Глава 101

С каким удовольствием представляю я замешательство, охватившее Застарелое Разложение! Вот леди Момпессон и сэр Дейвид в ночных одеяниях спешат к большой гостиной в окружении переполошенных слуг. Когда они входят, лакей Джозеф зажигает газовый светильник, а потом его и других слуг низшего ранга хозяева выгоняют из комнаты с наказом бежать за врачом и караульными. В глубине залы мистер Такаберри склоняется над распростертым на полу телом. В тусклом свете единственного газового фонаря видно, что на прекрасном турецком ковре медленно расползается темное пятно.

— Посмотри, всё ли на месте, — говорит леди Момпессон.

Сэр Дейвид переступает через тело, заглядывает в тайник, а потом торопливо возвращается к матери и шепчет:

— Оно пропало! — И с ужасом добавляет: — Похоже, больше ничего не похищено.

— Что пропало? — спрашивает леди Момпессон, но, прочитав на лице сына смятение, переводит взгляд на тело. — Обыщи его! — властно приказывает она.

Сэр Дейвид опускается на колени рядом с мистером Такаберри, который расстегивает на раненом куртку и говорит:

— О, позвольте мне разобраться с ним, сэр! Не пачкайте ваше дорогое белье. Гнусный предатель! Сначала хафемские ренты, а теперь это. Он недостоин вашей заботы.

— Не загораживайте мне свет, старый болван! — восклицает сэр Дейвид.

Со всем достоинством, какое только возможно сохранять в ночной рубашке и ночном колпаке, дворецкий подымается на ноги и отходит в сторону, предоставляя своему господину обшаривать карманы раненого.

— Оно должно быть здесь! — секунду спустя выкрикивает сэр Дейвид и начинает обыскивать карманы по второму разу. И снова ничего не находит. Тогда он низко склоняется над раненым и спрашивает: — Что вы с ним сделали?

Мистер Такаберри смотрит на хозяина, а потом бросает взгляд на леди Момпессон.

— Прошу прощения, ваша светлость… сэр… но мне кажется, мистер Ассиндер…

— Оно должно быть здесь! — выкрикивает сэр Дейвид. — Он получил пулю в грудь, как только открыл тайник!

— Значит, у него был сообщник, — говорит леди Момпессон.

Сэр Дейвид встает и приказывает дворецкому:

— Созовите всех слуг, немедленно. Всех надлежит тщательно обыскать. Их самих и их вещи.

— Слушаюсь, сэр. Но если украдена какая-то вещь, боюсь, теперь уже слишком поздно. Некоторые слуги покинули дом, отправившись за подмогой.

— Тем не менее выполняйте приказ. Похищен важный документ.

Когда старый слуга торопливо удаляется, леди Момпессон говорит:

— Помни, нам ни в коем случае нельзя раскрывать характер документа, ибо никто не должен знать, что он вообще существовал!

— Если он окажется не в тех руках… — начинает сэр Дейвид и осекается, содрогнувшись всем телом.

— Не окажется. Скорее всего, его взял по ошибке один из слуг, состоявших в сговоре с Ассиндером. Я подозреваю Вамплу, поскольку видела, как они двое шушукались по углам. Он уничтожит документ, когда с ним ознакомится. Откуда Вамплу знать, насколько он важен?

— Но, мама, взяли-то, похоже, только одно завещание. Словно именно его и искали!

— Подобное предположение внушает тревогу, — соглашается леди Момпессон. — И наводит на мысль, что я не ошибалась, подозревая в Ассиндере наемника наших врагов. Хоть бы молодой Хаффам был еще жив! Ибо как только объявят о его смерти, в права наследства вступит Сайлас Клоудир.

— Он стар. Что случится, если он умрет прежде, чем это произойдет?

— Коли мы не сумеем найти завещание, согласно кодициллу в права наследства вступит наследник Малифант.

Через несколько минут все слуги собраны в одной комнате, вроде бы в полном составе (ибо никто не вспоминает о мальчике-прислужнике). Мистера Вамплу, исполненного праведного негодования, поднимают с постели и заставляют присоединиться к слугам. Потом все они и их вещи тщательно обыскиваются мистером Такаберри и констеблями. (Один из лакеев — думаю, Эдвард — страшно пьян и гневно возражает против обыска, покуда констебли не применяют силу.) Хотя, к великому смущению многих, в процессе досмотра обнаруживаются многочисленные мелкие пропажи — бутылки вина, предметы столового серебра и одежды, — документ так и не найден.

Только через несколько часов после рассвета одна из судомоек вдруг спрашивает: «А где же мальчишка-прислужник, Дик?»

 

Глава 102

Выходя из тихого конюшенного проулка, я думал единственно об опасности погони. Отойдя немного, я вдруг осознал, что все вокруг заволокла темно-желтая пелена студеного тумана. Я понятия не имел, который час, поскольку невидимое глазу солнце давало знать о своем присутствии лишь слабым свечением тумана, чьи холодные влажные щупальца проникали под мои тонкие одежды и скользили по телу. Оказавшись за чертой квартала, я повернул на восток, совершенно бездумно. Потом вдруг волна восторга захлестнула мою душу, и я исполнился ликования при мысли о своем удачном побеге и одержанной победе. Но как только мне представилась возможность хорошенько подумать над своим положением, я понял, насколько оно неблагоприятно. Хотя я наконец заполучил в свои руки завещание (а я прижимал пакет к груди, изнывая от желания прочитать документ, но еще не решаясь), теперь мне угрожала серьезная опасность со стороны обоих Момпессонов и, самое главное, со стороны Сайласа Клоудира. Последний пойдет на все, чтобы только уничтожить завещание — и меня заодно.

Самым естественным в данных обстоятельствах представлялось пойти к Дигвидам, но меня останавливало предостережение Джоуи о возможном наблюдении за домом, установленном Барни. Будь у меня время проследить за тем, чтобы Джоуи выполнил мои распоряжения, я бы теперь прямиком отправился в новые наемные комнаты, уверенный в своей безопасности. Так или иначе, сейчас я был в буквальном смысле слова бездомным и нищим. До полного наступления дня, похоже, оставалась еще пара часов, и в своих тонких одеждах, без теплого сюртука я дрожал от холода.

Чтобы не замерзнуть окончательно, я шел резвым шагом и вскоре достиг Риджент-стрит. В столь ранний час на улице было мало транспорта и мало прохожих. Я дошел до Квадранта, где на углу стоял прилавок торговца жареным картофелем, и остановился в нескольких ярдах от него, стараясь согреться в слабых волнах тепла, исходящих от жаровни.

Возле прилавка стояли две женщины в потрепанных грязных нарядах. Одна зябко передернула плечами, а другая машинально рассмеялась и сказала:

— А вот я не мерзну, Сэл. Моя добродетель согревает меня.

В поисках тепла я болтался настолько близко от жаровни, насколько осмеливался подойти. Количество фургонов и телег, громыхающих по направлению к Ковент-Гардену, постепенно увеличивалось; стада овец и коров медленно проходили мимо, направляясь к Смитфилду. Немного погодя я увидел конный патруль, возвращающийся с дежурства из городских предместий. Теперь по тротуарам шагал рабочий люд, хотя для служащих из Сити (насколько я помнил из своего опыта уличной торговли) было еще слишком рано.

Только представив завещание канцлерскому суду, я мог обеспечить себе относительную безопасность — поскольку тогда будет меньше смысла убивать меня, а риска не в пример больше. Ибо в настоящее время, скрывающийся от всех и даже считающийся умершим, я оставался очень уязвимым. Однако, если учесть мой нынешний внешний вид, я не имел ни малейшего шанса (как справедливо заметила мисс Лидия) пройти мимо привратников в здание канцлерского суда, а я твердо положил не отдавать документ никому, кроме как высокопоставленному должностному лицу, причем в присутствии свидетелей, ибо хорошо помнил предостережение мисс Лидии, что у Момпессонов есть осведомитель в канцлерском отделении Высокого суда.

Как бы то ни было, я рассчитывал прибегнуть к содействию Генри Беллринджера, сводного брата Стивена Малифанта. Я видел Генри в канцлерском суде и знал, что он неким образом с ним связан. Он отнесся ко мне доброжелательно (насколько позволяли обстоятельства) и являлся тем самым другом, о котором я упомянул в разговоре с мисс Лидией. В общем, я решил обратиться к нему.

Сейчас было еще слишком рано, чтобы думать о предстоящей встрече, и потому, в попытках согреться, я ходил по улицам скорым шагом, осторожно ступая по скользким заиндевевшим булыжникам мостовой и наблюдая за медленным пробуждением огромного города на рассвете сырого и туманного зимнего дня.

Мальчишки-посыльные очнулись от своего зябкого беспокойного сна под прилавками магазинов и зажигали газовые лампы, слабые лучи которых едва рассеивали сгущающийся туман. Потом они начали открывать ставни витрин, то и дело дыша на окоченевшие пальцы, наверняка болезненно ноющие от соприкосновения с ледяным металлом и деревом. Фонарщики принялись гасить фонари, окруженные бледными ореолами света в плотной туманной пелене. Люди торопливо шли на работу, движимые не трудовым энтузиазмом, а желанием согреться и поскорее очутиться в теплом помещении. В районе Лестер-Сквер навстречу мне несколько раз попадались группы элегантно одетых молодых джентльменов, с шумом и криками возвращавшихся домой после разгульной ночи.

 

Глава 103

Я дошел до Барнардз-Инн и, памятуя о предыдущем визите, не стал называть привратнику свое имя, а подождал, когда он отвлечется на джентльмена, отдававшего какие-то распоряжения, и быстро проскользнул мимо.

Я прошел через два внутренних двора и поднялся по лестнице на мансарду, где обнаружил наружную дверь открытой и постучал во внутреннюю. Спустя несколько мгновений Генри отворил дверь и с удивлением воззрился на меня. Он выглядел точно так же, как в прошлую нашу встречу, только на сей раз был в цветастом халате из набивного ситца, бархатном ночном колпаке с золотой кисточкой и турецких туфлях.

— Вы меня помните? — спросил я, сообразив, что со времени нашей встречи минуло около двух лет.

К великому моему облегчению, он просиял и воскликнул:

— Конечно помню, Джон! Вы принесли мне известие про бедного Стивена! Мой дорогой друг, я очень рад видеть вас снова.

Он пригласил меня войти и закрыл за мной дверь. Комната выглядела гораздо уютнее против прежнего, ибо теперь здесь появился новый диван, второй столик, яркий турецкий ковер и несколько картин на стенах. Я застал Генри за приготовлением завтрака: на жарочной полке в камине стояла сковорода с тремя ломтиками бекона и парой почек. При виде и (главным образом) при запахе пищи у меня болезненно скрутило внутренности.

Вероятно, Генри заметил это, поскольку буквально силой усадил меня за небольшой стол, с которого торопливо убрал беспорядочно наваленные книги, бумаги, писчие перья, подставки для оных и прочие принадлежности, а потом, невзирая на мои протесты, подал мне свой собственный завтрак.

Несколько минут я жадно ел в гробовой тишине, забыв обо всех приличиях, а Генри наблюдал за мной, удивленно приподняв брови.

— Клянусь честью, — сказал он, — у вас такой вид, будто вы голодали целую неделю.

Увидев плохо скрытое сожаление, невольно проступившее на моем лице после того, как я покончил с беконом и почками, Генри отрезал для меня еще два куска хлеба, слегка прожарил, намазал маслом, а затем сварил кофе для нас обоих.

— Я отрываю вас от дел? — спросил я, принимаясь за бутерброды. — Еще слишком рано, да?

— Сейчас тридцать пять минут восьмого, — сказал он, вынув из кармана халата довольно дорогой серебряный хронометр.

— Я думал, еще нет и семи. Я боялся разбудить вас, явившись слишком рано.

— Слишком рано? Боже мой, вы что, не спали всю ночь?!

Я кивнул, продолжая энергично жевать.

— В самом деле? Надеюсь, я узнаю почему.

— Я расскажу вам, — сказал я.

Увидев, что я поглотил весь завтрак и все еще не насытился, Генри дал мне к кофе большой кусок кекса.

— Вы узнали меня тогда? — спросил я. — Когда я встретился с вами в канцлерском суде, в Вестминстере?

— Когда это было?

— Два года назад. Вскоре после моего прибытия в город.

— А что вы там делали?

— Это долгая история. Но я хочу рассказать вам. Мне нужен человек, которому можно довериться.

— Вы же знаете, что можете доверять мне, старина. В память о бедном Стивене. Я лишь надеюсь, что сейчас сумею помочь вам больше, чем в прошлый раз. Я часто вспоминал, как позволил вам уйти, так ничего и не сделав для вас. Но тогда я просто был на мели.

— Думаю, вы в силах помочь мне. У вас есть связи в канцлерском суде?

— Разумеется. Я там стажируюсь.

Это было лучше, чем я надеялся!

— Я шестидесятый чиновник, — продолжал он. — Работаю под началом одного из шестых. Разумеется, числа выбраны произвольно и соответствуют понятиям «младший» и «старший». И надеюсь однажды дослужиться до шестого. Впрочем, вряд ли вас это интересует. Но в чем, собственно, дело, старина? Вы меня страшно интригуете.

— Мне нужно отоспаться, — сказал я.

Хотя я валился с ног от усталости, мой мозг работал на удивление живо, являя почти болезненную ясность мысли.

— В таком случае вам надо сначала выспаться, а потом расскажете мне свою историю.

— Нет, сначала расскажу.

И вот в течение утра я поведал Генри значительную часть своей истории, суть которой сводилась к тому, что я являюсь наследником Хаффамом и в настоящее время имею на руках давно утраченное завещание, призванное разрешить спорный вопрос о праве наследования. Генри выразил крайнее удивление сей новостью и признался, что много наслышан об означенном судебном процессе, поскольку, пояснил он, о нем идет самая дурная слава. Когда я рассказал, каким образом заполучил завещание, он с восхищением назвал мои действия смелыми и мужественными. Под конец я объяснил, насколько опасно мое нынешнее положение.

— Посему, — в заключение сказал я, — мне нужна помощь, чтобы предъявить завещание суду. Я могу заплатить вам, поскольку упомянутая мной старая леди дала мне денег, которые я оставил на хранение у своих друзей.

— К черту деньги! — воскликнул Генри. — Я почту за честь представлять ваши интересы бесплатно. Хотя из этого вы наверняка заключите, что адвокат из меня никудышный! Но если я правильно понял, в данную минуту документ находится при вас?

Я раздвинул лацканы куртки и показал пакет, висящий у меня на шее.

— Так значит, вы еще не ознакомились с ним! В таком случае сейчас первым делом нужно прочитать его.

Когда он расчистил место на столе, я извлек документ из пакета и развернул. Присев рядом со мной, Генри быстро пробежал глазами бумагу, а потом воскликнул:

— Клянусь небом, документ подлинный. Подумать только! Это положит конец одному из длиннейших процессов в долгой истории канцлерского суда, полной лжи и крючкотворства. Да адвокаты просто лишатся дара речи, когда это завещание ляжет на стол старшему чиновнику!

Он рассмеялся, а потом — поскольку я плохо разбирал крупный почерк судейского переписчика, — прочитал вслух часть, касающуюся непосредственно наследуемой собственности: все имущество отходит к «несовершеннолетнему Джону Хаффаму и наследникам оного по нисходящей линии, мужского и женского пола».

Генри еще раз бегло просмотрел завещание и заметил:

— И оно засвидетельствовано по должной форме.

Он положил бумагу на стол и сказал серьезным тоном:

— Что ж, здесь все яснее ясного. Даже тупоумный канцлерский суд не сможет особо запутать и усложнить ваше дело, старина.

Едва он произнес последние слова, страшная усталость навалилась на меня. Казалось, в этот миг я достиг цели всех своих стремлений, и силы, столь долго придававшие мне способность действовать, меня покинули.

— Я должен поспать, — сказал я.

— Значит, так и сделаете, — улыбнулся Генри. — А пока вы спите, я внимательно изучу документ и выберу наилучшую линию поведения.

Он смотрел на меня таким ясным, честным взором, что я устыдился внезапно возникшего в душе сильного нежелания выпускать документ из рук.

Я уже собирался, хотя и противно своей воле, потребовать завещание обратно, но он заметил мои сомнения, поскольку продолжил:

— Да, вы совершенно правы, старина. Не расставайтесь с ним ни на минуту. Мы с вами просмотрим его вместе, когда вы проснетесь.

Он протянул мне завещание, которое я взял с чувством глубокого стыда. Неужели я стал настолько подозрительным, что уже никому не доверяю?

— У меня идея, — с улыбкой сказал Генри. — В моей спальне чертовски холодно. Почему бы вам не поспать здесь, на диване? Вы мне не помешаете.

Я с благодарностью принял предложение, и он принялся передвигать мебель.

— Здесь, у камина слишком жарко. Я немного отодвину диван.

Он так и сделал, и я запротестовал:

— Но теперь дверь не открывается.

— Ничего страшного, — весело ответил он. — Я все равно не собираюсь выходить из дома.

Я все еще мучился стыдом от сознания, что обнаружил свое недоверие к нему, и тут мне пришло в голову хотя бы отчасти загладить свою невольную грубость, раз я могу спокойно спать здесь в полной уверенности, что никто не выйдет из комнаты, не разбудив меня.

— Не желаете ли просмотреть завещание, покуда я сплю?

— Да, отличная мысль, — откликнулся он.

Итак, я отдал Генри документ и улегся на диван. Дело уже близилось к полудню, хотя сквозь плотную пелену тумана лишь слабый желтоватый свет пробивался в маленькие закопченные окна. Последнее, что я запомнил, уже проваливаясь в сон, это Генри Беллринджера, который сидел за столом и сосредоточенно писал.

 

Глава 104

Я спал крепким сном без сновидений. Один раз я на миг очнулся и увидел Генри, сидящего за столом спиной ко мне, все в той же позе. Я снова погрузился в забытье, а по пробуждении еще пытался сообразить, где нахожусь, когда почувствовал легкое прикосновение какого-то предмета к щеке. Пошарив рукой по подушке, я нащупал пакет. И сразу все вспомнил. Украдкой посмотрев на Генри и удостоверившись, что он сидит на прежнем месте спиной ко мне, я быстро заглянул в пакет. Ни один скряга никогда не испытывал при виде своего золота такого восторга, какой охватил меня при виде завещания. Я приподнял голову и, встретившись глазами с улыбающимся Генри, залился краской при мысли, что он видел и понял мои действия.

— Ну, и каково же ваше мнение? — спросил я, вставая с дивана.

— Ваше дело беспроигрышное, поскольку завещание составлено в самых недвусмысленных выражениях, — сказал он, и я увидел проступившие у него на щеках красноватые пятна. — Если документ подлинный, в чем я не сомневаюсь, он вступит в силу взамен другого завещания. Суд справедливости не признает никакого срока давности в подобных делах.

— Похоже, вы взволнованы не меньше меня, — заметил я.

— От перспективы положить конец этой давней тяжбе у меня просто дух захватывает, — сказал Генри. Он и в самом деле дышал прерывисто. — Мой дорогой Джон, вам нужно лишь официально заявить о своих правах на землю — ив скором времени вы станете владельцем хафемского поместья.

Он подался вперед и пожал мне руку столь тепло и крепко, что я растрогался чуть ли не до слез.

— Но есть, по меньшей мере, одно препятствие, — сказал я.

Я объяснил, что существуют сомнения насчет законности брака родителей моего деда, а следовательно, в законнорожденности последнего, и Генри признал, что это действительно сильно осложняет дело. Однако я сказал, что, похоже, теперь у меня есть возможность разрешить означенные сомнения, хотя и не потрудился сообщить, что основываюсь здесь на рассказе мисс Лидии о венчании в Старом Холле.

Мой отдых длился долго: на город вновь спустилась зимняя тьма, казавшаяся еще темнее из-за тумана, который продолжал сгущаться. Передвинув диван от двери на прежнее место и усевшись перед камином, мы приготовили ужин из жареного картофеля и двух маленьких бифштексов, купленных Генри накануне. Потом, извинившись за убогость своих знаков гостеприимства, он достал из буфета бутылку кларета и, невзирая на мои протесты, откупорил оную в честь дорогого гостя, хотя каждый из нас выпил не более бокала.

Когда мы покончили с ужином, Генри сказал:

— Я предлагаю следующее: прямо сейчас я отправлюсь с частным визитом к одному весьма высокопоставленному чиновнику канцлерского суда. Предварительно подчеркнув сугубо конфиденциальный характер нашего разговора, я просто сообщу означенному лицу, что обнаружился чрезвычайно важный документ и что нынешний владелец документа желает отдать оный ему лично в руки, в присутствии свидетеля, то есть меня. Я настойчиво укажу на необходимость держать дело в строжайшей тайне. И скажу, что мы придем к нему домой завтра утром с целью отдать упомянутый документ. Как вы на это смотрите?

Я кивнул и, на мгновение лишившись дара речи от нахлынувших чувств, просто благодарно пожал Генри руку.

— Слава богу, — наконец сумел проговорить я. — Я не буду чувствовать себя в безопасности, покуда завещание не окажется в надежных руках. Попросите у вашего знакомого позволения прийти к нему со мной сегодня же вечером. Мне хочется поскорее сбросить этот тяжкий груз с плеч.

— Мой дорогой друг, для чиновника канцлерского суда и целый год не долгий срок. Но обещаю вам сделать все возможное. Здесь вы в безопасности, и едва ли мне нужно говорить вам, чтобы вы никому не открывали дверь в мое отсутствие.

Я содрогнулся при одной этой мысли, а Генри надел пальто и шляпу и сказал напоследок:

— Тем временем можете ознакомиться с судебными прецедентами, найденными мной. Я заложил бумажками книги в нужных местах.

Он ушел, и, только лишь заперев на замок наружную дверь и закрыв на засов внутреннюю, я почувствовал себя достаточно спокойно, чтобы сесть перед камином и внимательно прочитать завещание. Один пункт в нем гласил, что «мистеру Джеффри Эскриту» оставляется лишь пятьдесят фунтов, хотя я точно помнил, как моя мать говорила, что по завещанию он унаследовал дом на Чаринг-Кросс. Имело ли это значение? Перечитав документ еще несколько раз, я принялся изучать книги, оставленные для меня Генри. Насколько я понял, судебные решения по делам подобного рода весьма обнадеживали.

 

Глава 105

К двери никто не подходил. Время от времени я слышал шаги на лестнице, но все они замирали этажом ниже, и никто не пытался подняться по последнему узкому лестничному маршу, ведущему к единственной двери мансарды, занимаемой Генри.

Похоже, все самое страшное действительно осталось позади, и теперь мне оставалось лишь ждать, когда для меня настанет время вступить в права наследования!

Однако по прошествии двух часов я начал беспокоиться. Конечно же, деловой визит не мог занять у Генри столько времени! Правильно ли я поступил, доверившись ему? Если нет, не следует ли мне бежать отсюда? А вдруг он вернется с Барни? Однако возможно ли такое? Он не знаком ни с ним, ни с любым другим участником моей истории, верно ведь?

Наконец, уже поздно вечером, я встрепенулся, заслышав наконец шаги на лестнице. Человек — кто бы он ни был — имел ключи и отпер наружную дубовую дверь. Потом, к великому своему облегчению, я услышал знакомый голос, велевший мне отодвинуть засовы на внутренней.

Когда Генри стремительно вошел, я увидел, что настроение у него приподнятое. Он держал в руках несколько свертков, которые бросил на диван, прежде чем снять сюртук.

— Все в порядке! — воскликнул он. — Мы встретимся с моим патроном сегодня позже вечером, у него дома.

— Замечательные новости! — живо отозвался я. Хотя невольно задался вопросом, почему же он задержался так долго.

— Это еще не все, — выдохнул Генри. — Дайте только отдышаться. Наглотался тумана, а он настолько густой, что приходится идти на ощупь, словно слепцу, а таким манером резво не побегаешь, уверяю вас.

Он повесил сюртук и шляпу на вешалку и повернулся ко мне с веселой улыбкой.

— И я зашел на Оксфордский рынок, чтобы купить две бутылки вина, пару горячих пирогов с мясом и сливовый пудинг.

Он занялся вышеперечисленными покупками: положил мясные пироги на жарочную полку в камине и принялся откупоривать бутылки.

— Я страшно заинтриговал патрона своей историей и получил колоссальное удовольствие, поддразнивая его. Наверняка не так уж часто один из младших подчиненных знает настолько больше своего начальника. У него просто глаза на лоб полезли, когда я сказал, что дело касается права собственности на огромное поместье и состояние одного из самых уважаемых семейств в стране. — Генри налил вино в бокалы. — Он живет на Харли-стрит и ждет нас там с одиннадцати до полуночи.

— Так поздно!

— Мой дорогой Джон, как по-вашему, сколько сейчас времени? Уже начало девятого. Мы должны выйти через час, самое позднее. А задержался я потому, что на обратном пути заскочил к одному своему другу на Грейт-Титчфилд-стрит.

— Так значит, у вас были дела, — с облегчением заметил я, успокоенный объяснением.

— Он уже направляется сюда. Сейчас мы с вами поужинаем, чтобы выйти из дома сразу, как только он появится.

— Вы имеете в виду, он будет сопровождать нас? — спросил я.

— Вот именно. Ибо мне пришло в голову, что весьма желательно, чтобы при нашем разговоре присутствовал еще один человек.

Я выразил сомнение на сей счет.

— Дорогой Джон, попробуйте на минутку взглянуть на дело глазами моего патрона. Он видит перед собой одного из своих младших подчиненных, молодого шалопая, про которого не знает ничего хорошего, хотя и плохого тоже, который является к нему на ночь глядя и приводит с собой, как он утверждает, наследника огромного состояния, имеющего на руках давно пропавшее завещание, подтверждающее его право собственности. И кем же оказывается сей счастливец? Вы только не обижайтесь, но он оказывается совсем юным джентльменом, едва ли способным внушить своей наружностью доверие высокопоставленному чиновнику, всю жизнь протрудившемуся на пыльном поприще правосудия.

Генри сказал это с таким милым видом, что я невольно улыбнулся, ничуть не обидевшись.

— А теперь вообразите, как он отнесется к делу, коли эти двое явятся к нему в обществе почтенного джентльмена с безупречной репутацией — рукоположенного священника! Тогда дело представится ему в совершенно ином свете, разве нет?

— Священник?

— Преподобный мистер Чарльз Памплин. Отличный малый, возглавляющий славный приход в северном округе.

Казалось бы, подобное дополнение к нашей компании не могло давать повода для тревоги, но я все равно почувствовал легкое беспокойство.

— А для вас, — продолжал Генри, — он станет надежным свидетелем, присутствующим при передаче завещания, — хотя вам нет особой нужды тревожиться на сей счет.

Мы принялись за закуски, принесенные хозяином, и отужинали за приятной живой беседой. Мы уже «воздали должное» мясным пирогам, как выразился Генри, и собирались «оценить» пудинг, когда в дубовую дверь постучали.

Генри вскочил с места, чтобы впустить новоприбывшего, и последний вошел в комнату, осматриваясь по сторонам с еле заметной насмешливо-снисходительной улыбкой. Я встал, и он протянул мне бледную надушенную руку с усеянными перстнями пальцами. Хотя мистеру Памплину еще не перевалило за тридцать, он уже успел обзавестись двойным подбородком. У него были черные блестящие глаза, и он имел неприятную привычку надолго задерживать на вас ленивый взгляд, с таким видом, словно находит зрелище крайне скучным, но не желает тратить силы на поиски предмета поинтереснее. Мистер Памплин был в обычной для священников шляпе с загнутыми с боков полями и в великолепном рединготе, который он снял (вручив вместе со шляпой и лайковыми перчатками Генри, точно лакею), чтобы предстать перед нами в прекрасном фраке, тонкой шелковой рубашке, узорчатом жилете и белых панталонах.

— Так вы и есть, — начал он, держа мою руку в своей бледной и довольно влажной руке, — тот самый молодой человек, который… — Тут он осекся и повернулся к Генри, отпустив мою руку. — Впрочем, я не настолько посвящен в курс дела, чтобы толком продолжить фразу; я понял лишь, что дело чрезвычайно важное. Все это очень таинственно, Беллринджер. Сочтете ли вы нужным оставить меня в неведении?

— Сочту, Памплин. Но, на мой взгляд, у вас нет оснований для недовольства. Вы священник, а значит, привыкли иметь дело с тайнами. Вам придется поверить мне на слово, что я не вправе рассказать вам ничего больше. Но вы наверняка прежде принимали на веру гораздо невероятнейшие вещи, иначе не стали бы духовным лицом.

— Вы отъявленный безбожник, Беллринджер, и попадете в ад, можете не сомневаться, — любезно ответствовал священник.

— Придержите язык, Памплин, иначе вы не сумеете сыграть свою роль в сегодняшнем мероприятии, в коем вам надлежит выступить гарантом нашей благонадежности. Хотя правду сказать, с таким же успехом один нищий может ручаться за другого.

— Ваша благонадежность! Если вы ожидаете от меня лжесвидетельства, вам придется выставить выдержанное вино девятого года, которое вы мне обещали.

Мы сели за стол, и Генри налил всем портвейна.

— Нам скоро выходить, — предупредил он.

— В такую мерзкую погоду на улицу совсем не тянет, и вы не заставите меня спуститься по вашей дурацкой узкой лестнице, покуда я не подкреплюсь немного.

На мой вкус портвейн был слишком густым и сладким, но два джентльмена (особенно мистер Памплин) выпили довольно много, хотя вино не оказало на них заметного действия.

— Да, пока не забыл, — сказал священник. — Сэр Томас оправился от болезни. Я встретился с ним у Крокфордов вчера вечером, и он передал сообщение для вас.

— Только не сейчас. — Генри нахмурился и посмотрел на меня.

— Боже милостивый! Я не хотел задеть ничьи чувства.

— Упоминать имя сего джентльмена уже значит оскорблять чувства присутствующих.

— Послушайте, Беллринджер, — любезно сказал Памплин, — вы же не ожидаете, что я позволю вам бесчестить имя моего покровителя.

Разговор перешел на другие темы, и в ходе беседы мистер Памплин время от времени переводил на меня свои глаза с тяжелыми полуопущенными веками и подолгу смотрел задумчивым немигающим взглядом.

 

Глава 106

Сейчас вам надобно еще раз вернуться назад, в старое конторское здание возле полуразрушенной пристани. Мистер Клоудир находится в своем личном кабинете, вместе со своим старшим клерком, и явно пребывает в приподнятом расположении духа. Он потирает руки, а потом внезапно хихикает и делает несколько танцевальных па. Мистер Валльями с любопытством наблюдает за ним, словно задаваясь вопросом, чем же так доволен старый джентльмен.

— Что за человек приходил сюда, пока я ужинал, мистер Клоудир? Я с ним столкнулся в дверях, когда возвращался.

— Не ваша забота! — весело восклицает старый джентльмен.

— Я подумал, он приходил по делу, — иначе не стал бы спрашивать.

— По личному делу, — отвечает хозяин, уже не столь любезно. — Ничего важного.

— Неужели? Однако в такой скверный туманный вечер никому не захочется без нужды выходить из дома.

— Вы вдруг стали чертовски любопытны! — выкрикивает старый джентльмен, а потом внезапно меняет тон: — Садитесь, пожалуйста. Мне нужно сообщить вам одну вещь. Мой старый друг. — Он на мгновение умолкает, а затем продолжает: — Сколько уже лет вы на меня работаете?

— С юности, мистер Клоудир, более тридцати лет.

— И вы когда-нибудь сомневались в том, что желаю вам только добра?

Мистер Валльями внимательно смотрит на него и отвечает:

— Последние несколько лет — нет. Нисколько не сомневался, сэр.

— Хорошо, — говорит старый джентльмен, глядя на клерка с долей нерешительности. — Вы помните «Пимлико-энд-Вестминстер-Лэнд-Компани»?

Мистер Валльями кивает.

— Номинальным владельцем которой я вас сделал. Видите, насколько я всегда доверял вам. В общем, дело в том… понимаете ли… неудачные спекуляции компании… то есть…

— Вы хотите сказать, мистер Клоудир, что меня могут арестовать за долги и привлечь к ответу за потери, понесенные вами на денежном рынке?

— Ну, зачем представлять все в таком уж мрачном свете? — с негодованием восклицает старый джентльмен. — Дело в том, что в самом худшем случае… подчеркиваю, в самом худшем… ну… вам придется месяцок-другой посидеть во Флите.

— А если я откажусь нести наказание за вас?

— Откажетесь? — выкрикивает старый джентльмен, моментально забыв о всякой любезности. — В таком случае, у меня на руках ваши долговые расписки, и я могу засадить вас в тюрьму на гораздо дольший срок! — Потом он овладевает собой и говорит сладким голосом: — Но я знаю, что вы не откажетесь. Ибо если вы согласитесь сделать это для меня, я в высшей степени щедро позабочусь о вашей семье, покуда вы содержитесь под стражей.

— Уверен, я могу рассчитывать на вашу щедрость, — говорит старший клерк таким многозначительным тоном, что старый джентльмен весь передергивается.

В следующий миг в парадную дверь громко стучат.

Через несколько секунд бледный от страха мальчик-посыльный без стука заглядывает в кабинет и докладывает:

— Констебли шерифа, мистер Клоудир, сэр. Оставив своего хозяина сидеть с открытым ртом, мистер Валльями проворно встает, выходит в приемную и говорит:

— Добрый вечер, джентльмены. Полагаю, вам нужен я.

— Вы весьма любезны, сэр, — говорит шериф. — Жаль, что не все наши клиенты равно учтивы.

Пока мистер Клоудир стоит в дверях своего кабинета, мистер Валльями безропотно сдается блюстителям закона, а затем уходит в сопровождении оных с таким спокойным видом и напоследок смотрит на своего благодетеля таким странным взглядом, что старый джентльмен бледнеет от удивления и тревоги.

 

Глава 107

Незадолго до десяти Генри встал и сказал:

— Пора двигаться, иначе мы опоздаем.

Он подошел к окну, поднял штору и объявил.

— Не видать ни зги. Все затянуто туманом.

— А нельзя ли отложить дело до утра? — спросил мистер Памплин.

— Ни в коем случае, — твердо ответил Генри.

— Но в наемном экипаже придется ехать не один час, даже если нам удастся найти возницу, который отважится раскатывать по городу в таком тумане.

— Совершенно верно, — сказал Генри. — Поэтому мы доберемся быстрее и с большей степенью вероятности, коли пойдем пешком.

— Что? — воскликнул мистер Памплин. — Да вы с ума сошли! Мне совершенно не хочется топать на своих двоих в такую даль в такую ночь.

— Тем не менее придется. Я знаю дорогу и нашел бы нужную улицу даже с завязанными глазами.

— Ох, ладно! — недовольно проворчал священник и подлил еще вина в свой бокал, который осушил залпом, поднимаясь на ноги.

Генри зажег фонарь. Потом он протянул мне пальто, и, поплотнее закутавшись от непогоды, мы двинулись в путь.

По выходе во внутренний двор я в первый момент задохнулся, глотнув холодного влажного воздуха с горьким привкусом. Густо насыщенный запахом горящего угля, он напоминал угарный воздух в комнате с камином с испорченной вытяжкой. Пределы видимости ограничивались несколькими шагами, и когда мы немного отошли от гостиницы, шум редких повозок стал едва слышным. Свет фонаря еле рассеивал густой туман.

— Я пойду впереди, — сказал Генри, когда мы вышли на улицу. — Будем идти, как римские легионеры, haere pede pes, то есть гуськом, нога в ногу. Вы держитесь за мной, Джон, ибо, как говорит Овидий, «medio tutissimus ibis» — средний путь самый безопасный.

— Послушайте, Беллринджер, сейчас слишком холодно для латыни.

— А что касается до вас, Чарльз, то вам лучше замыкать шествие.

Мистер Памплин сердито фыркнул, и мы тронулись в путь. Хотя я в считанные минуты потерял всякую ориентацию, Генри явно хорошо знал дорогу и продолжал целеустремленно шагать вперед.

Некоторое время мы шли по почти безлюдным улицам, а потом, когда свернули в узкий, уводящий вниз переулок, мне почудились осторожные шаги позади.

Я попросил Генри остановиться, и мы замерли на месте, напряженно прислушиваясь.

— Черт возьми, Беллринджер, — проворчал мистер Памплин, — нас всех могут здесь зарезать. Топать пешком — чертовски глупая идея.

— Придержите язык, — велел его друг.

С минуту мы изо всех сил напрягали слух, но так ничего и не услышали.

— Вам померещилось, Джон, — наконец сказал Генри, и мы двинулись дальше.

Однако, когда мы приблизились к выходу из переулка, несколько темных фигур внезапно выступили из тумана перед нами, а в следующее мгновение сильная ладонь зажала мне рот, и я оказался не в силах пошевелить руками, стиснутыми железным захватом. В темноте и тумане я не мог толком разглядеть, что происходит, но услышал звуки борьбы, свидетельствовавшие о сопротивлении Генри налетчикам, и увидел, как падает на землю фонарь. Потом мне показалось, что моего друга сбили с ног. Мистер Памплин исчез в тумане, как только на нас с Генри напали. Я попытался вырваться из цепкой хватки, но получил мощный удар под ребра и задохнулся.

Голос, показавшийся мне знакомым, приказал:

— Обыщи его. Живо.

Чья-то рука обшарила мои карманы и ничего не нашла. Я же между тем возрадовался тому, что предусмотрительно спрятал бесценный документ на груди, повесив на шнурке на шею.

Обыскавший меня мужчина крикнул голосом, до боли знакомым:

— Я ничего не нашел!

Потом меня грубо поволокли к выходу из переулка, и тут я внезапно понял, что мы попали в засаду, устроенную именно для нас. Затем меня рывком подняли с земли, и я мельком увидел дверцу кареты, прежде чем рухнуть на устланный соломой пол последней. Я распростерся у ног человека, уже сидевшего внутри, который проговорил из темноты:

— Отличная работа!

Мой противник встал коленями мне на спину, все еще не отнимая ладони от моего рта, а третий мужчина забрался в карету и, захлопнув дверцу, крикнул кучеру трогаться. Я исполнился отчаяния, ибо теперь узнал обоих налетчиков и человека, ждавшего в карете: доктор Алабастер и его помощники, Хинксман и Рукьярд.

 

Глава 108

Я лежал на полу трясущейся по булыжной мостовой кареты, по-прежнему придавленный весом Хинксмана, и заливался горькими слезами — не столько от страха за свою жизнь, сколько от сознания, что после всех препятствий, преодоленных мной с единственной целью заполучить завещание, у меня отнимут бесценный документ, и я лишусь всякой возможности восстановить свои права и добиться справедливости в противостоянии людям, обманувшим мою мать. Но как такое случилось, что я снова попался в руки врагов? Откуда они знали, где искать меня?

Если же говорить о моей дальнейшей участи, то я полагал, что сейчас меня отвезут обратно в сумасшедший дом, где будут держать до конца моей жизни, сколь бы долгой или короткой она ни оказалась, — ибо мне никак не приходилось рассчитывать на еще одну возможность побега. Драться и взывать о помощи не имело смысла. И потому, пока карета еле ползла по туманным улицам, я изливал в слезах свое отчаяние и горе.

Но, похоже, я ошибался в предположениях относительно нашего места назначения, ибо через десять-двадцать минут карета сильно замедлила ход, чтобы сделать резкий поворот, а затем очень медленно стала спускаться круто вниз. По всей видимости, мы приближались к реке — и я действительно почуял затхлый солоноватый запах Темзы, растворенный в тумане. Наконец карета остановилась. Меня вытащили наружу, по-прежнему зажимая мне рот и скручивая руки (тем самым лишая возможности закричать или оказать сопротивление), и швырнули на землю. Яркие газовые фонари на мгновение ослепили меня.

Потом я сосредоточил взгляд и уставился в лицо стоявшего надо мной щуплого старика, который с улыбкой смотрел на меня в высшей степени странным напряженным взглядом. Я видел его раньше. Но где? И когда? Бледный и костлявый, в узких панталонах, подчеркивавших худобу ног и полноту вываливающегося брюшка. Весь его наряд — засиженный мухами напудренный парик, похожий на черный кочан капусты, нахлобученный на плешивую голову; грязный потрепанный сюртук; шейный платок из желтоватого батиста; черные перчатки; зеленые очки в роговой оправе и крапчатые панталоны — казался старомодным.

— Молодцы, — сказал он Алабастеру с улыбкой (если последнее слово здесь уместно, ибо он лишь слегка раздвинул уголки рта и провел языком по верхней губе). — Вам хорошо заплатят. Свяжите его и отнесите вниз.

Хинксман крепко перетянул мне запястья веревкой, а потом они с Рукьярдом стащили меня по двум лестничным маршам в сырой подвал, вдоль стен которого стояли огромные древние бочки и пустые бочонки. Пахло здесь не только сыростью; здесь ощущался острый запах реки.

Они бросили меня на пол подле открытого люка, похожего на устье глубокого колодца, и оставили лежать в кромешной тьме. Через несколько минут вниз спустился старик с фонарем в руке и приблизился ко мне, по-крабьи осторожно ступая бочком. Словно я был неким неодушевленным предметом, он бесцеремонно распахнул на мне куртку и нащупал шнурок на моей шее. Когда он ухватился за него, я задался вопросом, откуда он узнал, где искать. Старик сорвал пакет с моей груди и торопливо развернул бумагу. Он поднес документ к самому носу и стал жадно читать при тусклом свете фонаря; на влажной каменной стене позади него дрожала огромная черная тень. Потом он открыл заслонку фонаря, свернул бумагу в трубочку, сунул в огонь и держал там, покуда она горела.

После всего, что я вынес! После всего, что претерпела моя двоюродная бабушка Лидия и ради чего умерла! Потерять всякую надежду на возвращение собственности своей семьи, всякую надежду добиться Справедливости в возмещение страданий своих родственников!

Старик повернул скрученную в трубочку бумагу другой стороной к пламени и, когда она сгорела окончательно, развеял пепел над люком.

Теперь, когда он повернулся ко мне и задумчиво посмотрел на меня сверху вниз, когда от света фонаря на его лицо легли контрастные тени, я нашел решение загадки, давно терзавшей мой ум.

— Я видел вас, когда лежал больной в доме Дэниела Портьюса! — вскричал я.

Этого старика я видел в лихорадочном бреду, а по выздоровлении так и не понял, являлся ли он реальным человеком или же плодом воспаленного воображения.

Он приподнял брови, словно удивляясь, что я еще в состоянии разговаривать.

— Вы отец Дэниела Портьюса! — воскликнул я. А потом вдруг понял, что это значит. — Вы отец Питера Клоудира! А следовательно, мой… — И тут я осекся.

Лицо старика потемнело. Так значит, передо мной стоял Враг моей матери и мой Враг, главный виновник всех моих бед и несчастий моих родственников.

Он смотрел на меня пронзительным взглядом.

— Для тебя я никто, — сказал он. — Я отец несчастного мужа твоей матери. — Он сказал про нее еще что-то, а потом вынул из кармана какой-то маленький предмет и показал мне, осветив фонарем. — Вот она.

Он держал в руке медальон, которым так дорожила моя мать и пропажа которого повергла ее в глубокую печаль. В нем по-прежнему находился венчик, сплетенный из двух перевитых прядей волос.

— Именно благодаря медальону я отыскал твою драгоценную мать, — сказал старик. — Ибо один из моих закладчиков узнал моего сына.

Несколько мгновений он держал медальон над люком, а потом разжал пальцы. Через пару секунд мне послышался слабый всплеск. Неужели под нами река? Я вспомнил, как мы с Джоуи спаслись от прилива, бежав через подземные склады, и задался вопросом, не нахожусь ли я снова поблизости от Флит-Маркет.

— Почему вы затравили мою мать до смерти? — спросил я. — Почему вы ненавидите ее?

— Сколько вопросов сразу! — сказал старик со зловещей улыбкой, похожей скорее на гримасу.

— Ответьте мне! Скажите правду!

— Хорошо, я отвечу на все интересующие тебя вопросы, — сказал он, продолжая улыбаться. — Теперь от этого не будет никакого вреда, и у нас еще есть немного времени, поскольку прилив только начинается.

Что он имел в виду? Собирался ли вывезти меня на корабле из страны? При виде медальона мучительные воспоминания нахлынули на меня и заставили забыть о собственной безопасности. Я должен был восполнить пробелы, какая бы участь ни ждала меня.

— Это вы убили моего деда? — спросил я.

— Нет, — ответил старик.

— Нет, вы, — настойчиво возразил я. — Вы заплатили человеку по имени Барни Дигвид.

— Впервые о таком слышу, — сказал он.

Неужели это правда? Неужели мои предположения об участии Барни во всей истории ошибочны? Действительно, в своих подозрениях я основывался лишь на собственных логических умозаключениях.

Потом, словно вдруг разозлившись, старик крикнул:

— Я скажу тебе правду, но она тебе не понравится. Твоя мать вынудила Питера пойти на такое. Дело в том, что он полагал себя слишком благородным джентльменом, чтобы состоять в близком родстве с честным ростовщиком. Он без всякого зазрения совести брал у меня деньги, хотя и открыто заявлял, что приходит в ужас при мысли, какого рода презренным ремеслом оплачиваются его изысканные манеры и книжные знания. Я возлагал на Питера большие надежды. Но он недостаточно любил меня, чтобы оправдать мои расходы на него.

Продолжая говорить, старик привязал толстую веревку к железному кольцу в стене.

— Потом он встретился с твоей матерью, и она вместе со своим отцом настроила Питера против меня. Они требовали от него столь многого, что не приходится удивляться, что у бедняги мозги съехали набекрень. Заметь, он имел все основания убить Хаффама, поскольку извлекал прямую выгоду из его смерти. Как и твоя мать.

— Неправда! Она была не такая!

— Она уловила Питера в свои сети обычными женскими хитростями и исподволь вынудила совершить убийство — словно сама все спланировала. Чертовски длинная веревка! Впрочем, неважно. От смерти Хаффама я ничего не выиграл. А только потерял, поскольку Дэниел ополчился против меня. Против своего старого отца, который трудился всю жизнь, чтобы сделать из него того, кем он является ныне, и оставить состоятельным человеком после своей смерти! Вскоре он женился на богатой вдове и изменил имя, заявив, что боится сплетен в связи с убийством и судебным процессом. О, он сказал мне, что в таком случае мы с ним можем заниматься бизнесом на пару, и никто не узнает о нашем родстве. Надо признать, Дэниелу удалось заставить свой банкирский дом, Квинтард и Мимприсс, финансировать несколько моих предприятий. Но я знаю, что дело было не только в этом. Если поначалу мы лишь притворялись чужими людьми, то теперь действительно стали таковыми.

Квинтард и Мимприсс! Ну конечно! Этот банк принимал участие в спекуляции, в которую Сансью втянул мою мать. Название Квинтард и Мимприсс упоминалось в одном из писем последнего к ней. А позже (вспомнил я) упоминалось в суде как название банка, где служил Портьюс.

— Да, теперь Дэниел стыдится меня, как в свое время стыдился Питер, — продолжал старик. — Это несправедливо! Ведь после моей смерти он получит всё. Всю мою недвижимость в городе, а теперь еще и хафемское поместье в придачу. Но он не может скрыть от меня своего презрения. А эта его девица — разве она питает приязнь к своему старому деду? Да она морщит свой изящный носик всякий раз, когда я вхожу в комнату. Но она не откажется от своей доли моих денег, зуб даю.

Теперь старик крепко обвязывал другой конец веревки вокруг моей талии.

— Я никогда не жаждал отомстить твоей матери. Я единственно хотел восстановить свои права. У меня их отняли, когда мне еще не стукнуло и двадцати. Эти заносчивые Хаффамы и Момпессоны презирали моего отца и меня, но нуждались в нас. О да, они прибегали к нам всякий раз, когда им требовались деньги на роскошную жизнь, дома и экипажи. Разве я когда-нибудь пользовался такими благами? Хотя мог себе позволить стократ большее.

— Так значит, вы убили мою мать единственно с целью восстановиться в своих правах! — вскричал я. — Вы наняли Ассиндера, чтобы он не подпускал ее к дому сэра Персевала!

— Ах, так тебе известно об этом! — воскликнул он. — Ну, теперь-то никакого вреда не будет, коли я признаюсь. Да, я действительно плачу Ассиндеру, чтобы он заботился о моих интересах. Во-первых, он следит за тем, чтобы проклятые Момпессоны не попытались обратить вверенное имущество в свою пользу, прежде чем поместье перейдет в мою собственность. Хотя я знаю, что он удерживает часть рентных доходов и скоро будет пойман за руку.

— Вы довели мою мать до смерти! — выкрикнул я.

— Она завладела кодициллом, по справедливости принадлежавшим мне, и пыталась воспрепятствовать моему восстановлению в правах наследования! — проорал старик и принялся тянуть и толкать меня по полу к открытому люку.

— Но дело не только в этом! Чтобы получить наследство, вам было нужно, чтобы моя мать умерла. Так же, как сейчас вам нужно, чтобы я…

Ну конечно! Он намеревался сбросить меня в люк и утопить в приливной воде. Но зачем веревка? Очевидно, по какой-то причине он хотел вытащить мое тело обратно. Потом меня осенило: ему нужно мое тело, чтобы подтвердить факт моей смерти!

— А Генри Беллринджер? — в отчаянии выкрикнул я. — Он тоже ваш сообщник, как Сансью и Ассиндер?

— Довольно вопросов, — пропыхтел он, продолжая толкать меня к люку.

Я начал сопротивляться (насколько мог, будучи крепко связанным), но хотя мне удалось несколько раз крепко лягнуть старика, в конце концов он все же подволок меня к самому краю люка и спихнул в него. Я упал в воду, стоявшую всего пятью-шестью футами ниже уровня пола, — к счастью, ногами вниз. Меня обожгло холодом. Старик поднял фонарь повыше и посмотрел на меня неожиданно сочувственным взглядом. А потом опустил крышку люка, и я оказался в кромешной тьме.

Я несколько раз сильно брыкнул ногами, чтобы принять вертикальное положение, а потом попытался освободиться от крепко стягивавшей запястья веревки, но безуспешно. Меньше чем через час приливная вода прижмет меня к крышке люка. Старик наверняка закрыл крышку на засов или стоит на ней, придавливая своим весом. Судя по застойному смрадному запаху, вода здесь поднималась выше потолка. Я утону. И утону быстрее, коли окоченею настолько, что не смогу держать голову над водой. Так значит, смерть. И никто, кроме старика, не узнает правды. Что станут думать обо мне Джоуи и его мать? Каким словом будут поминать меня? Недобрым, как виновника смерти любимого отца и мужа? А на что еще я мог рассчитывать? Я действительно убил его — и то обстоятельство, что впоследствии я спас Джоуи от верной смерти, нисколько не снимало с меня ответственности. Пусть даже я рисковал жизнью, придя к нему на помощь.

Потом меня осенило. Однажды я спас Джоуи от смерти! Вытащил из затопленного подземного склада. И мы поднялись оттуда в точно такой же подвал! Следовательно, вполне вероятно, сейчас я нахожусь в одном из подобных складов, ибо я помнил, что каменные опоры между ними целиком погружались в воду во время прилива. Мне пришло в голову, что если я нахожусь именно в таком месте, то, возможно, сумею выбраться в смежный отсек и расположенный выше подвал, проплыв под аркой и вынырнув, как в прошлый раз. Я со страхом осознал, насколько трудно проделать подобные действия, будучи на привязи и со стянутыми веревкой руками, но у меня не было выбора. И если я не потороплюсь, то скоро окоченею настолько, что лишусь всякой возможности двигаться. Иными словами, лучше броситься навстречу смертельной опасности, нежели покорно ждать смерти.

Веревка длинная — вероятно, достаточно длинная, чтобы позволить мне преодолеть расстояние до смежного отсека. А что, если нет? Стараясь не думать об этом, я нырнул в воду и попытался найти арочный проем в стене. Но тщетно. Неужели этот подземный склад отличается от того, из которого спаслись мы с Джоуи? Я поднялся на поверхность, набрал побольше воздуха в грудь и снова нырнул. На сей раз я таки нашел проем, проскользнул в него и проплыл несколько ярдов, энергично работая ногами. Потом я вынырнул и оказался в кромешной тьме. Но, похоже, надо мной находилось обширное пустое пространство. Я крикнул и, приняв во внимание характер эха, утвердился в своем предположении. Вне всяких сомнений, теперь я находился в смежном отсеке. С ужасом думая о том, что веревка в любой момент может натянуться и я утону здесь с таким же успехом, с каким утонул бы в соседнем отсеке, я нащупал железные ступеньки и принялся карабкаться по ним. В считанные секунды я достиг самого верха лестницы! Следующим препятствием была крышка люка. Я толкнул обеими руками, и она приподнялась на пару дюймов. Я поднапрягся и в конце концов сумел откинуть ее. Я выкарабкался в темный подвал и, встав на ноги, почувствовал наконец натяжение веревки! Спасся ли я теперь от прилива? Что ж, скоро узнаю. И вот, я стоял там, покуда приливная вода медленно поднималась — сначала до краев люка, потом до моих щиколоток, коленей и наконец до пояса. Неужто в конечном счете мне предстоит погибнуть здесь, точно крысе в ловушке? Я ждал, с горящим лбом и ледяными конечностями, напряженно уставившись во тьму широко раскрытыми глазами и вспоминая все, что мне доводилось читать о приговоренных к казни несчастных, которые ждали прилива в Доке Смертников.

Медленно текли часы, похожие на дни и недели. Вся моя жизнь прошла перед моим мысленным взором. Детство, проведенное в Мелторпе. Моя мать, Сьюки, Биссетт и миссис Белфлауэр. Я так и не отдал Сьюки деньги, взятые взаймы! Генриетта и Момпессоны. А что Генриетта? Любил ли я ее? Любила ли она меня?

Внезапно я устыдился многих поступков, совершенных мной и (самое ужасное) несовершенных. Я с такой легкостью осуждал всех. Я тысячу раз осуждал свою мать. Я отказался простить бедного калеку Ричарда, выдавшего Большого Тома в школе Квигга. Я и теперь не мог простить. Не имел права. Если бы только я больше думал о Джоуи и его матери и меньше — о восстановлении своих прав. Права. Справедливость. Что означают эти слова в действительности? Я все время обманывал себя. Я руководствовался куда более низменными мотивами, нежели хотел думать. Коли я выживу, впредь я стану вести себя совсем иначе. Что хорошего я сделал в жизни людям? Я вспомнил, сколько раз доводил свою мать до слез, и расплакался сам, а при мысли о своих подозрениях на ее счет зарыдал еще горше. Мать, отец. Дед. Какое все это имело значение? Внезапно я увидел в этом ужасном, жалком старике поистине родственную душу. Поведанная им история была мне знакома: поиски справедливости, глубокая уязвленность дурным обращением, попытки измерить любовь в деньгах. Все это казалось до боли знакомым. И теперь я принял тысячу решений и дал себе тысячу обещаний, сильно сомневаясь, что мне представится возможность нарушить оные.

Я не смел поверить своим ощущениям, но, похоже, вода перестала подниматься. Она шла на убыль! Она действительно шла на убыль! Но о спасении еще говорить не приходилось. Мне предстояло вернуться назад, ибо другого способа освободиться от веревки не было. Вернуться назад! (Казалось, мне постоянно приходилось возвращаться назад! Неужто мне никогда не стать по-настоящему свободным?) Сколько еще времени мне следует ждать? Мне оставалось лишь надеяться, что Клоудир не запер люк. Коли я промешкаю слишком долго, он вернется и примется вытаскивать меня из подземного склада. Я подожду, покуда приливная вода не опустится на фут ниже пола подвала. В образовавшемся воздушном пространстве я получу возможность дышать, когда попытаюсь поднять крышку люка.

Я опустился на колени и каждые несколько минут вытягивал руку вниз, проверяя уровень воды. Наконец момент настал! Я погрузился под воду и поплыл назад, перебирая веревку. Вынырнув на поверхность и нашарив связанными руками крышку люка, я обнаружил, что она не заперта. Ну конечно! Толстая веревка не позволила Клоудиру плотно закрыть опускную дверь и задвинуть засов! Поскольку ни единый слабый лучик не пробивался в щели по периметру люка, я заключил, что старика в подвале нет, иначе я бы заметил свет фонаря. Крепко упершись ногами в ступеньку, я попытался приподнять крышку, но внезапно лестница поползла вниз. Насквозь проржавевшая, она сорвалась с креплений под тяжестью моего веса. Я пришел в ужас, но почти сразу понял, что бояться нечего, поскольку меня поддерживала вода; подтянувшись на веревке, я сумел откинуть крышку люка и выкарабкаться в темный погреб. Я снова закрыл опускную дверь, но меня беспокоило, что по возвращении Клоудир непременно заметит, что теперь от нее тянутся две веревки вместо одной. Мне надо наброситься на него прежде, чем он подойдет достаточно близко, чтобы заметить это. Я спрятался у подножия ведущей к выходу каменной лестницы.

Насквозь промокший и окоченевший, я ждал довольно долго, но наконец услышал скрип дверных петель наверху и увидел свет фонаря. Старик постоял у двери, видимо прислушиваясь к плеску воды под крышкой люка и выжидая, когда она спадет еще ниже. Потом он спустился на несколько ступенек, и я разглядел его поотчетливей. В руке он держал нож, которым намеревался перерезать веревку! Новая опасность — но одновременно (если мне повезет) неожиданный счастливый случай. Испугавшись, что Клоудир вот-вот заметит две веревки на полу, я решил перехватить инициативу и наброситься на него, не дожидаясь, когда он пройдет мимо. Я попытаюсь вырвать у него нож и перерезать веревку, ибо пользоваться руками я мог, несмотря на связанные запястья. Потом под угрозой ножа я заставлю старика вывести меня из здания.

Я уже приготовился к прыжку, когда сверху донесся шум. Похоже, Клоудир тоже услышал звуки, ибо он положил нож на ступеньку, отворил дверь и вышел. Едва лишь дверь за ним закрылась, я поднялся по лестнице, нашарил в темноте нож и перепилил толстую веревку, обвязанную вокруг пояса. Даже на это у меня ушло несколько минут, а освободить руки будет еще труднее. Ощупью спустившись вниз, я бросил конец веревки в люк, и теперь от последнего тянулась к стене лишь одна веревка. Я осторожно вышел за дверь, поднялся по лестнице и заглянул в главное помещение конторы. Я крепко сжимал в руке нож, который намеревался применить в случае необходимости.

Старик прокричал, обращаясь к человеку, находившемуся вне поля моего зрения.

— Что вы тут делаете? Да еще в столь поздний час!

— Что я делаю? — переспросил человек. — Отвечу вам с превеликим удовольствием. С таким удовольствием, какого никогда не испытывал, подчиняясь вам, сэр… то есть Клоудир.

Я немного переместился в сторону и увидел говорившего. Это был мужчина лет пятидесяти, полный и круглощекий, почти полностью лысый и с багровым лицом — хотя тогда я не понял, является ли сия нездоровая краснота особенностью конституции или же вызвана сильным волнением чувств. Он был в потрепанном коричневатом сюртуке с тусклыми пуговицами, канареечного цвета жилете и бледно-голубых панталонах.

— Что за безумие такое? — вскричал Клоудир.

— Безумие? Нет, безумием было на протяжении долгих лет делать для вас вещи, которые я делал. Вымогать у бедняков все до последнего пенса, вцепляться в молодых наследников и обчищать их как липку, выселять людей в убогие лачуги, где приличный человек не станет держать и свиней. И самое главное, преследовать это бедное юное создание — вашу невестку, сэр… то есть Клоудир. Обманом лишить несчастную ее небольшого состояния с помощью гнусного кровопийцы Сансью, а потом предать бесчестью и довести до безвременной смерти.

Я с трудом подавил желание выступить вперед и обнять славного толстяка.

— Переходите к делу, Валльями, — прорычал Клоудир. — Как вы выбрались из Флита?

— Да я там и не был, — ответил он. — А теперь я скажу вам одну вещь. Некоторое время назад я снял слепок с ключа от парадной двери. С той поры я по ночам приходил в контору и переписывал документы. Вот почему я частенько клевал носом днем, сэр… то есть Клоудир. Когда меня арестовали, я прихватил с собой в полицейское управление копии бумаг и показал одному адвокату — весьма сметливому малому, следует заметить. Он заплатил мне за сопряженные с арестом неудобства, выдал поддельное поручительство и велел возвратиться в контору и раздобыть побольше улик.

— Какие такие документы? — с легкой дрожью в голосе спросил старик.

— Да почти все. Главным образом имеющие отношение к «Консолидейтид-Метрополитан-Билдинг-Компани» и к заключенным последней сделкам, касающимся известных вам земельных владений. В частности, с банкирским домом Мимприсс и Квинтард. Но равно и многие другие документы.

— Неужто вы полагаете, что я выпущу вас отсюда живым?

— Думаю, вам лучше поступить именно так, сэр… то есть Клоудир. Ибо копии бумаг остались у адвоката, который получил распоряжения, как поступить с ними в случае моего исчезновения.

Наступило короткое молчание.

— Послушайте, — заговорил Клоудир весьма рассудительным тоном. — Изложите ваши условия. На сей раз вы меня крепко прижали, но бизнес есть бизнес, и я уверен, мы с вами сумеем прийти к соглашению.

— Знаете, моя совесть не смирится с тем, чтобы вы продолжали творить свои темные дела.

— Ни за какие деньги?

После непродолжительной паузы толстяк ответил:

— Ни за какие, если речь идет о сумме, меньшей пятидесяти тысяч фунтов.

Так значит, он ничем не лучше! Хотя нет, наверное, все же лучше, ибо, по крайней мере, он достаточно высоко оценил свою совесть!

— Да вы с ума сошли! — возопил Клоудир. Потом сказал более спокойным тоном: — Вы же знаете, что у меня нет таких денег.

— Теперь есть.

— Что вы имеете в виду?

— Я слышал, что происходило в подвале час назад. Теперь, когда мальчишка мертв и завещание уничтожено, вы являетесь владельцем земельной собственности Хаффама, а она стоит немалых денег.

Опять наступило короткое молчание, а потом старик сказал елейным голосом:

— Что ж, вы действительно хорошо разбираетесь в ситуации! Но если мне предстоит заявить о своих правах на поместье, вам предстоит помочь мне в подвале.

— Хорошо. Только давайте без этих ваших штучек.

Они направились к двери, за которой я стоял, и мне ничего не оставалось, как быстро спуститься обратно в подвал и спрятаться за первой попавшейся бочкой.

— Давайте взглянем на него, — сказал Клоудир и схватился за веревку. — Что за чертовщина такая?! — мгновением позже вскричал он, обнаружив, что она ни к чему не привязана. — Как бы то ни было, он наверняка утонул. Ибо я стоял на крышке люка, покуда приливная вода не поднялась мне до щиколоток. По-видимому, веревка перетерлась об острый край ступеньки. Мне нужно предъявить тело, чтобы доказать суду, что последний представитель рода Хаффамов умер. Но я не хочу, чтобы труп нашли со связанными руками. Да еще в подземных складах поблизости от конторы, ибо это слишком подозрительно — нет, его должны найти в реке. Вы на четверть века моложе меня, Валльями. Спуститесь вниз и попробуйте найти тело.

— Ни за что на свете.

— Ну же, не будьте трусом. Нам нужно достать труп. Спускайтесь, а я посвечу вам.

— Я знаю уловку, которая стоит двух таких, — сказал Валльями.

— Я не пытаюсь убить вас, глупец, — прорычал Клоудир. — Я сам полезу туда, коли вы отказываетесь, но не забывайте, что вы получите деньги только в том случае, если я останусь в живых, чтобы заявить о своих правах на наследство! Держите фонарь.

Старик начал спускаться вниз. Я знал, что лестница может обрушиться в любую минуту и что у него нет спасительной веревки, за которую цеплялся я. Однако попытайся я предупредить его, меня тотчас убили бы. Я вспомнил, какой выбор мне пришлось сделать, когда Ассиндер открывал тайник. Сейчас я испытывал еще меньше угрызений совести.

Внезапно раздался крик:

— Лестница рушится! Помогите мне!

Я услышал отчаянное царапание ногтей по каменной стенке, а потом протяжный пронзительный вопль и глухой удар упавшего тела. Затем наступила тишина. Поскольку вода уже окончательно спала, вероятно, Клоудир рухнул на каменную площадку двадцатью футами ниже. Я осторожно выглянул из-за бочки и увидел Валльями, склонившегося над люком с фонарем в руке. Мгновение спустя он бросился к ведущей из подвала лестнице, взбежал по ступенькам и скрылся за дверью.

Дав Валльями время покинуть контору, я ощупью пробрался к выходу из здания. Уже достигнув конца переулка, я услышал позади шаги и спрятался в густой тени. Несколькими секундами позже мимо прошел Валльями в сопровождении патрульных констеблей. Я пробежал по одной улице, потом по другой — и не останавливался до тех пор, покуда не почувствовал себя в безопасности. Потом, все еще стуча зубами от холода и еле шевеля окоченевшими пальцами, я ухитрился перепилить ножом веревку, стягивавшую мои запястья.

 

Глава 109

Я торопливо зашагал прочь от реки, на ходу размышляя о том, что вот уже второй раз за последние двадцать четыре часа я ума не приложу, куда мне податься. В первый раз я направился к Генри, полагая, что могу доверять ему. Предал ли он меня? Кто-то да предал, ибо откуда мои недруги знали, в каком темном переулке меня поджидать? И откуда Клоудир знал, что завещание спрятано у меня на груди? Я не мог не подозревать Генри в предательстве. Но как случилось, что он вступил в сговор с моим врагом? И он яростно сопротивлялся налетчикам. Неужели меня выследил Барни? Это казалось гораздо более вероятным. И потому я по-прежнему не осмеливался идти к Джоуи и его матери. Я решил вернуться обратно к Генри, хотя теперь он не внушал мне никакого доверия. Я пересек Флит-стрит и скорым шагом двинулся по Феттер-лейн.

Когда я достиг Барнардз-Инн, еще не рассвело, но ворота были открыты, ибо привратник, судя по тускло светящемуся окну его комнаты, уже встал. Я осторожно заглянул в окно и увидел, что он занят приготовлением завтрака; а поскольку густой туман так еще и не рассеялся, мне не составило труда незаметно проскользнуть мимо.

Я поднялся по лестнице и на подходе к верхней площадке заметил, что наружная дубовая дверь в комнаты Генри приоткрыта. Из-за нее доносились голоса. После всего пережитого мной, надеюсь, легко понять (если не простить) следующий мой поступок: я на цыпочках подкрался к внутренней двери и прижался к ней ухом.

Я услышал голос Генри.

— Я очень боюсь, Памплин, что мы больше не увидим нашего друга.

— Как вас понимать, черт возьми?

— Ну, из рассказа Джона я понял, что у него есть враги, желающие его смерти.

— Смерти! Да во что вы втянули меня, Беллринджер? Вы имеете в виду, что негодяи, напавшие на меня, собираются убить мальчика?

— Боюсь, именно так.

Я услышал тихий протяжный свист, в высшей степени не приличествующий лицу духовного звания, а потом мистер Памплин проговорил дрожащим от страха голосом:

— И что же нам теперь делать, черт побери?

— Мы пойдем в полицейское управление и все расскажем судье.

— Но вы только подумайте, как пострадают наши репутации, коли наше участие в сей истории станет достоянием гласности.

— Но у нас нет выбора, Памплин. Это единственный шанс спасти мальчика.

— Вы знаете, кто были те люди и куда они отвезли его?

— Нет, понятия не имею.

— Тогда какой смысл обращаться к властям? Подобный шаг лишь навлечет на меня страшные неприятности. Моему епископу все это не понравится. Вы же знаете, у меня с ним и без того отношения скверные.

— Мне очень жаль, Памплин. Но боюсь, вам придется ответить за последствия.

— Право же, Беллринджер! Я оказался втянутым в эту историю по вашей вине. Я согласился сделать вам одолжение, поскольку вы выручали меня в прошлом. Вы можете не упоминать моего имени, коли все же пойдете к судье?

— Едва ли. Мне нужен свидетель, который подтвердит мою непричастность к произошедшему.

— Вашу непричастность! А я? Мы с вами оба невиновны, но как будет звучать наша история, коли попадет в газеты? В полицейских судах вечно околачиваются чертовы репортеры в ожидании подобных сенсаций. И вообще, почему судья должен нам поверить? Мне самому все это кажется неправдоподобным: пропавший наследник, таинственный документ… И какой-то юнец в центре всех событий! Похоже, вы забываете о моих обстоятельствах. Это может положить конец всем моим надеждам на повышение.

— Да с какой стати вам волноваться на сей счет? Вы ведь и так не бедствуете, верно? Однако рассвет еще только занимается, а я чертовски голоден. Давайте-ка позавтракаем, прежде чем предпринимать какие-либо шаги.

— Отличная мысль. «Дерево какао» уже наверняка открылся.

— Тогда ступайте вперед, а я спущусь следом, когда умоюсь и переменю платье.

Я услышал приближающиеся шаги и проворно отскочил от двери.

Услышанного оказалось достаточно, чтобы рассеять все мои подозрения.

Дверь отворилась, и мистер Памплин застыл на пороге, изумленно уставившись на меня. Казалось, он на мгновение решил, что я восстал из мертвых, и перед лицом такого чуда поколебался во всех самых глубочайших своих убеждениях. Он молча отступил назад в комнату, с отвисшей челюстью, а я вошел за ним следом.

Генри повернулся и явил моему взору почти такое же ужасное зрелище, какое представлял собой я: лицо у него было в синяках, а на сильно порванной рубашке темнели пятна крови.

Несколько секунд он смотрел на меня с самым странным выражением, а затем вскричал:

— Мой дорогой Джон! Это вы! Слава богу, вы живы!

Он шагнул вперед и крепко обнял меня, невзирая на мою грязную мокрую одежду. В своем ослабленном состоянии я растрогался в буквальном смысле до слез, когда Генри выказал столь искреннюю радость при моем появлении.

— Я ужасно рад видеть вас целым и невредимым, старина, — сказал мистер Памплин, наконец овладев собой. — Это избавляет меня от значительных неудобств, можете мне поверить.

Генри заботливо провел меня к креслу у камина.

— Что с вами стряслось? — спросил он. А потом с предостерегающим видом взглянул на своего друга, который внимательно смотрел на нас, и добавил приглушенным голосом: — Расскажете все, когда он уйдет.

Я сознавал опасность и, хотя хотел многое рассказать и задать много вопросов, промолчал.

— Впрочем, представляется совершенно очевидным, что вам удалось спастись, — продолжал Генри более натуральным тоном. — И не утруждайте себя рассказом о том, каким именно образом.

— А что случилось с вами? — спросил я.

Генри рассмеялся.

— Ваши друзья повалили меня на землю и хорошенько попинали ногами. Когда они ушли, мы с Чарльзом с полчаса самым комичным образом блуждали в тумане, пытаясь найти друг друга.

— Комичным! — с возмущением воскликнул священник.

— Сейчас мне очень смешно вспоминать, хотя тогда было не до смеха. Видите ли, Джон, я все время невольно пугал Чарльза до смерти, и он убегал всякий раз при моем приближении, принимая меня за одного из налетчиков. Но в конце концов мы таки нашли друг друга. Потом мы отправились на поиски патрульных, но, разумеется, нигде не нашли. В такие туманные ночи бравые блюстители порядка предпочитают сидеть в тепле и безопасности в караульном помещении. Мы решили вернуться ко мне и привести себя в порядок, прежде чем отправиться к судье. — Потом, взглянув на меня с предостерегающей улыбкой, Генри повернулся к другу и сказал: — Будьте другом, Памплин, сходите закажите нам завтрак, хорошо?

— Хорошо, — довольно раздраженно ответил священник и вышел.

Едва лишь дверь за ним закрылась, Генри заговорщицки улыбнулся и сказал:

— Быстренько расскажите мне все, пока он не вернулся. И переоденьтесь в сухое.

Он дал мне халат, и за разговором я снял с себя насквозь промокшие одежды и развесил перед камином.

— На нас напали приспешники Сайласа Клоудира, который в согласии с кодициллом является претендентом на наследство. Он попытался убить меня, но я спасся, а вот он погиб.

— Погиб? — повторил Генри.

— Да. Но прежде успел уничтожить документ.

— Вы уверены, что он умер? — спросил Генри.

— Абсолютно уверен, — ответил я, несколько удивившись, что судьба старика интересует моего друга больше, чем судьба завещания. Я вкратце рассказал о случившемся, а под конец спросил: — Как по-вашему, что мне теперь делать? Может, пойти к полицейскому судье?

— А какой смысл? — довольно рассеянно спросил Генри.

— Пожалуй, никакого, — согласился я. — Ведь мне больше не грозит опасность со стороны семейства Клоудиров — вернее, Портьюсов, — поскольку они не имеют права претендовать на поместье теперь, когда я пережил старика.

— Да, — пробормотал Генри. — Они не имеют права.

После непродолжительной паузы он сказал:

— Если вы сейчас объявитесь, возникнут серьезные осложнения.

Я удивленно уставился на него.

— В судебном процессе! — пояснил он, увидев мое недоумение.

Несколько мгновений мы оба молчали.

— Сейчас вы сохраняете поместье во владении Момпессонов! — воскликнул Генри.

— Да, верно, — сказал я. — Но также подвергаюсь опасности.

— Какой опасности? — живо спросил он.

— С уничтожением завещания кодицилл остается в силе, и если я не объявлюсь до истечения срока действия последнего, поместье перейдет к наследнику Джорджа Малифанта. Таким образом, все равно остаются люди, которым выгодна моя смерть.

— Здесь вы делаете необоснованное предположение, — сказал Генри.

— Прошу прощения? — сказал я.

— Вы уверены, что такой наследник существует? Я лично никогда не слышал о претенденте на имущество со стороны семейства Малифантов.

Я немного растерялся: похоже, он хорошо знал обстоятельства процесса и родословную участвующих в нем сторон.

— Вы правы, — сказал я. — Линия рода могла пресечься, и в таком случае мне ничего не грозит. Но что тогда будет с поместьем? Оно останется во владении Момпессонов?

— Ни в коем случае. Они имеют право на владение поместьем, только пока вы живы. Если вас объявят мертвым и со стороны Джорджа Малифанта не найдется наследника, поместье отойдет к британской короне как выморочное имущество.

Таким образом, от моего решения, скрываться ли мне по-прежнему или все-таки объявиться, зависела судьба Момпессонов. Эта мысль доставила мне глубокое удовлетворение, и я с минуту смаковал ее в молчании. Генри, похоже, тоже погрузился в раздумья, и мы сидели, не произнося ни слова. Мне требовалось время, чтобы все хорошенько обдумать и сообразить, каким образом мое решение отразится на Генриетте. Теперь, когда завещание уничтожено, опекунам нет никакой выгоды принуждать ее к браку. На самом деле они потеряют к ней всякий интерес. И, безусловно, она сможет выйти замуж, за кого пожелает.

Мы по-прежнему сидели в молчании, когда вернулся мистер Памплин, по пятам за которым следовал слуга с подносом, уставленным серебряными судками.

Когда слуга опустил свою ношу на стол и удалился, Генри весело сказал:

— Ты не поверишь, Чарльз, но мы пришли к выводу, что идти в полицейское управление не имеет смысла.

Мистер Памплин заметно просветлел, одобрил наше решение и с аппетитом позавтракал бараньими отбивными, щедро приправленными пряностями и пончиками с кофе. Вскоре после завтрака он покинул нас, сославшись на крайнюю усталость, вызванную ночными переживаниями. Мы с Генри тоже едва держались на ногах и потому решили поспать, хотя за окнами уже стояло туманное морозное утро. Мой друг настоял на том, чтобы я лег на кровать, а сам устроился на диване. Я не особо терзался на сей счет, поскольку заснул мертвым сном, едва моя голова коснулась подушки.

 

Глава 110

Я проснулся незадолго до полудня и довольно долго лежал в постели, размышляя о событиях последних двух дней. Я видел, как человек рискует жизнью — и возможно, погибает — из-за жажды наживы. И я не попытался отговорить его от рискованного шага, опасность которого понимал лучше него. Однако я не чувствовал ответственности за случившееся с Ассиндером. И я видел гибель еще одного человека, которому позволил пойти навстречу смерти, поскольку спасти его значило бы пожертвовать собой. Я был, по меньшей мере, замешан во всем произошедшем, пусть и едва ли виноват. Я не мог сказать себе, что не имею к этому безумию никакого отношения. Теперь не мог. И какими мотивами руководствовался старый Клоудир, пытаясь убить меня с риском для собственной жизни? Опять-таки любовью к деньгам? Или мотивом менее явного характера — жаждой справедливости? Если в первой, как мне казалось, я не мог себя уличить, то во второй волей-неволей признавал виновным. И список людей, погибших в результате моих поисков справедливости, не ограничивался Ассиндером и старым Клоудиром. На моей совести лежала смерть Джорджа Дигвида, пусть он и действовал добровольно. И даже мисс Лидия была бы до сих пор жива, не появись я в ее жизни. Вероятно, Генриетта имела все основания намекать, что ее двоюродная бабушка путала желание справедливости с жаждой мести; и, возможно, я поступал так же.

Я оделся и вышел в гостиную, где нашел Генри сидящим за столом, все в той же одежде. У меня возникло впечатление (не знаю почему), что он не ложился спать.

Он тепло приветствовал меня, но казался глубоко поглощенным своими мыслями.

— Вы не пойдете на службу сегодня? — спросил я.

— Пойду, в свое время, — рассеянно ответил он.

— Наверное, джентльмен, с которым вы вчера условились о встрече, задается вопросом, почему мы не явились?

— О, я увижусь с ним и все объясню.

— А что вы скажете? Разумеется, не правду?

— Боже, конечно нет! — воскликнул он с безрадостным смехом. А потом доверительно добавил: — Наплету что-нибудь. Уж предоставьте это мне.

На столе перед ним лежала раскрытая вечерняя газета, «Глоуб». Я заглянул Генри через плечо и пробежался по ней глазами. Внизу второй страницы размещалась заметка под заголовком «Несчастный случай с городским торговцем и его внуком: героическая смерть мистера Сайласа Клоудира, владельца конторы на Эдингтонской пристани, Блэкфрайерз, Белл-лейн, Спитлфилдз». В заметке говорилось, что мистер Валльями сообщил властям, будто старый джентльмен погиб, пытаясь спасти своего внука, который упал в открытый люк подвала в реку и, по всей видимости, утонул, хотя тело до сих пор не найдено.

Теперь мне стало ясно, почему моя мать пришла в такой ужас, когда миссис Сакбатт упомянула однажды в разговоре Белл-лейн: она поняла, насколько близко от дома своего врага находится.

— Он оставил довольно крупное состояние, — задумчиво проговорил Генри. — Дэниел Портьюс все унаследует и будет рад смерти своего старого папаши, поскольку дела Квинтарда и Мимприсса сильно пошатнулись и как следствие он оказался в бедственном положении. Но полагаю, вы станете претендовать на половину состояния Клоудира.

— Никогда! — воскликнул я.

Я принялся объяснять, почему я решительно не желаю заниматься этим делом, но Генри слушал меня с возрастающим раздражением и наконец перебил, не дав мне закончить.

— А как насчет притязаний на хафемское поместье? Только не говорите, что вы не заинтересованы и в этом деле тоже. Срок, по прошествии которого вас официально признают умершим, истечет через два года, но теперь, когда поступило сообщение о вашей гибели — хотя тела не найдут, разумеется, — это может произойти и раньше. Когда вы намерены заявить о себе?

— Я еще не решил, стоит ли, — беспечно сказал я.

— Но разве вы не понимаете, сколь многое зависит от этого? — резко воскликнул он.

Я удивленно взглянул на него, не понимая, с какой стати он так печется об интересах Момпессонов.

— Значит, по-вашему, мне следует объявиться?

— Нет, конечно! — выкрикнул он. А потом неловко улыбнулся и сказал: — Неужели вам не понятно, старина, что вы имеете огромное преимущество над Момпессонами, но только в том случае, если не объявитесь в официальном порядке?

Я недоуменно уставился на Генри, не в силах постичь ход его рассуждений.

— Как только вы объявитесь, они перестанут нуждаться в вас, поскольку остаются владельцами поместья в случае, если вы живы. Посему оставайтесь в тени и попытайтесь договориться с ними через третье лицо.

Так вот оно что. Своего рода шантаж. Теперь я все понял и без труда догадался, кто должен стать означенным третьим лицом.

Я поднялся с места.

— Мне пора идти. Благодарю за помощь.

Генри вспыхнул.

— Не будьте глупцом. В конце концов, вы украли у них завещание. То, что я предлагаю вам, ничуть не хуже этого.

Все было не так. Я вернул завещание в свое владение, чтобы восстановить справедливость. Он же предлагал всего лишь воспользоваться ситуацией в своих корыстных интересах.

Я быстро направился к двери, и он спросил:

— Куда вы пойдете?

— К друзьям.

— Как их зовут? Где они живут?

— Я помню дом, но не знаю названия улицы, — сухо ответил я, не боясь его обидеть.

— Сообщите свой адрес, хорошо? — крикнул он, когда я отворил дверь.

Стоя на пороге, я обернулся и посмотрел на него.

— Прощайте, Генри.

Я надеялся никогда впредь не видеть его, ибо своим предложением он пробудил в моем уме самые темные подозрения. Беллринджер раздраженно вспыхнул, но попытался улыбнуться своей прежней улыбкой, которая напомнила мне о Стивене, но теперь уже не обманула. Я хлопнул дверью и сбежал вниз по лестнице.

Выходя из гостиницы, я несколько раз обернулся, проверяя, не следует ли он за мной, а потом торопливо зашагал в восточном направлении. Однако в скором времени я начал сожалеть о своем обращении с Генри и задаваться вопросом, что же за подозрительным, неблагородным существом я стал, коли подозреваю всех в коварных замыслах. Есть ли у меня доказательства, что в своем интересе ко мне Генри руководился не единственно благими намерениями? Он хотел, чтобы я с выгодой использовал свое положение, и изъявил готовность помочь мне. Так почему бы не вознаградить его за это? И все же я предпринял известные меры предосторожности, чтобы удостовериться, что никто не следует за мной: несколько раз внезапно пересек оживленную улицу прямо перед грохочущими экипажами (провожаемый проклятьями возниц и ударами кнутов), а потом стремглав бросился в переулок.

Достигнув знакомой улочки в Уоппинге, я приблизился к дому Дигвидов с такой же осмотрительностью. Насколько я мог судить, никакие подозрительные личности поблизости не ошивались.

Я застал Джоуи и миссис Дигвид сидящими у камина. Они приветствовали меня с немалым удивлением, поскольку Джоуи собирался встретиться со мной в конюшенном проулке за Брук-стрит на рассвете через неделю без малого. Конечно, они не читали сообщения о моей смерти в газетах. Внимательно вглядываясь в них, я не заметил ничего, помимо радости, на лице миссис Дигвид и примерно такое же чувство, но слегка омраченное обидой, на лице ее сына. Я пожалел, что не в силах преодолеть пагубную подозрительность, поселившуюся в моей душе.

В первую очередь я выразил соболезнования по случаю смерти мистера Дигвида. Потом я обстоятельно ответил на все вопросы, и, узнав о приключившихся со мной событиях, они возрадовались моему спасению, но глубоко опечалились безвозвратной утратой завещания, ради которого мы — они и я — претерпели столь многое.

Джоуи сообщил, что выполнил мою просьбу и нанял комнаты, заплатив за месяц вперед, а затем вернул мне оставшиеся деньги мисс Лидии и, невзирая на мои возражения, представил мне полный отчет о расходах на мою одежду и белье, каковые составили сумму в четыре фунта. Они с матерью не взяли себе ни шиллинга.

В тот же день мы с Джоуи отправились в комнаты, нанятые последним на Чандос-стрит, с намерением забрать деньги обратно, поскольку с окончательной утратой завещания мои планы переменились. Однако домовладелица, миссис Квейнтанс, категорически отказалась возвратить сумму, превосходящую ничтожную арендную плату (два фунта, ибо последняя составляла десять шиллингов в неделю), или позволить мне сдать комнаты по заниженной цене. Мне пришло в голову, что проживание здесь имеет свои преимущества, и посему в конечном счете я решил вселиться в комнаты.

Оставшись один, я присел на край кровати и с облегчением подумал о том, что наконец-то меня ничего больше не связывает с Клоудирами. Я больше не интересовал их, а они — меня. Однако моя связь с Момпессонами представлялась очевидной.

В последующие дни я пытался решить, что делать дальше. Мысль, подброшенная мне Генри — о шантаже Момпессонов, — вызывала у меня отвращение. Либо я объявлюсь и спасу Момпессонов без всякой выгоды для себя, либо позволю, чтобы их лишили права владения. Но как это отразится на Генриетте? И как насчет моего собственного положения? Из денег, полученных мною от мисс Лидии, у меня оставалось сорок семь фунтов — весьма значительная сумма; но я сильно сомневался, что имею моральное право распоряжаться ими, поскольку они были выданы мне на расходы, связанные с предоставлением завещания в суде во спасение Генриетты. (Вот почему я не вернул долг Сьюки из этой суммы.) Но с другой стороны, кому они принадлежат, если не мне? В известном смысле я распоряжаюсь деньгами на правах опекуна Генриетты и успешнее соблюду ее интересы, коли потрачу оные на свое обустройство, чтобы в дальнейшем иметь возможность помочь девушке. Что же до того, объявляться мне или нет, то я положил пока не принимать никакого решения, поскольку имел в запасе еще почти два года до истечения установленного законом срока.

Спустя некоторое время я осознал, что в действительности уничтожение завещания мне только во благо, и вздохнул с облегчением, словно тяжкий груз свалился с моих плеч. Отныне я мог распоряжаться своей жизнью, не обращая внимания на обстоятельства, никак от меня не зависящие, ибо теперь мне пришло в голову, что до сей поры над моей жизнью довлело прошлое — воспоминания матери о раннем детстве, убийство деда и даже деяния прадеда и прапрадеда. Теперь будущее (каким бы оно ни оказалось), по крайней мере, принадлежало мне.

Как я буду жить? Чем стану заниматься до конца своих дней? В лучшем случае я (не имеющий ни приличного образования, ни влиятельных друзей) могу надеяться на скромную должность клерка с годовым окладом в двадцать фунтов. И мне сильно повезет, если я найду хотя бы такое место, ибо я не умел писать красивым почерком, хорошо считать или вести приходо-расходные книги. О моей давней мечте освоить какую-нибудь интересную профессию и говорить не приходится, ибо в таком случае мне понадобится не только плата за обучение, но и средства к существованию на период ученичества — самое малое, двести фунтов. Посему я решил, что благоразумнее всего будет искать место клерка, а тем временем продолжать образование в надежде улучшить свои виды на будущее.

 

Глава 111

В течение последующих трех месяцев меня преследовали тяжелые разочарования. Я усердно изучал газеты и письменно откликался на каждое объявление о приеме на должность, к которой считал себя пригодным. Но ни в одном случае меня даже не пригласили на собеседование. Между тем я корпел над книгами и усердно занимался чистописанием, стараясь восполнить пробелы в своем образовании.

Как только месяц, за который я заплатил за постой, истек, я перебрался из приличных комнат в маленькую каморку под самой крышей за четыре шиллинга в неделю, испуганный скоростью, с какой таяли деньги. Еще через пару месяцев я понял, что смотрел на вещи чересчур оптимистично, когда рассчитывал найти место по объявлению в газете, и потому начал каждый день посвящать несколько часов хождениям из одной конторы в другую в поисках вакансий. Моим существенным минусом (помимо отсутствия опыта работы) являлось то обстоятельство, что я не мог ни представить письменной рекомендации, ни сослаться на уважаемого человека, способного дать обо мне положительный отзыв, ни даже толково и подробно описать свою жизнь с рождения вплоть до настоящего момента. Поэтому мне повсюду отказывали — порой бесцеремонно, порой холодно, а иногда довольно добродушно.

В тех случаях, когда вакансия имелась, всегда оказывалось, что она оставлена для племянника жены управляющего или для какого-нибудь знакомого старшего кассира. Постепенно я пришел к мысли, что коммерческая жизнь Англии представляет собой огромный мир, населенный дядюшками, племянниками, друзьями и соседями, в котором мне нет места.

Даже когда один раз мне предложили должность посыльного, с перспективой (но отдаленной и не вполне определенной) дослужиться до младшего клерка, я был вынужден отказаться. Еженедельного жалованья в пять шиллингов, рассчитанного на мальчика младше меня, да к тому же живущего в семье, еле хватало бы на плату за жилье. Меня могло устроить жалованье не менее чем в двенадцать шиллингов.

Однако, когда со дня моего спасения от утопления в реке прошло полгода, я понял, что мне следовало поступить на предложенную должность и присовокупить мизерное жалованье к своему скудному капиталу в надежде получить повышение, прежде чем деньги кончатся. Ибо передо мной замаячила перспектива вновь оказаться без пенни в кармане. Деньги таяли быстрее, чем я ожидал, — главным образом из-за расходов, связанных с поисками работы. Мне потребовались приличные башмаки, и время от времени приходилось тратиться на горячую пищу из харчевни. За вычетом квартирной платы я жил примерно на девять шиллингов в неделю.

Поскольку теперь я жил довольно далеко от Дигвидов, я виделся с ними редко, хотя с матерью, во всяком случае, регулярно — ибо она снова работала прачкой и настояла на том, чтобы стирать мое белье. Белья у меня было мало, но каждые три недели она его забирала, а Джоуи обычно доставлял обратно через несколько дней. Он нашел временную работу уличного торговца на Ковент-Гарден, и миссис Дигвид беспокоилась, как бы сын не соблазнился вновь пойти по плохой дорожке, как в раннем отрочестве, особенно когда видела его бывших друзей, которые вели прежний образ жизни и имели много денег и много времени, чтобы тратить оные в свое удовольствие. Я убедился, что Дигвиды не встречались ни с Барни, ни с Салли со дня, когда Джоуи встретил своего дядю незадолго до того, как мне удалось завладеть завещанием. Я полагал, что мне не грозит никакая опасность, поскольку теперь, после гибели Сайласа Клоудира, никто не был заинтересован в моей смерти. Однако я не мог окончательно отделаться от мысли о пункте кодицилла, согласно которому в случае пресечения рода Хаффамов поместье немедленно переходит к наследнику Джорджа Малифанта.

По некотором размышлении я решил позволить Генриетте вместе со всеми остальными считать меня погибшим, ибо не видел пользы (для нас обоих) рисковать с единственной целью вывести ее из заблуждения — и даже находил известное удовольствие в мысли, что она оплакивает мою смерть. Однако изредка я околачивался поблизости от особняка на Брук-стрит (закутавшись в шарф по самые глаза) и несколько раз был вознагражден мимолетным видением Генриетты, выходящей на улицу или входящей в двери.

В середине октября того же года произошла случайная встреча, имевшая для меня важные последствия. Однажды днем, торопливо шагая по Флит-стрит, я мельком увидел в толпе прохожих лицо, показавшееся мне знакомым. За мгновение до того, как я развернулся и быстро пошел в другую сторону в инстинктивном стремлении спрятаться от любых людей из прошлого (ибо хотел, чтобы меня считали мертвым), я успел разглядеть молоденькую девушку с худеньким личиком, в дешевом хлопчатобумажном платье.

Я замешкался, и она поспешила за мной с возгласом: «Сэр! Подождите, пожалуйста!»

Я обернулся и узнал служанку миссис Первиенс, Нэнси. Она не представляла для меня опасности, и я остановился поговорить. Она сообщила, что мисс Квиллиам вернулась в Лондон около года назад и рассорилась с миссис Первиенс, а потом добавила, что совсем недавно видела ее выходящей из ночного театра на Кинг-стрит, близ Сент-Джеймс-Сквер. Я поблагодарил девушку и дал ей пенни.

Я полагал, что мисс Квиллиам является одним из тех людей из прошлого, от которых я могу не скрываться. Однако я помнил, как в одном случае она оказала вредное влияние на мою мать, хотя и действовала из лучших побуждений; и помнил также, что о ней говорила мисс Лидия и болтали слуги на Брук-стрит. Я не знал, чему верить, но понимал, что мисс Квиллиам содействовала нам с матерью без всякого своекорыстного интереса. Нет, я не стану скрываться от нее, коли мы вдруг встретимся. Впрочем, шансов встретиться у нас ничтожно мало, поскольку я редко выхожу из дома по вечерам.

Однако так случилось, что теперь время от времени я оказывался в пресловутом районе города поздно вечером, поскольку практически единственным моим утешением в жизни в тот период стал театр, которым я страстно увлекся. Я приобрел обыкновение приходить на спектакль с опозданием, таким образом получая возможность купить место на галерке за полцены и на пару часов забывать обо всем в темноте, рассеиваемой яркими огнями рампы, в единственные минуты счастья, тогда мне доступные.

Однажды вечером, шагая по Хеймаркет, я вдруг заметил молодую женщину, смотревшую на меня с выражением крайнего ужаса. На несколько мгновений мой взгляд невольно приковался к бледному лицу с широко раскрытыми глазами. Это была Салли! Она явно узнала меня и приняла за мертвеца, восставшего из гроба. Я резко повернулся и бросился в ближайший переулок, проклиная свое невезение, ибо из всех людей, которых я хотел убедить в своей смерти, Барни был первым.

Однажды вечером несколько недель спустя я пошел в театр на Ковент-Гарден и по окончании дивертисмента, в очень поздний час, направлялся домой по Мейден-лейн, когда меня обогнала женщина, показавшаяся мне знакомой. Я последовал за ней. Она шла по улице, привлекая внимание редких прохожих, и наконец достигла квартала Корт-Энд. Казалось, она заметила меня, поскольку несколько раз оглянулась и как будто замедлила шаг, а через минуту свернула с тротуара и вошла в дом на Кинг-стрит. Я последовал за ней, оттолкнув привратника, преградившего мне путь в полутемном холле, и вступил в просторную гостиную, поблекшая изысканность которой бросалась в глаза при ярком свете люстр.

Мужчины и женщины, одетые на благородный манер, стояли и сидели группами в зале, а слуги в несколько потрепанном платье разносили закуски и напитки. Если не принимать во внимание известную шаткость поступи и по-ношенность нарядов присутствующих, происходящее походило на прием в любом из богатых домов, расположенных через несколько улиц отсюда к северу.

Мисс Квиллиам уже сидела в глубоком кресле и повернулась ко мне, когда я вошел. Приблизившись, я увидел, что лицо у нее (несмотря на подрумяненные щеки) сильно постарело. Хотя она улыбалась, взгляд ее оставался пустым и безучастным, а поскольку она говорила невнятно, первые слова я разобрал с трудом, но смысл сказанного понял.

— Вы ошиблись, — возразил я. — Я ваш старый друг.

Мне не сразу удалось растолковать, кто я такой. Вспомнив же меня наконец, мисс Квиллиам пришла в заметное волнение. Она собралась с мыслями и первым делом спросила меня о матери. Услышав ответ, она опустила глаза и закусила губу.

— Я часто вспоминала ее, — промолвила она. — И вас тоже. Время, когда мы жили на Орчард-стрит, было последним… я не могу сказать «последним счастливым периодом моей жизни», но по крайней мере…

Она осеклась, и я положил ладонь ей на руку и сказал, что понимаю, что она имеет в виду.

После непродолжительной паузы мисс Квиллиам велела слуге принести кофе для нас обоих. Отвечая на ее расспросы, я коротко описал некоторые обстоятельства смерти моей матери и события, приключившиеся со мной позже: преследования, которым я подвергся со стороны врагов, в свое время преследовавших мою мать; побег из сумасшедшего дома, куда меня посадили; и, наконец, период моей службы у Момпессонов, о цели которой я не стал распространяться, а она не спросила.

— Скажите, вам известно что-нибудь о Генриетте? — живо осведомилась мисс Квиллиам. — Меня всегда беспокоила судьба этой странной девочки.

Я ответил, что несколько раз разговаривал с Генриеттой и что, когда виделся с ней в последний раз, около полугода назад, она находилась в добром здравии. Затем я сказал, что у меня есть особые причины интересоваться Момпессонами, и попросил мисс Квиллиам рассказать все, что она помнит о времени своей службы в их доме.

— Однажды я рассказывала вам свою историю, но многое из нее утаила, — промолвила она. — Если бы я тогда поведала вам всю правду, возможно, таким образом я спасла бы Генриетту, но я стыдилась. И хотела пощадить ее невинность.

Она невесело рассмеялась.

Я не стал говорить, что однажды невольно услышал ее откровенные признания, и мисс Квиллиам снова рассказала мне все, в тех же самых выражениях — разве только на сей раз подробнее остановилась на обстоятельствах, в силу которых оказалась в Лондоне.

— Когда мне шел пятнадцатый год, моя бабушка умерла, и меня отправили в работный дом. После того как дедушка оставил без ответа мою просьбу о помощи, я обратилась за содействием к сэру Томасу.

— Это друг Дейвида Момпессона?

— Да, сэр Томас Деламейтер. Именно он отдал сэру Чарльзу Памплину приход, который его дядя обещал моему отцу.

— Памплину! — воскликнул я.

Я описал ей друга Генри Беллринджера, и она подтвердила, что, по-видимому, он и есть тот самый джентльмен.

— Он сыграл не последнюю роль в моей истории, — сказала она со слабой улыбкой, — ибо по наущению сэра Томаса написал мне письмо, в котором представил упомянутого джентльмена человеком, заслуживающим моего безусловного доверия. В своем послании мистер Памплин выражал искреннее сожаление о том, что невольно, совершенно невольно явился виновником бед, постигших мою семью. Мы с ним вступили в переписку, и несколькими годами позже, когда мое обучение в школе сиделок подошло к концу, он предложил мне приехать в Лондон и пообещал при содействии сэра Томаса найти мне место гувернантки. В наивности своей я приняла приглашение. Нужно ли говорить, что последовало дальше? Он снял для меня комнаты в доме миссис Малатратт, производившей впечатление самой респектабельной дамы. «Вполне естественно, — думала я, — что мой благодетель, сэр Томас, навещает меня». — Она тяжело вздохнула. — Мне едва стукнуло семнадцать, я совсем не знала жизни и не имела ни пенни в кармане. Однако год спустя я все же настояла на своем праве жить самостоятельно, и именно тогда он устроил меня гувернанткой к Момпессонам, своим старым знакомым. Он полагал, что таким образом сохранит власть надо мной. Когда я отправилась в хафемское поместье, мне пришлось оставить все свои сундуки с подарками сэра Томаса в доме миссис Малатратт — как оказалось, к счастью, ибо в противном случае я не встретилась бы снова с вами и вашей матерью. Однако со вновь обретенной независимостью мои беды не кончились, поскольку сэр Томас сообщил мистеру — теперь следует говорить, сэру Дейвиду — Момпессону о нашей с ним связи, и именно поэтому последний стал настойчиво домогаться меня. Тем не менее я была счастлива в хафемском поместье, когда несколько месяцев кряду общалась с Генриеттой, — по-настоящему счастлива в первый и последний раз в жизни.

Значит, именно от сэра Томаса она получила в подарок хранившиеся в сундуках шелковые платья, о которых мне рассказала служанка миссис Первиенс. Теперь я поверил, что она говорит правду.

Мисс Квиллиам продолжала рассказывать историю, однажды поведанную моей матери. Пока она описывала события той роковой ночи, когда Дейвид Момпессон отвез ее в Воксхолл-Гарден, пока говорила о миссис Первиенс и Гарри и всем прочем, какая-то смутная мысль брезжила в глубине моего сознания, но я никак не мог извлечь ее на поверхность.

— Когда я покинула дом на Брук-стрит и вернулась к мисс Малатратт, — продолжала мисс Квиллиам, — она не позволила мне вывезти сундуки, содержимое которых являлось единственным моим достоянием. Оказывается, сэр Томас задолжал ей плату за проживание в комнатах другого несчастного юного создания, которое поселил здесь до меня. Наконец мисс Малатратт заплатил мистер Памплин, когда привез к ней в дом очередную жертву, ибо он, скажу прямо, поставляет сэру Томасу девушек. Тогда она отдала мне мои вещи, незадолго до нашей с вами встречи на Орчард-стрит.

Я спросил, рассказывала ли ей или давала ли читать моя мать историю своей жизни, которую писала в то время, и знает ли она все обстоятельства смерти моего деда и моего появления на свет.

— Я не помню, — сказала она.

— Вы не помните, знали ли вы историю, — или вы знали историю, но забыли?

Мисс Квиллиам помотала головой, и я понял, что не получу ответа, — но я в любом случае знал его.

Она вкратце поведала мне о событиях, приключившихся с ней со времени последней нашей встречи, после которой миссис Первиенс отправила ее в Париж. По возвращении она порвала отношения со своей покровительницей и, как следствие, провела несколько месяцев во Флите. Именно тогда она рассказала мне о встрече с нашими друзьями с Орчард-стрит, которые к счастью (или к несчастью!), примирились и воссоединились. Более говорить нам было не о чем, и я с печальным сердцем откланялся и поспешил домой.

Что же касается до дальнейшей судьбы мисс Квиллиам, друзья мои (если на минуту обратиться к вам прямо), то, коли она занимает вас, вам будет интересно узнать, что через пару лет до меня дошли слухи о ней — хотя с тех пор я уже ничего не слышал. Похоже, через год после вышеописанной встречи ее положение значительно улучшилось, когда она воссоединилась с женщиной помоложе, подругой прежних, более счастливых дней, которая сама оказалась в неблагоприятных обстоятельствах и наделала долгов. Они поселились вместе в комнатах в Холборне и, насколько я понял, зарабатывали на жизнь шитьем. Затем маленькое семейство понесло тяжелую утрату (в лице самого младшего своего члена) и не выдержало такого удара. Хелен потерялась из виду, как и ее компаньонка, — хотя мне сообщили, что последняя уехала во Францию и ныне проживает в Кале.

Так обстояли мои дела холодным дождливым вечером в конце ноября, на следующий день после событий, описанных в предыдущей главе. Я провел утро за книгами, а вторую половину дня за поисками работами и теперь ожидал Джоуи, который по заведенному обыкновению должен был принести мне постиранное белье.

Шел затяжной дождь, и на западе собирались темные облака. В ожидании Джоуи я сидел за маленьким столом у окна и мрачно подводил счет своим деньгам — отчасти, чтобы просто поупражняться в мастерстве счета, отчасти, чтобы оценить свое финансовое положение. После девяти месяцев у меня оставалось двадцать с небольшим фунтов, и я рассчитал, что при нынешнем образе жизни сумею протянуть еще полгода, после чего останусь без всяких средств.

Когда я пришел к этому безрадостному выводу, в парадную дверь громко и повелительно постучали. Поскольку теперь я оставался единственным постояльцем, а к моей хозяйке гости ходили редко, я предположил, что пришел Джоуи. Однако он не имел обыкновения стучать так нетерпеливо и настойчиво; стук напомнил мне о чем-то — о каком-то случае, имевшем место в прошлом, но сейчас напрочь вылетевшем из памяти.

Поскольку окна моей комнатушки под крышей выходили во двор, я не мог выглянуть на улицу, но минуту спустя услышал на лестнице шаги: похоже, поднимался не один человек. В мою дверь деликатно постучали, а потом на пороге появилась сияющая миссис Квейнтанс.

— К вам джентльмен, — сообщила она, явно радуясь возможности впервые сделать такой доклад своему мансардному жильцу.

Она удалилась, и означенный джентльмен вошел в комнату. Это был Генри. И сейчас он действительно производил впечатление истинного джентльмена: в белой касторовой шляпе, великолепном рединготе и бутылочного цвета фраке отличного покроя, украшенном серебряными пуговицами.

— Мой дорогой друг! — воскликнул он. — Какое счастье видеть вас снова!

Хотя Генри говорил с обычной своей живостью, мне почудилась в нем известная принужденность.

— Как вы нашли меня? — спросил я.

Он шутливо погрозил мне пальцем, а затем снял белые лайковые перчатки и сказал:

— Вы не сообщили мне свой адрес. Я нашел вас единственно благодаря самой удивительной счастливой случайности. Как-то раз, проезжая мимо, я увидел, как вы заходите в дом. Тогда я слишком спешил, чтобы останавливаться, но я запомнил номер дома — и вот он я перед вами.

Да уж, стечение обстоятельств поистине казалось удивительным, а я научился не верить в подобного рода совпадения.

— По какому вопросу вы явились? — сухо осведомился я.

Он уселся с весьма самоуверенным видом и ответил:

— В связи с процессом Момпессонов.

— В таком случае не стану вас задерживать, ибо он меня больше не интересует.

Казалось, Генри покраснел.

— Конечно же, вы в нем заинтересованы! — воскликнул он. — По крайней мере, в юридическом смысле.

— Едва ли. Теперь, когда завещание уничтожено, я не могу рассчитывать ни на какую выгоду, независимо от исхода процесса.

Он отвернул от меня лицо и закусил губу.

— Неужто вы так легко отступите?

— Хотя поначалу я очень расстроился, когда Клоудир уничтожил завещание, — сказал я, — теперь я доволен, что больше не имею отношения к этому делу. Никакие незнакомые люди не жаждут моей смерти, а от такой чести, уверяю вас, я бесконечно рад отказаться.

Генри посмотрел на меня со странным выражением торжества в глазах.

— Так вы полагаете, вам ничего больше не грозит?

Я удивленно кивнул.

— Значит, вы не знаете, что произошло? Видите ли, вам следует проявить интерес к процессу. Претендент со стороны Малифантов заявил о своих правах на наследство.

— Да неужели?! — воскликнул я. — И кто же он?

— Его личность пока не раскрывается. Поверенный, действующий от его имени, в официальном порядке заявил суду, что такой человек существует, а поскольку кодицилл сейчас имеет силу, смерть мистера Сайласа Клоудира означает, что теперь поместье переходит к наследнику Малифанту, и он предъявит права на него, когда суд признает вас мертвым.

У меня мороз побежал по коже, и возникло такое ощущение, будто меня снова затягивает в водоворот, из которого, как мне казалось, я раз и навсегда выплыл.

— Тогда я не стану мешать, — сказал я. — Пускай суд объявляет меня мертвым, и поместье переходит к этому человеку, а не к британской короне. Какое мне дело?

— Видите ли, все не так просто. Вы живы, и посему факт вашего существования представляет — вернее, должен представлять — значительный интерес как для Момпессонов, так и для претендента Малифанта.

— Вас определенно очень интересует процесс. Вы говорите, что имя претендента пока не названо — но смею предположить, вам оно известно?

Генри улыбнулся столь холодно, что я невольно задался вопросом, как я вообще мог считать его добрым и благожелательным человеком. Странная мысль внезапно пришла мне в голову.

— Извините, что не отвечаю на ваш вопрос, — сказал он. — Но вы ведь понимаете, не правда ли, что не обеспечите своей безопасности, просто позволив суду объявить вас мертвым. Слишком многое поставлено на карту.

— Вы хотите сказать, что означенное лицо без малейших раздумий уберет меня с дороги?

Он лишь смахнул с начищенных ботинок пыль носовым платком.

— Но вы забываете, что для всех я уже умер, — сказал я.

Он улыбнулся и мягко заметил:

— Но видите ли, я-то знаю правду.

Я смотрел на Генри и проникал в самую его душу. Как я мог предполагать, что им движет что-либо, помимо алчности и своекорыстия? Кровь прихлынула к моим щекам, когда я со стыдом вспомнил, насколько был доверчив. Я пришел к нему со своей ужасной историей о смерти Стивена, а он не стал меня слушать. Смерть Стивена! Я вспомнил, как Стивен говорил мне, что именно Генри убедил его довериться тетке. Разумеется, он причастен к смерти Стивена! Каким же глупцом я был! Как я смел винить свою мать в пагубной доверчивости!

— В таком случае я полагаю, — сказал я, стараясь говорить по возможности твердым голосом, — что вы явились ко мне со своим прежним постыдным предложением шантажировать сэра Дейвида и леди Момпессон?

Продолжая говорить, я двинулся к двери, давая гостю понять, что его присутствие здесь нежелательно. Однако он продолжал сидеть в кресле, лениво покачивая ногой. Его самоуверенность возрастала по мере того, как я терял спокойствие духа.

— Вы глубоко заблуждаетесь, — ответил он.

Я настолько удивился, что сел обратно в кресло.

— Представьте, — начал он, устремив задумчивый взгляд в потолок, — насколько иной была бы ситуация, если бы завещание, возвращение которого стоило вам и вашим друзьях таких усилий, по-прежнему существовало?

— Но его не существует, — сказал я. — Документ уничтожили у меня на глазах.

— Да, но если предположить, что оно не уничтожено? — настаивал Генри.

— Тогда, будь оно представлено суду, мне больше не грозила бы опасность.

Он резко, раздраженно рассмеялся.

— И это все, что приходит вам в голову? Неужто вас не волнует, что в таком случае вы стали бы владельцем огромного поместья?

— И это тоже, — согласился я.

— И это тоже, — эхом повторил Генри, подаваясь вперед и крепко сжимая ручки кресла.

Я пожал плечами.

— Неужели вам действительно безразлично? — пробормотал он. Несколько мгновений он пристально смотрел на меня, а потом вдруг спросил: — А что, если бы я сказал вам, что завещание по-прежнему существует?

Я вздрогнул.

— Тогда я бы ответил, что собственными глазами видел, как оно сгорело дотла.

Генри немного поколебался, а потом сказал:

— Документ, уничтоженный при вас Клоудиром, являлся точной копией завещания, написанной на такой же пергаментной бумаге, аккуратным почерком юриста.

— Чепуха, — сказал я. — Документ, взятый мной из тайника, был подлинным. Вы сами говорили.

Он кивнул.

— Говорил. И он действительно был подлинным.

— И я не расставался с ним ни на минуту, покуда его не забрали у меня и не уничтожили.

— Если не считать одного-единственного раза, — с улыбкой мягко заметил Генри. — Когда вы несколько часов спали на моем диване тем утром, когда пришли ко мне.

Я тихо ахнул и сразу понял, что он скажет дальше.

— И пока вы почивали, — продолжал он, — я сделал настолько точную копию, насколько мог. А если учесть мой опыт судейского переписчика и наличие у меня под рукой всех необходимых материалов — включая чистый лист старого пергамента, — мне удалось сделать поистине хорошую копию. Безусловно, достаточно хорошую, чтобы обмануть вас и старого Клоудира.

Я не сомневался, что он говорит правду.

— Зачем вы сделали это?

— Из предосторожности, на случай, если с завещанием произойдет что-нибудь.

— И где же оно сейчас?

— В надежном месте, где и должно находиться.

Я ничего не понимал.

— Видите, насколько предусмотрительным я оказался, — продолжал Генри, — и насколько благодарны вы должны быть мне?

Я попытался собраться с мыслями. Все это не имело смысла.

— Но чего же вы опасались? — вскричал я. — Мы же собирались отнести документ к вашему патрону. Он распознал бы подделку.

Я осекся, еще не договорив, ибо мне все стало ясно.

— Вы не уславливались ни о какой встрече, верно? Вы тогда ходили к Сайласу Клоудиру, а вовсе не к вашему патрону. Именно вы устроили так, чтобы заманить меня в западню.

— Вздор! — воскликнул он. — Вы сами видели, как сильно я пострадал в драке.

— Ложь! Ложь! Не так уж сильно вы пострадали. А если даже и сильно, значит, были готовы заплатить такую цену. Это все было фарсом!

— Глупости. Вы же не думаете, что человек с положением Памплина согласится участвовать в…

— Не знаю. Думаю, я могу подозревать Памплина в чем угодно, хоть он и священник. Мне известно о нем больше, чем вы полагаете. И все же я думаю, вы одурачили своего приятеля так же, как меня. Да, теперь мне все ясно: он вам понадобился именно потому, что стал бы безупречным свидетелем моего похищения и вашего сопротивления налетчикам в случае, если я объявлюсь когда-нибудь.

Генри отвернул от меня лицо, словно на сей раз не находя ответа.

— Кажется, теперь я все понял. Вы продали меня и завещание Сайласу Клоудиру, хотя я ума не приложу, откуда вы знали, где его искать. Но вы рассчитывали обмануть и старика так же, как предали меня, и потому изготовили поддельный документ. А после моей смерти, когда Клоудир собрался бы предъявить права на поместье в согласии с кодициллом, полагаю, вы намеревались пойти к Момпессонам и сообщить, что завещание находится у вас. Или, скорее, что вы являетесь доверенным лицом человека, у которого оно находится. В такой ситуации они заплатили бы практически любую цену, чтобы только вернуть завещание.

— Вы очень умны, — промолвил он, каковое замечание я истолковал как саркастическое.

— Нет, на самом деле вы хотите сказать, что я был полным дураком. Но мне кажется, теперь я раскусил вас. И это еще не все. Вы предаете любого, кто доверяется вам, коли предполагаете извлечь из этого выгоду. Бедный Стивен доверился вам, и даю голову на отсечение, вы предали его, хотя я не понимаю, как и зачем. Но когда вы убедили Стивена отдаться во власть тетки, которая отослала беднягу в ужасную школу, чтобы покончить с ним, бьюсь об заклад, вы сделали это за вознаграждение. И своим поступком вы поспособствовали убийству несчастного. Ну да, вот почему вы были так бедны в пору первого моего визита к вам и стали намного состоятельнее к следующей нашей встрече!

Генри смотрел на меня без улыбки, но не предпринял попытки ответить на мои обвинения.

— Но когда той ночью вместо меня погиб Сайлас Клоудир, вы были застигнуты врасплох, — продолжал я. — Как вы опешили при виде меня! Ваши планы рухнули, ибо, поскольку я по-прежнему оставался в живых, Момпессонам не грозила сколько-либо серьезная опасность, вопреки вашим упованиям. Вот почему вы убеждали меня продолжать скрываться, чтобы с моей помощью шантажировать Момпессонов.

— Ну, зачем же так грубо? — мягко возразил он. — Давайте скажем «прийти к соглашению, выгодному для обеих сторон». Но я дал маху, когда предложил вам такое. Я не сознавал, сколь благородных принципов вы держитесь. Но поскольку они все же позволили вам обманом проникнуть в чужой дом и похитить чужую собственность, вероятно, мое заблуждение на сей счет простительно.

Я вспыхнул:

— По-моему, это совсем другое дело. Я считал, что имею моральное право претендовать на наследство, даже если мне придется украсть документ. Впрочем, я не вижу необходимости оправдываться перед вами.

— Просто не спешите обвинять меня. А теперь давайте поговорим откровенно. Вы согласны меня выслушать?

— По крайней мере, я выслушаю. Только побыстрее, пожалуйста.

— Момпессоны меня больше не интересуют. У меня есть предложение гораздо лучше. Вы меня очень порадовали, когда сказали минуту назад, что имеете моральное право на завещание, ибо я предлагаю его вам.

— Мне? У меня нет денег, чтобы заплатить за него, а я не думаю, что вы предлагаете мне документ даром.

— Да уж, делец из вас никудышный. Вы просто пораскиньте мозгами. Кто еще извлекает выгоду из завещания? Только не Момпессоны, поскольку, покуда вы живы, они не могут его использовать. Если они представят документ суду, вы можете объявиться и предъявить права на поместье. Завещание будет иметь для них ценность только в том случае, если они узнают о вашей смерти, а потом выдадут эту сумасшедшую девушку за своего полудурка.

Я содрогнулся, ибо не подумал о последствиях, которые может иметь для Генриетты обнаружение документа. Вероятно, угроза принудительного брака не миновала, как я полагал. Но откуда Беллринджеру столько известно о Момпессонах?

— Вы выигрываете больше всех, — продолжал он. — Ибо из нищего превратитесь в богача.

— Так чего же вы хотите от меня? — спросил я.

— Я хочу, чтобы вы согласились передать мне третью часть имущества.

— Третью часть! — воскликнул я. А потом добавил: — По-моему, вы забыли одну вещь. Я еще не достиг совершеннолетия и, следовательно, не имею права отчуждать никакое недвижимое имущество, находящееся в моем владении, или брать на себя обязательство сделать это в будущем.

— Мой дорогой друг, похоже, вы забыли, что я адвокат канцлерского суда. Разумеется, я подумал об этом. В настоящее время мне требуется лишь ваше согласие. Я подам от вашего имени заявление — действуя через третье лицо, конечно, дабы скрыть свою роль в данном деле, — призванное уведомить суд, что право наследования, заявленное претендентом со стороны Малифантов, оспаривается. Нам не составит труда затянуть процесс до вашего совершеннолетия, а затем вы напишете долговое обязательство о передаче в мою собственность части имущества.

— Я спросил единственно из любопытства, — сказал я. — Относительно предложенной вами сделки я могу дать вам ответ сейчас же. Из сказанного мной минуту назад вы заключили, что я считаю себя законным владельцем завещания, а следовательно, и поместья. Но если бы вы прислушивались к моим словам внимательнее, то услышали бы, что на самом деле я так считал в прошлом. Но теперь не считаю и, уверяю вас, никогда не соглашусь на ваше предложение.

Генри определенно удивился и, если судить по потемневшему лицу, разозлился.

— Вы безумец, — воскликнул он. — Вы унаследуете огромное состояние, коли согласитесь. Но если вы откажетесь…

— Что я и сделаю, можете не сомневаться, — вставил я.

— Тогда вы оставляете мне только два пути. Я либо продам завещание обратно сэру Дейвиду…

Тогда Генриетту снова станут принуждать выйти замуж за Тома!

— Либо же, — продолжал он, — я предложу документ наследнику Малифанту, который, конечно же, уничтожит его, а вместе с ним и ваш шанс когда-либо унаследовать поместье.

— Повторяю, мне все равно.

— Правда? Но вы забываете, что в обоих случаях противной стороне нужна ваша смерть: Момпессонам — чтобы наследницей стала девушка; а претенденту Малифанту — чтобы вступить в права наследства согласно кодициллу.

По выражению его лица я понял, что он угрожает.

Слова Генри странным образом напомнили мне о выборе, предложенном мне моей матерью много лет назад, но сейчас условия противопоставлялись резче, ибо речь шла не о богатстве и опасности против бедности и безопасности, а о выборе, напрямую связанном с моими личными интересами. И, хотя Генри не знал этого, выбор был тем труднее, что от него зависела судьба Генриетты. Отказываясь от богатства и безопасности, я обрекал ее на брак с Томом. И все же я не колебался.

— Я уже дал вам ответ, — сказал я. — И уверяю вас, я никогда не передумаю. Однажды я решил пойти почти на все, лишь бы только получить наследство, ибо полагал, что Справедливость на моей стороне. Но я поступал неправильно и в результате причинил много вреда и горя себе и, что гораздо хуже, другим.

Мне кажется, покуда я не произнес последние слова, Генри считал мой отказ уловкой, выдающей единственно желание поторговаться, но сейчас он понял, что я говорил совершенно серьезно.

— По-вашему, одно то обстоятельство, что ваши действия причинили вред другим людям, свидетельствует о том, что Справедливость не на вашей стороне? — насмешливо спросил он. — Какой наивный взгляд на вещи! Ужели вы думаете, что Справедливость вознаграждается, а неверные поступки караются?

— Вы опять поняли меня неправильно. Я по-прежнему считаю, что Справедливость на моей стороне, но в конце концов убедился в одном: я не имею права на Справедливость. Само общество несправедливо.

— Вы с такой легкостью рассуждаете о Справедливости и Несправедливости! — вдруг вскричал он с необычайной злобой. — Да что вы в них понимаете?! Какое право имеете вы, потомок Хаффамов и Клоудиров, говорить о Справедливости, когда два ваших семейства — и проклятые Момпессоны — обошлись столь несправедливо с моей семьей?

— О чем вы говорите? — спросил я в крайнем изумлении.

— Я имею такое же право на долю имущества, как и вы. Если бы мой прадед получил то, что ему причиталось по справедливости…

Он осекся на полуслове, осознав, что сказал лишнее, и с минуту сидел молча, стараясь овладеть собой.

Право на долю имущества? Так, значит, он состоит в какой-то родственной связи с моей семьей?

Генри поднялся с кресла и сказал:

— Если вы передумаете, вы знаете, где меня найти. Времени у нас осталось немного, поскольку установленный законом срок истечет довольно скоро.

— Я дал вам свой ответ, — сказал я.

— В таком случае приготовьтесь к возможным неприятным последствиям, — бросил он и вышел из комнаты.

Я уселся в кресло, чтобы поразмыслить над значением всего услышанного. В первую очередь я попытался понять, кто же именно притязает на наследство со стороны Малифантов и откуда Генри известна личность претендента. Сам я был связан с ним через Стивена Малифанта. Неужели Стивена отослали в школу Квигга (тем самым обрекая на смерть) именно потому, что он обладал правами наследования? В таком случае не является ли претендентом тетка Стивена или кто-либо из ее близких родственников? Если это предположение верно, значит, сам Генри состоит в родственной связи с претендентом. Может даже, он сам и есть претендент со стороны Малифантов? Однако сделанное им предложение плохо сообразуется с данной гипотезой, поскольку в таком случае он, безусловно, уничтожил бы завещание. (Если только не вел свою игру еще хитрее, чем я думал.) Однако его упоминание о правах своей семьи наводило на мысль, что он состоит в каком-то родстве со мной. Имеет ли он отношение к одному из пяти семейств, пошедших от Генри Хаффама: Хаффамы, Момпессоны, Клоудиры, Палфрамонды и Малифанты? И если да, к какой ветви родословного древа относится?

Погруженный в размышления, я не заметил, как наступил вечер, и в конце концов обнаружил, что сижу в полной темноте. Я отыскал шведские спички, зажег свечу и только тогда осознал, что Джоуи не пришел, как было условлено, — и в моем нынешнем душевном состоянии данное обстоятельство стало еще одним поводом для беспокойства. Визит Генри настолько взволновал меня, что я не мог сидеть дома без дела, а потому надел теплый сюртук, шляпу и вышел на улицу с намерением прогуляться до коттеджа миссис Дигвид и узнать, куда запропастился Джоуи.

Я направился к Стрэнду, но прошел лишь половину Черч-лейн, когда услышал позади частые шаги. Прежде чем я успел испугаться, кто-то швырнул меня к стене, головой вперед, и крепко придавил сзади. Я ударился лбом так сильно, что у меня помутилось в глазах и тошнота подкатила к горлу. Потом ко мне вплотную придвинулось лицо, и из темноты раздался голос:

— Ба, какой приятный сюрприз! А я-то думал, ты помер. Ну не радостно ли мне было услышать, что ты жив-здоров? Я решил прийти и убедиться самолично. И я поистине рад. Только такие дела сильно подрывают доверие человека к газетам, верно? — Барни вытащил что-то из-за пояса. — Полагаю, мне следует поправить положение и доказать, что в конце концов они писали чистую правду. И вся прелесть в том, что меня за это не посадят, поскольку для всех ты уже мертв.

Я понимал, что отбиваться или взывать о помощи на пустынной улице не имеет смысла. Единственный шанс на спасение мне давала попытка сыграть на личном интересе. Но на каком основании? Кто послал Барни убить меня? Безусловно, не Дэниел Портьюс, ибо теперь, когда старый Клоудир умер, его наследники не извлекали никакой выгоды из моей смерти. Может, Барни сам хочет отомстить мне? В таком случае я пропал. Но существовала еще одна вероятность.

— Вас послал Сансью, так ведь? — выкрикнул я.

Произнося эти слова, я понятия не имел, какими мотивами может руководствоваться адвокат. Но в любом случае он исходил из неверного предположения. Посему я разыграл свою единственную карту.

— Но он не знает, что завещание по-прежнему существует! Документ не уничтожили — так же, как меня не убили! Скажите это Сансью!

Барни развернул меня лицом к себе и задумчиво уставился мне в глаза, тяжело дыша и поглаживая лезвие ножа большим пальцем.

— Брехня, — бросил он наконец.

— Если вы сейчас убьете меня, Сансью ничего не выиграет. Только Момпессоны. Вы хотите этого?

Последние слова я произнес по наитию, ибо вдруг вспомнил, как брат Барни говорил мне, что последний имеет зуб против Момпессонов, не заплативших ему за какую-то работу.

Он пристально смотрел на меня несколько мгновений, самых долгих в моей жизни, а потом внезапно оттолкнул и быстро ушел прочь.

Я поспешил к Стрэнду и почувствовал себя в безопасности, только когда оказался на оживленной, залитой светом фонарей улице.

Зачем Сансью желать моей смерти? На кого он работает? Это оставалось загадкой, но я вдруг понял, откуда Барни узнал, где меня искать, и почему Джоуи не пришел сегодня! Он продал меня своему дяде. На глаза навернулись слезы, и я понял, что вот-вот расплачусь. После долгого периода подозрений и сомнений я наконец-то стал доверять Джоуи, и именно сейчас, когда я, в сущности, вверил ему свою жизнь, он предал меня. Что-то текло у меня по лицу. Я понял, что не слезы, а кровь — ибо теперь, немного опомнившись, я обнаружил на лбу сильно кровоточащую рану. В голове шумело, и я чувствовал слабость и дурноту. Куда мне податься теперь? Да некуда. Разве только вернуться в свою унылую каморку, но и там теперь небезопасно. Однако выбора не оставалось. С тяжелым сердцем я поспешил домой, тихонько поднялся по лестнице, благополучно избежав встречи с хозяйкой, и запер за собой дверь. Я промыл рану, остановил кровотечение, а потом повалился на кровать, и комната поплыла у меня перед глазами.

 

Глава 112

Как великолепно, должно быть, выглядел дом тем вечером! Я мог бы проходить мимо него тогда, поскольку частенько прогуливался по Вест-Энду в поздний час, любуясь хвастливо выставленной напоказ роскошью Застарелого Разложения (и сожалея о ней, разумеется). Я живо представляю, как из-за прибывающих экипажей на улице образуется затор, препятствующий движению: очередное свидетельство презрения к ближним.

Я могу провести вас в особняк, каким он был тем вечером. Мы проходим мимо ливрейного лакея, стоящего у парадной двери, и наемный камердинер объявляет наши имена, которые затем передаются громкими голосами с одной лестничной площадки на другую по мере того, как мы поднимаемся. Роскошные диваны и изящные буфеты стоят вдоль стен, и оркестр Коллине уже играет вальсы и галопы, хотя еще только десять часов и по нынешней моде слишком рано для прибытия гостей (но мы-то с вами не из высшего света).

Леди Момпессон и сэр Дейвид готовятся принимать гостей у дверей большого салона на верхней площадке главной лестницы. Они держатся настолько непринужденно, что, безусловно, гости усомнятся в слухах о грозящем им разорении. При виде такой расточительности любой откажется верить в подобные россказни. Разумеется, это просто обычные злостные сплетни, до каких охоче светское общество, праздное и недоброжелательное.

Сейчас сэр Дейвид с улыбкой выступает вперед и кланяется двум гостьям: даме лет пятидесяти и даме помоложе. Последняя не очень хороша собой, но, похоже, рада видеть баронета, которого одаривает улыбкой, явно рассчитанной на то, чтобы пробудить самые страстные чувства в мужском сердце.

А теперь появляется сэр Томас в обществе графини X*** и ее сына, достопочтенного Перси Деси. Уж не подмигивает ли сэр Томас сэру Дейвиду, когда видит, как он обращается к мисс Шугармен?

А вот дородный молодой джентльмен в военной форме. Ба, да это же Том Момпессон! Но ведь его выгнали из полка! Так или иначе, он смотрится весьма неплохо в своем ярко-красном мундире с золотыми аксельбантами и до блеска начищенных ботфортах. А кто сей модно одетый джентльмен, что пришел с ним? Бутылочного цвета фрак, хоть и очень красивый, явно сшит не на него. Ба, да это же мистер Вамплу! Что скромный гувернер делает на светском балу? Или внезапный приступ любви к простому народу побудил хозяев пригласить его? Может, и дворецкий тоже здесь скорее гость, нежели распорядитель бала? Нет, ибо мистер Вамплу, похоже, не наслаждается приятным времяпрепровождением, а внимательно следит за молодым джентльменом — в частности, за количеством бокалов шампанского, им выпитых. Ибо один раз он легко мотает головой, когда к ним приближается лакей по имени Джозеф, и последний мгновенно отходит прочь.

 

Глава 113

Примерно за час до полуночи, когда бал в самом разгаре, к парадной двери подходит некий молодой джентльмен. Привратник преграждает ему путь и после короткого обмена вопросами и ответами зовет мистера Такаберри, который вскоре является, великолепно одетый и перетянутый чуть не до потери сознания. После непродолжительного разговора молодого человека впускают. Он поднимается по лестнице и обменивается рукопожатием с сэром Дейвидом в дверях гостиной.

— Что ты здесь делаешь, черт возьми? — вполголоса восклицает хозяин.

Гость вспыхивает и отвечает настойчивым шепотом:

— Я должен немедленно поговорить с тобой и твоей матерью.

— Только не сейчас, бога ради! У тебя вид чертова судебного пристава!

Молодой джентльмен кривит губы в улыбке и тихо произносит:

— Наследник Хаффам жив!

Несколько мгновений сэр Дейвид пристально смотрит на него, а потом указывает на дверь в конце лестничной площадки.

— Пройди в Китайскую гостиную. Я схожу за матерью. Через пару минут сэр Дейвид и леди Момпессон входят в темную комнату. Сэр Дейвид держит в руке канделябр, являющийся здесь единственным источником света. Ставя канделябр на стол, он говорит:

— Матушка, вы не раз слышали от меня о моем друге, Гарри.

— Откуда вы знаете, что юный Хаффам жив? — бесцеремонно осведомляется леди Момпессон.

Гарри весь передергивается, а потом отвечает:

— Тому есть самые надежные свидетели, леди Момпессон: мои глаза и уши. Я виделся и разговаривал с ним сегодня — точнее, уже вчера.

— Но почему вы убеждены, что это именно он? — возражает леди Момпессон. — Еще никто не опознал мальчишку с уверенностью после того, как он сбежал из сумасшедшего дома, куда его отправил дядя. А это было почти четыре года назад.

— Всё благодаря случайному стечению обстоятельств, — отвечает Гарри. — Я видел его всего за несколько месяцев до того, как он бежал и исчез. Но тогда я не знал, кто он такой. Я видел в нем лишь школьного товарища моего сводного брата. И только совсем недавно понял, что он и есть наследник Хаффам.

— Действительно, в высшей степени поразительное стечение обстоятельств, — холодно произносит леди Момпессон.

Полагаю, она дает понять, что не верит ни единому слову.

Похоже, Гарри именно так и истолковывает замечание леди Момпессон, ибо затем обращается к ее сыну:

— Он пришел ко мне сразу после того, как сбежал от своего деда, и именно тогда открыл мне, кто он такой.

— Но это произошло в феврале! — восклицает сэр Дейвид. — Почему же ты не сообщил мне раньше, Гарри? Ведь тебе прекрасно известно, что мы живем в постоянном страхе лишиться права собственности, как только суд объявит мальчишку мертвым.

— Он взял с меня клятву хранить тайну, поскольку знал, что его жизнь в опасности, — лжет Гарри. — А потом он исчез, и я понятия не имел, где он. Но теперь я наконец-то разыскал его. Но вернемся к главному: тот факт, что он все-таки жив, должен премного обрадовать вас.

— Безусловно, — соглашается сэр Дейвид. — После смерти старого Клоудира, когда в газетах появилось сообщение о гибели молодого Хаффама, а потом объявился претендент со стороны Малифантов, наше положение представлялось чертовски скверным.

— Насколько я понимаю, если убедить мальчишку объявиться в официальном порядке, ситуация останется прежней, — говорит леди Момпессон. — Мы будем в безопасности, покуда он жив.

— Все не так просто, леди Момпессон, — говорит Гарри. — Есть осложнения с завещанием.

С выражением ужаса на лице она поворачивается к сыну, который бормочет:

— Видите ли, мама, я спросил у Гарри совета насчет опеки над имуществом, которую мы рассчитывали получить, когда собирались выдать Генриетту за Тома. В конце концов, он все-таки правовед.

Леди Момпессон пристально смотрит на Гарри, который не отводит твердого уверенного взгляда.

— Может быть, вашему сыну не стоило посвящать меня в ситуацию, но я связан обязательством держать все сведения по делу в секрете, уверяю вас, леди Момпессон.

— Раз вы знаете так много, — говорит леди Момпессон, — наверное, вам известно также, что мы предполагаем, что завещание уничтожено, ибо, по нашему мнению, сообщником Ассиндера — сколь бы невероятным это ни казалось — являлся мальчишка-прислужник, работавший у нас. По всеобщему мнению, он почти слабоумный. Однако он мог вынести документ из дома после несчастного случая с Ассиндером, хотя и понятия не имел о ценности оного. Мы предполагаем, что впоследствии он потерял или уничтожил завещание.

— Вы не ошибаетесь в своем предположении, что с документом скрылся мальчишка-прислужник. Но он отнюдь не слабоумный и, уверяю вас, отлично понимал ценность бумаги. Он поступил к вам на службу с единственной целью выкрасть завещание. Одним словом, он и есть наследник Хаффам.

— Чушь несусветная! — выкрикивает сэр Дейвид, но мать кладет ладонь ему на руку.

— Продолжайте, — велит она.

— Он сказал мне, что ухитрился устроиться слугой в ваш дом и провел здесь несколько месяцев, прежде чем сумел удрать с завещанием. Ассиндер не состоял с ним в сговоре, а действовал в своих собственных интересах. Почти сразу мальчишка был схвачен приспешниками своего деда, но, вопреки газетным сообщениям, сумел спастись.

— А что случилось с завещанием? — нетерпеливо спрашивает леди Момпессон.

— Оно перешло в руки человека, имя которого я не могу вам назвать. Одним словом, оно по-прежнему существует.

— У кого находится завещание? — выкрикивает сэр Дейвид.

— Я сказал, что не могу назвать вам имя, и это чистая правда. Означенный человек связался со мной и поручил мне от своего лица договориться с вами о продаже завещания.

Сэр Дейвид и леди Момпессон переглядываются.

Гарри внимательно наблюдает за ними.

— Вы ничего не теряете и все получаете, приобретая завещание. Как только оно вернется в ваши руки, вам не придется беспокоиться за жизнь молодого Хаффама. Выдайте мисс Палфрамонд за Тома, а если мальчишка умрет, не оставив наследника, вы предъявите завещание и обеспечите свою безопасность.

— Откуда нам знать, правдива ли ваша удивительная история? — спрашивает леди Момпессон.

— Вы можете удостовериться в подлинности документа, прежде чем купить его, — холодно отвечает Гарри. — Если он окажется подделкой, вы ничего не потеряете.

Леди Момпессон шепотом совещается с сыном, а потом объявляет:

— Мы можем предложить вам тысячу фунтов, и ни пенни больше.

— Боюсь, этого недостаточно, — печально говорит Гарри. — Далеко не достаточно.

— Но мы на грани разорения, — протестует молодой баронет. — Судебный исполнитель забирает наши рентные доходы. Мой кредит почти исчерпан, а мне еще нужно подписать брачный контракт, прежде чем станет известно о моем бедственном положении, — иначе родственники мисс Шугармен разорвут договор.

— Я попрошу своего доверителя подождать несколько дней, — говорит Гарри. — Но боюсь, если вы откажетесь выкупить завещание, он продаст его наследнику Малифанту.

— Тогда мальчику придется отдаться под защиту суда, — говорит леди Момпессон.

— Он слишком напуган, — отвечает Гарри. — И боюсь, у него есть все основания для опасений.

— Что вы имеете в виду? — спрашивает леди Момпессон.

Гарри пожимает плечами.

— Он является помехой для претендента Малифанта. Вот и все, что я имею в виду.

Мать и сын тревожно переглядываются. Потом сэр Дейвид тянется к шнурку колокольчика и нетерпеливо дергает.

 

Глава 114

Теперь гости собираются в группы и принимаются обсуждать странное поведение хозяев дома: они перешептываются насчет «судебных приставов» и благовоспитанно хихикают, прикрывая рот ладонью. Мисс Шугармен сидит рядом со своей матерью в столовой зале. Сэр Томас Деламейтер приближается к ней и пытается завязать беседу. Однако она продолжает хмуриться, и в конце концов он отходит.

Тем временем из наемного экипажа, остановившегося перед парадной дверью, торопливо выскакивает высокий человек в черном, заходит в дом и быстро поднимается по лестнице следом за лакеем, который провожает его в Китайскую комнату.

Проходит еще час. Теперь гости пребывают в замешательстве. Экипажи велено подать к дому не ранее четырех утра. Том приближается к мисс Шугармен довольно нетвердой поступью; по пятам за ним следует мистер Вамплу, который, похоже, увещевает молодого человека. Том отталкивает наставника и что-то говорит невесте своего брата. Мгновение спустя к нему торопливо подходит сэр Томас и оттаскивает прочь. Мистер Вамплу подхватывает молодого джентльмена под руку и выводит из залы. Однако мисс Шугармен сердито бросает несколько слов своей матери, которая сразу же подает знак одному из лакеев. Сэр Томас обращается к ней с просительным видом. Я не знаю, о чем у них идет речь, но полагаю, он уговаривает молодую леди остаться, а она указывает на то, что сэр Дейвид три часа кряду игнорирует ее.

Мисс Шугармен со своей спутницей удаляются. Немного погодя мистер Вамплу с помощью лакея отводит своего подопечного в Китайскую комнату, где его ожидают мать и брат вместе с мистером Барбеллионом. Гувернер и слуга ждут за дверью и через десять минут получают приказ проводить молодого джентльмена в спальню.

Теперь, когда исход начался, остальные гости принимаются посылать за своими экипажами, и к трем часам почти все покидают дом. К четырем часам все мороженое растаяло, свечи догорели, и наемные слуги убирают со столов оставшиеся закуски и напитки.

В пять утра одного из лакеев посылают в каретный сарай с приказом разбудить мистера Фамфреда и велеть последнему заложить лошадей для поездки на значительное расстояние.

К шести часам в доме становится темно и тихо.

Теперь, приближаясь к концу своего рассказа, я даю волю Воображению, и оно дерзновенно взмывает на головокружительную высоту и парит в поисках добычи.

В роскошных парадных залах, всего несколько часов назад полных избалованных представителей высшего света, огромные зеркала в простенках между высокими окнами, совсем недавно отражавшие кричащую пустоту фешенебельного общества, теперь отражают лишь друг друга. На расписанных под мрамор выдвижных досках буфетов лежат россыпи конфет и изысканных лакомств, отвергнутых привередливым вкусом и обошедшихся хозяевам в такие деньги, на которые можно было бы накормить досыта не одну бедную лондонскую улицу — даже не одну деревню в Ирландии, горестной земле, связанной с нами родственными узами. В тесных чердачных комнатушках и сырых подвалах усталые слуги спят на убогих постелях, обессиленные честным Трудом. А на мягких перинах почивают вновь вступившие в права наследства Богатство и алчная Надменность. Пусть же первых радуют добрые сны, а последних мучают кошмары!

 

Глава 115

О счастье! Наконец-то я разделался со зловредными паразитами Застарелого Разложения, для которых непременно настанет Судный день. И теперь, когда мой рассказ близится к концу, позвольте мне отбросить все условности, сковывавшие меня, и смело заявить о нашем долге судить — и не просто судить, а сурово осудить! — общество, в котором Добродетель попирается, Талант игнорируется, а Высокомерие и Кичливость нагло пользуются всеми благами. Пускай Циник спросит, по какому праву мы осуждаем общество, и я отвечу: по закону Суда Совести, который зиждется в сердце каждого из нас! И является образцом Справедливости, на котором основано наше (зачастую подверженное ошибкам) Правосудие.

Только из умения судить рождаются верные критерии оценки, а следовательно, Понимание. Я горжусь тем, что сыграл свою роль в процессе, позволившем вам обозреть всю вашу жизнь, а следовательно, понять великое значение Разума и Справедливости.

И никто не вправе уклоняться от необходимости судить, а любая строгая и беспристрастная оценка есть акт исповедальный. Ваше участие в предпринятом нами деле и явилось подобного рода исповедью, ибо вы не скрывали своих мотивов, даже если они заслуживали порицания. Я глубоко уважаю вас за это. Я знаю также, какое облегчение приносит признание своей вины: в моем случае — другу, который, возможно, посчитал, что я предал его из соображений собственной выгоды. Ибо (как я не раз повторял вам) мы должны понять мотивы поступков — иначе осудим слишком поспешно. Даже поступок, на первый взгляд постыдный и низкий, по вдумчивом рассмотрении может оказаться вполне верным и обоснованным. Например, адвоката можно заподозрить в предательстве интересов клиента; женщину — в вероломном поругании чести мужа; политического радикала — в измене товарищам по заговору. Но в каждом случае обвиненный нами и смешанный с грязью человек, возможно, действовал из соображений Высшего Долга, коими все мы должны руководиться во имя Справедливости.

Посему судите и осуждайте, друзья мои, но только сперва узнавайте мотивы поступков. И оценивайте свои собственные побуждения так трезво, как только вы одни можете. И тогда, если вы уверены в чистоте своих помыслов, смело вверяйтесь Богатству и Власти. Подумайте, сколько пользы вы можете принести! Сколько несправедливостей исправить! Сколько талантов и добродетелей поощрить! Как вам известно, я презираю Богатство и Власть, и все же, когда я призываю вас стремиться к ним, вы правильно понижаете мои мотивы.

Посему в заключение я настойчиво призываю вас к исполнению Высшего Долга, который состоит в поиске Справедливости, а следовательно, в обретении возможностей на деле доказывать свою любовь к людям.

 

Глава 116

Филантропия? Вздор!

Однако мне следует сдержаться, поскольку мой вклад в наше общее дело еще не завершен.

Думаю, дальше все происходило примерно так.

Ветер крепчает, и некий человек идет крупным шагом по Айлесбери-стрит в Клеркенуэлле. Он останавливается у маленького домика и звонит в дверной колокольчик. Служанка, отпершая дверь, изумленно смотрит на него, выслушивает, а потом замыкает дверь на цепочку и оставляет полуоткрытой, скрываясь в глубине дома.

Минутой позже мистер Сансью, бледный и дрожащий, распахивает дверь и шипит свистящим шепотом:

— Я же запретил тебе приходить сюда!

— Дело срочное.

— Тебе лучше войти, — говорит адвокат, окидывая улицу встревоженным взглядом.

Человек заходит в дом и в сопровождении хозяина проходит в гостиную, где видит некую даму.

— Добрый вечер, мадам, — говорит он, а потом ухмыляется адвокату.

Мистер Сансью игнорирует ухмылку и требовательно спрашивает:

— Ну, что ты имеешь сообщить мне?

— Салли не ошибалась. Он вовсе не погиб, как писали в газетах. Она видела парня, все верно.

Остальные двое обмениваются тревожными взглядами, а потом адвокат шепчет:

— Продолжай. Ты нашел мальчишку?

— Да. Как я и рассчитывал, Джоуи вывел меня прямо на него.

— Ну и?… — спрашивает мистер Сансью.

— Я уже собирался сделать, что обещал, но в последний момент он сказал мне одну вещь, заставившую меня остановиться. Я решил, что вам надобно это знать. Потому не стал ничего делать и отправился прямиком к вам.

— Ты хочешь сказать, что отпустил его? — осведомляется дама.

Не глядя на нее, мистер Сансью знаком велит ей замолчать.

— Что он сказал тебе?

— Что завещание по-прежнему существует. Известие повергает слушателей в ужас.

— По-прежнему существует? Как такое возможно? — восклицает адвокат, поворачиваясь к женщине. — Старик уничтожил документ. Валльями видел собственными глазами.

— Мальчишка солгал, чтобы спасти свою жизнь, — вновь подает голос дама. — Очень на него похоже.

— Нет, думаю, он говорил правду, — говорит мистер Сансью. Он резко поворачивается к Барни и выкрикивает: — Так завещание было при нем?

— Нет. Я обыскал его.

— Тогда где оно? — восклицает мистер Сансью. — У кого?

— Ты правильно сделал, что не… То есть правильно сделал, что отпустил его, — говорит дама Барни. — Однако разыщи мальчишку снова. Он приведет нас к завещанию. А потом ты выполнишь работу, за которую тебе заплачено.

Мистер Сансью открывает дверь, давая гостю понять, что он может идти. Барни с легким поклоном покидает комнату, а адвокат провожает его до выхода и выпускает на улицу.

Когда минутой позже он возвращается обратно, они с дамой обмениваются долгими взглядами. Затем мистер Сансью вопрошает:

— А что, если мальчишка не приведет Барни к завещанию?

— Успокойтесь, — холодно отвечает леди. — У меня есть идея на сей счет.

 

Глава 117

Я плохо спал той ночью, поскольку рана на лбу сильно болела, а весь следующий день оставался в своей комнате, размышляя о событиях предыдущего дня. Меня предали двое из немногих людей, которым я доверял. Конечно, вероломство Генри глубоко ранило меня, но предательство Джоуи причинило много сильнейшие душевные муки, ибо воскресило во мне чувство вины перед ним и его матерью, вызванное мыслью о печальной участи мистера Дигвида. Я полагал, что Джоуи не держит на меня зла, и здесь явно ошибался. Неужели миссис Дигвид тоже таила в сердце жажду мести? Меня с души воротило от одного такого предположения.

К пяти часам пополудни я сидел, погруженный в мрачные раздумья, когда раздался стук в парадную дверь. Я услышал голос миссис Квейнтанс, шаги на лестнице, а потом в дверь моей комнаты тихо постучали.

— Кто там? — спросил я.

К великому моему изумлению, голос Джоуи ответил:

— Это я.

— Он один, миссис Квейнтанс? — крикнул я.

— Да, сэр, — удивленно отозвалась она.

Я отпер дверь и, впустив Джоуи, быстро запер снова. Он широко улыбался, но смотрел на меня недоуменно, словно озадаченный моим странным поведением. Однако, едва увидев при тусклом свете свечи мою перевязанную голову, он вскричал:

— Господи, что с вами случилось?

Удивление и тревога Джоуи были настолько искренними, что (не стыжусь признаться) я крепко обнял его и расплакался. Почему я расплакался, я не понимал тогда и едва ли понимаю сейчас, но мне кажется, дело здесь было не только в огромном облегчении, испытанном мной от сознания, что он по-прежнему остается моим верным другом, но также в угрызениях совести от мысли, что я усомнился в нем. (И не забывайте, что я все еще находился в ослабленном состоянии после полученных ранений.) Джоуи неловко потрепал меня по плечу и пробормотал несколько слов, столь же неразборчивых, как мои.

— Прости меня, Джоуи, — сказал я. — Я усомнился в тебе. Когда ты не пришел в условленное время, я решил, что ты бросил меня и выдал Барни.

Он тоже разволновался чуть ли не до слез. Я никогда еще видел Джоуи в таком состоянии — и все мои подозрения мигом улетучились.

Он взял меня под руку и усадил на диван.

— А почему бы вам не усомниться, коли я уже дважды делал такое? — спросил Джоуи.

— Нет, нет, я не имел права сомневаться. Ты пошел на огромный риск из-за меня и столько потерял! — Я умолк на мгновение, а потом с трудом выговорил: — Твой отец, Джоуи… Я хочу сказать тебе, как я… как я…

— Не надо, — мягко промолвил он. — Я понимаю, что вы хотите сказать, мастер Джон.

Когда мы оба немного овладели собой, я рассказал Джоуи о нападении на меня, совершенном его дядей. По-видимому, последний узнал (как я теперь понял и объяснил Джоуи), что я жив, от Салли, увидевшей меня однажды вечером в Вест-Энде несколько недель назад.

Потом Джоуи сказал:

— Я объясню, где был вчера вечером и почему не пришел. По пути к вам я заметил, что кто-то следит за мной. Ну, я принялся петлять по улицам и наконец решил, что избавился от хвоста, но теперь думаю, что за мной по пятам шел Барни и что он так и не отстал от меня. Вот как он нашел вас, стыдно сказать.

Я заверил Джоуи, что не виню его, и он продолжал:

— Около шести часов я уже подошел к самому вашему дому, но тут увидел одного человека, выходящего из дверей. Знаете, кто это был?

— Да, ко мне вчера заглядывал знакомый, и он ушел около шести. Ты должен знать. Это был Генри Беллринджер, о котором я тебе рассказывал. Ты что, видел его раньше?

— Я так не думал, но я сразу узнал парня, когда увидел вчера вечером.

— Как тебя понимать?

— Помните, я однажды стоял возле дома вашего деда на Чаринг-Кросс? Вы находились внутри, а мой старик ждал снаружи?

Я кивнул. Тогда стук в дверь прервал рассказ старого мистера Эскрита, и я покинул дом через черный ход и нашел Джоуи с отцом, поджидающими меня во дворе.

— Ну так вот, — продолжал Джоуи, — именно этот парень и вошел тогда в дверь.

— Боже мой! — воскликнул я. — Ну конечно! Вот что напомнил мне стук Беллринджера!

Новость поразила меня, ибо я не имел ни малейшего представления, какие дела могли у него быть с мистером Эскритом. Вот еще одна удивительная связь, совершенно мне непонятная.

Теперь я без утайки поведал Джоуи, с каким известием Беллринджер являлся ко мне: завещание — документ, ставший причиной смерти мистера Дигвида, — в конечном счете не уничтожено.

— Но я хотел сказать другое, — продолжал Джоуи, когда мы коротко обсудили значение данного обстоятельства. — Я вспомнил, что тогда вы хотели узнать, кто был тот парень, и потому решил проследить за ним. И знаете, куда он направился? В дом Мампси на Брук-стрит!

Дело казалось все более и более странным!

— Во всех окнах там горел свет, поскольку они устраивали большой прием. И он прошел прямо внутрь, мимо привратника, словно его там хорошо знали.

— Как?! — воскликнул я. — Просто поразительно! Значит, Генри связан не только с мистером Эскритом, но и с Момпессонами тоже!

Я рассказал Джоуи о подслушанном мной разговоре Генри и мистера Памплина, в котором они упоминали «сэра Томаса», и о своей беседе с мисс Квиллиам (знакомой с последним через мистера Памплина), сообщившей мне, что сэр Томас Деламейтер является другом Дейвида Момпессона. Прежде я принимал связи между всеми ними за случайные совпадения, но теперь они стали проясняться для меня. В силу своей дружбы с сэром Томасом Момпессон был связан с мистером Памплином (получившим приход по протекции сэра Томаса) и с мисс Квиллиам (чей отец должен был получить означенный приход). Сэр Томас устроил мисс Квиллиам на место гувернантки к Момпессонам — в общем, здесь все представлялось ясным. Но как Генри познакомился с Дейвидом? Через мистера Памплина? Внезапно меня осенило, что дело обстояло ровно наоборот: Генри был другом Дейвида Момпессона и через него познакомился со священником и сэром Томасом — ибо Генри являлся не кем иным, как тем самым «Гарри», о котором упоминала мисс Квиллиам в рассказе о событиях вечера, ставшего причиной ее увольнения! Я уже давно смутно догадывался об этом, но сейчас все встало на свои места. Сделанное мисс Квиллиам описание — возраст, наружность, манера речи — в точности соответствовало человеку, которого я знал. Но как Генри познакомился с Дейвидом и каким образом связан с Момпессонами? На этот вопрос я не находил ответа, но тут меня осенила другая мысль: он-то и есть тот самый осведомитель Момпессонов в канцлерском суде, о котором меня предупреждала Лидия. Значит, я отнес завещание прямиком к самому худшему человеку на свете!

Потом мне пришло в голову, что выдал-то он меня вовсе не Момпессонам, а Сайласу Клоудиру! А эта связь откуда появилась? И, что самое непонятное, каким образом Генри связан с мистером Эскритом? Потом я вспомнил, что сам познакомился с ним через Стивена Малифанта, чье имя наводило на мысль об еще одной загадочной связи с моей собственной семьей. Однако дальше я не мог продвинуться ни на шаг.

Зайдя в своих рассуждениях в тупик, я попросил Джоуи рассказывать дальше.

— Мампси закатывали грандиозный бал, и сперва я решил, что он из числа приглашенных гостей, — продолжал Джоуи. — Только он был не так расфуфырен, как остальные важные персоны, выходившие из экипажей. Ну, я прождал на улице полночи, и наконец господа стали рассаживаться по своим каретам и разъезжаться, а огни в бальном зале погасли. Но мой парень все не выходил. Наконец, очень поздно — в два или три часа — к дому в наемном экипаже подкатил джентльмен, похожий не на гостя, а скорее на священника или адвоката, ибо он страшно торопился и был одет не нарядно, а во все черное. Я уж испугался, что мой парень вышел через конюшенный проулок, но наконец, примерно в семь утра, он спустился по ступенькам.

— Так поздно! — воскликнул я. — Что же за дело такое могло задержать его там на всю ночь, да еще во время бала?

Джоуи пожал плечами и продолжал:

— Потом я проследовал за ним до дома на Грейт-Титчфилд-стрит.

— Мистер Памплин! — воскликнул я, вспомнив адрес, однажды упомянутый Генри.

— Он вышел оттуда с парнем в слюнявчике.

— Священник! Да, это он!

— Он пробыл там пару часов — скорее всего, завтракал, — с легкой завистью сказал Джоуи.

Поняв намек, я выложил перед ним все съестные припасы, какие сумел найти.

— Потом они отправились на извозчичий двор Фоцарта на Пиккадилли, и я подкрался достаточно близко, чтобы услышать, как они заказывают карету.

— А он сказал, куда собирается ехать?

— Нет, но с того двора дилижансы ходят только в северном направлении. Потом они взяли наемный экипаж, и мне пришлось бежать за ними что есть мочи. К счастью, они ехали медленно, из-за сильного движения на улицах. Они подъехали к зданию возле собора Святого Павла, похожему на церковь, с такими арками и остроконечными башенками. Я спросил у привратника, что за дом такой, и он ответил что-то вроде «доктор с комом».

— Докторз-Коммонз! — вскричал я.

— Ага, точно. Ну, я дал привратнику шиллинг и попросил разузнать, по какому делу прибыли два джентльмена. Через минуту он вернулся и сказал, что они громко вопили насчет упреждения особого разрешения на венчание.

— Утверждения, Джоуи.

— Утверждения, — повторил он.

— А для кого разрешение?

— Да для него самого, для Генри Беллринджера. Но вот имени леди я не разобрал.

Я пришел в недоумение и объяснил Джоуи почему.

— На ком он женится? И почему именно сейчас? Ведь сейчас, когда завещание находится у него в руках, он заинтересован в том, чтобы продать его либо сэру Дейвиду, либо претенденту со стороны Малифантов.

— Но предположим, он знал, что Барни наняли убить вас. Как изменилось бы положение вещей с вашей смертью?

— В случае моей смерти по завещанию наследницей становится Генриетта.

Я осекся и в ужасе уставился на Джоуи. Он понял ход моих мыслей, и мы оба разом вскочили на ноги.

— Но она никогда не согласится, — проговорил я. — Она…

Я умолк, осознав вдруг, что Генриетта, конечно же, считает меня погибшим. О боже! Зачем, ну зачем я решил не ставить ее в известность? Но потом в голову мне пришла следующая мысль, и я вскричал:

— Но почему Момпессоны дали согласие на брак? Какую выгоду они извлекают?

Времени на подобные раздумья не оставалось.

Я начал торопливо одеваться и крикнул:

— Беги, найми экипаж, Джоуи!

Когда он бросился к двери, я крикнул:

— Постой! На какое время Беллринджер заказал карету?

— Я не расслышал, на какой час. Но точно на сегодня.

— Тогда нам нельзя терять ни минуты.

Джоуи помчался вниз, а я открыл бюро и аккуратно уложил в карман все деньги — двадцать фунтов и несколько шиллингов, — оставшиеся от суммы, выданной мне мисс Лидией. Теперь, по крайней мере, я собирался потратить их на дело, которое она сочла бы поистине важным. Затем я сел в экипаж, нанятый Джоуи, и мы покатили на Брук-стрит.

 

Глава 118

Мы добрались до дома Момпессонов в половине седьмого и договорились, что Джоуи пройдет к конюшням и попробует разведать что-нибудь у конюхов. Тем временем я поднялся по ступенькам и смело позвонил в дверной колокольчик. Мне открыл лакей Джозеф (Нед), и он не узнал меня.

— Мне надобно видеть сэра Дейвида и леди Момпессон по делу чрезвычайной важности, — выразительно сказал я.

Он смерил меня скептическим взглядом, и я вдруг остро осознал, насколько непрезентабельно выгляжу: с окровавленной повязкой на голове и в испачканной кровью одежде.

— Позвольте вашу визитную карточку, сэр, — сказал он. — И я пошлю узнать, дома ли господа.

На моей карточке значилось мое вымышленное имя, поэтому я сказал:

— Доложите, что пришел мистер Джон Хаффам.

Как я и предполагал, имя, произведшее столь сильное впечатление на старого мистера Эскрита, открыло передо мной двери еще одного дома, ибо по возвращении Джозеф пригласил меня следовать за ним. Мы поднялись по лестнице и, к некоторому моему смущению, он проводил меня в Большую гостиную.

Леди Момпессон сидела на диване, а сэр Дейвид стоял рядом. Когда я вошел в дверь, предупредительно открытую передо мной лакеем, они впились в меня глазами. Казалось, при виде меня они вздрогнули — но потому ли, что узнали меня, или потому, что я являл собой столь ужасное зрелище, не знаю.

Несколько мгновений мы пристально смотрели друг на друга, а потом Дейвид бросил взгляд на мать.

Я громко задал вопрос, который, несомненно, она сама себе задавала:

— Вы узнаете меня, леди Момпессон?

— Я видела наследника Хаффама всего один раз, более шести лет назад, и тогда он был маленьким мальчиком. Строить предположения, являетесь ли вы им, совершенно бесполезно.

— Я хорошо помню нашу встречу, — сказал я. — Если учесть, что мое воскресение из мертвых гарантирует ваше право на владение имуществом, ваше нежелание признать меня представляется удивительным.

— Вы заблуждаетесь, — сказала леди Момпессон. — Похоже, вам неизвестно, что притязания наследника Хаффама — неважно, являетесь ли вы оным или нет — в скором времени будут признаны канцлерским судом незаконными.

— На каком основании? — осведомился я.

— Право наследования Джона Хаффама оспаривается, поскольку не обнаружено никаких доказательств того, что его родители состояли в законном браке, — ответила она. — Да и вообще нет никаких свидетельств рождения законного наследника у дочери Хаффама, Мэри Клоудир.

Я вспыхнул при упоминании о браке моей матери и о моем происхождении (хотя здесь не совсем понимал, что именно леди Момпессон имела в виду). Жестокая, надменная женщина! Но, по крайней мере, теперь мне стало ясно, почему они не проявляют ко мне интереса. Если наследника Хаффама больше не существует, у них остается единственный способ помешать претенденту Малифанту вступить в права наследства, а именно: представить суду завещание.

— Нам нечего сказать вам, — продолжала леди Момпессон. — Это вы просили о встрече. Будьте любезны изложить ваше дело.

— Я пришел, чтобы выступить в защиту мисс Генриетты Палфрамонд.

— Какая наглость! — воскликнул сэр Дейвид.

— Сделайте милость, объяснитесь, — попросила его мать.

— Я говорю о намеченном браке, — сказал я. Они быстро переглянулись, и я сразу утвердился в своем предположении, что брачная лицензия предназначалась для Генриетты. — Я не могу поверить, что вы дали согласие.

— Ваша дерзость просто поразительна, — высокомерно промолвила леди Момпессон.

— Вы не можете одобрять, — продолжал я, распаляясь негодованием, — скоропалительное, полутайное бракосочетание по особому разрешению, проведенное священником с порочными наклонностями. Вас удивляет, что мне известно столь многое? Мой преданный слуга — вернее сказать, друг — сегодня видел Генри Беллринджера в Докторз-Коммонз. Я достаточно хорошо знаю жениха, чтобы полагать, что вы обречете мисс Генриетту на несчастливую жизнь.

— Вы переходите все границы приличия, — с холодной яростью проговорила леди Момпессон. — Мы вас более не задерживаем.

Ее сын потянулся к шнурку колокольчика.

— Подождите, — сказал я. — Если я не в силах воззвать к вашей чести и великодушию, я обращаюсь к вашим личным интересам.

Сэр Дейвид задержал руку в дюйме от сонетки и повернулся ко мне.

— Я не понимаю, какие мотивы движут вами, — продолжал я. — Какую выгоду вы извлекаете из этого брака? — Он взялся за шнурок колокольчика, и я выкрикнул: — Завещание находится у Беллринджера! Неужели вы не понимаете, что это значит?

Они изумленно уставились друг на друга, а потом перевели глаза на меня.

— О чем вы говорите? — воскликнула леди Момпессон. — В данном деле Беллринджер является лишь посредником.

— Так вот что он сказал вам? — вскричал я. — Что он просто действует от лица человека, владеющего завещанием? Теперь мне все понятно. — Убедившись в правильности своей догадки, я продолжал: — Но я точно знаю, что документ находится у Беллринджера, ибо он выкрал его у меня. Да, именно я взял завещание из тайника.

Я стремительно подошел к камину, перочинным ножом подцепил нужные болты, и тайник открылся. Я повернулся и посмотрел на Момпессонов, не в силах сдержать торжествующей улыбки.

— Я служил в вашем доме мальчиком на побегушках и однажды ночью прокрался сюда и взял завещание. Разве Ассиндер не сообщил вам?

— Он умер, не приходя в сознание, — сказала леди Момпессон.

При сем известии я содрогнулся, ибо до сих пор не знал об участи Ассиндера.

— Однако мистер Беллринджер рассказал нам о вашем бесчестном и преступном поступке, — продолжала она.

— Но он умолчал о том, что произошло впоследствии, — торжествующе сказал я.

Я коротко рассказал, как Беллринджер сделал копию завещания и подменил документ, покуда я спал, а потом выдал меня Сайласу Клоудиру.

Когда я закончил, они уставились друг на друга с нескрываемой тревогой. Это был один из сладчайших моментов моей жизни.

Затем сэр Дейвид повернулся ко мне.

— С нас довольно, — сказал он. — Теперь покиньте этот дом.

— Один последний вопрос, — перебила его леди Момпессон, поднимая руку. — Что вы там говорили насчет бракосочетания мисс Палфрамонд? Не уверена, что я вполне поняла вас.

— Беллринджер женится на ней, поскольку заполучил документ в свои руки. Как муж Генриетты, он станет фактическим владельцем состояния, которое она наследует по завещанию.

— Беллринджер женится на ней! — воскликнул сэр Дейвид.

— Да, — удивленно ответил я. — А о ком еще, если о нем, мы говорили?

— Вы уверены, что брачная лицензия выдана на имя Беллринджера? — спросила леди Момпессон.

Я внимательно всмотрелся в их лица.

— А на чье еще, по-вашему?

Леди Момпессон внезапно побледнела.

— Немедленно уходите, — велела она. — Дейвид, позвони.

— Успокойтесь, мама, — сказал он, дергая за сонетку. — Фамфред выполнит все распоряжения.

— Да, — раздраженно отозвалась она. — Но чьи распоряжения?

— Будь он проклят! — вдруг взорвался сэр Дейвид, багровея лицом. — Полагаю, он мстит нам за своего прадеда!

— Кажется, я понял! — вскричал я, глядя в потемневшее от гнева лицо сэра Дейвида. — Он должен был устроить венчание, но только в качестве дружки, а не жениха!

Сэр Дейвид двинулся ко мне с таким угрожающим видом, что я поспешно покинул комнату и сбежал вниз по лестнице. Выйдя из дома, я торопливо прошел в конюшенный проулок, где встретился с Джоуи. Я присел на низкую каменную ограду, ибо от быстрой ходьбы у меня закружилась раненая голова.

Джоуи разузнал, что около пяти-шести часов вечера общество в составе мисс Генриетты, горничной леди Момпессон (мисс Пикаванс) и мистера Памплина выехало со двора в большой фамильной карете, которой правил Фамфред, в сопровождении мистера Тома и мистера Беллринджера в наемном экипаже. В карету помещалось только четыре человека, вот почему им потребовался еще один экипаж. Но самое главное, Джоуи разведал, что они направились в Хафем!

По дороге на ближайший извозчичий двор я рассказал Джоуи о разговоре, состоявшемся у меня с Момпессонами. Там нам сообщили, что у нас нет ни малейшей надежды нанять экипаж на сегодня, ибо дорогу размыло дождями. Это походило на правду, поскольку мы долго бегали из одной конюшни в другую без всякой пользы. Однако наконец, в очень поздний час, наши поиски увенчались успехом (ибо одна карета неожиданно вернулась), и мы тронулись в путь незадолго до полуночи. Платя по пятьдесят шиллингов за перегон да еще дорожные пошлины, к концу поездки я рисковал остаться без пенни в кармане. Они выехали шестью-семью часами раньше, но путешествовали на более тихоходной карете и, вероятно, собирались остановиться на ночь в каком-нибудь трактире. Если они действительно направлялись в Хафем, мы имели много шансов настичь их.

Всего на второй станции по Большой Северной дороге мы обогнали фаэтон (хотя и несшийся на полной скорости), который я узнал по гербу на дверце. Я не сомневался, что в нем сидит сэр Дейвид.

Оттепель только-только началась, и дороги сильно развезло. По мере нашего продвижения на север ветер неуклонно крепчал и, пролетая над открытыми равнинами в глубину острова, бил в боковую стенку нашего экипажа, угрожающе раскачивая последний. Нам приходилось задерживаться возле каждого постоялого двора, чтобы спросить у конюхов, не остановились ли здесь на ночлег преследуемые нами люди. Опознать их по описанию не составляло труда, и вскоре мы убедились, что находимся на верном пути. По прошествии нескольких часов мы поняли, что нагоняем их. Однако ближе к рассвету стало казаться, что они не останавливались на ночлег; хотя даже в таком случае мы по-прежнему рассчитывали догнать громоздкую фамильную карету через час-другой после времени завтрака.

Но когда около шести утра мы остановились возле трактира в Хартфорде, один из конюхов сообщил нам, что описанные нами люди прибыли несколько часов назад. И действительно, карета стояла в каретном сарае, хотя наемного экипажа, к великому нашему беспокойству, мы нигде не увидели.

Мы с Джоуи вошли в трактир, и я послал переполошенную служанку за хозяином, который вышел к нам в ночной рубашке и ночном колпаке, с тревожным лицом. Поначалу он отказывался говорить, но когда я припугнул его угрозой привлечь к суду за пособничество похитителям несовершеннолетней девушки, он согласился ответить на наши вопросы. Интересующие нас люди прибыли поздней ночью, в час или два пополуночи, и сняли комнаты, словно намереваясь остаться. Однако всего через несколько часов все они, кроме двоих, поднялись и, оставив тех здесь, продолжили путешествие в более легком и быстром экипаже. Поводьями правил их собственный кучер, и повозку сопровождали два форейтора: один скакал впереди галопом, чтобы платить дорожные пошлины на заставах и заказывать свежих лошадей. Они отбыли всего час назад!

Остались же здесь молодой джентльмен и молодая леди. Последней, судя по описанию, являлась мисс Пикаванс, которая все еще спала и которую хозяин не позволил нам разбудить. Молодой же джентльмен, по словам хозяина, по-прежнему находился примерно в том состоянии, в каком его вытащили из кареты и под руки препроводили в дом. Я выразил желание увидеть означенного джентльмена, и мужчина крайне неохотно повел нас вверх по лестнице.

Проходя по лестничной площадке, я выглянул в окно, выходящее на конюшенный двор, и увидел арочные ворота на улицу. Уже начало светлеть, и я различил часть вывески над входом в лавку на противоположной стороне улиц: «…амфи».

— Хозяин, как называется ваш трактир? — спросил я.

— «Синий дракон», — ответил он, тяжело отдуваясь.

Я остановился и глянул в один и другой конец длинного коридора.

— Кто-нибудь из них занимал эту комнату? — Я указал рукой на дверь справа, украшенную изображением опрокинутого полумесяца с поднятыми вверх рогами, похожими на бычьи.

— Лунную-то? Ну, здесь спала юная леди, — ответил хозяин.

Я отворил дверь и увидел просторную гостиную с окнами, выходящими на конюшенный двор и на улицу за арочными воротами. Мебель здесь была обшарпанной, со стен свисали клочья обоев. Я заглянул в смежную маленькую спальню, вся обстановка которой состояла из кресла и старой подвесной постели. Комната была сырой и унылой. Я замер на пороге и несколько минут смотрел неподвижным взглядом, полный тяжких воспоминаний и дурных предчувствий. Я оставался там так долго, что наконец Джоуи вошел за мной следом и дернул меня за рукав, с любопытством заглядывая мне в лицо. Тогда я прикрыл дверь спальни и вернулся на лестничную площадку.

Мы поднялись на следующий этаж и прошли по коридору в отдельную гостиную. Там мы нашли (как я и предполагал) Тома Момпессона, распростертого на диване, источающего сильный запах бренди и пребывающего в совершенном беспамятстве.

Прихватив с собой легкую закуску, мы спешно продолжили путь. Представлялось очевидным, что теперь — поскольку преследуемые нами люди сейчас путешествовали на повозке, по крайней мере не уступающей в скорости нашей, — мы потеряли надежду нагнать их, но могли по-прежнему сохранить отставание всего на два-три часа, не более.

Время от времени я засыпал, но моя раненая голова раскалывалась от боли — тем более что билась о спинку сиденья все время, пока карета прыгала по размытой дороге, кренясь и раскачиваясь в сильных порывах ветра.

 

Глава 119

По открытым равнинам, продуваемым яростными ветрами, мы путешествовали весь день и всю следующую ночь, рассчитывая прибыть в Хафем к полудню. Там мы намеревались направиться прямиком в Момпессон-Парк, ибо предполагали, что именно туда держат путь преследуемые. Вероятно, они устроят венчание без промедления — через час-другой после прибытия, в каковом случае мы приедем слишком поздно. Скорее всего, церемония состоится в церкви Торп-Вулстона, которая является ближайшей, или же в церкви Мелторпа, находящейся не многим дальше. К несчастью, Джоуи не сумел узнать, какая из них упомянута в брачной лицензии. Если мы все же поспеем вовремя, как станем действовать, чтобы спасти Генриетту? Мы решили, что Джоуи (поскольку никто там его не знает в лицо) смело войдет в дом, прикинувшись посыльным, доставившим Генриетте срочное письмо, которое велено отдать лично в руки. Он сообщит девушке, что я жив, и передаст мою записку. Когда мы остановились на следующей станции, чтобы поменять лошадей, я написал несколько строчек, в которых торжественно клялся спасти ее от Беллринджера и просил доверять подателю сего.

Я пытался представить, как подействует на Генриетту известие, что я жив. Согласилась ли она на этот брак только потому, что считала меня погибшим? Вероятно, Беллринджер сказал ей, что брак с ним является для нее единственной возможностью избежать брака с Томом. И он мог внушить девушке ложную мысль, будто питает к ней совершенно бескорыстные чувства, ибо она явно не имела понятия, что завещание находится у него. Когда Генриетта прочитает мою записку, объясняющую положение дел, Джоуи незаметно выведет ее из дома, а я буду ждать поблизости в карете, чтобы увезти в безопасное место.

Ветер немного стих, но на небе собирались тучи, когда к полудню мы добрались до деревни Хафем. Несколькими минутами позже мы достигли Момпессон-Парк и, проехав в высокие ворота, где я впервые увидел Генриетту, подкатили к парадной двери дома и остановились у подножия каменного крыльца.

Я остался ждать в карете, а Джоуи взбежал по ступенькам и громко постучал в дверь.

Я услышал, как дверь открылась и Джоуи сказал:

— Мне нужно немедленно видеть мисс Генриетту. Я прибыл из города со срочным письмом от леди Мампси.

— Как это у тебя хватило ума ломиться в переднюю дверь, приятель? — ответил лакей (по голосу я узнал Дэна). — В любом случае мисс Генриетты здесь нет. Вся семья находится в городе, да будет тебе известно.

Женский голос — по-видимому, принадлежавший здешней экономке — спросил:

— Что там такое, Роберт?

Я вышел из кареты, поднялся по ступенькам и сказал как можно внушительнее:

— Бросьте, я знаю, что мисс Палфрамонд здесь.

Лакей и экономка удивленно воззрились на меня. Узнал ли меня Дэн?

— Я посвящен в секрет, — сказал я женщине. — Леди Момпессон поручила мне доставить письмо к мисс Палфрамонд и отдать лично в руки.

Она уставилась на меня как на сумасшедшего.

— Я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите, молодой человек.

Ее недоумение казалось столь неподдельным, что я растерялся.

— Значит, мы обогнали их, и они еще не приехали, — сказал я. А потом повернулся к Джоуи: — Мы поедем назад и встретимся с ними по пути. — Затем я снова обратился к экономке: — Но если мы все-таки разминемся с ними, непременно сообщите мисс Палфрамонд, что у мистера Джона Амфревилла к ней важное дело и что она не должна совершать никаких шагов, покуда не увидится с ним.

Я назвал это имя, вдруг пришедшее мне в голову, с расчетом указать Генриетте на чрезвычайную важность дела (и возможно даже, дать знать о своем существовании, хоть она и считала меня погибшим) таким образом, чтобы окружающие ничего не поняли. Экономка пообещала передать мои слова, и я спустился к карете и приказал кучеру остановиться за первым же поворотом аллеи, а Джоуи тем временем побежал на конюшенный двор.

Он присоединился ко мне через несколько минут.

— Помощник конюха сказал, что никто не приезжал, и похоже, он говорит правду. Я не видел ни лошадей в стойлах, ни следов от колес на подъездной дороге.

— Мы могли обогнать их?

Всем своим видом Джоуи показал, что исключает такую возможность, и я согласился с ним.

— Значит, Беллринджер передумал ехать в Хафем! — в отчаянии воскликнул я.

— Но ты сам говорил, что сэр Дейвид сказал, что старый кучер получил распоряжения от леди Мампси. А от конюхов я узнал, что он получил приказ ехать в Хафем.

— Именно! Тогда они должны были приехать сюда. Но возможно, они направились прямо к церкви! — Я в ужасе уставился на Джоуи. — Но к какой? В Мелторп или в Торп-Вулстон?

— Надо проверить обе. Какая из них ближе?

— Торп-вулстонская.

— Тогда я побегу туда, а ты езжай в Мелторп. — Он с тревогой посмотрел на меня. — Вы в порядке?

— Но ты же не знаешь пути! — возразил я.

— Высадите меня у ворот, а я у кого-нибудь спрошу дорогу.

Предложение Джоуи представлялось разумным, посему мы вернулись в карете к воротам, а там расстались: он двинулся в направлении, указанном мной, а я велел кучеру гнать по главной дороге в Мелторп.

Уже начинало смеркаться, когда мы выехали на Хай-стрит, где, казалось, ничего не изменилось за прошедшие годы. Однако как изменились обстоятельства с того времени, когда я в последний раз посещал знакомые места! Когда мы подъехали к церкви, я не увидел ни огонька внутри. Я вышел из кареты, пересек улицу и забарабанил в дверь мистера Эдваусона.

Через несколько мучительно долгих минут он приоткрыл дверь на несколько дюймов и выглянул наружу.

— Вам известно что-нибудь о предстоящем венчании в вашей церкви? — крикнул я.

— О венчании, сэр? — переспросил он, явно не узнавая меня. — Никакого венчания в ближайшее время не предвидится, поскольку не поступало никакого уведомления о предстоящем браке.

Значит (если только Джоуи не повезет больше), я потерял всякую надежду предотвратить бракосочетание.

— Венчание по особому разрешению, без церковного оглашения.

Мистер Эдваусон помотал головой.

— Все равно, сэр, мне ничего такого не известно.

Я уже собирался повернуться и уйти, когда старый приходский письмоводитель спросил:

— Вы мастер Мелламфи? Полагаю, следует сказать «мистер».

Я кивнул.

— Я очень рад видеть вас, сэр. Не соблаговолите ли пройти со мной в ризницу, ибо я хочу показать вам одну вещь.

Несколько удивленный, я согласился, поскольку теперь мне было некуда спешить. Мистер Эдваусон принес и зажег фонарь, а затем мы перешли через улицу и двинулись по дорожке между могилами. Старик безостановочно болтал о переменах, произошедших в деревне, но я слушал невнимательно. Он отпер массивную дверь и провел через темную пустую церковь в ризницу.

А там наконец объяснил:

— Три или четыре года назад — вскоре после того, как вы сами наведывались сюда в последний раз, мистер Мелламфи, — ко мне в дом явился незнакомый человек и попросил позволения посмотреть церковные книги за последние двадцать лет. Казалось, он хотел выписать несколько записей, и потому я оставил его здесь одного на час-полтора. По истечении означенного срока он поблагодарил меня и ушел, но, убирая книги на место, я вспомнил об истории с записью о вашем крещении и заметил, что последней он смотрел как раз книгу, в которой она содержалась. Не знаю почему, я решил снова взглянуть на нее. — Старик повернулся ко мне и выразительно произнес: — Представьте, страница с записью о вашем крещении оказалась вырванной!

Так вот, значит, что имела в виду леди Момпессон, когда сказала, что даже факт моего существования не подтвержден! Вероятно, она и ее советчики узнали об изъятии записи из церковной книги, поскольку были заинтересованы в подтверждении моего права наследства. По-видимому, запись уничтожил Клоудир перед тем, как представить суду кодицилл. Я надеялся, что копия, сделанная мистером Эдваусоном, когда я проезжал через деревню по пути с фермы Квигга, до сих пор хранилась в доме Сьюки, под соломенной крышей.

Теперь мистер Эдваусон ощупывал в темноте сложенные в стопку огромные церковные книги.

— Но вот что самое странное, — продолжал он, с кряхтением поднимая одну из них и кладя на стол. — Человек, сделавший это… я его знаю. Тогда я не вспомнил, но потом до меня дошло. Я не мог ошибиться, поскольку он самый высокий человек из всех, когда-либо мной виденных. — Мороз пробежал у меня по коже, когда старик повернулся ко мне и сказал: — Он приезжал сюда несколько лет назад с той молодой леди, сэр.

— Хинксман, — пробормотал я.

Человек, помогавший Эмме, когда она пыталась похитить меня! Приспешник Алабастера! Все увязывалось, ибо я не сомневался, что Сайлас Клоудир нанял Хинксмана уничтожить свидетельство, подтверждавшее законность моих притязаний на наследство Хаффама, чтобы в силу могли вступить положения кодицилла. А потом я вспомнил, что однажды случайно услышал, как Хинксман говорил другому надзирателю о своей предстоящей поездке на север, когда я находился в плену у Алабастера.

— Это та самая метрическая книга? — спросил я, глядя на извлеченный стариком том.

— О нет, сэр. Это нечто, не имеющее к ней никакого отношения, хотя, мне кажется, имеющее прямое отношение к вам. Надеюсь, вы не сочтете мое поведение нескромным, но после вашего отъезда я вдруг задумался о том, как мистер Барбеллион проверял записи о бракосочетаниях за последние пятьдесят лет, но не нашел, чего искал. А потом я вспомнил, как вы расспрашивали меня о семействе Хаффамов, словно они представляли для вас значительный интереc. А потом я вспомнил про четырехлепестковую розу, замеченную Пимлоттом на одном из сундуков. Кстати, после разговора с вами я дал Пимлотту от ворот поворот, сэр. Помните, мистер Мелламфи, он говорил, что видел точно такое же изображение на одной из вещей вашей матери? Так вот, впоследствии я сложил одно с другим и проверил содержимое сундука. И нашел вот это. — Старик указал на ветхий том. — Записи здесь относятся ко времени, когда семейство проводило крещения и прочие обряды в часовне в Старом Холле. По слухам, она была лишена церковного статуса после убийства, совершенного там, но это все бабьи сплетни. И я задался вопросом, не эту ли самую книгу искал мистер Барбеллион.

— Конечно эту! — вскричал я, вспомнив рассказ мисс Лидии о тайном побеге моих прадедушки и прабабушки и о венчании в часовне.

Я пролистал книгу и отыскал нужный год: 1769-й. И там наконец я обнаружил свидетельство, которое искали столь многие на протяжении столь многих лет: запись о бракосочетании Джеймса Хаффама и Элайзы Амфревилл. И действительно, мисс Лидия расписалась там в качестве свидетельницы, прямо под подписью Джона Амфревилла.

Мистер Эдваусон подтвердил, что запись составлена по всей форме и заверена должным образом. Поблагодарив старика за старания, я попросил его хранить книгу в надежном месте, а затем вышел из церкви и сел в карету.

— Куда ехать, сэр? — спросил форейтор.

— Обратно в Хафем, — сказал я. Потом мне в голову пришла другая мысль. — Нет, езжай по Хай-стрит и перед самыми Лугами круто сверни направо.

Вспомнив о копии, снятой с записи о моем крещении и оставленной на хранение у моей старой няни, и подумав о решающем значении оной, я положил навестить Сьюки. Форейтор издал возглас отвращения при виде Силвер-стрит, ибо после оттепели и затяжных дождей она походила на реку жидкой грязи.

Однако к великому своему изумлению, я не увидел здесь ни хижин, ни даже развалин посреди высокой травы. В первый момент я подумал, что копия навсегда пропала, а следовательно, мои притязания на имущество теперь беспочвенны. Но потом задался вопросом, куда могла перебраться моя давняя знакомая со своей семьей. В надежде получить у кого-нибудь нужные сведения я велел форейтору объехать Луга и вернуться на Хай-стрит. Однако в проливной дождь никто не выходил за порог, и потому я наконец остановился и постучал в первую попавшуюся дверь. Открывшая мне старая женщина направила меня в другую часть деревни, куда я и поспешил.

К тому времени, когда я достиг указанного места, было уже далеко за полдень. Там я увидел небольшое скопление убогих домишек, разбросанных на голой пустоши в таком беспорядке, словно они выпали из проезжающей телеги.

Я наобум подошел к одной из хибар и — за невозможностью постучать в дверь, ибо последнюю там заменял кожаный полог, защищавший от дождя, — крикнул в темную глубину домишка:

— Есть тут кто? Сьюки?

На пороге мгновенно появилась Сьюки — сильно постаревшая, похудевшая и еще более изможденная против прежнего. Она щурилась от слабого света дня и признала меня не сразу, но потом с тихим радостным возгласом шагнула вперед и заключила в объятия.

Затем она отстранилась с покрасневшим лицом.

— Негоже мне допускать такие вольности. Вы теперь совсем взрослый мужчина, мастер Джонни, и стали настоящим джентльменом.

В ответ я крепко обнял ее и вскричал:

— Милая, добрая Сьюки!

— Да уж, сегодня поистине день встреч с людьми из прошлого, — сказала она, немного отступая назад, чтобы получше рассмотреть меня. — Но видеть вас мне приятнее всего. — Прежде чем я успел спросить, что она имеет в виду, Сьюки вскричала: — Что у вас с головой?

— Да так, пустяки, — сказал я. — Ничего страшного.

Она недоверчиво посмотрела на меня, а потом, заметив карету в нескольких ярдах от лачуги, воскликнула:

— Вы таки унаследовали состояние!

Я помотал головой.

— Боюсь, сейчас я не богаче, чем был в пору последней нашей встречи.

— Но большая карета с кучером?

— Нанята на последние деньги. — Потом я залился краской и пробормотал: — Сьюки, я так и не вернул тебе долг.

Она серьезно кивнула, и я пожалел, что не отослал занятую сумму из денег мисс Лидии сразу, как только сбежал от старого Клоудира и вселился в комнаты миссис Квейнтанс.

— Столько всего случилось, — продолжал я. Голос у меня задрожал. — Моя матушка…

— Войдите и присядьте, — сказала Сьюки. — Вы такой бледный.

Я проследовал за ней и очутился в крохотной хибарке без окон, с низкой крышей из ветвей утесника и земляным полом. Очага там не было, и тесное помещение освещалось одной лишь сальной свечой. Там стояли два обшарпанных шатких стула, и я сел на один из них.

Я в нескольких словах поведал о смерти матушки, каковым рассказом поверг Сьюки в глубокую печаль, и о событиях, приключившихся со мной со времени нашей последней встречи. Но быстро перевел разговор на другую тему.

— Почему вы перебрались сюда? — спросил я.

— Они снесли все хижины на Силвер-стрит и вообще повсюду. Все для того, чтобы понизить налоги в пользу бедных — ведь теперь мы проживаем за пределами прихода и потому ничего не получаем от попечителей.

— Это ужасно! — воскликнул я, и негодование против Момпессонов с новой силой вскипело в моей душе.

— О, сейчас очень и очень многие оказались в таком же положении. Как, например, бедный старый мистер Пимлотт. Да, к слову сказать, мастер Джонни: тому человеку, что ограбил дом вашей матушки, пособлял как раз мистер Пимлотт.

— Я так и думал, но почему ты так уверена?

— Бедняга преставился несколько месяцев назад. И когда он лежал на смертном одре, за ним ухаживала моя тетушка. Благослови Господь ее душу, она сама скончалась неделю без малого спустя. Он сказал ей, что хочет поговорить со мной. Я пошла к нему, и он сказал, что глубоко сожалеет о том своем дурном поступке, причинившем вред мне и Джобу. Он пошел на такое единственно из желания насолить вашей матушке, поскольку она была из благородных. Видите ли, он всю жизнь проработал на Мампси, но потом заболел ревматизмом от тяжкого труда на сырых полях, и управляющий — не старый управляющий, который был порядочным человеком, а новый — выгнал его. Он выселил мистера Пимлотта с женой из хижины, что стояла на поместной земле; и они сумели найти лишь сырую жалкую лачугу поблизости от дома вашей матушки. Он считал, что евонная старуха померла от сырости и холода.

— Да, но что насчет его участия в ограблении? — напомнил я.

— Когда того бродягу прогнали от ваших ворот, мистер Пимлотт все видел, и он позвал его к себе, накормил и предложил пристанище на ночь. Потом они разговорились и в конце концов вместе замыслили покражу, и мистер Пимлотт помог провернуть дело. Он сказал мне, что уже после увидел какой-то рисунок на шкатулке для писем, которую тот мужик прихватил, и понял, что ваша матушка состоит в родстве с Момпессонами, а потому посчитал, что отомстил своим обидчикам. Но когда вы приехали сюда с севера и мистер Пимлотт снова увидел вас, его начала мучить совесть, поскольку вы казались таким больным и несчастным, сказал он. А когда на следующий день мистер Эдваусон вдруг заявил, что больше не нуждается в евонных услугах, он посчитал это наказанием за зло, причиненное вам и вашей матушке. А немного погодя хижину мистера Пимлотта тоже снесли, как я говорила, и он попытался своими силами соорудить хибару вроде нашей, которую для нас построил Гарри, но она рухнула от сильного ветра, и он захворал и много дней пролежал, можно сказать, под открытым небом и все время терзался мыслью о своем дурном поступке.

С минуту я молчал, вспоминая прошлое и размышляя о том, как повернулись события.

Потом я спросил:

— Как поживает Гарри? И остальные ваши дети?

Сьюки опустила глаза.

— Им лучше бы не видеть вас.

Упоминание о Гарри напомнило мне о соглашении, которое он вынудил меня заключить с ним в связи с копией записи о моем крещении.

— Сьюки, сохранила ли ты мою бумагу? — спросил я. Однако, прежде чем она успела ответить, я вспомнил ее недавние слова о людях из прошлого, и в голову мне пришла ужасная мысль. Мистер Эдваусон сказал, что страницу из церковной книги вырвал Хинксман, и я постарался вспомнить, видела ли его Сьюки в тот далекий день, когда они с Эммой пытались похитить меня. Может, он каким-то образом выследил меня и сейчас находится здесь?

Я быстро спросил:

— Сьюки, что ты имела в виду, когда сказала, что я не первый человек из прошлого, которого ты видишь сегодня?

— Ну, я возвращалась из Незер-Ли и вдруг заметила огни среди деревьев. Там ограда парка разрушена, помните? Ну так вот, я прошла немного по аллее и увидела, что огни горят в Старом Холле. Я подошла поближе — и как вы думаете, кого я…

— Огни в Старом Холле! — воскликнул я. — Но он же лежит в руинах. Он же заброшен!

Внезапно я подумал о старой часовне, где состоялось бракосочетание Джеймса и Элайзы. Безусловно, в любом здании, однажды освященном, можно провести венчание по особому разрешению!

Я вскочил на ноги и вскричал:

— Я должен поспешить туда!

— Куда?

— В Старый Холл.

— Только не по такой скверной погоде! — запротестовала Сьюки, ибо ветер теперь неистовствовал над нашими головами. — И у вас совсем больной вид!

Она предприняла слабую попытку схватить меня за руку, но я увернулся от нее (в точности, как в детстве, когда, расшалившись, не хотел ложиться спать вовремя), выбежал из лачуги, запрыгнул в карету и крикнул кучеру:

— Езжай обратно, а потом свернешь, где я скажу.

Когда карета тронулась, Сьюки еще несколько секунд бежала рядом под проливным дождем, крича что-то, не слышное мне из-за топота копыт и шума ветра, но скоро отстала.

 

Глава 120

Форейтор пустил лошадей резвой рысью, и пока прыгающая по ухабам карета везла меня исхоженными в детстве дорогами, разразилась гроза. Когда мы поднялись на Висельный холм, стало совсем темно, и дождь хлестал в окна с мстительной яростью. Потом я вспомнил: я же хотел спросить Сьюки о чем-то! Ну конечно! Запись о моем крещении! Я проклял свою забывчивость.

Уже наступил вечер, когда мы проехали между двух каменных столбов, выполнявших роль задних ворот на территорию старого поместья Хаффама, и покатили через запущенный парк по вьющейся заросшей аллее, которая вела к озеру, — именно по ней проходили мы с матерью много лет назад, когда она предприняла безуспешную попытку воззвать к чести и великодушию сэра Персевала и его супруги. Ветер теперь дул с такой силой, что вязы раскачивались, словно ивы, и огромные черные тучи заволакивали бледную луну. Вглядываясь вперед, я вспоминал рассказ Сьюки о действиях управляющего Момпессонов, Ассиндера. Они не имели права на эту землю: они заполучили ее в свое владение обманом и не выполнили своих обязательств перед ней. Если мне удастся заставить Беллринджера вернуть завещание, поместье станет моим.

Когда мы проезжали по мосту через озеро, я высунулся в окошко и поискал взглядом старый дом слева. Мы еще находились в четверти мили от него, но сразу за мостом дорога поворачивала к новому дому, и между озером и холмом, на вершине которого находился мавзолей Джеффри Хаффама, а у подножья стоял Старый Холл, простирался лишь полузатопленный луг. Выбора не было, и потому я велел недовольному кучеру осторожно ехать прямиком.

Старый дом теперь вырисовывался впереди неясным черным силуэтом в густом сумраке и — что бы там не видела Сьюки — казался погруженным во мрак. Или я ошибаюсь? Что это — слабый огонек, мелькнувший внутри, или просто отблеск бледного неба на оконном стекле? Вспышка молнии осветила дом, и теперь, когда прямо впереди на миг выступило из темноты крыло с провалившейся крышей, он показался совершенной развалиной. Напрягая зрение, я искал взглядом наемный экипаж Беллринджера, но (если только это не он темнел под деревьями поодаль) нигде не видел. По мере приближения к дому мы двигались все медленнее и медленнее, поскольку колеса глубоко увязали в мягкой мокрой траве.

Наконец я крикнул кучеру остановиться и, велев ждать меня здесь, выпрыгнул из кареты и побежал к приземистой громаде старого дома. Утомленный многочасовым путешествием и измученный болями в раненой голове, я вскоре выбился из сил и на минуту остановился передохнуть, тяжело отдуваясь и ощущая звон в ушах. Я двинулся дальше более осторожно и вскоре стал подниматься по уступам террасы, где раньше вдоль балюстрад тянулись гравийные прогулочные дорожки и до сих пор оставались декоративные бассейны для рыб, густо заросшие водорослями. Окна, где еще сохранились стекла, тускло блестели в лунном свете. Я направился к арочному проему в стене и, обнаружив, что большая деревянная дверь не заперта, вошел в дом.

Внутри витал теплый земляной запах непонятного происхождения, и, похоже, пол под моими ногами сплошь усыпала битая черепица. Поначалу я оказался в кромешной тьме и обругал себя за то, что не додумался взять с собой фонарь, но постепенно мои глаза привыкли к сумраку, и по высоте кровли у меня над головой я понял, что нахожусь в главном холле. Я всегда помнил историю миссис Белфлауэр о тайном побеге и дуэли, столь удивительным образом подтвержденную мисс Лидией. Значит, именно здесь она состоялась шестьдесят лет назад!

Пока я смотрел вверх, ярко сверкнула молния, и мои глаза, хоть и ослепленные вспышкой, успели разглядеть толстые балки сводчатого перекрытия с геральдическими фигурами на опорных карнизах, стрельчатые козырьки над высокими окнами и старинные портреты под ними, с приставшими к ним клочьями пожелтевшей кисеи, которой, вероятно, картины некогда обернули для лучшей сохранности. Я заметил также, в какой узор складывались черепицы у меня под ногами: черные и белые ромбы, похожие на бесконечно перетекающие один в другой квинканксы, чьи центры (вдруг пришло мне в голову) постоянно перемещались по мере моего продвижения вперед.

Хотя по всем признакам давным-давно заброшенный дом и сейчас пустовал, сквозь раскаты грома, протяжные завывания ветра и частый стук дождя мне померещились голоса. Однако, вполне возможно, меня просто ввел в заблуждение шум грозы, и на самом деле я находился в заброшенном доме совсем один, что бы там ни свидетельствовало об обратном.

Внезапно передо мной выросла огромная черная тень, и я услышал тяжелое дыхание. Затем раздался низкий трубный звук, и я понял, что это корова. Так вот откуда взялся непонятный запах! Старинный дом моих предков превратился в хлев!

Я собрался с духом и двинулся дальше, памятуя о том, что часовня Старого Холла фигурировала в рассказах как мисс Лидии, так и миссис Белфлауэр, и пытаясь вспомнить, говорила ли хоть одна из женщин, где та находится. Когда я ощупью пробирался в глубину зала, опять полыхнула молния, и я вздрогнул от страха, увидев впереди слева очертания какой-то фигуры. Осознав, что это моя собственная тень, я с облегчением рассмеялся, и мой смех отразился от стен таким зловещим гулким эхом, что я снова испугался. Я прошел сквозь древнюю дверь-ширму, некогда затянутую расписанной кожей, ныне растрескавшейся и висящей лохмотьями, и оказался в помещении меньших размеров, где сильно пахло сыростью. В следующей вспышке молнии я увидел, что стены здесь все еще увешаны шпалерами и гобеленами, колышущимися на сквозняке, — лишь местами они выпали из рам и лежали на полу бесформенными гниющими грудами. Я прошел мимо высокой старинной кровати с балдахином и выцветшими узорчатыми пологами (вероятно, именно здесь и появился на свет Джеффри Хаффам, подумалось мне).

Дверь в углу вела к винтовой лестнице, и я начал ощупью подниматься по каменным ступенькам, сильно истертым, но все еще целым. Когда мне снова послышались голоса, я вдруг вспомнил рассказ мисс Лидии о безумной тетушке Анне, проживавшей здесь, и исполнился глубокой тревогой.

Внезапно из темноты донесся голос, очень внятный и очень близкий. Но я вздрогнул всем телом и похолодел от ужаса в первую очередь потому, что узнал голос еще прежде, чем разобрал слова:

— Господину «He-хочу» волей-неволей придется уступить старшему, мистеру «Ты-должен».

Наверное, я повредился рассудком! Мне просто померещилось. Это был голос Биссетт. Но как такое возможно? Наверное, я сошел с ума или сплю. Я преодолел последний виток лестницы и оказался в задней части часовни, за древней деревянной перегородкой. Крыша протекала, по стенам и по полу струилась вода, и дождь хлестал в разбитые окна, где остались лишь осколки цветного стекла. Помещение освещалось только двумя тусклыми каретными фонарями и парой керосиновых ламп, висевших на столбах по сторонам алтарной ограды. Спиной ко мне бок о бок стояли Беллринджер и Генриетта, а лицом к ним — мистер Памплин. Мистер Фамфред стоял рядом с Беллринджером, а рядом с Генриеттой стояла… да, действительно Биссетт!

— Я вам не слуга, чтобы мне приказывать, миссис Биссетт, — говорил мистер Фамфред. — Как посажёный отец, я обязан убедиться, что юная леди и вправду желает этого.

— Благодарю вас, мистер Фамфред, — еле слышно проговорила Генриетта. — Я не сомневаюсь в ваших добрых намерениях, но уверяю вас, меня никто никоим образом не принуждал к этому шагу.

— Хорошо, — раздраженно сказал мистер Памплин. — Мы установили, что никаких препятствий к браку не…

Тут я выступил из-за перегородки и громко крикнул:

— Стойте!

Они разом повернулись ко мне, и я увидел выражение ужаса и смятения (хотя и разного рода) на всех лицах. Генриетта пронзительно вскрикнула и попятилась, закрыв лицо ладонями, но глядя на меня сквозь растопыренные пальцы. Беллринджер грязно выругался. Мистер Памплин пришел в совершенное замешательство, а Биссетт и мистер Фамфред побледнели от потрясения.

— Я не призрак, — крикнул я. — Я не утонул в Темзе!

Я двинулся вперед, и все, кроме Беллринджера и священника, опасливо расступились в стороны. Я протянул руку старому кучеру, и он осторожно пожал ее. Генриетта, втяну в голову в плечи, стояла у алтарного стола и смотрела на нас напряженным и испуганным взглядом.

Я подошел к ней, и она попятилась, поскольку все еще считала меня призраком.

— Простите меня, — сказал я приглушенным голосом. — Я думал, будет лучше, если вы станете считать меня погибшим.

Она недоуменно потрясла головой.

— Вам следовало дать мне знать.

— Простите меня, — повторил я.

По ее лицу я видел, что она любила меня и тяжело страдала! Вот почему она поддалась на уговоры Беллринджера.

— Я не хотел пугать вас своим неожиданным появлением, но я должен был предотвратить этот брак. — Генриетта все еще смотрела на меня со страхом. Я понизил голос, чтобы не услышали остальные, и продолжал: — Он обманывает вас. Он всего лишь хочет обогатиться за ваш счет.

Тут к нам подошел Беллринджер и встал подле девушки с тревожным и озабоченным видом, столь хорошо мне знакомым.

— Это неправда, — пролепетала Генриетта, переводя взгляд с меня на Беллринджера. — Он знает, что у меня за душой ни пенни.

— Нет, — сказал я. — Завещание существует. Оно не было уничтожено, как мы полагали. А это значит, что вы унаследуете поместье в случае моей смерти.

— Не слушайте его, Генриетта, — сказал Беллринджер. — Он ненавидит меня. И хочет очернить в ваших глазах.

— Но я знаю, что завещание не уничтожено, — возразила Генриетта. — Вот почему они хотели выдать меня за Тома: чтобы таким образом сохранить право на владение поместьем. Но я не выйду за него. Гарри спас меня от этого.

Ее слова сбили меня с толку. Неужели она вступила в сговор с Беллринджером, чтобы провести своих опекунов? Но когда она произнесла следующую фразу, мне все стало ясно.

— И потому, когда тетя Изабелла узнает о моем поступке, она уничтожит завещание, и у меня не останется никакой надежды получить наследство.

— Он обманул вас, — сказал я. — Завещание находится не у леди Момпессон. Оно у Беллринджера.

— Это неправда! — воскликнула Генриетта, поворачиваясь к нему.

— Дорогая моя, он лжет, — сказал Беллринджер и ласково взял ее за руку.

К великому моему смятению, она не отняла руки.

Я пребывал в совершенном замешательстве. Я никак не ожидал такого поворота дела. Что происходит? Неужели Генриетта не питает ко мне никаких чувств? Неужели она любит Беллринджера? Может даже, она знает, что завещание у него, и именно поэтому так испугалась при виде меня — поскольку факт моего существования лишал ее права наследства? Да нет, быть такого не может!

— Возможно ли поверить в такое? — продолжал Беллринджер. — Ведь хотя я вижу, что он жив, я по-прежнему желаю сочетаться с вами браком. Но вы знаете, что между вами и поместьем стоит наследник Хаффам — поэтому сами посудите, стал бы я сейчас жениться на вас, когда бы меня интересовало только ваше наследство?

— Да! — вскричал я. — Поскольку вы знаете, что моя жизнь висит на волоске. Посмотрите на меня, Генриетта. — Я указал на свою перевязанную голову. — Его сообщники один раз уже пытались убить меня, и он знает, что они повторят попытку.

— Я вам не верю, — сказала Генриетта. — Вам повсюду мерещатся люди, которые покушаются на вашу жизнь. — Она поворотилась к священнику и промолвила твердым голосом: — Мистер Памплин, прошу вас, продолжайте.

— Нет! — воскликнул я, возвысив голос, чтобы меня услышали все остальные, и решив прибегнуть к последнему средству. — Он обманул вас, всех вас! Бракосочетание, провести которое приказал вам сэр Дейвид, должно было состояться между мисс Генриеттой и его братом, Томом.

— Именно от этого Гарри и спас меня! — вспыхнув, вскричала Генриетта. Она повернулась ко мне с таким выражением лица, какого я еще никогда не видел. — Что вы пытаетесь сотворить со мной?

— Это правда? — осведомился мистер Памплин. Увидев растерянность Генриетты, он поверил мне и сказал: — В таком случае вы одурачили меня, Беллринджер.

— Но вы же показывали мне письмо от мистера Барбеллиона, — в смятении пролепетала Биссетт, — в котором говорилось, что сэр Дейвид желает, чтобы я присутствовала при бракосочетании мисс Палфрамонд с вами.

Я знал, что Беллринджер мастак по части подлогов: он написал записку, которая погубила мисс Квиллиам, и он изготовил копию завещания, которую я принял за подлинник. Но убеждать в этом присутствующих не имело никакого смысла.

— Вы совершенно правы, мисс Биссетт, — сказал Беллринджер. — Не верьте ему.

Она недоброжелательно взглянула на меня и кивнула, словно вспомнив, сколько раз я показывал себя человеком, не заслуживающим доверия.

— Делайте свое дело, Памплин, — велел Беллринджер. — Невеста согласна, и разрешение на венчание составлено по всей форме.

Священник кивнул, и все присутствующие снова встали так, как стояли до моего появления. Я разыграл все свои карты, и теперь на руках у меня не осталось ни одной. Церемония продолжилась, и внезапно я понял, что никогда еще не жаждал обладать Генриеттой больше, чем сейчас, когда был вынужден стоять и смотреть, как она венчается с другим. Я ненавидел Беллринджера лютой ненавистью, какой не знал доселе. В своем бессилии перед судьбой я вспомнил вдруг, как сидел, скрючившись, под пристанями Темзы во время прилива и ждал смерти.

— Вы слышите?! — воскликнул мистер Фамфред секундой позже.

Сквозь шум ветра я различил частый топот копыт.

Я посмотрел в одно из окон в западной стене и увидел проглянувшую меж стремительно летящих облаков луну, в чьем бледном свете четко вырисовывался мавзолей на холме рядом. На переднем плане четыре огромных вяза из истории мисс Лидии склонялись под порывами ветра. В свете молнии я увидел всадника, галопом скачущего к дому.

Я громко сообщил о приближении всадника, и Беллринджер торопливо подошел к соседнему окну. В следующий миг всадник спрыгнул с коня и бегом бросился к зданию. В одной и другой руке он держал по увесистому предмету, разглядеть которые я не мог. Я не узнал человека, но Беллринджер побледнел при виде него.

Он подбежал к Генриетте, схватил ее за руку и вскричал:

— Быстрее! Он идет сюда, с черного хода!

Хотя никто из нас — за исключением Беллринджера — понятия не имел, о ком идет речь, все мы мгновенно сплотились, объединенные чувством вины и страха, и двинулись вслед за новобрачными к винтовой лестнице в задней части часовни.

— Оставь фонари на месте, идиот! — рявкнул Беллринджер, когда Фамфред попытался взять один из них.

Достигнув подножья лестницы, мы напряженно прислушались, но ничего не услышали. Беллринджер повел нас к главному холлу, и мы ощупью добрались уже до середины последнего, когда позади раздался громкий голос, звенящий от гнева и потому совершенно неузнаваемый:

— Стойте, где стоите!

Мы все стали точно вкопанные. Из темноты стремительно выступил человек, щуривший глаза в попытке разглядеть нас. В одной и другой руке он держал по дуэльному пистолету, и я услышал сухие щелчки взводимых курков.

— Это ты, Беллринджер, подлый обманщик? Теперь я узнал голос: Дейвид Момпессон.

— Это я, Джон Хаффам, — сказал я.

— Тогда держитесь в стороне, вы, любитель совать нос не в свои дела, — сказал он. — Правый суд должен свершиться.

Он подошел ближе и оказался прямо передо мной.

— Не делайте глупостей, Момпессон, — предостерег я.

Он напряженно смотрел мне через плечо, и я обернулся. Тут снова сверкнула молния, и в ярком свете я на мгновение увидел черный силуэт человека, бесшумно крадущегося к выходу. Момпессон, увидевший то же самое, вскинул правую руку. Я шагнул влево и оказался между ним и намеченной жертвой.

— Вы не можете пристрелить его сейчас! — крикнул я.

Лицо Момпессона превратилось в подобие холодной белой маски; я понял, что сейчас он спустит курок, но обнаружил, что не в состоянии сдвинуться с места. Внезапно кто-то оттолкнул меня в сторону. Перед моими глазами полыхнула ослепительная вспышка и в ушах зазвенело, точно от крепкого удара по голове. Мои легкие наполнились едким дымом, и я задохнулся. Потом я осознал, что лежу на полу, судорожно ловя ртом воздух, с сыплющимися из глаз искрами. Кто-то лежал рядом со мной. Мгновение спустя грохнул следующий выстрел, на сей раз на безопасном от меня расстоянии.

Раздался ужасный пронзительный вопль.

Потом голос Джоуи хрипло проговорил:

— Ты цел, Джон?

Он спас мне жизнь. Он вошел в дом через ту же дверь, что и все мы, и в последний момент оттолкнул меня в сторону, спасая от первой выпущенной пули. (Позже Джоуи объяснил свое неожиданное появление там: он увидел мою карету, возвращавшуюся из Торп-Вулстона, и бежал за ней до самого Старого Холла.)

Он помог мне подняться на ноги, и, опираясь на его руку, я нетвердой поступью приблизился к остальным. Мистер Фамфред принес два фонаря из часовни, и в их тусклом свете я увидел, что все стоят над распростертым на полу телом Беллринджера, если не считать Биссетт: она опустилась на колени и расстегивала сюртук и рубашку, на которых расплывалось пятно, казавшееся черным в бледном свете луны. Генриетта, сжавшись от страха, таращилась на Момпессона.

Когда мы все подступили вплотную, Беллринджер прохрипел:

— Теперь я рассчитался с тобой, Момпессон. Тебя повесят за убийство, и ничто уже не спасет тебя.

Его лицо хранило выражение злобного торжества.

— Он пытался бежать! — возопил Момпессон, обращаясь ко всем присутствующим. — У меня не было выбора!

Посмотрев на раненого, я увидел, что пуля вошла ему под лопатку и вышла прямо под сердцем.

— Я умираю, — внезапно сказал он. А потом, испустив смешок, похожий на судорожный всхлип, добавил: — Таким образом, Амфревилл отомщен.

Крайне изумленный последними словами, я уже собирался спросить, что он имеет в виду и что знает о преступлении, произошедшем в далеком прошлом, но в этот момент в дверях появились две фигуры — дама и господин с фонарем. Когда они приблизились, я опознал в них леди Момпессон и мистера Барбеллиона. (Сэр Дейвид, как стало известно впоследствии, вышел из кареты в нескольких милях от дома, сел верхом на одну из упряжных лошадей и въехал в парк через задние ворота — вот почему он опередил их.)

— Что здесь случилось? — спросил поверенный.

Момпессон открыл было рот, но мистер Барбеллион предостерегающе поднял руку.

— С вашего позволения, сэр Дейвид. Я советую вам ничего не говорить сейчас.

— Он выстрелил ему в спину, — коротко сообщил мистер Памплин.

— Кто-нибудь из вас видел, как это произошло? — спросил мистер Барбеллион, переводя проницательный взгляд с одного лица на другое.

Биссетт смотрела на поверенного безучастно, а мистер Фамфред испуганно, и он время от времени поглядывал на леди Момпессон, которая не сводила с него пронзительного взгляда. Мистер Памплин отвел глаза в сторону.

— Вы собираетесь хитростью спасти его от моей мести? — прохрипел Беллринджер. — Чарльз, черт вас побери, вы же все видели.

— Было слишком темно, чтобы толком увидеть что-нибудь, — пробормотал священник.

— Генриетта?

Она молчала. Потому ли, что лишилась дара речи от потрясения?

— Я все видел, — сказал мистер Фамфред, глядя прямо в глаза леди Момпессон.

— Идиот! — взвизгнула она и отвесила сыну пощечину.

— Тогда я ничем не могу помочь вам, сэр Дейвид, — сказал мистер Барбеллион. — У вас очень мало времени. Советую вам распорядиться им с толком.

К великому моему удивлению, леди Момпессон опустилась на колени рядом с умирающим и принялась торопливо обшаривать его карманы. Сэр Дейвид тоже встал на колени и последовал примеру матери, положив пистолеты на пол.

— Зря стараетесь, — прохрипел Беллринджер.

Они выкладывали все у него из карманов на усыпанный битой черепицей пол. Леди Момпессон нашла записную книжку и торопливо пролистала.

Я шагнул вперед:

— Я протестую. Человек тяжело ранен. Надо послать за врачом.

Эта парочка не обратила на меня никакого внимания. Они напомнили мне двух воров, рывшихся в карманах у мертвеца, которых я видел однажды на пустыре близ Бетнал-Грин.

Затем мне на ум пришло совсем уже зловещее соображение. Завещание будет представлять для них ценность лишь в том случае, если произойдут два события: моя смерть и бракосочетание Генриетты либо с самим Момпессоном, либо с Томом. По всей видимости, они с таким рвением искали завещание потому, что точно знали, что некто исполнен решимости убить меня.

Мистер Барбеллион внимательно смотрел на меня и теперь улыбался слабой приветливой улыбкой. Надо полагать, я представлял собой странное и жалкое зрелище, ибо теперь, вдобавок к повреждениям, нанесенным мне Барни, брови у меня были опалены и лицо покрыто копотью и обожжено от пистолетного выстрела.

— А, наследник Хаффам принимает нас в доме своих предков, — промолвил адвокат.

Я услышал звон и увидел, как Момпессон вытряхивает из кармана Беллринджера на вытертый каменный пол связку ключей. Один из них был огромным.

— Оно не при мне, — с трудом проговорил Беллринджер. — Я не такой дурак. — Он судорожно глотнул ртом воздух и приподнял голову, чтобы видеть леди Момпессон и ее сына, которые прекратили поиски и теперь напряженно смотрели на него. — Оно в надежном месте. — Слова звучали все тише, и паузы между ними становились все длиннее. — Оно вернулось обратно… где и должно находиться…

Его голова бессильно откинулась на битую черепицу.

— Вернулось обратно, где и должно находиться! — повторил я про себя, уставившись на огромный ключ. И во время своего визита ко мне Беллринджер сказал, что оно «в надежном месте, где и должно находиться». Эти слова напомнили о чем-то, слышанном мной от кого-то еще, но я не мог вспомнить, от кого именно.

— Ты глупец, — прошипела леди Момпессон своему сыну. — Ты погубил всех нас.

— Что же мне делать? — пробормотал он.

— Я не могу давать вам советы, — сказал мистер Барбеллион. — Ибо в таком случае я буду признан соучастником после события преступления.

Момпессон сжал кулак и двинулся вперед, но мать схватила его за руку и удержала на месте.

— Я могу лишь описать вам, — продолжал поверенный, — возможные действия человека, совершившего тяжкое преступление. Он может уехать за границу, без промедления. Для этого ему потребуется добраться до ближайшего порта — каковым, по всей видимости, является Бостон — и сесть на пакетбот, следующий в один из датских портов. Боюсь, ему придется жить за границей до конца жизни.

— Постойте, — сказал я. — Этот человек совершил убийство. Наш долг — задержать преступника.

— Идите к черту! — вскричал Момпессон.

— Таким-то образом вы хотите отомстить нам? — возопила леди Момпессон.

— Хорошо сказано, — иронически заметил мистер Барбеллион. — Но, к несчастью, сэр Дейвид человек отчаянный, и он вооружен. — Он выдержал паузу. — Вы ведь вооружены, сэр Дейвид?

Момпессон торопливо поднял с пола пистолеты.

— Что мы можем поделать? — продолжал мистер Барбеллион. — Если все присутствующие здесь мужчины набросятся на него, один наверняка получит смертельное ранение. Закон не обязывает нас рисковать жизнью.

— Вот именно! — выдохнул мистер Памплин.

— Оба пистолета разряжены, — сказал я.

— Вы просто хотите отомстить, верно? Вы, низкий, подлый человек! — вскричала леди Момпессон.

Слова уязвили меня, но я не знал, как ответить, не признав справедливость обвинения.

— Пусть он проваливает, — сказал Джоуи, глядя на тело Беллринджера. — Из-за такого ничтожества не стоит рисковать своими шкурами.

— Этот я перезарядил, — сказал Момпессон, бросая один из пистолетов на пол, а другой наставляя на меня.

— Вы лжете, — сказал я.

Я бросил взгляд на Генриетту, которая наблюдала за происходящим до странности напряженным взглядом.

— Хорошо, — сказал я. — Ступайте прочь.

Я посторонился, и он прошагал мимо с выражением тупого злобного торжества в глазах.

— Пойдем, Фамфред, — сказала леди Момпессон, поворачиваясь к старому кучеру. — Отвези сэра Дейвида в Бостон.

Старый кучер заколебался.

— Вы не обязаны, — сказал я. — Возможно, вы впоследствии пожалеете, коли сейчас сделаете это.

— Где твоя преданность? — воскликнула леди Момпессон, увидев нерешительность слуги.

— А вы разве честно поступили со мной, когда приказали отвезти юную леди в церковь для венчания супротив ее воли? — ответил мистер Фамфред. — Но ладно, мэм. Я сделаю, как вы велите.

Леди Момпессон повернулась к поверенному.

— Вы поедете с нами?

— Нет, леди Момпессон, более я не стану компрометировать себя. Мой долг — найти поблизости судью и дать показания против вашего сына. — У леди Момпессон округлились глаза, но он продолжал: — Однако, если в поисках судьи мне придется идти пешком по такой погоде, да еще не зная дороги, я сильно сомневаюсь, что успею хотя бы добраться до него прежде, чем сэр Дейвид достигнет следующей почтовой станции, расположенной на полпути к побережью отсюда.

Леди Момпессон коротко улыбнулась, а потом повернулась к Генриетте.

— Живо отправляйся в дом и жди меня там.

Генриетта даже не взглянула на нее.

— Дейвид! — вскричала она. — Возьмите меня с собой!

Момпессон в замешательстве пожал плечами. Девушка явно находилась в истерике и в совершенном смятении.

— Она не выйдет за вас теперь! — крикнула Генриетта. — Она не последует за вами за границу!

Момпессон двинулся к выходу с глупой улыбкой.

— Успокойся, Генриетта! — резко сказала леди Момпессон.

Я шагнул к Генриетте, чтобы взять за руку, но она отпрянула от меня и отбежала дальше в тень.

Момпессоны уже почти достигли двери, когда мистер Памплин подал голос:

— Леди Момпессон, позвольте мне объяснить свое участие во всем произошедшем, дабы не потерять вашего расположения. Я стал невинной жертвой обмана. Беллринджер сказал, что нуждается в моих услугах священнослужителя, и…

Не снизойдя до ответа, леди Момпессон лишь бросила на него раздраженный взгляд и вышла прочь; сын и Фамфред следовали за ней по пятам. Священник повернулся к нам и закончил фразу:

— …и, одним словом, я понятия не имел об его истинном замысле.

— Может, оно и так, — холодно сказал мистер Барбеллион. Потом он повернулся к Биссетт: — Что же до вас, женщина, то вы как здесь оказались, черт возьми?

— Я выполняла ваши распоряжения, — заявила она.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, мистер Беллринджер явился ко мне в Хантингдон вчера вечером с письмом от вас, в котором вы велели делать все, что он скажет, и обещали щедрое вознаграждение. Но он обманул меня. Я не знала, что мисс Палфрамонд собирались выдать замуж за Тома.

— С письмом от меня? — переспросил адвокат.

Биссетт порылась в кармане и вытащила сложенный вчетверо лист бумаги, который мистер Барбеллион проворно схватил.

— За вознаграждение вы готовы на все, верно? — сказал я. — Именно потому, что мистер Барбеллион подкупил вас много лет назад, нас с матерью постигло столько несчастий.

— Грех вам говорить такое! — резко ответила она. — Я действовала из благих побуждений, ибо мистер Барбеллион желал вашей матушке добра.

— Письмо в высшей степени убедительно, — с восхищением сказал адвокат. — У молодого человека были большие способности.

Да уж, подумал я. И не только по части подделки документов.

— Но вы не должны винить ни вашу старую няню, ни меня, юноша, — продолжал мистер Барбеллион. — Я не желал зла вашей матери, а просто хотел выкупить у нее кодицилл. И вам лучше знать, скольких несчастий можно было бы избежать, когда я бы преуспел в своей попытке.

Я подумал, что мистер Барбеллион не виноват в том, что моя мать ошибочно приняла его за приспешника Клоудира. И если бы мы не пустились в бегство, когда мисс Квиллиам привела его на Орчард-стрит, все могло бы закончиться благополучно. Так что, вероятно, я несправедлив к нему, и сейчас он может помочь мне.

Когда он двинулся к двери, я сказал:

— Полагаю, я сумею найти завещание.

Он резко остановился, круто развернулся и посмотрел на меня с интересом.

— Продолжайте.

— А если найду, что тогда? Отойдет ли имущество к британской короне или же станет моим?

— Вы немного разбираетесь в законах! — воскликнул мистер Барбеллион. — Да, действительно, имущество беглого преступника отчуждается в пользу государства — посему, если сэра Дейвида осудят, он потеряет все. Однако, если завещание найдется, претендент может заявить, что оно задним числом меняет личность собственника: одним словом, у сэра Дейвида нет никаких прав собственности, чтобы терять оные, а все права переходят к претенденту. Но я должен уведомить вас, что завещание не принесет вам никакой пользы. Из него извлечет выгоду только мисс Палфрамонд, ибо вы не вправе притязать на имущество, поскольку нет никаких доказательств, что являетесь законным наследником Хаффама.

— Вы говорите об отсутствии записи о бракосочетании Джеймса и Элайзы Хаффамов? — спросил я, и он утвердительно кивнул.

В этот момент в холл вошла Сьюки, промокшая до нитки.

— Там стоит карета, и форейтор ворчит, что ждет уж добрых два часа, — сказала она мне, озираясь по сторонам в полумраке, а потом вздрогнула: — А, так вы нашли миссис Биссетт! — воскликнула она, враждебно на нее глядя. — Я собиралась сказать вам, что именно ее-то я и увидела нынче, когда подошла к дому заглянуть в освещенные окна.

Биссетт коротко кивнула ей.

Сьюки вытащила из-под шали свернутый лист бумаги.

— Я принесла бумагу, что вы оставили у меня в прошлый раз.

Охваченный радостью, я схватил документ и развернул. Сделанная мистером Эдваусоном копия записи сохранилась в отличном состоянии, но я заметил, что самодельные чернила, которыми я по требованию Гарри написал текст соглашения, выцвели и стали практически невидимыми.

Внезапно Сьюки вскрикнула. Она изумленно смотрела на мистера Барбеллиона.

— Ба, да это же тот самый джентльмен, который тогда напугал нас на кладбище!

— Совершенно верно, — сказал я. Потом снова повернулся к адвокату. — Я знаю, что вы там делали тогда. Вы осматривали склеп Хаффама.

— Да, точно, — удивленно сказал он. — Я надеялся найти какое-нибудь указание на место проведения бракосочетания, о котором идет речь.

— Вы были очень близки к цели, — сказал я. — Когда бы вы откровенно признались приходскому письмоводителю, мистеру Эдваусону, что вас интересуют Хаффамы, он наверняка рассказал бы вам о сундуке из часовни Старого Холла. Именно там состоялось бракосочетание моих прадедушки и прабабушки. Хотя я понимаю: вы держались столь осмотрительно, поскольку не хотели открывать, что вы ищете.

— Так, значит, вы нашли свидетельство о браке? — возбужденно спросил он.

Я кивнул:

— Оно хранится у мистера Эдваусона.

— Тогда, если бы вы только сумели подтвердить свое происхождение… — начал он, но осекся. — Впрочем, как вам, наверное, известно, запись о вашем крещении была похищена из церкви.

— Но прежде я успел снять с нее копию, — сказал я и вручил мистеру Барбеллиону пергаментную бумагу.

Тут Сьюки вскрикнула от ужаса, завидев тело на полу. А потом подошла к Генриетте, все еще сидевшей на корточках у стены, и положила руку ей на плечи. Сначала Генриетта скинула руку, но потом все же позволила обнять себя.

— Это меняет все дело! — воскликнул мистер Барбеллион, внимательно прочитав запись. — Ибо если теперь завещание будет представлено суду, вы получите бесспорное право претендовать на имущество. По-вашему, где оно находится?

Он задал вопрос небрежным тоном, но мне послышалась легкая дрожь в голосе.

Я с улыбкой помотал головой. Я умел быть не менее осмотрительным, чем любой адвокат канцлерского суда.

Мистер Барбеллион вынул из кармана визитную карточку и протянул мне.

— Обращайтесь ко мне, коли вам потребуется помощь. Заметив мои колебания, он вложил карточку мне в руку, вместе с копией записи, и спросил, где я проживаю. Сам не знаю почему, я сообщил ему свой адрес и свое вымышленное имя, и он записал все в записную книжку.

— А теперь, мисс Палфрамонд, — сказал адвокат, — если вы позволите, я провожу вас до дома.

Она не пошевелилась, словно не услышала его.

— Не трогайте пока мисс Генриетту, — сказал я. — Мы отведем ее туда чуть позже.

Мистер Барбеллион пожал плечами и вышел прочь; Биссетт и мистер Фамфред последовали за ним, даже не глянув в мою сторону.

Я объяснил Генриетте, кто такие Джоуи и Сьюки, но она тупо смотрела на меня и ни разу не взглянула на них, хотя Сьюки сидела рядом, по-прежнему обнимая ее за плечи. Что с ней станется? Теперь, когда я могу доказать законность своих претензий на наследство, Момпессонам не имеет смысла выдавать ее за Тома, покуда я жив. Но пока завещание не представлено суду, моей жизни угрожает опасность со стороны претендента от семейства Малифантов, а следовательно, Генриетте грозит другой принудительный брак.

Я подошел к ней, и Сьюки тактично отошла к двери, за которой по-прежнему хлестал дождь и изредка сверкали молнии. И вот мы с Генриеттой сидели одни в огромном темном зале, слыша тяжелое дыхание коров поблизости и видя безмолвную фигуру в дверном проеме всего в двадцати футах от нас.

Я взял руку девушки, и она не отняла ее. Рука была ледяная.

— Постарайтесь оставить прошлое позади, — сказал я.

— Я думала, он любит меня.

— Не надо упрекать себя, Генриетта.

— Он обольстил меня, — просто сказала она.

— Он обольстил и меня тоже, — сказал я, и она удивленно взглянула на меня. — Он умел втираться в доверие.

— По-моему, вы меня не поняли, — сказала она, мотая головой.

— Так объясните мне, — попросил я.

— Не хочу.

— Тогда, коли вам тяжело говорить, я сам расскажу все вам. Ибо полагаю, я верно восстановил ход событий. Просто кивните, если я прав.

Генриетта коротко взглянула на меня, но низко опустила голову, когда я заговорил:

— Той ночью устраивался бал, — сказал я, и она кивнула. — Беллринджер явился сообщить вашим опекунам, что я по-прежнему жив, а завещание продается. Тома заставили подписать согласие на передачу имущества в управление доверительного собственника, лишавшее его всех законных прав. Вскоре после полуночи леди Момпессон сообщила вам, что вы должны отправиться в Хафем под охраной Памплина и в сопровождении ее горничной, Пикаванс. Полагаю, вам не сказали, что Том и Беллринджер будут сопровождать вашу карету в наемном экипаже. Вы обнаружили, что они путешествуют вместе с вами, только когда достигли постоялого двора в Хартфорде. Разумеется, Том был мертвецки пьян, ибо Беллринджер поил его бренди всю дорогу. Комнаты были сняты для всех, хотя вы сами оставались там всего несколько часов. Пока все верно?

Она поглядела на меня расширенными от удивления глазами и кивнула.

— И верно ли мое предположение, что позже той ночью Беллринджер пришел к вам? — спросил я. Генриетта залилась краской и потупила взгляд. — Я знаю, как он умеет убеждать, — продолжал я. — Он сказал вам, что Момпессоны заполучили завещание обратно и потому решили осуществить свое намерение насильно выдать вас за Тома; что, возможно, вас будут держать в Старом Холле, покуда вы не уступите. Он сказал, что сделал вид, будто заодно с ними, но на самом деле хочет спасти вас. А единственный надежный способ спасти вас — это самому на вас жениться. Верно ли мое предположение, что он поклялся, будто полюбил вас с первого взгляда? — Она кивнула, все так же глядя в пол. — Конечно, не зная, что завещание находится у него, вы не понимали, какую выгоду он собирается извлечь из женитьбы. Вероятно, вы сказали Беллринджеру, что у вас нет за душой ни пенни, и он заверил вас, что для него это не имеет никакого значения.

— Он сказал, что помолвка Дейвида показывает, насколько для него это неважно! — воскликнула Генриетта, по-прежнему не поднимая взгляда.

— Вы имеете в виду, он говорил о деньгах? — спросил я после секундного замешательства. — То есть он сказал, что Дейвид женится на деньгах, а он по любви? Я понимаю вас, Генриетта; никто не вправе винить вас в том, что вы не устояли. И, конечно же, вы считали меня погибшим. Простите меня, дорогая моя. Я поступил неверно, но я хотел как лучше. Итак, думаю, далее Беллринджер сказал вам, что может расстроить планы вашей тетушки, оставив Тома в трактире, вместе с Пикаванс — ибо она получила отдельные распоряжения от леди Момпессон. Вероятно, он заверил вас, что в Хантингдоне даст вам в сопровождающие почтенную женщину. А для этого должен убедить означенную особу, что ее нанимает мистер Барбеллион, дабы она оказала ему услугу, как уже делала однажды в прошлом. Он знал, что Биссетт согласится, поскольку я рассказывал Беллринджеру, как она выдала нас с матерью мистеру Барбеллиону много лет назад. Вы видите, меня он тоже обманул, так что вам нечего стыдиться. Я все правильно угадал, да?

Генриетта не промолвила ни слова и не подняла головы, но по ее лицу я увидел, что мои слова пробудили в ней мучительные воспоминания, и потому не стал настаивать на ответе.

— Итак, выехав затемно, вы оставили в трактире мертвецки пьяного Тома и крепко спящую Пикаванс, а позже в Хантингдоне подобрали Биссетт, призванную занять место последней.

Генриетта кивнула и на сей раз подняла на меня взгляд.

Тут к нам приблизилась Сьюки, до сих пор стоявшая у двери вместе с Джоуи.

— Не следует ли нам отвести миссис Беллринджер домой? — мягко спросила она.

Я не сразу понял, о ком она говорит. Потом до меня наконец дошло, и я признал ее правоту. Оставив старую женщину с Генриеттой, я подошел к бездыханному телу и поднял фонарь, чтобы рассмотреть получше.

Я собрал рассыпанные на полу монеты и положил обратно в карман к Беллринджеру. При этом я вспомнил, что у меня самого почти все деньги вышли: после того, как я расплачусь с форейтором, у меня останется лишь на поездку обратно в город, да несколько шиллингов для Джоуи, чтобы он добрался до дома на своих двоих. Я поднял с пола огромный ключ и положил в карман, ничуть не усомнившись в своем праве поступить так. Именно наличие означенного предмета и побудило меня сказать мистеру Барбеллиону, что, наверное, я сумею найти завещание. Ибо я узнал ключ, в ходе обыска извлеченный Момпессонами из кармана Беллринджера. Вспомнив, что таинственным посетителем мистера Эскрита, по словам Джоуи, являлся Беллринджер, я вдруг понял, что это ключ от старого дома на Чаринг-Кросс. Возможно (подумалось мне), именно этот ключ и нашел Питер Клоудир на полу перед дверью вестибюля. Но что связывало Беллринджера с мистером Эскритом? Его упоминание об убийстве Джона Амфревилла подтверждало мое предположение о некой загадочной связи Беллринджера с моей семьей, но что он имел в виду, когда сказал, что своей смертью заплатил за убийство? И приблизился ли я хоть немного к разгадке тайны убийства моего деда? И наконец, что насчет завещания? Покуда оно не окажется в моих руках, моя жизнь по-прежнему остается в опасности, а Генриетте по-прежнему грозит принудительный брак — если не с Томом, то с каким-нибудь другим бессовестным проходимцем. Я не оставлял надежды вернуть завещание, поскольку вспомнил, какую мысль пробудили во мне слова Беллринджера: «оно там, где и должно находиться».

Я вернулся к Генриетте и Сьюки и подозвал Джоуи.

— Генриетта, — сказал я, — сейчас мы отвезем вас в дом. Я должен сегодня же вернуться в Лондон — так что мы с тобой, Джоуи, доедем до Саттон-Валанси в нашем экипаже, а там я сяду в ночной дилижанс до города. У меня осталось денег ровно на билет на империал. Но боюсь, тебе придется добираться оттуда до дома на своих двоих.

Джоуи и Сьюки стали говорить, что я слишком слаб для столь долгого путешествия, и Джоуи предупредил, что мне по-прежнему грозит серьезная опасность со стороны Барни и мне не след ходить по городским улицам одному.

— Я должен вернуться, — сказал я. — Случайно брошенная Беллринджером фраза навела меня на одну мысль.

— Насчет этого проклятого завещания? — внезапно спросила Генриетта.

— Насчет загадочного убийства моего деда, — с возмущением ответил я.

— Нет, на самом деле вы просто хотите заполучить завещание, — упорствовала она. — Вот почему вы пытались расстроить мой брак. Вам нужна была не я, а завещание! Вот почему вы возвращаетесь в Лондон сейчас!

— Позаботься о ней, Сьюки, — попросил я. — Она не в себе.

Сьюки ласково взяла Генриетту под руку, и все мы вышли из дома и двинулись к карете, осторожно пробираясь через старую террасу и топкие парковые лужайки в кромешной тьме наступившей ночи, и наконец нашли ее вместе с кучером, выражавшим негодование как от своего собственного имени, так и от лица лошадей.

Поскольку в карете помещались только двое, я попрощался со Сьюки; затем возница направил лошадей к большому дому, а Джоуи побежал за нами следом. Мы с Генриеттой не произнесли ни слова, пока экипаж трясся в темноте по парковым аллеям. Когда же он остановился, девушка вышла и замерла у подножья крыльца спиной ко мне, но повернув голову в сторону Старого Холла. Джоуи забрался в карету, и, когда мы покатили прочь, я обернулся назад и увидел Генриетту, неподвижно стоявшую на прежнем месте.

 

Глава 121

Хотя поистине верно, что мы не в силах понять ничего, покуда не узнаем всех затейливо переплетенных между собой обстоятельств, я должен предостеречь вас против такого образа действий, какой наш заблуждающийся друг (с которым ныне я снова проживаю совместно, как и прежде) всячески отстаивает, ибо сопряженные с оным опасности скорее искажают ваше видение общей картины, нежели проясняют последнюю. (Я очень надеюсь, что своим жалким пониманием я не ввел вас в аналогичное заблуждение в попытке помочь вам осознать все события прошлого!) Теперь, прощаясь с вами, я настоятельно прошу вас не строить свое будущее по образцу прошлого.

Позвольте мне проиллюстрировать мою мысль на примере Барни Дигвида, неотступно следовавшего за вами все время. Ибо Дигвид, будучи преступником, является типичным представителем нашего общества в том смысле, что он с готовностью хватается за любую возможность поживиться и не ослеплен никакими предубеждениями относительно должного и недолжного, допустимого и недопустимого. Живя единственно настоящим моментом, он всегда легко приноравливается к ситуации, как бы она ни менялась.

Он следовал по пятам за вами вчера, но вы (сами того не ведая) ускользнули от него, отправившись в Хафем. Узнав у слуг на Брук-стрит, куда вы поехали, он поручил своим приятелям ждать вашего возвращения, и весь тот день и следующий они бегали с одного извозчичьего двора на другой и заглядывали во все трактиры, имеющие отношение к Большой Северной дороге. Столь чуткая реакция на события была вознаграждена, ибо в конечном счете вы, ничего не подозревая, попались в его сети — но с какими последствиями, вам лучше знать, а посему я предоставлю слово вам.

Позвольте мне в заключение посоветовать вам извлечь из истории с Дигвидом хотя бы один следующий урок: связь событий всегда много сложнее и необъяснимее, чем нам хочется думать. Мы должны помнить, что узор нашей жизни — прошлой или будущей — всегда произволен или неполон в том смысле, что в любой момент может измениться или развиться в другую сторону. В конце концов нам приходится гадать или ставить на карту всё, как сделали вы, когда выбрали именно ту комбинацию болтов в главе 100.

А посему, с глубокой нежностью прощаясь с вами, я прошу вас, мой дорогой юный друг, не особо полагаться на Справедливость и Правосудие в ваших планах на будущее.

 

Глава 122

Мы достигли трактира в Саттон-Валанси через пару часов. Узнав, что ночной дилижанс прибывает через час, я купил билет и отдал Джоуи все оставшиеся деньги, кроме последнего шиллинга, на который я взял нам немного еды и питья в комнате ожидания. Дилижанс подошел минута в минуту, и мы с Джоуи попрощались.

На всем протяжении долгого путешествия на юг я сидел на империале, и моя верхняя одежда не защищала меня от проливного дождя. Измученный, я заснул, привалившись к плечу соседа, и проснулся на сером холодном рассвете — таком тихом, словно усталый ветер собирался с силами для следующего налета. Весь тот томительно длинный день и весь следующий я напряженно размышлял об окружавших меня тайнах и пытался решить, что мне следует делать по прибытии к месту назначения. Я вспомнил, как путешествовал по этой дороге в южном направлении в последний раз, преодолевая пешком казавшиеся бесконечными мили или трясясь в повозке какого-нибудь доброжелательного возницы. И вспомнил свое предыдущее путешествие в Лондон, когда я благополучно сидел в карете вместе с матушкой. Воспоминания нахлынули на меня с особой силой, когда вечером мы достигли Хартфорда и я вспомнил все, что узнал с тех пор о событиях, приключившихся там с моей матерью. В течение дня я неуклонно слабел и, когда вышел из кареты во время перемены лошадей в «Синем драконе», лишился чувств прямо во дворе. Один из конюхов поднял меня и отнес в дом, где хозяйка, невзирая на мои протесты, велела уложить меня в постель. Даже мои настойчивые указания на отсутствие у меня денег не возымели на нее никакого действия: она лишь вынесла обвинительное заключение о моем сильном истощении, после чего принесла мне чашку мясного бульона. Таким образом, я остался в трактире на ночь, сожалея о непредвиденной задержке, вследствие которой, вероятно, известия о смерти Беллринджера и побеге Момпессона дойдут до города прежде моего появления там.

Ночью разразилась буря, и ветер яростно ревел у меня над головой. Хозяйка не позволила мне тронуться в путь на следующее утро, да и я еще недостаточно окреп. Почти весь день я проспал, но вечером проснулся бодрый и снова полный сил. На сей раз я все-таки настоял на продолжении поездки и поздно вечером сел в тот же самый дилижанс, которым ехал накануне. Буря все еще бушевала, но часам к двум ночи, когда карета с грохотом вкатилась в ворота трактира «Голден-Кросс», почти стихла. Глубоко поглощенный своими мыслями, я не додумался посмотреть, не поджидает ли кто меня там, да и в любом случае не сумел бы ускользнуть незамеченным — хотя, возможно, предвидь я подобное, я попросил бы высадить меня на окраине города и оттуда пошел бы пешком.

Итак, к половине третьего ночи я добрался до старого дома на Чаринг-Кросс, который я считал — справедливо или ошибочно — собственностью своего деда. Ни одно окно в доме не светилось, и — с мыслью, что по закону и по справедливости он принадлежал отцу моей матери, а следовательно, теперь принадлежит мне, как законному наследнику наследницы Хаффама, — я вынул из кармана огромный ключ и осторожно вставил в замок парадной двери. Ключ со щелчком повернулся, и я вошел внутрь. Дверь вестибюля была незаперта, и, предварительно замкнув за собой входную дверь, я прошел в передний холл.

Внезапно, к великому своему ужасу, я услышал громкий стук. В первый момент я решил, что то колотится мое сердце, но потом осознал: кто-то барабанит в парадную дверь. Я застыл на месте. Неужели за мной следили? Стук повторился, а затем раздался шум на втором этаже. Я быстро отступил в коридор сбоку от лестницы, чтобы укрыться там. В льющемся в окна бледном лунном свете я с трепетом увидел, что сабля и алебарда по-прежнему висят на стене — на своем месте, где и должны находиться, как сказал мистер Эскрит моей матери. Отступив глубоко в тень, я увидел сходящего вниз мистера Эскрита в накинутом поверх ночной рубашки халате, со свечой в руке. Его лицо хранило выражение ужасной, мучительной скорби, и крупные черты показались мне похожими на выветрившиеся черты старинной мраморной статуи. Пока он спускался, я отступал к двери сервизной залы, чтобы оставаться вне поля его зрения.

Я услышал, как мистер Эскрит разговаривает с кем-то через дверное окошко, а потом дверь открылась. Послышались голоса, один из которых определенно принадлежал женщине, а затем шаги нескольких человек. Они прошли через вестибюль и остановились в холле у подножья лестницы, сразу за пределами видимости.

— Бросьте, мы знаем, что оно у вас.

К своему изумлению, я узнал голос Сансью — адвоката, обманувшего мою мать, которого впоследствии мы с ней встретили у миссис Фортисквинс в обличье Степлайта, а позже я видел в бреду, когда лежал больной в доме Дэниела Портьюса.

— Как вы можете говорить такое? — удивленно спросил мистер Эскрит. — Вы же знаете, что оно было уничтожено, когда мальчик утонул.

— Поначалу мы думали, что оно уничтожено, как думали, что проклятый мальчишка погиб, — насмешливо сказал Сансью.

Значит, как я и предполагал, Салли рассказала Барни о встрече со мной той ночью, когда я заметил ее на Хеймаркет, а Барни пошел к Сансью и получил приказ убить меня. Вероятно, они явились сюда, поскольку Барни рассказал, как я заявил, что завещание не уничтожено, когда он напал на меня на улице несколько дней назад. Но почему Сансью пришел сюда за завещанием? И почему он так старался убить меня теперь, когда Сайлас Клоудир умер, а значит, его наследники не извлекали никакой выгоды из моей смерти?

Старик глубоко вздохнул:

— Если бы только он погиб!

Значит, мистер Эскрит знал, что я не утонул! Но откуда он мог узнать? Вероятно, от Беллринджера! Чем больше я узнавал, тем в сильнейшее недоумение приходил.

— Предоставьте это нам! — грубо сказал Сансью, и я отступил еще дальше в тень. — Но сейчас нам нужно завещание.

— С чего вы взяли, что оно у меня?

— Мы знаем, что Беллринджер обманом завладел документом. А один из наших людей не так давно следовал за ним по пятам до этого дома. Мы полагаем, он отдал вам документ на хранение.

Я впал в совершенное замешательство, не в силах переварить услышанное. Откуда они так много знали? И с какой стати следили за Беллринджером?

— Мне? — воскликнул старик. — С какой стати Беллринджеру отдавать мне завещание?

— Не шутите с нами, — сказал женский голос.

Я с трудом подавил изумленный возглас. Я действительно сошел с ума. Я повредился рассудком.

Потом женщина снова заговорила:

— Нам все известно. Завещание с самого начала находилось у вас. Вы участвовали в краже.

Да, это она! Миссис Фортисквинс! Но что она здесь делает? Каким образом она связана с Сансью? Какой интерес может представлять для нее завещание? И что она имела в виду, когда обвинила старика в краже? Он сказал мне, что документ украл Патерностер. Неужели он солгал?

— Да что вы можете знать? — вскричал старик. — Вас еще на свете не было, когда это случилось!

— Миссис Сансью знает очень и очень много об этом деле, — сказал адвокат.

Миссис Сансью! Я был ошеломлен. Зачем высокомерной богатой вдове соединяться браком с жалким адвокатом-крючкотвором?

Миссис Фортисквинс — или миссис Сансью, как мне теперь приходилось называть ее, — снова заговорила:

— Именно так. Прежде всего я знаю о ребенке, которого тайно родила Анна Момпессон более девяноста лет назад.

Старик тихо ахнул.

— Родила в результате постыдной и незаконной связи, — продолжала миссис Фортисквинс. — Я знаю, что отец ребенка, Джеффри Хаффам, забрал у нее младенца и отдал своему адвокату, Патерностеру, с наказом найти для него приемных родителей. Мне известно, что Патерностер задумал шантажировать Хаффама, с каковой целью отдал ребенка на усыновление одному из своих клерков. И велел при крещении наречь мальчика именем настоящего отца: Джеффри.

Миссис Сансью умолкла, и внезапно я вспомнил имя, которое видел в похищенном завещании, когда читал последнее в комнатах Беллринджера: Джеффри Эскрит!

О любовной связи Джеффри Хаффама и Анны Момпессон рассказывала мисс Лидия. Но даже она ничего не знала о судьбе младенца — или, возможно, спутала ее с судьбой другого такого же неудобного внебрачного ребенка.

Затем, подтверждая мое предположение, миссис Сансью медленно, с расстановкой проговорила:

— И я знаю, что звали упомянутого клерка «Эскрит». Ну конечно! От Эскрита пошла незаконная линия родства, объединяющая семейства Хаффамов и Момпессонов!

— Да! — с ожесточением вскричал старик. — Эскрит! Не «Хаффам» и не «Момпессон», хотя я наполовину Хаффам и наполовину Момпессон — и старая Лидия Момпессон, которая одна на всем белом свете могла подтвердить это, умерла. Я проклинаю оба семейства! И проклинаю Патерностера за то, что он сделал! Лучше бы мне оставаться в неведении, но он использовал меня, как фигуру в шахматной партии. Он устроил все так, чтобы Джеффри Хаффам взял меня на службу в качестве своего доверенного лица, причем ни один из нас не догадывался о существующем между нами родстве. Потом он уговорил меня жениться на своей дочери — косоглазой уродине, которую никто не взял бы за ничтожное приданое, им назначенное, — взамен пообещав открыть мне в высшей степени важный для меня секрет. И что же он мне открыл? Да тайну моего рождения! Горькую тайну. В то время я часто наведывался в Хафем по делам Джеффри, и теперь, когда я знал о своем происхождении и видел, как мой единокровный брат Джеймс безудержно тратит деньги на лошадей, женщин и азартные игры, как строится огромный новый дом, как они доводят до помешательства ту несчастную женщину… Знаете, меня мучило сознание несправедливости всего этого.

— Значит, вот почему вы шантажировали Джеффри, — сказала миссис Сансью.

— Нет, все было не так. Когда я открылся ему, он очень обрадовался. К тому времени он разочаровался в своем законнорожденном сыне и был счастлив обрести сына, которому мог доверять.

— Неправда, — возразила миссис Сансью. — Вы пригрозили скандалом, а Джеффри тогда начали принимать при дворе, и он надеялся получить титул.

— Вы лжете! — взвизгнул старик. — Да как только я ему открылся, он составил новое завещание, по которому оставлял мне этот дом и тысячу фунтов.

— Вы вынудили его, — настаивала она. — Джеффри обратился за советом к Патерностеру, не догадываясь, что именно он-то и извлечет выгоду из нового завещания, поскольку его дочь тайно обвенчана с вами. А через пару лет Джеффри попытался аннулировать завещательный отказ недвижимости, без вашего ведома добавив к завещанию дополнительное распоряжение.

— И снова ложь! — вскричал Эскрит. — Он сделал это, поскольку опасался, что после его смерти Джеймс продаст недвижимость Сайласу Клоудиру. Вот почему он добавил кодицилл, закрепляющий поместье за Джеймсом без права отчуждения.

— Неужели вы обманывали себя все эти годы? — насмешливо спросила миссис Сансью. — Почему же еще он скрыл от вас свои действия, если не потому, что хотел лишить вас наследства? Но Патерностер рассказал вам про кодицилл и пообещал уладить дело. И он пообещал то же самое — не правда ли? — когда ваш настоящий отец весной семидесятого года, перед самой своей смертью, составил другое завещание, в котором вообще не упоминал вас?

— Он поступил так, чтобы лишить Джеймса наследства в пользу своего новорожденного внука!

— Да, и это тоже, — признала она, но продолжала далее: — Однако он отменил завещательный отказ этого дома в вашу пользу, не так ли? Поэтому, когда он умер, вы с Патерностером изъяли кодицилл из первого завещания и спрятали второе, за что получили вознаграждение от Джеймса, поскольку таким образом он унаследовал поместье без ограничения в правах распоряжения собственностью и смог продать последнее Момпессонам. А вам, разумеется, достался этот дом и тысяча фунтов.

Я вспомнил, что в похищенном завещании не говорилось об отказе дома Эскриту. Значит, оно было похищено еще и по этой причине!

— Нет, это сделал Патерностер! — возразил старик. — Я ничего не знал.

— Да всё вы знали, — насмешливо сказала миссис Сансью. — Ибо вам с Патерностером пришлось подкупить клерка Джеффри, чтобы он молчал о ваших махинациях и засвидетельствовал факт отмены кодицилла завещателем. А дабы надежно заручиться молчанием означенного лица, вы выдали свою младшую дочь за его сына. Звали же этого клерка Беллринджер, и Генри является внуком вашей дочери, а следовательно, вашим правнуком.

— Да, — сказал Эскрит. — Генри действительно мой правнук, но во всем остальном вы ошибаетесь.

— Вот почему, — сказал Сансью, — он не меньше вас был исполнен решимости отомстить обоим семействам и получить долю поместья.

— Долю! — вскричал старик. — Да к настоящему времени он практически завладел всем поместьем!

— О чем вы говорите? — совершенно спокойно осведомилась миссис Сансью. — Как такое возможно?

— Он женился на наследнице со стороны Палфрамондов! — выкрикнул старик.

— Действительно? — невозмутимо спросила она.

— Так неужели вы думаете, что я отдам вам завещание сейчас, когда вот-вот осуществится мечта всей моей жизни: мое семейство — мои потомки! — вступит во владение землями Хаффама? Да будьте вы прокляты! И в любом случае, зачем вам завещание?

— Да ни за чем, — сказала миссис Сансью. — Просто его надо уничтожить.

— Уничтожить? — выдохнул старик. — Единственной стороной, заинтересованной в уничтожении завещания, является… — Он осекся.

— Да, — сказала она. — Я наследница со стороны Малифантов.

Так вот в чем дело! Вот почему она явилась к Эскриту! Вот почему Сансью нанял Барни убить меня! После смерти Сайласа Клоудира поместье переходило к претенденту Малифанту — в случае, если последний представитель рода Хаффамов умирал! И вот почему, понятное дело, они с Сансью сочетались браком: она обладала правами на наследство, а он располагал возможностями для осуществления оных.

— Генри предупреждал меня насчет вас! — выкрикнул Эскрит. — Он рассказывал, как помог вам разделаться с вашим племянником, который стоял первым в очередности наследования.

Значит, я не ошибался в своем предположении, что тетка отправила Стивена на ферму Квигга умирать! Но я не догадывался, кто она такая, и не знал, что именно из-за нее меня отправили в ту же школу!

— Вы несете вздор, старик, — холодно сказала она.

— Отдайте завещание, — приказал Сансью.

— Нет!

— Отдайте, — повторил Сансью. — Оно вам не нужно, поскольку ваш правнук потерпел неудачу.

— Вы лжете!

Послышался шорох бумаги, и адвокат сказал:

— На рассвете это будет во всех газетах.

До меня донесся еле слышный, дрожащий голос старика:

— «Баронет бежит после убийства родственника на дуэли. Саттон-Валанси, вторник, второе декабря. По всей вероятности, сэр Дейвид Момпессон, баронет, бежал из страны после смерти Генри Беллринджера…»

Он запнулся и умолк. Через несколько секунд снова послышалось шуршание, а затем мистер Сансью продолжил:

— «…после смерти мистера Генри Беллринджера, предположительно состоявшего с ним в дальнем родстве, которая наступила в результате дуэли между упомянутыми джентльменами. Сообщается, что мистер Беллринджер тайно бежал с мисс Генриеттой Палфрамонд, и сэр Дейвид, решительно возражавший против этого союза в силу своей собственной нежной привязанности к юной леди, пустился в погоню за влюбленными и прервал обряд бракосочетания. Согласно утверждению нашего корреспондента, затем между двумя джентльменами состоялась дуэль, в ходе которой мистер Беллринджер получил смертельное ранение».

— Убит, — проговорил старик. — Убит Момпессоном!

— И теперь поместье перейдет к наследнику Хаффаму, коли он заполучит завещание, — сказал Сансью. — Вы меня понимаете? Теперь оно вам не нужно. Отдайте нам завещание, и мы сразу свяжемся с человеком, который только ждет нашего приказа, чтобы заставить мальчишку замолчать навеки.

— Значит, Амфревилл отомщен, — проговорил Эскрит бесцветным голосом.

То же самое сказал Беллринджер перед смертью! Что он имел в виду? И что имеет в виду старик?

— О чем вы говорите? — раздраженно спросил Сансью.

— Он послал меня за ними, — начал старик безжизненным тоном. — За двумя влюбленными парами. Он твердо решил воспрепятствовать бракосочетанию. Он обещал… обещал увеличить мою долю наследства. Я скакал весь день и всю ночь.

— Он заговаривается, — бросила миссис Сансью.

Однако я жадно ловил каждое слово, пытаясь сообразовать рассказ Эскрита с историей, поведанной мне мисс Лидией.

— Когда я добрался до Холла, — продолжал старик, — там не светилось ни одно окно. Потом навстречу вышел Амфревилл и бросил мне вызов. Я обнажил саблю и стал драться с ним. Он фехтовал лучше меня, но потом она выбежала из Холла позади меня. Она увидела, что мне грозит опасность, и закричала: «Сын мой! Сын мой! Осторожнее, сзади!» Амфревилл решил, что она обращается к нему, и обернулся. Тут я и вонзил в него саблю.

Наступило короткое молчание.

Значит, вот что за «странные» слова (по выражению мисс Лидии) выкрикнула безумная женщина! Она узнала своего сына и увидела, что он в опасности. Она пыталась защитить вовсе не Джона Амфревилла, а Эскрита!

Затем старик продолжал:

— Я сделал это для него. Для семьи Хаффамов. Для моей семьи. Амфревиллы были недостаточно хороши, чтобы породниться с нами. Так он сказал мне. Но позже он разгневался на меня за то, что я не сумел предотвратить бракосочетание Джеймса с этой шлюхой. И за то, что я убил Амфревилла. А потом Патерностер рассказал мне, как он пытался обмануть меня, отменить завещательный отказ дома и денег в мою пользу. Я не верил Патерностеру, покуда он не показал мне кодицилл и завещание, составленное им перед смертью. И тогда мне стало ясно, что, пока я ездил по его делам, он пытался хитростью лишить меня моих законных прав!

Беллринджер упоминал про своего прадеда, лишенного законных прав! Так вот, значит, как истолковывались слова, озадачившие меня тогда!

— После того как я рисковал жизнью! Я имел полное право считаться членом семьи. Вот почему я согласился помочь Патерностеру, когда он изложил мне свой замысел. Но мы не крали кодицилл и завещание. Документы содержали ложь, и я имел право изъять их. И с каким наслаждением я вымогал у Джеймса деньги за кодицилл, а позже продал завещание обратно Момпессонам! Раз они отказались признать меня своим родственником, я исполнился решимости уничтожить оба семейства, натравив их друг на друга. Продавая завещание, я предупредил Момпессонов о существовании кодицилла, дабы они никогда не знали покоя. А много лет спустя я продал кодицилл Джону Хаффаму, заставив его поверить, будто он покупает документ у третьего лица.

Так значит, все время, пока мой дед, Джон Хаффам, откладывал деньги из своего ежегодного дохода, а потом залез в долги к старому Клоудиру, чтобы купить кодицилл, последний находился у Эскрита! Покупка документа у третьего лица, описанная моей матерью, являлась очередной мистификацией, устроенной Эскритом!

— Значит, много лет назад вы убили человека, да? — сказала миссис Сансью. — Но Амфревилл не единственный, так ведь?

Во рту у меня пересохло от волнения. Что она имела в виду?

— Нет, единственный, — возразил старик. — Или вам одного недостаточно? Видит Бог, мне так вполне достаточно!

— Отдайте завещание, — прошипел Сансью. — Вы же не хотите, чтобы поместье унаследовал молодой Хаффам, верно?

— Не хочу, но не отдам ни за что!

— Ни за что? — повторила миссис Сансью. — Даже если я пообещаю предать огласке всю правду о событиях, имевших место во время нашей последней встречи?

Последней встречи! Внезапно мне пришло в голову, что из людей, находившихся в доме в ночь убийства моего деда (моя мать, Питер Клоудир, Мартин Фортисквинс, мистер Эскрит и миссис Сансью), в живых осталось только двое присутствующих здесь. Кроме самого убийцы, разумеется. Возможно, сейчас я узнаю что-то о событиях той ночи. При этой мысли сердце у меня сильно забилось.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказал старик.

— Тогда я объясню вам, — сказала она. — У меня с самого начала были подозрения насчет того вечера. С чего вдруг Хаффам пригласил нас с мужем после столь глубокого разлада? А когда я узнала, что он выдал свою мягкотелую дочь за безмозглого молодого Клоудира, мой интерес к происходящему возрос. Особенно, когда мой муж сказал Хаффаму, что привез кое-что для него, и Хаффам мгновенно перевел разговор на другую тему, словно не желая получать подарок при свидетелях. «Что же такое находится в пакете?» — спрашивала я себя. А когда между Хаффамом и его зятем вспыхнула ссора, я сразу поняла, что они разыгрывают спектакль, хотя мой легковерный супруг и принял все за чистую монету. Я решила наблюдать очень внимательно. Когда Клоудир со своей молодой женой покинул дом, я пришла в недоумение, поскольку до сих пор не замечала ничего подозрительного. Затем мне пришлось удалиться наверх, оставив джентльменов сидеть за бутылкой вина. Именно тогда мой муж отдал Хаффаму пакет, как он сообщил мне впоследствии. Потом вы с ним оставили моего мужа и прошли в сервизную, ибо Хаффам сказал, что хочет убрать пакет в сейф. Теперь все мы знаем, что на самом деле он хотел вынуть из сейфа кодицилл и отдать вам для последующей передачи зятю. Так ведь?

— Да, — сказал старик.

— Но дальше произошло нечто такое, о чем известно только нам с вами. Когда Хаффам вознамерился открыть сейф, вам пришлось выйти из комнаты, поскольку даже вам не позволялось знать, где хранится ключ. И вы вышли в холл.

— Нет!

— Да, вышли. Отрицать бесполезно. Где, по-вашему, находилась я в тот момент? Сидела в гостиной наверху, никому не мешая? Как бы не так. Я тихо спустилась на лестничную площадку.

— Вы лжете! Оттуда ничего нельзя увидеть!

— Очень даже можно. Вы мне не верите? Тогда я докажу вам. Стойте здесь, а я поднимусь на лестничную площадку.

Я услышал шаги и осознал, что мистер Эскрит и Сансью направляются в мою сторону. С бешено бьющимся сердцем, я отступил назад, охваченный ужасом при мысли, что сейчас меня поймают здесь как вора. Спрятаться я мог только в сервизной, дверь которой находилась у меня за спиной. Заперта ли она? К великому моему облегчению, дверь отворилась; я проскользнул в нее и оказался в почти полной темноте, ибо ставни здесь были затворены. Я оставил дверь чуть приоткрытой и, хотя ничего не видел, слышал все отчетливо.

Затем с лестничной площадки донесся голос миссис Сансью:

— Я вижу вас. Теперь делайте то, что делали тогда. Наступило молчание, а потом она снова заговорила:

— Ну же, не стесняйтесь. Снимите ее со стены. — После непродолжительной паузы она велела: — Дайте ее мистеру Эскриту, мистер Сансью. — Последовала еще одна пауза, а затем она сказала: — Теперь она у вас в руке. В данный момент вы опускаете руку. Теперь вы мне верите? Впрочем, неважно. Потом вы вернулись в сервизную, а через минуту — нет, и минуты не прошло — вышли оттуда без сабли. Я видела, как вы вернулись в передний холл, ступая почти бесшумно. Как легко себе представить, я была заинтригована. Но еще сильнее меня озадачили ваши последующие действия. Вы отперли дверь вестибюля своим собственным ключом и вынули большой ключ из замка парадной двери. Затем вы снова заперли дверь вестибюля, а большой ключ положили на высокие напольные часы. Да, они видны отсюда. Затем несколько минут вы стояли на месте, время от времени вынимая из кармана хронометр и нетерпеливо поглядывая на него, словно в ожидании кого-то. Но вам ни разу не пришло в голову поднять взгляд и всмотреться в тень на лестничной площадке, где притаилась я, верно? Вскоре я услышала, как кто-то входит в дом через заднюю дверь и тихо направляется к библиотеке. Это был Клоудир. Теперь я догадалась, что недавний спектакль разыгрывался единственно для того, чтобы Клоудир тайком забрал пакет, но ваше поведение по-прежнему казалось загадочным. Не желаете объяснить мне все сейчас?

Эскрит молчал.

Тогда миссис Сансью продолжила:

— Вы подождали, когда он войдет в библиотеку, а затем крадучись двинулись в глубину дома. Сейчас-то я знаю: вы пошли запереть заднюю дверь и таким образом поймать Клоудира в западню, — но тогда мне это не пришло в голову. Вы перекинулись несколькими словами с моим мужем и оставили дверь гостиной открытой, чтобы он увидел Клоудира, когда тот попытается покинуть дом через черный ход. Потом вы вернулись в холл и прошли в посудную комнату. Как мне стало известно позже, оттуда вы прошли в библиотеку, дверь которой оставили запертой, чтобы преградить Клоудиру доступ в сервизную. И вы имели серьезные причины не желать, чтобы он совался туда, верно? Тем временем я спустилась вниз.

Голос миссис Сансью зазвучал ближе.

— Я достала ключ с часов и положила на пол перед дверью вестибюля. Зачем я сделала это? Да единственно из желания насолить вам, расстроить любой замысел, который вы пытались осуществить. Через несколько минут я увидела Клоудира, направлявшегося к выходу. Он обнаружил, что задняя дверь заперта, а следовательно, покинуть дом невозможно. Но теперь он нашел ключ на полу, а потому разбил стекло в двери вестибюля — порезавшись при этом — и вышел прочь. Потом я поднялась наверх в гостиную и стала ждать. И через несколько минут вы забили тревогу. Какое же удивление и гнев овладели вами, когда, назвав убийцей Клоудира, вы обнаружили, что он скрылся, хотя вы подстроили все таким образом, чтобы его захватили врасплох с деньгами Хаффама, рядом с телом последнего! Тогда вы изменили свою историю и заговорили о злоумышленнике, проникшем в дом, не так ли? Но никакого злоумышленника не было.

Я понял, что она хочет сказать. И безусловно, она не ошибалась! Питер Клоудир не был виновен, но стал жертвой коварного замысла, который миссис Сансью расстроила своим вмешательством. Все, что она говорила, вполне удовлетворительным образом объясняло до сих пор загадочные обстоятельства преступления. Но так ли все происходило на самом деле — или же она просто хотела припугнуть старика? Внезапно я осознал, что голос миссис Сансью звучит гораздо ближе против прежнего. Я отступил за лестницу, но женщина продолжала идти в мою сторону.

— Никакого злоумышленника, — повторила она. — И Хаффам был уже мертв, когда молодой Клоудир вошел в дом.

Шаги приближались. Я торопливо вернулся в сервизную. И тут у меня чуть не остановилось сердце. Все они направлялись туда! Я бросился к противоположной стене и дернул дверь библиотеки, но она была заперта. Я оказался в ловушке! Внезапно я понял, что мне делать. Я проворно залез в стенной шкаф, по счастью оказавшийся открытым, и притворил дверь, оставив лишь узкую щелку для наблюдения.

Я успел спрятаться как раз вовремя, ибо мгновение спустя они вошли в комнату. Их самих я не видел, но огонь свечей осветил часть помещения, доступную моему взгляду.

— Нет, кто-то проник в дом, проник, — упрямо сказал Эскрит.

Похоже, за многие годы он убедил себя в том, что это правда.

— Нет, — мягко промолвила миссис Сансью. — Ибо еще прежде, чем Клоудир вернулся в дом, вы вошли сюда с саблей, верно ведь? Хаффам открыл сейф, не так ли? — Ласковым шепотом она попросила: — Покажите мне как.

Старик появился в моем поле зрения, двигаясь на манер сомнамбулы; в одной руке он держал саблю, а в другой свечу. Он положил первую и поставил вторую на большой сундук под окном, а потом опустился на колени, поднял часть половицы и что-то вытащил из тайника. Ключ! Не вставая с коленей, старик отпер сундук. Потом перевел затуманенный смятенный взгляд в другую часть комнаты.

— Он вынул что-то, — подсказал мягкий голос.

— Да, — пробормотал старик и запустил руку в сундук.

— Спустя тридцать лет вы вновь увидели завещание, — вкрадчиво продолжал голос. — Вы понимали, что, если вам не удастся вернуть его Момпессонам, поместьем в конечном счете вновь завладеет представитель рода Хаффамов. Тогда ваша месть Хаффамам сошла бы на нет. Более того, вы потеряли бы этот дом, поскольку завещание лишало вас права наследования. С той самой минуты, как он сказал вам, что кто-то — на самом деле речь шла о той полоумной старухе, Лидии Момпессон, — предпринял шаги к тому, чтобы имущество было возвращено законному владельцу, вы начали составлять план. Вы знали, что сэр Персевал готов заплатить практически любую цену, чтобы заполучить документ обратно. Вы подстроили все таким образом, чтобы в убийстве обвинили Клоудира: сына вашего старого врага. Какая сладкая месть! Когда вы вошли, Хаффам как раз держал в руках пакет, полученный от моего мужа, не так ли? Вероятно, он открыл пакет и, увидев в нем то, что надеялся увидеть, произнес какие-то слова, приведшие вас в ярость, — что-нибудь вроде: «Последний ход решает все в мою пользу. Поместье принадлежит мне».

Старик повернулся к миссис Сансью и пробормотал:

— Нет… нет, все было совсем не так.

— Вам потребовалось всего лишь несколько секунд, чтобы сделать то, что надлежало сделать. Теперь, чтобы осуществить свою месть и навсегда лишить Хаффамов возможности завладеть поместьем, вам нужно было лишь вынуть завещание из пакета и надежно спрятать здесь же, в комнате. Затем испачкать в крови кодицилл, письмо, которое Хаффам написал тем вечером, несколько банкнот из сундука и положить всё в пакет. Затем запереть дверь в библиотеку, чтобы молодой Клоудир не вошел сюда по своем возвращении. Затем выйти в холл и принять меры к тому, чтобы он не мог скрыться из дома. Он так никогда и не узнал, что, когда вы передавали ему пакет в библиотеке, Хаффам уже лежал мертвый всего в нескольких футах от него, в соседней комнате. А когда Клоудир вышел из библиотеки, вам оставалось лишь вернуться сюда, измазать лоб кровью убитого и поднять тревогу.

Старик с трудом встал на ноги и застыл на месте с ошеломленным видом.

— Нет, — пролепетал он. — Вы все выдумываете.

Теперь в поле моего зрения появился Сансью. Он склонился над сундуком и принялся рыться в нем. Наблюдая за ним, я размышлял над услышанным. Так значит, Питер Клоудир и вправду не убивал моего деда? Могу ли я быть уверен, если старик все отрицает? Неужели даже сейчас сомнения не оставят меня?

Тут Сансью вскинул над головой руку с зажатым в ней пакетом и воскликнул:

— Вот оно! Поместье мое!

Я мгновенно понял, что сейчас произойдет. Я выступил из своего укрытия и крикнул:

— Осторожно! Сзади!

К несчастью, Сансью настолько удивился моему неожиданному появлению, что повернулся ко мне, а не к источнику опасности позади него, — и в этот момент Эскрит всадил ему в спину саблю, которой, по всей видимости, убил Джона Амфревилла почти шестьдесят лет назад. На лице адвоката отразилось недоумение — но вызванное ли ударом или моим внезапным появлением, я так никогда и не узнал. Казалось, он пытался что-то сказать мне, но не сумел произнести ни слова: лицо его жутко исказилось, глаза вышли из орбит, и он повалился на колени, уронив голову на сундук, а потом рухнул на пол и больше не шевелился.

Мы с миссис Сансью ошеломленно уставились друг на друга. Старик, словно не замечая нашего присутствия, пересек комнату и запер дверь в библиотеку. Потом он вынул завещание из руки своей жертвы, вытащил из сундука пачку банкнот, подошел к бюро у окна и положил все в выдвижной ящик.

Я не сводил взгляда с миссис Сансью. Теперь она с ужасом смотрела на бездыханное тело своего мужа. Вот женщина, которая знала о невиновности Питера Клоудира, но допустила, чтобы он понес наказание за чужое преступление; которая своим предательством довела мою мать до погибели; которая отправила своего юного племянника на верную смерть и пыталась убить и меня тоже. Теперь я окончательно убедился, что Питер Клоудир невиновен, и все мои сомнения насчет правдивости рассказа миссис Сансью рассеялись, ибо, безусловно, Эскрит сознался в убийстве моего деда, на наших глазах свершив кровавое дело, от которого труднее отказаться, чем от любых слов.

Старик вышел из комнаты — очевидно, чтобы подождать в холле появления Питера Клоудира с черного хода.

Когда я двинулся вперед, миссис Сансью со страхом посмотрела на меня.

— Я не хотела этого, — заикаясь, пролепетала она. — Я думала лишь припугнуть старика, чтобы он отдал завещание.

О чем она говорила? Просто о том, что не хотела, чтобы все так вышло? Или же о том, что с начала до конца выдумала свою историю? Или о том, что домыслила все, чего не видела? Сейчас у меня не было времени искать ответы на подобные вопросы.

— Он может быть опасен, — тихо проговорил я и, поскольку она словно остолбенела, схватил ее за кисть с намерением увести отсюда прежде, чем мы окажемся в ловушке в запертом доме.

— Завещание, — пробормотала миссис Сансью, вырывая свою руку из моей. Она прошла к бюро, по пути обогнув мертвое тело, и достала документ из выдвижного ящика.

Ее самообладание казалось поразительным.

Тихонько, стараясь не попадаться старику на глаза, я провел миссис Сансью в холл, а оттуда в вестибюль и на улицу. В считанные секунды мы оказались в маленьком дворике, в кромешной тьме — ибо черные низкие тучи по-прежнему заволакивали небо, хотя гроза уже утихла.

— Мы должны обратиться к представителям власти, — сказал я. — Старика нужно взять под арест, прежде чем он причинит вред еще кому-нибудь.

Потом я чуть было не добавил: «Вы должны рассказать обо всем. О том, как вы умолчали об обстоятельствах, снимавших всякое подозрение с Питера Клоудира. О том, что вы с Беллринджером сотворили со Стивеном». Но увидел, как она дрожит всем телом, и не нашел в себе сил произнести такие слова.

— Пойдемте, — сказал я, и мы двинулись через темный двор.

Когда мы достигли угла следующего здания, я краем глаза заметил черную тень, метнувшуюся ко мне, а в следующий момент меня крепко обхватили сзади и зажали мне рот. Поначалу я решил, что старик все-таки нагнал нас, но потом до боли знакомый голос прохрипел над моим ухом:

— Оно у него, мэм?

Барни! Я понял, что настал мой конец. Миссис Сансью теперь владела завещанием, и ей лишь требовалось, чтобы я — единственный человек, знавший обо всех ее гнусных делах, совершенных за многие годы, — умер, после чего она благополучно вступит во владение поместьем. Она с самого начала знала, что Барни находится рядом! Она лишь притворялась, будто сдалась без всякого сопротивления, поскольку знала, что Барни караулит нас возле дома!

— Что ты здесь делаешь? — изумленно воскликнула она.

Значит, хотя бы это мое предположение оказалось ошибочным!

Барни держал меня сзади, поэтому я видел только миссис Сансью.

— Ну, как же, мэм, — вежливо начал он, — я поручил своим товарищам поджидать его прибытия, как просил джентльмен, и Джек увидел, как он высадился возле «Голден-Кросс» часа два назад. Он следовал за ним по пятам досюда, а потом пошел и нашел меня. Документ у него?

— Нет, у меня, — сказала она.

— Тем лучше. А где джентльмен?

— Он остался в доме, — без всякого выражения ответила миссис Сансью.

— Знаете, мэм, теперь вам лучше уйти, и я выполню свою работу. Благородной даме негоже видеть такое. Сейчас поблизости никого нет. И это место ничем не хуже любого другого.

Что я мог сказать или сделать, чтобы спасти свою жизнь? И тут в голову мне пришла одна мысль. На нее меня навело упоминание о Джеке, ибо я полагал, что они с Барни давно разошлись. По-видимому, Салли хранила свой секрет! Я попытался заговорить, но не сумел вымолвить ни слова, поскольку он зажимал мне рот ладонью.

Миссис Сансью стояла на прежнем месте и, казалось, собиралась заговорить, но тут Барни отнял руку от моего рта, чтобы достать что-то из кармана куртки.

В моем распоряжении было несколько секунд, и я успел выкрикнуть:

— Тебя предал Джек!

Барни снова зажал мне рот рукой, в которой теперь держал нож.

— Пой потише, — велел он. А потом немного отпустил руку, давая мне возможность говорить, хоть и с трудом.

— Это Джек вступил в сговор с Палвертафтом, а не Сэм, — выдохнул я. — Я точно знаю, поскольку видел его в Саутуорке той ночью, когда был убит Джем.

В уме у меня мелькнула мысль, что таким образом я обрекаю Джека на смерть, но потом я вспомнил, что он сделал с Сэмом, и не испытал никакого сожаления.

— Ты врешь, — прорычал Барни.

Однако он выслушал меня, когда я принялся растолковывать, каким образом следует пересмотреть и по-новому трактовать известные ему события, коли на место предателя поставить Джека взамен Сэма. Вероятно, Барни увидел, что моя версия убедительнее объясняет произошедшее, ибо впал в замешательство и задал мне несколько вопросов, на которые я ответил без малейших колебаний. Все это время миссис Сансью стояла в нескольких футах, с интересом наблюдая за нами.

— Салли сказала вам, что видела, как Сэм разговаривает с лысым мужчиной с деревянной ногой, так ведь? — спросил я.

Он кивнул.

— Ну, так это Джек заставил ее сказать.

— С какой стати ей было говорить такое? — спросил Барни, задумчиво глядя на меня. — Она питала слабость к Сэму.

— Не вините Салли! — вскричал я. — Она не понимала, что таким образом обрекает его на смерть. Она не знала, что описывает Блускина!

Барни понял, на какой обман он поддался, и с яростным воплем прижал меня к стене. Теперь он поверил мне, но сколь глупо с моей стороны было полагать, что таким образом я спасу свою жизнь! Он кипел гневом и явно намеревался выместить свою злобу на мне.

Он замахнулся ножом, и я зажмурился.

Внезапно миссис Сансью сказала:

— Не надо!

Я открыл глаза и увидел, что она ступила вперед и положила ладонь на руку Барни.

— Что значит «не надо»? — спросил Барни почти возмущенно. — Разве не за это вы с хозяином заплатили мне?

— Он мертв, — тихо проговорила она.

— Да ну? — На лице Барни промелькнула тревога. Потом он сказал: — Но вы все равно должны заплатить, как если бы я сделал работу. Я потратил уйму времени, выслеживая мальчишку. Я и мои приятели.

— Ты получишь свои деньги. — Миссис Сансью открыла ридикюль и бросила горсть соверенов на землю. — А теперь убирайся.

Барни отпустил меня, наклонился и принялся подбирать монеты, настороженно поглядывая на нас, словно подозревая в какой-то хитрости. Ему приходилось шарить руками по булыжной мостовой, поскольку было темно.

Я же тем временем изумленно таращился на миссис Сансью.

— Почему вы так поступили?

В ответ она лишь помотала головой.

Находилась ли она в шоковом состоянии? Может, убийство Сансью потрясло ее настолько, что она совершила поступок, о котором впоследствии станет сожалеть? Мне хотелось думать именно так, поскольку в противном случае мне пришлось бы попытаться проникнуться к ней благодарностью. А потом она обманом лишит меня права наследования, и я возненавижу ее.

Барни уже выпрямился и пересчитывал монеты.

— Было приятно иметь с вами дело, — сказал он. — Буду рад услужить вам снова, коли понадобится. Я предпочитаю поддерживать знакомства, выгодные для обеих сторон.

— Постой! — сказал я. — Я хочу задать тебе один вопрос. Ты говорил мне, что однажды убил джентльмена.

Он изумленно уставился на меня.

— У меня есть веские причины задать такой вопрос. Ты говорил, это случилось незадолго до моего рождения. Скажи мне правду. Где это произошло?

Барни просто улыбнулся, словно забавляясь.

Мне хотелось верить, что миссис Сансью говорит правду. Но существовала и другая вероятность.

— Скажи мне, — настаивал я. — Тебе от этого не будет никакого вреда. Убийство произошло здесь? — Я указал рукой на темный дом позади.

С едва заметной улыбкой, адресованной нам обоим, он скрылся в темноте.

Мы с миссис Сансью медленно пошли через пустой двор. Минуту спустя я не удержался и заговорил:

— Ваш рассказ о событиях, свидетелем которых вы явились в ночь убийства моего деда… — Я на мгновение умолк, а потом продолжил: — Потом вы сказали, что хотели просто припугнуть старика, чтобы он отдал завещание. Что вы имели в виду?

— Неважно, — хмуро ответила миссис Сансью.

— Для меня важно. Вы имели в виду, что все выдумали?

Она пожала плечами:

— Я видела там Клоудира.

— Но если вы все видели, почему не дали показания, когда его обвинили в убийстве?

— Вы слишком многого хотите. С какой стати было мне давать показания? Я ненавидела вашу мать. Испорченная девчонка. Она имела все — любящего отца, дорогие наряды, музыкальный инструмент и все такое прочее, — а я жила в унизительной бедности, хотя была умнее и красивее ее. Я была рада, что она страдает.

Я потряс головой, желая сказать, что жизнь моей матери была не такой безоблачной, как она представляет.

— Тогда я завидовала ей, — продолжала миссис Сансью. — А потом ревновала.

Я внимательно посмотрел на нее:

— У вас были причины?

Внезапно она остановилась и повернулась ко мне:

— Хорошо, скажу прямо: я никогда не верила, что Хаффама убил ваш отец. Хотя, конечно, не располагала неопровержимыми доказательствами, позволявшими с уверенностью утверждать, что случилось или не случилось той ночью.

— Объясните же, что вы имеете в виду! — попросил я, ибо в свете известных мне обстоятельств и моих предположений ее слова допускали не одно толкование.

Однако миссис Сансью не пожелала отвечать, и мы продолжали идти в молчании.

Потом она сказала:

— Я хочу вернуть вам нечто, по праву принадлежащее вам.

Она вынула из ридикюля и вручила мне пакет, который взяла из бюро. К этому времени мы достигли перекрестка Чаринг-Кросс и Стрэнда; я подошел к уличному фонарю и вынул из пакета лист пергаментной бумаги. Прочитав первые строки, я понял, что это похищенное завещание, которое ненадолго оказалось в моих руках около десяти месяцев назад. Теперь, когда я остался в живых, оно не представляло для нее ценности, но я недоумевал, почему она удержала Барни.

— Я не понимаю, — сказал я. — Вы положили столько сил на погоню за наследством. — Я подавил желание сказать, что она прямо причастна к смерти людей, стоявших у нее на пути. — Почему же сейчас вы отказываетесь от возможности получить желаемое?

— Слишком много смертей, — тихо проговорила она.

— Пойдемте, — сказал я. — Мы должны сообщить о случившемся полицейскому судье.

Миссис Сансью не двинулась с места, и я увидел, что она дрожит всем телом. Я взял ее за руку, и — самым неожиданным и странным образом держа под руку женщину, причинившую столько вреда мне и дорогим моему сердцу людям, — медленно зашагал по пустынным улицам. Небо на западе уже начинало розоветь.

 

Глава 123

Мы отправились в полицейский участок, где я рассказал представителям власти о случившемся. В дом отправили констебля с патрульными, и мистера Эскрита взяли под арест, а затем, по причине сильного расстройства рассудка, препроводили в сумасшедший дом, где положили держать до самого суда.

Прежде чем распрощаться с миссис Сансью тем утром, я попросил ее прояснить несколько обстоятельств, мне непонятных. Однако она ничего более не сообщила о событиях, свидетельницей которых являлась или не являлась в ночь убийства моего деда. Но меня занимал еще один вопрос: в каком именно родстве она состояла с Генри Беллринджером? Теперь я знал, что она потомок сестры Джеффри Хаффама, Летиции, сочетавшейся браком с Джорджем Малифантом. Чего я не понимал, так это каким образом ее племянник Стивен может приходиться единокровным братом правнуку мистера Эскрита. Она объяснила, что жена ее брата Тимоти, которая носила имя Кэролайн и являлась матерью Стивена, в первом браке овдовела. Ее первым мужем был Майкл Беллринджер, отец Генри и внук мистера Эскрита. (Данный союз образовался не по чистой случайности, ибо и Малифанты и Беллринджеры жили в Кентербери, где некогда находилось поместье Генри Хаффама, которым в качестве доверенного лица владельца управлял Патерностер, прадед Майкла Беллринджера.)

Я вернулся в свои комнаты и, хотя валился с ног от усталости, сразу принялся искать место, куда спрятать завещание. Один из кирпичей пола под очагом вынимался, и я засунул под него документ, предварительно сложив вчетверо. Потом я рухнул на кровать и проспал весь день и всю ночь.

В последующие несколько недель я не испытывал желания увидеться с Генриеттой, ибо она глубоко огорчила и уязвила меня своим поведением в Старом Холле. У меня было чем заняться, поскольку мистер Барбеллион прислал мне письмо, в котором снова предложил свои услуги, как сделал во время нашей последней встречи. Он писал, что в случае, если мне удалось завладеть завещанием, мне надлежит знать следующее: сэр Дейвид Момпессон заочно обвинен и осужден за убийство Генри Беллринджера, а значит, его имущество будет конфисковано — то есть перейдет в собственность британской короны, а не к его наследникам. Это произойдет, несмотря на существование кодицилла, ибо в соответствии с оным претендент со стороны Малифантов (которым оказалась миссис Сансью) утратил права на наследство, поскольку я жив. Посему он настойчиво советовал мне представить завещание суду (коли оно находится у меня), дабы суд признал, что поместье никогда не являлось собственностью сэра Хьюго Момпессона, но принадлежало моему деду. Он полагал, что получить такое судебное решение не составит особого труда, и тогда поместье перейдет ко мне. Если же завещания у меня на руках нет, продолжал мистер Барбеллион, я могу, по крайней мере, предъявить претензию на ежегодный доход с поместья, который Момпессоны на протяжении многих лет отказывались выплачивать; и он заверял меня, что на сей счет суд вынесет решение в мою пользу в самом скором времени. Я написал мистеру Барбеллиону ответ, в котором — ни словом ни обмолвившись о местонахождении завещания — сообщал о своем нежелании | притязать ни на ежегодный доход, ни на само поместье.

Почему я так ответил? Вы знаете, что со временем я начал понимать, на какого рода поступки толкало людей желание завладеть поместьем. Вдобавок, я не хотел оставаться игрушкой в руках канцлерского суда. Я хотел сам планировать свою жизнь. Кроме того, я понимал, что на тяжбу о возвращении мне ежегодного дохода с поместья потребуется уйма денег. А мысль о деньгах заботила меня превыше всего остального, ибо через месяц после событий в Хафеме я уже задолжал своей хозяйке, миссис Квейнтанс, за три недели, и в настоящее время не имел ни пенни в кармане. Несколько раз я виделся с Джоуи и его матерью и знал, что в случае крайней нужды могу обратиться за помощью к ним, но одна эта мысль приводила меня в содрогание. Я частенько задавался вопросом, как там поживает леди Момпессон — или, точнее Генриетта, — и несколько раз проходил мимо дома на Брук-стрит. Он казался пустым и заброшенным. Время от времени я покупал газеты и пробегал глазами колонки светской хроники, но ни разу не нашел упоминания ни об одной из них.

Здесь можно упомянуть, что Эскрит, в совершенном умопомрачении, умер в сумасшедшем доме через пару недель после убийства Сансью, даже не успев предстать перед Большим жюри.

 

Глава 124

Потом однажды ко мне явился незнакомый человек. Он представился мистером Эшбернером, ростовщиком, и сообщил, что хочет сделать мне следующее предложение: он готов ссудить меня деньгами под мои виды на будущее. Когда я выразил удивление его осведомленностью о моих обстоятельствах, он заметил, что подобного рода осведомленность является основой его ремесла, но не пожелал раскрыть мне свои источники. Я отказался по возможности вежливее (но боюсь, недостаточно вежливо!).

Сей случай поверг меня в раздумья, ибо наводил на мысль, что кому-то известно, в чьих именно руках находится завещание. Впрочем, скорее всего, известно было только об ежегодном доходе с поместья, в каковом случае напрашивалось предположение, что у меня есть все шансы вытребовать последний — хотя едва ли сейчас рента составляла значительную сумму. Я подумал о том, сколько добра мог бы я сделать ближним, когда бы имел хоть немного денег. Я помог бы мальчикам из школы Квигга, попытался бы вызволить из сумасшедшего дома старого мистера Ноллота, позаботился бы о мистере Пентекосте, который, наверное, по-прежнему сидит во Флите, и даже о мистере Силверлайте. А если мне удастся вытребовать себе ежегодный доход, который не сумела получить моя мать, я в известном смысле восстановлю справедливость, размышлял я.

И вот я написал мистеру Барбеллиону и, получив от него приглашение, отправился к нему в контору по адресу Керситор-стрит, 35. Мистер Барбеллион объяснил мне, что сейчас, когда поместье находится в процессе отчуждения в пользу государства, всеми делами там заведует управляющий выморочным имуществом, назначенный канцлерским судом; и предупредил меня, что сопряженные с этим злоупотребления и халатность в самые ближайшие годы полностью разорят поместье. Он ясно дал мне понять, что больше не защищает интересы Момпессонов, и даже предупредил меня, что леди Момпессон пытается спасти все, что только может, от конфискации, а следовательно, наши с ней интересы столкнутся, коли я вообще стану настаивать на каких-либо своих требованиях. Его искренность произвела на меня глубокое впечатление.

Мистер Барбеллион выразил готовность защищать мои интересы, если я решу предъявить претензии на ежегодный доход или (коли завещание находится в моих руках) на само поместье; и снова попытался выведать, у меня все-таки оно или нет. Не солгав ни единым словом, я уклонился от прямого ответа и заявил, что меня интересует лишь рента. Я напомнил мистеру Барбеллиону, что в своем письме он выражал уверенность в успешном исходе данного дела, и спросил, как он думает, сколько времени займет процесс и сколько денег на него потребуется. Он ответил, что, вероятно, не более пяти лет, и я начал понимать, что порой такие сроки считаются небольшими. Я сказал, что желал бы нанять его, но у меня нет денег. Он сказал, что с радостью выслушает мои распоряжения, а что касается до денег, то у него есть одно-другое соображение на сей счет. И спросил, подумал ли я, есть ли у меня право претендовать на дедово поместье? Я не сразу понял, о чем он говорит, а когда понял, твердо заявил, что поместье меня совершенно не интересует. Мистер Барбеллион заметно удивился и сказал, что у него есть кое-какие планы относительно упомянутой собственности, которые в данный момент он предпочел бы не раскрывать, и что, с моего позволения, он станет действовать в этом направлении, но не предпримет никаких шагов без моего ведома. Затем, к великому моему изумлению, он предложил ссудить меня деньгами до лучших времен и добавил, что будет премного доволен, если я хотя бы частично восстановлюсь в своих правах.

Тут я совершенно растерялся. Неужели я всегда неверно судил о нем? И на самом деле он был благородным человеком, верящим в справедливость? Я недоуменно уставился на улыбающегося мистера Барбеллиона. С другой стороны, может, он сам рассчитывает получить долю хафемской недвижимости и пытается уловить меня в свои сети?

Очевидно, догадавшись о моих сомнениях, мистер Барбеллион объяснил, что почти всю свою профессиональную жизнь он был связан с хафемским поместьем, ибо еще совсем молодым человеком работал на отца сэра Персевала, сэра Огастеса, который предпринял ряд мер по приведению в порядок земельных владений, заброшенных его сыном. Поэтому ему больно видеть, как поместье приходит в упадок. Он положил много сил на внедрение различных хозяйственных усовершенствований, многие из которых вводил в течение двадцати лет после смерти сэра Огастеса, вопреки желанию сэра Персевала, человека глубоко консервативного и ненавидящего любого рода перемены. Единственным его союзником была леди Момпессон, но и она тоже не всегда заботилась о будущем. Однако сильнее всего он расстроился, когда лет десять-двенадцать назад обнаружил, что Ассиндер постоянно присваивал рентные доходы и подделывал счета. Хотя в конце концов он с великим трудом убедил леди Момпессон, что это правда, сэр Персевал так никогда и не поверил, что племянник старого верного слуги может его обманывать; и он был глубоко уязвлен проявленным недоверием к своему мнению.

Когда я сообщил мистеру Барбеллиону о своей обеспокоенности некоторыми аспектами политики, проводившейся землевладельцами, он счел необходимым указать мне, что единственно алчность Ассиндера повинна в том, что политика огораживания общинных земель и ликвидации поселений столь тяжело отразилась на бедняках. В заключение он сказал, что со времени перехода имения в собственность сэра Дейвида, который не желал вкладывать ни пенни в землю, он, Барбеллион, ни на шаг не продвинулся в деле внедрения хозяйственных усовершенствований; и что он хочет лишь восстановить справедливость и не только вернуть поместье законному владельцу, но и привести последнее в такое состояние, в каком оно находилось к моменту смерти его первого работодателя.

Когда мистер Барбеллион закончил, я с минуту молчал, а потом сказал, что глубоко тронут его предложением, но он должен понять: меня интересует только ежегодная рента. У меня нет желания претендовать на само поместье, ибо в конце концов я пришел к выводу, что большое богатство представляет равно большую опасность для нравственности владельца. Тут мистер Барбеллион посмотрел на меня довольно насмешливо и спросил, во сколько, по моему мнению, оценивалось бы поместье, будь оно сейчас выставлено на продажу. Я сказал, что ничего не смыслю в таких вопросах, но он предложил мне назвать приблизительную стоимость. Я назвал огромную сумму чуть ли не в сотню тысяч фунтов, и он сухо рассмеялся и сказал, что я и близко не угадал. Поместье не стоит ровным счетом ничего. В буквальном смысле слова. И возможно, даже такая оценка слишком высока. Я спросил, как следует понимать сей парадокс, и он объяснил, что поместье обременено такими долгами — обязательствами рассчитаться с кредиторами, выкупить закладные, выплатить ежегодные ренты (не только одному мне, хотя мне в первую очередь), — что за вычетом всех перечисленных платежей оно не стоит ничего или даже меньше, чем ничего. Но теперь, когда оно перешло в ведение канцлерского суда и начался процесс конфискации, представляется сомнительным, что его вообще когда-либо удастся освободить от долгов и продать. Поместье обречено на плохое управление и неминуемо придет в совершенный упадок в ближайшие десятилетия.

Это известие поразило меня и повергло в раздумья. Мистер Барбеллион определенно рассчитывал своим рассказом побудить меня признаться, что завещание находится в моих руках, но я твердо держался решения ничего не говорить о нем. Однако я принял предложенную мне ссуду в сорок фунтов ежегодно под шесть сложных процентов, с обязательством вернуть деньги по получении ренты. В тот же самый день старший клерк адвоката выдал мне первую ежеквартальную часть заема, а мистер Барбеллион возбудил ходатайство об удовлетворении моих претензий.

Мне приятно сообщить, что перво-наперво я отослал мистеру Эдваусону деньги, которые задолжал Сьюки, присовокупив к ним символический процент. Затем я отправился к Джоуи и миссис Дигвид и настоял (невзирая на их протесты) на том, чтобы они приняли от меня пять фунтов в возмещение всех своих расходов на меня и в знак благодарности за все оказанные мне услуги. Именно тогда Джоуи сообщил мне, что через несколько дней после моей последней встречи с Барни у дома на Чаринг-Кросс, на пустыре возле Флауэр-энд-Дин-стрит (в каковой район перебрался Барни со своей шайкой, покинув Пимлико) было обнаружено тело убитого мужчины, предположительно Джека. Здесь следует заметить, что больше я никогда ничего не слышал ни об одном из них.

Теперь у меня осталось в обрез денег, чтобы заплатить за жилье и кое-как перебиться до очередной ежеквартальной выплаты. В последующие недели я много размышлял о том, как же мне поступить. Я частенько вынимал завещание из тайника и часами сидел, изучая документ и пытаясь принять решение. В свете откровений мистера Барбеллиона о плачевном положении дел в поместье мое отношение к нему переменилось, ибо теперь речь шла не о соблазне. И не о возможном моем нравственном растлении богатством. Напротив, обладание поместьем стало бы тягостной и даже изнурительной обязанностью. Я снова и снова вспоминал рассказ Сьюки об ограблении бедняков, совершенном Момпессонами. Что будет с ними, коли поместье останется в управлении канцлерского суда? И теперь я постепенно начал приходить к мысли, что отказаться от поместья значило бы поступить эгоистично и уклониться от своих обязанностей. Вдобавок, я по-прежнему считал, что Справедливость требует, чтобы воля моего прапрадеда была выполнена.

Затем, в начале июня следующего года мистер Барбеллион прислал мне письмо с просьбой встретиться с ним в Хафеме через несколько дней, ибо он должен разъяснить мне многие вопросы, которые лучше разъяснять на месте. К сему прилагалась банкнота в десять фунтов на покрытие дорожных расходов. Хотя я и пришел в некоторое недоумение, в конце концов, я все же решил воспользоваться случаем взглянуть на поместье — не с намерением впоследствии заявить о своих правах на земельную собственность, но с целью оценить трудности, которые встанут передо мной, коли я все же войду во владение оной. Там я смогу составить более верное суждение о положении дел.

Поскольку я подхожу к завершению своей части данного повествования, сейчас я забегу вперед и расскажу о событиях, произошедших со времени моего посещения поместья, во второй раз обратившись прямо к вам, дорогие друзья, дабы поведать о судьбе тех моих старых знакомых, которых мне не удалось разыскать впоследствии. Во исполнение обещания, однажды данного самому себе, я предпринял шаги к освобождению мистера Ноллота и закрытию сумасшедшего дома Алабастера. Однако я узнал, что добрый старик умер через год после моего побега. Адвокат, с которым я советовался по поводу возбуждения дела против главного врача психиатрической клиники, заверил меня, что доказать вину доктора Алабастера практически невозможно. Он же отговорил меня от попытки выдвинуть против миссис Сансью обвинение в смерти Стивена, и, памятуя о том, что она спасла меня от Барни, я решил не упорствовать. В конце концов, ужасная смерть мужа являлась для нее своего рода наказанием.

Поскольку я не забыл о своем решении по мере возможности помочь мальчикам из школы Квигга, я написал адвокату, проживающему в ближайшем от означенного заведения городе, письмо с просьбой наведаться туда в качестве моего доверенного лица под тем предлогом, что я подыскиваю школу для своего племянника. В ответном послании адвокат сообщил, что Квигги оставили воспитательскую деятельность и вновь занялись сельским хозяйством. Он подчеркнул, что не видел на ферме ни одного мальчика.

После бегства из страны сэр Дейвид живет в Кале, на скудное вспомоществование своей матери, которая владеет небольшим земельным участком, свободным от уплаты ренты за пользование оным. Леди Момпессон ныне проживает в крохотном домике и часть своего ежегодного дохода тратит на содержание Тома в частной клинике (к сожалению, не доктора Алабастера!), где он оказался по причине тяжких последствий своей невоздержанности (самого разного рода). Дэниел Портьюс основал торговое предприятие в Лиссабоне, с каковым городом его банк имел связи достаточно тесные, чтобы он получил доступ в деловые круги, но недостаточно тесные, чтобы слухи о его поведении в Англии получили там распространение. Жена и сын уехали с ним, как и Эмма.

Что же касается до Генриетты, то я должен вернуться к рассказу о своем посещении Хафема в июне.

 

Глава 125

Я доехал до Саттон-Валанси на империале, а на сэкономленные таким образом деньги нанял лошадь и направился в Мелторп, движимый желанием вновь увидеть эту деревушку и старый дом, где некогда жили мы с матушкой.

Деревня, казалось, не изменилась. Красновато-желтые кирпичные стены лучших домов мягко светились в лучах летнего полуденного солнца; деревья и трава по-прежнему переливались всеми оттенками ярко-зеленого цвета, который постепенно пожухнет с приближением осени. Никто не узнал меня, хотя я увидел мистера Эдваусона, пересекающего Хай-стрит в направлении от своего дома к церкви, и решил, что он возвращается в приходскую контору после обеда. С какой стати старику обращать внимание на постороннего молодого джентльмена, проезжающего верхом через деревню?

Наш старый дом казался давно заколоченным и заброшенным; обратившись с вопросом к случайному прохожему, я узнал, что он пустует уже шесть или семь лет. Миссис Сансью, не имевшая никакой необходимости повышать нам арендную плату, не потрудилась найти новых съемщиков! Она ухватилась за удобный предлог, чтобы скрыть свой злой умысел. Я прошагал по ведущей к дому тропе и, подняв засов знакомой калитки, отважился войти в сад. Теперь он казался очень маленьким, тем более что зарос травой до такой степени, что понять, где кончается лужайка и начинаются заросли, уже не представлялось возможным.

Именно здесь началась моя история! Началась в тот летний день, когда крик Биссетт заставил меня поспешить отсюда к калитке и встретиться с незнакомцем, каковая встреча стала первым звеном в длинной цепи событий. Насколько больше я знал и понимал сейчас, нежели в ту минуту, когда бросил прощальный взгляд на дом и сад перед нашим бегством в Лондон. И все же многое до сих пор оставалось загадкой. С тех пор я слышал или случайно подслушал великое множество историй — рассказы миссис Белфлауэр, мисс Квиллиам, моей матери, мистера Эскрита, мисс Лидии, — и слышал много заведомой лжи, много противоречивых утверждений и показаний, содержащих извращение фактов или умолчания.

Я вспомнил о статуе, по приказу матери Мартина Фортисквинса перевезенной в этот сад из Момпессон-Парка (или вернее, Хафем-Парка, как теперь его можно и должно снова называть). Я пересек лужайку и продирался по зарослям сквозь ежевичные кусты, покуда не увидел ее. Надпись опять заросла мхом, и теперь, соскоблив весь мох, я обнаружил, что она (хотя и прежде прочитанная мной от буквы до буквы) на самом деле гласит: Et ego in Arcadia. Загадочная фраза. И что означает выражение мраморного лица, подвергшегося разрушительному воздействию времени? И руки, обхватывающие фигуру сзади? Кого представляют сии сцепившиеся в схватке фигуры? Являют ли они сцену погони — Пана и Сирингу, Терея и Филомелу, Аполлона и Дафну — или же любовную сцену? Этого мне не дано узнать. Но в любом случае разве важно, что именно хотел сказать скульптор (по моему предположению, двоюродный дед человека, причиной чьей смерти я явился!) или его работодатель (мой собственный прапрадед). Глядя в пустые глаза статуи, я понял, что могу прочесть в стертых временем чертах мраморного лица все, что угодно. Когда я пытался выстроить цепи событий, они бесконечно перетекали друг в друга и расходились в разные стороны, словно рисунок плит на полу Старого Холла.

И оставалось тайной, почему изгнанная жена перенесла сюда скульптуру. Однако мне казалось, я понял это, когда подумал о скрытом шестом элементе, всегда нарушающем композиционное единство пяти. Опозоренная женщина забрала с собой скульптуру, поскольку она спасла жизнь ее тайному любовнику и, возможно, и отцу ее ребенка. И возможно, она умерла от горя, ибо он (а теперь я знал наверное, кто он) никогда не навещал ее. И тут снова, как не раз прежде, я подумал о Мартине Фортисквинсе. Столь много вопросов осталось без ответа. Он написал в свидетельстве о моем крещении «крестный отец и отец», и вся запись, и объяснения мистера Эдваусона насчет ее формулировки могли иметь особый смысл.

Столь многое осталось неизвестным. Столь многое моя матушка утаила от меня или истолковала ошибочно. (Например, я точно знаю, что она заблуждалась насчет предательства миссис Квиллиам и насчет мистера Пентекоста.) Я вспомнил слова из рассказа матушки о своей жизни: «Мне непереносима мысль, что отец моего ребенка — убийца моего отца!» Сколько страданий выпало на ее долю! Я вспомнил, как, когда мы искали убежища во дворе церкви Сент-Сепалке после бегства от мистера Барбеллиона, она лихорадочно говорила о «полумесяце», о кривой сабле и крови. Безусловно, именно поэтому однажды она назвалась таким именем: Хафмун. Если она не могла забыть правду, преуспела ли она в попытке сделать ее менее жестокой? А потом на ум мне пришли слова, совсем недавно произнесенные миссис Сансью: «Я никогда не верила, что Хаффама убил ваш отец». Что она хотела сказать? Чему мне теперь верить?

Наконец я вышел из сада, сел в седло и направился в Хафем. Проезжая мимо убогой лачуги Сьюки, я подумал, не заглянуть ли к ней, но к тому времени, когда решил все же оказать такой знак дружеского внимания, я уже проехал мимо и посчитал, что у меня нет времени возвращаться обратно. Чтобы не заставить мистера Барбеллиона ждать, я пустил лошадь галопом, хотя в моем распоряжении оставалось еще больше часа. Через несколько минут я обогнал женщину в ярко-красной накидке и с корзинкой в руке и (возможно, потому, что думал о Сьюки) был поражен ее сходством с моей давней знакомой.

Спустя четверть часа я подъехал по аллее к большому дому и передал поводья лошади мальчику, вышедшему из конюшни на стук копыт. Мистер Барбеллион объяснил мне, что назначенный канцлерским судом управляющий оставил ровно столько слуг, сколько необходимо для содержания дома в порядке; и что он, сам являясь судейским чиновником, сумел получить разрешение наведаться сюда.

Я вошел в холл, и навстречу мне вышла женщина, поприветствовавшая меня реверансом. К великому своему удивлению, я узнал миссис Пепперкорн.

— До чего же приятно видеть вас снова, сэр, — сказала она. — Я приняла вас здесь неласково однажды много лет назад, когда вы были совсем ребенком. Уверена, вы напрочь забыли о моем существовании.

— Напротив, — возразил я. — Я прекрасно помню нашу последнюю встречу.

— Вы очень любезны, мистер Хаффам, — с улыбкой сказала она. (Ибо я взял имя деда в соответствии с пожеланием, выраженным в письме, написанном им в вечер своей смерти.) — Мистер Барбеллион ожидает в вас в комнате правосудия.

Хотя я наверняка нашел бы дорогу без посторонней помощи — ибо именно в этой комнате сэр Персевал и леди Момпессон принимали нас с матерью в день первого моего посещения дома, — я позволил миссис Пепперкорн проводить меня туда. Пока мы шли через парадные залы, где окутанные полотнищами коричневого холста картины и предметы обстановки напоминали присевших на корточки монахов, она болтала без умолку. Она поведала о трагических превратностях, недавно постигших семейство Момпессонов, и объяснила, что, будучи одной из самых старых и, с позволения сказать, самых преданных слуг, она получила разрешение канцлерского суда закончить свой срок службы в доме, где начинала работать в счастливые времена сэра Огастеса. Именно тогда я и узнал значительную часть сведений об описанных выше обстоятельствах семейства. Однако о Генриетте миссис Пепперкорн не упомянула ни словом.

Когда я вошел в комнату правосудия, мистер Барбеллион, сидевший у противоположной стены и читавший какие-то бумаги, встал и протянул мне руку для рукопожатия. Мы обменялись шутливыми замечаниями и после ухода миссис Пепперкорн сели на диван (я) и в кресло (он), с которых были сняты холщовые покровы.

— Я попросил вас встретиться со мной сегодня, мистер Хаффам, — начал мистер Барбеллион, — поскольку хочу представить вам в самых живых выражениях судьбу этого огромного имения, — он широко повел рукой, своим жестом охватывая дом, парк, земельные участки арендаторов и домики за ними, — которое ныне плывет без руля по течению в опасных водах бесхозности. Полагаю, в конечном счете его продадут с аукциона, но что от него останется к тому времени, мне даже представить страшно. Посему я прошу вас сказать мне, у вас ли находится некогда похищенное завещание Джеффри Хаффама. Ибо, коли да, поместье еще можно спасти.

Когда он умолк, я заколебался и поглядел через его плечо в одно из окон с раздвинутыми занавесями. Я увидел огромные парковые вязы на фоне бледно-голубого неба, легко покачивавшиеся на ветру, и в краткий миг мной овладело страстное желание назвать поместье своим.

— Оно у меня, — сказал я.

На щеках мистера Барбеллиона выступили красные пятна, он быстро встал и несколько раз прошелся взад-вперед по комнате. А потом сказал:

— Хотя поместье обременено долгами, как я вам говорил, ситуация может коренным образом измениться, коли суд признает завещание действительным, как и сделает, вне всяких сомнений. В таком случае все долговые обязательства прежнего владельца имущества — незаконного владельца — скорее всего, утратят юридическую силу.

Я изумленно уставился на него и сказал:

— Я не понимаю.

— Все очень просто. Как только будет доказано, что Джеймс не имел права продавать поместье, а следовательно, Момпессоны никогда не имели законного права собственности, все долговые обязательства, взятые ими на себя, станут недействительными.

— Это точно?

— В вопросах правосудия ничего нельзя утверждать с уверенностью, но ни у кого нет больше шансов добиться такого результата, чем у меня.

Во время нашей последней встречи мистер Барбеллион сказал, что поместье ничего не стоит, поскольку обременено огромными долгами. Теперь он говорил, что с помощью похищенного завещания долги можно аннулировать. Но имел я моральное право поступить так? Лишить всякой юридической силы разнообразные закладные и прочие долговые обязательства, наложенные на имущество? Конечно же имел, поскольку они брались незаконными владельцами. Кроме того, я поступлю так с целью обеспечить благосостояние поместья, а следовательно, и благополучие людей, живущих за счет доходов с него.

— Это обошлось бы мне очень дорого, — сказал я.

— Вы можете найти выход. — Мистер Барбеллион загадочно улыбнулся.

— Вы имеете в виду, занять? — спросил я. — Несколько месяцев назад ко мне приходил один человек с предложением ссудить меня деньгами до лучших времен.

— Знаю, — сказал он. — Некто Эшбернер.

Я вздрогнул. Откуда он знает?

— Я должен многое рассказать вам, мой юный друг, — продолжал мистер Барбеллион, заметив мое удивление. — Вы говорите, Эшбернер предложил ссудить вас деньгами до лучших времен, но он ни словом не обмолвился о ренте и тем более ни о какой вашей претензии на само хафемское поместье. Его направил к вам человек по имени Валльями.

Мое удивление возрастало.

— Вижу, имя вам знакомо, — сказал мистер Барбеллион. — В таком случае, вероятно, вы знаете, что он был старшим клерком вашего покойного деда.

Я вспомнил не только имя Валльями, но и имя Эшбернера: миссис Сакбатт, которая приветила нас с матерью после нашего бегства из комнат миссис Малатратт, упоминала о нем как о полномочном представителе домовладельца. Означало ли это, что ветхий дом, где она проживала, принадлежал Клоудирам? А потом меня осенило, что домовладелец в Митра-Корт тоже упоминал имя Эшбернера.

Мистер Барбеллион продолжал:

— Я поговорил с Валльями в ходе своего расследования вопроса о ваших правах на поместье вашего деда.

— Я не уполномочивал вас проводить такое расследование! — воскликнул я.

— При всем своем уважении к вам, мистер Хаффам, осмелюсь заметить: именно это вы и сделали во время нашей последней встречи. Разве вы не помните, что я пообещал вам не предпринимать никаких шагов без вашего ведома?

Он был прав, и мне пришлось извиниться, хотя я еще раз решительно заявил, что не желаю иметь никакого отношения к имуществу Клоудира.

— По крайней мере, — продолжал мистер Барбеллион, — выслушайте мой рассказ о событиях, которые произошли со времени смерти вашего деда, имевшей место почти полтора года назад. Как вы, вероятно, знаете, его наследником являлся Дэниел Портьюс, ваш дядя. Судя по всему, Валльями располагал уликами, свидетельствовавшими о различных правонарушениях, совершенных ваших дедом. — Тут он смущенно потупился и перетасовал свои бумаги. — Похоже, находчивый старый джентльмен — несомненно, единственно из страстного желания услужить своим клиентам, несмотря на жалкие гарантии, предоставлявшиеся последними, — ссужал деньги под проценты, превышающие установленные законом двадцать процентов. И некоторые из ломбардов вашего деда — безусловно, без его ведома — скупали краденое.

Пока я не узнал ничего нового, поскольку все это уже слышал из уст Питера Клоудира.

— Там обстряпывались и другие дела, — продолжал адвокат. — Но суть в том, что Валльями располагал свидетельствами причастности Портьюса ко всем этим махинациям. И самое главное, он имел на руках копии документов — одному Богу ведомо, как ваш дед допустил такое! — которые доказывали, что Портьюс в сговоре с вашим дедом совершил крупное мошенничество, воспользовавшись именем своего работодателя, банка Квинтард и Мимприсс, и таким образом принеся последнему значительные убытки. Похоже, дело заключалось в спекуляции недвижимостью, и ваш дед поставил банк под удар, порекомендовав принять в заклад земельный участок от арендатора, по поручительству фригольдера, не пожелавшего назвать свое имя. Означенный земельный участок обесценился, когда должник по закладной не выполнил свои обязательства, и вернулся в собственность землевладельца. Если учесть банковский кризис, имевший место несколько лет назад, семейство Клоудиров находилось на грани банкротства.

И опять-таки я знал об этом, ибо однажды случайно услышал, как Валльями шантажировал Клоудира в ту ночь, когда старик погиб.

— Валльями заключил сделку с вашим дядей, вытребовав долю от состояния вашего деда за свое молчание — каковой поступок не имеет оправдания, разумеется, — но он испугался, когда два головореза однажды ночью попытались его убить.

Я подумал, что с уверенностью могу назвать имя, по крайней мере, одного из упомянутых головорезов, но промолчал.

— Таким образом, дабы не подвергать свою жизнь опасности, Валльями пришлось выложить свои доказательства перед правлением банка Квинтард и Мимприсс. Как следствие, Портьюс бежал за границу со своей семьей, спасаясь от судебного преследования со стороны работодателя, и таким образом его попытка запугать Валльями — ибо полагаю, именно он нес ответственность за совершенное нападение — поспособствовала ровно тому, чего он хотел избежать.

Я понял, к чему он ведет.

— Поскольку ваш дядя бежал и заочно обвинен Большим жюри в тяжком преступлении, вы являетесь единственным наследником состояния вашего деда, — продолжал мистер Барбеллион. — Валльями послал к вам Эшбернера именно потому, что знал о таком обороте дела.

Вот уж поистине полная перемена видов! Вместо того, чтобы войти во владение хафемским поместьем, я вдруг обнаружил, что состояние Клоудира практически принадлежит мне, стоит только попросить. Но какого рода это состояние? И в каком смысле оно принадлежит мне? Мне непереносима мысль, что отец моего ребенка — убийца моего отца!

Мистер Барбеллион, внимательно за мной наблюдавший, сказал:

— Насколько я понимаю, помимо значительной денежной суммы, хранящейся в ценных бумагах и государственных казначейских билетах, наследство состоит главным образом из недвижимости в городе — она находится большей частью в бедных кварталах, но, полагаю, приносит весьма хороший доход. Вдобавок, между прочим, по закладу означенного имущества, которое ваш дед покупал на имя подставного лица, взяты значительные ссуды. Как, наверное, вам известно, он страстно желал оставить данное состояние своим потомкам, ибо, насколько я понимаю, его мать была урожденная Хаффам. Таким образом, надеюсь, вы осуществите мечту своего деда. Валльями готов и впредь управлять недвижимостью и прочими делами в Лондоне в качестве вашего доверенного лица. Коли вы примете мое предложение, только сейчас сделанное, вы станете богатым человеком, в каковом случае я смогу возбудить судебный процесс по введению похищенного завещания в законную силу.

Его слова ошеломили меня. От откровений, следующих одно за другим, у меня звенело в ушах и голова шла кругом. Я думал единственно о том, что ни в коем случае не должен принимать никаких скоропалительных решений.

— Мне нужно подумать над всем, что вы сообщили мне, мистер Барбеллион, — сказал я.

Он кивнул, не сводя с меня пристального взгляда.

Задаваясь вопросом, не подломятся ли подо мной ноги, я встал с дивана и вышел из комнаты. Ничего не соображая, я спустился по черной лестнице, а потом в поисках выхода принялся плутать по длинным темным коридорам, лишенным всяких признаков человеческого присутствия, постоянно упираясь в тупики или запертые двери, либо выходя к лестницам, ведущим только наверх. Один из коридоров, шире всех прочих и с канделябрами на стенах, являлся картинной галереей, и, плетясь по нему, я гадал, какой из портретов (занавешенных желтым муслином, точно одетых в траур) представляет Джеффри Хаффама. Оказавшись в упомянутой галерее во второй раз и осознав, что я обошел по кругу центральную часть здания, я понял, что безнадежно заблудился в огромном доме. А он был поистине огромным, хотя и не был достроен в согласии с первоначальным проектом, о котором рассказала мне миссис Белфлауэр много лет назад. Вот дом, размышлял я, строительство которого потребовало таких расходов, что Джеффри Хаффаму пришлось влезть в долги к Николасу Клоудиру и жениться на его дочери, таким образом возбудив в нем и его сыне страстное желание завладеть собственностью, принесшей столько бед потомкам Джеффри.

Теперь мне пришло в голову, что мне представляется возможность восстановить своего рода справедливость. Разве не стоит предъявить притязания на состояние Клоудира (независимо от того, уверен я или нет в своем праве на него, и невзирая на мое отвращение к нему), дабы употребить оное на восстановление хафемского поместья? Но могу ли я убедить себя, что Валльями станет распоряжаться кредитами и недвижимостью в соответствии с принципами справедливости и честности?

Затем, по счастливой случайности, я наткнулся на дверь черного хода и наконец вышел из дома на конюшенный двор.

Внезапно позади меня раздался голос:

— Мастер Джонни?

Я обернулся и увидел Сьюки, в ярко-красной накидке и с корзинкой в руке.

— Ба, просто глазам своим не верю! — воскликнула она.

Я поприветствовал ее, и она возбужденно спросила:

— Вы здесь по поводу мисс Генриетты?

Всецело поглощенный своими мыслями, я просто помотал головой. Я не желал говорить о Генриетте.

— Спасибо вам за деньги, что вы мне передали через мистера Эдваусона, — сказала Сьюки. — Вы вернули больше, чем я давала.

— Сьюки, ты помнишь расписку, которую Гарри заставил меня написать, когда я занял у тебя деньги? — спросил я.

Она кивнула.

Я двинулся с места, и Сьюки пошла рядом. Я не знал, куда направляюсь, и потому покорно следовал за ней.

— Знаешь, когда ты отдала мне ту бумагу в последнюю нашу встречу в Старом Холле, чернила на ней настолько выцвели, что разобрать написанное уже представлялось практически невозможным. И Гарри действительно силком заставил меня заверить расписку, честное слово. Так что она не будет иметь силы в суде.

Сьюки снова кивнула и пытливо взглянула на меня. Мы шли через парк, по направлению к озеру и старому дому за ним.

— В любом случае, поместье ничего не стоит, — заключил я. — Оно обременено огромными долгами.

Она посмотрела на меня ничего не выражающим взглядом.

— Ты понимаешь, о чем я говорю? Все это, — я широко повел рукой, указывая на огромный дом позади и простиравшийся перед нами парк, — не стоит ровным счетом ничего.

— Гарри не стал бы ничего требовать от вас по расписке, сэр, — сказала Сьюки.

— Да неужели? — спросил я, а потом добавил: — Вряд ли у него получилось бы.

— Кроме того, он теперь в Чатеме, сэр, — печально сказала она.

— В плавучей тюрьме?

Она снова кивнула и сказала почти шепотом:

— Посягательство на чужую собственность. Скорее всего, его отправят на каторгу.

— Я позабочусь о тебе, Сьюки, — сказал я. — О тебе и твоих братьях и сестрах.

Она поблагодарила меня, и дальше мы шли в молчании. Мы достигли четырех древних дубов, посаженных по углам воображаемого квадрата у подножия холма, на котором стоял мавзолей, и Сьюки остановилась и осмотрелась по сторонам. Я вспомнил, как мисс Лидия описывала это место и говорила, что там пять деревьев, хотя я точно знал, что их четыре. Однако теперь я увидел в самом центре квадрата гнилой пень, оставшийся от пятого дерева. Так что в известном смысле мы оба были правы.

Тут от полуразрушенного древнего здания, находившегося по правую руку, к нам бесшумно двинулась неясная фигура. И остановилась слишком далеко от нас, чтобы я мог разглядеть, кто же это.

— Она стесняется, сэр, — прошептала Сьюки.

Я повернулся к ней с непонимающим видом, и она удивленно сказала:

— Ужели вы не знали, сэр? Я думала, вы приехали увидеться с ней.

Я отрицательно потряс головой.

— Она жила в Старом Холле с тех самых пор… ну, со времени нашей с вами последней встречи. — Сьюки указала на корзинку. — Я постоянно носила ей еду, как и другие слуги из большого дома — во всяком случае, покуда всех не разогнали. А экономка не желает иметь с ней никаких дел.

— И она прожила всю зиму в полуразрушенном доме, продуваемом насквозь всеми ветрами?

Сьюки кивнула:

— Никакие уговоры не действовали на нее.

Ужели Генриетта настолько предана памяти Беллринджера, что не пожелала покинуть заброшенный дом, где он умер? В таком случае, как она отнесется ко мне? Обвинит ли меня в косвенной причастности к его смерти?

Неясная фигура медленно пошла вперед, а потом вновь остановилась, футах в тридцати от нас. Теперь, разглядев ее более отчетливо, я испытал новое потрясение. Я ошеломленно уставился на Сьюки, которая почти сразу опустила глаза.

— Боже мой! — прошептал я.

— Не знаю, решится ли она подойти ближе, сэр, — сказала Сьюки. — Я пойду к ней. Мне сказать, что вы желаете поговорить с ней?

— Она не может и дальше жить здесь одна! — вскричал я. — Ни в коем случае!

— Вы желаете поговорить с ней? — снова спросила Сьюки.

Не в силах ответить, я растерянно потряс головой.

Сьюки подошла к Генриетте и отдала ей корзинку. Они обменялись несколькими словами, а затем Сьюки вернулась ко мне.

— Она узнала вас. Думаю, она поговорит с вами, коли вы хотите, сэр.

Я выгреб из кармана все деньги и, оставив себе несколько шиллингов на обратную дорогу, вложил Сьюки в руку все остальное — почти двадцать шиллингов — со словами:

— Сделай для нее все, что возможно.

Без возражений приняв деньги, она кивнула и пошла прочь.

Я медленно двинулся вперед. Волосы у нее были распущены и спадали на плечи, голова не покрыта, и платье (то самое, в котором я видел ее в последний раз) залатано в нескольких местах. Ее лицо казалось еще бледнее и худее, чем в прошлую нашу встречу, и мне вдруг подумалось, что сейчас она похожа — по крайней мере внешне — на маленькую девочку, которую я впервые встретил в нескольких сотнях ярдов отсюда десять с лишним лет назад.

Пока я приближался, она пристально смотрела на меня, без тени улыбки. Я остановился и несколько мгновений молчал, не зная, с чего начать. Потом сказал:

— Никаких упреков, Генриетта?

— Вам не за что упрекать меня, — хмуро промолвила она.

— Я имел в виду другое. — Меня огорчило, что она неверно истолковала мои слова. — Вам нельзя оставаться здесь.

— Вы приехали за мной? — спокойно спросила она.

Куда я мог отвезти ее? По-видимому, по моему выражению лица она угадала мои мысли, ибо сказала:

— Кажется, однажды вы хотели жениться на мне.

— Ступайте в большой дом, — сказал я. — Пусть экономка напишет вашей опекунше. — Потом я добавил, мгновенно усомнившись в своих словах: — Уверен, леди Момпессон возьмет вас к себе.

Генриетта опустила глаза.

Как мог я жениться на ней, при своем стесненном положении и столь неопределенных видах на будущее? И мое происхождение. Обстоятельства смерти моей матери. Невыясненный вопрос о моем отце. Ибо (скажу со всей прямотой), если я не являлся сыном человека, совершившего убийство, а потом жившего в аду полубезумия до ужасной смерти, к которой я косвенно был причастен, значит, я приходился, по меньшей мере, внуком подобному человеку. Кроме того, я испытывал к Генриетте только жалость, а не любовь. Хотя она причинила мне много боли, я сделаю для нее все, что в моих силах. Передо мной самим стоит столько трудностей, что я не могу брать на себя ответственность за других. Я стану помогать ей деньгами по мере возможности, но, так или иначе, мне самому надо выбиваться в люди. Что же касается женитьбы… Мне пришло на ум, что (помимо всего прочего) я решительно не желаю — в случае, если поместье Хаффама все же перейдет в мою собственность, — оставлять последнее наследникам, в чьих жилах течет ядовитая кровь Момпессонов.

— Я должна остаться здесь, — сказала она бесстрастным голосом. — Я ожидаю, когда меня призовут. Он пришлет за мной. Он будет искать меня здесь.

От этих слов мороз побежал у меня по коже, ибо они подтверждали опасения, возникшие у меня при первой встрече с Генриеттой. Со времени ее тайного побега с Генри, путешествия на север, ночлега в «Синем драконе» и убийства, произошедшего у нее на глазах, прошло более полугода. Неужели все это время она ждала весточки от мертвого любовника?

— Я дал Сьюки деньги для вас, — сказал я. — И попытаюсь прислать еще немного. Я по-прежнему очень беден, но возможно, однажды разбогатею.

Она смотрела на меня безучастным взглядом и, посчитав неблагоразумным протягивать ей руку, я развернулся и пошел прочь.

Вскоре после описанной выше встречи Генриетта исчезла, и о ее дальнейшей жизни мне известно не больше, чем о судьбе Хелен Квиллиам и ее компаньонки…

Достигнув деревьев, окружавших огромный дом, я обернулся один-единственный раз — как в тот далекий летний день, когда малыми детьми мы с ней обменялись залогами любви. Она по-прежнему неподвижно стояла со скрещенными на груди руками в центре образованного деревьями квадрата, подле гнилого пня — там, где возлюбленный мисс Лидии пал от сабли моего деда.

 

Персонажи, непосредственно не участвующие в событиях романа, обозначены курсивом. Те, кто мог бы владеть имением, если бы вступил в силу утаенный кодицилл Джеффри Хаффама, обозначены жирным шрифтом. Те, кто мог бы владеть имением, если бы было представлено в суд завещание, обозначены КРУПНЫМ ЖИРНЫМ шрифтом.