1

Уже в феврале запахло весной.

Чаще открывалось голубое небо. Солнце поднялось выше к зениту и обливало все Кавказское предгорье теплом и светом. Снег искрился так, что глазам делалось больно. Лесные поляны, покрытые девственно-чистым снегом, сияли нестерпимо ярко. На заснеженные горы опустилась семицветная радуга, и некуда было спрятать глаза от этого бешеного танца света.

Весной надевали тёмные очки. Без них ходить не рисковали.

Саша Молчанов забыл очки. Он возвращался с высокогорного приюта, куда ходил проведать зубров, собравшихся в небольшой долине по ручью Рысистому, где зимой открывались выдувы с ожиной, столь излюбленной этими животными, и росло много молодого ясеня. Молчанов нашёл зубров, в бинокль пересчитал их, оглядел места выпасов и теперь, поспешая домой, резал на лыжах прямиком через буковый лес. Когда выходил на открытое место с блестевшим снегом, то лишь опускал пониже козырёк меховой шапки, надвинутой на самые глаза, и старался смотреть только на свои лыжи: все-таки тёмный предмет в этом болезненном для глаз царстве сияния.

Стояли тихие, безветренные дни с особенно прозрачным, хрустально-чистым воздухом. К вечеру попахивало талой водой, горечью мокрых живых побегов и звонким, но не страшным морозцем. Кроны деревьев уже полностью стряхнули с себя снег, ветки распрямились и приобрели живую гибкость. Где-то в глубине их тканей началось скрытое, пока едва ощутимое, движение соков земли. Кожура на молодых ветках орешника и лозы слегка позеленела.

Древесина потеплела: около комля деревьев снег вытаял и образовались воронки. На месте выгревов, у стенок обрывов и на южном склоне канав появились первые куцые сосульки, похожие на морковку-каротель; часам к двум пополудни то там, то здесь слышалась робкая капель. Обтаивали заячьи следы, сбитые ветром сучки и веточки. Жизнь, притихшая в зимние месяцы, давала о себе знать множеством самых разнообразных примет.

Декабрь и январь в этом году случились холодными и жестокими. Многодневные, почти не прекращающиеся метели завалили лес, что называется, с головой. Олени и косули спустились вниз. Убежав от одной опасности — от голода, они попали в другую: зверей увидели вблизи селений и станиц. Пришли первые вести о гибели оленей. В лесу стали замечать чужих людей, слышали выстрелы. Лесники растерялись. Редкие посты не могли контролировать десятки троп и большие лесовозные дороги, по которым браконьеры пробирались в заповедные участки.

От всего этого делалось тревожно…

К висячему мосту через речку Саша подошёл уже на закате солнца. Отряхнул и связал лыжи. Но прежде чем ступить на обсохшие бревна переправы, внимательно осмотрел тропу. Позавчера для контроля он засыпал дорожку ровным слоем чистого снега. Сейчас на подтаявшем снегу отпечатались следы трех человек. Кто они, зачем и куда направились? На этой стороне реки зубровый заповедник — и только. Впрочем, это могли быть лесорубы, решившие пройти к леспромхозу, который расположен за невысокой грядой километрах в восьми восточней заповедной долины.

Поправив на груди карабин, Саша взял лыжи под мышку и пошёл через мостик. Бревна на старой переправе поскрипывали, тросик, натянутый вместо перильцев, почернел, местами из него торчали и крючились разорванные концы. Давно пора ремонтировать.

За мостом шла дорога и начинался посёлок.

Елена Кузьминична стояла на крылечке, кутаясь в шаль. Ждала. Ничего не сказала сыну, но по тому, как вздохнула — словно гору с плеч сняла, — он понял, что очень беспокоилась.

— Как там? — спросила уже в комнате, помогая снять рюкзак и куртку.

— Порядок, — сказал Саша и, бросив взгляд на трубку рации в углу комнаты, спросил: — Контора не вызывала?

— Батюшки мои, как же я сразу не сказала! — Елена Кузьминична застыла с половником в руке. — Открой шкафчик, там записка.

Саша выдвинул ящик. На листке чернели две строчки, написанные нетвёрдой рукой матери. «Двадцать четвёртого февраля явитесь в контору заповедника, имея при себе полную выкладку. Котенко».

Это значит, с оружием. Саша держал в руках радиограмму и силился понять, что за вызов. Если хотят устроить облаву, то почему Котенко? Такие события касаются не отдела науки, а главного лесничего. Он — начальник охраны. А Котенко — зоолог.

— Наверное, в экспедицию пойдёте, наверх, — подсказала мать.

— Наверно… — Саша ответил машинально, но про себя подумал, что и Котенко может стать инициатором облавы, особенно когда дело идёт об оленях.

Ел он с завидной быстротой, обжигаясь борщом. Мать сидела напротив и смотрела на него с доброй улыбкой.

— Холодно наверху? — спросила она.

Саша кивнул.

— Весна только здесь, — сказал он, проглотив обед. — Там светит, но не греет. Снег будто вчера выпал, белей нейлоновой рубашки, которую ты мне купила. Как в Арктике.

— Когда ж ты теперь в контору?

— А вот сейчас отдохну и тронусь.

— А может, утром? Хоть выспишься дома.

— Я к десяти у Ростислава Андреевича уже буду. Там и высплюсь.

Елена Кузьминична стала собирать рюкзак.

Саша привык к своей работе, а мать — к его постоянным отлучкам. Провожая его, она больше не плакала, не просила остерегаться и беречь себя, потому что поняла бессмысленность этой всегдашней материнской просьбы. Чего напоминать? В горах всегда трудно и почтя всегда опасно. А у Саши нет даже собаки, способной защитить хозяина, отвести от него беду, прибежать, наконец, домой, чтобы оповестить о случившемся.

Щенка Архыза, сына Самура, ещё осенью взял зоолог заповедника Котенко. Сказал, что хочет понаблюдать за этим полуволком, поучить его не столько уму-разуму, сколько любви к людям. Дома без собаки плохо. Когда Саша в отлучке, Елене Кузьминичне скучно и пусто: во дворе одни куры. Нет там милых зверят, с которыми она провела все лето. Так привыкла к ним, что, когда Саша отвёл в лес и выпустил на волю оленёнка Хобика, а потом и озорного, подросшего медвежонка Лобика, чуть не плакала.

За окнами быстро потемнело. День прибавился пока ещё очень мало, и к шести делалось сумеречно. Зажгли свет.

Саша собрал оружие, патроны, взял у матери уже готовый рюкзак, разложил по кармашкам бритву, мыло, книжку и в две минуты оделся.

— Ну… — Он остановился у дверей. Рослый хлопец с пытливыми светлыми глазами. Чуть рыжеватые волосы, высохшие, пока он обедал и собирался, лежали непричёсанной копной над открытым лбом.

Лицо его, спокойное и по-ребячьи светлое, опять огорчило мать недостатком серьёзности:

«Дитё. Господи, когда же он станет мужчиной!..»

— Ты уж это… — Она хотела сказать, чтобы аккуратней вёл себя, осторожней, если придётся делать что-нибудь опасное, но не решилась и сказала совсем другое: — Сообщи, куда поедете и когда вернёшься, чтобы я знала.

— Непременно. — Он улыбнулся, поняв её переживания. — Постреляем по мишеням — и назад.

— Если бы так!.. — вздохнула Елена Кузьминична и поцеловала его.

На улице посёлка жёлто, вполнакала и, кажется, совсем напрасно горели фонари — они освещали только небольшой круг утоптанного снега под столбами да сами кривые, небрежно обтёсанные дубовые столбы.

Дорожка, раскисшая за тёплый день, уже окрепла, заледенела. Снег не скрипел. Вечерний воздух хоть и морозный, а какой-то добрый, с привкусом талой воды. И леса вокруг не белые от зимней пороши, а чёрные-чёрные, уже таившие в себе загадку близкого обновления.

Время к теплу. К весне.

Саша свернул с улицы влево и остановился около лесовозной дороги, спускавшейся с хребта к старой трассе. Глаза его приметили высоко на горе бегающие лучики от автомобильных фар. Вниз, к дороге, шёл гружёный лесовоз.

Вскоре минский тягач вывалился из-за крутого поворота и, шипя тормозами, остановился около Саши, стоявшего с поднятой рукой.

— В город? — спросил Саша.

— Садись, — коротко предложил шофёр.

От Камышков до города считали семьдесят километров. Три часа для гружёной машины.

2

Расчёт Александра Молчанова оказался точным: без четверти десять он уже стоял у калитки дома, в котором жил Ростислав Андреевич.

На столбике забора зоолог прибил металлическую дощечку со словами «Осторожно, во дворе злая собака» и с контурным рисунком овчаркиной остроухой головы.

Саша без робости повернул щеколду и вошёл во двор, вернее, в садик, потому что зоолог плотненько засадил свои три сотки абрикосами, грушами и виноградом. Теперь, по прошествии пяти лет, Котенко не знал, что делать с разросшимися плодовыми джунглями. Единственно, что он предпринял, — это соорудил более или менее пригодный ход от калиточки до дверей дома.

По этой узкой аллее навстречу Саше тотчас двинулась молчаливая тёмная тень. Гость успел разглядеть, что собака идёт, пригнув насторожённую морду по-звериному, к самой земле.

— Архыз… — сказал он с невольной укоризной.

Тень все так же молча бросилась к нему и втиснула морду между колен. Архыз не взлаивал, не визжал от радости, он только преданно тёрся о Сашины ноги и подрагивал, когда Саша забирался пальцами в густую шерсть на его шее. Узнал!..

Как он повзрослел, как вырос за эти прошедшие месяцы!

Массивная голова с короткими, чуть подрезанными ушами, толстая шея с густой шерстью и широкая грудь делали этого почти годовалого щенка похожим на вполне сформировавшегося волка. Саша взял его за лапы и положил себе на плечи. Архыз тотчас ухитрился лизнуть в подбородок: он ещё не вполне отучился от щенячьих привычек. Лапы у него были толстые, волосатые и сильные.

— Ну, знаешь! — только и сказал Саша, подумав, что потомок Самура и Монашки взял от родителей как раз все то, что делало его лучше.

Скрипнула дверь, в садовую заросль упала светлая полоса из сеней, и голос Котенко спросил:

— Кто там милуется с волком? Написано на дверях по-русски: злая собака. А ты, Александр, проник и портишь животное своими ласками. Давай, давай в тепло!

— Я его и не угадал сперва. Вот вырос, правда, Ростислав Андреевич?

— А то как же! Молчановым будет предъявлен счёт за прокорм и обучение. Тот ещё счёт! Зарплатой не рассчитаешься. Ну, здорово, Саша, я тебя ждал ещё утром.

С того дня, как в Камышках похоронили Сашиного отца, а Котенко, обняв осиротевшего Александра, долго говорил с ним о жизни, не столько утешая, сколько наставляя на путь, — с того дня Ростислав Андреевич сделался для молодого Молчанова постоянным наставником и верным товарищем. Именно он, зная желание Молчанова-старшего, посоветовал Саше трудную работу лесника, отставив на время мысль об учёбе в Ростовском университете — не навсегда, а на один год, чтобы не покидать мать и в то же время как следует проверить себя: так ли уж предан идее стать биологом. Котенко вёл переговоры с директором заповедника и даже с главком, выколачивая для своего отдела ещё одну штатную единицу младшего научного сотрудника или хотя бы лаборанта, чтобы иметь возможность впоследствии взять к себе Сашу.

Зоолог обнял хлопца и пропустил его вперёд.

В доме зоолога устоялась та не очень уютная тишина, которая прежде всего говорит о холостяцком образе жизни.

— Ужинать будем через полчаса, — сказал хозяин, опять усаживаясь за стол, сверх меры заваленный исписанной бумагой и толстыми книгами с бесчисленными закладками между страниц. — Ты располагайся как удобней.

Саша уже не первый раз гостевал здесь, чувствовал себя спокойно и хорошо. Раздевшись, он пошёл умываться, а когда вернулся, в глаза ему бросился свежевычищенный карабин на стене около вешалки, патронташ и кинжал, похожий на отцовский. Значит, в поход. Котенко не спешил делиться новостями.

— Как зубры? — спросил он из-за стола, не отрывая глаз от бумаги.

— Одиннадцать штук насчитал. Пасутся в долине. Худые, вялые, смотреть жалко.

— Изголодались.

— Снегу на метр шестьдесят. Они там много траншей пробили, всё ищут. Видел ободранные ясени, осину, клён, всю кору на острове очистили с деревьев. Плохо им, Ростислав Андреевич.

— Да-а… — Зоолог задумчиво смотрел куда-то в угол. — Вчера мы заказали вертолёт, чтоб сбросить в два-три места сено и веники. Но что-то авиация не торопится. Как бы не потерять зверей. До первой травы — ой-е-ей!.. А они голодают.

— А вот олени… — начал было Саша.

— Знаю. — Голос Ростислава Андреевича сделался сердитым. — С десяток убито. И где убиты, как ты думаешь? На делянках Аговского леспромхоза. Завтра мы начнём чистить…

— Облава?

— Иного выхода нет, Саша. Обратились в милицию, а там говорят — своих хлопот довольно, обходитесь лесной охраной.

— Трое чужих прошли через камышковскую кладку. Я след видел.

— Куда это они? — Зоолог потянулся за картой, наклонился над ней и Саша. — Ну, понятно. Пройдут через места зимовки, свалят двух-трех и прибудут вот сюда. У них тут как раз зимовье, понимаешь? Видимо, браконьерская база. Ух как все это скверно!

Он поднялся над столом, большой, сердитый, и решительно свёл брови.

— Ладно, — сказал, отодвигая стул. — Не будем мучить себя бесплодными вопросами. Завтра попробуем наказать мерзавцев. А сейчас пойдём-ка, друг, на кухню и поужинаем.

Архыз фыркал за дверью, царапал доски лапами, пытаясь проникнуть хотя бы в коридор. Но не визжал, не лаял. И в этом его молчании лучше всего чувствовался волк — свободолюбивый и гордый зверь, не способный снизойти до унизительной просьбы. Котенко прислушался, улыбнулся.

— Знаешь, мы, пожалуй, возьмём собаку на дело. Ещё неизвестно, как все сложится на облаве.

Ужин стоял на столе. По привычке, усвоенной в горах, Котенко ел не с вилки, а ложкой. Он и Саша сидели по разным сторонам узкого стола, между ними стояла сковородка с румяной картошкой и две бутылки магазинного молока. Холодного молока, чтобы запить жареную картошку. Саша тоже взял ложку. Удобнее.

Предложение хозяина насчёт Архыза он одобрил и тут же подумал, что операция будет серьёзной.

— На поводке пойдёт? — спросил он чуть позже.

— Там видно будет. Понимаешь, вообще-то он не злой. Но характер уже есть. Все молчком, взглядом спросит, взглядом ищет одобрения или порицания. Ты его завтра при свете разглядишь как следует. Глаза умные, но щенячьи. А так вылитый Самур. Та же голова, чёрная полоска на спине, шестипалые лапы. Все точно. Если что и есть от волчицы, так это характер, какая-то затаённая хитринка во взгляде. Людей, в общем, уважает, но все время, как мне кажется, настороже.

— Ему ещё надо объяснить, кто хороший, а кто плохой.

— Не-ет, друг мой, это уже из области дрессировки. Нам требуется, чтобы он сам все понял, своим умом. Пусть набирается ума-разума по нагляду, по хозяйскому поведению.

— Можно его впустить? — спросил вдруг Саша.

— Нельзя, — решительно ответил зоолог. — Это не домашняя болонка. Понял?

После ужина Саша вышел во двор, и они все-таки посидели с Архызом на крылечке. Саша гладил его, что-то шептал, а пёс только плотней прижимал голову к его груди, дышал чуть слышно, и сердце у него билось сильно и нервно. Это было счастье, которого зверь ещё не переживал.

Когда Саша вошёл в комнату, Котенко спросил:

— Поговорили?

— Ещё как! — И Саша засмеялся.

Спал он крепко, безмятежно. На крыльце дома всю ночь лежал, свернувшись, верный и надёжный сторож.

3

«Газик» не дошёл до сторожки, потому что забуксовал в снегу, раздавленном множеством тракторных гусениц. Похоже, все тракторы леспромхоза побывали около сторожки. Центр вселенной.

Восемь лесников высыпали из брезентового кузова и, закинув карабины за спину, быстро пошли к домику.

Саша Молчанов сюда не поехал. План несколько изменился. С тремя другими лесниками и с Архызом он вернулся в свой посёлок, чтобы, минуя его, подойти к кладке через реку и сделать там засаду. Так распорядился Котенко, считая, что если браконьеры в лесу будут отступать, то им деваться некуда, кроме как пробиваться на этот мосток. Тут их и перехватят.

Сторожка стояла на опушке сильно изреженного, а попросту говоря, вырубленного букового леса. Чёрная от времени, вместительная изба. Над высокой железной трубой подымался обильный дым, у входных дверей снег почернел от множества следов, тут валялись ломы, пилы, какие-то тряпки, сюда же выплёскивали помои. Грязное, небрежное жильё лесовиков.

Сбоку избы стоял старый, потёртый трелёвочный трактор. Недавно выключенный мотор звонко потрескивал: остывал. С гусениц капала вода. Значит, гости в сторожке.

Хлопнула дощатая дверь, на улицу высунулся было дедок с редкой бородкой, но, увидев лесную охрану, тотчас юркнул назад, а спустя три секунды выскочил снова и расплылся в улыбке.

— Хозяева прибыли! — неожиданно нежным, певучим голосом сказал дед. — Давненько вас не видывал. Заходьте до мене, отдохните.

Согнувшись в дверях, Котенко с карабином в руках протиснулся первым.

В тусклой неподметенной хате стояли шесть коек, заправленных грязными одеялами. Два человека в одежде трактористов старательно поправляли матрацы и подушки: видно, спали и только что вскочили, когда дедок предупредил. Угол избы, отгороженный фанерой, обозначал жильё деда.

— Кто будете? — спросил зоолог, не здороваясь.

— А вы кто, позвольте спросить? — спокойно ответил один из трактористов.

Котенко представился, даже удостоверение показал. Тогда и они назвались. Из дальней станицы хлопцы. И ещё сказали, что трелюют лес тут недалеко, заехали дружка проведать. Дед согласно кивнул. Дружок — это значит, он сам.

Лесники стояли тесной группой, все с карабинами, лица у них были насторожёнными и строгими.

— Обыщите помещение, — сказал Котенко.

— По какому такому праву… — начал было дедок, но замолчал.

— Подымись, — сказали трактористу на первой кровати. — Твоя постель?

— Тут все обчее. — Парень сидел, покачиваясь на пружинах. Не торопился вставать. Его взяли под руки, оттеснили в угол, сдёрнули матрац.

На сетке под матрацем лежал карабин.

— Твой?

— Тут все обчее, — оскалился он снова.

— Патроны где?

Хлопец только плечами пожал: какие ещё патроны?

Второй тракторист отошёл заранее и сел у запотевшего окна. Всем видом своим он говорил, что до этой хаты ему нет никакого дела. Но под тем матрацем, где он лежал до этого, тоже нашёлся обрез.

— Твой? — спросил Котенко.

— Понятия не имею. — Он деланно отвернулся. — Мы тут чужие…

Дедок заохал и проворно юркнул к дверям. Его успели схватить за штаны.

— Посиди в хате, — сказал Котенко. — Ещё рано оповещать других. Мы как-нибудь сами.

В фанерном закутке топилась плита. На плите варилось мясо.

— Оленина, — сказал опытный лесник. — А ну покажь, откуда рубил? Где туша?

— В магазине туша, — весело огрызнулся дед, стараясь обратить все в шутку. — Рупь семьдесят за кило.

Два лесника вышли. Отыскать разрубленную тушу под снегом у задней стены не составляло труда. Браконьеры не очень хоронились.

Документы у трактористов брали силой. Дедок сидел на положении постороннего. Котенко спросил у него:

— Где остальные?

По мятым постелям нетрудно было догадаться, что постояльцев тут шестеро. Значит, четверо на охоте: под их матрацами оружия не оказалось.

Составили протокол, трактористов усадили в «газик» и увезли в ближайшее отделение милиции. Пятеро остались ждать «охотников» из леса.

Перевалило за полдень. Дедок, растеряв наигранное оживление, замкнулся, чесал бородку, охал, засматривал в окно. На улицу его не выпускали: найдёт способ предупредить. Но никто пока не шёл из лесу.

— Так дело не пойдёт, — сказал наконец Котенко. — Надо их встретить. А ну, старый, говори: сколько их, кто такие?

Дедок вздохнул.

— Я как на духу. — Он слабо махнул рукой, решив купить себе снисхождение. — Четверо пийшлы, все с ружьями. А хто такие, вот как перед богом, не можу сказать. Прийшлы, ночевали и подались в лес. «Диду, подай. Диду, свари…»

— Куда пошли? — быстро спросил Котенко.

— Ось бачьте направо горку? Аж до неё.

Зоолог поднялся, назвал троих, они вскинули карабины и вышли. Двое остались с дедом. Кто знает, не появятся ли новые «охотнички». Видно, тут у них база.

Дедок тоже вышел. Он топтался на снегу рядом с лесниками, скорбно почёсывал бородку и нет-нет да и поглядывал остреньким взглядом влево, на пологую горушку с вырубленным лесом. Котенко перехватил его взгляд раз, другой и понятливо сощурился. Внезапно спросил:

— Так куда же они все-таки пошли?

— А бог их знает! — с притворным смирением отозвался дедок. — Чи вправо, чи влево — не углядел.

Зоолог и трое остальных разобрали лыжи, но поначалу пошли пешком. Снег в лесу, истоптанный гусеницами тракторов, слежался, пожелтел и засорился. Всюду валялись сучки, стояли свежие пни бука и граба. По мере подъёма дорожки редели, близ вершины перевальчика исчезли почти все. Только старая и новая лыжня уходили вниз, где за ручьём начинался заповедник. Кажется, Котенко не ошибся в выборе направления, деду не удалось сбить его со следа.

— Вчетвером топали, — сказал один из лесников, внимательно осмотрев лыжню. — Ещё морозом не прихватило.

Ручей переходили на лыжах. Вокруг стоял голый лес, ветер тихо и печально посвистывал в ветках ольховника, обивал шишечки. Стало холодней, все надели рукавицы.

Когда поднялись на противоположный склон, покрытый разномастным пихтарником, сверху вдруг накинуло дымком далёкого кострища.

— Тихо… — предупредил Котенко и передвинул карабин на грудь.

Лыжня перед ними разошлась веером. Они шли теперь на дымок, застрявший между белых и чёрных стволов редколесья. Подъем снова сделался круче, но вдруг сломался, и началась плоская ступенька горы, густо заросшая пихтой. Лес широким полукольцом охватил нижнюю часть высокого массива.

Из этого леса прямо на них выкатилась человеческая фигура. Бойко и весело отталкиваясь палками, «охотник» шёл по старой лыжне. Он сгибался под тяжестью большого рюкзака за спиной. Короткий обрез болтался на груди браконьера. Уверенный в безопасности, разгорячённый удачной охотой и хорошей дорогой, браконьер не смотрел ни вперёд, ни по сторонам. И когда четыре карабина почти упёрлись ему в грудь, он ещё несколько секунд улыбался, не сумев сразу постигнуть происшедшее. А в следующее мгновение, сообразив, упал вдруг назад, на мокрый и грязный от крови рюкзак с мясом, перехватил обрез, и не успели лесники навалиться на него, как прогремел выстрел, нацеленный не в людей — в небо. В ту же секунду браконьер заработал такой удар прикладом, что только замычал от боли.

— Лебедев, отведёшь этого мерзавца до зимовки, — приказал Котенко, а сам уже стал на лыжи. Он спешил. Ведь те, что остались в лесу, слышали выстрел и, конечно, ударились в глубь долины.

— Кого стрелил? — строго спросил Лебедев у пленника.

— Я не зна-аю, я только отношу… — плаксиво ответил пленник, сразу растерявший всю свою воинственность. Хоть и с опозданием, но до него дошёл наконец весь трагизм «весёленькой охоты», и он живо представил себе не очень завидное будущее.

— Сколько вас там, у костра?

— Не зна-аю… — скучнее прежнего завёл он.

Лебедев, пожилой и суровый с виду лесник, вдруг сделал свирепые глаза и широко замахнулся прикладом.

— Ну?..

Парень упал и, заслоняясь руками, признался:

— Трое там…

— Трое! — крикнул Лебедев вслед своим, уже вошедшим в лес.

До костра оказалось метров шестьсот. Там уже никого не было. Только следы преступления. Безрогая голова оленухи, шкура, перевёрнутый впопыхах котелок с мясом, даже расчатая пачка сигарет в красной коробке. Быстро они…

А куда, спрашивается, убежишь, если снег кругом? Он все равно выдаст беглецов с головой.

— Смотри-ка, а мясо забрали с собой, не захотели оставить, — сказал Котенко. — И винтовки не бросили. Ладно, пусть вытряхнут силёнку, от нас они не уйдут.

Он открыл планшетку и сверил направление по карте. Точно, побежали в сторону Камышков, как они с Сашей и предполагали. Их там встретят.

У костра закурили, а передохнув, пошли по свежей лыжне, изредка отступая с неё, чтобы спрямить нервно петляющий путь беглецов.

День стал клониться к вечеру, сильней морозило; лыжня браконьеров стекленела, идти по ней было легко, и лесники, не особенно напрягаясь, сближались с беглецами.

— Видать, здоровые, подлецы, если ни ружей, ни поклажи не скинули, — сказал лесник, идущий сзади.

— Надеются уйти, — отозвался Котенко. — Тут до кладки шесть километров. Часа не пройдём, все-таки под горку движемся.

Только один раз, когда переваливали небольшую высоту, удалось увидеть браконьеров в бинокль. Впереди у них шёл высокий, за ним едва поспешали ещё двое; передний все оглядывался и, должно быть, понукал отстающих. У всех были рюкзаки и винтовки.

Не больше половины километра разделяло их, когда путь браконьерам преградила река. Она катила тёмную воду меж белых берегов, глухо ворчала; над рекой вился парок, и вид у зимней воды был до дрожи неприятный.

Беглецы вышли точно на кладку. Соскочили с лыж, бросили их в кусты, и высокий первым ступил на обсохшие бревна. Сзади раздался пронзительный свист: Котенко оповещал засаду.

— Перейдём и скинем бревна, — обернувшись, хрипло сказал высокий. Он с надеждой смотрел на посёлок. Там дорога. Уйдут.

Когда между берегом и браконьерами осталось метров пятнадцать, из кустов вышли трое. Саша держал на поводке Архыза. Собака вытянулась, напряжённый взгляд её спрашивал хозяина, что делать.

Высокий остановился на мостке так резко, что идущий за ним ткнулся в его рюкзак и недоуменно глянул через плечо ведущего. Попались! Сгоряча повернули было назад. Но и там уже стояла лесная стража. Догнали. И тогда передний взмахнул рукой — в реку полетела винтовка. Следом бухнулся рюкзак.

— Живо! — Высокий командовал на виду у лесников. Он знал, как поступать. Вещественные доказательства…

Ещё одно ружьё бухнуло в воду, потом полетел второй тяжёлый рюкзак. С берегов что-то кричали, но в эту минуту третий браконьер, не удержав равновесия, полетел вниз, только руки раскинул. Холодная вода, словно боясь упустить его, тотчас накрыла с головой. А потом, не мешкая, понесла вниз, переворачивая, как желанную игрушку.

Все замерли. Погиб…

Бросив поводок и на ходу стаскивая с себя карабин, полушубок и шапку, Саша Молчанов рванулся по берегу; проворно прыгая через кусты, он отстёгивал пуговицы, ремень, сбрасывал все лишнее, но не спускал глаз с утопающего. Браконьер барахтался, временами всплывал, белое лицо его с вытаращенными, полными ужаса глазами то мелькало над водой, то снова погружалось. Поток вертел его. Даже если он умел плавать, все равно плохо: тяжёлая одежда утянет вниз, бешеная вода ударит разок-другой о камни, и тогда придётся искать его останки далеко за грозными порогами близкого ущелья.

Обречён…

Следом за Сашей, волоча поводок, мчался Архыз.

Опередив погибающего, Саша у самой воды скинул сапоги и, не раздумывая, бросился наперерез. Несколько метров он прошёл по камням, но, когда стало выше колен, вода сбила его, и он поплыл наискосок по течению. Белая рубаха холодно облепила плечи, спину, светлые волосы ополоснуло водой; он мотнул головой, и в это мгновение ему под ноги как раз подтащило уже погрузившееся тело. Саша схватил утопающего за воротник полушубка и, сильно отгребаясь одной рукой, поплыл к тому, более близкому берегу.

Архыз бросился в воду пятью секундами позже. Ужас и отчаяние выражали его вытаращенные глаза, когда ледяная вода лизнула под шерстью горячее тело. Казалось, что Архыз сейчас повернёт назад, но преданность переборола в нем страх.

Собака догнала Сашу; он почувствовал, как что-то царапнуло его по спине, коротко оглянулся; тут как раз утопающий навалился на него, и Саша, опасаясь судорожной хватки, скользнул над бьющимся телом и оказался чуть сзади. Архыз ляскнул зубами совсем рядом. Саша успел заметить в пасти его рукав полушубка. Собака помогала тянуть человека к берегу.

— Так, Архыз, так… — едва разжав зубы, произнёс Саша и, к радости своей, ощутил под ногами скользкий камень.

Сильно оттолкнувшись, он оказался на мелководье, упал, ещё раз окунулся с головой в яме, но воротника спасённого не выпустил и опять наткнулся на Архыза. Оставив чужой рукав, собака кинулась к хозяину.

Вот она, отмель, покрытая валунами. Оскользаясь на омытых камнях, падая, дрожа от леденящего холода, Саша потянул браконьера на мелководье, в два приёма вытряхнул его из одежды. Голова утопленника безвольно моталась: он все-таки успел захлебнуться. С берега на отмель прыгали лесники. Котенко стащил с себя полушубок, оборвал на Саше мокрую рубаху, накинул сухое и, пока стаскивал сапоги, все кричал:

— Бегай, бегай, мы сами управимся!

Трещали кусты — это бежали с того берега. У кладки, охраняя высокого и его сообщника, остался один лесник.

Запылал костёр. Саша в Котенковом полушубке, сапогах и шапке бегал вокруг костра, махал руками. Все в нем дрожало, он просто задыхался от холода. Архыз ежесекундно отряхивался, и на него набрасывали другой полушубок, но он выскальзывал и, сумасшедше подпрыгивая, делал круги около Саши.

Браконьера откачали; он лежал у огня и хныкал, кого-то клял, бормотал непонятные слова и, кажется, ещё не очень понимал, что такое стряслось за эти семь или десять минут.

— Хлебни. — Котенко протянул Саше флягу.

Тот хлебнул, закашлялся, а когда огонь разгорелся, их обоих усадили с подветренной стороны и, невзирая на дым, искры и жгучее тепло, основательно принялись растирать водкой.

Высокий и второй браконьер с конвоем подошли и безучастно стали в сторонке. Стемнело. На лицах людей заиграл красный отсвет огня. Высокий иронически улыбался. Похоже, осуждал глупца, так неловко упавшего в реку. А может, и того, молодого, который бросился за ним. Котенко глянул на него и весь передёрнулся от гнева.

Он только сейчас узнал высокого. Это был… лесник охраны.

— Снимай одежду! — приказал он, и голос его, дрожащий от бешенства, заставил высокого поспешно сбросить с себя полушубок.

Шапку с него попросту сорвали.

— Сапоги — живо! Брюки!

— Ну, уж это слишком, — пробормотал вожак, однако подчинился. Чувствовал лютую ненависть людей, готовых растерзать предателя. Такого ещё не было: лесник — и браконьер!

— Пройдёшься в подштанниках, пусть люди полюбуются, — зло сказал Котенко.

— Ты за это ответишь, — не менее злобно произнёс высокий.

Теперь этот тип стоял на морозе в синих кальсонах и шерстяных носках и почёсывал нога об ногу. В его одежду вырядили потерпевшего.

Архыз вывернулся из-за поворота, когда входили в посёлок. Через две минуты увидели бегущих навстречу людей. Впереди всех торопилась Елена Кузьминична. Увидев Сашу, она перевела дух и закрыла глаза.

— Ты что, ма? — Саша взял её за руку.

Она не ответила. Только провела ладонью по плечу сына. Потом уж сказала:

— Прибежал Архыз, мокрый, с обрывком на шее, я подумала бог знает что…

— Глупый он, какой спрос со щенка… Искупался где-то и тебя напугал. А мы тут, за рекой, военную игру проводили.

Елена Кузьминична коротко глянула на голубые ноги длинного, на двух понуро съёжившихся «охотников» и все поняла.

— Давайте прямо в Совет, — скомандовал Котенко. — Вызовем милицию из города.