Мы прибыли наконец в Москву, часу в шестом вечера, и прямо к дому князя Александра Сергеевича, на Якиманке. В Москве князь пользовался особенною популярностью: москвичи его любили и считали своим.
Когда мы въехали во двор, князь приказал затворить ворота и тогда мы вышли из экипажей. Из всех дверей надворных строений высыпала прислуга, видимо обрадованная приездом барина, чего, быть может, уже и не чаяла. Князь, обойдя все комнаты, тотчас же отправился к дочери своей, Александре Александровне Вадковской, дом которой находился стена о стену с домом князя. На другой день, опять уходя к ней, князь взял и меня с собою. Как сама хозяйка, так и милые её дети (сын и четыре дочери) ласковым своим обращением расположили меня к себе сердечно. Когда ввели внука князя, малютку Колю, то в чертах его детского личика и в некоторых телодвижениях и манерах я заметил сходство с дедушкой.
— Ты находишь? — отозвался князь, когда я сказал ему об этом, — а я так еще и не разглядел его… такой крошка!
Когда, к обеду, мы возвратились в дом Вадковских, князь посадил внука к себе на колени и, пристально всмотревшись в его личико, погладил по головке и обласкав отпустил. С этой минуты в князе зародилась мысль, чтобы сына дочери своей, Николая Вадковского, приготовить к наследию и к продолжению фамилии Меншиковых, так как у сына Александра Сергеевича, князя Владимира Александровича, детей в живых не было.
За обедом г-жа Вадковская рассказала нам забавный анекдот, случившийся у неё в доме еще в бытность князя в Севастополе. Прежде всего, должно заметить, что у нас тогда отличался особенным удальством на вылазках, прославленный по всей России, матрос — Петр Кошка. Рассказы о его лихих и часто потешных подвигах как-то особенно нравились посетителям бастионов, приезжавшим в Севастополь из Петербурга; они, запоминая эти рассказы и передавая их с вариациями на все лады, так расславили Кошку, что забавное его имя сделалось популярным в обеих столицах. Оно переходило из уст в уста и дошло, наконец, до того, что Кошка, при затишьи толков о военных действиях по недостатку новостей, делался предметом всеобщих разговоров. «Ну, что Кошка? — спешили спросить приезжих из Севастополя — расскажите нам про Кошку!» А вдруг и сам Кошка явился в Москве. Раненый в грудь и в руку, с окровавленными повязками, притащился он в дом дочери князя Меншикова — передать ей поклон от доблестного родителя.
Легко себе вообразить какая поднялась суматоха, какая была радость в Доме Александры Александровны! Посланный от отца, да еще и кто: герой из героев — Кошка! О внимании, о заботах, оказываемых ему, и говорить нечего: Кошке в глаза глядят, не знают где усадить; в нём позабыт матрос, это гость, дорогой, почетный. Созывают друзей: в честь Кошки обед; пир горой. Кошка не может резать кушанье: дамы наперерыв спешат услужить увечному воину; за Кошкой речь: врет напропалую; проверять некому — и его слушают, ему удивляются. Из всех гостей, только один как-то хмуро посматривает на Кошку; его не забавляют россказни матроса и он, как офицер, не слишком-то доволен излишней развязностью нижнего чина.
Обед кончился; Кошка отяжелел; ему потребны отдых, перемена повязки. Посылают за доктором, раненого отводят в прекрасную комнату, где для него приготовлена отличная постель. Кошка отдыхает и в доме всё затихло: разговаривают вполголоса, ходят на цыпочках; чуть скрипнет или стукнет дверь — все шикают неосторожным: «не разбудите Кошку!»
Между тем, хмурый офицер, в ожидании доктора, пробрался к окну той комнаты, в которой отдыхал Кошка, и, заглянув чрез неплотно задернутые занавеси, увидал, что увечный герой, сняв свои окровавленные повязки, так-то ловко укладывает по карманам, из щегольской обстановки комнаты, всё, что ни попадает под руку. Ай, Кошка: поистине, блудлив как кошка, только не труслив, как заяц!
Чтобы никого не тревожить в доме, офицер тихонько послал за полицией и, без шуму связав Кошку-самозванца, отправил его на расправу к обер-полицмейстеру.
В короткое время пребывания своего в Москве, князь едва успел посетить почтенных лиц, своих сверстников, проживавших тогда в Белокаменной. В числе их был и младший брат князя, отставной полковник лейб-гвардии гусарского полка Николай Сергеевич.
Кроме брата, князь Александр Сергеевич познакомил меня еще с своею племянницею, княжною Екатериною Андреевною Гагариной. Своим живым, веселым характером и любезностью княжна умела занимать и развлекать князя, всегда находившего удовольствие в её обществе.
В Москве, первый выезд Александра Сергеевича был к Алексею Петровичу Ермолову. По возвращении от него, князь сказал мне, что Ермолов нездоров; а на другой день, посылая меня к нему осведомиться о здоровье героя Кавказа, заметил:
— Вот тебе случай увидеть этого замечательного человека!
Алексей Петрович принял меня в кабинете, где он, сидя за письменным столом, беседовал с каким-то купцом, одетым в сибирку и сидевшим напротив хозяина. При входе моем, Ермолов приподнялся и я во всём её величии увидел колоссальную, но уже одряхлевшую фигуру героя-полководца, в нанковой, серого цвета партикулярной одежде: короткий сюртук и крупными складками осевшие брюки не шли к могучим формам Алексея Петровича; с представлением о нём в моем воображении был неразлучен артиллерийский сюртук. Выражение лица маститого старца было доброе, приветливое; продолжительная, мирная жизнь, вероятно, смягчила тот суровый, грозный взгляд, который мы привыкли видеть на его портретах… Но это был всё тот же лев, хотя и состарившийся!
— Поблагодари князя, — сказал мне Алексей Петрович. — мне сегодня лучше; а вчера я не успел с ним поговорить. Подойди поближе и расскажи, что и как вы там воевали… Начинай с начала и иди по порядку.
Я приблизился и Ермолов, поставив меня, как ребенка, почти между колен, устремил на меня приветливый взор. Не ожидая экзамена Ермолова, при виде этой большой седой головы, покрытой массою курчавых, всклокоченных волос, я оторопел. Но Ермолов заговорил так ласково, что я постепенно ободрился и начал обстоятельно излагать свой рассказ; мельчайшие подробности тогда еще живо сохранялись в моей памяти. Разложив карту Крыма, Алексей Петрович следил по ней за моими рассказами и внимательно меня слушал. Часа два длились они, почти без перерыва.
1-го мая 1855 года, по выходе из вагона в Петербурге, князь был встречен на станции чинами морского ведомства; в тот же день его посетили Великие Князья. На другой день, по возвращении из дворца, Александр Сергеевич послал за мною.
— Государь дозволил мне провести лето в деревне, — сказал он, — мы поедем в Ивановское. Дня через три я соберусь.
Ивановское — подмосковная усадьба князя, находилось в 25-ти верстах от станции Подсолнечной.
Сюда, по приглашению Александра Сергеевича, прибыли погостить: княжна Екатерина Андреевна Гагарина и Александра Александровна Вадковская с детьми. Желая доставить все возможные развлечения племяннице, дочери и внучатам, князь приказал сформировать верховых лошадей для взрослых, выписать осликов для детей. В кругу семьи, князь повеселел и видимо поправился здоровьем; ежедневно гулял, катался с детьми. Раз привели из Крыма лошаков и все пошли на них посмотреть. Дети обступили еще невиданных ими животных и тогда один лошак как-то лягнул в ногу старшую внучку князя. Не могу никогда забыть того испуга, который мгновенно выразился на лице дедушки: он побледнел, руки его затряслись и, не будучи в состоянии говорить, он заикался. Хотя девочка и поспешила успокоить князя, но он до тех пор не мог опомниться, покуда гувернантка не увела ушибленную питомицу и не подала ей почти ненужной помощи. Это движение сердца Александра Сергеевича может свидетельствовать против обвинений в его сухости и черствости.
Соседства у князя почти никакого не было. В ближайшем имении, «Дмитровке» графа Виктора Никитича Панина, никто не жил: в десяти верстах проживала престарелая княжна Долгорукова, по странной прихоти еще смолоду отвергнувшая женский костюм и постоянно одевавшаяся в мужской. Её примеру последовала другая соседка, Надежда Павловна Н-ая, преобразившая себя в совершенную амазонку: гарцевала на коне, охотилась с ружьем, пела с аккомпанементом гитары песни.
Образ жизни князя в Ивановском отличался простотою и регулярностью. Вставал Александр Сергеевич рано, выходил побродить в сад; потом уходил в свой кабинет и занимался до самого завтрака. Когда всё наше общество собиралось, он спускался в столовую, и хотя сам не завтракал, но любил смотреть на семейную трапезу, принимая отчеты и проверяя распоряжения своего управителя Андерсона, финна, в ужасном рыжем парике, — человека весьма исполнительного. До обеда, князь, сопровождаемый мною, катался верхом. За обедом любил, чтобы блюда, подаваемые присутствующим, были им по вкусу; в особенности заботился о детях. После обеда для всего нашего кружка придумывались прогулки, устраивались кавалькады, parties de plaisir. По возвращении пили чай; князь же уходил к себе в кабинет и занимался до ночи. Летом 1855 года, Александр Сергеевич почти исключительно был занят ведением записок о своей минувшей военной деятельности; так, по крайней мере, я мог заключить из тех вопросов, которые он мне делал тогда, если я случайно входил в его кабинет. Ответы мои он тотчас же вписывал в оставленные пробелы на исписанных им листах бумаги, особенного формата и цвета; кроме того, на памятном листке у него было записано многое, необходимое для справок и опросов у меня. Впоследствии, когда кто-нибудь спрашивал князя: нет ли у него собственных записок о Крымской кампании? он отвечал, что записок не вел.
Прошло лето; князь, переехав на несколько дней в Москву, отсюда выехал в Петербург. Война еще не кончилась: ожидали покушения союзников на Кронштадт. Князь Александр Сергеевич получил назначение быть кронштадтским военным генерал-губернатором и командующим военно-сухопутными и морскими силами в этом городе на правах главнокомандующего. 11-го января 1856 года князь вступил в новую свою должность. К нему были назначены: начальником штаба — генерал-адъютант вице-адмирал граф Евфим Васильевич Путятин; дежурным штаб-офицером — полковник Нестеровский; адъютантами, кроме меня, вновь назначены: Чевкин, Мейендорф, Акулов, князь Ухтомский и Пономарев; директором канцелярии — опять А. Д. Крылов.
Для заграждений фарватера, на известном расстоянии от Котлина вбивали целый лес свай; на льду было наставлено бесчисленное множество копров; сваи спускались в небольшую прорубь во льду и забивали их, насколько было надобно, чтобы скрыть их под водой. Работа шла успешно; сотрудники князя, адмиралы, по всем отделам усердствовали от души. Кроме того, в воде строилось несколько земляных батарей на бутовых фундаментах; работы была пропасть, но ко вскрытию залива всё было окончено.
Между тем, война прекратилась; мир был заключен и 6-го апреля 1856 года последовал высочайший приказ об увольнении князя Меншикова от должности кронштадтского военного генерал-губернатора и командующего военно-сухопутными и морскими силами в Кронштадте, с оставлением генерал-адъютантом и членом государственного совета. Адъютантов всех отчислили; только я один, на основании высочайшего повеления, 1855 года 23-го марта состоявшегося, по ходатайству Его Высочества Генерал-Адмирала, — был оставлен при князе, в виде исключения.