Ярко освещенный зал Ле-Бурже с его часами, полированными поверхностями, стойками и хриплыми громкоговорителями казался каким-то нереальным. Огромные пространства сияющих полов, кожаные кресла и абстрактные пепельницы сильно смахивали на рекламу из «Ньюйоркца». В ушах эхом отдавался цокот моих каблучков.

Я напряглась, завидев Клода у стойки бара. Он поднял голову, заметил меня и поднялся навстречу. Внезапно я заметила, что он состарился. Вил уставший, вокруг рта залегли глубокие складки. Высокий, стройный, густые волосы лишь слегка подернуты сединой, ему никто никогда не давал его тридцать девять. Клод поцеловал меня в щеку.

В наших рукопожатиях и объятиях не было ничего драматичного. Все как обычно, словно мы отправились в паб в Челси пропустить по стаканчику, уложив детей спать. Но здесь не Челси, и если мои дети уже спят, то это не я их укладывала. Да и Гевина с нами не было. Нет, встречу в аэропорту Парижа заурядной никак не назовешь, она граничила с безумием.

Клод заказал выпить, и мы пристроились за столиком у окна. На взлетных полосах вспыхивали огоньки, сновали туда-сюда грузовички с багажом, бегали люди в униформах, тихо, бесшумно - толстое стекло поглощало все звуки. В баре больше никого не было.

Лицо Клода абсолютно ничего не выражало, в глазах - ни искорки. Он был совсем на себя не похож.

- Прямо мелодрама какая-то. - Я не знала, как начать разговор.

Он улыбнулся:

- Знаю и прошу у тебя прощения. Но я испугался, что ты докопаешься до правды в одиночку. Я… мне не хочется, чтобы это произошло вот так…

Он смотрел мимо меня, на огни за окном.

- Что я могла сделать? Заглянуть в телефонную книгу? Отправиться в церковь? - невесело усмехнулась я. - Я и вправду была неподалеку… Ради бога! В чем дело, Клод? Почему ты не хочешь, чтобы я докопалась до правды в одиночку? Почему так важно, чтобы ты был здесь, со мной? И давно ли…

- Погоди. Давай начнем с вопроса попроще. С самого начала. - Он устало вздохнул. - Для меня все началось в апреле пятидесятого года, когда я получил твое письмо. Ты написала мне по приезде в Коннектикут и сообщила, что Тор умирает. А второе письмо, оно… еще больше меня встревожило. Тор не только умирал, он ужасно мучился, рядом с тобой никого не было, и тебе пришлось одной принимать решения. Но это не главное - ты буквально билась в истерике, потому что Милош не написал тебе ни строчки. Ты не могла позволить себе поддаться панике, но она так и читалась между строк. И я по-настоящему забеспокоился.

Я написал Филиппу и твоей подруге Аджи, попросил их выяснить, что случилось. И Милошу написал, на имя Сержа в семинарию, но ответа не получил. И Филипп, и Аджи заявили в один голос - они не могут отыскать Милоша, он словно сквозь землю провалился. Аджи припомнила, что видела его в «Селект» с югославами. Она направилась туда с расспросами, и там ей сказали, что у Милоша есть кузен и он должен знать, где находится его брат, только вот кузен укатил в Гейдельберг. Может, Милош вместе с ним уехал? И мне, и Аджи это казалось вполне логичным. Она пообещала продолжить расспросы в «Селект» и, если что-нибудь всплывет, написать тебе напрямую.

Милош, конечно, вполне мог уехать с Алексисом в Германию, но почему он не написал тебе ни строчки? Этого я понять не мог. Тем не менее я решил не сообщать тебе об этом, а сочинить нечто весьма туманное. Примерно с месяц от тебя не было ни слуху ни духу. К тому времени Тор уже стоял одной ногой в могиле, и ты пребывала в состоянии шока. Милош не ответил ни на одно из моих писем, и, судя по твоему последнему бессвязному посланию, ты была не в себе. Следующим же паромом я отправился в Париж.

Поход в церковь стал моей первой ошибкой. Мне солгали, сказав, что Серж покинул семинарию, а ведь именно он являлся ключом к разгадке. Если бы я пришел и спросил Сержа, а не Милоша, все могло бы повернуться иначе… Но случилось то, что случилось. Мой визит в семинарию окончился ничем. Мне нагрубили, помогать даже не собирались, еще бы чуть-чуть - и вообще вытолкали бы взашей.

Потом, само собой, я встретился с Алексисом. Я рассказывал тебе о нашей встрече в «Селект» и о том, как он бросил мне напоследок: «Кароле никогда в голову не приходило, что Милош, быть может, уже по горло всем этим сыт?» Честно говоря, мне действительно стало так казаться. Не до, а после его слов. Я пошел прогуляться, и чем больше я думал об этом, тем логичнее выглядела эта идея. Посмотри на нее с моей точки зрения, и ты поймешь, что я имею в виду. Когда ты уезжала из Парижа, Милош был в депрессии. Алексис постоянно напоминал ему, о какой жизни он мечтал с самого детства. Даже если бы Алексис не давил на него - а он давил, и еще как! - но даже если бы он не давил на Милоша, одного его присутствия было бы вполне достаточно, чтобы сомнения снова подняли голову и начали терзать его. Представляю, что он чувствовал после твоего отъезда.

Алексис настаивал на том, чтобы Милош вернулся в семинарию, не обязательно в эту - в любую. Почему бы не попробовать в Германии? Может, там условия получше. Картина постепенно прояснялась. Милош мог размышлять следующим образом: почему бы не попытаться, почему бы не попробовать примириться с Богом, без… ну, без постороннего вмешательства. Почему бы не проверить себя, свое решение уйти из семинарии, ведь нам прекрасно известно, что в прошлый раз он поддался гневу, да и несносный характер епископа сыграл не последнюю роль. Почему бы не сделать это, особенно теперь, когда он свободен и его ничто не держит… Нет, помолчи, дай мне договорить. Я понимаю, это звучит просто невероятно, но, поскольку его молчание было еще более невероятным, эта гипотеза не казалась мне притянутой за уши.

Чем больше я думал об этом, чем больше я размышлял об Алексисе, о его подавляющем влиянии на Милоша, тем более логичным становилось это умозаключение.

Взгляни на это с другой стороны. Когда ты познакомилась с Милошем и втянула его в свою жизнь, ты фактически сделала две вещи: подарила ему свою любовь и ключи от нового мира, от того мира, с которым он не только не был знаком, но который совершенно не интересовал его до встречи с тобой. Второе: ты поставила его перед выбором - сохранить старые ценности, а вместе с ними свою прежнюю жизнь или принять тебя и то будущее, которое вы могли бы построить вместе, но на твоих условиях. Нет, не возражай. Я никогда не говорил тебе об этом раньше, но, понимала ты это или нет, человеку со стороны это видится именно в таком свете. И конечно же - подумай хорошенько! - конечно же Алексис придерживался той же точки зрения.

Если помнишь, Алексис никогда не выступал против тебя в открытую. Свою враждебность он прикрывал дружбой, которая так тревожила тебя. Что он говорил Милошу, когда тебя не было рядом, нам уже никогда не узнать, и как он преподнес ему твой отъезд в США - тем более. Но Алексис стал своего рода катализатором. Именно он двигал фигуры на доске, когда сказал мне, что Милош сыт по горло. И тогда мне пришло в голову: а вдруг так оно и есть?

Поговорить с Милошем лично не представлялось никакой возможности. Алексис постарался на славу. Не мог же я в самом деле пойти в полицию. Я проверил все места и переговорил со всеми людьми, которые могли бы иметь хоть малейшее представление о Милоше, и везде - пусто. Мне пришлось поверить Алексису на слово! К тому времени я был готов не только нос ему свернуть. Ох уж эти чертовы восточные штучки! Я чувствовал себя беспомощным щенком перед византийской диалектикой Алексиса и даже начал побаиваться его. Перед отъездом в Лондон я решил еще разок заглянуть в «Селект». Один из официантов сказал мне, что утром Алексис отбыл в Гейдельберг, так что я его больше не видел.

Тогда я и написал тебе, что Милош исчез, пропал и даже следов не оставил - поверь мне, я раз десять это письмо переписывал, - и посоветовал тебе принять все как есть и жить дальше.

Я знаю, что случилось потом. В последующие пять лет мы регулярно переписывались с твоей матерью. Я знаю о твоем побеге, о твоей работе, о психотерапевте и о том, что в итоге ты более-менее пришла в норму и вернулась к реальности. Несколько раз я порывался приехать к тебе, но твоя мать отговаривала меня. И она, и ее муж, и доктор в один голос утверждали, что от меня будет больше вреда, чем пользы. Не знаю уж почему и до сих пор не уверен, стоило ли мне прислушиваться к их словам. Но пока я колебался, ты пошла на поправку, устроилась на работу, и вопрос отпал сам собой. Потом Гевин собрался в Штаты, я поручил ему повидаться с тобой, и, прости меня за иронию, он сделал то, о чем я думал все эти годы, - женился на тебе. Да ладно тебе, чего ты так удивляешься?

Но я действительно была поражена. Взгляд его затуманился.

- Теперь уже можно признаться, теперь это уже не имеет никакого значения. Перед тем как Милош вошел в твою жизнь, мы были слишком юны, и женитьба меня вообще не интересовала. А потом появился Милош. Но когда ты уехала, когда заварилась вся эта каша, я понял наконец, что привязался к тебе гораздо сильнее, чем думал. Просто раньше я сам себе боялся в этом признаться. И я еще кое-что понял: все мои колебания по поводу поездки в Нью-Йорк были не чем иным, как страхом… страхом приехать и увидеть, что ты все еще увлечена Милошем и для меня рядом с тобой есть только одно место - место друга и наперсника. А с этой ролью, боюсь, я не справился бы. Твоя мать с мозговедом имели в виду несколько иное, но так мне подсказывало мое сердце…

Он остановился, отхлебнул из стакана и прикурил, стараясь не смотреть мне в глаза. Да, его откровения удивили меня, но, положа руку на сердце, не слишком. Я ничего не ответила, потому что говорить пришлось бы слишком много.

- Как бы то ни было, - продолжил Клод с кислой улыбкой, - темная лошадка Дейвис, которому я поведал о тебе и Милоше только в общих чертах, появился на сцене, сгреб тебя в охапку и - прямиком под венец. Поначалу я бесился, злился на самого себя за свою нерешительность. Но потом подумал, что так даже лучше, по крайней мере, для тебя. Гевин был совершенно посторонним человеком, никаких связей с Парижем не имел, здоровый, трезвомыслящий валлиец с огромным сердцем и способностью завести несчетное количество сыновей… Именно в этом ты и нуждалась. Он оказался достаточно умным, чтобы понять это, а я - достаточно разумным, чтобы принять это. Вот так.

Но когда ты вернулась в Лондон, в тот самый первый вечер… я снова оказался у самого начала. Ты все еще любила Милоша. Несмотря на пять прошедших лет, несмотря на Гевина, несмотря на детей, ты все еще любила его! И тогда внезапно все теории рухнули, словно песчаный замок. Я видел в твоих глазах тот же свет, который горел в глазах Милоша, и я понял, что все мои такие логичные объяснения не что иное, как собрание лжи и заблуждений. Через три дня я вылетел в Париж и за несколько часов докопался до истины.

Огней на взлетной полосе стало меньше, но горели они ярче. Клод замолчал, осушил стакан и налил себе еще. Я поразилась своему спокойствию. Сердце билось в нормальном ритме, в душе - никакого сумбура. Как будто я уже знала, что он скажет дальше. Я могла лишь посочувствовать раздираемому бурей эмоций Клоду. Не то чтобы я ничего не воспринимала, но прочувствовать то, что испытывал он, не могла.

Какой же длинный выдался день! Какие длинные пятнадцать лет! Может, уже слишком поздно. Может, часть моей души уже совсем омертвела.

- Ты как себя чувствуешь? - спросил Клод. - Продолжать или поедем в город? - Он окинул взглядом аэропорт и нерешительно посмотрел на меня.

- Продолжай, со мной все в порядке. Правда.

- В пятьдесят пятом я прилетел в Париж, взял такси и направился прямиком в церковь, готовый, если потребуется, вступить в бой, но добиться правды. Однако в этом не было никакой необходимости. Семинарию возглавлял новый человек, намного моложе и прекрасно говоривший по-французски. Там все переменилось, место выглядело ухоженным и процветающим. Но с другой стороны, уже пять лет прошло.

Меня проводили в библиотеку. Я рассказал священнику, что пытаюсь разыскать бывшего студента, Милоша Керовича, или, если не получится, его друга по имени Серж. Он вздрогнул и напрягся. Я начал было извиняться, но он оборвал меня.

«Полагаю, вы имеете в виду Сержа Войтича. Да, я могу вам помочь. Я дам вам адрес. Он живет недалеко отсюда». Говорил он медленно, на лице - тревога. В комнате повисла тяжелая тишина. И в этой тишине, Карола, я вдруг понял, что произошло на самом деле.

Глаза Клода горели огнем, но он не мог обжечь меня. Сердце гулко бухало в груди, в ушах стучало. Я не двинулась, руки словно приклеились к столику. Я ничем не могла помочь Клоду. Он смотрел на огни аэропорта, бледный, осунувшийся. Я хотела сказать ему что-нибудь, хоть что-то, но слов не находилось.

- Священник встал и принялся мерить шагами комнату. «Все это еще до меня случилось, - начал наконец он. - Я знаком с Сержем, потому что он у меня в приходе… с тех пор пять лет прошло. Меня тогда тут не было». Он развернулся и уставился на меня. «Зачем вы пришли? Какое имеете ко всему этому отношение?» Я не ответил. Он долго смотрел на меня, а потом сказал спокойно и даже мягко: «Милош Керович покончил жизнь самоубийством. Повесился в санатории в Альпах в ноябре пятидесятого года».

Слова Клода упали на столик, прямо мне на руки. Все замерло - и я, и он, и даже воздух, которым мы дышали. Слова ждали, чтобы я прикоснулась к ним, взяла, осмыслила их значение, и тогда они могли принять форму прямо в моих ладонях.

Я сидела в полном одиночестве и пыталась постичь их смысл. Слова медленно поднялись и поплыли прочь, словно дым от сигарет.

В глазах Клода стояли слезы, руки его дрожали. Он потянулся и накрыл своей ладонью мои пальцы. Теперь уже все не важно.