ФЛЭНАГАН

Шесть роботов стоят на вершине одного из холмов Кембрии, вдыхая свежий воздух планеты. Высоко в небе разливается Пение птиц, солнце припекает, и роботы потеют под его благодатными лучами. У подножия холма бродит тянитолкай — окидывает группу роботов любопытным взглядом. Он не бежит, потому что не боится людей. На этой планете люди сами жертвы охоты.

Я смотрю на родные пейзажи, и во мне рождается радость, передать которую словами нельзя. Чувство «здесь и сейчас» переполняет меня. Этот мир мой народ создавал столетиями, потом и кровью. Мои предки гибли в пылевых бурях, сгорали во время солнечных вспышек, когда радиация поражала каждый квадратный дюйм Кембрии. Они бомбили ядро планеты, чтобы добраться до ее ледяного сердца и, растопив его, создать систему рек и озер. Они бережно взращивали семена привезенных с Земли растений, покрывая Кембрию зелеными полями, лесами, лугами, фруктовыми рощами, заселяя их кроликами, барсуками, оленями, собаками, бабочками — животными, птицами, насекомыми, выведенными из запасенного колонистами материала. Орбитальные солнечные батареи обеспечивали их бесконечным запасом энергии.

Я оглядываю товарищей-роботов. Выглядим потрясающе. Каждый из нас — кроме Гарри — семи футов росту, а то и больше, с рельефными мускулами, прекрасен, бесподобен. Робот

Аллии — черный, глаза горят огнем; совершенные груди и крутые бедра делают ее слегка коренастой.

У Лены доппельгангер кофейного цвета, тощий как жердь. Длинные белокурые локоны развеваются на ветру

Джейми получил лысого робота, белого, с огромными татуированными руками; мышцы просто фантастических размеров, но двигается он с грацией леопарда.

Брэндон — во всем черном, глаза антрацитовые, взгляд пристальный. Здорово смотрится.

А я — я выгляжу и одет как гладиатор!

Все мы — кроме Гарри — будто сошли со страниц комиксов о суперменах. Внешность обычная для доппельгангеров, к тому же выбор у нас был ограничен. Всех роботов на складе хакнуть не получилось, взяли тех, которые в глаза первыми бросились.

Ах да, Гарри. Он на фут ниже нас ростом, худой, в очках, с жиденькой бороденкой. Он — доппельгангер-ученый, в тела таких роботов загружаются извращенцы, которым хочется знать, каково это — быть ботаником. Телом Гарри не вышел, но силой нам не уступает. Мы быстрее, сильнее, выносливее любого человека.

И вот такие красивые и грозные мы идем на войну.

 

ЛЕНА

Четыре часа назад мы покинули хранилище роботов, где и украли себе тела.

Каждая секунда стала для меня благословением. Я больше ста лет провела в космосе, лишь однажды ненадолго заглянув на планету Дикого Запада. Ну как после этого не радоваться аромату цветов и коровьих лепешек! Как не радоваться теплу и прохладе, когда солнце то прячется, то вновь выходит из-за облаков!

Я будто заново родилась.

Забавно, я больше не чувствую себя лидером. Флэнаган то и дело спрашивает согласия что-либо сделать, а я в ответ бормочу.

— Да поступай как знаешь.

Чувство жизни и новизны совершенного тела опьянили меня. Я свободна, свободна от страха. Если это тело вдруг уничтожат — займу другое; выпадет зуб — отдам мысленный приказ, и вырастет новый. На этой планете я остаюсь неуязвимой, бессмертной.

Вернувшись назад, на Квантовый бакен, я, конечно, погибну. Но меня это нисколько не беспокоит. Странно…

Об остальных роботах на складе мы позаботились — сломали им мозги, так что на ремонт уйдут недели. Потом затарились гранатами, пистолетами, винтовками, автоматами, нательной броней и камера-ботами. Все это погрузили в машину; сопротивления не встречали — да и кто бы подумал, что можно взломать мейнфрейм Кембрии, используя Квантовый бакен!

Только на выходе мы встретили четырех доппельгангеров, но быстро их разоружили, а потом прострелили им головы.

Проехав окраинами города, мы остановились у подножия самого высокого холма в округе. И вот Брэндон запускает камера-боты, а Флэнаган набирает единый телефонный номер — по всей планете звонят, поют, жужжат. Мобильники звучат роялями и целыми оркестрами.

Включая видеофоны, люди на экранах видят нас. Мы принимаем нарочито картинные, грозные позы.

— Мы пришли дать вам свободу, — обращается Флэнаган к кембрианам, и у меня от возбуждения по спине пробегают мурашки.

Флэнаган произносит пламенную речь, но я не слушаю, не слышу его. Забываю о миссии, потому что занята совершенно другим. Я ловлю собственные ощущения. Солнце припекает мне щеки, запахи щекочут нос, необоримая сила так и распирает меня… Смертная плоть и генетика дают нам не так уж и много, а сейчас у меня тело, о котором я всегда только мечтала (собственное казалось мне тенью мечты).

Мечта сбылась, и я готова совершать подвиги!

Погруженная в самолюбование, я лишь краем уха слышу Флэнагана:

— …Я один из вас, родился на Кембрии. Я свершу революцию, и вместе мы сбросим оковы рабства, освободимся. От вас требуется… Не делать ничего! Где бы вы ни были. Прекратите работу, забросьте дела. Сядьте и сосредоточьтесь на ничегонеделании. Если едите ешьте молча. Не разговаривайте. Не отвечайте РД, если они с вами заговорят. Не подчиняйтесь. Если же вас ранили, и вы лежите, истекая кровью, — не издавайте ни звука, не плачьте и не стоните. Умрите молча, гордо, как настоящие люди. Иного оружия нет. Перестанем служить, перестанем быть рабами. Мы скорее умрем. Смотрите сюда, на экран, слушайте меня: умирайте достойно и гордо.

Да-а, великолепный план: взять и подохнуть всем вместе.

 

ГАРРИ

Я унижен! Всем достались такие тела, а мне — прыщавый задрот. Коленки трясутся, и глаз дергается в нервном тике.

Драка выйдет знатная, ее запишут на камеры, запись будут продавать на дисках веками… и меня запомнят ботаником!

Хочу зарычать от гнева, но не могу. Вместо «гр-ррррррыыы!» получается «хны-ыыыыы!»

НЕЧЕСТНО-ООООООООООООООООГРХХХХХ!!!!!!!!!!!!!!

 

ЛЕНА

— Хорошая речь, Флэнаган, — говорю я.

— Самому нравится.

— И на экранах ты неплохо смотрелся.

— Харизматичненько?

— Думаю, людей проняло.

— Да и сам я из себя мужчина-красавец, а?

Внизу живота, у меня растекается приятное тепло.

— Это все ненастоящее. Стереотипный образ, клише.

— Ага, точно. Но тебе меня хочется.

— Хотелось бы — при других обстоятельствах. Вроде… — Черт, забыла, что хотела сказать. А Флэнаган, нахальная морда, смотрит и лыбится.

Я указываю на горизонт — там собирает силы враг.

— Шансов ноль. Почему бы просто не ретироваться? — Ша! Нас видят и слышат.

Я смотрю в камеру заносчиво, а Флэнаган — повелительно. И в это время по всей Кембрии гордо умирают люди.

 

БРЭНДОН

— Занимай позицию, Брэндон. — Слушаюсь, кэп, — отвечаю я. Воцаряется ад.

Армия РД окружает холм. Их вертолеты выпускают по нам ракеты, но в деревьях мы спрятали автоматические зенитки — Аллия управляет ими, наводит на вражеские снаряды лазерный прицел. Перебегая с места на место и переводя за собой ракетницы, чтобы враг не вычислил их положения, она создает над нашими головами непробиваемый щит.

С вершины холма мы видим всю армию, собравшуюся против нас.

Доппельгангеры не ожидали вызова. Они вооружены бластерами и щитами из суперпрочного плексигласа, но на этой планете один на один не дерутся, здесь не знают дуэлей. Здесь вообще не сражаются, потому что за века правления РД привыкли, что их окружают лишь овцы.

Однако сегодня РД видят перед собой шестерых матерых волков.

Мы бьемся парами. Плечом к Плечу со мной — Гарри. На бегу швыряем в роботов гранаты — так дети теплым летним днем швыряют капитошки.

Первый ряд андроидов взрывается. Мы сносим роботам головы, стреляем по ним из бластеров, не забывая подныривать под вражеские выстрелы, уворачиваться, прикрываться. Да, чтобы грамотно отразить лазерный луч, нужны практика и сноровка. У доппельгангсров ее нет, они держат щиты прямо перед собой, и мы легко пробиваем их.

Первый ряд врага уничтожен. Андроиды окружают нас, словно стога сена. Они понятия не имеют, что делать, как воевать. А мы подрезаем им сухожилия на ногах короткими мечами, которые сперли из тренировочной комнаты. Пробиваем клинками головы — тычем в глаза, убивая кибернетические мозги; отсекаем конечности.

РД феноменально сильны, но и мы — тоже. РД феноменально быстры, но и мы — тоже. РД глупы, неуклюжи, неопытны, а мы — команда пиратов.

Нас ничто не удержит. Мы врубаемся в сердце вражеских сил и пронзаем его.

Победили.

Аллия накрывает остатки армии роботов ракетами. Вертолеты кружат в смятении, пока один не врезается в другой.

Но тут мне в голову бьет лазерный луч, и я успеваю лишь мельком заметить лицо своего убийцы — злобное и победно скалящееся. А потом………………………………..

……………………………… становлюсь ею!

Меня убила женщина-робот с невероятно мускулистым торсом. Лесбиянка, как пить дать, но я не жалуюсь. Только смотрю ее глазами, как мой доппельгангер-Брэндон умирает с развороченной головой, в луже искусственных мозгов и крови.

И тогда в бой вступает новый РД, Лесби-Брэнди. Остальные РД думают, что я — это не я, то есть их товарищ. А я разворачиваюсь и палю в них из бластера, напевая при этом:

— Ай кан'т гет но-оу са-тис-фэкшн, ай кан'т гет но-оу са-тис-фэкшн, ай кан'т гет но-оу са-тис-фэкшн!

Беру на прицел очередного РД и только чудом успеваю заметить, что он поет: «Ай кан'т гет но-оу са-тис-фэкшн! Ай кан'т гет но-оу са-тис-фэкшн!»

Чье это тело, не узнаю, но моментально просекаю: свои. Отвожу бластер в сторону.

РД не носят брони, они упиваются собственной силой. Ведь люди ни разу не бросали им вызов, и роботы правили на Кембрии, как всемогущие боги. Привыкли к вседозволенности.

А тут мы — делаем из них кибернетический фарш.

Это уже не битва, а бойня. Я успеваю сменить тело четыре раза, потом считаю роботов по головам — осталось пятеро. Первоначальную оболочку сохранила только Лена, мы же умерли по нескольку раз. Это Кэлен, стоило нам умереть, перебрасывала наши сознания в тела убивших нас роботов. Флэнаган где-то достал программу, позволяющую вышибать земных пользователей из сети.

Так мы надеемся захватить всю планету. Нас пятеро, но запас жизней мы имеем неограниченный. Шанс, кажется, есть.

У подножия холма воссоединяемся с Аллией. ПРО сработали безупречно, но сама она пострадала: руку оторвало, глаз выбит, на месте одной ноги — кровоточащая культя. Аллия опирается на меня и говорит:

— Подумаешь, слегка зацепило. — Мы понимаем намек и дружно хохочем.

— Пора двигать, — говорит Флэнаган.

 

АЛЛИЯ

Кэлен перебросила нас в новые тела, и в составе патруля мы рыщем по подземному городу Кардифф. Беда только — все тела разные, и оружие — тоже. Поди разбери теперь, кто свой, кто чужой.

Натыкаемся на сопротивление — кембриане молча сидят и созерцают битву у себя на экранах видеофонов. РД выкрикивают приказы, но люди будто не слышат, как офицеры патрулей надрываются.

— Уничто-ожи-ииить! — вопит командир патруля. Вот бы снести ему голову пучком плазмы, но я далеко, могу случайно задеть своего. Тем более неизвестно, в кого можно бить, в кого — нет.

Патруль слепо подчиняется приказу — целится и стреляет по неподвижным людям из импульсных пистолетов. Выстрелы рвут рабов на куски. В первые же секунды погибают десятки.

Но никто не кричит! Толпа бесстрашно принимает смерть. Пальба продолжается. Убиты сотни, и те, кто еще жив, сидят в их крови.

Ни жалоб, ни криков. Все ждут, опустив головы.

Мы в отчаянии смотрим на бойню, пытаемся определить, где же свои среди роботов. И тут один из них как закричит: «Был домик у меня в Нью-Орлеане!»

Нет, он не кричит, он поет!

Подхожу к нему ближе и узнаю черные волосы, «хвост», черную тунику, голые руки и татуировку в виде дракона.

— …И звали солнце, чтобы скорее взошло, — запеваю я. Черноволосый оборачивается и подмигивает. Оглядывает с головы до пят.

— Лена? — произносит он одними губами. — Аллия, — отвечаю я так же тихо.

— Классное тельце.

Мы становимся плечом к плечу.

Кто-то еще поет: «Лав-ми тендер, лав ми ду…». Вот только не видно, кто именно.

— РАСТЛИЛИ ТАМ МНОЖЕСТВО БЕДНЫХ ДЕВИЦ!! — кричу я. Андроиды вокруг не реагируют — палю по ним, убиваю пятерых.

— БОГ ВИДИТ, Я ЗНАЮ: Я БЫЛА СРЕДИ НИХ! — кричит андроид-Флэнаган, а я ныряю под чужой выстрел.

Флэнаган тоже стреляет. И тут один РД как заорет прямо мне в ухо:

— ВЫ ЗАДОЛБАЛИ УЖЕ ПЕТЬ!

Я еле успеваю увернуться от выстрела.

— Брэндон?

— Я-ааа! — Точно Брэндон. Он наводит на меня дуло гранатомета. Залп! Роботы у меня за спиной разлетаются в клочья.

— …са-тис-фэкшн! Все пытаюсь и пытаюсь, все пытаюсь и пытаюсь! — поет безрукий, безногий андроид, лежащий на полу. Робот рядом с ним дергается и, сменив позу, начинает петь:

— Ай кан'т гет но-оу, да-да дум-дум…

Лена? Гарри? Не пойму. Ладно, черте ними, начинаем контратаку. Андроидов убиваем жестоко, их крови льется не меньше, чем крови рабов. Эх, мне бы пару коротких мечей — убивать ими получается изящно и утонченно. Бластер, удары руками-ногами — это не так эстетично. Мне раз семь уже прострелили башку, но Кэлен всегда на подхвате.

Кровавая баня заканчивается. Вшестером мы, слегка раненые, встаем и оглядываемся.

Улицы Кардиффа завалены трупами. В свете искусственного заходящего солнца мерцают тысячи тысяч экранов видеофонов. Жуткое и в то же время грустное зрелище.

Несколько сотен людей выжило. Забрызганные с ног до головы кровью и мозгами, они встают на ноги. Поднимаются волнами, смотрят на нас. Вот на ногах оказался последний выживший, и все разом кланяются нам. Кланяются очень низко.

Мыв знак победы вскидываем кулаки. Да, у нас получилось. Тут Кэлен щелкает переключателем, и тела наших роботов падают замертво.

 

ФЛЭНАГАН

— А где Лена, чтоб ее?

 

ЛЕНА

Ну что сказать?.. Сначала было весело, а потом я притомилась.

Флэнаган — славный малый, и война для него — это естественно. Он освобождает от тирании родную планету. Что может быть круче! Вот я и решила на время составить ему компанию.

Пальнула, сожгла, пробежалась, нырнула, отбила удар, выстрелила кому-то в лицо, умерла, воскресла. Пальнула, сожгла, пробежалась, нырнула, отбила удар… и дальше по списку. Потом меня вдруг охватила печаль. Я впала в депрессию и убежала.

Теперь я в ресторанном райончике подземного мира. Повсюду люди — сидят, смотрят трансляцию битвы на экранах видеофонов. Первый бой камера-боты записали крупным планом, Кэлен сгрузила запись себе на компьютер и выдала в сеть. Картинка нечеткая, но смысл понятен — по всей планете уничтожают РД. А люди сидят, смотрят и ждут; кто-то — кому не повезло — сам умирает.

Никто не шелохнется, когда я прохожу мимо. Меня — такую стройную, сочную, рыженькую (не особо грудастую), шестифутовую, с мощными (хоть орехи коли) руками — не заметить грешно. Я сама от себя в восторге.

Из толпы выделяется парень — стоит на коленях, дрожит.

— Встать, — велю я. Он подчиняется, плачет. — Ты сделаешь все, что я прикажу. Парень тупо кивает. — Все, что прикажу Он снова кивает.

Слишком просто. Слишком похоже на изнасилование. Я иду дальше, оставив парня мучиться от ненависти к себе за предательство.

Путь мне преграждают три РД. Они вычислили меня и тянутся за бластерами. Я стою на месте, но не стреляю — вместо этого пытаюсь проникнуть к ним в головы.

Кэлен перекидывала меня из тела в тело раз двадцать, и я успела приноровиться. Мой удаленный компьютер работает исправно, приказываю ему повторить действия Кэлен. Получилось! Вхожу в умы РД, овладеваю ими.

Роботы бросают оружие, смотрят на меня.

А я смотрю на них.

Смотрю на них.

Смотрю на них.

Теперь я одновременно в трех телах. Это требует определенной сноровки, но я справляюсь. Мне не привыкать — я могу одновременно играть в шахматы и писать книгу; могу одновременно читать книгу и отсылать электронную почту, а могу вообще читать книгу, отсылать электронную почту, делать себе педикюр, смотреть телевизор — и при этом не терять сосредоточенности.

А вот сейчас я — три человека одновременно: первая Лена, рыжая красавица, парень-Лена, темнокожий атлет, с лицом, которое растопило бы сердце самого Микеланджело, и наконец, я — Лена-девушка-мечты, невероятно красивая, с овальным лицом и мощной мускулатурой.

Первая Лена улыбается парню-Лене, и у того встает. Лена-девушка-мечта глядит на обоих и ощущает прилив возбуждения.

Вместе идем к особняку неподалеку Дом пуст — слуги на улице, хозяева на войне.

Мы раздеваемся. Я раздеваюсь и смотрю на себя голую, начинаю мастурбировать. Мастурбирую, ласкаю себе груди, ласкаю себе груди. Смотрю, как ласкаю себе, груди, смотрю, как мастурбирую. Целую парня-Лену в теку, встаю на колени, беру его достоинство в рот. Она берет у меня рот, языком играю со своим языком, лижу себе руки, язык, член, киску, киску, все тело, все тело, все тело, трахаю себя, себя, мы трахаемся…

 

ФЛЭНАГАН

— Где мы?

— В Пентре-Ифане, моем родном городе.

— Надерем-кась… — И Брэндона убивают. Убивают и меня тоже.

Вот я смотрю на мир уже другими глазами, а на меня пялится доппельгангер и очумело орет:

— …всем тут задницы-ыыыИ! — Это Брэндон закончил предложение.

— Отличная мысль, — говорю я, и Брэндон кивает. Берусь за пистолет.

Мы идем убивать.

 

КЭЛЕН

Я устала, начинаю бояться, что мы проиграем.

Работа мне досталась самая тяжелая: сидеть у экрана за пультом и перебрасывать сознания товарищей из тела в тело. Я несколько раз сходила под себя — и по-маленькому, и по-большому. Все потому, что боюсь отойти от экрана. Надо было оставить за пультом двоих, а так я даже поесть не могу.

Остальным повезло, они не так мучаются. Ублюдки!

Вот Флэнаган сдох — переключаю его. Скоты!

Лена, чтоб ей сгнить, занимается сексом сразу с двумя потрясающе красивыми РД! Я вижу то же, что и она. Вот только образы расплываются, будто Лена смотрит на одну точку под разными углами. Она трахается, отрывается по полной программе! Глазам не верю, вот шлюха! И все же…

Аллия умирает — переключаю ее.

Гарри умирает — переключаю.

Гарри умирает — снова переключаю.

Гарри умирает опять. Козел, хоть бы поберегся немного! Пользуется. Вот возьму и не… ладно, переключаю.

Джейми умирает — переключаю.

Флэнаган умирает — переключаю…

 

ФЛЭНАГАН

Передо мной забавная сцена. Улицы усеяны трупами, текут реки крови. Мы идем по бульвару, перешагивая через тела, наступаем на них. А в конце улицы спокойно, опустив оружие, стоят с десяток доппельгангеров. У их ног — сотни людей в ожидании смерти. Но смерть не идет.

Операторы РД в замешательстве. У них мозги набекрень от того, что вся Кембрия разом перестала подчиняться и не сопротивляется. От того, что люди гибнут, жертвуя собой ради свободы.

Сработала та часть плана, в которой я больше всего сомневался. Несгибаемый дух кембриан выиграл для нас время.

Роботы-убийцы, оказывается, никакие не всемогущие боги. Они всего лишь машины, вместилища разумов испорченных землян, богачей, у которых дома, бассейны, виллы в астероидном поясе. И этим толстосумам в неделю нужно работать не более десяти часов. Они зажрались там у себя, на сытой Земле, и свободное время проводят в телах доппельгангеров.

Эти гребаные рохли, тряпки правили моей родиной более века. Но при виде такого сопротивления их переклинило.

Роботов в конце улицы мы легко убиваем.

Вскоре РД уже сами кончают с собой. Выстреливают себе в голову, чтобы оборвать связь и вернуться к комфорту Земли.

Прошло сорок два часа — и планета свободна!

 

БРЭНДОН

Передо мной возникают три робота. Они слаженно, хором поют: «Ай кан'т гет ноу сатисфэкшн!»

М-мать, кто это? Гарри здесь, вот Аллия, Джейми, Флэнаган… Остается Лена. Но которая из этих троих — она?

— Ты кто? — спрашиваю рыжую РД. — Лена, — отвечает та.

— Нет, это я Лена, — возражает красотка.

— Нет, Лена — это я! — заявляет парень-РД, и все трое хихикают.

Что-то я торможу. Говорю Ленам:

— Битва окончена.

— Позор, мы пропустили всю веселуху! — сокрушается рыжая. Подходит Флэнаган, и я докладываю:

— У нас тут три Лены.

Капитан сносит головы парню и рыжей.

— С нас и одной хватит, — говорит он.

— Ты хоть знаешь, — вопит Лена в неподдельном ужасе, — каково это?!

— Лена, — отвечает Флэнаган, — ты трусиха.

— Ну… да.

— И ты нужна мне.

— Знаю.

— Тогда продолжаем.

 

ФЛЭНАГАН

Как и всякая планета в собственности Галактической корпорации, Кембрия снабжена мощной оборонной системой от чужих: кольцо спутников оборудовано силовыми полями, сетками из термоядерных бомб и проч., и проч. Система управляется с Земли, с Кембрии ее не запустишь, не помогут ни взятки, ни власть — ничего. Слишком высоки ставки.

Миллионы датчиков постоянно настороже, готовы засечь жуксов, быксов, бульксов, искринцев — короче, монстров из внешнего космоса.

Мы врываемся в штаб-квартиру сил космической обороны. Сопротивления — никакого, РД пассивно сдаются. Думали пересидеть битву здесь, а потом напасть на нас усталых и не могущих дальше сражаться. Хренушки!

Мы на Кембрии уже сорок седьмой час.

Взламываем компьютер и связываемся с космическим заводом, производящим сложные сплавы из металлов и тканей, которые доставляются с разных звезд и планет.

Сочиняем ложное сообщение о тревоге и в сжатой зашифрованной форме посылаем на завод. Оно возвращается к нам, в штаб космической обороны, а по пути перехватывается спутниками на орбите Кембрии — те дублируют послание на Землю.

Сообщение сбивчивое, непонятное, но суть такова: Я:…нам конец, не продержимся. Нас кто-нибудь вообще слышит?!

Брэндон: Зонд-1! Я не расслышал, не расслышал! Повторите!

Я: Мы — Квантовый бакен, нас атакуют! Жуксы! Повторяю…

На этом сигнал обрывается.

Слух запущен: жуксы атакуют! Но клюнут ли на эту приманку земные компьютеры?

Считается, что жуксы существуют на атомном и субатомном уровнях, поэтому для них нет преград (кроме разбитого пространства квантомарности). Жуксам не страшен вакуум открытого космоса, их не берет никакое оружие. Они вообще неуязвимы, неудержимы. Они — самое кошмарное творение бессердечного ублюдка по имени бог эволюции.

Если эти твари сбегут из заточения и захватят Квантовый бакен… никто не знает, что тогда будет. Вдруг жуксы целыми и невредимыми перенесутся в Солнечную систему? Тогда жители Земли и соседних колоний умрут жуткой смертью,

Не факт, конечно, что такое возможно, однако у страха глаза велики. И на миллионной секунде земные компьютеры выдают наконец решение.

Они активируют систему защиты от чужих, и к нам через космос отправляются огромные сгустки энергии, сжигая все на своем пути: астероиды, космический мусор, даже тот самый завод — он сгорает быстрее, чем успели бы слиться две капли ртути.

Одновременно отключается защита Квантового бакена. Сгусток энергии бьет по нему с силой тысячи солнц. Мы видим на экранах вспышку света, в которой исчезает корабль-носитель.

Оборонная система Кембрии продолжает плеваться огнем, но уже в автоматическом режиме. Главное — Квантовый бакен взорван, и Земля потеряла контроль над моим домом. За секунду до взрыва мы вышли из сетки, покинув тела доппельгангеров.

Теперь кембриане предоставлены сами себе. От ближайшей планеты до Кембрии добираться сотню лет, и к тому времени, надеюсь, мои род встретит РД во всеоружии.

Наконец мой народ свободен. Я спас его от бесконечной жестокости, тирании и гнета.

Ну я вообще!!!

 

ДЖЕЙМИ

— Ладно, Джейми, твоя очередь, — улыбается Флэнаган. Он как обычно всем недоволен, а мы уже в полном боевом снаряжении, готовы к чему угодно.

— Заметано, детка. А сколько у нас времени? — На плазменном экране над консолью видно, что к нам приближаются где-то семьдесят восемь миллионов кораблей корпорации.

— О, пара минут точно есть.

— М-м, ням-ням!

Флэнаган протягивает мне плитку шоколада, а я усмехаюсь. Рядом стоит удивленная Лена.

— Поцелуй нас, крошка; — говорю я ей.

— Поцелуй его, — велит Флэнаган.

— Ну вот еше, — презрительно отвечает Лена. Флэнаган смиряет ее строгим взглядом, и она, уступив, целует меня в щеку. О-бал-деть! У меня аж в штанах зашевелилось.

— Может, у него еше и отсосать? Флэнаган, он совсем ребенок, и я тебе не…

— Мне сто двадцать один год, — холодно перебиваю я.

— Говори что хочешь, но для меня ты ребенок.

В чем-то она права… Ладно, сажусь за компьютер. — Лена, ты управлять-то этой штукой умеешь? Она берется за джойстик, включает режим «Орбита» и запускает двигатели корабля-носителя.

— Флот Корпорации обогнать не сумеем, — предупреждает Лена.

— А мы только совершим небольшой прыжок — хоп! Как кенгуру.

Лена дает полный вперед, и мы прыгаем. Корпорация палит по нам. Сдрейфили! Стопудово, не знали, что Квантовые бакены монтировались на мобильных станциях.

Первый залп проходит мимо, но через секунду мы получаем снарядом в зад.

Вставляю в CD-привод бортового компа диск, запускается программа «Телепорт». Координаты ввожу вручную; антивирусы тут — просто звери, приходится попотеть.

— Я поняла, что ты задумал, — говорит Лена, глядя на меня чуть рассеянным взглядом. Улыбается и целует меня, на этот раз — прямо в губы. М-м, чмав!

— Не отвлекай его! — кричит Брэндон. Ревнует, хе-хе. А я давлю лыбу, морда — краснющая.

Комп выдает: «В ДОСТУПЕ ОТКАЗАНО». Тогда я ввожу команду перехватить управление системой. На пару секунд во мне просыпается компьютерный гений.

— Вы и не думали умирать, — восхищается Лена. — У вас был план выхода.

— Выход всегда есть, и план для него — тоже, — говорит Флэнаган.

— Мы телепортируемся? А получится?

— Не совсем.

— Я написал программу! — говорю я Лене. — Ведь я гений. Такой молодец, м-м, ням-ням!

Капитан снова протягивает мне шоколадку. Не беру. Притомился я что-то… Всегда так в последнее время. По утрам — все тип-топ, шаг пружинистый, мысли ясные, скачут как мячики — прыг-скок, прыг-скок. И мне это нравится. Я соображаю свободно и быстро, как в десять лет, старикам такое не под силу. Но в то же время у меня опыт столетнего мужика. Слабо? Однако, по правде, возраст начинает сказываться: чувствую себя как доктор Маккой из «Стар-трека», только заперт в теле ребенка. Был бы я Джеки Чаном из трехмерного мультика, тогда бы и не старел вовсе.

— Отстрелить спасательный модуль, — командует Флэнаган. Наше судно ломается пополам: мы все на мостике, который превратился в миниатюрный корабль на термоядерной тяге; отстегнутая часть уносит в себе Квантовый бакен.

Устремляемся по петле, подальше от бакена — проходим меж кораблей Корпорации, Они такого трюка не ожидали, не успевают ничего сделать. Этим фортелем мы купили себе еще пару минут жизни.

Бакен, невредимый, остается позади. А я ввожу в компьютер последние команды, активирую программу телепортации. Она — мой шедевр. Ушли недели — нет, месяцы — на то, чтобы решить задачу, над которой бились величайшие умы.

Дело в том, что телепортация невозможна по законам природы. Сама Вселенная не допускает телепортации. Потому-то колонисты и пользовались РД, запуская в такую даль корабли с роботами на борту.

Было бы намного проще войти в специальную будку в Манхэттене, нажать кнопку и очутиться где-нибудь в Туманности краба. Но это нарушило бы все до единого принципы квантово-релятивистско-мультиленной теории суперструн, которую еще называют Большая ТВ (ТВ — не телевидение, а Теория Всего. Малой ТВ, кстати, нет, это прикол одного ученого. Понятно, или мне изложить в виде схем?).

Все эти природные законы — сплошное расстройство. Спок, Керк, Маккой постоянно телепортировались, правда, на малые расстояния — с корабля на планету. А в пятичасовом сериале «Я — звездный странник со шлангом. Каникулы в черной дыре» героиня, Дженни Плохишка, только так телепортируется с планеты на планету. Я столько лет верил, что телепортация реальна, думал, странники — живые люди… (А фиг вам! Они актеры! Выдумка, ложь! Погодите, я еше и не такие секреты раскрою!) В жизни телепортация просто не предусмотрена.

Но я кое до чего додумался: логика уравнительной системы Квантового бакена позволяет (в теории) одну ограниченную форму телепортации. Она охватывает «парные» участки космоса. Сначала нужно запрограммировать компьютер на поиск двух участков космоса, где распределение материи происходит приблизительно одинаково. Распыление квантов позволяет довольно легко их найти; в квантовой реальности стул и стол, например, практически не отличаются (стул вообще на время превращается в стол. Офигеть, правда?). Оба парных участка должны, само собой, находиться в зоне действия бакена.

Затем понадобятся подробные данные о квантовом состоянии обоих участков, которые не добыть без помощи нанотехнологий и супермощных компьютеров. Эй, вы как, не уснули еще?

И наконец, следуя теории многомерного нарушения, телепортируете пространство — не материю или энергию из него, а пространство само по себе.

Тут лучше отойти от эйнштейновского/лейбницевского принципа (во загнул, а!) о том, что реальность можно описать в терминах отношения между вещами. Определяется и телепортируется не та Вселенная, которая вещь в себе, этакий номенон, а кривизна и смещение пространства. Представьте себе кровать, на ней — простыня, а на простыне вмятина от тела человека. Представили? Отлично, теперь вообразите, что именно эту вмятину мы и переносим на простыню другой кровати. Вот такое объяснение на пальцах.

Я сам разработал эту теорию. Никто прежде о таком и не думал, потому что это глупо и бесполезно. На кой ляд, спрашивается, телепортировать пространство? Но погодите, смысл есть! Мы подобрались к самой сути. Готовы? Прикол вот в чем: пространство никуда не перемещается, но сам процесс громоздкий, ужасный и очень странно влияет на пространственную реальность.

На самом деле все происходит так: флот Корпорации перестраивается, готовый преследовать нас. Мы — юркий малек, удирающий от барракуд и акул, то есть от кораблей Корпорации. Догнать нас ничего не стоит.

У меня на экране загорается зеленый огонек. Телепорт заработал — он накроет собой корабли врага, а нас не заденет (видали, как я все четко спланировал!). Сейчас этот участок космоса поменяется местами с другим участком — возле бакена в секторе Q432 Млечного Пути.

В момент телепортации само пространство разорвет на великое множество близнецов.

Всего на мгновение.

Даже меньше, чем на мгновение — на крошечную долю мгновения. Но как раз в это время с пространством произойдет то, чего происходить не должно. Оно исчезнет!

Последствия такого разлома катастрофичны. Будто бог разрывает пространство вместе с флотом Корпорации, а по космосу прокатывается приливная волна давления, которая краешком задевает нас. Солнца, планеты кружатся со скоростью света, словно затянутые во вселенский звездоворот. Релятивистский эффект все искажает.

Этот пространственный ураган зашвыривает нас в глубь космоса, будто муху. Мы летим, кувыркаемся, и тут взрываются двигатели, обшивка плавится. Кораблик попросту разваливается на куски.

Мы выжили и болтаемся в космосе в одних скафандрах. Алби собирает нас сетью и несет куда-то. Я плачу от счастья. Вот это бардак во Вселенной! Саму реальность удалось перевернуть вверх тормашками.

Еще никто — ни старик, ни ребенок — не вырывал кусок из пространства.

Я теперь круче всех. Царь горы!

 

АЛБИ

Мы летим уже второй год. Мне хорошо, я ус-сспел отдохнуть. Понимаю, ос-ссстальным не очень удобно, но у них в с-ссскафандрах предус-сссмотрен з-зззпас-ссс еды и питья на пять лет.

Наконец нас-ссс подбирает торговое с-сссудно. Я притворяюс-сссь гас-ссснущей кометой, ос-ссставаяс-сссь с-ссс наружи, а моих друз-зззей ус-ссстраивают с-ссс комфортом в каютах и подбрас-сссывают до ближайшей обитаемой планеты.

Проходит еще двадцать лет.

 

ЛЕНА

Атмосфера слегка напряженная. Меня, похоже, не очень-то любят.

Забавно, я ведь еще пленница и могу сдать пиратов капитану торгового корабля. Но тогда, боюсь, Флэнаган убьет капитана, а сам корабль объявит своим.

Сами пираты не стали никого убивать, они просто взяли капитана в плен и объявили корабль своим. Они долго не могли решить, что делать с единственным членом экипажа. Потом наконец запихнули его в криогенную камеру. С него не убудет — до того, как подобрать нас, он пролетел двести световых лет и все это время находился в анабиозе. Корабль — типичный одно-пилотный грузовик, управляемый автоматикой. Можно было бы вообще обойтись без пилота, но капитан — тот самый отказоустойчивый человеческий элемент. Сам по себе он злобный ворчун, высокомерный, начитанный, умный. Иными словами, архетип профессора из какого-нибудь института. Сегодня людей, подобных ему, отправляют в дальний путь, предоставив полный доступ ко всем книгам и журналам во всемирной базе данных. К концу миссии наш капитан опубликует научный трактат, написанный на основе знаний, полученных за сорок лет интенсивного обучения, которое приходилось иногда прерывать, чтобы пролететь рой астероидов. Однако в целом такая работа — не бей лежачего.

Я читала наброски к трактату — муть та еще. Капитан — псих, хотя кораблем управляет порядочно. Место в криогенной камере только одно, хватит для старого безумца. Ставим таймер на десять лет сна.

Это время я решила использовать, чтобы влиться в коллектив, стать его сердцем. Я по-матерински и одновременно очень по-женски беседовала с Джейми; рассказывала Гарри о своей унылой, одинокой жизни. Пробовала осторожно говорить о любви с Аллией, просила ее рассказать о подвигах Роба, о его неблагоразумном выборе карьеры боксера.

С Брэндоном я спорила о кораблестроении, поразила его тем, что лично знакома с великими конструкторами. А на Кэлен направила всю силу своих феромонов, так чтобы кошачья натура начала толкать ее ко мне, будто она — такая же хищница или просто обуреваемая желанием женщина. Сексом мы не занимались, но каждый день я охмуряла Кэлен запахом своего тела — мне ничего не стоит усилить его насыщенность, интенсивность, свести с ума любого мужчину или девушку. Однако с Кэлен я действовала не так грубо. С ней я играла, соблазняя и подчиняя.

Только шила в мешке не утаишь — команда ненавидит меня. Та же Кэлен меня презирает. За что? Подумаешь, чуть ошиблась в битве за Кембрию, когда покинула товарищей и, выражаясь не фигурально, а буквально, оттрахала саму себя.

В конце-то концов мы победили! Так в чем же дело?

И Джейми, капризный ребенок. Я столько времени потратила, чтобы найти с ним общий язык, слушала вместе с ним нью-хеви-металл-панк группы, объясняла квантовую теорию, показывала свои любимые мультики. А он… он назвал меня деспотичной мамашей!

Мамашей! Меня! Самую роковую из роковых женщин Вселенной!

Аллия, вне всяких сомнений, эмоциональная калека. Я пыталась объяснить ей, что симбиотическая зависимая связь, возникшая между ней и Робом, попросту лишила ее саму личности. Аллия не могла иметь собственного мнения, пока его не разделял Роб, она не переживала какой-либо опыт, если его не переживал Роб. Я обрисовала ей основные принципы управления внутренним Я, изложенные в книгах Новых гуру двадцать второго столетия, пыталась обучить ее забывательнр-запоминательным мантрам, позволяющим контролировать яркие эпизоды в памяти, ограждая от них подсознание, но так, чтобы их при желании можно было вызвать простой кодовой фразой. Разум Аллии — это сочетание счастливых и горестных мыслей, связанных с ушедшим мужчиной (дикарем по натуре). Эти мысли надо запереть, а ключ спрятать и жить дальше.

Аллия слушает меня терпеливо. Вся команда слушает меня терпеливо, но в их глазах я вижу напряжение. Я сама так смотрю на человека, который пересказывает занудный фильм, а я боюсь прервать его, чтобы не оскорбить.

Нет, честно, что не так? Ведь у меня многому можно научиться, а они упрямятся.

Проблем нет только с Брэндоном, ему вообще все до фени. Будь я гаджетом, он бы женился на мне. В спорах все его доводы отскакивают от меня как горох от стенки, и он платит тем же — Брэндона не переспоришь. Но ничего, один раз я отомстила: уснула на три минуты, пока он излагал какую-то мысль.

Гарри слушает меня, улыбаясь. У него свои феромоны, но в них легко разобраться — зверюга сожрал бы меня с удовольствием. И сам он видит, что я это прекрасно понимаю. Ему нравится облизываться, глядя при этом, как меня передергивает. По ночам я просыпаюсь от боли в животе и ноге — мохнатая сволочь мысленно меня ест, передавая мозговые сигналы.

Насадить бы его на вертел да хорошенько поджарить. Представляю себе картинку во всех деталях, но телепатировать ее Гарри не получается. Зато он запросто воздействует на меня. На редкость одаренный зверюга… и от зверя в нем куда больше, чем от человека.

Кэлен. Она меня вовсе не любит, а мне хочется ласкать ее, гладить нежную кожу; покрытую мягким пушком с рыжеватым оттенком. Мечтаю, чтобы меня покусали эти острые зубки, чтобы этот юркий язычок забрался ко мне в святая святых. Но Кэлен устойчива к моим феромонам, мои чары не действуют на нее. Я только сама отравилась своими гормонами, помешалась на какой-то там кошке. Ну, не глупо ли?

Весьма и весьма.

Молчал бы.

Прости.

А ведь есть еше Флэнаган. О, Флэнаган…

 

ФЛЭНАГАН

У самых границ Иллирии мы размораживаем капитана, совершаем акт милосердия. Позволяем старичку вести корабль оставшиеся три года субъективного времени, пока не достигнем Ничейного космоса, убежища и святилища, нашего неба обетованного.

Сюда не залетают корабли Корпорации — их пилоты боятся, потому что есть слух, будто этот край Вселенной кишит жуксами.

Лена нервничает.

— Ты суеверна, да? — издеваюсь я.

— Ни капли.

— А черные кошки — что они для тебя означают?

— Зло.

— Никогда не хотелось хоть одну придушить?

— Нет.

— А как насчет двойных звезд? Не хотела бы жить под двойным солнцем?

— Слишком сильная радиация. — Так хотела бы?

— Двойные звезды вызывают раздвоение личности. Они отделяют подсознание от это, психику — от души. Человек, рожденный под двойной звездой, сексуально неполноценен.

— Бред.

— Чистая правда.

— А ты сама-то сексуально полноценна?

— Была когда-то. Но я не жила под двойной звездой. — Ты как ребенок. Боишься Ничейного космоса, не веришь личным научным консультантам своего сына.

— Сам ты ребенок! Инфантил хренов! Ты еще не родился, а мы уже открыли существование жуксов.

— Они в плену. Окружены стенами, окруженными стенами, которые так же окружены стенами. Но ты боишься, что злой дух вырвется на свободу.

— В любой стене имеются бреши, и жуксы могу найти их.

— Значит, они могут проникнуть всем скопом в Обитаемый космос. Ты ведь веришь в ауры, да? Опасаешься, что аура жук-сов коснется твоей души, завладеет разумом?

— Признаюсь, да, в ауры верю.

— Фигня все это. Ауры — предмет лженауки. Чистое суеверие.

— Человек с расстояния в десять шагов может прикоснуться своей душой к душе другого человека. Доказано и задокументировано.

— А после — опровергнуто.

— Я верила в реальность этого факта задолго до того, как его опровергли. Старые убеждения так просто не умирают!

— Да ты у нас жертва глупых предрассудков и предубеждений!

— Мне тут страшно.

— А мы, представь, тут живем.

 

ЛЕНА

Мне шел шестой век от роду, и я наслаждалась отдыхом на Земле, перечитывала Диккенса, Хемменфаста и Бьорна. Тогда-то мир и узнал о жуксах. Мы узрели их глазами колонистов, установивших Квантовый бакен в районе Эпсилон-омега-5.

Когда все две тысячи человек экипажа заболели лихорадкой, мы решили, будто корабль поразила чума. Астронавты забыли нормальный язык, а после пробурили в обшивке судна отверстия и через них вышли в открытый космос — без скафандров. И остались целы.

Питер попросил меня помочь группе быстрого реагирования справиться с чумой. На корабле имелось десять роботов-доппельгангеров. Через одного андроида мы попытались поймать наудачу колониста и изолировать его. Но тот лишь рукой махнул — робот развалился напополам.

Тот же колонист посмотрел потом в камеру, прямо на нас. Глаза у него стали выпучиваться, щеки раздулись, и он… лопнул! Каждый клочок тела астронавта продолжала распадаться на еще более мелкие частички, пока не исчез совсем. В нашего посланника вселилось нечто невидимое; его убило ничто.

Вскоре и сам корабль расплавился, обратился в чистую энергию. Нанозонды следили за тем, что было дальше: люди и РД парили в открытом пространстве, из ничего построили колонию — гигантскую сеть, в которой стали жить, как пауки. Потом из ниоткуда появился корабль, похожий на тот, расплавившийся, только крупнее и изящнее.

В район Эпсилон-омега-5 мы отправили три корабля, снабдив экипаж особыми инструкциями. На месте суда выстроились в треугольном порядке вокруг ядра галактики и активировали Квантовые бакены, отрезав колонию от остального мира. Создали квантомарность: квантовый эффект убил сингулярность, не позволил никому и ничему проникнуть за пределы огороженной зоны, запер чуму внутри периметра. Но экипаж заградительных кораблей погиб ужасной смертью.

Мы наблюдали, как умерла девушка-врач: ее глаза подернулись черной пленкой, а потом из них, из носа, ушей — даже из пор кожи — полезли крохотные черные насекомые. Они сожрали врача живьем. Остался только рой мушек, напоминающий человеческий силуэт.

И этот рои двигался.

Облако насекомых разлетелось и вновь собралось, приняв форму съеденной девушки: черты лица, грудь, конечности — все это твари воспроизвели с ужасающей точностью. Только кожа была черной и как будто гноилась.

Затем силуэт снова распался, и рой стал принимать форму букв, донося до нас сообщение: ВЫ НАША ПИЩА.

Сегодня ученым известно, что эти насекомые — никакие не насекомые. Они размером с бактерии, а то и меньше, просто умеют принимать форму жучков, руководимых коллективными сознанием и целью.

Все же на нас напала чума — разумный бич, жуксы, которым ничего не стоит вселиться в человека, а после убить его. Для них не проблема за несколько дней выучить один из земных языков, съесть корабль, а после восстановить его из микрочастиц. Итак, эти жуксы малы, жестоки и считают нас своей пищей.

Каким-то образом эта информация просочилась в мир, и началась паника.

Народы Земли не могли успокоиться. Им больше не было дела до лучшего и справедливого мира, который я пыталась создать. Всем заправлял военно-промышленный комплекс. За год снарядили тысячу кораблей — за девяносто лет они достигли зоны Эпсилон-омега-5 и выстроили второй защитный барьер вокруг первого. Само собой, экипажи оказались заперты внутри периметра непроницаемых стен. Их детям суждено было вырасти в космосе и стать сторожевой заставой, сменив родителей на посту.

Так появились Часовые, у которых не было иного смысла жизни, кроме как сторожить жуксов. Если же те вырвутся на свободу, Часовые умрут моментально.

Им внушили, будто служба необходима. Они существовали и существуют абсолютно бессмысленно, их поддерживает исключительно подобие веры, замешанной чуть ли не на мессианской идее. Кроме самих Часовых, в этой службе никто смысла не видит.

Вокруг планетарной системы жуксов мы выстроили тысячи непроницаемых стен. На защиту от угрозы бросили все силы, все ресурсы. Но военные решили поддержать напряжение, навариться на жуксах и создали новую систему приоритетов. Им удалось ее протолкнуть. Демократия была утрачена века назад, либерализм так и остался мечтой. Обществом, которое живет и строит экономику по военным стандартам, может править только военный диктат.

Зона за тысячеслойной стеной стала называться Ничейным космосом, там пространство искажено — такой эффект дает квантомарность. А все, кто живет в Ничейном космосе, пребывают в страхе, ведь искаженное небо у них над головами — это постоянное напоминание о жуксах, запертых за тысячами стен.

В Ничейном космосе не действует ни один закон цивилизованного мира. Это последнее прибежище пиратов. И оно мне отвратительно сверх всякой меры.

 

ФЛЭНАГАН

Я с Аллией. Атмосфера формальная… Я только что принял душ, причесался, привел в порядок седую бороду.

Мы в корабельном баре, выпиваем, едим. Смотрюсь, будто волк, которого заставили пользоваться вилкой и ножом.

— Не пускай ее к себе в душу, — утешаю я Аллию. — Я и не пускаю.

— Она ведь на самом деле не сноб. — Сноб, сноб. Еще какая снобиха!

— Но уважения нашего заслуживает. Задумайся, какую жизнь она прожила!

— Пробила путь наверх своей щелью.

— Враки и сплетни.

— Она убивала.

— И призналась в этом, понесла наказание. К тому же мы сами не ангелы.

— Мы солдаты.

— Мы убийцы.

— На войне как на войне. Ненадолго замолкаем.

— Позволь сказать кое-что, — заговариваю я.

— Что именно?

— Это не так-то просто.

— Говори уже, смотреть на тебя больно!

— Можно я прикоснусь к тебе?

— Ишь, выдумал!

— Знаю, ты любила Роба, но…

— Никаких «но»!

— Вдруг у нас с тобой что-нибудь да получится, а?

— Возьми себе в пассии Кэлен — ей все равно, с кем спать.

— Мы с ней уже переспали.

— И как?

— О, замечательно. Она даже мурлыкала, Аллия смеется.

— Слушай, — говорю, — дело не в сексе, а в любви. Я любил тебя и люблю до сих пор. Я по-черному завидовал Робу, хоть он и был мне другом. Прошу, скажи, что у меня есть шанс!

— Уф-уф-уф, аж мурашки по коже!

— Я каждое утро просыпаюсь в холодном поту, мне не с кем разделить одинокое ложе. Будь со мной, дели со мной мои страхи и радости.

— Я дала обет никого более не любить, даже если проживу тысячу лет.

— Глупости!

— Эти глупости помогают мне сохранить рассудок.

— Но я хочу тебя, не могу больше терпеть. — А руки тебе на что?

— Я и не жду от тебя любви. Удовольствуюсь… малым. Просто дружбой. И сексом. Сексом без любви, да. Можно ведь выполнять нехитрые телодвижения, пусть и без чувств.

— Обалденное предложение.

— Отчаяние мое велико, чересчур велико. Я живу слишком долго.

— У меня та же беда.

— Десять лет на том грузовике стали голгофой моей души. — Десять лет субъективного времени. На Земле прошли все пятьдесят.

— Значит, я постарел еще на полвека. — Мы оба.

— Поцелуй меня, Аллия. — Нет.

— Тогда обнажись предо мной. — Нет!

— Позволь же хотя бы представлять тебя в своих эротических фантазиях.

Аллия долго — очень долго — не отвечает. Потом говорит:

— Так и быть, но один раз. Не больше.

И я начинаю пожирать ее глазами: гладкую, нежную кожу, округлые, упругие груди, влажные губы чуть приоткрытого рта, черные волосы, обрамляющие идеальный овал лица…

— Ну, хватит. Я прекращаю.

— Больше такого себе не позволяй.

Я киваю и смотрю на нее холодным, начисто лишенным чувств взглядом коллеги. Я капитан, а она — член команды. Страсть утолена, и про любовь надо забыть. Я обещал, а мужик сказал — мужик сделал.

Я буквально вырезаю любовь к Аллие из своего сердца. Это сложная психологическая техника, но у меня получается.

Я будто бы никогда и не любил эту женщину.

— Полегчало? — спрашивает она… — Да, заметно, — говорю я.

Уголки ее глаз влажно поблескивают, но я притворяюсь, что ничего не заметил.

 

БРЭНДОН

Обожаю свои наручные часы, лучшего гаджета у меня еще не было.

В детстве у меня, правда, имелся мобильник (он же ПК и воображаемый друг). Я запрограммировал его так, чтобы он беседовал со мной подобно живому. «Брэндон, чувак, — бывалоча обращался ко мне телефон, — а не прогулять ли нам сегодня уроки?»

Я рассказывал ему о далеких планетах, а он мне — об устройстве Вселенной. Люди думали, будто я болтаю по со-тику с друзьями. Только зачем друзья, когда есть говорящий мобильник!

Скажите еще, что я ненормальный.

В школе я учился на одни пятерки, потому что память у меня цепкая, ничего не упускает. Бесило только, что на экзамены с мобилой не пускали. Ясен пень, учителя так боролись со «шпорами», но ведь надо же было понимать, что это — не просто телефон (фото- и видеокамеры/ПК/телевизор/МПЗ-плеер), а мой лучший друг!

Его звали Кзил. Не Козюль, не Козел, а именно Кзил.

Я вообразил, будто Кзил обижался, когда о нем думали как о простом телефоне, потому что на самом деле он — пришелец с другой планеты.

Кзил странствовал по Вселенной во времени и пространстве, видел Землю, когда она еще только вращалась куском раскаленного камня вокруг новорожденного Солнца. Он присутствовал (я так думал и думаю до сих пор) при всех великих событиях: когда Чингисхан завоевывал Европу и Азию, он сидел на плече у великого монгола. Кзил наблюдал, как пала Византия, витал над лагерями смерти, в которых Гитлер казнил евреев. Мой друг застал все ужасы нашей истории, но видел и много прекрасного: оставил свое имя на фреске «Сотворении Адама» в Сикстинской капелле — мелким-мелким шрифтом отпечатал «Кзил» в свежей краске, там, где встречаются руки Адама и Бога.

Кзил присутствовал на премьере «Гамлета», паря за кулисами возле Шекспира, когда тот суфлировал полупьяным актерам. Он был у одра Моцарта, умиравшего в одиночестве.

Кзил виделся мне существом поистине волшебным, наделенным недюжинной силой, но при этом хранящим в себе вечного ребенка.

Мы общались с Кзилом три года, потом об этом узнали родители и отобрали его у меня. Я на шесть месяцев лишился телефона, компьютера и лучшего друга. Папа с мамой отвели меня к психиатру на курс интенсивной терапии — остаток детства мне предстояло проводить по два час в день в обществе напыщенного идиота. Подобная перспектива не радовала, и я сумел убедить врача, что Кзил — бредовая детская фантазия. Все встало на свои места: я превратился в интровертивного книжного червя, зато больше не разговаривал с телефоном.

А на пятнадцатый день рождения отец подарил мне эти самые часы — с будильником, секундомером, калькулятором и даже DVD-плеером (надо только развернуть циферблат, и получится полноценный экран).

Но часы мне нужны не ради компьютера и кинотеатра, ведь у меня два имплантата — в горле и на сетчатке плюс микрочип в мозгу. Чтобы посмотреть фильм, мне достаточно закрыть глаза, а чтобы позвонить в любую точку галактики — напрячь голосовые связки (имею прямой выход на Квантовые бакены).

У часов — другая ценность. В них заложен Календарь и местное время всех обитаемых планет Вселенной.

Это только с виду просто. Например, Надежда, старейшая из колоний, была заселена сто лет назад (сто лет субъективного времени), а на Земле прошло четыреста лет — благодаря растяжению времени по Эйнштейну (это когда оно бежит тем медленнее, чем быстрее ты движешься). На Надежде сейчас 2712 год, а по земному Календарю — год 3112 (и 22.22 местного времени, что соответствует 07.20 земного времени; у нас на корабле — 11.45. Только время — часы — не имеет к отношения к сути дела. Важны года. Уж простите мне лирическое отступление).

Большинству людей (но не мне!) на разницу плевать, потому что колонии живут по земному времени, которое имеет статус «реального». Колонисты переходят на него в тот самый момент, когда включается их Квантовый бакен.

Мои волшебные часики показывают именно субъективное время заселенных планет. Еще я запрограммировал их вычислять официальный возраст людей. Для меня сейчас идет 3954 год, и мне восемьдесят пять лет. Однако на Земле сейчас 4512 год нашей эры, и мой официальный возраст — 558 лет.

Вот только это не мой реальный возраст! Не мой — и точка. Не прожил я этих пятисот пятидесяти восьми лет.

Еще у часов есть доступ к базе данных, где содержатся сведения о возрастах всех людей. Я знаю, сколько лет Лене, кэпу и всем членам нашего экипажа. Знаю возраст знакомых — возраст реальный и земной.

Со своими часиками я могу играться до бесконечности, ведь они говорят правду о времени: который час на Кембрии, на Иллирии, сколько лет (на самом деле) любому из жителей любой из заселенных планет.

Мои часики еще и не на такое способны, но главная забава для меня — вычисление разницы во времени и возрастах. Не знаю почему, ведь практической пользы от этого никакой. Я только лишний раз убеждаюсь, как охотно люди подчиняются интеллектуальному диктату Земли — она заставляет нас жить по своему времени, стареть по своему Кэлендарю. Однако всякий, кто хоть раз путешествовал в космосе на околосветовой скорости, старится по-своему. Мы — странники во Вселенной — перемещаемся в едином пространственно-временном континууме, но живем-то неодинаково, в разных временах. Мы — островки времен среди ползучих песков Вселенной.

Вот я загнул, а! Прям философ какой-то!

Мне не хватает Кзила, моего лучшего друга.

Я знаю, сколько ему лет — точно, до последней секунды. Я занес его возраст в память часов, исходя из того, сколько Кзил перемещается во Вселенной быстрее света. Нам не увидеться больше, не побеседовать, но со мной — его время.

Кзил, дружочек ты мой. Ты навсегда останешься в моих часах.

Люди, кстати, считают меня сдвинутым. Может, так оно и есть.

 

ЛЕНА

Мы на орбите пустынной каменистой планеты. Она вращается на орбите солнца Каппа 0332b. Сегодня — Ночь фейерверка.

Мы в скафандрах усаживаемся на мостике, убираем стены и крышку отсека и с благоговейным ужасом наблюдаем, как мимо — прямо к желтой переменной звезде — устремляются два боевых корабля Корпорации. Их ведут угонщики.

Планета под нами вся в окалинах, оставшихся со времен, когда солнце достигло наибольшей величины. Сейчас светило гаснет — оно утратило десятую часть прежних размеров. Переменная ни на одной из своих планет — ни органическую, ни какую другую. Но четвертая от нее планета имеет плотную аммониевую атмосферу, жидкий металлический водород и устойчивую орбиту. А еще — озера жидкого кислорода. Сам бог велел заняться ее терраформированием, и сегодня мы узрим начала этого процесса.

Я до сих пор с теплотой вспоминаю освоение Надежды. По ней тогда шагали роботы-оксигенераторы, поглощали окись углерода и изрыгали чистый воздух. Замороженный ад мы превратили в тропический рай; уже через шестьдесят лет после начала терраформирования по планете смогли пройтись люди без скафандров и кислородных масок.

Сегодня техника шагнула далеко вперед. На поверхность планеты набросили микротонкую теплопоглошаюшую сеть; в кислородные озера погрузились наноботы. Все до последнего — мельчайшего— элемента функционируют, словно разумные шестерни гигантской машины непостижимой сложности. И все они связаны единой энергорешеткой, питаемой через орбитальный энерготранзмиттер, который сам поглощает энергию солнца.

Боевые корабли подходят ближе к солнцу. Я включаю оптику шлема на полную мощность, но все равно не вижу обшивки судов. Однако представляю, как под ярко-желтыми лучами светила шипит и плавится кожа стальных Икаров.

«Под ярко-желтыми» звучит нелепо. Пустая фраза.

Кожа стальных Икаров шипит и плавится под мерцающими, испепеляющими лучами светила.

О, уже лучше.

Спасибо. Загрузи этот вариант и забей его в дневник.

Корабли выстреливают в солнце гарпунами, и те пробивают его хромосферу, затем — фотосферу. Ультразвуковые камеры передают на экран у нас над головами изображение преисподней — из самого сердца звезды. Мы, будто в кинотеатре, смотрим, как ее доят.

Гарпуны взрываются и большими светящимися шарами ныряют в сердце солнца. Жар разрушает их оболочку, обнажая сердечники — серебряные капсулы, похожие на пули. Они летят на околосветовой скорости, не успевая сгореть; врезаются в конвективную зону, пробивая ячейки супергрануляции.

В мгновение ока — или даже быстрей — капсулы проходят сквозь солнце, до краев наполняясь энергией. Компьютерная программа-симуляция показывает траекторию капсул полета — они несколько раз облетают планетарную систему с такой скоростью, что их просто не видно. А потом замедляются, обретя устойчивую орбиту; раскрываются, словно бабочки, зависшие в воздухе после неуловимого глазом облета планет.

Сверхплотные тела капсул, напитанные энергией, отдают ее теперь энергостанции, но не всю сразу, а по частям, в несколько импульсов.

Дальше энергия передается оксигенераторам, сети — хитроумному, блестящему механизму терраформирования, который медленно оживает у нас на глазах. Жар всасывается из атмосферы и топит кислород, а жидкий металлический водород испаряется, смешиваясь с газообразным кислородом в этаком ведьмином котле. За процессом следят триллионы датчиков.

Солнце вспыхивает, будто огонь в печи, когда золу ворошат кочергой. В нем словно запустили механизм самоуничтожения, и вот-вот произойдет катастрофа. От звезды волнами расходится пламя и превращает космос в калейдоскоп из пятен света, черноты и горящего мусора. Мимо не успевает пролететь комета — сгорает, махнув на прощание хвостом. Солнце плюется сгустками огня, которые рвутся с силой триллионов термоядерных бомб, превращая ночь в день, а космос — в подобие солнца. Скафандры не спасают от нестерпимого жара.

Затем все стихает. С каждой секундой у звезды забирают все больше энергии, а на планете под нами зажигаются огоньки, похожие на солнечные блики на поверхности моря. Переменная вспыхивает — и мы ликуем. Потом она успокаивается. Солнце ранено, его гордость уязвили какие-то люди. Они высосали жар из его пламени.

Пройдет девять месяцев, и на планете можно будет жить. Вот до чего дошел прогресс. Мое сердце поет, и я горжусь тем, что жива, тем, что я — человек.

Мы, люди — боги!

Лена, уйми свою спесь.

Заткнись-ка! И кто только запрограммировал в тебе такое занудство?

Ты, Лена, ты.

А-а…

 

ФЛЭНАГАН

Зал пиратской славы — величайшее здание на планете Капитан Морган: огромное, с голыми кирпичными стенами и стеклянной крышей, над которой чернеет ночное небо и светят двойные звезды системы Геликон.

Зал выстроен по образу и подобию Колизея — это идеальный цилиндр, где акустика совершенна, а полы выгнуты, и те, кто сидит за столиками у стен, прекрасно слышат говорящего в центре (на расстоянии в полмили).

Мы — Лена, Аллия, Гарри, Брэндон, Кэлен, Джейми и я сам — сидим за столиком в центре. Алби шныряет по залу: то он здесь, то его нет, а вот он прикинулся огоньком одного из светильников, расположенных по периметру. Любопытно, но Алби так хорошо влился в нашу команду, что я порой забываю о его истинной сущности. Для него самого общество — странное явление; дружба — неожиданное, но очень приятное открытие. Он здесь явно в своей тарелке, скачет, как у себя дома; умудряется пролететь под столиками босых мохнатых воинов, погрев им ноги.

Нашего хозяина зовут Грендель. Он сам бывший пиратский капитан, выбранный хранителем этого пристанища, планеты Капитан Морган. Под его началом — команда лучших проституток и проститутов Вселенной: мужчины и женщины, транссексуалы и бисексуалы, дельфы, лоперы и проч., и проч. Но Грендель не какой-то там сутенер, нет! Он агент, личный тренер, вдохновитель и мотиватор. Его шлюхи вырежут клиенту сердце, если тот нарушит секс-контракт. Иными словами, хотите жесткого секса — получите, но не вздумайте причинить партнеру боль сильней оговоренной.

Это добавляет перчинки в отношения проституток с клиентами. Шлюхи Гренделя действительно лучшие, они повелительницы и рабыни искусства любви.

Сама планета — рай для сорвиголов. Здесь гремят гигантские водопады, а любимая забава — спуститься по речным порогам от Испаньолы до Лиссбонвилля, а потом доползти от берега реки до больницы за новыми конечностями и органами взамен потерянных. Доползают не все, но жизнь тут стоит недорого. Осевшие на Капитане Моргане пираты видели, как их семьи погибли жестокой смертью. Многие становятся фаталистами и ищут способа умереть. Вот такое дикое место есть на задворках Обжитого космоса.

А с Гренделем мы знакомы давненько, даже успели как-то подраться… Хотя нет, «подраться» еще слабо сказано. То был махач, вызывающий ужас: мы бились руками, ногами, кусались, царапались, выковыривали друг другу глаза… и так шесть недель без передыху. Под конец просто принялись грызть друг дружке глотки (руки-ноги-то не работали!). Но ей же богу, остались живы и дружим! В один прекрасный день я спрошу Гренделя, из-за чего мы все-таки подрались (у меня на компьютере стоит «напоминалка», ведь своя память ни к черту).

Грендель подходит к нашему столику и бухает по нему своей пивной кружкой — две пинты, вырезана из цельного алмаза в двадцать один карат. Ее грани сверкают. На зал опускается тишина, и хозяин кивает мне:

— Песню.

Беру гитару, пробегаю пальцами по струнам. Я настроил инструмент так, что он звучит одновременно как акустическая гитара с автоматической гармоникой под плавный аккомпанемент арфы, «вау-вау» эффекта электрогитары и барабанов.

Снова касаюсь струн, и мне подыгрывает оркестр. Сейчас сменю ритм, и сильным голосом запоет саксофон.

Наигрываю любимую мелодию из Золотой эпохи блюза и рэпа. Начинаю с тихого, лиричного, красивого припева — мой голос парит, он хриплый, но чистый. А слова мягким эхом отражаются от стеклянной крыши:

Звуки гитары рвут душу. Перехожу к рэп-части, потом снова к припеву. Он звучен и вызывает в памяти давно забытые образы. Лена кивает в такт мелодии. На ее губах тень улыбки.

Снова рэп, потом соул и припев.

Все.

Воцаряется полная тишина, а потом весь зал начинает греметь кружками по столам. Я киваю и жду.

— Отличная песня, — говорит темноволосая женщина. Глаза у нее злые, лицо в шрамах. Она повторяет рэп-кусочек из моей песни, но не речитативом, а мягким напевом, будто лаская слова языком. Закончив, кивает: — Благодарим тебя. Как твое имя?

— Я капитан Флэнаган. Пират.

— Я Гера. Все слушайте мой рассказ.

Голос ее по-прежнему звучит мягко и тихо. Слова разносятся по залу, подобно бабочкам. Мы жадно ловим их, напрягая слух.

— Я рождена рабыней, но умру свободной. Кружки гремят по столам.

— У меня было пять старших сестер. Вот их имена. Наоми — первая, высокая, стройная, любила бег. Она была, словно газель, метеор. С нею наши сердца пели от радости. За ней мы шли, за ней пошел бы любой. Кто-то говорил, что она — вылитая мать, но матери мы не знали, потому как родились на Гекубе.

Последние слова Гера выплевывает, словно яд. Нас пробирает озноб, потому что все знают: Гекуба — это плодородный райский сад, за которым следят люди (и только мужчины).

— Вторую сестру звали Клара. Она была мрачная, и мы постоянно с ней ссорились. Клара родилась на семь лет раньше меня, и я думала, будто она — злая, нахальная и любит командовать. Разумеется, я ошибалась. Теперь сожалею обо всех бранных словах, сказанных Кларе в пять лет, в шесть лет, семь лет и в восемь, и в девять… Но когда мне исполнилось десять, Наоми забрали на Жатву, и Клара стала нам матерью, отнеслась к долгу очень серьезно. Мы перестали ругаться. Клара смешила нас, играла с нами, пела нам колыбельную, вот эту, послушайте…

Гера чистым голосом затягивает колыбельную, которую пели в двадцать первом столетии. Мелодия — легкая, быстро запоминается, ее хочется напевать.

Пение Геры меня очаровывает:

Она поет а капелла. Я слыхал голоса и получше, и с более широким диапазоном, но ни один не тронул меня до такой степени.

— Клара одиннадцать месяцев пела колыбельную мне и сестрам. Потом ей самой исполнилось восемнадцать лет, и ее тоже забрали на Жатву.

Зал взрывается грохотом и проклятиями. Гера терпеливо ждет, пока наступит тишина, затем продолжает:

— Третью мою старшую сестру звали Шива. Она росла красивой и жизнерадостной, но оставалась ребенком — ей исполнилось только шестнадцать, когда Клара ушла. До Особого дня Шива могла бы и дальше жить радостно, но она будто угасла, затосковала. Заботу о семье взяли на себя мы с Персефоной: покупали продукты, вещи, готовили, убирались, устраивали в гареме семейные праздники. Шиву мы только что на руках не носили, она ни в чем не испытывала нужды. Мы рассказывали ей сказки о далеких странах, где счастливо живут прекрасные принцессы и принцы.

К тому времени мне исполнилось одиннадцать, а Персефоне — тринадцать, но мы уже были женщины. Каждое утро просыпались с улыбками и с песнями веди хозяйство, превращали дом в милое, дорогое нам место. Шива почти перестала грустить, а потом ее наконец забрали на Жатву.

Гера ненадолго замолкает. По ее лицу катятся слезы и крупными каплями падают на крышку нашего стола. Грендель, этот волосатый гигант, промокнув Гере платочком глаза, обнимает эту маленькую, хрупкую женщину.

Гера делает большой глоток вина, пробует говорить, но голос ее надломился. Ей нужно время. Через несколько минут Гера продолжает рассказ с прежней силой и ритмом:

— С уходом Шивы мы с Персефоной решили наконец постичь окружающий мир. В гареме имелась библиотека — запертая на замок. Но мы нашли способ пробираться туда по ночам и читать распечатки, файлы с экрана, даже книги… Так нам открылись физика, астрономия, история, культурология и понятия моды. Нашлись книги о любви, о романтике. Мне особенно понравилась Джейн Остин, писавшая про влюбленных. — Гера фальшиво смеется. — Ее книги стали для меня этакой порнографией, кусочком запретного.

— Но вот забрали Персефону, и на два года я осталась одна. Прочие девочки обращались со мной замечательно, но переходить в их семьи я не хотела. Вела и дальше хозяйство, устраивала праздники, готовила обеды из шести блюд, которые сама же и съедала. Постоянно думала о Дарси, о том, какие у него волосы — каштановые или белокурые?

— Затем мне исполнилось восемнадцать, и меня забрали на Жатву. Помните, прежде я не бывала на поверхности родной планеты. Гарем — скопление красивых домиков — находился под землей, и свет туда проникал через узкие щелки. Неба мы не видели никогда. Нас ждал самолет, я боялась лететь. (А вокруг площадки носились животные.) Над головой горел желтый пламень.

— Я видела мужчин, смотревших на меня похотливо, но так, словно я — богиня. Теперь-то мне понятно, что на Гекубе мужчины живут странной, пустой жизнью: работают в полях, на фабриках, поют песни, пишут картины, сочиняют поэмы о любви к женщинам, которых не знают. Им приходится быть гомосексуалистами, но ужас не в этом. Они живут до восьмидесяти, девяноста лет, а то и дольше. У них общество, они согреты солнцем… Однако для мужчины жизнь без женщины — вовсе не жизнь. Мы — ключи и замки, инь и ян. Мы — воздух и легкие. Мужчины и женщины, мы — единое целое.

Стены усиливают каждое слово, которое раскрывается перед нами, будто цветок навстречу восходящему солнцу. У Геры истинный дар, она завладела нашими сердцами; мы жадно ловим взглядами ее жесты, переживаем ее волнение при приближении к самолету, чувствуем вместе с ней страх при подъеме на высоту. Мы трепещем, едва речь заходит о дворце, куда вводят Геру.

— Слуги искупали меня и одели. Им нравилось мое обнаженное тело. А ночью меня снова раздели, надушили духами, сделали массаж и натерли маслом; потом уложили спать. Утром все повторилось: массаж, духи, масло. Моя кожа впитывала пряные ароматы, а тело дрожало от пробудившейся сексуальности.

— Я совсем не знала, к чему готовиться. Думала, может, меня выпотрошат, обезглавят или запытают на дыбе. И уж совсем не ожидала, что меня и других девочек, достигших совершеннолетия, накормят и напоют вином. Дворцом владели гиганты — невероятно красивые мужчины й женщины. Они велели нам петь и танцевать, а мы повиновались. Затем султан подозвал к себе одну девушку (а всего нас было около сотни), разделся сам и стал любоваться ее прелестями.

Гера замолкает. Затем…

— Девушек на Гекубе выращивают только за тем, чтобы лишить девственности. Это ни для кого не секрет. А правители планеты — роботы-доппельгангеры — крупнее обычного человека во всех отношениях. Когда ту девушку изнасиловали, она истекла кровью и умерла. Мы поняли: та же участь ожидает всех нас.

— О той ночи зла больше рассказывать не стану. Скажу только: я выжила. Очнулась под завалом из мертвых тел, ползком выбралась из дворца и спряталась в холмах. А однажды мне повезло угнать звездолет, который будто нарочно подготовили для дальнего космического путешествия. Познания в астрономии помогли мне выбраться к звездам, и через полтора года меня подобрал пиратский корабль. Теперь я здесь.

Гера поднимает бокал.

— Тост.

Свои бокалы, кружки поднимаем и мы.

— За Наоми, за Клару, за Шиву — за всех девушек на Гекубе. За моих сестер!

Мы эхом, на пределе сил повторяем:

— За твоих сестер!!!

Лена бледнеет, ее всю трясет.

— Неужели, — шепчет она, — мы допустили подобное?

 

ФЛЭНАГАН

Рассказывается еще история. Иллирийцы танцуют для нас, мекенийцы с необычайным умением ставят кукольный спектакль. Стая лоперов изображает охоту.

Лена с силой ударяет по столу кружкой. Все оборачиваются.

— А вот моя история, — произносит она.

 

ЛЕНА

— У меня есть сын, любить которого я не могу. Эти слова вызывают в зале ропот.

— Вы скажете «ну и что?», — продолжает Лена. — По сравнению тем, что пережили другие. Я знаю о ваших страданиях. Многих моих друзей отправили в тюрьму по нелепым обвинениям, и они провели остаток жизни в камерах, где не могли даже встать в полный рост, такой низкий там был потолок. Им отказали в защите и правосудии. Почему? Да просто так. Их лишили жизни не в наказание, не в порядке упреждающей меры. Бывает, система проглатывает человека, не заметив и не выплюнув потом костей.

Обо всем этом я знаю, и… не могу любить своего сына. Потому мое сердце болит, умирает.

Я не любила даже отца своего ребенка. Жила для себя, а сын Питер больше века провел в состоянии замороженного эмбриона. Когда он родился, у меня в жизни начался тяжелый период: целый год я пролежала в больнице и еще четыре восстанавливалась дома. Питера без меня растили посторонние женщины, и растили неплохо. Когда же я вновь смогла быть ему матерью, то постаралась любить его. Я очень сильно старалась. На его одиннадцатый день рождения мы танцевали с ним на площади святого Марка в Венеции, на Земле. Специально для нас играл оркестр в кафе «У Флориана». Волосы у Питера соломенные, и веснушки — как у меня. Он рос очень серьезным мальчиком, прилежно учился. Но вырос злым. Однажды содрал с соседской кошки шкуру. Позднее стал выпивать, а точнее — спиваться. Подсел на наркотики. Внешне повзрослел, но в душе остался мальчишкой: издевался над друзьями как мог. В этом мы с ним разнились. Да меня тогда рядом с сыном и не было — я занималась политикой, отвечала за великие изменения в обществе.

Я создавала «Хеймдалль».

По залу вновь прокатывается волна шепотков — на этот раз удивленных.

— Я была политиком и пионером движения космической колонизации. Питер шел во второй волне колонистов; его экспедиционная группа высадилась на Меконие, пустынной планете, где царило отчаяние. Ее так толком и не освоили. Питер тогда еще оставался сравнительно молодым… и амбициозным. Он убил избранного президента своей колонии, захватил власть. Я же в то время занимала пост Первого Президента всего человечества. Меня звали Забар.

Шепотки разом стихают. В воздухе над головами у собравшихся будто повис невидимый меч.

— Меня много в чем обвиняют, но задумайтесь: нас тогда вели мечты. Моей первой планетой стала Надежда. Я пыталась уподобить ее раю земному, и мне это почти удалось… Но меня лишили всего — за хладнокровное убийство, если называть вещи своими именами. Я прошла через процедуру, которую сама же некогда изобрела, введя потом в действие: мне поджарили мозг, перестроили характер и личность. Сделали из меня дурочку, разбитую женщину. А Питер тем временем поднимался все выше по лестнице власти.

Знаю, на мне много грехов, но… но… — Лена вытирает слезы. — Что за Вселенную мы создали, если в ней мать не может быть с сыном?!

Я путешествовала по космосу, а Питер расширял границы Империи. Собрав огромную безжалостную армию, он двинулся домой — покорять Землю. Много лет он провел в пути на околосветовой скорости. Однажды мы пересеклись, и я едва узнала его — обаятельного, но холодного, самодовольного диктатора. Мы много времени провели вместе, и мне стало ясно, как Питер презирает женщин. Воспитать его так и не удалось.

Может, Питер стал чудовищем сам по себе, а может, в том моя вина. Виновата ли я? Задайте себе этот вопрос. Разрешаю судить меня по моим делам, по тому, что я сделала в жизни, но не судите меня за то, что я была плохой матерью. Хотя… боюсь, в этом и есть моя главная вина.

Мои компаньоны знают правду: я — мать Гедира. Он сейчас на Земле, мы не видимся, но часто выходим друг с другом на связь, и тогда Питер рассказывает о своих планах. Я не прошу его об этом, но само собой получается, что осведомленность моя очень высока.

Я больше любого из вас знаю об устройстве Вселенной.

Гера, ты поведала мне свою историю. Мы с тобой сестры, ты и я. Прошу, не суди меня за свершенное, зато, что еще предстоит совершить. Взгляни на меня глазами наследников.

Ай, какая неудачная фраза.

Заткнись, они все у меня вот где — в руках! — Когда мне принесли новорожденного Питера, я подумала, ничто на свете не помешает мне любить его. И ошиблась. Я сажусь.

Повисает неловкая пауза. Тогда Флэнаган встает из-за стола и спокойным дипломатичным тоном спрашивает это собрание головорезов:

— Короче, народ, кто за то, чтобы повоевать?

Рев одобрения едва не сбивает его с ног.