На другой день я встала с красными глазами.
– - Уж не об Алексее ли Петровиче изволили плакать? -- спросила Степанида Петровна.
– - Вам что за дело? Оставьте меня в покое!
И слезы снова блеснули у меня в глазах. Степанида Петровна заговорила жалобным голосом:
– - Бедная! Вздумала, что он женится на ней! Да не женится, хоть каждый день плачь с утра до ночи, -- заключила она резким голосом, который больше шел к ее лицу.
После такой мучительной ночи я не имела сил терпеливо вынесть ее насмешки; схватив себя за голову, я прислонилась к стене и зарыдала… Меня начали бранить, зачем я плачу так громко.
– - Хоть бежать! -- проговорила я в отчаянии, сама не зная, что говорю, и вдруг меня образумил отвратительный, торжествующий смех Степаниды Петровны.
– - Право! -- шипела она. -- Ай да Наталья! Вот готовишь сюрприз родителям!.. Уж не к Алексею ли Петровичу? Впрочем, ты всегда смотрела такой…
При имени Алексея Петровича и таких оскорбительных подозрениях слезы мои исчезли; я подошла к ней, и не знаю откуда брались у меня слова, но я не осталась у ней в долгу; я знала, сестра ее была в то время именно в таком положении, какое она мне пророчила.
Раздраженная до крайней степени, Степанида Петровна поклялась сказать все маменьке. И в сумерки она отправилась к ней.
Собиравшаяся гроза, страх, может быть, никогда больше не увидеть Алексея Петровича, предчувствие нового унижения -- все это внушило мне отважную мысль: я решилась во что бы то ни стало увидеться с Алексеем Петровичем, все сказать ему и навсегда с ним проститься.
Я упросила брата Ивана сойти вниз, подстеречь, когда приедет Алексей Петрович, и попросить его подождать там меня.
– - Ну, смотри, Наташа, если увидят!?.
– - Тебя увидят, так ничего, а если меня, так я скорей умру, чем скажу, что ты мне помогал.
– - А что ты хочешь сказать ему?
Не вдруг нашлась я отвечать брату на его вопрос.
– - Ты пробеги прямо к дедушке, -- заключила я, когда он согласился на мою просьбу: -- я уж и буду знать, что Алексей Петрович ждет меня.
– - Ну, хорошо!
Пришел час, когда обыкновенно приезжал Алексей Петрович и другие гости. Я сидела как на иголках. Вдруг брат Иван с шумом пробежал в комнату к дедушке, -- я чуть не выдала себя: так хотелось мне тотчас броситься к двери; но я удержалась, встала спокойно и не торопясь вышла в сени. Там стрелой сбежала я с лестницы, чуть не сбила с ног Алексея Петровича, который дрожал от холоду, и очень испугалась при мысли, не натолкнулась ли я на кого другого.
– - Ах, как вы меня испугали!
– - Что с вами? Успокойтесь! Я все знаю: мне брат ваш успел рассказать…
Я еще больше испугалась, подумав, не рассказал ли ему брат наших ссор с тетушкой.
– - Ах, что он сделал! Вы не слушайте его: он любит болтать!
– - Нет, я все знаю и прошу вас не тревожиться…
Он взял мою руку.
– - Отчего вы дрожите? Боже мой! Вы в одном платье! Вы простудитесь!
Он хотел прикрыть меня своей шинелью. Я быстро отскочила.
– - Нет, мне тепло. Я вам должна скорей все сказать. Маменька знает все, ей…
Алексей Петрович перебил меня.
– - Повторяю вам, я также все знаю, и -- не бойтесь!
Потом он продолжал голосом, который мне показался торжественным:
– - Вы должны будете сказать мне откровенно: любите ли вы меня?
Алексей Петрович взял мою руку и притянул меня к себе. Кровь у меня хлынула к голове, и я сказала:
– - Да, я люблю вас.
– - Очень?
Я спохватилась и отвечала ему:
– - Вам хочется это знать, чтоб смеяться надо мною?..
– - Что это значит? -- сказал удивленный Алексей Петрович и выпустил мою руку из своей.
– - Степанида Петровна уверяет меня…
Алексей Петрович рассердился: он плотно закутался в шинель, потом совсем раскрылся, как будто ему стало жарко, и сказал мне:
– - Хорошо! Я сегодня же докажу вам, как я смеюсь над вами, а вам стыдно верить всем.
Мне всегда было весело, когда он сердился: мне казалось тогда, что он меня любит, и теперь сама не знаю как, но я много говорила ему, что очень люблю его. Он просил позволения поцеловать меня, но я твердо отказалась. Он сказал:
– - Ведь вы завтра поцелуете же меня как жениха?
– - Как жениха! Вы разве хотите жениться?..
– - Не сами ли вы сказали, что любите меня?
Когда Алексей Петрович тихо говорил со мной, я сама не знала, что делала, я была совершенно в его власти. Не знаю, как случилось, но я почувствовала его жаркое дыхание, и его горячие губы прикоснулись к моей щеке. Я не противилась; на глазах моих навертывались слезы; я вся горела, но мне было хорошо.
Вдруг раздался голос на лестнице: "Наташа!", и брат уже стоял перед нами.
– - Беги скорей! Тебя ищут!
С испугу я все забыла и, схватив брата за руку, хотела тотчас бежать, но Алексей Петрович удержал меня.
– - Погодите, -- сказал он жалобно.
– - Я боюсь: меня тетенька ищет.
– - Ну, так до завтра; не забудьте ваших слов. А я теперь пойду говорить с вашей маменькой.
– - Ах, нет, погодите! Могут догадаться; лучше вы через час приезжайте!
– - Хорошо, прощайте!
И Алексей Петрович поцеловал мою руку. Дрожь пробежала по мне, и какое-то особенное чувство овладело мной: в первый раз целовали у меня руку, будто то был знак, что я уже не девочка… Проходя прихожую, где вечно лежала собака, привязанная на цепи, я думала: вот злая собака сейчас своим лаем известит всех, где я была; но она, свернувшись, дремала и только при моем появлении приподняла и тотчас закрыла опять свои заспанные глаза да стукнула раза два хвостом в знак приветствия. Я вошла в детскую; мне казалось, что на моей щеке губы Алексея Петровича оставили огненный знак; я закрыла щеку рукой, но и на руке мерещился мне тот же знак, -- я совершенно смешалась. Но беспокойство мое было напрасно: отсутствия моего не заметили…
Ровно через час собака залилась лаем. Степанида Петровна радостно заглянула в прихожую и с торжественной улыбкой сказала:
– - А вот и Алексей Петрович.
Но встретив мой взгляд, полный гордости и презрения, она смутилась и поспешно отвернулась…
Я села в угол и решительно не сводила с нее глаз: она как-то странно конфузилась, вертелась на своем стуле, наконец переменила место: казалось, мои глаза, как огонь, жгли ее совесть… Наконец она не выдержала и сердито спросила:
– - Что ты вытаращила глаза?
– - Я стараюсь прочесть в ваших глазах, сколько вы сегодня лжи и доносов сделали маменьке.
– - Ах, боже мой! Что с тобой? Да ты так дерзко смотришь! Ну, погоди, завтра тебе будет за все.
– - Посмотрим! -- сказала я так выразительно, что тетушка побледнела и превратилась вся в удивление…
Гости разошлись, но Алексей Петрович еще остался…
Я легла спать в страшном волнении, в первый раз чувствуя какое-то достоинство: меня любят, я выйду замуж, больше никакой мысли не могла я связать в голове… Утром я стала, по обыкновению, сбираться к учителю, но маменькина горничная с улыбкой сказала мне:
– - Барышня, маменька не приказала вам сегодня ходить к учителю… поздравляю вас, барышня!.. -- прибавила она значительно.
– - С чем? -- спросила я, невольно вздрогнув.
– - Полноте, барышня! Я ведь слышала, как Алексей Петрович разговаривал с маменькой; вы теперь невеста… так подарите мне старый салоп.
Степанида Петровна еще лежала в постели и, казалось, спала, мы говорили тихо, -- но при слове "невеста" она вскочила, с испугом осмотрелась кругом и дико закричала:
– - Кто? Какая невеста?
Я знаком просила горничную молчать. Тетушка взволновалась. Я начала смотреть на нее по-вчерашнему.
– - Что же ты нейдешь? Уж половина десятого, -- сказала она с беспокойством.
– - Не хочу, -- отвечала я презрительно.
Она все заметней терялась, но когда Александра Семеновна радостно поздравила меня как невесту, Степанида Петровна задрожала и рухнулась на стул… ноги ей изменили… она закрыла лицо руками п заплакала.
Вдруг все засуетились в детской, глухой шум пролетел всюду: "Маменька идет! Маменька!.." Еще в прихожей слышались твердые шаги, -- маменька величественно вошла в детскую.
Я поцеловала ее руку и возвратилась на свое место… Маменька начала так:
– - Очень хорошо! Так-то вы себя ведете? Я все знаю… -- Тут она склонила голову на сторону, отчего во всей ее фигуре еще резче выразилось чувство материнской гордости, и продолжала: -- Ваше счастие, что вы имеете такого отца и такую мать… вы думаете, что он женится за ваше лицо? Нет, из уважения к вашему отцу и матери… -- И, переменив величавый тон на простой и снисходительный, она заключила:
– - Отчего ты не сказала мне, что он хочет жениться на тебе? А?
– - Оттого, что я вас совсем не видала…
Маменька, немного смущенная смелым моим ответом, трагически сказала:
– - Хорошо! Теперь все кончено! Желаю, чтоб вы жили так же, как ваш отец с матерью.
У меня невольно вырвалось:
– - Не дай бог!..
Заметив только движение моих губ, маменька сердито спросила:
– - Что?..
Я молчала. Видя в своей дочери такое равнодушие, она поспешила покончить сцену, обещавшую ей гораздо больше эффекту…
– - Ну, поздравляю -- и вот тебе мое благословение! -- Она сделала крест на воздухе и выразительно протянула мне руку… Но, не знаю, что-то удерживало меня поцеловать ее… Напрасно Александра Семеновна тихонько делала мне умоляющие знаки: какое-то новое, странное чувство говорило во мне все громче и громче, и я не двигалась… Наконец маменька, оскорбленная, прижала отвергнутую и усталую руку к груди, с презрением осмотрела меня с ног до головы и быстро пошла из детской, сосредоточив в своей походке весь оста ток величия…
Сестры и братья радовались моей смелости, Александра Семеновна бранила меня и охала. Степанида Петровна сидела как убитая, с поникшей головой; коса ее была распущена, она держала в руках гребенку и бессмысленно смотрела на нее; только изредка ее взгляд падал на меня… Наконец она наскоро оделась и ушла с чрезвычайной поспешностию…
Вечером, когда приехал Алексей Петрович, папенька привел его в детскую и сказал:
– - Вот вам и жених!
И больше ничего…
Сватовство происходило очень оригинально, как рассказал мне Алексей Петрович. В первую минуту маменька не могла скрыть удивления, что он женится на мне, и поправилась так:
– - Впрочем, вы не смотрите на нее, -- если ее приодеть, она будет очень недурна…
Он просил ее до времени держать его предложение в тайне, она обещала, но в тот же день поехала рассказывать своим знакомым, что вот каким они пользуются уважением: на дочери их женится богатый человек, дворянин, да уж и у другой дочери есть жених, хоть не так богат, но зато ума и учености необыкновенной…
А на другой день, когда Александра Семеновна чесала ей голову, она говорила ей:
– - Да что она думает о себе! Разве я не имею над ними власти? Я мать! Хоть я и жена музыканта, а и смотреть не хочу на Алексея Петровича, даром что он дворянин. Да еще посмотрим, правду ли он говорит: может, просто деревнишка в пять голодных душ…-- Тут она заливалась смехом.--Пожалуй, дворянки-то наши придут опять к отцу, к матери за куском хлеба… Только скажите им, что выгоню вон… ничего не дождутся! -- И она так горячилась, как будто ее дочери уже стояли перед ней в рубище, окруженные кучей голодных детей, с протянутыми руками…
Дедушка не выпускал из рук календаря, читая всем нравы, наклонности и будущую судьбу моего жениха… Бабушка с радости выпила лишнюю чарку. Дяденька в первый раз поцеловал меня в лоб и сказал:
– - Поздравляю тебя, мамзель На-та-ли-я!
Степанида Петровна не возвратилась домой; она осталась у бабушки и написала маменьке письмо, наполненное упреками за сближение ее сестры с сыном важного человека, за тиранское обхождение с ней самой и за многое другое…
Гнев маменьки обрушился на бабушку…
Наконец и сестра Софья сделалась невестой. Маменька объявила, что ей не из чего давать нам приданое, и мы стали думать о нем сами. Когда Алексей Петрович делал мне подарок, маменька приходила в детскую и ласково говорила тетеньке:
– - Посмотрите, какой мне подарок сделал Кирило Кирилыч: да-с, не дворянский подарок: он только триста рублей стоит…-- Наконец, раз она призвала нас и торжественно вручила нам по триста рублей самыми мелкими ассигнациями, так что пачки казались довольно велики, и по старому шелковому платью; я не хотела брать, но побоялась новой сцены…
Брат Иван успел наговорить дедушке о наших женихах бог знает каких чудес. И старик вечером, когда тетенька разливала чай, садился к ней и начинал говорить:
– - Сидишь себе, ничего не знаешь, а ведь, как подумаешь, нынче не то, что прежде: бывало, генерал старый, а нынче едва борода покажется, уж и генерал!
– - О каком генерале вы говорите, Петр Акимыч?
– - Ну, разумеется, о каком! Посмотришь, такой худой…
Дедушка считал моего жениха генералом…