьи «дела» имели трудно читаемый шифр «ЧСИР» или «КРТД». Возраст и состояние здоровья принимались в расчет лишь тогда, как «свалится». Тогда больница, какое-то лечение, мало эффективное для организма, утратившего способность защищать себя или воспринимать помощь.

При таком режиме «члены семей изменников родины» и «троц-кистки» чаще, чем другие заключенные уходили в мир иной, как и было запланировано на Лубянке.

К числу мини-лагерей на Эльгене относился и поселок-зона Колымской опытной станции. Этот поселок имел большие распаханные земли, часть их принадлежала опытной станции. Там научные сотрудники и их помощницы — заключенные — проводили опыты на делянках, всю ту необходимую крестьянскую работу, без которой нельзя вырастить никакого продукта на земле.

История Колымской опытной станции, как она стала известна Морозову, не блистала особенными взлетами продуктивности и, тем более, открытиями в агрономии севера. Какая-то фатальная беда висела над этим опытным учреждением, единственным на огромном пространстве северо-востока страны.

Морозову рассказали, что место для строительства поселка, теплиц и полей с самого начала определяли не ученые, а сам хозяин Эльгена майор Калдымов, человек ЧК-НКВД, не имеющий понятия о таких материях, как земля, растение или наука, не говоря уж об экологии, селекции и тому подобных премудростях.

Майору понравилось зеленое местечко в пойме Колымы, и он настоял, чтобы эту долину превратили в пахотное поле. Возражения об опасности затопления при разливах реки он посчитал за «детские». И гордо повторял эту мысль в течение двух лет, когда река смиренно не доходила до полей при весенних и летних разливах.

На третий сезон летний разлив смёл все делянки и гряды, постройки и службы, оставив на этом месте только галечные отмели и бугры из отмытого песка.

Чтобы не привлекать к себе особенного внимания, майор отбыл в командировку, а вернувшись, с ходу накинулся на сотрудников опытной станции, обвинив их в неразумности действий и склонности к вредительству. Спорить с ним желания у работников науки не нашлось, майор еще поскандалил для виду, и дело было предано забвению. А коллективу станции пришлось после огорчительных вздохов и хитроумных сочинений на имя высокого начальства начинать все сначала.

Первый «выход в свет» — совещание агрономов из совхозов «Эльген», «Сеймчан», «Сусуман» и еще трех приморских совхозов — имело своей целью хоть как-то обозначить, обнародовать ход дела в растениеводстве Дальстроя по опыту не только станции, но и всех совхозов. Небольшие работы в Сусумане оказались фактором спасительным, дела эти хоть как-то ограждали молодую сельхознауку Колымы от унижения и разноса на высоком уровне в Магадане.

Представителями Главка на совещании были агрономы Андросов и Табышев, знакомые Морозову еще по совхозу «Дукча». Их ждали.

Сергея Ивановича поселили в новом доме — лаборатории по защите растений. В окно слева сюда косо бил по ночам свет от «юпитеров» на угловой вышке близкой лагерной зоны. Столы и шкафы в лаборатории хранили запах формалина, старой бумаги, высушенных растений и насекомых.

Обычно здесь работал энтомолог Савенков, пожилой, сильно близорукий мужчина, носивший очки с толстыми стеклами. А помогали ему три молодых жещины — лаборантки из числа заключенных.

С Савенковым Сергей познакомился вечером, когда его сотрудницы уже отбыли в лагерь.

— Вот тут и устраивайтесь. Диван и все такое… — Савенков обвел комнату рукой. — Утром подымайтесь пораньше, пока не пришли мои помощницы.

В шесть Морозов был на ногах. Лаборантки уже пришли, сидели на крыльце, тихонько разговаривали. Сергей услышал их, распахнул дверь.

Неловкость, возникшая при первом знакомстве, прошла, они поговорили о погоде, Сергей немного рассказал о себе — кто, откуда, за что и когда.

- Так вы тоже? — спросила чернобровая девушка, с толстой косой. — Мы думали, что вы по договору.

- Договор, приговор, все перемежалось. Все мы просто колымчане. И, наверное, надолго.

- Вот именно, — подтвердила она. — На полный срок.

- У вас много?

- Пять. Три с половиной уже там… — и махнула рукой за плечо. — А у вас? Сколько было? Три?! Это редкость. Или вам Господь помог. Чего не уезжаете на материк?

- Не отпускают нашего брата. Да и штамп в паспорте. Всюду будешь, как белая ворона. Уж лучше здесь, где таких много.

- Я не осталась бы и на три дня! — Она тряхнула головой, и коса послушно легла за спину. — Где угодно, лишь бы не видеть эту проволоку!

- Она сейчас, похоже, по всей стране. Нагляделся, когда везли сюда.

Разговор вдруг оборвался. Лаборантки переглянулись, вспомнили о работе. Уселись за столы, достали бумаги, заговорили между собой о деле. Сергей потоптался и вышел.

Дверь в директорском доме была открыта. Руководитель опытной станции кандидат сельхознаук Ларин находился в своем кабинете, пошел навстречу первому гостю.

- Здравствуйте, здравствуйте, товарищ Морозов! Рад вас видеть, — и протянул руку. — Как вам спалось? Давайте почаевничаем. Ведь вы еще не завтракали? Ну, вот. Я вчера прочитал вашу записку, мне ее передали. Хорошее начало. Мы оказались менее решительными. Опытная станция только-только начала работу. Ни одной проблемы не решено. Ни одной рекомендации не дали. А в Сусумане, как я понял из вашей записки, уже есть кое-что интересное. Я имею в виду исследование почв и способы освоения. Окончательная оценка опытов с землей, конечно, дается по урожаю. Мы только раз, один раз, собрали капусту и все другое, а потом этот паводок. Вынуждены начинать сначала. Честно скажу, руки не подымаются. Да вы уже знаете, наверное. Ну, а что с урожаями в вашем совхозе? Где он находится?..

И потянулся за картой.

Карта оказалась мелкомасштабная, на ней были и Хабаровск, и Якутск, и Магадан. Сергей не сразу отыскал свой Сусуман, он не был обозначен, как, впрочем, и Эльген тоже. Наконец, разобрался, нашел реку Колыму, потом Берелех и показал, где его совхоз.

- В долине построили?

- Нет. На второй террасе. Большая вода нас не достает.

- Это важно. Основа для спокойной работы. Как вы управляетесь? Не мешают?

- Знаете, помогают! Все-таки дополнительные продукты. Дополнительное золото…

Ларин слушал, кивал, его внимательные глаза свидетельствовали о живом уме и деловом характере. Он не перебивал, только спрашивал. А когда Морозов рассказал о рельсовой бороне, удивился:

- А почему не плуг?

- Потому что нам не надо переворачивать тонкий гумусовый слой, зарывать его. И потом любой, самый крепкий плуг при работе на таёжной целине быстро выходит из строя.

- Да-да. Вечная мерзлота. Мы это поняли.

Вошел агроном Аронов, второй кандидат наук на станции, пожал руку, сел послушать разговор. Несколько раз он и Ларин переглядывались, а когда услышали, что в Сусумане действует площадка с глубинными термометрами для изучения мерзлоты и ее влияния на пахотный слой, Ларин поднялся, прошелся и, остановившись перед Морозовым, сказал:

- Сергей Иванович, послушайте: не вы должны ездить к нам в Эльген за опытом, а нам надо побывать в Сусумане! Кто руководит делами в совхозе?

- Главный агроном Хорошев. Опытный специалист. Открытый грунт — за мной. Удалось освоить почти сорок гектаров.

- А мы с великим трудом — всего три гектара. Калдымов не очень-то помогает нам. Для него станция, опыты, агрономы — лишние хлопоты. Морозов, главный агроном, сам расскажет вам… Он сегодня будет здесь. Ждем приглашенных из других совхозов. Ну, что же вы так вяло чаевничаете? Виктор Львович, угощайте коллегу, вот печенье…

Подъехал агроном из Сеймчана, подошел Морозов, потом Андросов из Управления сельским хозяйством. Все перешли в зальчик станции, заговорили о расширении пашни на Колыме. И не только в совхозах, но и на каждом прииске. Короткое, но жаркое континентальное лето позволяет выращивать достаточно приличные урожаи многих культур. Общая помеха — это недостаточно освоенная технология и косность дальстроевских начальников.

Свободного времени у Морозова не оставалось. А ему такое время потребовалось. С лаборанткой Олей они виделись только по утрам, когда она с подругами приходила в лабораторию. Разговоры у них были тихие, не для посторонних ушей. Как-то так получилось… И, похоже, с первого утреннего знакомства они меньше всего касались совхозных проблем. Для обоих куда ближе оказалась их личная жизнь в обозримом будущем. Они понимали друг друга с полуслова, взгляда, намека. Вот так бывает: встретились, познакомились и тотчас же возникла и уже не исчезала мысль — зачем им разлучаться, хотя судьбы у обоих необычные?..

Однажды утром их, как говорится, «застукал» седоволосый агроном Андросов, с пониманием улыбнулся, сказал, посмотрев на покрасневшие лица:

- Вы, милые друзья, чем-то очень походите друг на друга. Это приятно. Так, насколько я знаю, бывает, когда возникает полное согласие, совпадение взглядов и, наверное, чувств тоже. Пожелаю вам счастья…

Агрономы собирались для разговоров и споров с утра, сидели до вечера, потом бывали встречи и за рюмкой спирта, но тут Морозова не всегда видели, ускользал и возвращался какой-то взволнованный, смущенный и не сразу входил в обсуждение профессиональных проблем.

Выяснилось, почему в Дальстрое забеспокоились о совхозах, которых вообще не замечали. Причина тому была серьезная: близкая и, кажется, неизбежная война с Германией. В прочность «вечной дружбы» с ней никто не верил. А если война, то обострятся отношения с Японией и морская дорога в Нагаево станет опасной, ее могут перерезать. Тогда проблема снабжения продовольствием повиснет в воздухе. Никто, конечно, не считал, что совхозы — числом шесть — способны принять на себя все снабжение приисков и лагерей. Но хотя бы овощной стол поддержать — для этого тоже требуется и мастерство, и новые земли, и новые идеи. Смотреть на совхозы, как на мизерный придаток золотой промышленности, уже нельзя. Отсюда — и новый взгляд, и желание узнать истинные возможности.

Агроном Табышев, под рукой у которого находились три совхоза в приморской части, снова и снова повторял Сергею свое предложение — перейти в крупнейший Тауйский совхоз, где никак не ладилось с агрономической службой.

— Согласен переехать, — отвечал Сергей Иванович. Но при этом он ощущал какую-то неловкость: как оставить все начатое в Сусумане, где создан задел на будущее?..

Дни на опытной станции не прошли даром. Совещание обсудило меры освоения почв, сорта растений, меры борьбы с вредителями и болезнями. Само знакомство друг с другом делало агрономов друзьями. Но пришел день, когда они попрощались и разъехались. И только Морозов нашел причину для лишнего дня, еще и еще раз встретился с Олей; ее начальник Савенков понимал и щадил чувства агронома и своей лаборантки, хотя и делал вид, что ничего не замечает. Подруги Оли уединялись в соседней комнате и вели там свои разговоры.

Оставаясь вдвоем с Морозовым, Оля очень боялась вохровцев, вообще стеснялась всех и вся, вспыхивала и тогда особенно часто теребила свою беззащитную косу, перекинутую через плечо.

Кажется, самой судьбе было угодно, чтобы они встретились.

Правда, встреча эта была слишком короткая, чтобы решить их будущее. Но все-таки значительная для судьбы обоих.

Вот и день разлуки, дальше нельзя… Сергей появился в лаборатории к концу работы, когда лаборанткам нужно было уходить в лагерь. Олины подруги уже стояли на дороге, не решаясь уйти без нее. Она сидела на крылечке, нервничала, сердилась. Неужели он не понимает?..

Он шел быстро, иногда вприбежку: задержался у директора. Оля сделала шаг-другой навстречу, смотрела безмолвно, лицо ее было полно ожидания.

— Хоть увидела перед отъездом… Еще минута-другая и я бы ушла, подруги ждут. Теперь на вахте начнутся расспросы, угрозы и все такое. Утром я уже не увижу тебя?

- В гараже мне сказали: быть к пяти часам. Попутная машина до Ягодного.

- Значит, я не зря ждала. Попрощаемся?

- Нет, Оля, прощаться не будем. До свидания. Так точней. При первой возможности я приеду. Или ты сама приедешь. Буду писать на Савенкова, мы договорились, — голос Сергея срывался. — А сейчас скажу тебе самое главное: не забуду! Я дождусь тебя, твоей свободы дождусь. Дай обещание и ты. Нам просто нельзя друг без друга.

- Я буду ждать. Обещаю. Мне очень грустно… Глаза ее были полны слез.

- Можно тебя поцеловать?

- Что ты! — Она боязливо оглядывалась по сторонам, но придвинулась поближе к нему и ответила на поцелуй.

И сразу же оглянулась. Вдруг кто увидел? Кажется, никто. А лицо уже горело, раскраснелось. Все это так необычайно, так скоро…

- Обещаешь? — Сергей уже забыл, что она дала такое обещание.

- Да, да, до свидания! Я побегу, Сережа, дольше нельзя, никак…

И не приходило в голову, что все их испуги, предосторожности несуразны, противоестественны. Страшиться возникшей любви? Почему?!

Сергей вернулся в лабораторию, постоял у окна, поглядывая в ту сторону, куда ушла Оля, удивляясь, радуясь и боясь за нее. События последних дней, такие непредсказуемые, определяли будущее.

Он постелил на голом диване свою куртку, снял и сложил на манер подушки комбинезон, хотел лечь, как вдруг вошел Савенков. И Сергей замер в ожидании.

- Не удивляйтесь, Сергей Иванович, — несколько смущенно начал разговор энтомолог. — Я специально хотел вас застать одного. Я более или менее догадываюсь о том, как складываются ваши отношения с моей сотрудницей. Так вот, она славная девушка. Но у нее впереди еще много месяцев лагеря, а таким молодым, как вы или она, ждать подолгу не всегда удается. Вы понимаете меня? Осмелюсь высказаться в том духе, что поберегу ее от всяких там… Но и вас прошу сохранить — как бы это лучше сказать? — привязанность, что ли? Если это серьезно.

И посмотрел на Сергея через толстые стекла очков с каким-то отцовским, добрым ожиданием. Сергей смутился, никак не мог найти слов, просто сказал:

- Я благодарю вас… Спасибо. Большое спасибо, мы действительно… Правда, нам очень сложно думать о будущем, которого не знаешь… Но такое чувство, что мы близкие.

- Я вам верю. Я только потому и пришел, чтобы услышать от вас. Достаточно нам трагедий. За ее судьбу какая-то ответственность и на мне.

Он снял очки, близоруко огляделся, прошелся по комнате туда-сюда и вдруг светло улыбнулся.

- Бог даст. Бог даст. Как это говорят: веруй, надейся и жди… Вы здесь всем понравились. Этот энтузиазм… После лагеря люди почти всегда пришиблены, по себе знаю. А вы словно бы и не прошли всей этой страсти. Характер?

- Мой отец эстонец, а мать рязанка. Может, эстонский характер?

- Вполне возможно. Держите марку и дальше. Твердость убеждений нам очень нужна. Как и творческий дух. Только он спасает от скольжения вниз — от человека к рабу. Мы все проходим этот нелегкий экзамен — возвращение к человеку разумному, хомо сапиенс, так, кажется? Или хомо фабер, я что-то спутал. Вы утром уезжаете? В пять? Ну, тогда я вам пожелаю счастливой дороги. Вашу руку!

И ушел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Сергей улегся на жестком диване, забросил руки под голову. И улыбался. Без этого последнего разговора романтическая история казалась бы повисшей в воздухе. Савенков поступил действительно как отец. Вот снова появился на его пути славный человек, которых, наверное, так немного среди горестных реальностей Колымы, среди зла и позора. Везет ему, что ли?..

Он не проспал. За окном просматривалось серое утро, морось; сквозь нее — унылые, как на похоронах, редкие удары рельсы в лагере, там подъем. Да, скоро шесть. Морозов влез в свои одежды и бегом побежал к гаражу.

Машина уже была выведена, мотор прогревался. Шофер сидел в кабине. Рядом с ним восседал какой-то вохровский начальник.

- Ну, что? Поехали? — спросил шофер и включил скорость.

И снова трасса, мимо покинутого прииска «Майорыч» с его неприкаянным кладбищем, а дальше некрутой подъем на прижим, где дорога узко высечена в крутобокой горе; слева каменный отвес, в туманной глуби катятся воды холодной и страшной Колымы, река причудливо изгибается, обтекая горные выступы и, полная мрачных тайн, уходит к далекому отсюда Ледовитому океану.

Эти видения смутно проносились в голове Сергея. А думал он о другом…

За прижимом то и дело визжали тормоза, машина осторожно спускалась в просторную долину Дебина, затем повернула вправо, оставила позади знакомые казарму и поселок Дебин, лагерь и реку за ним. И, прибавив скорость, покатилась на север, домой.

Домой? Это слово вызвало у Морозова печальную улыбку.

Облачность редела, вскоре показалось солнце. Трасса уже пылила, где-то впереди был поселок Ягодный.

Сергей задремал. А когда мимо с грохотом прошли встречные грузовики, он открыл глаза, поднялся, встал за кабиной и увидел черные силуэты тополей — жителей долин.

За двумя плешивыми сопками в сторону от трассы уходила малоприметная дорога. Не она ли ведет на «Серпантин», самую страшную из тюрем Колымы, в которую с приисков свозили — а, может, и сегодня свозят? — обреченных на смерть. Спросить бы шофера, эти ребята все знают. Но как спросишь, если сбоку сидит охранник?..

Вот и Ягодный. Здесь Морозову нужно искать другую попутную машину. Вынужденная остановка.