Долина реки Катуй казалась бесконечно широкой. Когда я забрался на высокую сопку, чтобы ориентироваться, она вся открылась передо мной.

Поросшая густым, только-только начинающим зеленеть лесом, долина действительно не имела видимых границ. Прямо подо мной была большая и необычайно тихая река, широким устьем впадающая в море. На левом берегу реки стоял лес. Он уходил очень далеко на север, постепенно редел там и, наконец, исчезал, уступая место чему-то ярко-зеленому с проблесками блестящих озер. Я догадался, что это такое, ярко-зеленое в мае, - тундра. В бинокль можно было разглядеть большие озера с кустарником по низким берегам и бело-зеленые поля настоящей тундры, непроходимой, чавкающей, бездонной. Оттуда в Катуй текли ручьи и речки, они все впадали в нее с левого берега. А уж совсем на горизонте, полускрытые голубой дымкой, стояли горы. Там где-то далекая Тенька и Омчуг - горный район, в котором работали наши дотошные геологи.

Река виляла по долине. Она то вплотную подходила к правобережным сопкам и темнела под размытой крутизной, то убегала далеко в тайгу, разливалась меж лесистых островов и снова смыкалась в одном широком русле. И везде ленту реки сторожил густой лес. Где тут выбрать землю под совхоз?

В одном месте, выше по течению, от реки отходила широкая протока. Она снова впадала в основное русло километрах в десяти ниже. Между протокой и рекой получался огромный остров. Сверху, с вершины сопки, остров показался мне единственным свободным солнечным местечком в этой заросшей долине.

Я долго рассматривал остров в бинокль. Редкий лес, большие травяные поляны, черемуховые заросли. Я был убежден, что Бычков не пройдет мимо такого заманчивого уголка. Прошлым летом у нас там был сенокос. Вглядевшись в опушку леса, я заметил дымок. Так и есть. Они расположились там.

Спустившись с сопки, я пошел через лес напрямик, огибая небольшие озера, переходя вброд ручьи. В лесу кое-где еще лежал довольно глубокий снег, пропитанный водой. Идти по такому снегу, честно говоря, удовольствие небольшое.

Когда до протоки оставалось, по моим расчетам, совсем немного, я услышал слабый человеческий голос. Скинув с плеча ружье, я осторожно пошел вперед, с трудом вытягивая ноги из чавкающего снега. Лес стоял вокруг огромный, молчаливый, почти без подлеска. На снегу лежала сумрачная тень. В лесу было жутковато.

И тут я увидел картину, которая была и драматичной и смешной одновременно.

Прижавшись спиной к толстой лиственнице и перебирая от страха ногами, стоял Саша Северин. А перед ним Метрах в двадцати, нагнув желтоглазую морду, стоял, словно примериваясь и раздумывая, съесть этого пришельца или пощадить, бурый медведь с грязной, свалявшейся шерстью.

Я решительно щелкнул курками. Медведь мгновенно вскинул морду, в его глазах возник испуг. Он знал, что такое ружье. Саша Северин, вытирая телогрейкой ствол лиственницы, стал садиться на снег. А медведь, не ожидая дальнейших событий, повернулся и, показав нам ковыляющий зад, вскачь понесся на всех четырех по мокрому снегу, разбрызгивая в стороны здоровенные ошметки.

Саша сидел под деревом с закрытыми глазами.

- Ты чего? - спросил я, тронув его за плечи.

- Сейчас, обожди… - Он был бледен и выглядел так, словно явился с того света.

- Вставай, пойдем. Испугался?

- Ты иди, иди. Я приду. Попозже. Я только отдохну.

Я засмеялся. Он наконец открыл глаза и в первый раз глубоко и облегченно вздохнул. На его бледном лице возникло подобие улыбки.

- Ничего особенного, Саша, - сказал я. - Ты без ружья. Будешь знать, как гулять по лесу. Тайга есть тайга. Правда, медведь сейчас не опасный. Он только вышел из берлоги, ему не до тебя. Но все же… Пойдем, хватит сидеть на мокром снегу.

- Ты иди, я приду сейчас, - больным голосом сказал Саша. - Посижу немного, отдышусь.

Когда я уходил, он добавил:

- Ты уж, пожалуйста, молчи. Знаешь, какие ребята…

Кивнув ему, я пошел к палатке. Совсем рядом.

Ребята сделали через протоку мост - просто свалили на берегу две лиственницы, и они легли с берега на берег.

За мостом, перед палаткой, горел костер. Рядом успели утоптать маленькую площадку. В палатке никого не было. Понятно, на работе. Дрова прогорали, над огнем сиротливо висели котелки. Из палатки шмыгнули в сторону два бурундука. Они обиженно пискнули и, отбежав пять шагов, встали на задние лапки, любопытно вытянув глазастые мордочки. Отлично. Все здесь в порядке. Бычков выбрал подходящее местечко.

Я подождал Сашу. Он явился минут через двадцать, шмыгнул в палатку, повозился там и вышел ко мне повеселевший.

- Ну и дела… - сказал он и подозрительно покосился: не смеюсь ли?

- Бывает, - ответил я. - Где ребята?

- А вон там. - Он показал рукой в лесок. - Съемку делают, репера ставят. И как на грех, мой Казак убежал с ними. Он бы дал жизни этому желтоглазому…

- Да уж, дал бы… - Я вспомнил маленького глупого щенка, которого раздобыл Саша Северин в день отъезда. - Разорвал бы, а?..

Саша засмеялся.

- Ты уж молчи, - попросил он еще раз.

- Ладно, промолчу. А ты привыкай.

- Чего ты не стрелял? Тоже боялся? У тебя же ружье.

- Дробь. А раненый медведь - зверь очень опасный.

- Здоровый, чертяка. Как он на меня смотрел! Брр!.. Жуть! Есть хочешь? - спохватился он, увидев, что я заглядываю в котелок.

- Нет, я потом, с вами. А сейчас пойду. Лопата у тебя есть?

Захватив кирку и лопату, я пошел по острову.

Ну, знаете, этот остров - просто находка. Земля темная, песчаная, видно, много наносов с реки приняла. Везде стояла прошлогодняя трава чуть не в палец толщиной, вейник кистями по ушам бил - такой высокий. Если уж черемуха росла, то в обхват. Если лиственница - в три обхвата. Мощная растительность говорила о сильной земле, о хорошем микроклимате. Сколько тут можно выкроить пашни!

Ребят я увидел в лесочке, они рубили просеку. Бычков сидел на бревне и что-то писал. Он первым заметил меня. Серьезное лицо топографа выразило удовлетворение.

- А, явился! Давно ждем. Как тебе местечко, нравится? Знаешь, мы уже определили район совхоза или отделения, не знаю, что тут будет. Вон там поселок, ближе к протоке коровники, под теплицы есть участок повыше. Только землю не рыли, это ты уж сам.

Когда возвращались в палатку, далеко услышали голос Саши. Он во все горло пел: «Любимый город может спа-ать спокойно…» То ли воодушевлялся, то ли страх отгонял.

Казак сломя голову кинулся на голос к своему хозяину.

- Господи! - сказал Смыслов и возвел очи к небу. - На муку идем. Укачал он нас этой строчкой!

Поужинав, мы залезли в палатку и легли на свои походные кровати. Помолчали, помечтали. Вдруг Бычков сказал:

- Вася, сыграем партию-другую?

Все засмеялись. Смыслов обиженно прогудел:

- Хватит. Ну посмеялись - и будет. Сколько можно…

Серега Иванов вздохнул раз-другой. Не удержавшись от воспоминаний, сказал:

- Учился я в прошлом году на курсах - как в цветнике жил, братцы. Одни девушки. Два парня и тридцать семь девчат, вот какая пропорция.

- Красивые? - сдавленным голосом спросил Смыслов и беспокойно заворочался на своем жестком матрасике.

- У-ух! Ты не представляешь себе! Они над нами всякие шутки шутили. Особенно одна, ее Светочкой звали. Я ей как-то говорю…

- Перемени пластинку! - крикнул Саша со двора, где он возился с посудой. - Неужели интереснее ничего нет?

Северин не выносил, когда говорили о женщинах.

- Заткни уши, - посоветовал ему Смыслов через брезент и повернулся к Сергею. - Ну-ну, значит, ты ей говоришь…

В это время Саша во весь голос начал: «Любимый город может спа-ать спокойно…»

- Слышь, ты! - заорал Василий. - Закройся, пожалуйста, а не то…

Но Северин пел так увлеченно, столько души вкладывал в свое «та-ра-ра-ра, та-ра-ра-ра, та-ра-ра-ра», что к палатке начали слетаться сороки и в пять глоток стали передразнивать нашего повара. А Смыслов перебрался на топчан к Сергею и тот уже шепотом досказал ему, как весело и трудно жить двум парням в девичнике из тридцати семи смешливых студенток.

Над палаткой таинственно и строго шумела тайга.

Поздний вечер, а еще светло. Мы отдохнули и опять пошли в лес рубить просеки. Северин пошел с нами: наверное, боялся оставаться один. Казака закрыли в палатке.

- Стереги имущество, - внушил ему Саша.

Нам далеко было слышно, как воет в палатке одинокий, несчастный Казак. На лице у Саши - признаки страдания. Он ожесточенно, до пота рубил кусты и, чтобы не слышать рыданий любимца, сквозь зубы тянул свою разлюбезную песню.

Так проходят два дня. Петра Зотова почему-то все нет. Начинается дождь. Вынужденный выходной. Бычков выдает нам по сто граммов спирта. Саша ставит на стол брусничный пирог, в который вложил свои поварские знания (испек без дрожжей и без духовки), мы легонько хмелеем, поем все песни, какие приходят на ум, и тут Саше вдруг удается вспомнить еще одну строчку, и он, к общему удивлению, тянет в одиночестве: «…и видеть сны, и зеленеть среди весны».

Неожиданно Северин кладет рыжую голову на грудь Бычкову и, плача и размазывая слезы, в припадке откровенности рассказывает историю измены некой Олечки из Усть-Лабинской станицы, которая, узнав, что ее ухажер всего-навсего повар, уходит от него, насмеявшись над чувствами парня, у которого слишком прозаическая, с ее точки зрения, профессия. Повар… Мы успокаиваем Сашу и, как полагается, твердим, что придет к нему любовь и он встретит такую девушку, которая сама любит поварское дело. Тогда они поймут друг друга наверняка. Но он не верит.

- Все! Точка! Никогда!

Саша мрачнеет и с грохотом начинает мыть посуду. Три часа после этого он молчит, как скала.

А Пети Зотова все нет. В чем дело? Мы с Бычковым покидаем палатку, идем под дождем к протоке. Вода помутнела, прибавилась в берегах. Паводки на севере случаются часто: мерзлота, вода не впитывается.

- Сработались? - спросил я начальника партии.

- Славные парни. С такими хоть к черту на рога. Коллективисты, как у нас говорят.

За протокой слышатся два выстрела. Мы вздрагиваем и останавливаемся.

- Зотов… - говорю я и перебегаю по бревнам на ту сторону.

Бычков осторожно идет позади. За кустами голоса. Мы выскакиваем на поляну. Петя Зотов и сам Иван Иванович.

Они передают лошадей рабочему, балансируя, переходят через протоку. И тут я замечаю, что Петя чем-то обеспокоен, а Иван Иванович хмурится. Посидев несколько минут в палатке, он говорит мне:

- Пошли пройдемся.

Мы выходим из палатки. Зотов идет за нами.

- Такое неприятное дело, - начинает Шустов. - Говори ты, Петя.

- А чего говорить, - устало отзывается он. - В общем, стреляли в меня.

Я останавливаюсь как вкопанный. Стреляли? В Петю Зотова стреляли?..

- Расскажи подробно, - прошу я, сдерживая волнение.

- Знаешь ту речку, что за бывшей факторией, на пути к рыбному промыслу? Вот там и случилось. Вчера я дотемна пробыл на отцовском питомнике, приводил в порядок смородину. Вымазался весь в глине, подошел к реке и стал мыть сапоги. Это на той стороне, где кусты. Ну вот, нагнулся к воде и мою голенища. В телогрейке, без шапки. А тут сзади выстрел. Я его не слышал, но почувствовал. Ударило мне что-то в спину, и я булькнул в речку, как камень. Хватило ума не выплыть сразу. Нырнул - и под кусты, нос высунул, слушаю. Кто-то подошел к реке, постоял и осторожно удалился. Сумрачно, лес черный, не разберешь. Тогда я вылез, снял одежду, выжал воду и скорей через реку домой. Гляди, что наделали…

Он сбросил плащ, повернулся. Телогрейка была вспорота от хлястика до шеи. Торчала вата. Видно, стреляли жаканом из охотничьего ружья. Это не пуля.

- Если бы на пять сантиметров ниже, прошлась бы по костям. Это я уже потом сообразил. Удачно голову нагнул, затылок убрал… А ведь он думает, что убил.

- Кто же это?

Петя Зотов говорил спокойно, первые волнения уже улеглись. Он даже как будто посмеивался над собой - вишь, нырнул, что крохаль северный…

Шустов слушал (в который раз!) серьезно, нахмурив брови. Сказал угрюмо:

- Шутки в сторону, парень. Могли бы и кокнуть. И не нашли бы. Утащит река в море - ищи-свищи. А убийце скрыться - пустяк. Шагнул в тайгу - и пропал. Вот как тут бывает. Но кто? Кто мог стрелять?

Неужели все начинается сначала? У Пети Зотова не могло быть иных врагов, чем те, старые враги его отца. Он и сам утверждает, что так. Может быть, из-за девчат? Но он очень скромно себя ведет, по этому поводу в совхозе даже потешаются. Какой-нибудь пришлый бродяга? Но тогда он не ушел бы от жертвы, ведь его цель - грабеж. Эта версия тоже отпадала. Значит…

Угадав мою мысль, Шустов сказал:

- Те самые. Испугались. Догадываются, что, раз приехал, будет искать мерзавцев, которые убили отца. Белый Кин и - как его? - Никамура. Выходит, здравствуют подлецы, где-то недалече околачиваются. А может, и в нашем коллективе, в совхозе, под чужим именем. Вы понимаете, ребята, как это серьезно?

Мы понимали. Мы теперь поняли, что к чему. Скверная нам жизнь предстоит: под прицелом. Тебя знают, а ты не знаешь. Как дичь на охоте: жди выстрела из-за угла. В тайге, в поселке, на дороге. Где угодно.

- Объявили войну, гады. - Петя Зотов сжал кулаки. - В открытую. Не боятся, силу свою чувствуют.

- И выдали себя, - добавил Шустов. - Теперь мы, по крайней мере, знаем, что надо быть начеку. - Он вдруг заморгал, снял очки, опять надел их и уставился на Зотова. - Слушай, а кто вообще может знать о наших намерениях, кроме нас троих? Ты кому-нибудь рассказывал? - Он ткнул пальцем в мою сторону.

- Зубрилину. А тот говорил агроному Руссо. Кому рассказывали они двое, я уж не знаю.

- А ты? - Он перевел взгляд на Петю.

- Вот этому, как его… Ну, что ревизовать приезжал.

Взгляд Шустова стал жестким.

- Конаху? Зачем, позволь тебя спросить?

- Да так. Ночевали вместе, разговорились…

- Эх ты, божья коровка! - Шустов явно разозлился, шумно задышал. - А что он за человек, ты знаешь? Нет? Чего же в свои тайны посвящаешь? Кто тебя за язык тянул, я спрашиваю?..

- Вы думаете… - начал я.

- Ничего я не думаю! - загремел Шустов. - Мальчишки вы оба! Никакого понимания. А сами то и дело говорите о бдительности. Бдительность! С вами соблюдешь бдительность, на всех углах звоните. Вот мы какие! Вон что задумали! Смотрите на нас, удивляйтесь!

- Вы полагаете… - снова начал я, пытаясь успокоить директора.

Он перебил меня:

- Когда этот Конах уехал?

- За два дня до выстрела, - сказал Петя.

- На чем? Куда?

- Мы ему дали лошадь и провожатого. Сказал - до рыбного промысла, а там катером.

- У него было ружье?

- Нет. Только портфель.

- Ну и что ты ему рассказал?

- Все. И как было с отцом, и о встрече с Шахурдиным, и о револьвере. Сказал, что будем искать негодяев.

- Вот-вот. Выложил на блюдечке. Раз-зява! - грубо обрезал его Шустов.

Петя потупил голову. Он знал, что виноват.

Иван Иванович понемногу успокоился. В конце концов, дело сделано. Слово не воробей. О планах Зотова знает слишком много людей. Кто же стрелял?

- Ну вот что, сыны, - сказал Шустов. - Пока Зотов останется здесь. На вашем попечении. Пойдемте в палатку и расскажем ребятам. Пусть знают. Народ, я вижу, надежный, в обиду вы друг дружку не дадите. А я тем временем попробую кое-что узнать.

Директор рассказал о покушении очень сжато. Ребята поняли, что Пете Зотову угрожает опасность.

- Пусть только сунутся, - сказал Серега. Глаза у него потемнели, а лицо стало строгим и жестким.

Покончив с этим делом, мы пошли показывать Шустову остров. Место понравилось директору. Он похвалил Бычкова. Приказал:

- Давайте-ка пробьем сюда трассу. В общем, что там надо: съемку, нивелировку, ось будущей дороги… Километров двадцать? Дело ясное, отделение совхоза здесь будет. Как только исследуем почвы, найдем, что помехи отсутствуют, так сразу и за постройку. А чего ждать? Раз надо, значит, надо… - Шустов повеселел, похлопал Петю по плечу: - А ты голову не вешай. Мало ли что бывает!

- Я не вешаю, откуда вы взяли, Иван Иванович? Я задумался только. Теперь мы знаем, что убийцы отцаживы. Объявились, гады. Мы их найдем. Правда?

- Найдем, - сказал Шустов. - Это точно. Они выдали себя. Будьте начеку. Это не игра, а бой. Слышите, ребята? Бой не на жизнь, а на смерть.

- Слышим, - дружно сказали мы все.

Он уехал. Мы сидели, погруженные в раздумье. Как-то не вязалось: тихая, почти первобытная природа, лесная даль, простая мирная работа - и вдруг покушение на жизнь человека, злодейство, мрачные тени прошлого. Нелепость. Но в общем-то мы понимали, что к чему. Мы отвечали за жизнь Пети Зотова. В конце концов, мы защищали не только его жизнь, но и свои жизни, свой труд, свою родную землю.

Прошла неделя, другая. Ничего не случилось. Мы по-прежнему вели изыскания, наметили в тайге ось будущей дороги, исследовали грунты, определили место агробазы, скотных дворов, сделали план поселка и земель. Бычков ушел с отчетом в совхоз..Вернулся он ночью, принес газеты и письмо мне. Я нетерпеливо разорвал конверт:

Шустов писал:

«Был на рыбном промысле. Павлов сказал, что ревизор жил у них три дня. Он уехал в Магадан второго июня, то есть на другой день после покушения у реки. Павлов сказал также, что ревизор брал у него ружье и все три вечера ходил на охоту. Извел одиннадцать патронов, убил нескольких уток. Как видишь, очень серьезные улики. Я рассказал об этом уполномоченному оперотдела. Он сделает запрос в Магадан, там последят за ревизором и узнают, что за личность этот Конах».

Я дал письмо Пете. Он прочитал и задумался.

- Непостижимо! - сказал он. - Мера человеческой подлости. Быть моим гостем и стрелять в спину! Но пока это только подозрения, не так ли? Проверят и выяснят. Понимаешь, до меня не доходит, как можно…

За завтраком мы просмотрели газеты. Довольно спокойная жизнь течет в нашей стране. Сообщения о стройках. Фельетоны. Жаркий спор по поводу системы «дубль-ве» в футболе. Гастроли хабаровского театра в Магадане. На четвертых полосах - телеграммы о войне. «Как сообщают из Лондона…», «Наш берлинский корреспондент передает…» И только вот одно… Над подписью редактора газета «Советская Колыма» дала некролог:

«Коллектив геологоразведочного управления с глубоким прискорбием сообщает о трагической смерти при исполнении служебных обязанностей старшего инженера-геолога Бортникова Степана Петровича, последовавшей в результате несчастного случая 23 мая в районе реки Май-Урья».

И много-много подписей.

Потом мы, как всегда, забрали инструмент, повесили за спину ружья (с ними мы теперь не расставались) и пошли по своему острову. «Остров Надежды» - так назвали мы его.

На другой день Серега и. Саша должны были идти в совхоз. Они уложили почвенные пробы, забрали у нас письма, поручения и перешли через протоку. А мы отправились на работу - продолжать съемку местности и брать пробы почв.

День 22 июня выдался ясный, безоблачный. Мы работали и пребывали в полном неведении относительно того, что творится на белом свете. В обеденный перерыв Зотов и Бычков сели поудить рыбу в протоке, потом пошли на озеро пострелять уток. Одного Петю мы никуда не пускали. Вечером Бычков взялся учить Василия Смыслова шахматному искусству. Неудобно как-то с таким именем-фамилией и не уметь играть. Но Смыслову быстро надоело думать над доской, и он тоже ушел к протоке посидеть в одиночестве на берегу и отдохнуть от «любимого города».

Среди ночи вернулись наши ребята. Они были взволнованы и возбуждены.

Еще не услышав от них ни слова, мы поняли: что-то произошло за пределами нашего лесного уголка.

- Война, - сказал Сергей и со злостью сорвал переполненный рюкзак. Он обернулся к нам и закричал: - Понимаете, война, а мы сидим здесь и ни черта не знаем, ничего не делаем! Где мои сапоги, будь они прокляты!..

Я видел, как побледнел Бычков, как отшвырнул от себя Казака Петя Зотов. В углу молча и поспешно переодевался Сергей. Тяжело дышал Василий Смыслов. Бычков сказал тихо, подавляя волнение:

- Ребята, вы можете толком…

- На, читай! - Серега сунул ему сообщение, переданное по радио.

Он читал про себя, а мы смотрели на строчки через его плечо. Никто не проронил ни слова.

Огромная, страшная война… И сразу, в одно мгновение, вся наша работа, все заботы об острове и новом совхозе показались вдруг такими мелкими, нестоящими, что говорить о них было просто стыдно. Война… А мы копаемся в шурфах, ходим с теодолитом, бьем комаров. Война, а мы едим макаронный суп и рябчиков. Война, а руки наши без винтовок…

Не было ничего удивительного в том, что Саша Северин тоже стал набивать свой рюкзак вещами, а Сергей переоделся в чистое белье и приготовился в поход. В порядке вещей был и вопрос Смыслова, ни к кому конкретно не относящийся:

- Кто-нибудь останется?

Он аккуратно складывал свое хозяйство и примеривался к лямкам рюкзака. Я глянул на Бычкова, он - наменя.

- Я останусь, - спокойно сказал Бычков.

Ребята разом посмотрели на него. Саша и Петя - с недоумением, Сергей - с испугом, Василий - с едва скрываемым презрением. Остаться теперь, когда мы нужны фронту? Да ведь это же… Бычков выдержал молчаливый обстрел, добавил:

- Кто-то должен работать. Не всем идти на войну. Это прозвучало не очень убедительно, но враждебное напряжение исчезло. В самом деле…

Когда взошло солнце и осветило тихий задумчивый мир, в котором не было ни единого намека на войну, мы уже стояли у палатки в полной готовности. Пять бойцов. У нас с Сашей Севериным были рюкзаки, у Пети - вещевой мешок, Сергей и Вася Смыслов забросили за плечи чемоданы. Казак скулил, терся о ноги Саши.

- Ну…

Мы пожали руку Бычкова. Он болезненно морщился, он, конечно, страдал, через силу заставил себя улыбнуться.

- Что ж, идите. Желаю вам…

- Береги Казака, - сказал Саша таким голосом, что мы все глянули на него и смущенно отвели глаза. Губы у него дрожали. Размяк парень.

Мы ушли, ни разу не оглянувшись.

А через день, сломленные неудачей, разбитые, злые, усталые, мы сбросили груз у входа в палатку и сели на скамью, стараясь не глядеть друг на друга.

Бычкова в палатке не оказалось. Мы уложили вещи на место и улеглись в ожидании топографа. Он не появлялся до вечера. Казак тоже не появлялся. Уже стемнело, когда мы услышали шаги. Бычков сбросил с плеча рейку, топор, лопату и устало сел на дворе. Я тихонько встал и выглянул из палатки. Он сидел одиноко, сгорбившись, бросив натруженные руки на колени. Рядом свернулся усталый Казак. Нам было стыдно. Страшно стыдно. Мальчишки, а не бойцы. Побитые мальчишки.

- Леша, - сказал я, впервые назвав его по имени. Худое и серое от усталости лицо Бычкова вспыхнуло.

Он вскочил.

- Ты? Вы здесь, братцы…

Я обнял его, он прижался к плечу и отвернулся. Вышли ребята, они сконфуженно улыбались, по очереди обнимали Бычкова и отворачивались. Он не расспрашивал о наших мытарствах. Успокоившись, сказал:

- Ужинали?

- Нет еще. Не хочется.

- Трудно одному. Понимаете, рейку и ту подержать некому. Да и скучно, черт возьми! Саша, ты бы спел, что ли…

Северин гладил сбесившегося от радости Казака. Серега развернул бумажку и вслух прочел одну фразу из сводки Совинформбюро: «Немцы бомбили Киев, Смоленск, Вязьму». Саша гремел посудой, не слышал этого, он вдруг запел: «Любимый город может спа-ать спок…»

Увесистый удар по шее оборвал песню. Серега стоял над ним и со злостью говорил:

- Ну ты, артист! Чтобы я этой песни больше не слышал, понял? Иначе…

Северин вскочил, надеясь найти у нас поддержку. Но мы промолчали.

Это действительно была не та песня, какую хотелось слышать в июньские дни сорок первого года.

Потом мы рассказали Бычкову, как нас встретили в совхозе.

- В общем, дали жизни, - объяснил Саша. - Военком чуть ни в шею вытолкал. Ругал страсть как сильно. Стыд такой, что и передать нельзя. Дезертирами обозвал, сумасбродами и еще по-всякому.

- А фронт?

- Мы спрашивали. Знаешь, что он сказал: «Потребуется - найдем. И точка». Разъяснил, что из нашего треста никого на фронт не возьмут, что наша работа оборонная и важная. Из совхозов, как и с приисков, - ни одного человека. Золото - оно и есть валюта.

Поели мы молча. Потом, как по команде, взглянули на Бычкова. Он одевался.

- Пошли, ребята. Ночь светлая. Репера будем ставить, просеки рубить.

Началась та же работа. Впрочем, та же, да не та. Никто теперь не смотрел на часы. Всходило солнце - мы уходили. Обедали в тайге, у костра. Домой приходили в темноте. Рыли шурфы, зубами скрипели, если мерзлота не поддавалась. Мы изучали свой ненаглядный остров вдоль и поперек. Рубили на нем кусты, ставили колышки и писали на затесах: «Место для теплиц и парников», «Пашня - 1800 метров с севера на юг, 920 метров с востока на запад». Короче говоря, уже видели здесь совхоз, и никаких гвоздей.

Как-то вечером мы шли домой усталым шагом крепко поработавших людей. Вдруг послышалось, что заржала лошадь. Мы переглянулись. Казак насторожился, поставил уши торчком и бросился вперед, заливаясь во весь голос. Мы побежали за ним. На другом берегу протоки слышались голоса, фыркали кони.

- Ребята, Зубрилин! - крикнул Смыслов, чьи длинные ноги успели вынести хозяина далеко вперед.

Замполит шел по бревну через протоку. В лесу стояли кони, лежали кучей вьюки и седла.

- Вот и наши воины, - приветствовал он нас. Мы поняли, что военком беседовал с ним. - Ну, чего застеснялись? Здравствуйте.

Нам действительно было не по себе. Сбегали на войну… В конце концов, это простительно, но все-таки неприятно.

Зубрилин, видно, понял наше настроение. Он начал с того, что прочитал последнюю сводку о военных действиях. Неутешительная сводка. Мы хмуро слушали и никак не могли понять, как это немцам удалось так легко пройти через нашу границу. Ну, новая граница - куда ни шло: она могла быть неготовой или еще что там. Но старая, о которой шли такие разговоры!.. Неприступная, мощная. И вообще, ни пяди своей… малой кровью… и все такое. Как обухом по голове.

- Вот так, - сказал он. - Такие дела, братцы. Между прочим, меня тоже не взяли, хоть я только что демобилизовался. Говорят, здесь тоже фронт. - Он помолчал, посмотрел на нас. - А теперь несколько слов о работе. Знаете, что дает стране Колыма? Знаете, конечно. На золото мы можем покупать оружие, самолеты, корабли. Золото добывают здесь сотни тысяч людей. Их надо кормить. Продукты приходится возить через море, через чужое море. Ненадежно. Долго. В конечном счете от нас зависит, будут люди сыты или нет, будут давать металл или не будут. Понятно? И вот еще что. Сроку вам для работы здесь от силы два месяца. Заканчивайте с этим островом. Осенью едем на новое место.

- Куда? - спросил Бычков.

- Ближе к приискам.

Мы с Зотовым переглянулись. Нас этот переезд вряд ли касался.

- Вы оба тоже поедете, - сказал вдруг Зубрилин.

- А совхоз?

- Справляется без вас? Справится и дальше. Спасибо, что хороших мастеров подготовили.

Через два часа Зубрилин собрался в дорогу. Он спешил.

- Что там нового? - спросил я. - Как с Зотовым?

- Письмо от Шустова я получил, все сделал. Проверили Конаха. Весьма подозрительный человек. Но до конца о нем узнать ничего не удалось. Город Бобруйск, откуда он родом, у немцев. Ничего нового теперь не узнаешь. Долго.

- Вы думаете, что это все-таки он?

- Нет, я не думаю так. Улики малоосновательны. Может быть, просто совпадение. Подождем, посмотрим. И вообще не особенно утруждайте себя размышлениями на этот счет. Есть для того другие люди. Но оглядывайтесь почаще. Не вредно. Бдительность всегда нужна. А теперь, в условиях страшной войны, особенно. Я говорю о настоящей бдительности, ребята. Поняли?

- Так точно, - совсем по-военному ответил Бычков.

Зубрилин коротко улыбнулся.