У старой оленухи появились новые основания для беспокойства.

Мало того, что Хобик с такой неосторожностью подходил к человеку, к полуволку и даже к медведю. Когда это случилось в первый раз, ещё по весне, приёмная мать Хобика просто не находила себе места от страха. Позже она свыклась с этой ненормальностью, и если Хобик оставался рядом с хищными друзьями на час-другой, то просто убегала не очень далеко. Хобик, наигравшись с удивительными приятелями, вновь появлялся около неё целёхонек и невредим. Ко всему можно привыкнуть, хотя у самой оленухи и мысли не было присоединиться к Хобику, способному дружить с человеком и собакой.

Постепенно у повзрослевшего вилорогого оленя появились новые желания, и они совпали по времени с некоторым охлаждением по отношению к приёмной матери.

Хобик не давал больше лизать себя, всячески уклонялся от ласки, когда они отдыхали, ложился уже не рядом с оленухой, а поодаль, подчёркивая тем самым свою самостоятельность и независимость.

Ещё совсем недавно маршруты движения определяла оленуха, Хобик беспрекословно подчинялся ей, больше знающей, где хорошая трава, где солонец и где нет опасности. В последнее же время он сам выбирал дорогу, делал это не всегда удачно, но вряд ли сознавал свои ошибки.

Они уже два раза встречали своё стадо, от которого отбились весной, но Хобику явно не нравилось ходить вместе с другими ланками и малышами; он не играл больше с «маломерками» в пятнистых шкурках, а стоял в стороне и наблюдал, как-то презрительно отвесив нижнюю губу. Его сверстников в стаде уже не было, они перекочевали к самцам и там обучались не столько распознаванию опасности и отыскиванию пищи, сколько мужеству бойца и стойкости характера, хотя многие из них и носили на теле рубцы и шрамы от надглазных рогов матёрых быков. Наверное, собирался уйти и Хобик. А за ним по-прежнему тянулась оленуха. Она не могла оставить его, хотя ей было очень приятно в компании сверстниц и подруг.

Теперь они ходили отдельно. Оленуха смутно догадывалась о причине. Растёт, мужает её приёмыш, раздался в груди, поднялся, рога отяжелели, и голову он носит, гордо приподняв, а в больших, когда-то покорно-испуганных глазах теперь все чаще загорается бесовский огонь дерзости и вызова. Оленуха, напротив, как-то сжалась, растеряла энергию, инициативу и, хотя по-прежнему готова пожертвовать собой ради приёмного сына, все чаще поступала так, как хотелось Хобику, все покорнее следовала за ним, готовая на все, лишь бы ему было хорошо.

На этот раз, спустившись с альпики в леса, они наткнулись на своё стадо и до вечера ходили вместе с другими ланками и подростками. Но уже в сумерках Хобик забеспокоился, принялся нервно бегать, нюхать воздух и вдруг, даже не оглянувшись на мамку, убежал.

Оленуха до утренней зари оставалась в стаде. Однако сон её был беспокойным, она то и дело вскакивала и будила остальных; её тревога передалась всем, стадо плохо отдохнуло, а чем свет оленуха покинула ночёвку и бросилась искать Хобика.

Как она поняла по следу, Хобик опять искал общества своих друзей. Он вернулся на крохотный луг, проделав опасный путь по крутизне, не нашёл там никого, обежал плоскогорье и очутился недалеко от знакомой нам пещеры.

Тут оленуха и настигла беглеца.

Хобик нисколько не удивился, увидев приёмную мать. Словно на минутку отлучился. Она обнюхала нетерпеливо идущего оленёнка, пыталась лизнуть его в шею, но Хобик уклонился. Ей хотелось знать, куда он идёт и чего ищет, но поведение приёмыша оставалось непонятным, и оленуха смирилась.

Просто пошла следом за Хобиком, привычно исследуя окрестность, чтобы как можно раньше увидеть опасность и увести его от беды, какой бы она ни была.

Вот и узкий распадок, заросший пихтой, заваленный буреломом и большими камнями, которые не просто перепрыгнуть. Они уже были здесь, поэтому оленуха не остановила Хобика, а спокойно шагала за ним. Память подсказала ей, что в конце ущелья сквозная пещера. Помнил об этом и Хобик, он, собственно, и шёл к пещере. И ещё оба они знали луговину в конце леса, где всегда сочится вода и растёт отличная густая трава.

Не доходя сотни метров до привлекательной луговины, оленуха решительно остановилась. Замер на месте и Хобик. Потом сделал вперёд шаг, другой, однако оленуха тут же опередила его и загородила своим телом тропу. Хобик повёл носом. Да, попахивает ружьём. Ну и что? Разве с Молчановым не связан такой же запах?

И Хобик строптиво обошёл оленуху, в который уже раз не посчитавшись с её мнением. Он хотел пройти на лужайку, а потом через пещеру. Там можно встретить друзей. И вообще в пещере необычно, а все новое, как известно, очень заманчиво.

Снова оленуха заставила его остановиться. Нельзя, нельзя дальше! Теперь и Хобик ощутил более определённое страшное. Не Молчанов здесь находился, а кто-то другой. Олень ещё не увидел человека, но запах его наконец-то испугал, и Хобик чуть подался назад.

Поздно!

Козинский успел найти пещеру, побывал в ней и теперь сидел на тропе, несколько выше поляны. Куст самшита скрывал человека, к тому же этот склон оказался в тени, тогда как зеленую луговину целиком высветило солнце. Молодой олень рисовался на свету, как на ярком лубке. Вот везёт! Козинский сидел голодный и продрогший. Даже котелка нет. Где-то в чащобе Лобик превосходнейшим образом расправился с остатками солонины, в сердцах разорвал спальный мешок, расплющил громыхающий котелок и теперь шёл по лесу и останавливался около каждой лужи, изнывая от жажды. Его уже распирало — он выпил бочку воды, не меньше. А вторично обворованный им браконьер, достигнув своей цели — пещеры, сидел и ломал голову, где и как добыть мясо. И вдруг явление: стоит на освещённом лугу молодой рогатик, ушами водит, а до него сотня метров.

Едва слышно щёлкнул спущенный предохранитель. Чёрная дырочка винтовочного ствола нащупала правую переднюю лодыжку.

Двумя прыжками, преодолев собственный страх, бросилась оленуха к Хобику и загородила его, оттискивая к спасительному лесу. Ну скорей же, скорей! Он и сам почуял неладное, но в таких случаях решают считанные мгновения. Сухо и резко ударил выстрел. Оба оленя подскочили на месте. Хобик с дико вытаращенными глазами скакнул в чащобу и затрещал сушняком, помчавшись прочь. Он не оглядывался, но был уверен, что старая бежит следом, сейчас он почувствует на своём крупе её горячее дыхание.

Увы, за ним никто не бежал. Оленуха подскочила сгоряча, когда ей под лопатку вошла пуля. Задрав голову, она в последний раз увидела ярко-голубое небо, потом зелёная вершина пихты наискосок прочертила эту голубизну, все бешено закружилось и стало темнеть, темнеть, пока, наконец, глубокая чернота не заволокла мир перед открытыми, уже стекленеющими глазами.

Кровь потекла немного из раны, потом лениво покапала на зеленую траву и застыла. Безжизненно откинутая худенькая мордочка оленухи примяла свежий и чистый пырей. В глазницах её так и осталось по прозрачной слезинке. Или то была ещё не высохшая роса, нечаянно упавшая с живой травы на мёртвую голову?

Над оленухой деловито склонился Козинский. В руках у него был нож.