Гори огнем священным, сердце, Гори! Мне любо и легко взирать На дивные создания искусства! О Джулио Романо! О великий мастер! Ты, кистью чародейственной владея, В красе и блеске состязался с небом! Во прах, во прах перед твоим талантом! (Упадает на колени перед картиной. Через немного времени встает, отряхается, протирает глаза. Холодный пот льется по его челу. Он снова смотрит на картину и, преисполняясь восторгом, начинает скакать и прыгать, напевая) О Романо! О Романо! Это диво – не картина! Чудо мысли, исполненья, Страсти, силы, вдохновенья… И легко и вместе жутко. Дрожь по телу пробегает, Искры сыплются из глаз, И пленительные звуки, Расплетаясь и сплетаясь, Будто змеи обвивают Утлый, бренный мой состав! Страшно! Дивная минута! Тра-ля-ля! Тра-ля-ля! (В изнеможении упадает на стул. Затем величественно поднимается и произносит медленно и строго) Условия искусства глубоки! И путь его исполнен бурь и терний. Художник – не ремесленник. Он должен Прежде всего иметь запас идей и нечто, (сжимая руку в кулак) Что избранным из избранных дается. Я чувствую во мне есть это нечто… В груди растет зиждительная сила, По жилам вместо крови льется огнь… Не для земной и мимолетной славы Я предаюсь великому искусству, Не для себя, не для людей – для бога! И жизнь моя пойдет легко и плавно, Озарена священным вдохновеньем… Спасибо Джулио Романо! Он Мне указал мое предназначенье; Двукратное – и от души спасибо Великому!. . .

(про себя) Как он хорош сегодня! Он облит весь лучами вдохновенья, И блеск в очах, и гордая улыбка… (Невольно громко) О Доминикино!

Кто звал меня?..

Анунциата! вы ли? Как! откуда?..

Синьор художник… боже… извините… Я здесь нечаянно…

Анунциата!

Великий боже! Что со мною? Я дрожу. (Громко и сильно) Внимай, внимай пророческому слову, Из уст моих ты слышишь голос свыше. Страшный путь ты избрал, Фети! И на избранном пути Для тебя расставят сети Злоба, зависть; но идти Должен ты по нем, лелея Светлый, чистый идеал, Не ропща и не робея; Бог тебя сюда призвал… Для великого!.. А люди… Но ты пиши не для суда мирского, Бессмыслен и пристрастен суд людей… Есть суд другой – и есть другое слово… Его-то ты вполне уразумей! (Исчезает.)

О дивное, прекрасное явленье! О неземная!.. Где ты? Погоди, Не улетай… Благодарю, создатель! В ее устах твое звучало слово!.. Мне слышатся еще досель те звуки Гармонии чистейшей!.. Как светло!.. Как хочется мне плакать и молиться! Как грудь кипит! Как сердце шибко бьется, Рука к холсту невольно так и рвется… Мой час настал. Великий, дивный час!.. За кисть, за кисть, Доминикино Фети!.. (Убегает.)

(худой и бледный, пишет картину и вдруг останавливается, мрачно поводя глазами) Нет, кончено, остыло вдохновенье… Не воротить минувшее мгновенье!.. (Толкает ногою станок, на котором стоит картина. Картина падает.) Прочь с глаз моих!.. Ну, веселитесь, люди! (Рвет в бешенстве кисть, бросает ее и топчет ногами.) Сбирайтеся смотреть на мой позор… И вы, завистники с змеиного улыбкой, Художники! Сбирайтеся сюда!.. Коварное, слепое провиденье! Зачем сей путь ты указало мне? Обман и ложь – и на земле и в небе! Я изнемог!.. Довольно… Нету сил; Червь внутренний мне сердце источил!.. Башмачник я, ремесленник презренный, А не художник, славой осиянный! (Хохочет дико.) Разбит во прах мой велелепный сон! (Задумывается и через минуту) А сон тот был и чуден, и прекрасен… Казалось мне тогда, что я восстану В лучах, в венце и в нестерпимом блеске, Величием, как ризой, облачен Й молниею славы опоясан! Колебляся под куполом святыни, Я радугу хотел сорвать с небес; С природою я мыслил состязаться; Пересоздать небесные светила, Луну и солнце с неба перенесть На полотно. И кистью исполинской Хаос, и тьму, и ад изобразить На диво, страх и трепет человеку!.. Я мыслил сжать в одно произведенье Громадное – все божий миры!.. (Немного погодя) Искусства царь, в регалиях моих Я плавал бы над миром изумленным, И на меня в немом благоговеньи Смотрели б очи тысячи людей… И голос мой тогда бы с высоты, Подобно грому божьему, раздался: О люди, на колени!.. Не предо мною, люди, – Пред искусством!. . . . А ныне что я? . . . . (Приближает к себе бутылку с вином и, указывая на нее) Вот что теперь единственный мой друг, Единственное благо мне дающий, – Забвение… (Пьет.) Как сладко в душу льется Живительный и пурпуровый сок! Как весело мечтается и пьется!.. (Выпивает залпом несколько стаканов вина и по некотором молчании) Что вижу я?.. Окрест меня собрались Архистратиги дивные искусства, Великие!.. Так точно, это он, Божественный творец «Преображенья», И он, создатель «Страшного суда» — Сей строгий и суровый Бонаротти… Вот нежный, утонченный Гвидо Рени… Страдалец вдохновенный Цампиери — Мой гениальный тезка – также здесь… (Еще пьет.) И все они с любовью и с почтеньем Торжественно взирают на меня И говорят: «Достойный наш собрат! Наполнив наши кубки золотые, Мы чокнемся во здравие искусства, Обнимемся – и вместе в путь пойдем К сияющему храму вечной славы… Мы гении, мы высшие земли! Во храме том мы с гордостью воссядем На благовонных лавровых венках, Амврозией хвалений упиваясь, И будем трактовать лишь об искусстве, Зане другая речь нам неприлична…»

Опять мечта… Проклятая мечта!.. Вы, демоны, смеетесь надо мною?.. Ну, смейтесь, смейтесь, – я и сам смеюсь.

Сильнее, гром! Тебе не заглушить Стенания растерзанного сердца!..

Вот так! И то не громко; посильнее!., О, если б мне стихии покорялись!.. Одним ударом я б разрушил мир И молнией спалил бы все картины… Пусть гибнет всё… Пощады ничему! И первое погибни ты, искусство!.. Искусство – вздор… Оно на дне бутылки, Вот где оно, искусство!.. Пить и пить… Страстям своим… отважно предаваться, Роскошничать и в неге утопать — Вот жизнь!.. И Рафаэль так жил… И я… (Засыпает.)

Богохулитель дерзкий! И это ты, что обещал так много, Ты, кем была я некогда горда, Кому вполне безумно предавалась, Кем я жила и страстно упивалась, – И это ты, мой светлый идеал? Проклятие! Ты дерзостно попрал Святыню чувств, надежд и вдохновений, Ты погубил в зародыше свой гений, На полпути к бессмертию ты пал!

О боже! Прочь, ужасное виденье… Анунциата!!. Это страшный сон Иль совести тревожное явленье?! Я без того разбит и сокрушен… Анунциата, ты ли?..

Это я! Я – казнь, тебе ниспосланная свыше! А! ты узнал меня!.. Да, это я, – Твоя Анунциата!.. Это я, Доминикино Фети!.. О, гляди, гляди, Я мало изменилася. Не правда ль? . . . . Проклятие, проклятие тебе!

(упадая пред ней на колена) Не проклинай! Не я, не я, а люди — Виновники погибели моей! У ног твоих позволь мне умереть, Дай выплакать у ног твоих прощенье… Не я, не я, – а люди!. . . . . . . <1846>