Выехав из Жмоттенхаузена в Лохенберг, прапорщик Дубовых некоторое время пребывал в смешанных чувствах. Конечно, здорово, что он наконец-то напал на след подлого самовольщика. Но, с другой стороны, Палваныч ничего не стащил в деревеньке, и теперь всерьез горевал. Ужасное ощущение: словно забыл что-то свое, – например, бумажник в магазине.
Но постепенно он успокоился. Вот корову отлично продал. Вон как гремят талеры в поясном мешочке!
Ярче засветило солнце, веселей заколыхались кроны деревьев. Мир снова стал зеленым, синим, ярко-желтым. Правда, попался раз навстречу прапорщику хмурый всадник. Разъехались молча, не останавливаясь. Странный всадник… Ну и шут с ним.
Клаусу, герольду графа Шроттмахера, мужик в телеге тоже показался подозрительным, только недосуг ему было крестьянами заниматься. Клаус пулей влетел в Жмоттенхаузен, живо нашел дом Малеен.
– Хозяева! – позвал Клаус, спрыгивая с коня.
Старуха вышла из курятника.
– Здравствуйте, добрый человек. Далеко ли путь держите?
– Если вы – Малеен, то к вам, – ответил герольд.
– Ох, зачастили к нам что-то, – пробормотала бабка. – Я Малеен, я.
– А я – отец Николаса Могучего.
– Как, еще один?!
– В смысле?
– В смысле, убирайтесь-ка вы отсюда подобру-поздорову, господин самозванец! – уперла руки в боки старуха. – Мы только что проводили настоящего отца Николаса. Уходите, иначе я людей позову. Люди!
– Подожди, селянка! – патетически воскликнул Клаус. – Я – специальный гонец его величества короля Генриха. Ты читать умеешь?
– Нет.
– Очень хорошо… То есть очень плохо! Вот приказ короля.
Герольд бережно достал из кармана листок с ущербной серенадой и развернул, показывая его бабке и стараясь не смотреть на текст, чтобы не рассмеяться.
– И чего надо Генриху от старухи Малеен? – ворчливо спросила хозяйка.
– Мне нужны все сведения о Николасе Могучем. Кто таков, откуда родом и прочее. Король желает знать, что за птица залетела в столицу.
– Пойдемте в дом, – устало пригласила Малеен. – Эльза! Дочка! Айда про Николаса твоего рассказывать!..
А сама подумала: «Не к добру столько дознавателей. Ну, дай-то Бог, поможет Николасу в трудный час мой гостинчик, в мешок положенный…»
Через два часа Клаус во весь опор несся домой. План созрел.
Неспешно трепыхающийся в телеге Палваныч проводил взглядом черного всадника, обогнавшего его на полпути в Лохенберг.
– Ишь, суетится… – пробормотал прапорщик, чуть осаживая ускорившихся лошадок.
Палваныч не особо торопился: на крестьянском тарантасе быстро ездить не сподручно. И горшки жалко, и лошадей, да и вообще телега на ухабах развалится. Мужик наслаждался видами, нахрюкивая неопределенный мотив.
Он свернул к реке и сделал основательный привал. Искупался, перекусил, двинулся дальше.
В полдень Палваныч уже трясся по улочкам Лохенберга. Добравшись до постоялого двора, поручил телегу работникам, повесил оба мешка на плечо, зашел в дом. Попал в маленький коридорчик с прилавком. Сидящий за прилавком хозяин, тощий мужичонка с жиденькой бороденкой, придирчиво осмотрел нового клиента. Бесцветно заговорил сухим трескучим голосом:
– Пять талеров за комнату в сутки, господин. Плата за первые сутки вперед. Еда оплачивается отдельно.
– Хорошо, – нехотя согласился прапорщик, отсчитал пять монет. – Скажи, товарищ, я ищу одного человека, его зовут Николас Могучий.
– Ага. Был. Несколько дней назад весь город взбаламутил. В «Проклятую дыру» спускался.
– Что за проклятая дыра? Я думал, так называют любой провинциальный населенный пункт, находящийся на удалении от центра.
– На что ты намекаешь, приятель? По-твоему, Лохенберг – дыра?! – хозяин наклонился над прилавком.
– Вот еще. Видал я дыры и поглубже. Не ищи повода для драки. Мне нужен Николас.
– Ты грубиян, – как топором отрубил тощий. – Я уже взял твои деньги, поэтому оставайся, но ответов на свои хамские вопросы ты от меня не дождешься. Спрашивай у других.
– Послушай, ты, сельскохозяйственное рыло! – взревел прапорщик. – Мне твоих дебильных ответов и не нужно! Ты мог бы заработать, но, скорей, пополам переломишься, чем нормально ответишь, лох лохенбергский! Показывай клоподавильню, которую ты назвал комнатой.
Хозяин съежился под напором брани. Позвонил в колокольчик.
Прибежал паренек-служка, проводил Палваныча. Узенький закуток с кроватью был беден, но аккуратен. И запирался на ключ.
Прапорщик прогнал пацана, топтавшегося в ожидании чаевых, и занялся мешками. Он сделал то, что давно надо было сделать: вытряхнул барахлишко на кровать, переложил все добро в свой мешок, а спертый в лесу свернул и сунул к остальному богатству. Мусор стряхнул на пол.
Потом вышел из комнатушки и запер дверь.
Спустившись в трактир, заказал обед. Принесли вареную репу, сыр и квас.
Палваныч не был гурманом-привередой, то есть поглощал все съедобное в любых количествах. Он набросился на еду, словно тигр на косулю. В считанные минуты все было кончено. Прапорщик заказал еще стаканчик кваса, расплатился. Допив, вышел в город.
Пройдя несколько домов, увидел трех стариков, чинно сидящих на скамье в тени пышного каштанового дерева.
– Отцы! – обратился к ним Палваныч. – Кто бы мне подсказал сведения о Николасе Могучем?
– Это тебе, сынок, надо к Фридеру, портному. Николас у него жил, – шамкая, ответил средний. – Вон туда тебе идти. На окраину. Первый дом как раз его будет.
– Спасибо.
– А зачем он тебе? – спросил крайний старичок, постоянно держащий ладонь возле уха.
– Сын он мой, вот зачем.
– Кто?! Фридер?!
– Ага, он самый, старый ты Хейердал, – тихо пробормотал прапорщик, уже шагая к окраине городка.
На доме Фридера, к немалому облегчению Палваныча, не было мемориальной доски «Здесь жил и уклонялся от службы Николас Могучий».
Прапорщик постучал в дверь. Никто не открыл. Постучал еще раз. Молчок.
«Ушел куда-то», – решил визитер и сел на завалинку дожидаться хозяина.
Примерно через час дверь открылась, и на крыльцо вышел Фридер.
– Вот, блин, оперный театр! – хлопнул себя по колену Палваныч. – Я ему стучу, стучу, жду его тут, жду, а он, блин, дома!
– Здравствуйте, господин хороший, – старик прищурился, профессионально оценивая визитера. – Что-то мы не знакомы. А еще, я вижу, вы одеты один в один как Николас Могучий!
– Привет, папаша, – прапорщик встал с завалинки. – Я ищу Николаса. Я его отец.
– Правда?! Вот так радость! Заходите же скорей, гость вы мой желаннейший! О сыночке вашем поговорим, бражки хлебнем.
– Бражка – это хорошо… – неуверенно протянул Дубовых.
Они долго беседовали со стариком, усидев изрядное количество терновой браги. Бурда была слабенькой, оттого закаленные мозги Палваныча почти не замутились, а вот Фридера развезло. Но до того, как задремать прямо на столе, он успел рассказать о местных похождениях Коли Лавочкина и о том, что герой отправился в столицу к мудрецу Тиллю Всезнайгелю.
Палваныч прихватил пару резных канделябров, сунул в мешок. Вздохнул печально и побрел на постоялый двор.
«Эх, кабы сразу знать, что в Лохенберге есть такой Фридер!.. – казнил себя прапорщик. – И пятерку бы сэкономил, и добыл бы чего-нибудь посерьезнее. Прямо в телегу бы и загрузил…»
Мужик заперся в снятой комнатушке и лег спать.
Приснился ему как наяву кабинет полковника. И стол, Сталина помнящий. И портрет президента, из глянцевого журнала вырезанный да в раму старательным рядовым помещенный. И шкаф с неизменно полным штофом, рюмками и горами поощрительных бумаг. Обшарпанные стены. Пол, устланный неучтенным линолеумом… Все такое родное, знакомое…
«Папа» ходил по кабинету и вид имел человека неприятно потрясенного. Не на шутку разочарованного человека.
– Что ж ты, Болваныч, наделал? – пробасил полковник. – Что ж ты, мать твою по одномандатному округу, натворил? Ну знал я, что ты подворовываешь… Кто же из прапорщиков не подворовывает? Главное, что делишься. Но вот живого рядового с Поста Номер Один хапнуть – это уже перебор. Ты объясни, в низ спины тебе боеголовку, на кой тебе живой человек?
– Это я не… Я не это… то есть не я это! Честно, «папаня»! Если б я, то, по обычаю, четвертину тебе… Все честно…
– Не верю я тебе, как говаривал Станиславский своей жене, – горько сказал полковник. – Пиши рапорт, и чтобы завтра я тебя в полку не видел. И вообще никогда…
Ранним утром Палваныч отдал распоряжение запрягать. Неуютно было на душе у старого вояки после выволочки, полученной от «папы», пускай и во сне.
Он кинул три талера ребятам, занимавшимся лошадьми. Конь проявлял странное нетерпение, взволнованно переступал с ноги на ногу. Прапорщик успокаивающе погладил гнедого, сел в телегу. И только он тронул поводья, намереваясь покинуть Лохенберг, как сзади раздался крик:
– Батюшки-светы! Да это же мой жеребец!
Предатель-конь весело заржал, услышав знакомый голос хозяина.
Палваныч обернулся. Кто-то из постояльцев бежал к гнедку, распахнув объятья.
Тут бы прапорщику заорать на слуг-конюхов, мол, кого мне прицепили, или просто стегануть лошадок и попробовать скрыться… Но он впал в легкий ступор: «Запалился!!!»
– Люди! – ликовал настоящий владелец. – Мой конь! Это мой конь!..
Он всмотрелся в фигуру Палваныча.
– А это конокрад! Вор, угнавший моего кормильца! Держи вора!
– Ты ошибся! – без энтузиазма огрызнулся Дубовых, понимая, что попался, и чем дольше будет бездействовать, тем крепче влипнет.
Соскочив с телеги, он метнулся на улицу, но вспомнил об оставленном на горшках мешке. А ведь там были золотые вещички и кошель денег, вырученных за корову… Дернулся обратно и попал в плен к слугам, владельцу гнедка и прочим доброхотам-зевакам.
– Вяжи его! – кричал пострадавший.
Кто-то принес вожжи. Скрутили-стреножили Палваныча.
Вышел хозяин постоялого двора, потряс бородкой. Зло сказал:
– Сразу ты мне не понравился, толстопуз!.. Тащите его в тюрьму, ребята! – Тощий обратился к пострадавшему: – А ты, уважаемый, иди и покажи на него по всей форме. Точно твой конь?
– Как же не мой? Мой! – засуетился владелец. – Я приметы знаю, каких этот гад не ведает!
– Вот и здорово, вот справедливость и восторжествует, – удовлетворенно проговорил хозяин, поглаживая бороденку. – И телегу туда гоните, небось, тоже ворованная.
«Запалился, как последний козел! – предавался прапорщик самобичеванию, шагая в тюрьму. – Кранты теперь… Не поимка Табуреточкина, не возвращение в родной полк, а – зона… Тюряга, блин, древняя! Дома сроду не залетал, а тут повязали, словно первоклассника!..»
Доброхоты передали Палваныча солдатам, те заперли его в камеру.
– Ну и лохи, не обыскали! – порадовался узник, распихивая золотые безделицы по карманам.
Потом прилег на нары, гадая, какой срок ему навесят.
Прошло несколько часов.
В коридоре застучали шаги. Дверь камеры отперли, на пороге возник строгий человек в напудренном парике, строгом, почти военном зеленом сюртуке, штанах и остроносых щегольских сапогах.
В руках он держал черную папку, чернильницу и перо.
Дверь снова заперли.
Посетитель брезгливо осмотрел нары, достал из кармана большой платок, постелил его и сел.
– Итак, подозреваемый, я являюсь следователем, прокурором и судьей города Лохенберг. Обращайтесь ко мне «господин судья» или «господин Засудирен». Кстати, я же буду вашим адвокатом.
– Ух, ты! – только и сказал прапорщик, а в его голове зазвучали слова из песни Высоцкого: «Обложили меня, обложили!..»
– Понимаю ваше недоверие, – Засудирен благодушно закивал. – Но, смею вас заверить, что я окончил самую престижную академию права в королевстве и давал клятву следовать букве закона до конца, чего бы мне сие ни стоило.
«Взятку, что ли, вымогает?» – озадачился Палваныч, рассматривая законника.
Засудирен достал из папки лист бумаги, закинул ногу на ногу, расположил на колене папку. Получился стол. Потом законник открыл чернильницу, поставил ее на лежак.
– Приступим к дознанию. Сейчас вы говорите со следователем. Как вас зовут?
– Пауль.
Засудирен записал имя.
– Скажите, Пауль, телега, горшечный груз, две лошади и конь гнедой масти принадлежат вам?
– Утром принадлежали, – зло ответил Палваныч. – А сейчас не знаю.
Следователь быстро заскрипел пером по бумаге, после каждого вопроса стреляя в прапорщика взглядом, полным подозрений.
– Вы знакомы с человеком, признавшим в гнедом коне свою собственность?
– Нет.
– Вы утверждаете, что не угоняли у него означенного выше коня пять дней назад?
– Нет. То есть да, утверждаю. Не угонял.
– Мы только начали, а вы уже путаетесь в показаниях, – следователь аж причмокнул. – Как зовут вашего коня?
– Засудирен…
– Что?!
– Ой, извините, господин Засудирен. Господин Засудирен, относится ли кличка моего коня к делу?
– Ах, вы вот о чем… А я подумал, у нас будет статья об оскорблении должностного лица при исполнении. Кличка весьма важна, подозреваемый Пауль. Если в ходе следственного эксперимента конь отзовется на кличку, которую вы сейчас назовете, то сие будет косвенным доказательством вашей невиновности.
– Гнедок.
– Очень хорошо! – законник застрочил еще бойчее. – Перечислите какие-нибудь особые приметы вашего коня.
– Ох, е! – Палваныч зачесал плешь. – Никаких. Конь – он и есть конь.
Засудирен даже кончик языка высунул, стенографируя показания подозреваемого.
– Последний вопрос следствия. Где вы взяли сего коня?
– Купил.
– Где?
– Дома, на рынке.
– Где вы живете?
В мозгу прапорщика проснулась военная подозрительность: «Вот он к чему ведет! Разгдекался… Хочет узнать местоположение нашего полка и, соответственно, ракетного объекта!»
– Российская Федерация, Московская область, а остальное, шпион недодушенный, я тебе не скажу.
У Засудирена аж перо сломалось.
– Кто шпион? Ты как, морда, обратился к лицу, обличенному законной властью? И что это за село такое, с непроизносимым названием?
– Сам ты село, – буркнул Палваныч, грустно глядя в пол, и вдруг ожил. – И вообще, я требую адвоката! Мне нужен адвокат!!!
– Я вас слушаю, – сказал Засудирен самым заинтересованным и сострадательным тоном на свете. – Доверьтесь мне. Следствие на вас давило?
– Еще как!
– Вы старались сотрудничать с ним максимально честно?
– Ну, старался…
– А сугубо между нами… – законник весь подался к прапорщику. – Для выбора стиля построения защиты… Только тихо… Конь краденый?
– Краденый.
– Ага! Вот вы и раскололись! – завопил законник, выхватывая из-за пазухи новое перо.
– А как же это… адвокат?!. – растерялся прапорщик.
– Какой адвокат? – захлопал глазами Засудирен. – Суд вам пока не назначал адвоката. Сейчас с вами работает следствие.
– Ну, ни хрена себе, беспредел! – шлепнул себя по лбу Палваныч.
– Вот что у нас с вами, Пауль, получается. Пострадавший показал, что имя коня – Быстрочерезполеперебегауссфельдпфердхен. На кличку животина среагировала. Когда ее позвал пострадавший – прибежала. Никаких дополнительных воздействий, кроме называния клички, не производилось. Вот протокол, подписанный свидетелями, – законник вытащил из папки исписанные ровным почерком бумажки и помахал ими. – Далее. Пострадавший перечислил особые приметы: маленькое тавро возле правого переднего копыта, шрам над левым глазом и умение плясать по словесному приказу: «Теща умерла!» Все это конь блестяще продемонстрировал. Особенно последнее. Протоколы тут же. Отпираться нет смысла, да вы и не отрицаете того, что врете. Признайтесь письменно, Пауль, и дело пойдет в суд.
Засудирен гордился собой.
А Дубовых злился на себя, как после некогда проваленного экзамена в кадетское училище.
– Сколько мне светит?
– За коня-то? Три года каторги или отсечение руки.
Прапорщик был потрясен. Он медленно встал, протягивая не отсеченную пока руку к перу. Законник отдал. Палваныч вдруг резко прихватил Засудирена за тонкую аристократическую шею, развернул и прижал к себе. Приблизил к его глазу острый кончик пера.
– Не двигайся, если зенки дороги.
Подтащил заложника к двери, постучал ногой.
– Эй, часовой! Ты тут?
– Туточки! – донесся приглушенный ответ, открылось смотровое окошечко, засверкали солдатские глаза.
Палваныч расположился перед зрителем поудобнее.
– Здесь у меня ваш главный законник на волосок от смерти. Ты дверку-то открой, выпусти меня, я за себя не отвечаю!
– Вот и здорово! Убей этого заносчивого павлина, а то он умничает, оскорбляет нас, служивых людей, и жалованье не в срок платит. Может, хоть нового пришлют, не такого противного!
– Ну и засада! – прапорщик выпустил ослабевшего Засудирена из рук и вернулся на лежанку.
Покрасневший, трясущийся законник схватил папку и вылетел из камеры.