Нас с Зотовым вызвали в Магадан.

Петр Николаевич взял с собой дневники из катуйской находки, я разыскал в вещах листки с показаниями Шахурдина и ржавый револьвер с инициалами убийцы. Предстояла последняя встреча с людьми, которые много лет пакостили строителям Севера и стояли у всех поперек дороги.

Виктор Николаевич Зубрилин встретил нас с радушие ем доброго друга. Обнимая Зотова, он сказал:

- Возмужал ты, Петя, окреп. Папаша, а? Опередил всех.

Что-то новое появилось и в облике Зубрилина. Глубже залегли складки на его худощавом лице, строже смотрели глаза. И лишь когда он смеялся, то молодел и выглядел, как три года назад. Год-то случился не из легких, проверялась не только воля, но и крепость здоровья.

- Сводку слышали? - спросил он. - Бьем немцев у Волги. Окружение закончено. Здорово, не правда ли? И на нашей улице праздник!

Я вспомнил Лешу Бычкова. Далеко ему еще до Брянска! И в это время Зубрилин сказал:

- Получил письмо от Бычкова. Жив. Воюет. Два ордена уже. Привет всем передал, даже Казака вспомнил.

Ура нашему Бычкову!

- Вы догадываетесь, зачем вызвали? - спросил Зубрилин минуту спустя. - Да, конечно, Белый Кин и прочие.

- А Никамура? - спросил Зотов.

- Сегодня узнаешь.

…Мы вошли в кабинет следователя, когда он допрашивал Дымова. «Плановик» сидел напротив следователя. Свет от настольной лампы падал на его чисто выбритое лицо. Он выглядел довольно бодро, только пожелтел как-то весь да под глазами набрякли тяжелые мешки. Преступник сидел спокойно, но его волнение выдавали руки. Он все время потирал их, словно мыл очень тщательно, переплетая аккуратные пальцы. Он не знал, куда девать их, эти руки.

- Итак, вы встретили Дымова в Находке и… - Следователь смотрел на арестованного не отрываясь.

Дымов повел глазом в нашу сторону, хотел поздороваться, но тут же, вспомнив обстановку, отвернулся и сказал следователю:

- Мы с ним познакомились и стали друзьями,

- А потом?

- Его убрали.

- Убили, вы хотите сказать?

- Это сделали другие, не я,

- Кто?

- Я их не знаю.

- Странно. Где совершено убийство?

- Рассказывали, что в горах. Пошли на охоту. Он не вернулся. Мне только передали его документы. И все. Я поехал за него в Магадан.

- Кто нанимал убийц? Кто ваш хозяин все-таки?

- У меня нет хозяина.

- Значит, вы сами наняли убийц?

Арестованный молчал, потирал руки, прятал глаза.

- Ваше настоящее имя? - неожиданно спросил следователь.

Дымов молчал. Следователь позвонил, сказал конвойному солдату:

- Введите…

В дверях показался Скалов. Как он постарел, сгорбился! Это был волк, которого другие волки выбросили из стаи за ненадобностью. Скалов вошел и ни на кого не посмотрел. Только на Дымова. Только на него. Дымов сидел съежившись. В прозрачных глазах Скалова вспыхнула ненависть, он ехидно улыбнулся.

- И ты попался, китовая пасть нараспашку! - глухим голосом сказал Белый Кин. - Допрыгался все-таки, Джон Никамура. Не успел удрать.

Мы с Зотовым вздрогнули и переглянулись. Так это и есть Джон Никамура, глава шайки, ее вдохновитель и атаман? Вот он какой!

Голова Никамуры опустилась. И вдруг он выпрямился, положил руки на край стола и твердо посмотрел на следователя.

- Да, меня зовут Джон Никамура.

- Ну вот, а вы зачем-то скрывали такое известное имя, - сказал следователь. - Теперь все ясно, и мы начнем говорить как деловые люди… Уведите. - Следователь кивнул на Скалова.

- Да, мое имя Джон Никамура, - повторил арестованный и добавил: - Но я никого не убивал, руки мои чисты. Я только торговал. Я хотел участвовать в освоении этого края, помогать русским, нести сюда цивилизацию, порядок, добывать золото.

- А корабль, потопленный перед началом войны? На нем погибло много людей. Разве их кровь не на ваших руках?

- Ничего не знаю, - торопливо сказал Никамура.

- Это точно?

- Ничего не знаю, - повторил он.

- Тогда мы спросим Винокурова. Он передавал сведения по радио, он служил наводчиком.

Никамура снял руки со стола. Теперь он опять не знал, куда их деть.

- Не надо спрашивать, - тихо сказал он. - Все было именно так.

- Запишем, что все было именно так, - удовлетворенно сказал следователь.

- Я бы хотел сделать перерыв, - попросил Никамура, не глядя на следователя. - Я очень плохо себя чувствую.

- Пожалуйста. Отдохните и, кстати, вспомните некоторые детали своей прошлой деятельности. Вот вам бумага, вопросы, карандаш. Трудитесь, чтобы даром время не терять.

Никамура вышел. Мы положили на стол следователя свои документы, револьвер и начали беседу. Часа через два вышли на улицу и облегченно вздохнули. Все это очень действует на нервы, раздражает. Плохое - оно всегда плохо.

За эти несколько дней я получил возможность изучить материалы следствия, на основании которых удалось написать две последние части нашего романа. Ничто не осталось неясным. История с экспедицией «Союззолота», гибель старателей-одиночек, катастрофа с кораблем, убийство Бортникова, попытка взрыва на пароходе…

Жизнь Джона Никамуры и его подручных была прослежена с того далекого дня, когда он и Белый Кин, молодые, сильные и удачливые в делах люди, впервые высадились в устье реки на Катуйском берегу, и до самых последних событий начала 1943 года. Пусть читатель судит сам, что сделали эти люди для истории и чего они заслужили.

Много страниц из дневника Зотова и записей его товарищей были переписаны следователем в дело шайки диверсантов и убийц. Остались у следователя и старый револьвер с инициалами Белого Кина, и листки с опросом Шахурдина.

Больше мы не видели ни Джона Никамуры, ни Скалова, ни других участников шайки.

Их расстреляли по приговору суда весной того же гада.

Но с одним из невольных сообщников Никамуры мне все-таки пришлось встретиться. Я говорю о Кирилле Власовиче Омарове.

Только прежде чем сказать о нем, придется сделать маленькое отступление.

Вы, наверное, не забыли еще человека, о котором мы упоминали несколько раз как о добром, душевном и отзывчивом. Речь идет об Иване Ивановиче Шустове, который играет в нашем повествовании хоть и не большую, но важную роль. Ведь это он помог разыскать Шахурдина и сохранить в целости питомник Николая Ивановича Зотова, растения из которого находятся теперь в Май-Урье в надежных руках Петра Зотова. Не кто иной, как Шустов раздобыл в архивах Владивостока документы, характеризующие деятельность первого агронома на Севере. Да и судьба молодого Зотова, приехавшего на Север, так или иначе связана с директором Катуйского совхоза.

Шустов работал в Катуйске почти семь лет. Последнее время он часто жаловался на сердце и нет-нет да и заводил разговор о перемене климата. Ему было трудно говорить об этом: слишком глубокие корни пустил человек в этом крае. Трудами и заботами Шустова выстроен самый большой совхоз треста. Но здоровье…

Зубрилин сказал мне:

- Ты бы съездил в Катуйск, повидал старика. Он часто спрашивает о тебе. Пока есть свободное время.

Не мешкая, поехал я в Нагаево, откуда прямо со льда бухты летали в Катуйск маленькие самолеты.

В порту мы и встретились с Омаровым.

Сперва я не узнал его. Он стоял в группе людей, ожидавших посадки в другой самолет, который летел на юг. Что-то знакомое мелькнуло в облике этого низенького, черноглазого человека в шапке, надвинутой на самые глаза. На нем неловко, боком, сидело слишком длинное пальто с длинными рукавами, он сутулился, смотрел на мир сурово и неприступно.

- Слышь, агроном! - окликнул он сиплым голосом.

- Омаров?.. - Я подошел ближе.

Да, он. Постаревший, с недельной щетиной на подбородке и вялыми щеками, бравый капитан выглядел очень плохо. Вот так так…

Наверное, у меня на лице было написано все, о чем я думал в эту минуту, потому что он вдруг сказал, вымученно улыбнувшись:

- Что, сдал Омаров с лица?

- Да, вы как-то…

- Любой на моем месте… Куда едете? - Он вдруг перешел на «вы». Это тоже не походило на прежнего Омарова.

Не дожидаясь моего ответа, сказал:

- Хотел увидеть Зубрилина, да вот… - Он оглянулся. Только тут я понял, что рядом с ним конвой. - Передайте замполиту, что я очень сожалею о нашей размолвке. Неправ я, зря обидел его, так и передайте. Ни в чем Зубрилин передо мной не виноват, во всем я…

У него задрожал подбородок, глаза странно забегали. Вздохнув и оправившись, он добавил:

- Столько лет проработать в органах и допустить, чтобы… Никак себе не прощу. Вот куда завела самонадеянность.

- Да будет вам, - как можно мягче сказал я.

- На всю жизнь урок.

- Куда летите?

- В Хабаровск везут. А оттуда прямиком на фронт. Штрафной батальон - так определили в трибунале.

Омаров хотел еще что-то сказать, но конвойный заторопился.

- Давай, давай… - не очень ласково произнес он и показал на самолет.

- Прощай, агроном, - сказал Омаров. - Не поминай лихом.

- Прощайте, Омаров, - ответил я и проводил его глазами.

Через час и я сидел в тесном гнезде двухместного самолета. Дрожа всеми своими проволоками и отфыркиваясь, он несся по льду бухты, подпрыгивал на неровностях, а оторвавшись от земли, стал падать с крыла на крыло, скользить вниз, менять курс и всячески измываться над летчиком и единственным пассажиром, пока не набрал высоту и не ушел от ветра, который озорничал над морем и сопками.

Сорок минут полета вдоль берега - и под нами возникла бывшая фактория, поселок совхоза, теплицы, коровники, поля среди леса. Знакомые, почти родные места.

Иван Иванович Шустов был очень обрадован.

- Не забыл старого… Ну, рассказывай. Как Петя? У него, слышал я, сынок? Как звать-то? А что ребята?Как новый совхоз? Ты говори, не мямли, не томи душу.

Выслушав новости, он сказал:

- Теперь о самом главном. Зубрилин ничего не говорил тебе? Ну, так вот. Собираюсь я к себе на родину, в Саратов. Тянет. Да и сердце, знаешь ли… В общем, принимай у меня дела, парень.

Я открыл рот, чтобы возразить, но он не дал сказать ни слова.

- Все согласовано и утрясено. Как это Виктор Николаевич промолчал, не уведомил тебя? Мы с ним давно обговорили твою кандидатуру. Зотов - там, ты - здесь. Действуйте давайте, покажите, на что способна молодежь.

- А наша изыскательская партия? Иванов, Северин, Смыслов. Что станет с ними?

- Им, батенька мой, дорога на Индигирку. Слыхал, какие там прииски появились? А уж если золото, то и совхозы будут. А ты оставайся. Там управятся и без тебя.

Он встал и, порывшись в своем столе, протянул мне конверт.

- Держи. Неделю назад пришло. Все хотел отправить.

Она… Моя далекая, почти призрачная мечта. Я разорвал конверт, жадно проглотил первые строчки письма. Воронежский фронт. Форсировали Дон… В войсках связи. «И все-таки я верю в нашу встречу…» И подпись. А ниже и мельче: «Ст. лейтенант войск связи…»

Связист! Моя робкая девушка - лейтенант связи… Что делает с людьми война!

- Вот так, - вздохнул Шустов. - Сиди здесь, работай и жди ее. Верю, не век нам воевать, приедет она скоро. Глядишь, и вспомните старого директора, стукнете ему телеграмму: так, мол, и так, поздравь с первенцем.

Шустов уехал, лишь только открылась навигация. Все вышло, как задумал Зубрилин. Я надолго остался в Катуйске.

Мы все время переписывались с Зотовым, иногда встречались на совещаниях в Магадане. Кое-что знал я и об остальных наших друзьях. Они действительно уехали в бассейн реки Индигирки. Вскоре там возник первый небольшой совхоз. Колыма становилась не только золотой, но и страной со своим сельским хозяйством. Именно этого и хотел когда-то Николай Зотов.

Точно не помню, но, пожалуй, через год или больше, когда я приехал по делам в город, произошла встреча, о которой никак не могу умолчать.

В теплый августовский вечер, покончив свои дела, шли мы с Зубрилиным по улице, подымаясь к парку, откуда открывался чудесный вид на бухту, полуостров Старицкого и ближние сопки побережья.

Окна в домах были открыты, откуда-то слышалась музыка и детские возгласы, в бухте деловито посвистывали катера. Город отдыхал.

Когда мы проходили мимо большого дома, наполненного гомоном молодых голосов, Виктор Николаевич сказал:

- Горный техникум. Общежитие. Сейчас у них приемные экзамены.

Из окна первого этажа послышался очень знакомый голос. Я схватил Зубрилина за руку.

- Подожди, полковник…

Мы остановились. Чертовски знакомый голос! И мотив тоже знакомый: «Любимый город может спа-ать спокойно…» Вытянув шею, я заглянул в окно. Сердце застучало от радости. За маленьким столиком сидел рыжеголовый Саша Северин и пел свою любимую строчку. А напротив него склонился, как согнутая жердь, Василий Смыслов; его длинный нос, острый подбородок, брови, глаза - вся напряженная фигура выражала огромную работу мысли. На столике стояли шахматы. Смыслов играл! Он вдруг выпрямился, глаза его торжествующе уставились на Сашу Северина.

- Мат, Сашка! - пробасил он и засмеялся. - Пропел свою партию, рыжий Карузо!

- Ребята! - негромко сказал я.

Они разом оглянулись на окно. Дробно посыпались фигуры. Саша Северин выпрыгнул первым, Смыслов, громыхая стульями, протиснулся к подоконнику и буквально перешагнул через него.

Когда смолкли радостные выкрики, я спросил Васю:

- Научился все-таки?

- Стыдно, понимаешь, с таким именем-фамилией - и не играть. Теперь хочу до мастера дойти. Или, в крайнем случае, чтобы разряд.

- А ты, Саша, так и не осилил больше одной строчки?

- Нет, почему же. Знаю еще одну.

И он запел, краснея: «И видеть сны, и зеленеть среди весны…»

- Теперь уже можно, - сказал Саша и рассмеялся. Он имел в виду переломный год войны, когда наши войска погнали оккупантов прочь с советской земли. Он не забыл справедливого удара Сереги Иванова.

- Чего вы здесь?

- Сдаем экзамены. В сущности, уже сдали. Студенты, можно поздравить нас.

- А Серега? Он не с вами?

- Хватай выше! Руководитель комплексной партии. Теперь уже не по совхозам, а насчет составления карт. В глобальном масштабе, как говорится. Я его видел месяца три назад на колымской переправе. Пополнел, посерьезнел, фетровые валенки надел. Говорит, новую карту мира снимать будет. Геодезист высшего класса, первопроходчик.

- Не женился, Саша? - спросил Зубрилин.

- Что вы! - Он покраснел, потом засмеялся: - Скала!..

Все вместе мы пошли по улице вверх и остановились на водоразделе. Отсюда были видны и город и бухта.

Солнце опустилось, вода в бухте потемнела, и только от устья, за которым нестерпимо ярко блестела гладь Охотского моря, через всю бухту к нам тянулась розовая дорожка света, как рябью покрытая мелкими волнами наката. Она дрожала, постепенно тускнела и скоро совсем потухла. Над овальным зеркалом бухты возник нежный сизый туман.

Город тоже окутался вечерней дымкой. Его улицы уходили вниз, к реке. Смутно белели высокие дома, дымили трубы над крышами, через мост и дальше к сопкам бежали по белому шоссе темные силуэты машин. Небо на Севере было затянуто темными облаками. Где-то там, за тремя перевалами, жил Зотов с семьей, а еще дальше трудился наш деловитый и умный Серега. Рассеялись ребята по большой земле.

Зажгли свет. Ряд широких окон вспыхнул в школе; здание ее возвышалось почти рядом с нами за большим и чистым двором. Во дворе, бросая на окна тень, стояла огромная лиственница. Это была та самая лиственница… Она чудом осталась жива среди каменных громадин и асфальта.

- Ну, а ты как? - спросил меня Саша. - Начальство? Тебе хоть позвонить-то можно? Или связи с твоимсовхозом по-прежнему нет?

Зубрилин живо сказал:

- Звони, звони. Связь у него в совхозе работает отлично. Там есть одна толковая связистка. Да ты слышал о ней…

И все засмеялись.