Глава 1
Церковь, огромная, безликая, в готическом стиле. Словно во сне, я выбралась из такси, медленно поднялась по ступенькам и сквозь охватившее меня оцепенение ощутила внезапно нахлынувшее любопытство к тетушке, на чьи похороны приехала. Естественное любопытство к родственнице, о которой я знала лишь понаслышке и которая оставила мне после смерти приличную сумму денег. Предки ее когда-то приняли католическую веру. Но любопытство это мелькнуло и погасло, так и не сумев прорваться сквозь окутавшую меня пелену страха, прямо-таки гротескного ужаса. Мое подсознание старалось отгородиться от Парижа, от его шума и запаха, отгородиться от мысли о том, что я снова здесь, что именно в этом месте я узнаю правду и тогда все будет кончено.
У дверей церкви меня встретил адвокат. Он испытующе взглянул на меня, приняв бледность за проявление горя, и все же во взгляде его сквозило недоверие, поскольку бледность эта была несоизмерима с масштабами потребной случаю скорби. Маленький чуткий мэтр Жансон. Вчера он позвонил мне в Лондон и на безупречном английском поведал, что моя тетя Элис скончалась. Во сне. Отошла с миром.
- Моя дорогая миссис Дейвис, ваша тетя была очень высокого мнения о вас. Она оставила вам довольно приличную сумму денег. Если быть точным - двадцать пять тысяч долларов.
Он замолчал, ожидая реакции, - привычка профессионального оратора. Маленькая смешная тетушка Элис. Надо же! Вы только представьте, у нее было что оставить в наследство, да еще столько!
- Вы конечно же захотите приехать на похороны, - продолжил он, выдержав паузу. - Я постараюсь заранее подготовить документы, чтобы не задерживать вас и уладить все дела в тот же день. Вы сможете вступить в права наследования…
Его голос жужжал со скоростью шесть шиллингов в минуту, но я уже не слышала, о чем он говорит.
- Нет-нет. - Мой собственный голос долетал до меня словно издалека. - В Париж я не поеду. Я никогда не езжу в Париж, знаете ли. Нет, я не могу… Это исключено… Мне очень жаль… нет… нет… это невозможно… Просто я никогда не езжу в Париж…
Слава богу, Гевина рядом не было. Он бы наверняка вышел из себя, услышав про очередной приступ страха перед Парижем, поскольку страх мой действительно не поддавался никакому логическому объяснению.
- Нет… Я не могу приехать. Бумаги и дома можно подписать… Прошу вас… пожалуйста… давайте сделаем это именно так… Я знаю… Да… Я знаю… Огромные деньги… Да… очень щедрый поступок… да…
Медленно утекали минуты, по шесть шиллингов каждая; медленно, мало-помалу, его аргументы взяли верх над моими, хотя иначе и быть не могло, и в итоге мэтр Жансон выбил из меня обещание прибыть девятичасовым самолетом в Ле-Бурже и немедленно отправиться в церковь Святого Иосифа на авеню Ош. Я буду свободна не позднее следующего дня. Он это гарантирует. Какой отель я предпочитаю? Отель?! Сердце тяжело забилось в груди. За что мне все это? Почему меня тащат назад, в прошлое, столько лет спустя? Какой отель? Не знаю. «Кере»? Отлично. Отлично. Но только на одну ночь, не больше.
Я положила трубку и долго сидела, уставившись на телефон. Итак, пришло время выяснить все до конца.
Я живу в милом домике в Челси. Мужа моего зовут Гевин Дейвис. Он архитектор. У нас четверо сыновей. Мы поженились в пятьдесят третьем году в Нью-Йорке и прожили там два года, а в пятьдесят пятом вернулись назад в Англию. Я веду нормальную здоровую жизнь в окружении нормальных здоровых людей и очень люблю своих детей, своего мужа и свой дом; у меня много друзей, да и денег достаточно, так что на этот счет волноваться не приходится. Жизнь прекрасна и удивительна, и я понимаю это, осознаю, иногда до боли в сердце.
И все же эта жизнь с Гевином, начавшаяся в пятьдесят третьем, - всего лишь результат другого, незаконченного романа, который я оборвала за три года до этого. Впрочем, возможно, я была лишь жертвой обстоятельств, хотя и полагала, будто сама распоряжаюсь своей судьбой.
И вот я здесь, в церкви Святого Иосифа, узкие готические окошки подмигивают мне, мэтр Жансон держит мою руку в своей, и я иду к передней скамье, а на других - престарелые американские леди в окружении своих потрепанных временем мужей, с любопытством поглядывающие на меня, единственную родственницу тетушки Элис в Европе. «Бледненькая какая, - сказал кто-то, - бледненькая».
Грянул поразивший меня своими размерами орган. Священник вышел к алтарю. Гроб тети Элис накрыт огромным покрывалом с буквой «Т» - «Тор». Оглушительные звуки реквиема и запах ладана окутали меня. Костяшки моих пальцев побелели. Как красиво поет хор!
Много лет тому назад в маленькой церквушке Коннектикута молились по Тору, но там не было ни священника, ни ладана, ни швейцарских стражей со скипетрами и лентами, ни «Реквиема» Моцарта, лишь скорбная стонущая тишина да мои беззвучные молитвы. Но все это в прошлом.
Тринадцать лет тому назад Тору, моему отцу, было всего сорок четыре. Я уже два года жила в Париже, когда Тор внезапно вызвал меня домой. Мне ужасно не хотелось уезжать. По крайней мере, до тех пор, пока я не поняла, что он умирает. А доходило до меня очень долго. Тор просто не мог умереть в сорок четыре! Златовласый Тор, молодой веселый Тор, самый смешной, самый живой из всех мужчин. Умирал он от рака, который можно было вылечить еще год назад. Непобедимый Тор, которого одолели боль и смерть. Я уехала домой и долгие месяцы сидела у его постели, месяцы мучений и страха, месяцы агонии и морфия. Потом он умер, и все остальное умерло вместе с ним.
И вот теперь я опять в Париже. У истоков первых дней, у самого начала. В холодной, пропахшей фимиамом церкви. Священник простер вперед руки, плакальщицы опустились на колени, и я оплакивала вместе с ними другую, давнюю смерть.
Вчера вечером в Лондоне я готовилась оставить своих детей на целых два дня. Позвонила подруге, которая согласилась приехать к нам, приглядеть за домом. Горничную отпустила гораздо позже обычного. По иронии судьбы, мужа моего тоже дома не оказалось: он уехал в Ирландию и собирался вернуться только через несколько дней. Я оставила ему телефон адвоката и отеля, в котором собиралась остановиться. Взяла с собой смену белья и испанскую шаль - для похорон. Легла я рано, приняв на ночь две таблетки секонала, и очнулась только в семь утра. Со стороны можно было подумать, что я абсолютно спокойна. И все же спокойствие это было каким-то неестественным, если не сказать - пугающим. Мои шаги по сверкающему полу аэропорта гулко и холодно отдавались в сердце. Я поймала взглядом свое отражение: высокая женщина в черном костюме, лицо бледное, словно мелом присыпанное, вид такой, словно впереди ее ждет долгое изнурительное путешествие, а не часовой перелет через Ла-Манш. Я с любопытством уставилась в зеркало и никак не могла поверить, что там - я сама.
Но в Ле- Бурже мое притворное спокойствие испарилось без следа. По дороге в город таксист свернул на рю де Фландр, и в животе у меня похолодело от страха. Я то закрывала глаза, то пялилась на сиденье, то изучала ручку своей черно-белой дорожной сумочки, лишь бы не смотреть на до боли знакомую рю де Фландр. Я отгородилась от Парижа, от людей, от их лиц, от их походки, от звука их голосов и визга их машин.
Оказавшись в церкви, окутанная торжественной скорбной музыкой, сочувственными взглядами престарелых леди, поддержкой внимательного мэтра Жансона, я снова почувствовала себя в безопасности. Гроб и священник поплыли перед глазами. Но не о тете Элис я плакала, не об этой милой доброй старушке - я оплакивала свой собственный воображаемый гроб, в который я уложила себя много лет назад и отправила в могилу вслед за отцом в Коннектикуте, а потом начала новую жизнь, которая не имела ничего общего с той, прежней. Я родилась в возрасте двадцати двух лет.
Месса подошла к концу. Мы с мэтром Жансоном побрели вслед за гробом на задний дворик церкви. Престарелые леди и их мужья пожимали мне руки. Какой странный ритуал. Я автоматически обменивалась рукопожатиями с этими незнакомыми людьми, принимая их соболезнования по поводу очередной смерти.
В машине, по пути на кладбище, мэтр Жансон поинтересовался, как долго я не была в Париже.
- Тринадцать лет, - ответила я.
И вот я снова здесь, и теперь все должно закончиться. Я заставлю себя разузнать правду. Я буду искать его и… себя? Нет. Не себя. Я найду себя в нем. В том, каким он был и каким стал. И узнаю. Я должна узнать.
И вдруг исчезло безмолвие всех прожитых лет, когда мне то и дело хотелось закричать: «Где ты, Милош? Что с тобой случилось?» Перед моим мысленным взором прошла вереница воспоминаний. Я вспомнила, как в первое время боялась сойти с ума, цепляясь за действительность, словно альпинист за веревку; заново пережила годы отчаяния, паники и холода - мне было холодно даже в Нью-Йорке жарким летом, потому что в душе я умерла и единственной моей заботой было не упасть. Теперь все это неожиданно потеряло смысл. Я наконец докопаюсь до правды.
Хотя страх и паника давным-давно отступили, что-то внутри меня умерло, атрофировалось после смерти Тора и исчезновения Милоша. Именно так - исчезновения. Шок от этих двух невосполнимых потерь вызвал довольно странное состояние моего разума, поначалу граничащее с умопомрачением, а затем перешедшее в глухую пустоту и отказ от принятия действительности. Так было, пока не появился Гевин. Здоровый, веселый Гевин, который однажды сказал мне в Центральном парке:
- Милая моя девочка, все, что тебе нужно, - дом, полный ребятишек, и я предлагаю начать претворять наши планы в жизнь прямо сейчас!
Гевин - полная противоположность моего утонченного окружения, умеющий отдавать себя без остатка, самый нежный из мужчин, самый мудрый из мужей. Он просто встряхнул меня как следует и вернул обратно на землю. Спасибо Тебе, Господи! Но даже ему не удалось побороть мое упорное нежелание возвращаться в Париж. Никому не удалось.
Но теперь я здесь. Стоя у могилы, бок о бок с адвокатом и священником, я отодвинулась немного в сторонку и произнесла вслух, как будто читая молитву: «Милош, я вернулась, чтобы найти тебя». Тихо, для себя одной.
Мы шли мимо могил, поросших свежей майской травкой.
Мэтр Жансон театрально вздохнул и повернулся ко мне:
- Вот видите, ничего страшного, правда? Все не так плохо. А теперь поедемте в мой офис, и я объясню вам, что к чему. Затем пообедаем где-нибудь. После полудня все бумаги отправятся в посольство, а завтра утром поверенный их подпишет. Днем вы поставите свою подпись и уедете. Может, даже раньше. Все очень просто, уверяю вас.
Я слушала его вполуха, уловив только одно - завтра днем я буду свободна. Меня снова охватила паника. Все совсем не так просто. Невозможно сразу сбросить с себя латы, в которые закована часть тебя, твоей души, взять и сбросить их только потому, что судьба решила выкинуть очередной фортель и тетя Элис ухитрилась умереть именно в Париже. Паника с таким остервенением накинулась на меня, что я даже оступилась. Адвокат подхватил меня под руку и удержал от падения. Страх бежал по моим венам, как электричество по проводам. Я почувствовала, как силы покидают меня. Мне с этим не справиться.
Все оставшееся утро, обедая где-то у Елисейских Полей, глядя на Париж из окон такси, из офиса адвоката и из нотариальной конторы американского посольства на площади Согласия, я сотни раз ощущала, как земля уходит у меня из-под ног. Я чувствовала, как мой призрак слоняется по большому шумному городу, и снова видела перед собой высокую фигуру Милоша в заношенном плаще с обтрепанными рукавами и его ясную, ослепительную улыбку. Я видела его за каждым углом, на каждом повороте такси, за каждой готовой открыться дверью, пока в конце концов не поняла, что схожу с ума, и тогда мне захотелось только одного - отправиться в отель, в котором заботливый мэтр Жансон забронировал для меня номер, остаться в одиночестве, броситься на кровать и реветь в безликую подушку. Бесконечный день все-таки подошел к концу, я без сопротивления позволила усадить себя в очередное такси и добралась-таки до долгожданного отеля.
Я бросилась в постель и тут же отключилась. Очнулась я примерно через час, немного успокоившись. Тот факт, что отель располагался на бульваре Распай, ускользнул от моего внимания; я поняла это только тогда, когда прочитала название на пепельнице. Вот, значит, как. Опять Монпарнас. Я набрала ванну и расслабилась, лежа в горячей воде и покуривая сигарету. Хватит уже. Пора прийти в согласие с собой. Пора положить этому конец. Но ничего, кроме начала, я не видела. Начала истории, случившейся пятнадцать лет тому назад.